Мечты. Глава первая

Дождь, весь день накрапывающий, наконец, закончился. Ночь активно вступала в свои права.  Сквозь рваные облака ещё проникал свет некоторых вечерних звезд, но скоро нашим героям и их не удалось бы увидеть. Отряд в полдюжины понурых человек в насквозь промокших балахонах входил в великий лес Гедскарт со стороны цивилизации.
Рафирское Королевство недавно пережило крупнейшее в своей истории восстание. Бунт, начавшийся с выдвижение полков Предгорья, подобно пожару, вскоре охватил почти весь юг страны. На какое-то время удалось восстановить королевство Эртал, в границах его основания. Но справиться с оккупантами им было не под силу. Высшие чины армии бунт не поддержали, местные феодалы сидели ровно, лишь на словах оказывая поддержку, ренегаты были ненадёжными. Положение становилось критическим. Королевские войска во главе с Рудольфом Вайтстрейтом, верным псом Медвежьей короны, взяли столицу Эртала, а оставшихся сепаратистов оттеснили к морю.
Но лидера и идейного вдохновителя, Гильберта Гёйне, взять так и не удалось. После финальной битвы на полях Тьярилла его искали везде, но тщетно. Этот мятежный воевода всегда умел лучше других убегать. Глашатаи по всей стране, от Железного Порта до Мотылькового замка, от Рейкпорта до Кнакора, объявили о смерти того, кого сами прозвали Сотрясателем Вселенной. А он сидит здесь, на кучке гнилых листьев.
- Ну, здесь мы хотя бы в безопасности,- неожиданно проговорила фигура напротив низким баритоном.
- В плену у гедскартийцев?- удивился Гильберт,- Моли Атери и Мальтара, чтобы их презрение к Пустышкам не пересилило их гордость.
- Я кариумец,- ответила фигура,- Боюсь, Якартис меня не поймет.
- Семпларий, Якартис никого в этой всеми богами оставленной дыре не видит,- Гёйне вздохнул, будто от разочарования,- Ему хорошо у вас, в Республике.
- Не скажи,- сказал Семпларий таким тоном, словно отец, который поучает сына,- Всеотец нигде и никогда не оставляет своих детей. Потому кариумцы всегда так спокойны.
- Куда же он смотрел, когда под Тьяриллом в землю легли сотни его сыновей? Боги либо оставили нас, либо гневаются.
- Ну, гневаться на тебя есть за что,- тихо, но отчетливо проговорил женский голос,- Твоя беспечность и неосмотрительность во истину не знают предела. Выстоять против натиска Вайтстрейта у нас не было совершенно никаких шансов.
- И что же, по-твоему, Лотарри, нам нужно было сделать?- в голосе Гильберта прозвучал металл. 
- У нас был только один выход  - отступать на Оас. Тамошние племена настроены не дружелюбно ко всем приезжим, но что нам эти голодранцы! Там рядом торговые форпосты Аллархского эмирата – туда корабли медвежатников не посмеют сунуться. Тогда мы ещё смогли избежать жестоко поражения, и сотни и тысячи хороших людей не попали на суд Утура раньше времени.
Гильберт не любил подобные разговоры, но каждый раз позволял Лотарри высказывать свое мнение. Быть может оттого, что сам хотел поступить именно так, но не решился. Или потому что ругаться с той, кто в свое время поверила в его затею и стояла у истоков величайшей с истории Перешейка авантюры Гильберту совершенно не улыбалось.
Гёйне бы и хотелось закатить огромную тираду про доживающий свои последние дни эмират, который пожелал воевать со всем миром; что по-собачьи Рафирский пролив не преодолеть, пираты из Штормовых островов ненадёжные и любая эскадра любого морского графа их в щепки разнесёт; что на Оасе давным-давно не прекращается взаимная бойня племен с выходцами с континента, но разве это имеет какое-либо значение. Все это итак прекрасно знали, но надежда умирает последней. Для всех этот злополучный остров оставался последним оплотом неповиновения короне, туда бежали многие. Ещё был лес Гедскарт, но там слишком опасно для туземца равнин, “Пустых земель”,- так их называли туземцы дубовых рощ.
- Ты прекрасно знаешь, почему мы так не поступили,- вмешался Семпларий. Он вовсе не считал нужным себя сдерживать,- Именно твои полки первыми побежали, едва враги появились на горизонте. Я всегда говорил, что южанам никогда нельзя доверять – предадут в самый ответственный момент.
- Да кто бы говорил,- Лотарри начинала вскипать,- я слышала, что ты здесь отнюдь не по приказу твоего дражайшего командования. Ну-ка, расскажи нам всем о том, как ты бежал, трусливо поджав хвост, когда в столице не ты стал управленцем.
- Лотарри, прекрати…- Гильберт не любил разговоры на подобные темы, особенно по вечерам, особенно перед сном. Но Семпларий уже завёлся: 
- Мое участие в гражданской войне – исключительно мой выбор. Ни один Кариумец не может остаться в стороне, когда у него дома творятся такие бесчинства. Правительство уже не могло справиться с нависшей угрозой – а мы могли бы. Я благодарен Якартису и Мелителе за то, что не сброшен с Трапейской скалы. Иностранный Легион был для меня не самым позорным наказанием. Я такой же, как и вы, мне не безразлично, что будет с моей родиной,- было слышно, что каждое слово давалось ему с болью, он тосковал по своему дому. Движение его лицевых мышц, тяжёлый взгляд в сторону воительницы, говорил об одном: “если ещё раз упомянешь эту страницу моей жизни, я за себя не ручаюсь”.
Вдали темнело три силуэта. Однополчане уже завались спать, долгая дорога не щадит никого. Вдруг из темноты донёсся раздражённый голос обладателя акцента далёкого восточного народа Гистарии:
- Тише, Антанарри уснула.
За такое панибратское отношение к высшему командному составу провинившегося солдата стоит, самое меньшее, выпороть, так всю жизнь считал Гильберт, офицер Рафирской армии. Но не теперь. Теперь нет солдат, комсостава, ничего нет. Есть только идея, ради которой Сотрясатель Вселенной поддерживает в себе жизнь. Эртал снова станет свободным, над Идиром вновь будет развиваться золотой бык, в Кнакоре возродится слава Непобедимой Армады! Но дилемма в том, что свободный Эртал нужен был только тем, кто плохо живёт при современном режиме. Это прошлое стало почти былинным.
Гильберт смотрел в сторону, где спала та самая Антанарри. Ей едва ли исполнилось семнадцать, сам Гёйне не дал бы её и шестнадцати. Её отец поддержал, в своё время, только набиравший силу бунт в четвёртом отдельном егерском полку имени Регера II. Она единственная, кто напоминала Гильберту о его смысле. Он всю свою жизни положил на то, что бы и его дочери могли бы жить так, как жила Антанарри. Но они не смогли...
***
Тьярилл готовился отражать атаку. Мало кто верил, что они доживут до следующего месяца. Но дезертиров не было, никто не хотел сложить оружия.
Гильберт шел по Третьей улице по направлению к Ратуше. Рафирцы не дают улицам названий, их старые эрталийские имена помнить уже не кому. Уже ушло то поколение, которое брыкалось, пытаясь защитить свою страну, но лишь нагоняло пыль.
На повороте у обветшалого трактира “У дядюшки Живодана” Гёйне остановился, а затем нетвёрдым шагом направился внутрь забегаловки. Никого. Только у одного из столов сидел Семпларий – он очень часто здесь бывал. Говорил, что здесь было лучшее пойло, какое только можно найти в Аду. Кариумец затягивал очередную порцию гистарийского табака, который всегда носил с собой – это последнее, что осталось старому вояке от его родины, что напоминает о доме. Курил он очень редко, только в минуты отчаянья, когда только это и могло его успокоить.
- Гильберт, твой ритм шагов я узнаю где угодно,- Семпларий даже не повернул головы. Только трубку вынул из обветренных губ.
- Что такое? Город ещё не в осаде, а на улицах никого, да и здесь тоже,- вопрос был чисто риторический, но по-другому Гильберт и не умеет начинать бесед.
- Владелец помер дня три назад. Чего-то он спьяну не поделил… эх, и его подельник зарезал,- кариумец говорил так, как будто каждое его слово падало тяжёлым ядром,- Трактир закрылся, но для меня это и лучше.
Гёйне подошел к сгорбившемуся собеседнику. Через плечо он заметил, что Семпларий держит в правой руке чьё-то лицо в перламутровой оправе. На портрете была изображена красивая девушка: мягкий, почти детский овал лица, курносый нос, высокие скулы, брови, будто вычерченные углем, кудрявые волосы и живые глаза – всё здесь дышало юностью. А рядом стояла большая деревянная кружка, наполненная пенящимся пивом, почти переливаясь через край.
Гильберт сел рядом. Он не посчитал нужным что-либо говорить, любой его комментарий был бы здесь излишним. Гёйне лишь слегка покосился на кружку.
- Ну да, я вор,- перехватил его взгляд Семпларий,- Но сегодня знаменательный день. Моей дочери могло бы исполниться 35 лет. Видишь, какая была. Гордость моя, доченька. Вибией зовут.
Он повернул портрет к эрталийцу. “Вибия – цветок, и правда”- подумал Гильберт.
- Вижу, красивая,- это всё, что смог сказать в этот момент Гильберт,- А что случилось?
- Ты готов слушать?- глаза старого солдата, многое повидавшего, увлажнились.
- Я вижу, тебе это сейчас нужно,- Гильберт и не надеялся успокоить Квинта, но он и сам бывал в таких ситуациях, когда нужен собеседник.
- Когда ей было семнадцать, папка уже служил иностранным легионером и военным атташе. Жена моя, Пульхерия, ещё лет десять назад потерялась в лесах около нашей деревни. Служить я на тот момент ещё лет 15 должен был, да только ранила меня стрела в бедро, да в артерию попала, да ещё и грязная была. Медик у нас был – золотые руки, выходил меня, на ноги поставил, покуда я думал, что скажу Якартису перед судом. Так или иначе, списало меня командование, на пенсию отправило, вот я в своей деревне и оказался. Я её сначала искал, всей деревней найти не могли, совсем отчаялись и бросили все попытки. Один я дочь воспитывал, состарился. Честно сказать, трудно было первое время, хорошо соседи помогали, а то совсем бы загнулся бы. А потом выросла она, так быстро, я аж глазом моргнуть не успел,- Семпларий горько усмехнулся,-  как это у детей так получается?! Неважно. Так красива он была, что её ухажёром и воздыхателем был почти каждый второй парень, но всё они меня боялись! - слеза покатилась по его щеке и потерялась где-то в бороде.- И вот однажды мне ударила в голову идея бороться с диктатором Луцием Сигом, который спать не может, знай, только законы Республики попирает. Я и записался в сопротивленцы, когда легион повстанцев через нас проходил. Грёбаная гражданская война!
Речь Семплария сбилась в кашу, он словно захлебывался. Гильберт знал, что для мужчины в такой ситуации есть только одно средство и подвинул к Квинту кружку. Тот отхлебнул немного, на время успокоился и продолжил:
- Поражения своих новых друзей я увидеть не успел – в плен попал. Меня казнить собирались, за измену, но узнали, что в молодость и служил в легионе парламентёром, много языков знаю, где-то около пятнадцати. Мне устроили проверку способностей, и направили в ссылку на Оас, в Иностранном легионе служить, там такие нужны. Служил я исправно, пока семнадцать лет назад не пришло письмо: доченька моя, Вибия, больна, неизлечимо больна золотой проказой. У меня внутри всё упало. Проказой, а тем более золотой, страдали моряки-вигилы, воевавшие на далёком юге, в степях Зганта. Но не могла моя Вибия там быть!
Семпларий сглотнул душившие его слёзы.
- Знаешь, сколько случаем заражения проказой? Нет, ****ь? а я тебе скажу! На всё тридцать миллионов населения Республики их двадцать, и всё военные. Двадцать, сука, двадцать. Я всё время спрашиваю богов, за что они наказали меня? Я исправно молился, ходил в храмы, служил своей Родине, помогал людям. И мне такая ахуенная награда!
Семпларий с силой ударил по столу. Гнилая деревяшка разбилась, и кружка упала на стол – больше ничего не могло помочь кариумцу. Слёзы потекли из его глаз, смывая с лица копоть. Но голова не упала в ладони.
- Пять лет назад ко мне пришло письмо. Я его не читал, во мне ещё теплилась надежда, что это ошибка, что на почте просто перепутали имена, что Вибия здорова, вышла замуж, родила детей и просто не может найти времени ответить на письма старого отца. Но это тоже неправильно. Нужно было её навестить. Я попросил отпуска у командования и поплыл к себе в деревню, но доплыть не успел. Началась ваша война, меня призвали в расположение части, отправили к вам на помощь. Про письмо я забыл, но всегда хранил при себе. А вчера открыл…
Сдерживать себя он уже не мог, договорил через силу.
- Это было её письмо. Она почти потухла, билась в агонии. Писала, что ей мало осталось, что она ждет меня попрощаться, в последний раз обнять отца. Надеялась ещё увидеть меня. Я был так близко, но не пришел, я предал её! До вчерашнего дня я отказывался верить, борюсь с собой. Мне незачем больше жить, я не знаю, что делать?
Гильберт никогда не видел его таким. Всякое было. Всякое будет. Безутешный отец – самый страшный и жалкий человек на земле. Гёйне знакомы всё эти эмоции, но это, казалось, случилось так давно, почти в прошлой жизни. Такая боль никогда не пройдёт, она может только притупиться.
- Забери это письмо, прошу! Если я его ещё раз увижу, я брошусь на меч.
Семпларий протянул пергамент Гильберту. Слеза покатилась и по его щеке.