Единство и разделение. Глава 12 НВ

1. В прошлой главе мы познакомились с философским релятивизмом и субьективизмом ранних софистов, таких как Протагор, которые в середине 5 века до хр.э. стали за плату преподавать в Афинах судебное и политическое красноречие (включая искусство логической артументации). Мы обнаружили связь между появлением софистики и развитием рынка и ростом роли денег в эту эпоху. Эту связь конечно прекрасно сознавали и сами современники: не случайно Сократ в диалоге Протагор сравнивает софистов с рыночными торговцами (см. предшествующую главу).

2. Но как сам Сократ воспринимает субьективизм и релятивизм софистов и что, собственно говоря, он может ему противопоставить? Для ответа на этот вопрос нам необходимо глубже заглянуть в такие платоновские диалоги, как Кратил, Теэтет и Протагор. Как я уже указывал в прошлой главе философия Протагора, которую он сформулировал прежде всего в своем несохранившемся главном сочинении Об истине, предполагала, что истина целиком субьективна, что она является простым отражением внутреннего состояния действующего и чувствующего субьекта.

3. Для того, чтобы отобразить его точку зрения внутри квадрата контекстограммы, мы должны связывать истину, которая для него является субьективным представлением, не с верхней сигнификативной горизонталью АВ (где А это верхнее левое контекстное поле общих принципов/норм, а В это верхнее правое контекстное поле сравнительно совершенных традиционных жизненных форм), а с нижней репрезентационной/представительной горизонталью CD, где C это нижнее правое контекстное поле автономной личности, а D это нижнее левое контекстное поле мира/рынка. При этом важно понять, что исходным моментом для Протагора является сама личность C в качестве субьекта (верхнее центральное контекстное поле субьекта власти F), проецирующая свои представления на нижнюю представительную горизонтальную ось CD.

4. Таким образом контакт с верхней знаковой/сигнификативной осью AFB, происходит в данном случае лишь в ее середине, где расположено контекстное поле субьекта власти F. Иными словами, согласно Протагору лишь в качестве субьекта власти F человек является единственным ЗНАКОМ и в этом смысле “мерой всех вещей”. В этом плане власть приобретает монополию на знаковость и в контексте этой монополии все наличные истины оказываются “вещами”, то есть властными представлениями и их проекциями на нижнюю репрезентационную/представительную горизонталь вещности/“чтойности”.

5. Тем самым истина здесь оказывается просто чем то таким, что власть представляет в этом качестве, изготовленной властью вещью, также как монета приобретает свою стоимость в силу государственного разрешения на ее обращение. В этом смысле можно лучше понять возражение Пилата Иисусу, которое Пилат сформулировал в виде знаменитого вопроса “Что есть истина?”. Пилат здесь как бы говорит: “Ты мне здесь вещаешь об истине, но истина это то, что мы власть имущие захотим обьявить таковой. Сегодня мы хотим одного, а завтра другого, истина это просто проекция наших нынешних нужд и интересов, закрепленных в нашей воле”.

6. Конечно не случайно, что Протагор так импонировал крупнейшему прогрессивному/либеральному афинскому политику Периклу, ведь его система представляла собой наилучшее оправдание властной пропаганды и манипуляции очевидностью в интересах государства (для самого Перикла) или самих политиков (в случае его менее идеалистически настроенных преемников). И не случайно, что афинские консерваторы традиционалисты (для которых истиной являлась традиция, как совокупность конкретных устойчивых жизненных форм и обычаев, что в квадрате контекстограммы отображается верхним правым контекстным полем В и ведущей к нему правой боковой идиографической/имманентной вертикалю CB) устроили гонение на Протагора, обвинив его в атеизме, вынудили его покинуть Афины и приговорили его сочинения к публичному сожжению. За Протагором стоял его друг Перикл, на него собственно говоря и велась атака.

7. Прежде чем посмотреть, как Сократ критикует философскую позицию Протагора, напомню моим читателям изложение этой позиции у римского философа скептика Секста Эмпирика (я уже приводил эту цитату в прошлой главе)

И Протагор учил, что «человек есть мера всех вещей — существующих, что они существуют, несуществующих, что они не существуют» (В 1), причем он «мерой» называет критерий, «вещами» же дела (то, что делается); таким образом он утверждает, что человек есть критерий всех дел существующих, что они существуют, несуществующих, что они не существуют. И вследствие этого он принимает только то, что является каждому (отдельному человеку) и таким образом вводит (принцип) относительности (217). Итак, этот муж говорит, что материя текуча и при течении ее беспрерывно происходят прибавления взамен убавлений ее и ощущения перестраиваются и изменяются в зависимости от возрастов и прочих телесных условий. (218) Он говорит также, что причины всего того, что является, лежат в материи, так что материя, поскольку все зависит от нее самой, может быть всем, что только является всем (нам). Люди же в различное время воспринимают по-разному в зависимости от различий своих состояний. А именно, тот, кто живет по природе, воспринимает то из заключающегося в материи, что может являться живущим по природе, живущий же противоестественно — то, что (может являться) живущим противоестественно. (219) И совершенно то же самое учение дается и в отношении возрастов и относительно сна или бодрствования и о каждом виде состояния (человека). Итак, согласно его учению, критерием существующего является человек. Ибо все, что представляется людям, то и существует, а то, что не является никому из людей, то и не существует.” 14. Секст Эмпирик «Пирроновские очерки» 1, 216 след.

8. Ключевое слово здесь “природа” и противопоставление такого лучшего представления, которое возникает у живущего “согласно природе”, другому худшему представлению, которое возникает у живущего “противоестественно”, здесь является последним следом существующей помимо субьекта независимой реальности. Именно на это противопоставление/различие между лучшими и худшими субьективными состояниями будет в Платоновском Протагоре ссылаться сам Протагор, защищаясь от упреков Сократа в гиперсубьективизме (см. ниже глава 24).

9. Однако для Сократа то же слово “природа” связывается не только с субьектом власти F и его различными состояниями, но и с корнями других данностей, а следовательно знаковая укорененность не является привилегией одного лишь субьекта власти, она присуща всей реальности как таковой и поэтому может быть осмыслена через созерцание конкретных вещей. Это убеждение Сократа просматривается в том, как он формулирует позицию Протагора и вытекающую из нее дилемму в диалоге Кратил (385/386).

Сократ. Может быть, ты и дельно говоришь, Гермоген. А все же давай посмотрим. Как решил кто-то назы- вать каждую вещь, такое, говоришь, и будет ей имя?
Гермоген. Мне так кажется.
С о к р а т. И если кто-то один назовет, и если целый город?
Гермоген. Это я и говорю.
Сократ. Тогда как же? Например, если то, что мы теперь называем человеком, я стану именовать лошадью, а то, что теперь лошадью — человеком, значит, для всех чело- веку будет имя «человек» и только для меня — «лошадь», и, наоборот, для меня «лошадь» будет «человек», а для всех— »лошадь»? Так ты хотел сказать?
Гермоген. Мне так кажется. b
Сократ. Тогда ты мне вот что скажи—случается ли тебе о чем-нибудь говорить: это истинно сказано, а это лож- но?
Гермоген. Мне—да.
С о к р а т. А посему одна речь может быть истинная, а другая ложная?
Гермоген. Разумеется.
Сократ. В таком случае тот, кто говорит о вещах в соответствии с тем, каковы они есть, говорит истину, тот же, кто говорит о них иначе, лжет?
Гермоген. Да.
Сократ. Получается, можно вести речь и о том, что есть, и о том, чего нет?
Гермоген. Верно.
Сократ. А истинная речь—истинна целиком или при c этом части ее могут быть неистинными?
Г е р м о г е н. Нет, и части тоже [будут истинными].
Сократ. А как? Большие части будут истинными, а малые — нет? Или все [будут истинными]?
Гермоген. Все. Я по крайней мере так думаю.
Сократ. Так вот: то, что ты называешь наименьшей частью нашей речи, отличается от имени?
Гермоген. Нет. Имя и есть наименьшая часть.
С о к р а т. И предполагается, что имя есть часть истин- ной речи?
Гермоген. Да.
С о к р а т. Истинное имя, по крайней мере, как ты гово- ришь.
Гермоген. Да.
С о к р а т. А часть ложной речи разве не ложна? Гермогон. Это и я утверждаю.
С о к р а т. Можно, значит, говорить об имени истинном
и ложном, раз так можно говорить о речи? d Гермoгeн. А как же иначе?
С о к р а т. Так ты говоришь, какое имя кто-нибудь чему-то укажет, такое имя этой вещи и будет?
Гермоген. Да.
Сократ. И сколько имен кто-либо укажет каждой из вещей, столько и будет? И тогда, когда укажет?
Г е р м о г е н. Во всяком случае, по мне, Сократ, нет иной правильности имен, кроме этой: я могу называть любую вещь одним именем, какое я установил, ты же — другим, e какое дал ты. То же самое я наблюдаю и в городах — иногда одни и те же вещи в каждом городе называются особо, у одних эллинов не так, как у других эллинов, и у эллинов не так, как у варваров.
Сократ. Что же, давай посмотрим, Гермоген. Может быть, тебе и относительно вещей все представляется также, а именно, что сущности вещей для каждого человека 386 особые, — по слову Протагора, утверждающего, что «мера всех вещей — человек» 8, — и, следовательно, какими мне представляются вещи, такими они и будут для меня, а ка- кими тебе, такими они будут для тебя? Или ты полагаешь, что сущность9 вещей составляет некую прочную основу их самих?
Г е р м о г е н. Я могу сказать, Сократ, что уже однажды, в поисках выхода, я пришел было к тому, чему учит Протагор; однако мне вовсе не кажется, что дело обстоит именно так.
Сократ.Чтож,уж не приходил ли ты к тому,что тебе b ни один человек не казался дурным?
Гермоген. Нет, клянусь Зевсом. Со мной как раз частенько случалось, что некоторые люди казались мне очень дурными, и даже весьма многие.
Сократ. А что, очень хорошими тебе люди не казались?
Гермоген. Разве что весьма немногие.
С о к р а т. А все-таки казались?
Гермоген. По крайней мере, на мой взгляд. Сократ. Тогда как ты это решишь: очень хорошие,
они же будут и очень разумные, а очень дурные—очень неразумные? c
Гермоген. Мне кажется, да.
С о к р а т. Так как же? Если Протагор говорил правду и правда также то, что какими каждому кажутся вещи, такие они и есть, возможно ли, чтобы одни из нас были разумными, другие же неразумными?
Гермоген. Нет, конечно.
Сократ. Тогда вот это, я думаю, ты и вовсе должен признать: коль скоро есть разум и неразумие, никак невоз- можно, чтобы Протагор говорил правду. Ведь по правде- то сказать, один нисколько не будет разумнее другого, ес- ли что бы каждому ни показалось, то для каждого и будет истинным.
Гермоген. Это так. d

10. Из того, как Сократ далее развивает свою мысль по ходу диалога, ясно, что он исходит из того, что вещи обладают собственной, присущей им и независимой от субьекта природой и поэтому представления/имена, связываемые с теми или иными вещами, могут быть истинными или ложными в зависимости от того, насколько они соответствуют этой природе. Иными словами истина согласно Сократу это не властное субьективное представление, а наша связь с глубинной природой вещей, с их подлинной сущностью, которая, по его цитированным выше словам, "составляет некую прочную основу них самих" и предшествует их моментальной данности/кажимости, также как душа, как глубинное структурное единство различных аспектов жизненной динамики, составляет основу личности.

11. Очевидно, что для Сократа истина как таковая находится глубже субъективного представления индивидов о тех или иных вещах и соотносящийся с этой истиной (верхнее левое контекстное поле общих принципов А) и с сущностной природой вещей (верхнее правое контекстное поле жизненных форм В)разум (центральное контекстное поле субъекта власти F) поэтому определяется в первую очередь не внутри вертикального инструментального субъект объектного отношения FH, а внутри верхней знаковой/сигнификативной горизонтали AFB т.е. целостного, не расщепленного на идеологические мировоззрения смыслового диапазона.

12. Поэтому разум для Сократа не субъективен, а так сказать сигнификативен, он имеет независимое значение и не является исключительной принадлежностью данного индивидуального или коллективного (полис)субъекта власти F, как это было для Протагора, мировоззрение которого по нашей классификации можно охарактеризовать как эпиномный CFD инструментализм (тематизирующий прежде всего биссектрису верхнего угла CFD, то есть центральную инструментальную ось FH, где Н это нижнее центральное контекстное поле объектов/ценностей и связанный с ней нижний репрезентационный диапазон материальных интересов вдоль нижней горизонтали CHD).

13. И именно потому, что разум сигнификативен, то есть соотносится со всем смысловым горизонтом, он, согласно Сократу может и должен служить мерилом индивидуального и коллективного поведения. Очевидно, что Протагоровский субъективный/инструментальный разум такую роль выполнять не в состоянии и попытки навязать ему такую миссию неизбежно приводят к столкновению враждующих мировоззрений, каждое из которых в равной степени может претендовать на обладание истиной в ее релятивистской упаковке, соответствующей интересам данного индивидуального или коллективного (полис) субъекта.

14. Европейское Просвещение 18 века, отказавшись от сократического понимания разума и постепенно заменив его по сути дела инструментализмом Протагора, тем самым неизбежно послужило прологом к идеологическим и политическим конфликтам 19го и 20 веков, также как ученики софистов эпохи Перикла оказались организаторами и участниками жестокой и кровопролитной гражданской войны, вошедшей в историю как Пелопоннесская война между поддерживаемыми Афинами демократами и поддерживаемыми Спартой олигархами. Ее описание и проницательный анализ великим греческим историком Фукидидом не оставляет сомнения в том, что за противостоянием Афин и Спарты скрывались глубокие внутренние общественные и культурные разломы. В следующих главах мы займемся контекстным анализом этого экзистенциального кризиса.