Единство и разделение. Глава 13

1. В прошлой главе мы рассматривали критику Платоном/Сократом релятивизма софистов, таких как Протагор, обьявивших истину субьективной конструкцией и отождествивших ее с мнением, основанным исключительно на личных представлениях и ощущениях. Очевидно, что такой подход к истине дробил общество и разделял/диссоциировал членов полисного коллектива друг от друга. В терминах контекстного анализа это положение вещей отображается тематизацией полувертикальной диссоциативной диагонали СF, соединяющей нижнее правое контекстное поле автономной личности С с верхним центральным контекстным полем субьекта власти F, в ущерб тематизации нормативной диагонали СА, соединяющей то же поле с вехним левым контекстным полем А общих принципов истины и справедливости и в ущерб тематизации расположенной еще ниже ассоциативной диагонали СЕ, соединяющей то же поле С со средним левым полем “чужих” Е и отображающей сочувствие, взаимопомощь и солидарность в рамках гражданского коллектива, как целого (в отличие от партии “своих” G, как привилегированных инсайдеров).

2. Тем самым этот подход софистов фактически выступал, как  оправдание политического субъективизма и раскола полиса на враждующие партии, которые через несколько лет с началом Пелопоннесской войны вступят друг с другом в непримиримое противостояние, описанное и проанализированное Фукидидом именно в терминах подмены знания мнением, истинного значения явлений сконструированными идеологическими ярлыками, выражающими интересы борющихся партий.

3. В плане контекстного анализа эта подмена гражданского согласия и полисного единства непримиримым общественным антагонизмом может быть осмыслена как постепенная замена базовых парадигм полисной идентичности и солидарности, таких как просопономика CFE, катаномика CAF и социономика СЕА с типичным для них преобладанием нормативизма и трансцендентализма характерных для левой половины DAF смыслового диапазона инструментализмом, имманентизмом и витализмом характерными для центра и правой половины FBC того же диапазона. В политической плоскости это, как мы увидим в следующих главах, даже в демократических государствах, таких как Афины, соответствовало отказу от центральной роли справедливости (верхнее левое контекстное поле общих принципов А) в политике и переносу центра тяжести на эпиномный/эгономный инструментализм CFD, в котором властно рыночные интересы и борьба за господство играли центральную роль. Центристский инструментализм с его различением реальной “природной” силы и теряющего значение абстрактного права в свою очередь приводил к правостороннему витализму, как утверждению права силы (в младшей софистике Калликла, Фрасимаха и Крития), и к оправданию олигархических тираний.

4. Вот текст из 3й книги Истории Пелопоннесской войны, в котором Фукидид описывает гражданскую войну между демократами и олигархами на острове Керкира и в других греческих полисах.

81. Тем временем пелопоннесцы еще в ту же ночь с величайшей поспешностью отплыли домой, держась вдоль побережья. У Левкады они с помощью лебедок перетащили свои корабли через перешеек (чтобы неприятель не заметил огибающую остров эскадру) и благополучно возвратились домой. Узнав о подходе аттических кораблей и о том, что неприятель скрылся, демократы на Керкире ввели в город мессенские отряды, до сих пор находившиеся за городскими стенами, и приказали кораблям, укомплектованным экипажами, плыть вокруг острова в Гиллайскую гавань. Пока эти корабли шли, демократы принялись убивать в городе тех из своих противников, кого удалось отыскать и схватить. Своих противников, согласившихся служить на кораблях, они заставили сойти на берег и перебили их всех. Затем, тайно вступив в святилище Геры, они убедили около 50 находившихся там молящих выйти, чтобы предстать перед судом, и осудили всех на смерть. Однако большая часть молящих не согласилась выйти. Когда они увидели, что происходит с другими, то стали убивать друг друга на самом священном участке. Некоторые повесились на деревьях, а другие покончили с собой кто как мог. В течение семи дней, пока Евримедонт после своего прибытия с 60 кораблями оставался на острове, демократы продолжали избиение тех сограждан, которых они считали врагами, обвиняя их в покушении на демократию, в действительности же некоторые были убиты из личной вражды, а иные — даже своими должниками из-за денег, данных ими в долг. Смерть здесь царила во всех ее видах. Все ужасы, которыми сопровождаются перевороты, подобные только что описанному, все это происходило тогда на Керкире и, можно сказать, даже превосходило их. Отец убивал сына, молящих о защите силой отрывали от алтарей и убивали тут же. Некоторых даже замуровали в святилище Диониса, где они и погибли.

82. До такой неистовой жестокости дошла эта междоусобная борьба. Она произвела ужасное впечатление, особенно потому, что подобное ожесточение проявилось впервые. Действительно, впоследствии весь эллинский мир был потрясаем борьбой партий. В каждом городе вожди народной партии призывали на помощь афинян, а главари олигархов — лакедемонян. В мирное время у партийных вожаков, вероятно, не было бы ни повода к этому, ни склонности. Теперь же, когда Афины и Лакедемон стали враждовать, обеим партиям легко было приобрести союзников для подавления противников и укрепления своих сил, и недовольные элементы в городе охотно призывали чужеземцев на помощь, стремясь к политическим переменам. Вследствие внутренних раздоров на города обрушилось множество тяжких бедствий, которые, конечно, возникали и прежде и всегда будут в большей или меньшей степени возникать, пока человеческая природа останется неизменной, различаясь лишь по своему характеру в зависимости от обстоятельств. Действительно, во время мира и процветания как государство, так и частные лица в своих поступках руководятся лучшими мотивами, потому что не связаны условиями, лишающими их свободы действий. Напротив, война, учитель насилия, лишив людей привычного жизненного уклада, соответственным образом настраивает помыслы и устремления большинства людей и в повседневной жизни. Этой междоусобной борьбой были охвачены теперь все города Эллады. Города, по каким-либо причинам вовлеченные в нее позднее, узнав теперь о происшедших подобного рода событиях в других городах, заходили все дальше и дальше в своих буйственных замыслах и превосходили своих предшественников коварством в приемах борьбы и жестокостью мщения. Изменилось даже привычное значение слов в оценке человеческих действий. Безрассудная отвага, например, считалась храбростью, готовой на жертвы ради друзей, благоразумная осмотрительность — замаскированной трусостью, умеренность — личиной малодушия, всестороннее обсуждение — совершенной бездеятельностью. Безудержная вспыльчивость признавалась подлинным достоинством мужа. Забота о безопасности была лишь благовидным предлогом, чтобы уклониться от действия. Человек, поносящий других и вечно всем недовольный, пользовался доверием, а его противник, напротив, вызывал подозрения. Удачливый и хитрый интриган считался проницательным, а распознавший заранее его планы — еще более ловким. С другой стороны, того, кто заранее решил отказаться от участия в политических происках, того считали врагом своей партии и трусом, испугавшимся противника. Хвалили тех, кто мог заранее предупредить доносом задуманную против него интригу или подталкивал на это других, даже не помышлявших о подобных действиях. Политические узы оказывались крепче кровных связей, потому что члены гетерий2 скорее шли очертя голову на любое опасное дело. Ведь подобные организации отнюдь не были направлены ко благу общества в рамках, установленных законами, но противозаконно служили лишь для распространения собственного влияния в своекорыстных интересах. Взаимная верность таких людей поддерживалась не соблюдением божеских законов, а скорее была основана на совместном их попирании. Они соглашались на миролюбивые предложения противников, когда те одерживали верх, если считали их выгодными, и принимали меры предосторожности, но вовсе не из благородных побуждений. Отомстить за обиду ставилось выше, чем избегнуть обиды. Взаимные клятвы, даваемые для примирения, обе стороны признавали лишь средством для того, чтобы выиграть время в трудном положении, и считали себя связанными ими лишь до тех пор, пока не соберутся с силами для новой борьбы. Кто при удобном случае первым осмеливался нанести удар врагу, мстил ему с большим наслаждением в минуту его слабости, когда тот чувствовал себя в безопасности, полагаясь на клятвенное обещание противника, чем в открытом бою; к тому же ведь нападающий мог не только рассчитывать на верный успех, но даже и прославиться тем, что одолел врага коварством: большинство людей предпочитает слыть ловкими плутами, нежели честными глупцами; первым они гордятся, а последнее считают постыдным. Причина всех этих зол — жажда власти, коренящаяся в алчности и честолюбии. Отсюда проистекает и жгучая страсть к соперничеству, когда люди предаются спорам и раздорам. Действительно, у главарей обеих городских партий на устах красивые слова: «равноправие для всех» или «умеренная аристократия». Они утверждают, что борются за благо государства, в действительности же ведут лишь борьбу между собой за господство. Всячески стараясь при этом одолеть друг друга, они совершали низкие преступления, но в своей мстительности они заходили еще дальше, руководствуясь при этом не справедливостью или благом государства, а лишь выгодой той или иной партии. Достигнув власти путем нечестного голосования или насилием, они готовы в каждый момент утолить свою ненависть к противникам. Благочестие и страх перед богами были для обеих партий лишь пустым звуком, и те, кто совершал под прикрытием громких фраз какие-либо бесчестные деяния, слыли даже более доблестными. Умеренные граждане, не принадлежавшие ни к какой партии, становились жертвами обеих, потому что держались в стороне от политической борьбы или вызывали ненависть к себе уже самим своим существованием.”