Луна и солнце

ДАНИЛА КЛИШИН - http://www.proza.ru/avtor/danilaklishin - ПЕРВОЕ МЕСТО В 98-М КОНКУРСЕ ДЛЯ НОВЫХ АВТОРОВ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

I.
И что я встал тут, как дурак, посередине этого прохожего дворика?
Наверное, все-таки пришиб меня этот день...
Уже и мороз в перчатки да ботинки забрался порядки свои наводить... Уж и домой давно пора трамваем ехать... А я стою... Стою и смотрю на луну...
"Прямо как волк, - подумал я. - Осталось только завыть…"
Да остановился я не просто так: любил я этот дворик, да и весь этот район… Там, если за дом зайти, будет видно Смольный собор. Он за рекой - вдалеке, но ночью, подсвеченный, как будто парит. Не собор - замок воздушный... Да и сам этот двор сейчас прямо сказочный: на ветвях старых спящих зимним сном лип лежат белые подушки снега. Они блестят в неярком свете фонарей, переливаются…
Вот что называется быть романтиком. И собор - воздушный замок, и сквер - волшебный сад, да и луна, чего уж таить, тоже какая-нибудь сказочная...
Не прагматично! На часах  истории сейчас XXI (Господи! XXI!) век... И время другое... Поколение Z. Полеты к другим планетам на носу! Илон Маск! Технологии! Программирование! Искусственный интеллект! Сейчас даже фильмы, книги твои, массовая культура - все про будущее, про науку. Вспомни «Терминатора», «Железного человека», «Солярис»… А ты на луну пялишься! Тут не смотреть надо, а изучать, черт побери! Сказки, романтика, Блок, Есенин, Пастернак... Да кому все это надо?
Э, господа! Да вы, по-моему, слепы. Литература, живопись, музыка - открывает нам глаза. Искусство учит нас жизни, заставляет задуматься о главном. Вот вам кажется, что это – луна луною, обычная, а сколько судеб, историй, событий было освещено этим тусклым белым блеском. Луна для вас, прагматиков – небесное тело, спутник Земли, орбита такая-то, отклонение такое-то. А для меня луна – это доказательство жизни, а точнее - ее великой продолжительности в бесконечность…
Как это доказать?
А видел ли ваш прадед полную луну? Видел!
А дети ваши будут ее видеть? Будут!
А знал ли ваш прадед, какое у луны там отклонение или орбита? Нет, господа, нет…
А дети уж новое что-нибудь придумают.
Только луна всегда одинаковая. Вот она вечность.…
Вот она…
- Извините, закурить не найдется?
- Что, простите?
- Сигаретка не найдется!
- А, нет. Извините, не курю...
- Да что ж вы все не курите! Спорт?
- Что? - опять переспросил я.
- Ну, спорт, здоровый образ жизни...
И этот смешной мужичек с явными признаками принадлежности к ликероводочному сообществу попытался принять боксерскую стойку...
- Что-то вроде этого - не курю.
- Я тоже в свое время не курил. Э-эх...
Я уже отвернулся и снова смотрел на луну. На мое романтическое доказательство бесконечности…
Мужичек, по-моему, отошел. Мне было все равно, что обо мне подумает этот человек, тем более, что, когда он подходил, каждый его шаг был увенчан знакомым позвякиванием стекла. Хоть я и был увлечен круглой красавицей, но звук этот я слышал четко.
Таких персонажей я видел часто, и общение с ними было для меня делом привычным. Не знаю почему, но мое лицо всегда привлекало эту братию. Я даже задавался вопросом: "какого черта?", стоя по утрам перед зеркалом. Но с каждой новой встречей, подобной этой, я все больше убеждался, что виновато не лицо мое, а что-то более существенное…
Например, время. Чем дальше кризис, тем больше алкашей... Но ведь, если следовать по  дороге фольклора, то время всегда одинаковое. Правильно... И кризис в России тоже всегда одинаковый... Народный. Суть его в том, что великий народ в великой стране никак не может просто жить для себя. Человек в России это всегда часть огромного "мы". Винтик, перед которым стоит задача крутиться так-то и так-то. Вот вам и кризис...
Формы его, конечно, разные. От экономического к социальному. Но по сути все одно: нас пытаются уничтожить извне, а мы героически не поддаемся, крутимся в рамках какого-то плана, идя к какой-то неведомой цели, чаще всего утопической... Вроде пятилетки. Да...
Сколько раз под этой луной думали о счастье? Сколько было под ней беготни... То в церковь, то в комсомол, то в рок-клуб.
И все орали: «Где счастье? Счастья мне живо!»
А только эти оральшики на земле или даже в ней самой лежат... А где же, действительно, счастье-то это родимое? На луне, наверное, шикует!.. Эх, ма!!!
Не было бы счастья, да несчастье помогло! Прорвемся!
Как там поется: "Врагу не сдается наш гордый Варяг!"
Тьфу ты! Все перебрал! Кстати, про "Варяг"... Это тема теперь спорная. Да простят меня ненавистники чужих каламбуров и цитат, как плесень тема...
«Варяг»-то он «Варяг», только...
- На луну смотрите, молодой человек? - я вздрогнул. Мужик никуда и не уходил... - Знаете, как у Бродского:

Холуй трясется. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна...

- Сверкает зимняя луна, - отозвался я.
- Да, и правда, зимняя. Да и гравюра никак не изменится. Как при Бродском, так и сейчас… И кучи теперь не на полу в прихожих, а под грифонами. Так мерзко… По осени пошел в центр, с Невского свернул за Казанский на канал Грибоедова. Суббота была, понятно, так грязь вокруг непролазная, и под грифонами насрали. А это же лицо города! Представляете, молодой человек, на лицо города насрали, суки… - он махнул рукой. Было видно, что он уже пьян…
- Ладно, когда здесь. Во дворах. – продолжал он. – Да и то мы убираем за собой… Потом… Тут у меня знакомый есть. Таксист на пенсии. Пьет десять лет. Сам его знаю семь лет. Так вот ни разу я не видел, слышите, ни разу, чтобы он бутылки за собой не выкинул. А чтоб под грифонами, извините, насрать, это вообще невозможно…
Я невольно присмотрелся к этому алкашу... Низенький, но коренастый. В широких потертых брюках, под серым демисезонным пальто нараспашку – два свитера. Шарф висит на шее просто, как мертвая змея в клюве аиста... На ногах еще неплохие ботинки. На голове ушанка.
Лицо я  рассмотрел с некоторым трудом... Большие светлые глаза, бесформенный мешковатый нос. Лоб широкий. Форма лица непропорционально продолговатая. Губы тонкие. Небрит. Но из-под шапки выбивался аккуратно вычесанный седой чуб...
Собрав все это воедино, можно сказать, что это была самая противоречивая внешность, какую только можно встретить у человека...
-  Да и пьем мы не всегда: только двое суток в неделю. С вечера пятницы до вечера воскресения. Привычка! Но да… - растянул он. – Хороша’ сегодня луна. Не городская... Как блюдце с молоком. Как в деревне. Да! Помню в моей деревне луна была огромная да и молоко вкуснейшее. Такое молоко, что и водки не надо...
- Так что же вы не в деревне? И луна, и молоко - одни плюсы, - желая уколоть его, сказал я. Это была моя маленькая месть за то, что он оторвал меня от моих мыслей...
- Да нет уже давно деревни-то моей! Вымерли все! Поле голое!.. - проговорил он так жалостливо, что мне тут же стало стыдно.
- Извините.
- Ничего... Бывает... Любите Бродского?
- Я уважаю его творчество.
- Уважаю... - передразнил он меня. - Прямо как в ЖЭКе... Поэзию и поэта можно либо любить, либо ненавидеть. Поэзия -  сфера чувств и эмоций, а потом уже литературная форма.
- Тогда люблю...
- Вот и хорошо, молодой человек!
- А вы неплохо разбираетесь в литературе. По крайней мере, в Бродском... Стихотворение-то редкое.
- Еще бы! Я же забыл вам представиться. Георгий Степанович, дипломированный литературовед!
- А я тогда дипломированный молодой человек! - поддержал я тон беседы.
- Что вы смеетесь?! Это чистая правда!!! Я литературовед! Вот-те крест! - и он перекрестился...
Да, думаю, дела... Литературовед. Но это уже что-то новенькое...
- А что же вы в деревне жить не остались?
- Да я родился здесь. Вот прямо здесь, на Среднеохтинском. А в деревню меня мать отправила, когда отец помер. Мне лет пять было. Потом забрала обратно от бабушки в город. Да и та через год померла. А деревня живописная была... В поле стояла. Речка с одной стороны, с другой - лес... Действительно, дремучий, нетронутый....
- А что случилось с вашим отцом? - уже серьезно спросил я.
- С отцом... Да сам себя довел! Говоря по-русски, рас…й он был неслыханный, меня в шесть раз хуже, но талант! Поэт молодой. Ему двадцать четыре года всего было... Кстати и Бродского знал, и Довлатова. Хорошие стихи у него были, но в струю не попадал никак. Не диссидент, но ходил все по этим их сходкам, не пьянь, а все по кабакам. Стихи не политически-острые, но и не рабоче-крестьянские... Короче, покутил он года три, в тюрьму даже попал, походил по редакциям. Нигде не принимали. Он и запил уже серьезно и в одиночку... И все бы ничего. Да только поэму написал, а ее опять ни те, ни эти. Везде отказ. Все двери закрыты. Наверное, это последней каплей и стало. Ну, он напился до одури и в окно вышел. Вот и весь сказ. Ну, похоронили мы его, а меня в деревню к бабке. Вот так-то.
- А мать?
- А что мать? Поплакала чутка, да делать нечего... Она ведь, как он только гулять начал, вышвырнула его к чертям собачим из дому....
- А хоронила она?
- А кому ж хоронить-то! Все друзья разбежались, как от проказы! Как ветром сдуло...
-  А почему она вас в деревню отправила?
- Трудно ей было одной. Пока отец жив был, он все-таки чем-то и помогал даже. И за мной приглядывал, если надо, пока в край не запил. А теперь стало, что и работы три, и спать лишь четыре часика. Какое тут воспитание. Тем более маленький я был, пять лет, догляд постоянно был нужен. Вот она и отправила меня к бабке в деревню. А бабка была женщина суровая, не зря от нее мать в город сбежала... Тоже как изловчилась, ума не приложу! Но факт! А все равно, жизнь у меня хорошая там была. Бабушка хоть и старой закалки, но любила меня безмерно. Как кот в сметане, как в сказке! Там и простор, и свобода, и природа великолепная, небо высокое. Эх...
- А что потом?
- А потом бабушка болеть начала сильно - уже не справлялась. Мать меня и забрала опять в город к себе. Пережили мы зиму, а весной бабка моя и померла. Царствие ей небесное! - он замолчал и посмотрел на меня...
- Эх, а знаете, как я в литературоведы подался? – весело посмотрев на меня, спросил он. - Ну, понятно читать я любил, да и с русским языком все отлично было. А только этого маловато будет. Тут я и нашел отцов дневник, который, кстати, мать сохранила... А там записи, заметки о поэтах, писателях, критиках... Можно сказать энциклопедия! Он, оказывается, не только сам писал, но и жизнь других литераторов изучал. Я прочел все от корки до корки и несколько раз… В каждое слово вгрызался. И так меня это затянуло, что я и сам начал вникать в биографии, рыться в цитатах. А было мне уже семнадцать – поступать скоро. И тут мать как бы в шутку и говорит: «Иди в литературоведы, будешь профессиональным книжным червем». Вдруг загорелся я этой идеей. И пошел. И поступил. Мать у виска крутила. А я выучился и тут же в армию меня... Там всего, что было и не расскажешь... Север! У людей зубы да волосы выпадают! От холода и русский язык на корню забыть можно! Но ничего, отслужил. А когда через два года вернулся, уже и матери в живых не было. Померла...
-  А она-то от чего?
- Простой, казалось бы, грипп, а человека нет. В две недели угасла. Да...
Луна светила все ярче. Мы стояли, выпуская изо рта клубы пара.
- Степаныч, ..б твою мать! Где ты шастаешь? Пойдем, все уже собрались. Только тебя да шкалика твоего ждут! – раздался окрик из темноты.
- Ну, вот молодой человек,  труба завет. К станку, так сказать. До свидания! - и уже отвернувшись, заорал в пустоту, туда, откуда раздался "призыв" -Завали ...бало, иду я! - и тут же сам нырнул в темноту.

«Что это был за человек? Зачем он мне все это рассказал? - думал я, сидя в трамвае. – Кто он? Призрак Петербурга? По-моему, это самый противоречивый и интересный алкаш, который мне встречался. Столько крайностей: от самого высокого, вечного, к нижайшему, заплинтусному…»
Да, уж... Вот вам, господа, и романтика, и Россия, и крейсер «Варяг», подвиг которого теперь оспаривает почти каждый альтернативный историк. Вот такая штука -жизнь. Никто не знает, где правда, где ложь, где черное, а про белое я вообще молчу…  Живем, как в зеркальном лабиринте, в иллюзии какой-то… Куда падет свет, туда мы и смотрим… И вот еще что интересно… Почему этот свет сегодня пал на этого человека? Хотя может он – тоже простая иллюзия… Но этого я никогда не узнаю. Не узнаю кто вы, Георгий Степанович… Я даже не знаю хорошо это или плохо…
Чертов лабиринт!

II.
Но, как это ни странно, мне довелось узнать.
Это случилось через несколько месяцев, по весне...
На улице была великолепная погода. Это был один из тех дней, когда весна берет бразды правления на себя, выталкивая с козел упирающуюся зиму. Солнце святило ярко, слепило отражением от порядочно осевших, но сохранивших каким-то чудом белизну сугробов... Везде была жизнь: и в ручейках, которые текли по асфальту, и в новом весеннем пенье птиц, и в свежем влажном ветре.
Это было время, когда на даже самом хмуром лице появляется улыбка, и человечество как бы стряхивает со своих плеч груз зимней печали. Как же радостно становится на душе от вида набухших почек!.. От понимания, что вот, дождались, выстояли...
Вот именно в таком настроении я вышел из дома, смотря на мир сквозь солнцезащитные очки, и отправился на остановку трамвая. Ожидая, когда подойдет нужный мне номер, я смотрел на серые кирпичные домики, которые расположились через дорогу. В квартирке одного из таких домов я прожил всю свою жизнь. И сейчас их крыши, согретые солнцем, укутанные голубым покрывалом неба, кричали мне о прошлом, обо всех моих чувствах и переживаниях, которые канули в лету под их железной кожей...
Что такое дом? Стены? Кровля? Или интерьер квартиры? Нет! Дом – это, прежде всего, воспоминания, книга, на страницах которой написаны судьбы и которую никто и никогда не читает.… И всякий раз, выходя из дома, мы мечтаем сюда вернуться, укутаться в свое прошлое, которое невозможно пережить снова… Мы любим прошлое за то, что оно уже никогда не станет настоящим. Хорошо там, где нас нет, но это не значит, что никогда не было…
Сегодня я ехал на Среднеохтинский. Да, опять в этот волшебный мирок, который в детских воспоминаниях озарен вот таким же весенним солнцем.
На повороте я заметил старый трамвай, который еле полз к остановке. Я смотрел на его мерное, мудрое движение, и тихо радовался. Зимой всегда хочется залезть в новый, теплый и светлый, не громыхающий трамвай. Но по весне, когда новое спорит со старым, будущее с прошлым, я радуюсь этому старику с дверьми-гармошками. Так роднее...
Преодолев две ступеньки, я забрался в салон, сел к окну, расплатился за проезд.
Тьфу ты черт! Следующий билет счастливый... Вот так всегда... Да разве счастье зависит от билета? Помнишь, как ты ехал с Новочеркасской, больной, загруженный... Тебе попался счастливый билет... И что помог тебе он? Да если хочешь знать, он был как соль на рану!!!
И где твоя хваленая справедливость? И где твое счастье?
Если хочешь знать, все в твоей голове... И счастье, и несчастье, и любовь, и боль... Все! Нет почти ничего вокруг. Весь этот мир ты создаешь сам, открывая с утра глаза! К черту всю физику, геометрию, логику! Это правда! Если завтра все сметет потоп, а ты выживешь, то все, что сейчас есть, от чувств до самого материального, будет жить лишь в твой голове, в твоих воспоминаниях... Так где по-настоящему живет этот мир? А?
Вот трамвай проезжает мимо дачи Безобразовых. Теперь ее вид вполне соответствует лексическому значению фамилии старых хозяев... Это необыкновенное место: старая усадьба XVIII века соседствует с коробками многоэтажных домов века XX... И все это обветшало, старо, неприглядно. Все говорит о чьем-то прошлом... О чьей-то жизни, уже минувшей, слившейся с океаном других судеб. Люди, строили, обживали эти здания. И всем казалось, что это навсегда. Что они будут жить вечно, и дома эти нерушимы.… Но кости предков лишь смеются над этим. Они-то знают, где живет мир, где рождается новое и забывается старое... Да...
И как подтверждение моим словам за окном трамвая проплывало Большеохтинское кладбище... Не любил я этот участок пути. Он мрачен: с одной стороны заброшенные рабочие постройки, с другой - вот этот самый погост...
Но, наверное, так надо. По-настоящему узреть свет может лишь тот, кто узрел мрак... Но если отвернуться от окна и смотреть не на проплывающий мимо городской пейзаж, а на себя, на свою душу, то можно и не заметить этого мрака... Уходя в себя, мы не только отрешаемся от мира, но и от себя тоже. Душа в этот момент будто бы даже покидает тело и летит на крыльях мысли…
Интересно, сколько людей перевез этот трамвай... Мимо скольких трагедий проехал он? Мимо скольких счастливых? С каждым годом его верной службы в нем все больше ощущается присутствие смерти, которая является обратной стороной жизни, которая… которая бесконечна ... Да, все мы смертны, но кто же признается себе в этом?.. Кто же не боится перейти на другую сторону?.. Кто не боится?..
Опять романтика, сказал бы прагматик...
Да, ну и что ж! А разве это неправда? Как бы вы все не хотели, но человеку Богом не стать... И Вавилон не зря пал... И вы падете...
Но вот трамвай, наконец, заполз на Среднеохтинский проспект. На этом повороте, на этом пяточке особенно чувствуется дух места: на старых низеньких крашеных домах расположились пестрые вывески, а высокое голубое небо сдерживают провода... Город есть город, какая б у него не была душа...
Может показаться, что я ретроград. Да, наверное, это так. Каждый человек, которого хоть как-то потрепало прошлое, а будущее настолько туманно, что, можно сказать, и нет его, в какой-то мере ретроград...
Не надо жить прошлым! А как им не жить, если только оно у тебя и есть? Настоящее слишком скоротечно и прозаично, будущее, даже разветвляясь миллионами мечтаний, совершенно не зависит от тебя, а значит - неуправляемо... И вот здесь я в первый раз соглашусь с прагматиками. Нет ничего хуже неизвестности и неведения! Невозможно жить на вулкане! Вот и наступает расслоение: невозможно жить, но знать хоть что-то точно о жизни тоже невозможно...
То есть жизнь и знание ее - схожие понятие? Может быть… Хотя жизнь – это скорее поиск знания, чем его наличие… Это подтверждают годы… В молодости живешь самой жизнью, в старости - ее знанием... Говоря иначе: если б молодость знала, если б старость могла. У меня что-то все перемешалось…
Но ты мечись, прыгай, взбивай маслице пока в силах, а далее увидим... Пыхти, может, и оставишь от себя непрочный туман, в который и уйдешь…
Ой-ей-ей, надо сходить! Моя же остановка!!!
Я забыл сказать, куда я еду... Я еду в библиотеку. Да, в библиотеку... Просто в ближайших ко мне хранилищах мысли и слова не оказалось той книги, что я ищу... Вот и решил попытать счастья в этой. Говорят, она одна из самых современных...
Я вышел... Воздух здесь совсем другой, чем на Пороховых! Там он пропитан  сумраком, гнилью, а по выходным еще и выбросами с химических заводов. Так уж повелось. Если хочешь быть в живых - уезжай с Пороховых... Но все живут. Чем хуже место, тем быстрее к нему привязываешься. Попробуйте вырвать болотный куст!
А здесь! Здесь рядом Нева, бриз с которой так освежает...
Я пошел через маленький сквер к дверям библиотеки. Солнце грело памятник Печени (голубь Экзюпери). И тут поработали эти прагматики. Хотя нет, это уже народное...
Тут от снега не осталось и следа: его стопило солнцем, согнало невским ветром... Здесь солнце уже сушило влажную землю... Здесь весна живет на широкую ногу... Я отошел от голубя-печени и отправился к дверям библиотеки.
И тут я заметил человека, который гулял с котом на поводке. Да, с котом! Но что это был за кот! Он сразу приковал мой взгляд!.. Представьте, коричневая даже шоколадная шерсть, плюшевая, блестящая. Сам огромный: высоко стоит на ногах, тело его было похоже на бочку. На морде отразились вечная сытость, врожденная наглость и безмерное самодовольство... Я уже хотел обратиться к хозяину, но вдруг  остолбенел. Это был Георгий Степанович, мой случайный зимний собеседник... На этот раз он был чисто выбрит, под тем же серым пальто была чистая рубашка темного цвета. Так же на нем были новые синие джинсы и новые туфли...
- Здравствуйте! Хорошо выглядите, Григорий Степанович!
- Спасибо. Мы знакомы? - лишь в конце этой фразы он посмотрел на меня...
- Да. Помните, мы разговаривали вот в том дворике зимой? - и я показал рукой на проход меж домов, ведущий в тот сквер.
- А, да, да, да... Здравствуйте, молодой человек! Извините, я тогда был изрядно, как бы сказать, накушавшись, и, наверное, наговорил много лишнего...
- Да нет, напротив. Мне было очень интересно вас послушать...
- Вы приехали на трамвае?..
- Да.
- Люблю сей вид транспорта, - растянул он…
- Я тоже. В подобных поездках есть какой-то шарм.
- В общем-то, да.… А зачем вы решили вновь посетить эти места? – вдруг с улыбкой выпалил он...
- Я вот в эту библиотеку ехал - надо книгу одну достать.
- Какую, если не секрет?
- Луи Буссенар "Ледяной ад". Нигде не нашел ее... А читать через интернет я не люблю...
- На приключенческую беллетристику потянуло?
- Можно и так сказать...
- Ну что ж попробуйте  - библиотека новая, хорошая. Книга должна найтись.
- Ваш кот?
- Да, моя гордость! Нашел его три года назад на помойке котенком, думал черный, а когда отмыл, смотрю - шоколадный. Ну, вот откормил его, живем душа в душу. Настоящий гигант!
Да, оказывается, кот знал голод. Внешность почти всегда обманчива и характер почти никогда не поддерживает. Самый красивый человек - чаще всего, редкостный ублюдок, а не вышедшие лицом - чаще всего, добрые и порядочные люди... Добро и зло...
На кошках, кстати, я особенно замечал такую черту, которая присуща и людским характерам. Они быстро привыкают к добру и быстро его забывают, но вот зло в любых проявлениях помнят долго...
- Добрый кот! Любит меня...
- Как зовут? - спросил я
- Михайло Семеныч... В честь Собакевича из "Мертвых душ". Вы читали "Мертвые души"?
- Да, конечно. Действительно, похож... - кот посмотрел на меня дико и злобно. Видимо его оскорбляло подобное сравнение... – Ладно, пойду искать свой "Ледяной ад"
- Удачи, молодой человек...
Я прошел несколько шагов и вошел в здание библиотеки... Там я быстро нашел, что искал, и, заполнив библиотечную анкету, распрощался, вышел на крыльцо.
- Зачем вы общаетесь с этим алкашом? – кинул в меня с грубостью дворник, который мел асфальт рядом с входом в библиотеку.
- С кем, простите?
- Ну, с этим пропойцей…
Я осмотрел его и уже хотел ответить также грубо, что это не его, дворника, дело, но вместо этого выговорил хоть и несколько злобно, но как-то тихо:
- Души не пьют!
Я пошел к центру сквера. Книга была в кармане пальто... Григорий Степанович сидел на скамейке.
- Нашли? - спросил он
- Да. Даже на удивление легко...
- Я же сказал. Я часто сюда хожу - читаю и домой беру, когда минута свободная представится. Теперь я занят - на работу устроился. Год не работал: пил. А вот сейчас бросил и ничего вроде, нормально...
- А что за работа? – удивленно спросил я.
- Учителем искусства в школе... Я как с армии пришел, так в школу устроился, литературу и русский вел. Меня туда по распределению в конце восьмидесятых определили. Нагрузка, конечно, большая, да и водка тянула. Я к ней в армии пристрастился: пили в увольнении до одури. А что там еще делать? Ох, но как же я тогда в девяностых запил. О, божечки! С работы возвращался и пил, пил... Времена были страшные, темные, бедные... На водку и хлеб еле-еле хватало... На работе, кстати, меня держали... А как иначе: учить-то некому было.
- Да, пил безвылазно... - продолжал он. - Но и как было не пить. Домой приходишь, телевизор включаешь, а там показывают, как люди страну пропивают. А я какой-то там ковер пропил... Мелочи... Потом двухтысячные начались. Временем новым запахло. Я чуть-чуть подсобрался. Даже завязал на время. Учил, даже неплохо учил. И дети меня любили. Но года два назад вдруг ушел в такой запой, откуда и не вернуться можно...  Даже не помню, как это было, как все это началось... Естественно, из школы этой, в которой я двадцать лет проработал, меня вышвырнули. И правильно сделали!
- Хорошо, что вы сейчас завязали!
- Это, кстати, вам спасибо огромное. Я шел тогда к мужикам и думаю: как же так, вот человек меня слушает, а кто я такой? Алкаш? Быдло? Когда мои бывшие ученики меня встречают, так в их глазах жалость, а то и презрение. А еще, мол, учил нас! И так разозлился я! Думаю, нет, вылезу, не сломаете! Пришел к мужикам и бутылку об асфальт. Больше не пил. Привел себя в порядок и к директору, что меня увольнял. Возьмите, мол, назад, больше не пью - работать хочу. А он меня ведь двадцать лет знает! Знает, что если слово дал, значит все. Посмотрел он на меня хитренько так - сам тоже по молодости пил, но понял, что я серьезно. Ладно, говорит, искусство будешь пока вести, а там посмотрим... Так я на седьмом небе! Вот, уже полтора месяца работаю.
- Вот и хорошо!
Солнце грело сквер. Кот спал на скамейке. Мы молчали. В молчании и только в молчании можно познать мир, людей себя. Плохо, конечно, когда не можешь высказаться по какой-либо причине. Плохо, и когда пустое говоришь. А что самое лучшее? Самое лучшее – молчать, когда все кричат, и говорить, когда все молчат. Только так тебя могут услышать...
- Ладно, пойду я. Спасибо вам! - прервал я молчание.
- Спаси и вас Господь, удачи! – услышал меня этот удивительный человек.
Я двинулся домой пешком, от кладбища поехал трамваем и через два часа был дома.
Когда я через месяц поехал возвращать книгу, все тот же дворник перед библиотекой зло проворчал:
- Сдох ваш алкаш!..