Полли

Полли была самой красивой девочкой в мире. Сразу, как только родилась. Эллен любовалась на нее, маленькую, красную и сморщенную в дурацком чепчике, и отчетливо понимала – она самая красивая в мире.

Поэтому, когда Полли умерла, Эллен продолжала внимательно ее разглядывать, запоминая каждую нежную черточку лица, этот запавший под пеленой смерти детский ротик и ставший каким-то острым нос.

Были фотокарточки, они с Джеком часто бегали за Полли с камерой, пытаясь запечатлеть ее веселой и озорной, такой, какой она и была. Все три года, что Полли провела с ними, прежде чем заболеть чахоткой. Но фотографии не передавали ее особой младенческой красоты, Эллен никогда не смогла бы сравнить их со своей живой дочкой. Так что, она внимательно рассматривала свою дочь, неподвижно лежащую на огромной супружеской кровати, желая запомнить ту красоту, что подарила миру Полли, пришедшая сюда так ненадолго.

Похороны прошли быстро. Затхлый семейный склеп покороно вместил в себя тошнотворно маленький гроб. Бабушка Эллен плакала, словно втирая слезы в морщины черным кружевом платка. Сама Эллен стояла, не шелохнувшись, всю церемонию поодаль, словно не была матерью этого ребенка, а каким-то сторонним наблюдателем. Джек подошел и приобнял ее за талию:
— Пойдем, дорогая. Крепись. Мы… Будем держаться…

Эллен с ужасом обнаружила, что Джек плачет, и лицо его становится каким-то особенно уродливым от этой несвойственной ему эмоции. Она освободилась от его руки и быстро зашагала к дому. Летний ветер трепал края ее траурного одеяния. Она бежала к дому и злилась на этот ветер, потому что, с какого, простите, черта он такой теплый и легкий, если ее дочь больше никогда не пробежит под ним на лужайке?

Поминальный ужин прошел молчаливо. Или погребальная трапеза? Эллен размышляла о том, как принято называть прием пищи после похорон. Есть ли для этого подобающее название и достаточно ли оно приличное, чтобы упоминать об этом в чопорном английском обществе. «Я вчера весьма достойно погребла дочь в семейном склепе, а потом мы провели умеренную погребальную трапезу», — проскочило в ее голове и она громко и отчетливо хихикнула. Джек строго посмотрел на нее. Мать все еще терла глаза черным крепом, от чего они стали по-старушечьи красные. А Эллен хотелось визжать в голос, орать громко и протяжно. От того, что ее малютка Полли умерла, а они сидят и чинно поедают столовыми приборами треклятый пудинг.

Резко отодвинув стул, Эллен вскочила и вышла. На улице темнело, ветер стих. Было душно, как перед грозой. В шею Эллен впивался жесткий воротничок, она рванула его и услышала треск ткани. Потом подобрала юбки и помчалась  через лужайку к их семейной усыпальнице. Бежала, срывая дыхания, некрасиво кривя лицо, чтобы не плакать, все быстрее и быстрее, пока с размаху не врезалась ладонями в прохладную стену склепа. Сжала кулаки и еще раз ударила, царапая нежную кожу о грубую каменную крошку.

Пошел дождь, крупными увесистыми каплями он падал на непокрытую голову Эллен, которая сползла по стене на колени и отрывисто всхлипывала.
— Ах, Полли-Полли. Моя маленькая Полли.
Эллен вытирала слезы тыльной стороной ладони, словно скрывая от кого-то, что плачет. Горечь утраты свалилась на нее внезапно, напала, не дав продохнуть. Женщина скорчилась на мокрой траве – горе пластало ее по земле, и только звериный вой изредка прорывался сквозь рыдания.

Внезапно, она села и обхватила колени руками. А что, если Полли не умерла? Почему все так решили? Да, она перестала дышать, двигаться и ее теперь нельзя потрогать рукой. Но кто сказал, что душа маленькой дочери Эллен скончалась и не витает рядом?

Эллен обернулась. Что-то словно прошелестело в ветвях дерева, и она прошептала:
— Полли.. Это ты?
Тишина была ей ответом. Но Эллен больше не плакала. Она обдумывала поразительную идею, которая подарила ее измученному утратой мозгу надежду: душа бессмертна. А значит Полли никогда никуда не исчезнет, а всегда будет рядом. Главное помнить о ней.

Эллен встала и подошла к дверям склепа. Аккуратно водила по ним руками, вытирая капли дождя и повторяла:
— Главное помнить.

Утром Эллен приболела. Из-за того, что вся промокла под ночным дождем или от горевания, но голос ее стал хриплым, в горле словно поселилась царапучая кошка. Бледная Эллен бродила по дому, автоматически отмечая то, что стоило бы убрать после смерти Полли, но не прикасаясь к этим предметам. Казалось, что если она уберет вот эту смешную куклу с глазами-пуговками, часть памяти о Полли сотрется и душа покинет поместье. Поэтому Эллен продолжала бесцельно слоняться по дому вплоть до самого вечера, а потом закуталась в шаль и прокралась к выходу.

Спустя пять минут, она сидела на траве около склепа и прислушивалась. Беспокойный ветер шумел листьями, где-то далеко ухал филин, а Эллен откашливалась и, наконец, тихо начала говорить:
— Дорогая Полли. Когда я узнала о своем положении, я поняла, что это и есть суть женского счастья…

Эллен говорила и говорила, повествуя своей мертвой дочери об истории ее появления на свет. И с каждым словом убеждалась, что Полли рядом, слышит ее и никуда не ушла. Свой рассказ она закончила глубоко за полночь и, упокоенная, отправилась домой.  Во сне она с Полли бегали под летним ветерком по лужайке. Эллен радостно смеялась и кричала:
— Главное помнить!

Так стало повторяться каждую ночь. Эллен сбегала, после того, как в доме тушили свет, и до первых проблесков зари общалась с Полли обо всем на свете, повествуя о каждом дне своей жизни рядом с ней и ничего не скрывая. Плакала редко, скорее облегченно. Вытирала слезы и прокрадывалась в дом, ночуя на кушетке  в гостиной, чтобы не пересекаться с Джеком.

В последнее время она видеть не могла свою семью. Тихо плачущая мать-старуха, которая мгновенно приводила себя в пристойный вид, если кто-то появлялся рядом. Каменный Джек, являющий собой образец мужества и стойкости, от которого Эллен тошнило. Хотелось наотмашь бить его по щекам, чтобы выбить эту чопорность, услышать голос живого страдающего человека. Но Эллен только прятала глаза в пол и избегала общения.

На семейных трапезах ее больше всего коробило то, что если кто-то и упоминал малышку Полли, то в проешдшем времени. Рот ее сразу дергался в бок и лицо подрагивало, словно говорящий нарушал какую-то важную традицию. Поэтому Эллен отворачивалась и тихо бормотала:
— Главное помнить.

Джек в такие моменты кидал на Эллен быстрые взгляды и что-то начинал говорить о местной лечебнице, где чудесные доктора лечили от всего, вплоть до избавления от  душевной тоски. «Конечно, им хотелось бы от меня избавиться», — думала Эллен, глядя на мать, которая, сморщив нос, ковыряла вилкой еду и рассказывала о волшебной силе минеральных вод на европейских курортах.

Не было никакой волшебной силы, ничто не могло бы помочь Эллен. Кроме веры в то, что материнская память способна удержать на земле душу ее ребенка.
И каждую ночь Эллен держала слово и бежала к склепу, прислушиваясь к ответам Полли в шелесте листвы, все больше теряя границы реальности, все меньше находясь в мире существующем.

Три месяца спустя Эллен поселилась в комнатушке прислуги, чтобы быть ближе к улице. Она стала носить грубые шерстяные вещи, в которые можно было кутаться, потому что с каждой ночью осень становилась все ближе. Холодало, листья желтели, и ветер приносил не облегчение, а промозглый холод, добиравшийся до самой души. Эллен исхудала, превратившись в костлявое подобие себя, перестала обращать внимание на внешность и на висках стали легонько серебриться нити седины. Днем она не жила. Она лишь существовала своим физическим проявлением, с тоской ожидая прихода ночи, когда она мчалась к дочери и рассказывала о том, что накопилось внутри. И прислушивалась к ответам Полли, смеясь и радуясь им.

В одну из таких ночей Эллен просидела у склепа почти до утра. Обессиленная она брела по коридорам поместья к своей комнатке, как вдруг увидела, что в ней горит свет. Дверь открылась. Ее мать сидела на краешке стула, поджав губы, рядом стоял Джек, весь какой-то каменный и неподвижный. На ее крохотной кровати сидело два незнакомых мужчины, а у самой двери стоял еще один – в белом халате и с пронзительным взглядом. Эллен инстинктивно отступила. Джек неловко сделал шаг вперед и забормотал:
— Дорогая, это доктор …. Он хотел бы с тобой поговорить.
Человек в белом халате протянул ей руку, не сводя сверлящего взгляда.
Эллен тихо продолжала пятиться в темноту коридора. Двое мужчин привстали с ее кровати и стали обходить ее с разных сторон.
— Мама… — просипела Эллен севшим голосом, — Мама, не надо!
— Они помогут, дорогая, так будет лучше, — мать как-то прощально махала ей платочком и не смотрела в глаза.

Эллен сорвалась с места, скидывая шаль с плеч, и помчалась на улицу. Скорее, к дочери, скорее, лишь бы не забыть главное. Главное – помнить.

Эллен бежала, задыхаясь от слабости, изо рта вырывались клубочки пара. Обернулась и увидела, что Джек мчится за ней, все так же чопорно и смешно выкидывая вперед ноги, словно боясь уронить достоинство.

Он увеличил темп, глядя, как быстро скрывается жена из виду. Остановился, окликнул ее и побежал опять. Ветер срывал с него пиджак, словно пытаясь остановить, бил в лицо, налетая порывами.
— Эллен! — крикнул Джек, подбегая к склепу. И замер на месте, потому что отчетливо услышал кокетливый детский смешок.

— Эл? — тихо спросил он, медленно обходя склеп. И в следующее мгновение остолбенел, не в силах вымолвить ни слова. Потому что увидела две бегущие по лужайке фигурки. Эллен мчалась вперед, к обрыву, придерживая за руку дочь.  А Полли хохотала, ветер подхватывал ее смех и приносил Джеку, роняя перед ним реальность, заставляя леденеть от ужаса.

— Главное помнить! — прокричала Эллен, обернувшись к Джеку. Они бежали, продолжая удаляться из поля зрения.
Полли на минутку остановилась и помахала папе рукой.
Ветер стих.