Среднестатистический писатель

Среднестатистический писатель выглядит как обрыган.

Вот о чем я думал, проезжая вверх по эскалатору мимо зеркальной поверхности стен, в которых я и отражался: вихрастый, с диким взглядом. Весь какой-то скрюченный и недоделанный. Настоящий обрыган.

И если мою рукопись сегодня опять не возьмут в печать, то внешний вид усугубится. Как я объясню это Аньке? Как посмотрю ей в глаза?

Около кабинета издателя собралось приличное количество подобных мне: таких же писателей-неуданичников, ожидающих, что вот их-то дешевый роман точно станет бестселлером. Было в толпе, как всегда, еще и несколько тургеневских по виду девушек: все сплошь в очках и с челочкой. Настоящие синие чулки-писательницы. Не то, что моя Анька.

Дверь скрипуче дернулась и послышался крик:
— Романов!
Я юркнул сквозь толпу в открывшийся проход и через мгновение предстал перед Леонидом Михалычем. Жирным таким мужиком, казалось, что письменный стол ненавязчиво давит ему в обширное пузо.

— Кровь. Кишки. И мясо. Где? — отрывисто спросил Леонид Михалыч.
Я замер и сухой язык прилип у меня к небу.
— Ты мне что опять припер? — Михалыч вскипал, как раскаленный чайник. — На кой хрен мне твоя меланхолия? Рефлексия твоя вонючая опять!
Я отступил на шаг, а Леонид мощно шлепнул рукописью по столу, и живот его страдальчески содрогнулся.
— Леонид. Ми-Михалыч, я…
— Мимихалыч, — неожиданно передразнил он. Хохотнул и продолжил:
— Да, пойми ты, Романов, сопли твои не нужны никому. Ты за дверью девиц видел?
 Я быстро закивал.
— Так вот они пусть ****острадания в своих брошюрках и излагают. А ты мне хоррор дай.

Я сглотнул. Хоррор. Лицо мое, видимо, приняло выражение еще более обрыганское, чем обычно.
Леонид Михалыч посмотрел на меня с плохо скрываемым отвращением.
— Ну, детектив, Романов. Ну, хоть его сможешь выдавить?
Я опять нервно закивал, потянул к себе рукопись со стола и, не поворачиваясь спиной к Михалычу, задом вышел вон из кабинета.
За дверью ко мне кинулось сразу несколько писак, с вытаращенными глазами и закидали вопросами:
— Ну, что, плохо, да?
— Что? Не принял?
— Злой?

Я засунул рукопись под мышку и двинул сквозь толпу, не глядя на собравшихся.
По дороге шипел себе под нос:
— Хоррор ему. Крови ему.

Хотелось смачно плюнуть, но было как-то неприлично. Анька бы тоже не одобрила.
Я вспомнил, что в последний раз она сильно проголодалась, надо было зайти в супермаркет.

Я ведь милейший человек. Даже случайно никогда не причинял людям боли, не выражал агрессии. Даже на учителей в школе не злился!
Теперь я разглядывал не себя в отражениях, а попадающихся по пути людей. Хоррор. Хм.

Ну вот идет парень 18 лет, с модной поднятой челкой. Куда его можно было бы приплести в сюжет?
Писательское воображение автоматически заработало, в красках представляя себе: вот компания молодых людей попадает в лесную хижину. Все, как и принято, напиваются, главный герой уединяется с грудастой блондинкой для плотских утех. И тут из подвала вылезает НЕЧТО.

На этом моменте воображение затормозило, вызывая в памяти смутные отголоски каких-то привидений (с мотором и без), жутких старушечьих рук и, почему-то, ведьму из Белоснежки, которую я в детстве боялся до панического крика.
Если она вылезет из подвала, то, пожалуй, хоррора не выйдет, а вот комедия вполне. И чернокожий парень, вместо того, чтобы умереть первым, угостит старушку чаем.

Я не выдержал и смачно выругался, прямо по середине улицы. Ругался я, собственно, на себя и свое больное воображение. Которое не хотело писать ужасы, а значит  и обеспечить мне и Аньке пропитание. Кстати, о нем.

Я завернул в супермаркет. Так, что она там просила? В основном воды вроде. Я взял две двухлитровые бутылки минералки и хлеба. Денег на карте осталось ровно на то, чтобы купить мыло и веревку.

Но вместо этого надо было еще зайти в аптеку. Бинты точно были нужны.
Аптекаршей оказалась милая девушка. Черноволосая, с огромными глазами. Чем-то даже на Аню похожа. И пока она ковырялась в аптечном шкафу я начал представлять:
за милой личиной девушки на  самом деле кроется адский суккуб. Который перевоплощается в демонессу по ночам и питается мужской плотью. Перед этим, конечно же, их хорошенько соблазнив своей оголенной красотой… Потряхивая, значит, голой грудью… М-да, что-то тут у меня тоже не хоррор выходит совсем.
Я грустно посмотрел на девушку и вышел из аптеки.

Эх, Романов, грош тебе цена. Как был ты нытиком, так и остался. Я ожесточенно пнул камушек. Разве виноват писатель в том, что у  него склонность к рефлексии? Что лиричные мотивы удаются особенно хорошо?

Я ни разу в жизни не написал ни одной годной страшилки. Я их даже и не смотрел толком никогда. Интересно, а Аня любит? Кажется, об этом я ее еще не спрашивал.

Я нырнул в метро, до дома оставалось доехать всего две станции.  На платформе стояла жещина, с уставшим и давно потухшим лицом. Ветер порывисто дергал ее шифоновый шарфик, который она зачем-то навязала на толстую оплывшую шею. Как дань молодости?

Я разглядывал ее отчаявшееся лицо, воображение работало. И вот уже в моих мыслях она не просто обычная тетка с дешевой сумкой через плечо и пластиковым красным пакетом, а слетевшая с катушек домохозяйка. И поезда она ждет не просто так.
А состав уже подсвечивает глубокий тоннель, неотвратимо надвигаясь. Я смотрю на  лицо женщины и вижу, как прыгают ее брови, значит все-таки боится? Чего боится человек, шагающий под поезд? Адской боли, осуждения родных или того, что сразу насмерть не получится?

Тетка робко шагает к белой предупреждающей полосе, еще шаг, два и она как-то грузно и неуклюже падает на пути. Я вижу все это будто наяву, вижу, как шарфик истерически дергается в последних ветряных порывах, пока его не накрывает стальной вагон поезда. Оглушительно визжат тормоза и так же оглушительно кричат повсюду люди. Я стою завороженный, как и всякий раз, когда мое воображение разыгрывается не на шутку и отправляет меня в мир иллюзий. Надо будет Ане рассказать, вот глаза вытаращит!

Но вот и правда подъезжает поезд, люди толкаются, тетка в шарфике распихивает толпу и оттирает окружающих сумкой. Я влетаю в вагон, протискиваюсь между потными людьми и смотрю на летящие перекрытия за окошком…

Через двадцать минут я был дома. Кинул ключи в прихожей на тумбочку и услышал знакомое металлическое постукивание. Анька. Родная.

Я заторопился. Дела делами, а про девушку забывать нельзя. Подхватил воду и бинты, нагнулся и с трудом открыл лаз в погреб.

Случайно попавший в темноту погреба солнечный луч осветил мою Аньку. Она как всегда прекрасно выглядела. Разве что синяки под глазами казались больше обычного. И руки. Да, руки были совсем плохи, правильно я бинты купил.

Я быстро спустился. Анька привычно рванула от меня в другой угол, и цепь наручников жалобно звякнула, ударившись о батарею. Глупая, когда уже привыкнет?
Я кинул ей бутылку воды. Она схватила ее, непослушными пальцами открутила крышку и начала взахлеб пить. Странная. Знает же, что надо понемножку, от голода ведь и вырвать может, а новую порцию воды она получит только тогда, когда снова станет вести себя хорошо.

Например, перестанет обгрызать себе запястья. Я тихо сел рядом и взял ее за руку. Раны гноились и даже слегка попахивали несвежим мясом. Но не так сильно, как матрас под нами. Надо сказать, ложе любви уже порядком отсырело и воняло адски.
 
Я поливал анино запястье перекисью водорода, готовясь забинтовать, и знал, что уже послезавтра она снова продолжит попытки отгрызть себе руку, словно это помогло бы ей сбежать.

Глупая моя девочка.
Я закончил с одной рукой и взял ее за вторую. Анька плакала, тихо и беспомощно, уже без злости. Забинтовав запястье, я откинулся  к батарее, обернулся к ней и сказал:
— Ань. Они хотят, чтобы я хоррор написал. Помоги найти сюжет?

Моя девушка продолжала плакать.