Единство и разделение. Глава 15

1. В предшествующей главе я начал контекстологический анализ дебатов о Митилене у Фукидида с разбора речи Клеона. Теперь нам предстоит разобрать аргументы его главного противника Диодота и отразившееся в этих аргументах иное понимание, иную парадигму идентичности. Нашей целью здесь остается все таки не столько воссоздание полной исторической картины древнегреческой идентичности (это требует отдельной книги), сколько ее понимание как исходного момента развития европейской культурной традиции и связанных с ней моделей идентичности, которые затем будут в измененном виде при иных исторических обстоятельствах проявляться в течение всего длинного исторического пути развития европейского социокультурного проекта от эллинистического и греко/римского периода до наших дней.

2. Теперь вернемся к речи Диодота у Фукидида (3.42/48). Я привожу этот текст ниже.

42. «Я не порицаю тех, кто вновь внес на обсуждение вопрос о митиленцах, и не одобряю противников повторного обсуждения столь важных дел. По моему мнению, больше всего препятствуют правильным решениям два обстоятельства— поспешность и раздражение. Первое, обычно, — следствие безрассудства, а второе — грубости и недальновидности. И всякий, кто возражает против того, что речи — учителя дел1, тот либо неразумен, либо преследует личные корыстные цели. Он неразумен, если не видит, что другим путем, кроме обсуждения, нельзя предусмотреть будущее, и лично заинтересован, если захочет провести позорную меру, и, понимая, что ему не удастся словами скрасить некрасивое дело, думает дерзкой клеветой запугать противников и слушателей. Но самое подлое — это еще и подозревать противника в том, что он подкуплен деньгами. Ведь если оратора обвиняют только в том, что он плохо разбирается в деле, и ему приходится уйти, не убедивши слушателей, то его считают глупцом, но не бесчестным плутом. Если же на него возведено подозрение, то никакая убедительность его речи не снимет с него этого подозрения, а если он не убедит слушателей, то его обвиняют не только в глупости, но и в нечестности и в плутовстве. При таком положении город может только пострадать, потому что страх лишает его лучших советников. Город был бы более благополучен, если бы подобные люди были плохими ораторами: ведь тогда они не могли бы вводить в заблуждение сограждан, навязывая им неразумные решения. Хороший гражданин должен доказывать свою правоту не путем запугивания противника, а в честном споре как равный с равным. Государству благоустроенному не следует ни возвеличивать почестями того, кто подает добрые советы, ни умалять почет, которым он пользуется; равно как того, чьи предложения отвергнуты, не следует не только наказывать, но и бесславить. Тогда никакой удачливый оратор не станет заискивать перед народом против своего убеждения, ради того, чтобы добиться еще большего почета, и ни один потерпевший неуспех не вздумает теми же средствами привлечь расположение толпы.

43. Мы же поступаем как раз наоборот, и даже еще хуже. Если кто-либо дает хороший совет, но при этом возникает подозрение, что он соблюдает тем самым свои личные интересы, то мы готовы ради этого недостоверного подозрения лишить государство явной выгоды. Дело дошло до того, что даже наилучший совет, если он высказан прямо, без риторических ухищрений, вызывает не меньше подозрений, чем дурной. И не только тот, кто желает вести народ по самому опасному пути, вынужден добиваться народного расположения обманом, но и честному человеку приходится прибегать ко лжи, чтобы приобрести доверие к себе. И только здесь, в нашем городе, невозможно открыто и честно служить государству, потому что мы слишком умны и от этого чрезмерно недоверчивы. Действительно, всякому, кто явно делает добро государству, афиняне отплачивают за это подозрением, что он втайне желает чем-то поживиться. Все же и при таких обстоятельствах, когда дело идет о важнейших решениях, вам придется признать, что мы, ораторы, несколько дальновиднее вас, взгляд которых ограничен кратковременным сроком обсуждения. И вам следует помнить, что мы ответственны за наши советы и предложения, тогда как вы за то, что слушаете, не отвечаете ни перед кем. Ведь если бы тот, кто подает плохие советы, и тот, кто следует им, несли одинаковую ответственность за последствия, то ваши приговоры были бы умереннее и осторожнее. Теперь же в случае неудачных последствий принятого совета, вы в раздражении караете советника за одну его ошибку, а вашу собственную ошибку прощаете себе, если ее разделяют многие.

44. Я выступил здесь вовсе не в качестве защитника митиленцев или их обвинителя. Ведь спор у нас идет (если только рассудить правильно) не об их виновности, а о том, какое решение нам следует принять в наших собственных интересах. Если даже я и докажу, что митиленцы совершили тягчайшее преступление, то все же не стану из-за этого требовать казни, если только эта мера не в наших интересах. С другой стороны, если бы я и счел проступок митиленцев до некоторой степени простительным, то не просил бы пощады для них, раз это нам во вред. По-моему, нам следует, принимая решение, думать скорее о будущем, чем о настоящем моменте. И если Клеон особенно настаивает, что смертная казнь (если мы ее постановим) будет целесообразной мерой и в будущем обеспечит нас от восстаний союзников, то и я, исходя из целесообразности для будущего, решительно утверждаю обратное. И я надеюсь, что вы не позволите ввести себя в заблуждение мнимой справедливостью доводов Клеона и не отвергнете моих полезных предложений. Вы раздражены на митиленцев, и поэтому вас могут увлечь доводы Клеона, более отвечающие этому вашему справедливому раздражению. Мы, однако, не ведем против них судебного процесса и должны рассуждать здесь не о справедливости, а о том, как нам полезнее в наших же интересах поступить с ними.

45. За многие преступления, даже менее тяжкие, чем проступок митиленцев, государства карают смертной казнью1. Однако люди все-таки не оставляют надежды на успех своих предприятий, даже с риском для жизни. Действительно, никто не пойдет на рискованное предприятие, зная заранее, что его постигнет неудача. И какой город начнет восстание, считая, что не добьется успеха либо своими силами, либо с чужой помощью? По своей натуре все люди склонны совершать недозволенные проступки как в частной, так и в общественной жизни, и никакой закон не удержит их от этого. Государства перепробовали всевозможные карательные меры, все время усиливая их, в надежде, что будут меньше страдать от деяний преступников. В древности кары даже за тягчайшие преступления, вероятно, были более мягкими, но со временем почти все наказания были заменены смертной казнью, так как законы постоянно нарушали. Однако и от этой меры преступления не уменьшились. Итак, следовало бы либо придумать еще более страшные кары, либо признать, что вообще никаким наказанием преступника не устрашить: то бедность, угнетая человека, внушает ему дерзкую отвагу, то избыток, в сочетании с высокомерием и самомнением возбуждает в нем стремление искать еще большего. Точно так же и в других житейских обстоятельствах, в каждом в отдельности, снова и снова с некоей неодолимой силой разжигаются в человеке слепые страсти и заставляют его рисковать. Ко всему присоединяются увлечение и надежда: первое влечет человека вперед, внушая преступные замыслы, а вторая, следуя за ним, манит щедростью судьбы. И эти невидимые силы гораздо сильнее действуют на человека, чем зрелище страшных казней. Кроме того, и счастливый случай не менее содействует ослеплению людей: ведь он появляется совершенно неожиданно и толкает людей даже с недостаточными средствами на опасные предприятия. А государства еще больше людей поддаются этому соблазну, поскольку дело идет о важнейших вопросах— о свободе или о господстве над другими, и каждый отдельный человек в сообществе со всеми преувеличивает свои силы. Одним словом, просто невозможно и глупо2 было бы предположить, что суровыми законами или другими средствами устрашения люди в силах удержать других людей от поступков, к которым они склонны по своей натуре.

46. Поэтому мы не должны принимать безрассудного решения, положившись на безопасность, которую якобы дает смертная казнь, предотвращая преступления, и лишить наших мятежных союзников возможности как можно скорее искупить свой проступок раскаянием. Вам следует хорошенько подумать: если теперь какой-нибудь город даже после восстания, убедившись в собственной слабости, и захотел бы, пожалуй, капитулировать, пока он еще в состоянии возместить нам военные расходы и в будущем платить подати, то неужели его жители не станут еще лучше, чем теперь, вооружаться и выдерживать осаду до последней крайности, зная нашу жестокость, при которой им безразлично, раньше или позже капитулировать? Разве мы сами не пострадаем от этого? Наши средства мы истратим на долгую осаду города, не желающего сдаться. Если же удастся его захватить, то нам достанется лишь груда развалин, от которой в будущем, конечно, никаких доходов не получишь. А ведь от этих доходов зависит наша военная мощь. Итак, не будем, как строгие судьи, выносить виновным слишком суровый приговор за их проступок во вред самим себе. Напротив, нам следует применить к мятежникам скорее более мягкие меры наказания. Тогда они сохранят свое богатство, и мы сможем и в будущем получать с них подати. А для охраны своей безопасности нам нужно не прибегать к суровым законам, а бдительно и разумно обращаться с союзниками. Мы же теперь поступаем как раз наоборот. Свободный народ, подавляемый лишь силой, естественно, желает снова стать независимым и потому восстал против нас. А мы считаем необходимым, подавив восстание, применить самые суровые кары. Надо не дожидаться восстания, чтобы после этого быть бдительными, и стараться не доводить людей до восстания; если же оно произошло и мы опять покорим их, то взыскивать возможно меньше.

47. Подумайте и еще об одной величайшей ошибке, которую вы совершили бы, последовав совету Клеона. Теперь народная партия во всех городах на вашей стороне: либо демократы вообще не присоединяются к олигархам, либо, если их вынудят примкнуть к восстанию силой, они всегда готовы выступить против мятежников. Если вы начнете войну с восставшим городом, то народ будет на вашей стороне. Если же вы велите казнить весь народ Митилены, который не участвовал в восстании и, захватив оружие, даже добровольно сдал вам город, то прежде всего совершите жестокое преступление, уничтожив ваших же благожелателей, и, кроме того, всюду окажете огромную услугу правящей олигархии. Действительно, если олигархам впредь удастся склонить город к восстанию, то народ тотчас же перейдет на их сторону, так как вы уже ясно покажете, что будете одинаково карать как виновных, так и невинных. И если бы даже народная партия действительно была виновна в восстании, то все же вы должны смотреть на это сквозь пальцы, чтобы не допустить перехода единственных оставшихся еще у нас друзей во вражеский лагерь. Вообще выгоднее для нашего господства над союзниками добровольно снести несправедливость, нежели обрекать по всей справедливости на казнь тех, кого нам по понятным причинам необходимо пощадить. И хотя Клеон утверждает, что такое наказание не только справедливо, но и целесообразно, приходится заключить, что здесь соединить и то и другое — целесообразность и справедливость — невозможно.

48. Поэтому, если вы признаете, что мое предложение полезнее для блага Афин, и не поддаетесь ни жалости, ни снисходительности (ведь и мне чужды эти чувства), то последуйте моему совету. Вынесите беспристрастно приговор митиленцам, которых прислал сюда Пахет как виновников. Остальных же оставьте жить на своих местах. Эта мера будет наиболее полезной для нас на будущее время и послужит для наших врагов достаточным предупреждением: ведь мудрые решения дают нам большее превосходство над ними, нежели безрассудные насилия»

3. В  речи Диодота как и у Клеона можно выделить три основных линии аргументации. 1) Суждение  о достоинствах или недостатках того или иного предложения должно определяться не подозрениями о  личных мотивах и интересах того или иного политика (подразумевается обвинение Клеоном своих противников в эгоизме, корыстолюбии и подкупности) а внутренней целесообразностью того или иного курса, его соответствием интересам афинского государства;2) Уничтожение Митилены возможно будет справедливым наказанием, но оно нецелесообразно, ибо противоречит интересам афинского государства, а в политике следует руководствоваться не справедливостью, а выгодой и целесообразностью. Жестокое наказание не только противников Афин олигархов, но и демократов не только  лишит Афины дохода, но покажет  другим недовольным союзникам, что им нечего терять если они восстанут и повсюду лишит Афины сочувствия демократических политических движений. Этот довод видимо оказался особенно весомым, поскольку политика  Афин во время Пелопоннесской войны почти повсюду состояла в том, чтобы поддерживать демократов и подавлять олигархов. Афинское государство обкладывало союзных богачей тяжелыми  налогами и использовало эти деньги на строительство флота, в котором могла служить  беднота из союзных государств. Иными словами Пелопоннесская война была первой в истории войной классов. 3) Никакие даже самые  суровые законы и устрашающие наказания не способны обуздать человеческую природу с ее динамизмом (страстей, целей, интересов) и сопутствующей этому динамизму нестабильностью. Диодот здесь использует уже упоминавшееся нами излюбленное софистами 5 века до хр.э. противопоставление “закона” (номос)  и “природы” (фюсис), которое впоследствии в ином виде будет осмысляться в сочинениях стоиков и в посланиях апостола Павла.

4. Тип идентичности, соответствующий первой линии аргументации это эндономика CFB, в сочетании с эгономикой CFD. Oбвинение Клеона в отступлении от норм полиса (нормативная линия СА) по причине эгономной коррумпированности (диссоциативная линия CF) Диодот отводит указанием на то, что такая коррумпированность  и поглощенность личными частными интересами (контекстное поле личности С) только неизбежная часть общей нестабильности человеческой природы F, подозревать в этом можно поэтому в принципе всех. Сосредоточиться нужно не на мотивах того или иного политика, а на соответствии предложения интересам афинского государства, которые, утверждает Диодот, важны  сами  по себе (эгономика СFD, где власть  эксплуатирует захваченную часть мира посредством тематизации распорядительной/диспозитивной линии FD).

5. Таким образом в рамках эндономики СFB поведение руководствующегося собственной выгодой индивида C, например политика (это поведение отображается диссоциативной полувертикалью СF, расходящейся с диагональю нормативной нравственности СА) вписывается Диодотом в общественный контекст В, как конструктивное (несмотря на присутствующий мотив личного интереса), в той мере, в которой оно соответствует властно рыночным интересам самой этой гражданской общины В в ее роли коллективного субьекта имперской власти F.

6. Тем самым не только центристский эгономный инструментализм “природности”, но и правосторонний (потенциально антидемократический/олигархический) эндономный витализм (тематизация правой половины смыслового спектра в виде отрезка BF) и имманентизм (тематизация правой идиографической вертикали СВ) противопоставлены у Диодота левостороннему неономному и социономному трансцендентализму Клеона (о нем см прошлую главу). Перед нами еще одна наглядная иллюстрация уже упоминавшегося мной правостороннего антинормативистского сдвига в афинской политической идеологии этой эпохи.

 7.  Вторая, тесно соприкасающаяся с первой, линия аргументации связана с второй половинкой эгономного CFD типа идентичности то есть с хрематономикой CFH (от греческого та хремата, богатство), афинскому доходу/прибыли/богатству от эксплуатации имперского владычества, которая у Диодота оказывается противопоставленной первой половинке эгономики то есть выдвинутой Клеоном архономике FDH, суровой  и беспощадной реальности самого этого господства и насилия. Диодот обьясняет афинянам, что уничтожение митиленцев невыгодно, поскольку тогда они не смогут платить налоги (довод, который более 1700 лет спустя предотвратил массовое уничтожение монгольскими завоевателями населения Северного Китая).

8. Но этим Диодот не ограничивается. Он интегрирует Клеоновский тезис (архономика) и собственные антитезис (хрематономика) в третьей линии своей аргументации, где он опирается не только на  параномику, но и на связанный  с ней, расположенный на той же формативной диагонали другой тип идентичности, а именно хреономику ВЕН от греческого  хрейя, что значит нужда, польза (мы уже встречали  ее в первых главах нашей книги на примере лондонского инвестора у Кейнса и в рассказе о том, как пекарь наказал мальчика Кейра Харди за повторное опоздание), так сказать древний вариант утилитаризма: важно не то что справедливо, а то что полезно. Он так прямо и говорит: ничего не поделаешь такова уж человеческая природа F, она ориентирована на личную пользу (снабжающая/супплементальная угловая диагональ ЕН) законом А ее не подавить, как бы жесток он не был.   Поэтому какого  бы жестокого наказания не были достойны митиленцы (среднее левое контекстное поле “чужих” Е), в афинских (верхнее правое контекстное поле совершенных жизненных форм В) политических и экономических интересах обходиться с ними помягче и гарантировать им ограниченное признание (признательная/рекогнитивная ВЕ линия хреономики ВЕН) с тем, чтобы они продолжали приносить пользу (супплементальная угловая диагональ ЕН, соединяющая Е с нижним центральным контекстным полем ценностей Н).

9.  При голосовании в афинском народном собрании предложение Диодота набрало ненамного  больше  голосов, чем предложение Клеона. Около тысячи привезенных в  Афины главных зачинщиков  Митиленского восстания были казнены, но в  догонку  за кораблем везущим распоряжение о казни всего  мужского населения Митилены, была направлена другая трирема с указанием об отмене жестокого  приговора. Находившиеся в Афинах митиленские послы обещали морякам большие деньги, чтобы они смогли догнать первую трирему и тем самым спасти население острова. К счастью для  митиленцев  это удалось сделать. Но Пелопоннесская война и связанная с ней фрагментация древнегреческого общества раздираемого внутренними социальными и  культурными конфликтами продолжалась, во многих местах принимая форму открытой гражданской войны.