4В. 2 Мне светит психушка

=== «ДОБЫТЧИК» ===

Опять теща «встретила врача Валерию Викторовну», опять та, СРЕДИ ПРОЧЕГО, поинтересовалась мною, опять теща сказала, что идет какая-то «борьба», опять та порекомендовал сказать мне, чтобы не увлекался, а то … сомнения возникнут, … медицинские…

Буду я еще обращать внимание на старушечью болтовню… Тем более, что я в семье оказался – «добытчик»! Чего давно уже не было. С повышением оклада – безнадега, премии квартальные или урезают, или не дают, для поездок в Москву, в прокуратуру, на комиссии партийного контроля, в спецсуды беру, если дают, неоплачиваемый отпуск… Но! Приехал из Жуковского в Москву, на улицу Архипова, рядом с синагогой туда, где Областная комиссия партийного контроля. Зашел в буфет. А, там!!! ДефиСит! В «простых» магазинах уже нет любимых детьми, да и взрослыми, глазированных ванильных сырков по 90 копеек. Тут – есть! Я, блин, без тары! Буфетчица вошла в положение, положила, сколько вместилось, в опустошенную коробочку от полукилограмма кускового сахара. Выхожу радостный (то, что комиссия утвердила решение цаговского парткома об исключении меня из партии, это было ожидаемо и не травмировало) – семью обрадую и они поймут, что «борьба» тоже приносит и плоды! Трофеи! Чувствую себя, как после взятия Берлина!  Спрашиваю на выходе у офицера охраны, а можно сюда проходить, если не по вызову. Да, конечно, по предъявлении партбилета, но с вашим не пройдете, он недействителен – видно по непроставленным отметкам уплаты ежемесячных взносов.

Но, еще круче «добыча» была, когда рассмотрение моего персонального дела перешло в здание ЦК КПСС. Инструктор, который готовил материал на меня, попросил подождать в коридоре и дружески упомянул – там книжный киоск. В стране давно уже был книжный дефицит. Я подошел к киоску. Е-мое!

В Патентном отделе ЦАГИ хранилась давняя, уже позабытая от кого, ценность – старый журнал «Америка» на русском языке. Его давали посмотреть гостям Отдела, с общего согласия сотрудники брали домой, если там к кому-то приезжали гости…

А, тут! Два или три СВЕЖИХ номера. И впервые в жизни я увидел «Дер Таг» - журнал Западной Германии на русском языке. И книги – «Бакунин» из ЖЗЛ, «Записки коменданта Кремля», … Я, блин, дурак, без тары, не сообразил, куда иду! Чего-то купил…

Зашел в буфет. Цековский. Был период черешни. На рынке покупали ребенку. 12 руб/кг. Здесь – по 3. Спрашиваю буфетчицу и, видимо, не я один такой (и тут не меркантильный стимул, а более светлые переживания – мы, мол, не какие-то там склочники или чем-то еще плохие, а люди особые, «члены Партии», хоть и в фазе исключения из нее!): нет какого-нибудь пакета, хочу взять килограмм. Нам, отвечает, не разрешено продавать на вынос; если хотите, я вам в тарелку кило отвешу, а вы уж, там, сами…

=== НЕСПЕТАЯ ПЕСНЯ МОЯ ===

Сформировался материал «Системный анализ возможностей усовершенствования деятельности в области лабораторных исследований конструкций летательных аппаратов». С элементами сопоставления с тем, что делается в странах «загнивающего капитализма». Два десятка папок. В них и материалы, предоставленные многими сотрудниками ЦАГИ, Туполевкского КБ, Летно-испытательного Института ЛИИ, Ульяновска, НИИ 88 Министерства вооружения СССР…

Написал Министру авиационной промышленности – зажимают, мол, полезное исследование из-за выявления, при исследованиях, фактов недобросовестности в научной деятельности.

Наученный горьким опытом, папки хранил в шкафу у Эдика Сапронова, в здании Вертолетного Отделения. К министерской комиссии принес и разложил на столе в зале заседаний. Комиссия просмотрела, объем и направленность работы оценила уважительно, сделали себе пометки и сказали – проработаем у себя, получите ответ Министерства. А, пока, я вернул «диссертацию» в шкаф к Эдику.
Ответ был отпиской с предложением согласовать направленность и методику работы с руководством в ЦАГИ.

Вскоре позвонил Эдик - «Моисей, тут какая-то комиссия рвет твои бумаги!»
Я повесил пиджачок на спинку стула, мол, - вышел человек в туалет. Дело естественное. И, в белой нейлоновой рубашонке (мода тогдашнего времени) чесанул в корпус Вертолетного Отделения. Январь. Минус 30.
Поясняют. Комиссия спецчасти Отделения проверяет шкафы на предмет недопущения там материалов режимного характера. Бесхозный материал сомнительного содержания уничтожаем. Раз это Ваш материал и Вы не сотрудник Отделения, то неуничтоженное забираем к себе в спецчасть, пригласим ваше руководство и оно распорядится с ним.
Потом руководство Патентного отдела мне сообщило – материал просмотрены, часть признана не нужной для хранения и уничтожена, часть поставлена на хранение в спецчасти с возможностью выдачи мне для работы – в каждом случае при разрешении со стороны руководства. И … очередной выговор в приказе; за нарушение режима работы с секретными документами.

=== ОКОЛО ЖЕНСКОГО ТУАЛЕТА ===
 
А на работе, на очередном профсоюзном собрании председатель профорганизации Отдела торжественно продемонстрировал брошюру с Гербом СССР - Закон СССР от 17.06.1983 "О трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями, организациями". Теперь мы – трудовой коллектив и имеем право исключать тех, кто мешает работать!

И … меня исключили (звание Ударника соцсоревнования сняли раньше). Вычеркнули из списков дней рождения; когда у кого был день рождения или другое событие, радостно суетились по рабочим комнатам, накрывали стол, меня обходили – кто-то со злорадной ухмылочкой, кто-то с опущенным взором, иногда именинник приносил украдкой мне гостинец с общего стола… Все это оживляло жизнь в Отделе; когда кто-то посторонний укорил азартных строительниц коммунистических отношений, ему пояснили – а это у нас игра такая «кто кого»…

А у меня было своё «развлечение». Один за другим умирали генсеки Брежнев, Андропов, Устинов; в дни горестных утрат, понятное дело, руководитель ЦАГИ Герой Социалистического Труда  академик Свищев шел к рабочему классу. На очередной траурный митинг в Опытное производство ЦАГИ – завод по изготовлению экспериментального обрудования. Подкрепиться стойкостью у рабочих и их тоже поддержать в мужестве и трудовой устремленности.
И я шел туда, послушать Академика, чтобы потом цитировать его в подкрепление своих домогательств «устранять недостатки в работе Института». Мы к Коммунизму на пути …(слова из песни)

В Патентном Отделе раз в месяц проводились собрания парторганизации. Я приходил на них без права голоса – как исключенный. Хотя, разговор, как правило, шел обо мне – коммунисты были озабочены борьбой с чуждой личностью.
И раз в месяц проводились профсоюзные собрания. Я смешливый и в драматических ситуациях невольно подмечаю смешное. Мои ухмылки только увеличивали ярость возмущенных коллег и выливались в эмоциональные формулировки обращений коллектива к институтскому руководству с призывами освободить Отдел от такого-сякого.
При очередном рассмотрении у институтского руководства такой просьбы коллектива, секретарша начальства, которая все понимала и сочувствовала мне, шепнула – Звонили из Отдела, они вынесли ваш рабочий стол в коридор, в стороне, где женский туалет!?

Наблюдатели из других отделений констатировали – об него только ноги не вытирают.

И, вдруг, проблеск доброты, признание и во мне ЧЕЛОВЕКА! Звонок мне на работу. Милый голосок – сестра при цеховом враче: Вы у нас уже давно не были после обращения с гастритом; есть талончик на сегодня, приходите… Я – к секретарше начальника Отдела, у нее на случаи необходимости сотрудникам выходить за территорию есть запас незаполненных, но подписанных увольнительных. Она мне – Вам сказали не выдавать, зайдите к начальнику. Я - к нему. В поликлинику? А, что случилось? Надо беречь себя! Конечно, идите.

Блин, ну, ведь, начальник – хороший мужик. В колхозы ездили, праздники справляли на работе и на квартирах. Ну, чего мы с ним воюем… А, мне, может, санаторную путевку дадут. И, коллектив будет впечатлен этим, а то увлеклись безнаказанным шельмованием…

Увольнительную в зубы и полетел в родное медучреждение к волшебницам в белых халатах! Я в кабинет к врачу Валерии Викторовне, медсестричка сразу выскользнула. И Валерия Викторовна шепчет – Я больше не могу, меня полгода давят направить Вас к невропатологу. Врачу Гуревич. Надо идти. Но, я с ней договорилась – все обойдется, только держитесь спокойно.

Вернулась сестричка. Вот талончик на прям-сейчас.

Я пошел и сел у дверей кабинет невропатолога. Вспомнил Эдика, вспомнил Толю. И, понял – за мной пришли. Воображение рисует страшные картины: счас меня ТАМ уколят и бесчувственного вынесут к машине, которая увезет в психушку. Или наденут смирительную рубашку и дюжие санитары выведут к машине.
Может, пока не поздно, обратиться к людям, что сидят в очередях под кабинетами… «венеролог», «гинеколог»… мужики знакомые в очередях сидят… А, с другой стороны, начну дергаться, сразу станет ясно, что псих, да, и разговоры пойдут…

Вошел в кабинет. Туда-сюда, вопросы о самочувствии. Жалоб нет, чуйствую себя хорошо. Раздражители в семье, на работе? Нормально, живется не скучно, с удовольствием. Отношения с начальством? О, начальство – замечательное, работа творческая и люди творческие, увлеченно спорим, в спорах противники, потом еще больше уважаем друг друга… Закройте глаза, потрогайте правой рукой кончик носа, теперь левой… Ну, все хорошо, но берегите себя, творческой работой и спорами чрезмерно не увлекайтесь, больше отдыхайте… Спасибо, доктор!

В Отделе теперь проводят не профсоюзные собрания, а Собрания Трудового Коллектива. На первое такое, с повесткой типа «Что нам мешает трудиться еще лучше», я пришел. Пришел не спеша. Лучшие места, задние стулья, заняты. Прошел на передние стулья. Председатель собрания корректно поясняет – Вы не член коллектива, извольте выйти вон. Нет, отвечаю, я член списочного состава сотрудников Отдела, рассматривается производственная проблема, в рабочее время, на рабочей территории. Имею право и, даже, обязан.

Прошипели про «нахальство» и решили – ну, тогда мы уйдем проводить собрание в другую комнату, а он пусть остается на этой территории.

И перешли в другую комнату. Я неспешно за ними. Посетовали на нахальное поведение. И приступили к работе по повестке дня. Очередные жалобы на то, что сотрудники и, особенно начальство, непомерно отвлекаются на рассмотрения сутяжных и клеветнических заявлений ЭТОГО. Вот, опять начальству и активу отдела, вместо работы, предстоит ехать в Москву, в областной спецсуд на рассмотрение заявления ЭТОГО о преследовании за критику и, представляете!? – «о защите чести и достоинства»!? Принимается очередная резолюция просить помощи институтского руководства в переводе ЭТОГО в другое место и предложение Начальнику предъявить её в Суде…

Следующее  Собрание Трудового Коллектива, согласно вывешенному объявлению, было посвящено встрече с областным спецпрокурором – в тот период в Генеральной прокуратуре рассматривалось мое заявление.
Меня касается, мне интересно. Дурак решил повторить прошлую тактику – пришел неспешно, сел впереди. Ко мне опять обращают слова – типа будущего черномырдинского «вам здесь не тут». Я – ту же песню, по Достоевскому, мол, тоже человек и «право имею». Прошипели про нахальство и, опять, пошли в другую комнату. Я – за ними. Но!

Подхожу к дверям. В проеме две сотрудницы, лицом одна к другой. Самые большие размеры лифчиков, извиняюсь – бюстгальтеров. Зазор между лиф…, ну, в общем, ну совсем маленький. И народ стоит, предвкушает. Будущую формулировку понял – «в рабочее время, на рабочем месте, прилюдно, сразу к двоим…». А, тут, встречающие подвели какого-то делового мужичка, догадываюсь – спецпрокурор. Надо возвращаться на «рабочее место» – у женского туалета.

=== ЗАЧЕМ ВАМ ЭТО НАДО? ===

Конечно, воображение и вопрос «кто я и что я» - присутствовали. Но, не столько для упоения собой, сколько для самоопределения – каким и почему надо быть человеку, которому за тридцать» и у которого растет сын. Лекала были – принципиальные комсомольцы и коммунисты, партизаны войны … В этих лекалах были и варианты стандартного советского хэппи-энда: появляется партийный секретарь какого-то уровня и поддерживает героя, ставит на место нехороших начальников…

На первых этапах обращений в горком, обком партии и малое начальство я, как и другие «борцы» надеялись на появление таких партсекретарей.

Правда, была и другая система опыта – у моего поколения крепко сидели образы, появившиеся при «разоблачении» сталинских репрессий. Вопрос, на который не находили ответа те, кто впитал Маяковского «гвозди бы делать из этих людей, не было бы в мире крепче гвоздей». Как могли из ТАКИХ людей, например Бухарина, выбивать показания с дикими признаниями и оговорами товарищей!? И мучил вопрос – а выдержал бы я в подобной ситуации. И хотелось собственной выдержкой проверить и подтвердить, что человек может не сломаться под изуверским давлением.

В какой-то момент моей «борьбы» растаяли надежды, что там, на верху, поймут и, даже, оценят эту благородную, умную и мужественную борьбу. Надежды, что, как в советских кинофильмах, явится сверху партийный руководитель и все расставит на свои места. Перестройка сознания шла исподволь, но проявилась вдруг. По завершении партсобрания, когда еще не поступило по цепочке обком-партком-бюро первички указание «исключать», меня только жучили и увещевали, один из коммунистов изобразил страшно переживательное неприятие моего поведения. Театрально заломил руку со сжатым кулаком и ТРАГИЧЕСКИ вопросил – не пойму, чего вы добиваетесь? И у меня вырвалось – «выстоять!». Это был момент, когда началось осознание, что я, мы ничего не изменим, никого не победим, что наша борьба нужна только нам самим.

В основном, мои действия направлялись интуитивно. Где-то я копировал киношные и литературные образцы, но ощущение фальши предохранило от того, чтобы вырасти в карикатуру. Сначала интуитивно, потом осознанно вел себя таким образом:

1. В ряде случаев, я «проходил» со своими обращениями многие прокурорские, судебные и партийные инстанции первым. Потом, делился опытом, консультировал других «борцов».
2. Я не жаловался на преследование меня – я требовал отмены выговоров и наказания нарушителей авторов необоснованных наказаний.
3. Я изобличал, в значительной мере, нарушения, замеченные другими людьми, и опирался на документы и зафиксированные свидетельства.
4. Я приходил в отделения ЦАГИ на открытые партийные собрания и профсоюзные собрания, на научные семинары и защиты диссертаций. И там выступал не о себе, а о мошенничестве в исследовательской и производственной работе, о преследованиях товарищей за критику.

Со стороны я услышал, что в среде руководства говорят о «группе Харитонова» (молодые сотрудницы Люда Павлова, Галина Сысоева пошли на прием к высшему руководству ЦАГИ с объяснением, что я - прав и корректен. Мне девушки об этом не сказали! - узнал об этом, когда был вызван "на ковер к Большому Боссу").
 
Когда в Отделении гиперзвуковых исследований специалисты Отдела измерительной техники выступали против сокращения экспериментальных исследований ради чрезмерного внимания вычислительным исследованиям, я участвовал в обсуждениях с ними этого конфликта и в формировании протестных обращений. Кандидат наук Плешакова позвала меня на собеседование с комиссией от парткома по её обращению. Замсекретаря парткома, увидев меня, возмущенно спросила – а что здесь делает сотрудник совсем другого подразделения. Плешакова: «это мой духовный наставник». Для меня это было совершенно неожиданное определение. Даму из парткома передернуло. Еще бы! Такой смысл, да еще в таком некоммунистическом выражении!

Были случаи, когда авторитетные ученые, через общих знакомых, приглашали меня прийти поговорить. Говорили в осторожных выражениях, одобряли поиск истины и порядочности в работе Института, предупреждали к проявлениям выдержки. После таких бесед легче было не сломаться под ударами, которые сыпались щедрым дождем.

Были случаи, которые, потрясают до сих пор. Нельзя вспоминать без волнения.
Например, уже будучи исключенным из партии (пока, на уровнях ЦАГИ и Обкома; на уровне ЦК еще идет «рассмотрение») я оставался членом общества «Знание». Зам. секретаря парткома, ответственный за идеологическую работу, пришел на заседание институтского бюро Общества, пригласили меня и поставили вопрос – может ли быть членом Общества, работающего под идеологическим руководством партии, человек, «противопоставивший себя» всему и вся, обвешанный выговорами… Бюро под руководством доктора наук Вячеслава Башкина ответило – как к члену Общества претензий ко мне нет; хорошие отзывы от подразделений и, даже, от предприятий города, куда меня направляли и куда приглашают с лекциями, отзывы самые хорошие.

Щемящий случай был в Отделении по проектированию аэродинамических труб. Я там в каком-то отделе систематически приглашался с беседой («лекцией»). О проблемах во внешней и внутренней ситуации в стране. После очередной такой лекции услышал обычное «спасибо» и спокойный, неакцентированный вопрос ведущего к коллективу – «ну, что, поддержим Моисея Марковича?» Народ спокойненько поддакнул, покивал. Мне было приятно, что знают о моей «борьбе», о «преследованиях» и что сочувственно подбадривают. Много позже, человек из этой аудитории, пришлось к слову и рассказал, что с моими слушателями из этого Отдела – со всеми вместе и с каждым! в отдельности! беседовали представители парткома и вымогали сказать против меня. Каждый! упорно стоял на том, что ничего ложного, злонамеренного, глупого мною не говорилось.

Оспаривая в спецсуде один из выговоров, я пригласил в свидетели защиты сотрудника одного из Отделений. Он дал нужные показания. Потом, когда я разговорился с его товарищами по работе, услышал – они его наставляли перед судом не забояться и не дать себя запутать, поддержать Харитонова; вы же – лидер наших диссидентов. Потом, еще, по крайней мере, один раз я услышал «лидер». Это, потом в курсе менеджмента сложных изменений я узнал конкретно, что такое лидер. А тогда это воспринималось как поэтичное определение роли, которая у меня сложилась. Плохо, когда человек себя недооценивает, но еще хуже, когда воображает себя каким-то «крутым». Мне повезло, гонения уберегли не воображать себя героем, вождем…

=== ХОЛОДНЫЙ ДУШ ПОБЕДЫ ===

Встретил зам. секретаря парткома по идеологической работе, говорит – если бы сейчас рассматривали ваш вопрос, вас бы не исключили, пишите заявление о восстановлении.

Люди из несколько обновленного парткома позвали в Москву, в Дом Кино (на Краснопресненской), что-то типа конференции по обновлению освободившейся России. Будет Чубайс и еще какие-то вожди перестройки.

Для меня это оказалось везухой!
 
Я туда ехал, предполагая, что «борцы» будут рассказывать о пережитом, о накопленных впечатлениях и пониманиях, как основы для дальнейшего. И в воображении проигрывал, как я буду рассказывать о своих страданиях за идею, о стойкости, о виденных безобразиях проигравшего режима – благо есть о чем!

Оказалось, все не так! После выступлений выдающихся «перестройщиков» какие-то молодые люди (гайдаровский ребята? – не помню) объявили несколько вопросов по становлению новой России, по которым надо сформулировать тезисы. И назвали аудитории, отведенные для проработки отдельных вопросов.
Я что-то вякал при обсуждении в своей группе, пытаясь вписаться в ГРАМОТНУЮ и УМНУЮ работу. Этот день, спасибо ему!, оказался для меня спасительным преобразующим. С тех пор, и в душе, и наружно перестал гордиться собой, как страдальцем за правду, многое пережившем и познавшем.   

Перестроечный партком организовал выездной семинар (в каком-то доме отдыха около Жуковского) для руководства ЦАГИ. Тема – в чем смысл и как подступиться к конверсии. Проводила семинар группа одного из известных в то время бизнес-консультантов. Как автора «предложений» пригласили и меня. Согласно правилам деловой игры, все были на «ты» и по именам. Я работал за столом «на ты» с Леонидом – Л. М. Шкадовым, чье «перспективное» изобретение совсем недавно мы с ребятами накрыли «с первого выстрела» (Госкомизобретений даже ни разу не возразил). С семинара ехел вместе с «перестроечным» директором ЦАГИ Германом Загайновым. У него – перестроечный зам. по персоналу.

Меня, как автора «предложений» (теперь ТАК стали определять мои заявления) приглашали на ряд совещаний по перестройке управленческой деятельности Института. В том числе, по перестройке патентной работы – с учетом перспективы новых отношений бывшего СССР с Западом.
 
Вдруг, подходят ко мне два сотрудника Отдела. «Ну, мы, это, хотим сказать тебе, что ты – человек, а мы – быдло». Неожиданно, приятно. Оказалось, что я еще не знал, а кому-то в Отделе секретарша нового Директора ЦАГИ сообщила о его намерении назначить меня начальником Патентного отдела.

Когда же мне было сделано предложение, я отказался. Мстить сотрудникам я не собирался. И заниматься процессом выявления и оформления изобретений не хотел: забрезжила манящая перспектива участия в конверсии оборонной отрасли бывшего СССР – в сотрудничестве с «ЗАПАДОМ»! Это – продолжение моей темы «сопоставительный анализ», теперь уже на всем спектре цаговских работ и с выходом на практические преобразования!

===

Эти главки 16.3 и 16.4 мне показались нужными, чтобы лучше представить мою попытку, хоть как-то, освоить «западное» системно-целостное видение и представление проблемных ситуаций. Теперь мне эту попытку надо распространить на понимание проблемы выживания маленького Израиля.