Моя Африка

Африка была на удивление дружелюбна: ни облачка на небе, никаких кровососущих и кровожадных - всё было на редкость мирно, тепло и солнечно.
Мой напарник и хозяин всех этих   владений, которые мы неспешно объезжали, молчаливо и сосредоточенно, как заправский драйвер, крутил баранку своего  джипа, но всегда был готов ответить на любой мой вопрос: что это за висячие гнёзда на деревьях или куда исчезли все змеи. Впрочем, я знал, что при  всей своей кажущейся отрешенности и меланхоличности, он ни на секунду не упускал любого неожиданного движения где-нибудь в придорожных  зарослях (если только можно было назвать дорогой то, по чему мы передвигались).
Я знал и другое: даже если  мистер Уилкинс, с которым мы станем почти друзьями,
успеет заметить что-то вблизи, я успею заметить это что-то с ним одновременно, но такой сверхзадачи:  стрелять во всё, что шевелится, не было, а то, что мы успевали заметить вдалеке, метров за двести, а то и за километр, благополучно успевало исчезнуть, прежде чем мы   подъезжали  на расстояние уверенного выстрела.
Эта первая поездка не вызывала предощущения первого выстрела, первого трофея, всё еще было завтра и послезавтра, а сегодня была самая настоящая  дикая Африка и кто бы и что бы не говорил: мол, в Намибии не настоящая охота, а так лёгкое путешествие, - может, они в чем-то и правы, но охота была ничем не хуже, если не лучше многих.
Было бы совсем несправедливо умолчать о том, что Иммо Уилкинс неожиданно предстал передо мной не просто как профессиональный охотник, то есть -  профешнл хантэ или ещё короче - пи эйч. Разумеется, он и не собирался кем бы то ни было представляться - просто человек знал и любил своё дело, а делом было не просто встречать всяких там разных охотничков, в том числе и редких в этих краях  русских, и катать их по бушу, высматривая для них всякую трофейную живность.
Он рассказывал мне, как привозил для антилоп булыжники из соли с побережья Атлантического океана, до которого надо было ехать три-четыре часа, а то и больше, и не с  такой скоростью, как мы двигались сейчас.  Время от времени, раз в два-три года он выбирался на аукционы в Южную Африку, чтобы прикупить недостающих антилоп, не признающих границ из столбов с проволокой.
Нет-нет Иммо изредка останавливался, чтобы проверить воду в поилках для коров и овец. А их у него насчитывалось ни много ни мало -  больше чем по полтысячи каждого стада.  Да и кроме этой рогатой живности, было полдюжины собак и самый верный спутник Иммо по охоте всегда нёсся к машине лишь только слышал или видел наши сборы перед выездом и первым запрыгивал в кузов, иногда днём, а иногда в пять-шесть часов утра, когда кроме нас все ещё спали.
А когда мы по три-четыре часа пару раз были на акации  в засидке на бородавочника, верный пёс безропотно и незаметно, словно исчезнув,       всё это время тихо лежал, не выдавая себя ни одним движением на полу в кузове машины, которую Иммо предварительно отгонял на сотню метров подальше от нашего лабаза.
Сооружение это было  сделано с умом и надёжно. На высоте в три  человеческих роста к акациям был крепко прибит настил из досок, который с трёх сторон был обшит до пояса досками, а выше пояса сеткой от мух. Они не досаждали, но ветер наверху казался совсем не африканским, а скорее сибирским и  изредка давал о себе знать, и казалось, не слишком плотное укрытие тем не менее вполне выполняло защитную роль. Но акации продолжали расти, как и термитник, который они окружали и нам пришлось рубить и пилить, прежде чем, мы подобрались  к лазу наверх.
 Вдоволь насидевшись на дереве, а Иммо так и похрапел неплохо,  мы с пустыми руками возвращались домой.
  Бородавочники к нам не спешили , зато нет-нет, а прилетали попугаи,   гораздо деликатнее московских голубей - ничем не досаждали, а тихо  так посидят, да и улетят к воде освежиться. Изредка, правда, появлялись свинячьи мамки с детенышами, да варан приковылял разок-другой. Но это были не наши объекты.
Дома нас уже ждал накрытый стол и всякая гастрономическая африканская всячина, приготовленная хозяйкой дома вместе с её помощницами- женами местных аборигенов, работавших на пастбищах, по гаражу и по дому.
Прямо с открытой веранды открывался вход в шоу-рум, она же гостиная и прихожая, а из нее вёл вход в коридор и чуть дальше в спальню. В шоу рум сразу становилось ясно, что тут не оленеводы живут, не крестьяне и не бизнесмены_ здесь было жильё охотников и для охотников. Всюду на стенах висели грамоты и медали, в подтверждение им с гордостью и с немым укором со стен глядели ориксы, антилопы гну и куду, а на полу и на спинках кресел лежали тонко выделанные под фетр зебры и леопарды.

Пожалуй, главной особенностью этого путешествия становилась заметной отрешенность от всего остального мира. Даже те немногие местные жители, которые работали у Иммо на ферме и в доме, попадались на глаза лишь изредка и ненавязчиво.
Впервые за несколько дней, на небе появились вначале легкие перистые облачка, которые где-то там далеко , может быть за полтыщи километров от нас, на побережье Атлантики сгустились, потемнели и потом рухнули на землю водопадами.
И если куры, собаки и могли создать отвлеченное представление, будто ты где-то в Подмосковье, то черепахи уж точно не вписывались в подмосковные просторы.
Дело было за малым: добраться  до зверя сквозь  акацию с колючками сантиметров по пять, способными пропороть легко не только кожу.  Потом надежно закрепить на нем крепкие тросы от лебедки и втащить в кузов все эти двести пятьдесят-- триста килограммов.
Местная экзотика на третий день уже не вызывала восторгов первого дня, и всё же природа продолжала удивлять своими необычными картинами, не обратить внимание на которые было бы просто упущением.
Наконец-то на третий день появились после обеда легкие перистые облачка, которые буквально за пару часов, где-то там, ближе к побережью Атлантики километров за четыреста сгустились потемнели и низверглись кажущимися издали    
медленными плотными потоками.
Пора было и возвращаться. Верный железный росинант скрипя и кряхтя медленно, но уверенно преодолевал не раллийные, но близко к ним перепады.
В такие мягкие и темные   вечера  из ниоткуда в памяти возникала  музыка Моцарта и мягко уносила  куда-то далеко, в такие же темные и теплые туапсинские ночи. Только в тех далёких воспоминаниях   почти  тридцатилетней давности еще не было ни Моцарта, ни Африки и то, что они будут,  не знал еще никто.
На жаровне скворчали будущие  очередные кулинарные изыски хозяйки, мошкара  дружно пища,  разбивалась об ультрафиолетовую защиту, а Иммо так же степенно и сосредоточенно как всегда, когда всё делал сам, помогал супруге. Нет, в этом что-то есть – вот так,  за пятнадцать тысяч километров от дома даже не ощущать, что сам себя так далеко закинул, да еще в какой-то невообразимый  африканский буш. Кажется, что так – погулять вышел, да и зашел на огонек к старым добрым друзьям. И хотя и африканское пиво было ничуть не хуже всех других лакомых напитков и впервые  в жизни опробованное запеченное филе из орикса или куду пришлось кстати,  и неторопливый разговор о том о сём  (насколько мне позволял лексический запас английского) всё было к месту и можно было бы так сидеть всю ночь, но следующее утро должно было стать ещё интереснее и в пять утра надо было быть в полном снаряжении.

В это утро будущие трофеи, словно сговорились. Первым на своё несчастье и благодаря неиссякаемому любопытству, что ж это такое: там далеко так бесцеремонно урчит и движется навстречу? - зверь-не зверь, человек - не человек, - оказался блесбок. Всё было сделано, как учили и рупь за сто, что доведись блесбоку столкнуться с леопардом или гиеной, а не с двумя искателями трофеев, радости он не испытал бы наверняка, а уж страху, боли и мучений познал бы куда как больше. За ним  вдогонку последовал шакал, также из-за любопытства оказавшийся в окуляре оптики.

Без особого труда, не прибегая  к лебёдке, мы на счёт раз-два закинули блесбока в кузов и  собирались уже повернуть  назад к дому, но ещё более любопытный, чем блесбок в сотне метров от нас метнулся шакал, обычный для здешних мест -  почти как на московских улицах дворняжки. И стоило Иммо чуть слышно свистнуть, как тот буквально на одну – две секунды застыл как изваяние. Это он сделал напрасно, потому что вскоре тоже оказался рядом с антилопой.
  Первый почин был сделан и, судя по отзывам Иммо, а он не был дилетантом в этих делах, почин был заслуживающим внимания и золотой медали.
Следующий новый день встретил нас жарой с самого утра. На небе не было ни облачка, пекло так, что казалось - всё живое должно было залезть под землю. Поджарившись с самого утра, решили вернуться, чтобы выехать уже ближе к вечеру, когда спадёт это пекло.
Несмотря на жару, дома во дворе лоджа  под ветвистыми деревьями и в тени веранды было прохладно, насколько это вообще было возможно в такой день.  Когда я спросил хозяев, нельзя ли окунуться в бассейне, они радушно ответили, что мол, нет проблем. Но после того как я попробовал воду рукой, всякое желание лезть в бассейн  пропало. Вода, если и дотягивала до плюс двенадцати-пятнадцати, то с большим трудом.
Маленький четырехмесячный  Момо, которого с моей подачи стали называть Момо-бандито- за его проделки, шевелился с большим трудом.
А вот черепахам  вся эта жара была явно по барабану, точнее по панцирю.
После обеда, немного отдохнув от пекла,  мы опять поехали в буш. Первым, кого мы встретили сразу за оградой, оказался иланд, но их у радушного хозяина была всего одна семья и разрушать ее, да и просто лишать жизни доверчивых тяжелых и медлительных  антилоп, было бы сродни кощунству.
Что же до ориксов, попавшихся на нашем пути и тоже слегка ошалевших от жары,  то все они были либо самками с детенышами, либо подростками.
Гнезда ткачиков свисали  с деревьев как большие груши из папье-маше.
  Ещё на подлёте к Йоханнесбургу обратил внимание на подобные ветряные мельницы. На самом деле мельницы оказались водяными насосами и за ними тоже нужен был уход.
Но насосы это, конечно, немаловажно, термитники – то же конечно, интересно, но глаза высматривали совсем другое. И в гуще буша наконец-то обнаружили мощного самца куду. Даже  на расстоянии можно было определить, насколько он здоровый по своим размерам. Уже позже, пытаясь понять, почему после двух выстрелов на шкуре обнаружилось пять или шесть отверстий похожих на пулевые, вспомнилось, что еще раньше нам встретился уносившийся громадными прыжками тоже мощный самец с обломанным рогом. Разрешилась загадка не только  этих лжепулевых отверстий, но и то, почему  наш трофей совсем не хотел убегать от  нас, а лишь лениво трусцой пытался укрыться в непроходимых зарослях.
Уже на следующий день, выехав  вместе с сыном Иммо на новую охоту, мы встретили маленьких антилоп дик-дик, но  мы пытались найти бабуинов. И они нам встретились на скалах, примерно, на высоте метров триста за полкилометра от нас. Лишь один сторожевой бабуин  крупный самец сидел ближе к нам, метрах в трехстах на самой верхушке дерева и был готов в любой момент дать сигнал своему стаду, что пора удирать.
Все трофеи были добыты, а самая тяжёлая охота – на орикса осталась за кадром  - лишь на фото, потому что его пришлось отыскивать со скал в бинокль за километр и всё это расстояние  незаметно подкрадываться на корточках, а последние метров сто ползти по раскаленной земле. Камни, колючки,  песок – всё было не в счёт, но подъехать ближе было нельзя, и пришлось машину  ставить на прикол за километр, а всё, что было с нами, кроме оружия биноклей и старого фотоаппарата, оставить в машине.

Но побывать в Африке и не увидеть живьем жирафов и  носорогов, было бы упущением.  (О львах думать не приходилось, они водились далеко в других местах. а  о леопардах - тем более, настолько они были скрытны. Лишь раз мы встретили ночные следы этого скрытного зверя, но мы ему были не интересны и так мы его и не увидели.)
И всё же мой напарник, очевидно, понял, что без сафари в широком понимании слова, не обойтись и через полтора часа дороги на микроавтобусе (джип остался отдыхать) мы оказались в частных владениях, где возбранялась не только охота, но и хождение или езда своим ходом, не говоря уже о том, что попасть на территорию минуя своего рода КПП было  чревато неприятностями (штрафом или участком полиции- лучшем случае и пулей - в худшем).

Мы пересели из микроавтобуса на некое подобие рычащего и скрипящего автобуса без дверей и окон и через каких-нибудь пять или десять минут  повсюду стали появляться и жирафы и еще не виданные антилопы, такие как ватербок-водный козел. Наконец-то  ожидаемо и все же неожиданно появились  представители знаменитой африканской пятерки  с рогом на носу.
Хорошо ли им было  в этой знойной и жаркой Африке, вышагивая чуть ли не каждый день под  прицелами кино и фотокамер словно модели по подиуму,- никто не скажет.  Но уж точно не хуже, чем в зоопарках.
 
Наш водитель, который за три часа не произнес ни слова,  за свои многочисленные поездки по носорожьим угодьям изучил до метра опасное расстояние и не рисковал больше, чем было возможно.
 Ну, а случись непредвиденное и реши полутора или двухтонное чудище нас пободать,
скорее всего, автобус вряд ли выдержал бы даже первую атаку. С флегматичностью, которой эти могучие рогоносцы обладали в полной мере, они лишь изредка удостаивали нас  вниманием, но, скорее всего, не  потому что ждали от нас каких-то подвохов и неожиданной опасности, а в силу генетической привычки, свойственной даже домашним  животным.   
На третьем часу нашей поездки солнце уже постепенно склонялось к закату, экзотичные животные стали восприниматься примерно также как с экрана ТИ-ВИ и мы почувствовали, что пора бы и закругляться.
 Следующий новый день приблизил уже почти ощутимо завершение моего вояжа. Пора было возвращаться к цивилизованному миру. Необходимо было договориться с таксидермическим салоном в городе Очиваронго, в 150 км от фермы Онгангаземба, по  поводу обработки трофеев, а в магазинах попытаться отыскать что-то, что уже дома напоминало бы об этом далеком и необычном мире, проще говоря, ударить шопингом по африканскому маркету.
Таксидермический салон даже отдаленно не напоминал те убогие мастерские, которые появлялись в конце восьмидесятых на ниве возрождения капитализма в России  в период становления кооперации - очередного нового НЭПА. Салон оказался  настоящим солидным предприятием  с самым современным оборудованием, офисом и множеством, судя по всему, квалифицированных специалистов.  Забегая вперед, всё же не откажу себе в упреке в адрес мистера Байера – вполне еще молодого немецкого труженика шкурных дел, пообещавшего мне в виде исключения выделку и отправку трофеев к осени, в то  время как по жизни они пришли в Москву лишь к концу лета следующего  2005 года. Да чего уж там, наверное, и в Африке и в Германии вполне уместна русская пословица, что обещанного три года ждут.
Город удивил гораздо меньше, чем дикая природа и животные. Разве что тем, что, как оказалось, многое из того, что воспринималось уже давно в Москве, да  и не только   в России,  делом обычным и заурядным, здесь считалось и оценивалось другими мерками. Например, мыло, книги, парфюм – относились к категории лакшери - то есть роскоши.
  А во всем остальном, что Очиваронго, что Истра или Можайск или другой город  российского районного масштаба были почти схожи. Правда обслуживание в местных магазинах и  точках общепита явно давало фору Можайским или серпуховским и им подобным.
Ну,  вот и пришел последний день моего вояжа. Пора было через пару часов ехать в аэропорт.
Конечно, можно и не согласиться. Мол, ну какой это рай - вот  на Сейшелах (Багамах, Маврикии, - нет смысла перечислять) - то да! А это - так себе:  бунгало и в Африке бунгало.
Так, да не так! Если отдыхает душа, если она возвращается туда, где было тепло, приветливо, спокойно, где даже напряжение сил не вызывало неприятия и отторжения –  может и не рай вовсе, но – лакшери уж точно!

Я увозил с собой давно забытое чувство полного удовлетворения от задуманного, которое  всё же стало явью, ещё одной страничкой в памяти. Страничкой яркой, насыщенной. На этой страничке были не только  не наши животные и не наша природа.
Были и не наши люди, которые оказались дружелюбными и веселыми, готовыми всегда откликнуться с радостью и понять тебя, несмотря на разноязычие и такие наши разные жизни и, наверное, взгляды.
Это не мешало нам расставаться не просто как новым знакомым,  с которыми при очередной встрече можно просто раскланяться  и не больше.
И оказалось, я был прав, ещё долго я получал письма из Африки от Иммо Уилкинса,  и пусть они грешили трафаретностью, когда хорошо проглядывало его желание вспомнить всех своих новых знакомых по всему миру, кто приезжал к нему каждый год. Словно эти письма были сделаны на компьютере  под копирку не один год назад, нужно было только поменять имя в заголовке. Мы были довольны взаимно,  и можно дать рупь за сто, что при новой встрече, случись она по жизни, мы не просто приподнимем друг перед другом шляпы, а обнимемся как старые друзья, как это было при моих проводах в Москву в Аэропорту  Виндхука.

Этот дом, его хозяева, его обитатели стали на какой-то период в моей жизни не просто случайными участниками, попутчиками,  они стали частью  этого отрезка жизни. Потому что много бывает дорог и много попутчиков, но время  многое стирает   в памяти. Остаётся лишь  значимое,  редкое, значительное и необычное.
 


А доброта, радушие, искренность, внимание всё реже встречаются и, оказывается иногда нужно закинуть себя в другое измерение, в какую-то другую жизнь, на другой ли континент, чтобы убедиться: нет - они всё же существуют!

Мы, не замечая этого, оставляем в себе и других частицы этого другого мира, и, может, сами хоть на крупицы становимся добрее, отзывчивее.  Хотелось бы в это верить. А это не просто на дереве по- приятельски посидеть с карабином. Или выпить за одним столом.

Завершался мой последний завтрак по-африкански – что дома, что здесь овсянка была одинакова, масло и сыр тоже не отличались, разве что в Москве вряд ли доведётся вспомнить на вкус балык из  орикса или куду.
Наверное, правы древние китайцы- всё приходит вовремя к тому, кто умеет ждать.  Свою Африку я ждал долго.