Любовь и физики

Вы знаете, хочется еще раз поговорить о любви.  Не, о чистой, о платонической – и даже с филологическим уклоном.
Повспоминать, а как оно было в юности.
В юности у меня долгое время с любовью только и было, что платонически, так что воспоминаний навалом.
Да. МГУ... юность, ДК в ГЗ, самодеятельность, студенческие лагеря, влюбленности всякие.
И вот как-то наступил очередной в моей юной жизни май, и наш с Коринкой знакомый физик-аспирант, который сох по ней с неистовой силой, пригласил нас на день рождения своего друга, тоже физика и тоже аспиранта.
Между прочим, я обрадовалась. Я только что сшила юбку из трех цветов ткани, и это был писк моды, по утверждению журнала «Бурда». Какую там у немцев брали такнь, я не знаю, у нас такую все равно не продавали, а я брала ту, что на простыни идет. Поэтому юбка у меня была нежных цветов: бело-розово-голубая. Неувязочка состояла в том, что по плотности это были совершенно разные ткани, поэтому мое творение смотрелось, по утверждению моей мамы, просто ужасно, и выходить в нем было категорически нельзя. Но тут я уперлась рогом и сказала, что хочет она этого или нет, а в лично сшитой юбке (выше колен) я к аспиранту на день рождения пойду, и непременно дойду, да еще и коленки там на общее обозрение выставлю, хотя чего их выставлять – юбка и так была критической длины.
Мама от такой картины как-то совсем потеряла дар речи, поэтому я быстренько надела туфли, подхватила сумочку – и понеслась к метро так быстро, как только могла, пока мама не пришла в себя.
- Послушай, Юль, - сказал наш аспирант, встречая нас у метро «Университет», - это мой лучший друг. Если он тебе понравится, я буду рад. Ему сейчас надо отвлечься. Понимаешь, он только пережил страшную личную трагедию.
Я сразу надулась. Я и так-то согласилась болтаться третьей лишней только потому, что юбку до смерти хотелось выгулять, а тут еще, значит, меня с определенным умыслом пригласили: развлекать несчастного именинника.
Ну спасибо.
Но я ведь уже накрашена, причесана и в юбке – короче, столько времени ухлопано на внешность. Поздно отказываться.
- Торт будет? – спросила я со вздохом, и аспирант понял, что его пожелание учтено, и немедленно все свое внимание опять обратил на Коринку.

И тут, значит, мы дошли до одного из этих роскошных домов на Ленинском, что стоят на стороне Нового цирка, этих столпов архитектуры соцреализма, где жили великие и не сильно ученые – ну и иже с ними. Аспирант учтиво открыл перед нами массивную дубовую дверь, мы вошли в просторное парадное, и от любопытства я начала крутить по сторонам головой, а Коринка молодец – ни один нерв не дрогнул на лице, наоборот, она была по-деловому сосредоточена и собрана, словно пантера перед прыжком.

Мы доехали до квартиры, наш аспирант позвонил в дверь и... Коринка немедленно расслабилась. Да, не на кого было там прыгать!

Хотя я вам так скажу: всем был хорош именинник. Он был воспитан. Чист. Довольно привлекателен. Начитан. Высок. Насколько я понимаю, с чувством юмора – ну, насколько это возможно для физиков из МГУ (хотя, вы ж понимаете, до филологов им все равно не дотянуть). И вроде бы даже симпатичен. В общем, парень хоть куда. Но вот с шевелюрой на голове была откровенная беда: на его макушке виднелась убедительная лысина!
Убийственный факт для романтически настроенных девиц!

После этого я тоже расслабилась и как-то сразу повеселела. Как будто груз падает с твоей юной души, когда ты видишь перед собой такой вот «объект с дефектом», и уже можно вести себя естественно: шутить, как вздумается, не боясь обидеть потенциального жениха; лопать праздничный торт; блистать эрудицией, если получится; цитировать Цветаеву и шуршать своей новой юбкой, стараясь подтянуть ее к коленям – да, с длиной я явно просчиталась, откровенно короткой она получилось, аж самой неловко...

По-моему, подавали шампанское. Даже наверняка, потому что ощущение легкости того вечера я помню очень отчетливо, а, согласитесь, когда юноша не нравится, то общение обычно напрягает. Или я субъективна?
Я плюнула на то, что нахожусь в сакральном месте, населенным, очевидно, великими учеными, и решила, что можно быть естественной, а именно: по своему обыкновению, безудержно смеяться. Коринка, похихикивая в мою сторону, вела светскую беседу со всеми молодыми людьми, которые собрались за столом – почти как Бендер сеанс одновременной игры, только изящней и без поражений. Наш аспирант почему-то напряженно молчал – считал, очевидно, количество ее взглядов и улыбок, адресованных не ему. Именинник сновал из гостиной на кухню и обратно, по мере сил обслуживая дорогих гостей. Но когда с книжного шкафа достали гитару, мне стало заранее страшно:  как редкая птица долетит до середины Днепра, так редкий технарь способен выдать публике что-то приличное, а те, которые способны – они барды уже давно...
Я сморщила нос и нахально заявила, что для людей, закончивших музыкальную школу, пение дилетантов – мука, а для человека, овладевшего курсом классической гитары – тут я  многозначительно отвела глаза в сторону - вдвойне, и собралась уже использовать возможность, чтобы слинять с праздника, как вдруг именинник сказал:
- Знаешь, если тебе не хочется слушать моих друзей, мы можем пойти ко мне в комнату и поговорить.
И что вы думаете? Я сжалилась над человеком, недавно пережившим личную трагедию, и пошла. В комнате мы уселись на диван и принялись говорить конечно же о литературе. Разговор не то чтобы не клеился - нет, как раз наоборот, хотя и заговорил именинник о литературе. Он, конечно, восхищался Хэмингуэем – за лаконичность стиля при накале жизненных страстей. Хэмингуэя я терпеть тогда не могла, причем за это же, поэтому мы ожесточенно заспорили, и было ясно, что именно спор доставляет нам обоюдное удовольствие, а не эти все вежливые улыбки да шарканья ножкой.
Разогревшись на старике Хэме, мы рискнули перейти к обсуждению Достоевского. Мой собеседник его активно не любил, и поэтому я сразу же начала доказывать, что Федор Михалыч не для всех понятен, намекая при этом, что дуракам лучше вовсе не напрягаться, пытаясь переварить великого писателя - хотя, если честно, меня к нему тоже не тянуло.  Словом, общение как-то задалось... и даже уже жаль было, что именинник мне так откровенно не понравился.
Но что поделаешь.

...Коринка без стука заглянула в комнату, спросила лукаво:
- Ванюш, ты тут еще надолго? А то мы уходить собираемся, можем тебя захватить – или оставить, по желанию. 
(Ванюш – это уменьшительно-ласкательное прозвище от Иванова, если что).
- Я с вами, - ответствовала я с полной достоинства физиономией, - мы уже выяснили, что совершенно различны во всем, - и я ободряюще улыбнулась имениннику: мол, не дрейфь, физик, нас так просто не расколешь.
Я благополучно добралась до дома, откачала маму, которая  пришла в себя только после моего клятвенного обещания, что я в этой юбке из дома больше ни ногой, и забыла о прошедшем вечере.
...Как вдруг через несколько дней раздался телефонной звонок. Это был именинник.
- Юля, - сказал он, - а давай встретимся?
Я удивилась, если честно. Обычно люди встречаются, когда есть что-то общее, а тут...нет, что-то он явно темнит.
Но моя мама, когда я сказала, что меня приглашают на свидание, буквально взмолилась:
- Сходи, я тебя прошу! В коем веке мальчик, кажется, приличный, аспирант. Он, наверное, по ошибке тобой увлекся, но вдруг у вас сложится? Я хоть спать буду спокойно, а то тебя вечно к каким-то двоечникам тянет!
И я скрепя сердце согласилась.

Разумеется, мы встретились около универа. Вы же знаете, что такое май на Ленинских горах: каштаны, стрень, виды и аллеи, а на университетском стадионе после занятий тренируются легко- и тяжелоатлеты, и приятно неспеша так идти, разговаривать о высоких материях, а краем глаза поглядывать на красивые спортивные тела. В общем, место встречи оптимальное, особенно если после занятий.
Мы о чем-то говрили. Довольно вяло спорили. Я пыталась кокетничать, он – шутить. Ни к чему не обязывающая встреча уверенно подходила к концу. Еще успею до ужина заскочить к Коринке, мелькнуло в голове, рассказать, какие же все-таки зануды эти физики.
И вдруг:
- Может, зайдем ко мне, поужинаем?
Это было сказано настолько непринужденно (взгляд устремлен на каштан), что я прямо воспряла.
- Я не пойду, – ответила я честно, - я не голодная, Лёнь (его Лёней звали), ты уж извини.
- Нет, ну давай зайдем ко мне, пожалуйста. У меня мама хорошо готовит. Она нас ждет.
Я уставилась на него, но потом подумала: будет, о чем рассказать Коринке! И пошла.
Мы пришли в дом, поднялись в квартиру.
- Мама, - крикнул Лёня из прихожей, - мы пришли!
- Что ж вы опаздываете, - с укором произнесла мама, выплывая из кухни, - у меня все стынет. Мойте руки.
Мама оказалась сухощавой пожилой (как мне тогда казалось) женщиной. Довольно строгой, судя по ее взгляду.
Мы помыли руки, сели за стол. Было ощущение, что меня рассматривают, как корову на рынке.
Надо будет запомнить этот мамин взгляд, Коринка умрет от хохота.
- Юля, - обратилась она ко мне, подкладывая салат, - я вот слушала ваш смех, когда вы у нас были. Вы всегда так громко и ... весело смеетесь?
«Только когда общаюсь с вашим сыном,» - подумала я, а вслух произнесла:
- Нет. Я иногда тихо давлюсь смехом, особенно когда читаю.
Мама чуть сдвинула брови.
- Ну а на каком отделении вы учитесь? Вы же филолог, я правильно запомнила?
- Да. Я учусь на русском отделении.
- И чем же вы занимаетесь?
- Скорописью.
- В каком смысле? – удивилась мама.
- Расшифровываю жалобу вдовы Татианицы.
- Кого?!!
- Ну, она Татьяна, конечно, но в прошении уничижительно называет себя Татианицей, чтобы разжалобить судью.
- А... что у нее за тяжба?
- Сосед ее стог сена присвоил.
- Какого же времени это прошение?!
- Восемнадцатого века.
- И что же, вот с этим вы собираетесь связать свою жизнь? С берестяными грамотами?
- Нет, - честно ответила я, - во-первых, берестяные грамоты нам в руки никто не дает. Я расшифровываю их копии, это что-то навроде спецсеминара. А основная моя тема – это проповеди.
- Что?!
- Проповеди, - уточнила я довольно высокомерно, - Симеона Полоцкого.
- А кто это?
Было заметно, что мои научные интересы весьма далеки от ее стиля жизни.
- Монах, проповедник, поэт, наставник детей царя Алексея Михайловича. Я сейчас работаю над анализом проповедей его сборника «Вечеря душевная».
Тут я, конечно, соврала - для красоты, что называется. Ни над каким анализом я не работала, а всего лишь пыхтела над расшифровкой его первой проповеди из означенного сборника, что, впрочем, доставляло мне колоссальное наслаждение.
- А зачем вам монашеские проповеди?
- Так интересно же!
- Да, но как они будут связаны с вашей настоящей жизнью?
- Об этом я еще не думала, если честно.
Мама в смятении бросила взгляд на сына: мол, что за птицу ты привел к нам в дом?
Я поймала этот ее взгляд и обиделась. Сама ты дура набитая, подумала я, что ты вообще знаешь о риторике как науке?
- Мне кажется, - заметила мама, убирая тарелки из-под салата, - что современная девушка должна реалистичней смотреть на жизнь.
- Евгения Константиновна, - возразила я пафосно, - риторика – это великая наука, это наука о красноречии, и вы никогда заранее не знаете, когда она может пригодиться в жизни. Понимаете? Вот Лёне может пригодиться, когда он диссертацию защищать будет.
- Я думаю, - парировала мама, - Лёне будет вполне достаточно знаний, которые он изложит в диссертации.
- Увлечь слушателей – огромный плюс!
- Юленька, поверьте на слово: на физфаке другие слушатели, которые зрят, что называется, в корень, и избегают пустых красивых слов.
Чего я тут сижу, подумала я гневно, поднялась и начала прощаться.
- А горячее? – удивилась мама.
- Спасибо, я куплю себе по дороге холодное, - ответила я, намекая на мороженое, но тут Лёня встрепенулся и спросил:
- Пива, что ли?

- Не провожай меня, - высокомерно приказала я Лёне, выходя из подъезда, - ситуация была совершенно дурацкая. Зачем ты впряг свою маму? Зачем ей была нужна лишняя информация? Мы же с тобой больше никогда не увидимся!
- Понимаешь, – замялся Лёня, - после дня рождения я подумал и решил... ну, я все проанализировал и решил, что у нас с тобой может что-то получиться.
И тут, видно, с небес протянул свою невидимую длань великий проповедник, монах и поэт Симеон Полоцкий и осенил ею мое чело, ибо отверзла я уста свои и, изо всех сил пытаясь подражать красноречию талантливого старца, возопила, перейдя во гневе праведном на язык, максимально доступный физику:
- Что ты решил? Ты решил, что человеческие отношения – это уравнение с одним неизвестным? Или ты решил, что отношения – это союз двух разнозаряженных частиц, которые по определению должны притягиваться друг к другу? Ты ошибаешься! Запомни: мы с тобой, хоть и заряжены по-разному, никогда не притянемся, чтобы соединиться в общем атоме, потому что нас не тянет друг к другу в принципе! Мы совершенно разнородны!
Обалдевший Лёня смотрел на меня, не в силах отвести своих изумленных глаз. Я тоже была приятно удивлена своей короткой, но полной стилистической экспресии речи: я никогда не подозревала, что с помощью Полоцкого я начала так здорово разбираться в давно забытых физических формулировках.
Я с сочувствием взглянула на Лёню и добавила как можно убедительней:
- Я в курсе, что ты пережил личную драму.  Не бери в голову, бывает. У меня тоже было, подумаешь. Просто торопиться не надо. И вычислять тоже не надо. У тебя все будет хорошо, вот увидишь. Причем без меня гораздо лучше, чем со мной. Я бы сказала – несравнимо лучше.
- Почему ты так в этом уверена? – спросил Лёня. Не то чтобы он возражал, он просто по укоренившейся привычке хотел разобраться в сути вопроса.
- Займешься риторикой - поймешь, - ответствовала я поучающим тоном и поехала домой.
И вскоре почти навсегда забыла про Лёню. Почти.
* * *
Надо сказать, что с этого вот Лёни у меня по жизни не задалось с физиками: в течение учебы двое были отвергнуты по причине абсоютного нецепляния моего мятущегося сердца. Еще одного судьба подкинула потом, уже ближе к тридцати – она, видимо, не смирилась со своими поражениями, поэтому решила подманить меня уже не просто аспирантом, но кандидатом. Вотще! Только крепло у меня ощущение, что будет им без меня когда-нибудь гораздо лучше, чем со мной – и я отпускала их с легким сердцем, как Пушкин птичку «при светлом празднике весны». В конце концов судьба плюнула, обеспечила мне надежную старость с простым инженером, и, как мне казалось, окончательно потеряла ко мне интерес...
Но, как выяснилось, судьба так просто не сдается!

- Юууленька, - однажды не столь давно приветствовала меня в ночи по телефону моя задушевная приятельница Марья своим вкрадчивым певучим голосом. (Она биолог. Нет, к голосу это не имеет никакого отношения, я просто хочу обозначить ее профессию).
- Мааашенька, - так же вкрадчиво ответствовала я, надеясь, что у нее имеется какая-нибудь интересная история про рыб, которых она неутомимо изучает, или про аспирантов, мучающих подсчетами этих бесконечно плодящихся рыб, или про коллег, критикующих этих аспирантов, или про сексуальные меньшинства, в конце концов – а иначе зачем мы бодрствуем ночами?..
- У меня к тебе вопрос как к православной христианке.
- Во как! – изумилась я. – Валяй, задавай!
- Ты можешь мне популярно объяснить, зачем, по твоему мнению, в космос запущены мощи Серафима Саровского? У нас в одной маленькой группе единомышленников возникла дискуссия, а на фига ж такое надо запускать в космос. Пригласили православного физика, закончившего физтех, а он ударился в совершенно непонятные теологические рассуждения о литургии. Я его спросила, значит ли это, что в космосе будут служить литургию, а он обиделся, обозвал меня троллем и ушел в подполье.
- Конечно, могу, - чуть подумав, ответила я. – Тебе устно объяснить или письменно?
- Давай лучше письменно, а то у меня сейчас  третий  Джеймс Бонд по телеку заканчивается, я после него почитаю.
- А тогда чего сейчас звонишь?
- Да потому что достал меня этот Бонд, - чистосердечно призналась Машка, болеющая гриппом. - Статьи читать не могу, голова болит. Книги тоже не могу. Надо же чем-то занаться – вот, включила Бонда, а заодно в Фейсбуке с приятелями общаюсь. Скинешь ответ?
- Скину, конечно, - ответила я, - а ты давай выздоравливай.
Мы попрощались, разъединились, и я было начала писать ответ.
И вдруг меня как током ударило: мамочки, в моей жизни опять появился физик!
Конечно, это совсем не то же явление физиков, как в юности, но согласитесь, что-то в этом все-таки есть! Опять физик, и опять он совершенно не знает, как правильно овладеть вниманием аудитории. Да это у них просто антисистема какая-то!

Я знала этот единственно правильный ответ на заданный вопрос. Более того, у меня не было никаких сомнений в своей правоте – объясняйте это как хотите.
Я перечитала скопированный ответ православного физтеховца и и впервые в жизни испытала к физикам некое щемящее, бабье чувство жалости, что на Руси испокон века являлось синонимом  того, что обычно называют любовью.
«Бедный ты мой, - подумала я, – затуркали тебя эти язычники всякими каверзными вопросами, издергали тебя всего, болезного. И где ж тебе от них отбиться, если вас, соль соли науки российской, не обучали, как нужно разговаривать с аудиторией. Ну куда ты пустился в объяснение литургии? Вон, Марья с таким азартом, словно и не гриппует вовсе, вцепилась в твою беззащитную виртуальную плоть... или что там у нас в виртуале вместо плоти. В аватарку, да.  А у нее еще и соратники нашлись! А ты, дурачок, пытаешься им антиминс в виде аргумента предложить.  Всякой немыслимой чепухе учат там вас на ваших физфаках, а элементарных вещей не преподают! С упорствующими надо говорить просто, почти примитивно, а главное, не без юмора. Ладно, потерпи, сейчас мы их риторикой...»

И я написала Марье такой ответ:
«Наивный вопрос, Маша. Только мощи!
Ведь иных помощников, кроме мощей, у нас в российской космонавтике нет – хотите вы это признать или не хотите. Наши летательные аппараты заваливаются на землю, наши лучшие ученые разъехались по миру – а запускать надо!
Ты спросишь: а что, раньше аппараты не заваливались?
Заваливались, конечно, и люди гибли, хоть это и не афишировалось практически. Но ведь тогда мы были атеистами!
Не то теперь. Теперь настали иные времена.
Так что правильно: вся надежда теперь на мощи. Я еще удивляюсь, что так поздно запустили – и, главное, так мало. Надо бы сонм запустить.
Если еще что узнать захочется, не стесняйся спрашивать: я с радостью объясню».

Но Марья не стала интересоваться дальше, а просто взяла, да и скопировала мой ответ на свой форум.
И на следующий день я получила уже вот такое собщение:

«Юля, ты фантастический стилист. Этот физик лайкнул твой пост! Более того, он поделился следующим инсайдом:
«Кстати. С запуском и стыковкой были большие проблемы. Это первый запуск новой системы управления «Союзом». Если бы не мощи, еще не известно, чем закончилось. Я не шучу.»
* * *
Как говорится, no comments. Но ведь запустили – и оно летает!
Да здравствует физтех, а также Симеон Полоцкий и наша российская риторика – ныне, и присно, и во веки веков.
Аминь, товарищи.