Сан Саныч

Как ни крути, как ни поворачивай, а, коли из деревни да в городские начальники вырвался, то и на деревне завсегда с уважением и со всяческим почетом отношение обеспечено будет.

И не важно, какой величины начальник. Главное дело, с портфелем к родственникам в гости приезжать, в шляпе и в костюме.

Сан Саныч это дело просек еще в школьные годы и сразу, как только уехал из родной деревни в райцентр учиться в техникуме на бухгалтера, с первой стипендии купил себе шляпу с полями. Со второй стипендии купил портфель с накладными блестящими замками. К январю он себе галстук справил, а с костюмом пришлось повременить. Целый год копить пришлось. Стипендия только тридцать рублей была. Костюм тоже тридцать рублей стоил, но и жить-то на что-то тоже надо было. Не с родителей же жилы тянуть!

 Это он еще мальцом понял, что никто ему не поможет, только сам должен все свои проблемы решать. И ни за какие коврижки не бежать к отцу с матерью за подмогой. У них на такой случай были свои орудия поддержки боевого настроя отпрыска. У матери мокрое полотенце. А у отца - ремень. Коль не справился сам, получай Санька по мягким и не очень местам своего тщедушного тела стимул для победы над слабостями.
 
 С тем и вырос из малорослого пацана солидный бухгалтер мебельной фабрики. Ни страха не знал, ни помощи не просил. Всё сам. И дом, и машину, и жену на курорты, и дочку в Англию на учебу, и тетке в деревне довольствие обеспечил. Не без пользы для себя, разумеется. Половину теткиного урожая с поля домой отвозил, да и заготовками теткиными не гнушался. С пустыми руками не ездил, короче.

 Тот свой первый костюм Сан Саныч и по сию пору сохранил. Как память о своей рачительности и своем умении добиваться поставленных целей. Он бы и шляпу сохранил, да жена выбросила.

 Жена у Сан Саныча не простая какая. Дочка самого директора завода! Бывшего, конечно. Теперь уж и завода того давно нет, но Клавдия Ивановна, жена Сан Саныча, не забывала о былом величии.

 У них и дома с ее нелегкой руки они называли друг друга по имени-отчеству. При этом она была Клавдия Ивановна, не Клава, не Ивановна, а только Клавдия Ивановна. А Сан Саныч по-простецки звался сокращенными именем и отчеством.

 Клавдия Ивановна в деревню не ездила никогда. Даже не интересовалась. Все деревенские родственники ее мужа видели ее только на свадебной фотографии, подаренной тетке лет двадцать тому назад.

 Сан Саныч в деревню родную ездил охотно. Он и сам не смог бы объяснить, зачем. На теткины запросы смотрел как на старческие причуды и потакать им не намеревался. Друзей у него в деревне не было. Кто уехал, кто помер. Сан  Саныч не переживал по их поводу. А чего за них волноваться?! Жизнь она и есть жизнь. Кто-то помирает, кто-то нарождается. Кто-то уезжает, кто-то возвращается. Земля без людей не останется. Огород тетке копать он всегда нанимал местных мужиков, с которыми легко знакомился. И также легко забывал их имена. Они его помнили. При встрече на улице всегда окликали по имени-отчеству. Ему это льстило. 

 В городе  его грызла изнутри постоянная неудовлетворенность. Не чувствовал он в городе себя также уверенно, как здесь. В деревне. И еще не было у него никогда в городе чувства покоя. Надо было всё время куда-то спешить, бежать, что-то улаживать, с кем-то встречаться...

 Здесь, в родной деревне, что-то таяло в нем. Он даже улыбался здесь довольно часто. Шутить позволял себе с осторожностью, помня о своем высоком социальном статусе, но, однако, и шутил тоже иногда. И тосты под самогоночку говорил с удовольствием на теткиных нехитрых застольях.

***
 Он и сегодня приготовился тост сказать.

 Но что-то сжало ему горло. И он, стоя, положив свою шляпу на стул, пристроив к ножке стола портфель, молча опрокинул в рот стакан. Потянулся за соленым огурцом вилкой, с трудом подцепил увертливый овощ, снял его короткопалой рукой с вилки и с видимым удовольствием захрустел им. "Эх, закончились огурчики!" - громко посетовал Сан Саныч, - "Пусть земля тебе, тетушка, пухом будет!"

 И присаживаясь, проговорил: "Дом продавать буду. Ежели кто хочет купить, сказывайте, а не то я городским кому продам, на дачу. Тут и земли у дома довольно. И сам дом крепкий еще. Городские тыщ за семьсот купят. Ну, да вам, как землякам, дешевле могу уступить. Тыщ пятьдесят скину, по старой памяти"

"Да где же такие деньжищи-то взять, Сан Саныч, помилуй Господи! Отродясь о таких ценах не слыхивали, милый! Вон, Анисьин дом дочка летось продала за пятьдесят тысяч. А ейная хата не хужее была. Оно бы и хорошо купить, да таких денег нет и в помину. Тут кажинный рубель на счету. Да ты, Сан Саныч, смеешься, чи шо" - в один голос громко, забыв об уважении к поминаемой усопшей, заговорили сидящие за столом бабы и мужики.

"На нет и суда нет!" - отрезал Сан Саныч, - "А мне не с руки терять все это, нажитое, задарма". "Да не ты ж наживал, а тетка твоя, Царство ей Небесное!" - с укоризной ответила ему соседка.

"Ну, вот что, гости дорогие, поели, попили. Пора и честь знать. Мне пора в город ехать. Так, что, расходитесь по своим домам с Богом".

 Соседи покойной старухи с обидой и недоумением медленно встали и потянулись к выходу.

"А, эй! как там тебя, запамятовал совсем. А, ну, да. Света. Задержись-ка на минуту", - окликнул он одну из женщин помоложе. Та посмотрела исподлобья: "Чего хочешь?"

Сан Саныч полез в карман, достал тысячерублевую купюру, заготовленную явно заранее: "На, вот. Наведи тут порядок. Посуду, там. Полы... Чтобы чисто было. Я покупателей привезу, чтоб тут было все в порядке". Он протянул деньги Светлане.
"Да иди ты, со своими тысячами, куда подальше. Сам уберешь. Небось руки-ноги на месте," - соседка плюнула в сторону Сан Саныча и, выходя последней, громко захлопнула за собой дверь.

***
 Шло время. Дом не продавался.

 Сан Саныч не приезжал в родную деревню, чувствовал себя оскорбленным. Последний день в теткином доме поломал его. В поведении земляков тогда было что-то несообразующееся с привычными представлениями о жизни. Ему не хотелось встречаться с этими людьми больше никогда.

 Он и не приезжал туда ни на девятый день, ни на сороковины. Теперь вот надо было бы поехать на годовщину, памятник справить, помины... А на поминках будут эти мужики и бабы... И как их приглашать? После того, что было?

 Ему в голову приходили разные невеселые мысли по этому поводу. Ночами он скрипел зубами и ворочался, тяжело вздыхал и часто выходил на кухню, холодной воды выпить из холодильника.

 Клавдия Ивановна смотрела с укоризной на его мучения, но никак не комментировала. А ему хотелось, чтобы жена задала ему вопрос. Ему было нужно не сочувствие от нее и не совет. Советы он и сам не дурак раздавать.

 Ему хотелось до онемения челюстей, чтобы жена задала ему какой-нибудь вопрос о том, что его беспокоит. Этот её вопрос был нужен ему только для одного. Он мог бы тогда выплеснуть весь скопившийся за этот год негатив, все свои недоумения и сомнения в своих правах. Выплеснуть на нее, сытую, холеную, самоуверенную и безразличную ко всему на свете, кроме себя и дочери.

 Ему хотелось наорать на нее. Наорать так, чтобы она испугалась.

 Только повода не было. Клавдия Ивановна молча смотрела на его терзания и занималась своими мелкими хлопотами. Она вообще перестала с ним разговаривать в последнее время. И это тоже бесило его.

 Его теперь бесило всё. И подступающий юбилей, который надо бы организовать не обычным, стандартным деньрожденьевским набором - тортик, шампанское, конфеты, а пригласить сослуживцев в ресторан на банкет. И это было тоже не нужно ему - лишние траты, ни к чему они сейчас. Потому, как этот памятник тётке надо ставить, помины справлять, да и в семье расходы растут. Дочь повзрослела, игрушками уже не интересуется, подавай ей только новейшие гаджеты и наряды из бутиков. Клавдия Ивановна от неё не отстаёт в этом плане. Тоже любит только то, что подороже. Оно-то и вроде нормально... Он тоже не наденет на себя что зря. А тут еще и машину надо бы заменить. У этой пробег уже 70 000 км. Придётся брать дополнительную работу...

 Сан Саныч мотал головой, пытаясь сбросить с себя этот груз докучных мыслей. Выход был только один. Как можно быстрее завершить все эти дела. И памятник тётке был наименее хлопотным из намеченных дел.

 Сан Саныч заказал в городе памятник с трогательной надписью:"Доброту и любовь ты оставила нам, живым, Сколько бы лет не прошло - Любим, помним, скорбим", договорился с ритуальной конторой об установке его на деревенском кладбище и выехал с рабочими на их машине. По дороге закупил продукты на помины, водки один ящик и пластиковой посуды на сто человек. С него хватило прошлого раза, когда пришлось самому мыть тёткины тарелки и стаканы в холодной воде из колодца.

 В тряском фургончике он ехал в обнимку с памятником и мешком цемента. Иначе они его раздавили бы. Дорога показалась бесконечной, и он около теткиного дома вылез из машины на ватных ногах. Рабочие помогли ему сгрузить ящик и пакеты с провизией на лавку около крыльца. Не заходя в дом он поехал с ними ко въезду на кладбище.  Здесь не было никого. От тишины, избытка воздуха и накативших эмоций, ему пришлось на пару минут задержаться, постоять около забора, прежде чем он смог собраться с силами и показать рабочим просевшую могилу тётки, чтобы они начали работу.

 Фургончик подкатили к самой могиле, рабочие начали свое дело. Сан Саныч постоял рядом несколько минут, потом, подумав, пригласил их после работы зайти в тёткин дом и пошёл восвояси.

 Он вышел с кладбища и направился к тёткиному дому. Прекрасная погода субботнего дня не могла не радовать. Сан Саныч оживился при виде распахнувшейся перед ним шири полей и неба, сорвал с придорожного куста прутик и, похлопывая им по ладони, не спеша пошел в сторону деревни. Напряжение отпустило его окончательно. Он снова чувствовал себя пацаном, сбежавшим с уроков, как это бывало с ним лет пятьдесят назад. Он даже запел походную песню из своего пионерского детства.

 Так, с этой песней, Сан Саныч и зашёл в деревню. На улице не было видно ни души. Он подошёл к ближайшему дому, постучал прутиком в окно и пригласил выглянувшую старуху к тётке в дом. На душе у него было так светло, что он и думать забыл, что зовёт на годовщину тёткиной смерти. Старуха смерила его суровым взглядом, натянула платок ниже на лоб и пробормотала: "Ладно. Понятно. Остальных не зови сам-то. Я всем скажу. А ты, милок, иди. Стол накрывай" и задернула шторку прямо перед носом Сан Саныча. Это несколько охладило его.

 В доме тётки всё несло на себе следы уныния и заброшенности. Пахло мышами. на полу валялись кусочки бумаги, ниток и мышиные катышки. Белые занавесочки и салфеточки на мебели посерели от пыли. Подзор на кровати стал похож на разодранный клок сероватой ткани. На посуде на полке у печи лежал слой пыли.

 Сан Саныч вздохнул, разыскал в углу сенцев голик и принялся наводить порядок. Сгрёб весь мусор с пола на крыльцо и с крыльца во двор. Сложил в бархатную, парадную, теткину скатерть всё, что показалось грязным, завязал узлом и вынес за дом, в огород. Открыл скрипучий шифоньер и, вместе с плечиками, вытащил все тёткины одёжки на перила крыльца. Туда же вынес перину и подушки. На том закончил уборку и начал сервировать стол. Расставил бутылки, пластиковую посуду, посдирал с готовых нарезок полиэтиленовые упаковки и расставил их в относительной симметрии. Маринованные магазинные огурцы и патиссоны оставил в банках, как были. Только крышки скрутил и забросил в большой мешок для мусора, который также предусмотрительно привез из города. Через полчаса всё было готово к приёму гостей.

 Сан Саныч присел на завалинке, вытянул усталые ноги и в сладкой истоме задремал на теплом солнышке. Прошёл час, другой. По деревне перебрехивались собаки, слышалось квохтанье кур, звучали музыка и какие-то голоса. Но никто не подходил к его дому. Сан Саныч очнулся от своего забытья, с беспокойством посмотрел на часы. Было уже три, четвертый. Сан Саныч похлопал себя по нагрудному карману, вытащил мобильник, уточнил время. Часы были точны. Сан Саныч встал, прошелся по двору, посмотрел на мобильник и, впервые в жизни, пожалел, что у него в контактах нет ни одного номера односельчан.

 Сан Саныч зашел в избу, налил стакан водки и выпил его с размаху. Запустил толстые пальцы в банку с огурцами и смачно захрустел пупырчатым корнишоном. Взял кусок хлеба и лоточек колбасной нарезки и вышел из дома. Больше здесь делать ему было нечего. Он подпёр дверь поленом, чтобы не закрывалась, и пошел к автобусной остановке.

 Через полчаса, никого так и не встретив по дороге и на остановке, он уже ехал на заднем сиденье пустого автобуса к городу. А через полтора часа, протолкавшись через других пассажиров, заполнивших по пути полуразвалившийся драндулет, он вышел на вокзальную площадь и облегчённо вздохнул. Два дела он сегодня сделал.
Осталось также лихо решить вопрос с организацией юбилея, и он будет свободен.

 Но дополнительную работу взять-таки придётся.


***

 Юбилей - это такое дело, что и сказать невозможно. Вот, вроде бы, все вокруг довольные, улыбаются, красивые слова говорят, поздравляют..., а, нет-нет, какой-то взгляд, какое-то слово невзначай, какое-то едва уловимое телодвижение, какое-то шевеление воздуха за спиной... и чувствуешь, затылком чувствуешь, фальшь происходящего. Оно и логически понятно - кому какое дело до радостей другого, постороннего, человека. И какая разница, сколько лет ты в соседних кабинетах с человеком просидел? И даже если ты в одной столовой двадцать лет кряду за одним столом с человеком щи хлебал, не стал этот человек тебе родным. И другом не стал. Друзьями не в столовых или кабинетах становятся. Это Сан Саныч четко осознавал.

 А вот чего он никак постичь не мог, так это того, где же эти самые друзья заводятся. Оттого и на юбилее своём Сан Саныч смотрел на всех, кто пришел поздравить его, с долей скепсиса.

 Он-то, разумеется, улыбался. И даже шутил.

 И Клавдия Ивановна стояла рядом расфуфыренная.

 И дочь-красавица, вся, как с выставки, уселась со своими подружками и их кавалерами за отдельным столиком в глубине зала и периодически воздушные поцелуи юбиляру посылала и заговорщически подмигивала то одним, то другим огромным глазом с приклеенными ресницами. Этакая красота любого отца сделает петухом надутым. А что-то, всё же, Сан Саныча тревожило в ней. Вроде бы всё прекрасно - и глаза, и одежда, и причёска, и улыбки - а что-то было не то. И это сильно смущало Сан Саныча. Никак он понять не мог, что такое не такое в его  единственной кровинушке, самой красивой, самой очаровательной девушке среди собравшегося многолюдия.

 Впрочем, на дочь он посматривал изредка и чаще с удовольствием, чем с недоумением, а вот на Клавдию Ивановну совсем смотреть не хотел. Раздражала она его в этот день ужасно. И нарядом своим с вызывающим декольте; и обилием всяческого блеска на руках, ушах и всё том же декольте; и каблуками высоты невообразимой, такими, что, стоя рядом с супругой, Сан Саныч чувствовал себя пигмеем, а она возвышалась над ним новогодней елью - вся сверкающая, торжественно-праздничная, монументальная... А потому в свой юбилей Сан Саныч не мог усидеть на месте. Всё время изыскивал новую диспозицию, чтобы быть подальше от своей дражайшей половины, а, в то же время, и так, чтобы гости не заметили, как он от жены прячется. Да и Клавдия Ивановна чтобы не обратила на это своего величественного внимания.

 А пуще всего остального, на своем юбилее Сан Саныч внутренне негодовал на сослуживцев. Он-то думал, что коллеги скинутся на подарок и приобретут что-то заслуживающее внимания. Пусть бесполезное, вроде лошади из "Служебного романа", или чего там Шурочка дарить собиралась, но значительное. Воистину памятное. А коллеги скинулись на букет из пятидесяти роз и вручили этот веник Клавдии Ивановне, а самому юбиляру каждый от себя преподнес какую-то фигню. Кто портсигар, зная, что Сан Саныч не курит. Кто набор для душа, словно Сан Саныч сам никогда не догадывался душ принимать по утрам и перед сном. Кто-то подарил несессер для командировок, словно не знал, что Сан Саныч в командировки не ездит сам, для этого имеются два других бухгалтера. Блондинка из отдела кадров подарила                                две книги Марининой, наверное, самой не понравились. Главный инженер подарил охотничий нож - это, конечно, вещь стоящая, но Сан Саныч на охоте даже в детстве не бывал. А бухгалтера из его кабинета скинулись на копилку-свинку. И, парадокс,                таких бесполезных подарков Сан Саныч насчитал больше, чем гостей за столом собралось.

 Гостей тоже было не мало. Кафе заполнили. Пили-ели-танцевали. На пол-ипотеки наели. И в чем глубинный смысл этого мероприятия оказался, Сан Саныч так и не понял. Зато понял, чем гостей ни корми, кто-то, если не все, будет недоволен. Кому икры не хватило, кому - куриного крылышка, кому - ананас недоспелым показался.

 Главный вывод их этого мероприятия, какой вынес Сан Саныч, оказался ожидаем. "Больше никаких юбилеев!"                           

 ***

 Жизнь продолжалась. На пенсию его проводили без помпы. Пенсия небольшая, но не на нее и расчет был. Вклады в банки и фонды и загашники на книжных полках давали возможность жить. Не так, как раньше, но тоже не стыдно перед людьми. И машина с автоматом, и парикмахер ежемесячно, и жена в автотурах по европам два раза на год катается. Да и он сам хоть раз в год, а в санаторий ездит... Но скучно. Скучно.

 Ему уже было безразлично отношение к нему Клавдии Ивановны. Она больше не привлекала его ничем. И к концу жизни приближаясь, Сан Саныч, даже припомнить не мог, а привлекала ли она его хоть чем-то, когда была молода. Теперь казалось, что она никогда и не была молода... Хотя, она и сейчас выглядит намного моложе. А они, между прочим, одного года рождения, и она на полгода старше... Сан Саныч старел на глазах, терял слух и зрение, с трудом передвигался и иногда забывал, где он находится, а Клавдия Ивановна с прежней молодой прытью бегала от салона-парикмахерской к маникюрше, от маникюрши к массажистке, от массажистки в поликлинику...

   Дочь их вышла замуж за поляка и уехала с ним жить в Германию. Звонила она редко. А, когда звонила, говорила с матерью. Клавдия Ивановна не пересказывала ему свои разговоры с дочерью. Он и не расспрашивал. Зачем? Живет, и ладно.

 Однажды случилось чудо. Дочь приехала с детьми к ним на летние каникулы.
Детей было двое. Как в кино. Мальчик и ...мальчик. Мальчики были тихие, воспитанные и не говорили по русски. Через неделю они уехали, и Сан Саныч остался опять с Клавдией Ивановной вдвоем.

 Говорить им было не о чем. И не зачем.

 Сан Саныч перестал смотреть телевизор. Всё равно ничего интересного там не показывают. Газеты он перестал читать еще в перестройку. А книги не читал даже в школе.

 Бывшие сослуживцы при случайной встрече говорили, что рады его видеть, и, что он выглядит молодцом. Он и сам знал, что выглядит моложе своих лет. А потому не жаловался им на здоровье. Хотя здоровым его было назвать трудно. Но свой диагноз он себе поставил сам, не беспокоя врачей. Сам назначил себе и лечение: тёплое молоко на ночь с мёдом, шерстяные подштанники днём и ночью, зимой и летом, перепелиное яйцо утром натощак, прогулка, по возможности, бодрым шагом при любой погоде и доброжелательная улыбка на лице, когда смотришься в зеркало.

 В зеркало Сан Саныч смотрел каждое утро. В ванной, когда брился и чистил оставшиеся зубы. Зубов осталось всего шесть. А потому он чистил их с особой тщательностью. Идти к стоматологу он считал излишним.

Гораздо важнее теперь для него было не внешнее, а духовное. Он начал ходить в церковь. Не на исповедь. В чем ему исповедоваться? Грехов особых на нём нет. Живёт, как все. А, вот, свечку поставить и помолить Бога о несуетном... Это теперь было для него самым важным.

 Он писал записочки "О здравии" и "За упокой" каждую неделю. И каждую неделю его огорчало то, как мало имен он может вписать "О здравии" и  как много "За упокой"...