Глава восьмая

VIII
      Солнце уже садилось, отбрасывая бронзовый отблеск на заснеженные стволы деревьев, в то время как рыжебородый и увесистый Том Маккрой мерял медвежьим шагом мостовую. Новый костюм в пурпурную полоску сидел как влитой на его бочкообразном теле. В левой руке, из-под золотого кольца, смущённо выглядывало распятие, в правой была зажата трость с рубиновым набалдашником (полагалась только высшим церковным чинам). Взгляд был сытым и оценивающим. Настоящий пастырь – нечего добавить.
      Мистер Маккрой усердно доносил глас божий (неизменный со времён основания церкви) в самые тёмные уголки человеческого сознания и волю пославшего его, которая должна была бы сменяться, но видимо заплутала во временных петлях лет двадцать тому назад и поэтому возвращалась с завидным упорством каждые пять лет в том же обличии. Откровенно говоря, он уже и не помнил, что ей предшествовало, поэтому принимал её за единственно верную и неоспоримую истину, являющуюся неотъемлемым атрибутом любой без исключения церковной проповеди.
      Свернув к зданию, он снова нахмурился. Из головы упорно не выметалась зудящая мысль напрямую связанная с вертикальными морщинами на лбу, которым не помешал бы короткий отдых. Уверен, что они об этом только и мечтали последние пятнадцать минут, но мистер Маккрой был беспощаден. А дело заключалось в том, что накануне в храм прислали новую партию послушников и он на протяжении всего пути, не переставал укорять себя за то, что не удосужился проверить замок в кабинете, где без присмотра (прямо на столе) осталась откупоренная бутылка очень дорогого вина.
      Их ведь хлебом не корми, дай только прикоснуться к животворящей жидкости, пока мне нужно тащиться в эту клинику. И зачем я только согласился на это повышение? Сидел бы сейчас спокойно (безвылазно) в своём старом уютном кабинете. Но с другой стороны вино там было куда хуже, да и грехи мельче. А я, знаете, люблю послушать чего-нибудь эдакого. Нет, пусть уж лучше так.
      – Добро пожаловать святой отец, – проговорил учитель, уважительно склонив голову. – Мы рады вас видеть в этих стенах, но я не понимаю с какой целью...
      – Я тоже очень рад, что, наконец, добрался до вас, – спешно прервал его пастор, выискивающий нервным взглядом неизвестно что.
      Тревожно осматриваясь и одновременно при помощи левой ладони задабривая сердце, возмущению которого не было предела после стремительного подъёма на четвёртый этаж, вскоре он обнаружил пустующее кресло. Вмиг определив себя в его грязно-красные объятия, он проделал многозначительный успокоительный выдох.
      – Вы желаете прочитать проповедь перед детьми?
      – Нет, – бегло сказал он, нащупывая стакан воды, возникший на столе с помощью медсестры, вбежавшей следом. – Я пришёл поговорить с вами.
      – Жаль. Это бы их здорово утешило, – вмешался человек с проседью (Рон), который всё это время незаметно простоял у окна, тихо схватывая последние лучи угасающего солнца изощрёнными гранями массивного стакана.
      – И о чём же? – невозмутимо спросил учитель у пастора, намеренно пропустив мимо ушей сарказм своего друга, с которым не так давно как раз обсуждал последствия вчерашнего визита, одно из которых, вероятней всего, сидело сейчас прямо перед ними, жадно хлебая воду.
      – О вашей программе. О чём же ещё! – недовольно пофыркивая, как и всегда когда приходилось отвечать на риторические (по крайней мере, для него так это уж точно) вопросы, выдавил из себя святой отец. 
      – Скажу прямо, – продолжал он. – Не привык ходить вокруг да около. Мне не нравится ваша программа!
      – Как вы можете об этом судить, если даже не читали её? – с недоумением спросил учитель.
      – Мне и читать ничего не нужно. Ведь ясно, что вы калечите будущее детей, которое и так на волоске.
      – Снимать пластины во время занятий в школе – это же полный бред! – вскипел он. – Зачем, по-вашему, они вообще нужны?!
      – Они нужны для того чтобы усваивать стандартную программу, – совершенно спокойно, как будто объясняя очередное правило нерадивому ученику, ответил учитель.
      – Не имеет значения стандартная программа или нет. Они есть и будут неотъемлемой частью учебного процесса.
      – Почему для вас это настолько важно?
      – Потому что это традиционный элемент школы. Всё равно как тетрадь, ручка, учебник. Да и что я вам объясняю?! По этому поводу проводились многократные исследования, результаты которых показали, что постоянное использование пластин приводит к лучшему усвоению школьной или же, как в вашем случае, индивидуальной (но прошедшей обязательную проверку в министерстве образования) программы, в то время как без них существует риск скатиться по всем показателям. Вы что хотите, чтобы дети стали умственно отсталыми после вашего вмешательства?
      – Я ведь пришёл поговорить по-отечески, – добавил он чуть погодя и с укоризной. – Чтобы подсказать, помочь, направить.
      – И что же вы нам посоветуете? – снова вмешался Рон (с сарказмом или без него – в данном случае не важно).
      – Я не могу касаться медицинской стороны вопроса, в ней я совершенно не компетентен, – добродушно признался пастор, приподняв руки вверх как при капитуляции. – Но по учебной части, я настоятельно прошу вас вернуть пластины. Я сам отец троих детей. И ни за что бы ни позволил, чтобы мои дети обучались без них. Вы должны понять, как трудно их родителям принять ваше условие.
      – К вам поступали жалобы? – спросил учитель, пока Рон, расколов землю в аккурат по экватору, увлёкся её содержимым.
      – Если и так, они сокрыты тайной исповеди, – уклончиво ответил пастор.
      – Мы понимаем какие трудности приходится испытывать родителям, но к сожалению не можем пойти им навстречу в этом вопросе. Ни один пункт в нашей программе не подлежит замене. Иначе это всё не имеет смысла.
      – Далась вам эта программа! – раздражённо бросил церковник. – Какое отношение школа имеет к заболеванию?
      – Самое прямое, – сдержано ответил учитель. – Дети находятся в нашей клинике по причине хронического недофинансирования отрасли здравоохранения.
      (Слово являющиеся анахронизмом, поскольку на государственном уровне никто не занимался ни здоровьем населения, ни уж тем более его хранением. Исключение составлял малооплачиваемый пласт специалистов, пытающихся подручными средствами всё же удержать его в том значении, в котором ему и приличествовало находиться. Они всеми силами спасали его от окончательного распада, не позволяя скатиться к самому обыкновенному целительству, колдовству, знахарству, что к здешним климатическим (финансовым) условиям подошло бы гораздо лучше. Иногда им это удавалось, иногда – не очень.)
      – А ещё по причине всеобъемлющей безответственности и твёрдом убеждении (основанным лишь на сказках из детства под названием всё будет хорошо), что с тобой-то подобное уж точно никогда не произойдёт. Да и с твоими близкими тоже. Позже это убеждение перерастает в ещё не всё потеряно, у вас хорошие шансы для ремиссии, а ещё чуть позже – примите наши соболезнования. После этого всё становится на привычную колею безразличия и продолжает катиться дальше, утратив всего лишь одного пассажира. И вместо того чтобы бросить все средства в попытках изобрести лекарство против того, что может возвратиться в будущем, мы беспечно продолжаем жить в своих хороших убеждениях, заполняя внутреннюю пустоту голограммами новых брендов.
      – Что вы хотите этим сказать? – настороженно спросил пастор, который вопреки заданному вопросу, совершенно не желал слышать ответ.
      – Они здесь не по своей вине. К их смерти причастен каждый из нас, только не все это осознают. Пришло время это изменить.
      – А вам не кажется что эти изменения (слово, которое ему всегда давалось с особым трудом и сейчас получилось невнятно тихим) вызовут некоторые волнения среди людей (под людьми он, разумеется, подразумевал совсем не широкий пласт населения, который именовал в своих проповедях не иначе как стадом, а скорее маленькую группку лиц от которой зависел). 
      – Возможно и так. Но что в таком случае можете предложить вы?
      – Я? – возмущённо удивившись, уставился он на учителя.
      – Да, – спокойно ответил тот. И вообще стоит заметить, что сегодня ему как никогда удавалось сохранять неподдающиеся никаким объяснениям спокойствие.
      – Да. Что вы предлагаете? – вбросил и Рон в его сторону, так что тому пришлось отвечать.
      – Поступить единственно верным способом – оставить всё как есть.
      – Тогда пойдите и сами скажите об этом детям, – злобно предложил Рон.
      – Напрасно злитесь. Господь не может избавить мир от страданий, но может идти рядом, когда нам трудно, – выкарабкался, наконец, святой отец с помощью привычнозаученной фразы. – И кроме этого я считаю не совсем правильным вмешиваться в его замысел, пытаясь отыскать лекарство.
      – То есть вы полагаете, что так задумано свыше? И они просто должны умереть? – спросил учитель.
      – Их выбрал создатель.
      – А нам, насколько я вас понял, досталась лишь роль провожатых, – донеслось со стороны мини бара, где Рон наконец-то определившись, дегустировал большими глотками водку со льдом.
      – Мы обязаны им обеспечить должный уход, – скорбно сообщил пастор.
      – Меня тошнит…, – начал было Рон, но…
     – Что за манеры! – воскликнула застывшая в проёме Клэр.
      Через секунду, укрытая тяжёлой рукой пастора, она уже рассматривала ковёрный узор в форме моллюска возле его левого ботинка, в то время как он:
      – Во имя отца, сына и святого духа…
      Благословил её. Трижды очертив крестное знамение над головой.
      – Тому, кто потерял что-то ценное, – проговорил пастор, указывая на Клэр. – Намного ближе мои опасения, чем тому кто не ценил того что имел, – едко закончил он взглянув на Рона, который чуть стакан не раздавил.
      – Что?! – взревел он.
      – Ты не ценил того что у тебя было, твои измены были известны всем, а теперь… теперь ты пытаешься убедить всех в своей правоте и оскорбляешь этого святого человека, – неожиданно выпалила коленопреклонённая Клэр, которую как будто подменили.
      – Да что с тобой?
      – Со мной-то ничего, а вот как Ида акклиматизируется в своей прошлой жизни меня очень беспокоит.
      – Тебя это не должно волновать. Прошлого у неё уже нет, есть только будущее и благодаря ей будущее возможно появится и у остальных.
      – И как же она способна повлиять на будущее остальных? – вмешался с интересом пастор. – На моё к примеру?
      – Ваше будущее изменить вряд ли уже получится, – сухо ответил Рон.
      – То-то же, – самодовольно подметил святой отец. – Будущее вам не принадлежит. Надо же куда замахнулись, – продолжал он бормотать себе под нос.
      – Поверьте, ваше будущее нас волнует меньше всего, – вступил деликатно учитель. – Она сможет влиять на сверстников, предлагая альтернативу, которой те сейчас лишены. Обучать их немного иначе смотреть как на себя, так и на остальных.
      – Так значит, этого вы добиваетесь? – иронично бросил пастор. – Чтобы дети учили остальных. И чему же она может их научить, когда сама четыре месяца занималась без пластин? – добавил он насмешливо.
      – Другой религии.
      – Замолчи! – выкрикнула Клэр.
      Далее последовала сцена (неподдающаяся ни описанию, ни здравому смыслу) упоминание которой было исключено из всех документов кроме одного.
* * *
      Вернувшись в свой кабинет, он первым делом зашёл в исповедальню (совершенно позабыв о бутылке на столе) и встал на колени перед крохотным складным столиком, за которым следовало заполнять жалобы. Взглянув с уважением на портрет правителя, достал чистую бумагу и без особого удовольствия, но по велению долга приступил. И если пропустить прелюдии о выражении безграничного уважения к адресату, замаравшие первые два листа, а ещё короткое перечисление всех его достоинств потянувших ещё на лист, то остальная часть сводилась к следующему…
      Мистер Шэлтон, стоящий у разлома земли, из которого выглядывали многочисленные жерла бутылок разной формы, цвета и содержания, с самого начала был настроен враждебно по отношению к церкви (под церковью пастор уже давно подразумевал лишь свою скромную персону). Вполне вероятно, что виной такому поведению послужили его исследовательские наклонности применимые к изучению горючего содержимого полого шара, а возможно он и вправду настроен критически. Не берусь самолично судить об этом, в полной мере полагаясь на вашу рассудительность. Что касается Уильяма, то он вёл себя более сдержанно и учтиво, но высказывал настолько подозрительные, порой опасные, я бы даже сказал злонамеренные мысли, что мне становилось, мягко говоря, не по себе. И, несмотря на то, что за время служения я успел наслушаться всякого, его слова до сих пор разносятся у меня в голове дьявольским шепотком…
      И в таком духе ещё на лист, который мы здесь опускаем...
      Конфликт возник после прихода миссис Этвуд. Но хочу сразу выделить и подчеркнуть её ключевую роль. Ведь, несмотря на тот факт, что она является руководителем клиники, она была и остаётся верноподданной нашей церкви, что, на мой взгляд, для неё намного важнее. Таковой она стала после кончины родителей и теперь каждое воскресенье ходит в храм, чтобы помолиться за упокой их душ. Миссис Этвуд защищала меня всеми доступными и законными способами. К тому же через некоторое время к ней присоединилась ещё одна дама, имени которой, к сожалению, установить не удалось. Объединившись их голоса наращивали свою мощь превосходством (поскольку выступали на стороне истины), в то время как реальные доводы их оппонентов в раскалявшемся пламени лжи мельчали, словно щепки. Но вопреки этому те не желали сдаваться, совершая всё новые и новые хищные выпады в адрес нашей религии. И поскольку у меня нет полномочий отстаивать права церкви лично, я не счёл за необходимость обременять своим присутствием вспыхнувшие взаимной ненавистью стороны и удалился для составления данной жалобы…
      Далее следуют робкие намёки на пересмотр законодательства в вопросе о расширении полномочий для церковных деятелей…
      И наконец, подытожив всё мною услышанное со всей ответственностью заявляю, что за время пребывания в клинике мои чувства и чувства всех людей, которым не безразлична судьба нашей религии, были оскорблены самым неподобающим образом. А именно пошлыми намёками на возникновение другой религии, которой в нашей стране нет и быть не может! И мало того, что мне пришлось выслушивать подобного рода несуразности так ещё и учить нас (с их слов) будут дети. Да, это не опечатка с моей стороны – самые, что ни на есть, обыкновенные дети. Можете себе представить подобное? Чтобы дети, которых необходимо самих постоянно направлять в нужное русло, указывать на нравственные традиции нашего общества, а также непрестанно контролировать во избежание непредвиденных отклонений. Так вот, чтобы эти самые дети принялись нас учить. Это же полнейший вздор!
      В доказательство ко всему вышесказанному прикрепляю аудиозапись всего разговора (приношу извинения, что вам также придётся всё это выслушать) и считаю, что наказание должно последовать в самом скором времени.
P. S. Пока не стало слишком поздно…
Ваш покорный слуга и носитель вашей воли, а ныне оскорблённый и униженный Том Маккрой.
      Убрав свою жалобу в оранжевый конверт, который тут же намертво запечатал залив по краям красным сургучом, пастор покинул исповедальню. Старая беспокойная мысль застигла его прямо на выходе, но обнаружив бутылку вина на месте где её и оставили – успокоилась. Со стола на него с укоризной поглядывали жалобы, прошения, проклятия, благодарности, к которым он решил вернуться чуточку позже. Заняв своё привычное кресло, которое оказалось намного удобней, чем в клинике, он открыл бутылку и наполнил бокал. Вино оказалось дешёвым. Подменили всё-таки!