Главы из книги Кит. Глава 13

13

Дина прошептала, пробуя слова на слух: «Я буду обузой. Всегда. Для всех…».
Она сильно, до головокружения, затянулась папиросой.

Дина сидела на кухне с трех часов ночи – не могла спать: решила сегодня рассказать Соломону всю правду о зрении, но не о допросах. Непременно надо сделать это с самого утра, иначе ничего не получится. Как же об этом рассказать? «Я слепну…», – ужас какой! Нет! За два часа некурящая Дина выкурила три папиросы.
 
Соломон встал очень рано, и пришел в столовую уже одетый в темный костюм, в котором ходил на работу. Он выглядел немного необычно, черты лица стали тверже, суше, а глаза – светлее и ярче. Дине хотелось следовать за этими удивительными глазами, раствориться в них. К своему удивлению, она сейчас ясно различала его лицо и яркие глаза. «Я успела уже отвыкнуть от возможности видеть лица. Как хорошо, что он рядом со мной», – подумала она с нежностью о брате, и сразу рассказала ему все, что творилось с ее зрением в последний месяц. Это вышло очень легко и просто: зря она волновалась. Дина с детства была очень гордой, с годами эта черта усиливалась – она никак не могла привыкнуть к роли зависимого, просящего человека. Соломон положил свою большую, но легкую руку ей на плечо и тихо сказал: «Мы сегодня поедем к лучшему врачу, ничего не бойся».

Так всё немедленно и устроилось. Соломон записал сестру на прием к самому авторитетному окулисту в Москве – профессору Заславскому. Не пришлось даже прибегать к чужой помощи – достаточно было сказать по телефону, кто и откуда звонит, и Заславский выказал готовность немедленно принять Дину. Поехали вместе с девочками на служебной машине. Пока профессор осматривал его сестру, – а это продолжалось долго, почти час, – Соломон гулял с Евой и Юлей около дома Заславского, в Серебряном переулке. В Москве была весна – сугробы растаяли, пахло мокрой землей и раскрывшимися почками. В подворотнях вновь раздавались гулкие шаги, – такой весенний, такой московский звук! Через час Соломон поднялся в кабинет, оставив девочек с шофером.
Дина не могла рассказать доктору про Лефортово(1), хотя на подробном, откровенном рассказе настаивал сам Петр Александрович Заславский – пожилой, красиво поседевший человек.
 
Он надолго спрятал лицо за сложным прибором, напоминающим большой микроскоп, и тщательно изучал Динины глаза, светил с разных сторон ярким светом, задавал вопросы.

В кабинет постучали – вошел Соломон.

- Дине Ефремовне нужна срочная операция, немедленная, я сам готов ее сделать, – сказал Заславский, несколько напряженно глядя на Соломона.
- Что со мной? – спросила Дина.
- Отслоение сетчатки, ваши глаза были сильно травмированы.
- Насколько эта операция поможет? – спросил Соломон.
- При удачном исходе, ухудшение зрения должно прекратиться. 
- Ну а при неудачном исходе? – севшим, пропадающим голосом сказала Дина.

Доктор развел руками:
– Человек всегда надеется на лучшее, милая моя Дина Ефремовна. Надеюсь, дела у нас пойдут хорошо. После операции мы подберем вам очки, значительно компенсирующие ухудшение зрения. Будете видеть лучше, чем сейчас.
- Когда же будет операция?
- Послезавтра, в клинике Первого Медицинского Института.

*

Соломон закрыл глаза – и вот, перед ним лежит Аравa(2), Айн – Хусуб. Очень раннее утро, солнце еще не взошло, но скоро появится с восточной, розоватой стороны неба. Все остальное – различные оттенки голубого и серого. Птицы уже начали переговариваться на своих языках. Длиннохвостые скворцы с оранжевыми полосками на черных крыльях собрались стайкой около источника и мелодично выводили громкие трели с вопросительными интонациями. В слабом утреннем свете Соломон разглядел старика раввина. Иссахар Дов-Бер стоял около священного дерева, держа в руках небольшой холщовый мешок – казалось, он покидает это место:
- Я ухожу с караваном в Фалуджу(3), оттуда направлюсь в Иерусалим.

Старик был необычно грустен и тих.

- Ты находился здесь из-за меня? – спросил Соломон.
- Я жил здесь в разные времена, – первый раз я пришел сюда еще до англичан. Тогда здесь ничего не было, кроме этого дерева и древних руин. Они были выше, чем теперь – их разрушило землетрясение. На этом месте был когда-то римский военный лагерь, термы(4), но есть и более старые стены, может быть построенные царем Соломоном, – так рассказывал мне Алоис Музиль(5).

Иссахар Дов-Бер неожиданно замолчал.

 - Второй раз я пришел сюда в двадцатом году. Я принес сюда маленькую Хаву. – голос старика прерывался.
- В двадцатом году!?
- Да, она родилась в тысяча девятьсот восемнадцатом, в Речице, в твоем родном городе, моя Хавэле Хальперн. А в двадцатом, во время погрома в Мозыре, убили всю семью моего внука – ее семью: родителей, братьев и сестер. Когда я пришел туда, все уже было кончено: все были мертвы. Хава чудом осталась жива – целый день она обнимала свою погибшую мать, звала ее, плакала, пока у нее не кончились силы. Она была едва жива, когда я нашел ее. Я взял девочку на руки и… исчез вместе с ней из Мозыря, а появился здесь, у этого дерева. Такое делать нельзя, – я взял на себя слишком большую ответственность. Мейле(6)…

Она вернулась к жизни здесь, благодаря вечному дереву, за год до того, как ты встретил ее. Не спрашивай сейчас, куда делись семнадцать лет между событиями; ты уже знаешь, что такое возможно. Это место – единственное, что она помнит из своего прошлого. Здесь ее родина, ее собственный мир, так же, как для тебя. Хава пока не знает его, но ты покажешь ей, научишь. А может быть, и она научит тебя чему-то.… Есть еще некое знание, которое я не могу сам тебе передать, не имею права. Найди дневники Музиля на чешском языке – они издавались один раз, и прочти все об Айн-Хусуб. Именно на чешском; его много издавали на немецком, английском, но там нет нужных строк. Я и сам записал кое-что вот здесь: Иссахар Дов-Бер протянул Соломону книгу в серой обложке.

Тот с изумлением прочел английское название: "Handbook on the use and maintenance of an armored vehicle Rolls-Royce 1924(7)".
- Я писал между строк и на полях – здесь много пустого места и хорошая бумага. Впрочем, другой бумаги все равно не было, – сказал раввин, – Писал я на арамейском языке, чтобы прочесть мог только тот, кто изучает талмуд. Написанное здесь предназначено лишь для верующего иудея, получившего традиционное образование.
- Я не смогу прочесть, – сказал Соломон.
- Нам не дано знать этого – сейчас не можешь, завтра сможешь…

Соломон взял у раввина книгу.

- Я не прощаюсь с тобой, Шлойме. – Иссахар Дов-Бер с особенной теплотой посмотрел на своего внучатого племянника.

*

Заславский уверил их, что операция прошла хорошо, теперь оставалось ждать, пока Дине снимут повязки с глаз. Она находилась дома – на это время ей выделили няню-помощницу по хозяйству, из Лечсанупра(8) Кремля. К управлению Соломон был прикреплен благодаря своей должности. Помощница была неразговорчивой деревенской девушкой, богатырского сложения. Она прекрасно выполняла свои обязанности, была сообразительной и очень ответственной – видимо прошла строгий отбор, прежде чем ее приняли на работу. Кроме нее, каждое утро к Дине приходила медсестра. Все эти дни Дина держалась замечательно, не жаловалась, не показывала волнения, но буквально не отпускала от себя детей: рассказывала им сказки, истории, пела с ними песни. Девочки были счастливы.

Соломон старался не задерживаться на службе, но это не всегда получалось – именно сейчас было особенно много работы. Как-то, вернувшись в Хилков переулок в поздний час, из поездки за город, Соломон зашел к себе в маленькую графическую студию, которой он заменил кабинет. Ему непременно нужно было проверить на световом столе новые бланки. Примостившись у стола, он начал работать, и вдруг услышал рыдания за стеной, в кабинете, который он отдал Хелене. Рыдания не прекращались, становились все безысходнее. Соломон вышел в коридор – дверь в кабинет была закрыта. Он не решился побеспокоить Хелену, хотя ему было больно слышать ее плач, и хотелось ей помочь. Соломон еще вчера обратил внимание на ужасный вид и красные глаза своей заместительницы. Ах, как же он забыл! Из-за семейных забот, эта важная новость прошла стороной. Только что, пятнадцатого марта, Чехию оккупировал Гитлер. У Хелены в Праге остался отец, одинокий пожилой профессор – еврей. Соломон помнил это из ее личного дела. Бедная девочка! Муж у нацистов, отец, наверняка, тоже. К сожалению, хорошие отношения между ней и Соломоном так и не сложились. Она по-прежнему боялась его, прятала глаза, напрягалась при разговоре. С’из а шад!(9)
 
Книгу раввина Соломон положил в письменный стол в своей спальне, так же, как и коробку сигарет, к которым он за это время не притронулся. Одновременно с обострением чувств, которое появилось в пустыне, к Соломону пришло также и полное неприятие курения. Теперь сама мысль о втягивании внутрь дыма, вызывала у него ужас.

*

Все те дни, что Дина провела с повязкой на глазах, она находилась на грани истерики. Об этом никто не догадывался. Ценой огромных усилий Дина сдерживала рыдания – боялась, что девочки увидят. Она была уверена, что чуда не произойдет: сняв повязку, она увидит лишь черноту, и будет видеть теперь только ее, до конца своей жизни. Доходя мысленно до этих слов, Дина беззвучно кричала и впивалась ногтями в спинку кровати, до белизны в пальцах. Она убедила себя в том, что крах ее жизни: смерть Иосифа, отречение Юры, ее любимого мальчика, теперь вот слепота – это расплата за грехи, за предательство.

Иосиф учил ее достигать цели любой ценой. Существуют, говорил он, правда и ложь, а все полутона – не более чем оправдание трусости, слабости и зависимости. А может быть, это и было ее – слабость, зависимость.… В жизни Дины было многое, о чем не знал Соломон, и она не хотела бы, чтобы узнал… О том, что было на Гражданской… О том, что было с ней в Лефортовской тюрьме… Дина оговорила невиновных: кивая и соглашаясь, только бы прекратить пытки, – но фамилии, фамилии были. Сейчас она и сама это смутно помнила, все тогда вытеснила непрерывная, невозможная боль.

Давно, в двадцать восьмом, Дина предала своего брата Исаака, отказавшись прийти на помощь, когда его арестовали и судили. Потом, когда он вернулся из лагеря, постаревший и седой, она увиделась с ним, тайком от Иосифа. Она с ужасом смотрела на изможденного, больного брата и плакала. Дина любила его, но не могла, даже мысленно, усомниться в правоте партии, Советской власти. И еще – она боялась рисковать судьбой мужа и детей. Не помогла. Исаак сказал ей: «Хотел бы я, чтобы твои глаза не видели тех ужасов, что пришлось увидеть мне».

«И вот, кажется, эти глаза уже ничего не увидят», – думала Дина. Она предала брата и в третий раз – в тридцать седьмом, когда Исаака вновь арестовали; Дина даже и не пыталась тогда что-нибудь о нем узнать.

Сейчас настал ее черед страдать. С мутным, тянущим душу страхом, Дина ждала того рокового дня, когда снимут с глаз повязку.

*

Наконец, этот день наступил. Все происходило в клинике – Заславский был окружен группой докторов, ассистентов и интернов.
- Откройте глаза, Дина Ефремовна, – мягко сказал он.
- Не могу! Я боюсь…, – Дина говорила, не разжимая зубов, чтобы они не стучали.
- Не бойтесь, голубушка!
- Я вижу! Вижу окно и предметы… цветные пятна… смутно…, –  у Дины не осталось сил и эмоций, чтобы осознать, почувствовать, что она видит, что не ослепла. Она тихо бормотала, пытаясь разглядеть и перечисляя стулья, стол, шкафы, словно это имело сейчас значение.
- Вот и прекрасно, не напрягайтесь, дорогая, все, все вы увидите, дайте время, – успокаивающе произнес профессор.

Теперь Дине нужно было провести в клинике несколько дней, для полной реабилитации. Заславский был очень доволен результатами, и советовал Соломону не волноваться: все опасения, сказал он, позади.
- Ступайте-ка домой, Соломон Ефремович, хорошенько отдохните. Навестите вашу сестру завтра.

Соломон никак не мог в эти дни отлучиться с работы даже на короткое время, но к счастью, их неразговорчивая няня обязана была остаться с ними до полного выздоровления Дины. Дети уже привыкли к ней и прекрасно ее слушались. Няню звали Ольга, ей было на вид лет двадцать пять. Она приехала в Москву из деревни, из Калининской области, бывшей Тверской. Когда Ольга только появилась в их доме, и Соломон спросил ее, откуда она родом, та выпалила скороговоркой: «Кушалинского района, Ведновского сельсовета», – видимо привыкла отвечать на этот вопрос.

Вечером Соломон укладывал девочек. Как бы хотелось ему побыть наедине с дочерью! Особенно теперь, когда он знал ее трагическую историю, знал, что она, будучи маленькой девочкой, обладает подсознательным опытом взрослой. Глубокая душевная связь Соломона и Евы, оказывается, скреплена кровным родством и общей родиной их личностей – пустыней Арава, оазисом Айн-Хусуб.
 
Соломону потребовался весь такт и деликатность, – не обидеть Юлю, не дать ей повода ревновать, – девочка очень грустила без мамы, никак не могла уснуть. Наконец, уснули все трое: и дети в кроватках, и Соломон на стуле. Не спала одна лишь Ольга, сидящая за столом. Перед ней стояла пустая темно-синяя чашка с золотым орнаментом.

*****

  1)Тюрьма в Москве. Название её происходит от одноимённого исторического района города. Тюрьма Лефортово отличалась особенно жестокими пытками в годы Большого террора
  2)Аравa (Вади аль-Араб) пустыня, находящаяся между Мёртвым морем на севере и заливом Акаба на юге.
  3)Деревня, располагавшаяся между Беер-Шевой и Хевроном, пересечение караванных путей.
  4)Банный комплекс, играющий также роль культурного центра.
  5)Известный чешский и австрийский исследователь древностей в пустынях Святой земли; священник, теолог, ориенталист и писатель, профессор Карлова университета в Праге. Первый исследователь древностей Айн-Хусуб в 1902 г. Сохранились его чертежи и фотографии этого места.
  6)Здесь: «как бы то ни было» (идиш).
  7)«Справочник по эксплуатации и техническому обслуживанию бронированного автомобиля Роллс-Ройс 1924» (англ.)
  8)Лечебно-санитарное Управление Кремля предназначалось для обслуживания привилегированного слоя населения – высшего партийного и советского руководства, так называемой «номенклатуры».
  9)Жаль! (идиш).


Рецензии