Рывок в будущее или слепые

Это не впервые у нас, россиян. Да! Разве у Александра Блока матросы с проститутками не рывки в будущее (они даже практически) делают? Конечно, это рывки в будущее. И вот поэтому, они – Двенадцать! – идут с красным флагом. И слова, какие высокие несут:
  СВОБОДА, РАВЕНСТВО И БРАТСТВО!

Но, однако, они мне кого-то напоминают? – А! Слепых на картине Питера Брейгеля Старшего. Она, эта картина, так и называется:
СЛЕПЫЕ.
 
Мне эта картина нравится очень. «Брейгель открывает зрителю цепи вздымающихся гор, безбрежные морские просторы, вереницы плывущих в небе туч… Их роль в ландшафтной живописи была огромной, уже и в то время (то есть в Средние века, это где-то середина шестнадцатого столетия), - а выражение духа природы поражает зрителя и до сих пор».
И вот почему.
 
«Человек – величина бесконечно малая и незначительная. В некоторых ранних картинах Брейгеля человек просто незаметен, а в ряде случаев он изображается как будто только затем, чтобы оттенить величие природы. Это относится и к его картине «Битва Поста и Карнавала», на которой веселятся маленькие, суетливые фигурки гуляк, ряженных, монахов, торговок, музыкантов, зрителей, игроков, пьяниц… Но весь этот веселящийся Вавилон занятен столь же, сколь и ничтожен. Повторяю, я очень люблю эту картину, если хотите, она гениальна.
Вот почему я так говорю.

Разве не та же мысль и в поэме «Двенадцать» А. Блока? Вы прочтите её, пожалуйста, как я очерк читаю о «слепых» Брейгеля. Я аплодирую художнику средневековья потому, что его «слепые» почему-то ассоциируются в голове моей с Лениным, с Ильичом, ведущим Россию в гнилое болото. Да! Разве Хрущёв и Брежнев – они не в болото привели нас, ведь тоже слепых граждан? – А Горбачёв и Ельцин: они нас, простите, куда завели, в какое болото?

И как они завели нас? Ведь совершенно также, как это сделал миродержец с Иисусом Христом.

«Безумец! – шептал коварный голос искусителя. – Что хочешь Ты делать и на что Ты решился? Понимаешь ли Ты весь ужас того, что Тебя ожидает и рассчитал ли Ты свои силы: ясно ли представляешь Ты Себе те страдания, на которые Ты идёшь, их нечеловеческую силу, невыносимую боль и муку? Легко об этом думать, когда всё это – только лишь в будущем, в мысли, в воображении! Но испытать на деле!.. Знаешь ли Ты, что это такое?

Вот, как разбойника, окружают Тебя грубые солдаты и служители синедриона с мечами и копьями. Они возьмут Тебя и свяжут, и впервые почувствуешь Ты боль впившихся в тело, туго затянутых верёвок и эту невыносимую судорогу онемевших и затёкших членов, которые нельзя расправить и вытянуть по желанию. Среди улюлюкающей и насмешливой толпы поведут Тебя на суд, как злодея, как бродягу больших дорог, захваченного глухой ночью на месте преступления.

Вот поставят Тебя пред судом первосвященническим, пред судом лжецов и клятвопреступников, которые уже давно забыли, что такое правда. Какое дело им до правды! В их сердце только злоба и мщение! Кругом не увидишь Ты ни одного приветливого лица, ни одной ободряющей улыбки, ни одного сочувственного взгляда! На этих хмурых, злых лицах уже заранее написан Твой смертный приговор. И когда продажные лжесвидетели будут обливать Тебя грязью клеветы и лживых обвинений, Ты принуждён будешь молчать, потому что ни одному Твоему слову всё равно не поверят. Ведь им не нужно Твоё оправдание. Им нужна Твоя смерть. Они сами прекрасно знают, что то, что они делают, называется не судом, а судебным убийством невинного человека, и что они не судьи, а разбойники, трусливо спрятавшиеся под маской судей и из боязни народа и власти желающие придать задуманному ими убийству вид судебной законности. Но что до того?! Для них позволительно и хорошо всё, что только служит к достижению их гнусных целей!

А эта толпа пресмыкающихся прислужников, которые совсем не понимают, в чём дело, и ищут только случая угодить своим господам! Они знают только одно, что в их власть отдан беззащитный человек, который неприятен их повелителям, и что всякая жестокость, всякая злобная выходка, самая бесчеловечная, направленная против Него, останется безнаказанной и может лишь вызвать милостивую улыбку их господ. И разнуздываются жестокие инстинкты, начинаются побои. Вот тяжёлая, жестокая рука с размаху опускается на Твоё лицо, и сразу ошеломляет боль и сила удара. А там ещё новые удары, ещё сильнее, ещё больнее.

Они свирепеют всё больше и больше, они пьянеют от своей жестокости, не встречающей отпора, и вид беззащитного страдальца, молчаливо, кротко, без упрёка переносящего их удары и издевательства, только возбуждает их бешенство. Они плюют Тебе в лицо, закрывают Тебе глаза и, ударив по щеке, со злобной насмешкой спрашивают: «Угадай, кто Тебя ударил?»

Смотри дальше: вот новый суд над Тобою – суд римского проконсула. Да, римский суд славится своею законностью, но эта законность не для Тебя. Можно ли соблюсти законность, можно ли правильно вести судебное разбирательство в этом море беснующихся людей, в этом вихре слепой, нерассуждающей ярости?! Взгляни на эти возбуждённые лица, вспотевшие от духоты и давки, на эти взлохмаченные космы чёрных волос, слипшихся от пота, на эти выкатившиеся из орбит, горящие ненавистью глаза, в которых уже не осталось ни мысли, ни человеческого чувства, а только безумная злоба. Взгляни на этот лес поднятых костлявых рук со скрюченными пальцами, которые готовы, кажется, взять Тебя за горло и задушить, на эти открытые пасти, сведённые судорогой хриплого крика. Ты слышишь этот вой и рёв? Слышишь, что они кричат?.. «Распни, распни Его!» И это те, которые ещё так недавно восторженно кричали Тебе: «Осанна!» Что сделалось с ними? Откуда эта ненависть, эта бешенная злоба?! За что? Что сделал Ты им дурного? За какое доброе дело Твоё они так возненавидели Тебя и требуют Твоей крови?

Ненависть всегда тяжела для чуткой души, для любящего сердца. Но такая слепая, беспричинная ненависть, которую нельзя умиротворить никакими оправданиями, никакими силами кротости, смирения и любви, такая ненависть ужасна. А когда ею загораются люди, люди облагодетельствованные Тобою, люди, за которых Ты готов душу положить, тогда она становится почти непереносимой.

И вот пресловутый римский суд, гордящийся своею законностью, после немногих жалких попыток соблюсти хотя бы некоторый вид судебного разбирательства и сохранить хотя бы наружное своё достоинство, отступает позорно пред этим бешенным напором криков, угроз и яростного возбуждения. Ты осуждён на бичевание. А Ты знаешь, что это такое? Видал ли Ты когда-нибудь этот римский кнут с костяшками и железными когтями для наказания преступников? Каждый удар рассекает кожу и вырывает клочья живого мяса, оставляя глубокие рубцы и раны, не затягивающиеся и не зарастающие в течение всей жизни.

Но им, Твоим мучителям, этого мало. Жестокость пытки они усиливают издевательством и насмешками. Они одевают Тебя в старую рваную багряницу, которая должна изображать царскую порфиру, ибо в их глазах Ты – самозванец, объявивший Себя царём Иудейским. Вместо скипетра они вкладывают в Твои руки простую палку, а вместо царской короны надевают на голову венок из тёрна. Они кланяются Тебе: «Радуйся царь Иудейский!» - и вместе с этим насмешливым приветствием Твоим же скипетром они бьют Тебя по Твоей короне, терновому венку, отчего десятки колючих игл острыми жалами впиваются в Твоё тело и капли горячей крови тонкими струйками бегут по лицу!

Наконец – приговор суда, возмутительный, несправедливый: «Да будет распят!» На Тебя, избитого, измученного наваливают тяжёлый крест, на котором совершится Твоя казнь. И сгибаясь, спотыкаясь и падая под этой непосильной тяжестью, Ты должен нести его по пыльным улицам, среди злобно-торжествующей, зубоскалящей толпы на место Твоих смертельных страданий.

 И вот, конец… Мучительный, тяжёлый, невыносимый… Позорная казнь через распятие, которой подвергают провинившихся рабов и муки которой Ты не можешь даже вообразить Себе. Острая боль от гвоздей, пронзивших руки и ноги в самых чувствительных местах; боль мускулов и сухожилий, разрывающихся под тяжестью висящего на них тела; жгучая боль воспалённых гангреной, точно огнём горящих, страшных, рваных ран… Нет, представить это невозможно… А эта невыносимая, глухая, сосущая тоска около сердца от прилива крови, эта судорога, сводящая пригвождённые члены, эта нестерпимая, палящая предсмертная жажда!..

Подумай, куда Ты идёшь и на что Ты решился? Хватит ли у Тебя сил на то, чтобы вытерпеть всё это до конца? А если нет? О, каким позором покроешь Ты Своё дело, если в последнюю минуту дрогнет Твоя решительность, Ты уступишь человеческой слабости и изменишь тому, для чего жил и чему служил!  И как правы будут Твои слабые ученики, усомнившиеся в своём Учителе и разбежавшиеся от Него при первом тяжёлом испытании! Так не лучше ли уступить заранее или даже не уступить, а только немного уклониться в сторону, уклониться от мук, уклониться из осторожности, из благоразумия, из желания пользы Твоему же делу?!

И для кого страдать? Кого Ты думаешь спасать? Этих беснующихся людей, которые осудили Тебя на распятие? Этих лжецов, этих клятвопреступников, которые оболгали Тебя? Этих безумцев, которые уже за одну проповедь любви возненавидели Тебя? Да разве они стоят того? Разве стоят они хоть одной капли невинной крови, одного вздоха, вырванного мучением страдающего за них человека? О, нет… Они не заслужили этого, и благодарности не жди от них. Оставь их в покое! Оставь это свиное бесноватое стадо! Ведь всё равно: их нельзя спасти… Они скорее бросятся с крутизны в пучину на верную гибель, но за Тобой они не пойдут…»

И приснилось мне: будто я беседую с нашим Президентом на «ты». Я говорю ему:
- Безумец! На что ты решился? Ведь про тебя говорят, что ты, по сути, сатана.

- Кто так говорит?

- Да все страны мира. Что ты скажешь на это?

- Кому?

- Русскому народу. А?

- Людям, которые если так говорят про меня, я отвечу: товарищи, вы все слепые!

Его ответ меня удивил. Так, что я даже проснулся.

Я говорю «проснулся», то есть увидел, наконец, что я живу неправильно. Но, однако, библейское толкование, сделанное художником Средневековья на полотне красками, я высоко ценю – как Истину, благо жить надо с Богом, а не с Сатаной, который говорил, что жизнь без Бога – это есть хорошая самодостаточность; но она была, ведь, только у одного человека на земле – у Иисуса Христа; хотя, впрочем, и Фридрих Ницше говорил о своём сверхчеловеке Заратустре, как о человеке самодостаточном. Никак! Ведь на земле, после того как первые люди пали, самодостаточности не может быть вообще. Какие, к чертям собачьим, самодостаточность и сверхчеловеки, когда люди зачастую ниже животных?!
И кто, выходит, Ницше? – Слепота духовная.
И кто, выходит, Ленин? – Слепота духовная.
И кто, выходит, Горбачев и Ельцин? – Слепота духовная.

И вот теперь я стал искать Правду в книгах святителя Игнатия (Брянчанинова). И что же? Читая его книги, я целовал страницы его. Вот одна из таких страниц.

«До падения человека тело его было бессмертно, чуждо недугов, чуждо настоящей его дебелости и тяжести, чуждо греховных и плотских ощущений, ныне ему естественных. Чувства его были несравненно тоньше, действие их было несравненно обширнее, вполне свободно. Облечённый в такое тело, с такими органами чувств, человек был способен к чувственному виденью духов, к разряду которых он принадлежал душою, был способен к общению с ними, к тому Боговиденью и общению с Богом, которые сродни святым духам. Святое тело человека не служило для сего препятствием, не отделяло человека от мира духов. Человек, облечённый в тело, способен был для жительства в раю, в котором ныне способны пребывать одни Святые и одними душами своими, в который взойдут и тела Святых по воскресении. Тогда эти тела оставят в гробах дебелость, усвоившуюся ими по падении; тогда они соделаются духовными, даже духами, по выражению преподобного Макария Великого, явят в себе те свойства, которые им даны были при сотворении. Тогда человеки снова вступят в разряд святых духов и в открытое общение с ними. Образец тела, которое вместе было и тело и дух, мы видим в теле Господа нашего Иисуса Христа по Его воскресении».

И я, читая моего любимого святителя, воскликнул:
- Батюшка, возьми меня к себе!

И он ответил:
- Рано! Ты ещё слепой, сын мой!

- Неужели, - ответил я святителю, - я всё ещё похож на евреев?

Он мне ничего не ответил. И тогда я спросил решительно:

- Батюшка! Русский я или еврей?

И, наконец, слышу:

- «Слепые» - это понятие, если и касается евреев, конечно, да, они зато и прокляты, что «своего» распяли на кресте; но их духовная слепота в том, что эти же евреи кричали: «Осанна!»

- Ты понимаешь меня, Демитрий?

- Не совсем. Ведь я тоже слепой. Я всё ещё школьник!

- Тогда я тебе, как школьнику, объясню. Может ли человек видеть, как течёт Время, Время, которое скрывает много вещей от простых глаз: например, что такое пути? Пути – это, ведь, не только протоптанные на земле тропы, но и в небе, да и в умах философов есть пути?!

- Нет. Я честно говорю, что такие пути, батюшка, я не вижу. Я – для этого – всё ещё слепой!

- Но, сын мой, есть ещё вот и такое зрение: оно даётся лишь Разуму совершенному, управляющему Ангелами воздуха, воды и света. Понимаешь, про Кого я тебе говорю?

- Про Бога, так?

- Да, про Бога. И понятие «духовная слепота» - оно как раз именно такое, что люди кричавшие «Осанна!», закричали: «Распни! Распни Его!» Ты понимаешь, почему они так кричали?

- Потому что они жиды. Правильно?

- Правильно. Но, однако, какая разница у евреев с жидами?

- Вот это трудный для меня вопрос, батюшка.

- Ответа у тебя нет?

- Нету.

- Объясняю тебе как школьнику: евреи создавали мир благодати между всеми народами, а жиды её, эту благодать, разрушали; евреи, расселяясь по странам Земли, создавали Интернационал, а жиды его проклинали; евреи ненавидели Гитлера, а жиды его приветствовали; как пример этому – сам же Адольф Гитлер, который, сжигая евреев в концлагерях, и сам был жид, причём пейсатый; а пейсы – это есть то, что отличает их, евреев, от жидов, сын мой.

Это объяснение святителя мне так понравилось, что я закричал:
- Тогда: «Да здравствуют евреи! И будут прокляты жиды!»