Чломма. Глава пятая

Рэйми оказался толковым проводником. Он задолго мог предсказать расположение стоянок изолятов. Знал, где искать водные кратеры.

Тысячи лет эти места были укрыты ледником. А затем талая вода проела в известняке узорные канальцы и трещины. Выточила плоские платформы. Они шагали по этим мостовым, перепрыгивали расщелины. Разбивали ноги о кочки и застревали сапогами в каменных розетках.

Кое-где землю покрывала скомканная отклейкой кожа Чломмы. Она становилась толще по мере приближения к голове. Ильс выяснил, что на вкус кожица напоминает сырой куриный фарш и вполне может поддерживать его на ногах.

Вскоре карровые поля кончились, и они ступили в зелёную зону. Здесь уже текли ручьи, росли ягодные кусты, встречались грибницы.

Неделю в пути Рэйми почти ничего не ел. Утверждал, что ему это не нужно. Отключать чувство голода он научился, как только попал в пустоши. Он прекрасно помнил, как это произошло. Но не мог объяснить, почему не услышал мыслей Анчисс, когда та решила увезти его. Не мог её прочесть.

Может, там и читать было нечего, решил Ильс, и Рэйми был благодарен ему за эту мысль.

Ильс никогда не работал с детьми. Он заворожённо наблюдал за ребёнком со смесью жалости и научного интереса. Травма Рэйми расцветала подобно хищному цветку, когда он слышал имя Анчисс. Цветок этот годами пожирал его едва сформированную психику.

Об изолятке он говорил «эта». Совсем как жители пустошей, говорящие о богине Чломме. Анчисс стала для Рэйми таким же сверхсуществом. Тем, от кого зависело выживание и тем, кто доставлял немало боли.

Днём они топали вперёд. Ночью жгли биосою и отсыпались. Ильс продолжал записывать в потрёпанный альбом повесть о своих похождениях. Рэйми показывал ему свои воспоминания из раннего детства.

Цанти была хорошей матерью. Не слишком тревожной и не слишком отстранённой. Она дружила с сыном в свойственной ей неподражаемой манере. Финн катал его на ховере, усадив перед собой. Ручонки Рэйми едва дотягивались до руля. Отца Рэйми помнил слабо – лицо его было кашей цветных пикселей. Выглядело это жутковато, особенно, когда Финн приближался и целовал сына в лоб.

Очертания каменных рук, сложенных в мудры, показались вдалеке на девятый день похода. Ильс едва узнал в них главные ворота Каданса. Катастрофа основательно потрепала изваяния. Несколько пальцев откололось. Сакральные знаки, оберегавшие город, превратились в пошлые жесты. Жартовский горько усмехнулся.

Каждый час пути добавлял пейзажу новые удручающие детали. От частокола небоскрёбов остались лишь редкие уцелевшие здания. Перекошенные, изуродованные.

В лучах солнца угадывалась плёнка защитного купола. Перегоревший во время отклейки кордон активировали.

«Стало быть, в городе восстановили нечто близкое к порядку», – обнадёживал себя Ильс. Он почти не чувствовал усталости благодаря дэфре. Но с ужасом предвкушал: последствия многодневного похода навалятся на него вместе с ломкой, когда он захочет слезть с убийственного желе.

– Она там, – прозвучал в сознании голос мальчика, – мы совсем близко!

За эти дни Жартовский привык к малышу и чётко видел его мыслеобразы. Но от картинки, сверкнувшей в уме на сей раз, он поспешил отгородиться. Вид больной и измученной Цанти, лежащей на каких-то драных циновках, вызвал такой мощный спазм в теле, что стало трудно дышать. Живота у неё больше не было.

– Что с ней? – через силу спросил Ильс ребёнка.

– Маме плохо, – последовал лаконичный ответ.

К вечеру обнаружилось, что на подступах к Кадансу раскинулся огромный палаточный лагерь.

Ночью они с Рэйми ступили на территорию выселок. Здесь обретались городские аллергики, выдворенные за периметр столицы. Раскрывшие себя изоляты. Исторгнутые городом отбросы, без навыков выживания. Люди потерянно шатались от шатра к шатру, будто только очнулись после долгого наркоза. Они зависли в междумирье, не нужные цивилизации и чужие для пустошей. Те, кто не впал в прострацию, были озлоблены. Между ними то и дело вспыхивали драки за еду.

Ильс всматривался в измятые лица и всё искал глазами Охэнона. Не могла какая-то отклейка сломать такого богатыря. Конечно, он жив.

На Жартовского с ребёнком никто не обратил внимания. Они прошли сквозь палаточный город, точно невидимые. Приблизились к городскому порталу. Ростовая панель экрана потрескалась, но идентификатор уцелел. Чёрное зеркало моргнуло, озарилось сетью помех. Возник дрожащий портрет.

Ильс не узнал себя на голографии. Это было лицо незнакомца с широко распахнутыми наивными глазами. Снимок из Центра подготовки на Земле. Под анкетными данными горел жёлтый статус «пропал без вести». Система нашла и Рэйми. Его аватар был узнаваем ещё меньше. За два года ребёнок вырос и полностью трансформировался. В его профиле мерцал красный статус «признан погибшим». Портал тренькнул, в защитной плёнке кордона образовалась арка.

Внутри на Ильса тут же накинулось двое пограничников, вооружённых плазмабластерами. Молодой высоченный танандец придержал его за локти. А древний дед, явно землянин, прислонил к шее чёрный цилиндрический прибор. Ильс отвык видеть старость и изумлённо разглядывал пожухлое лицо солдата. Укол! На экранчике устройства мигнул зелёный индикатор.

– Цивил, – коротко бросил старик.

Жартовский дёрнулся и смахнул с шеи капельку крови:

– Эй, я не подписывал согласия ни на какие анализы! – он попытался заслонить собой Рэйми, но ребёнок совершенно не интересовал бойцов.

– Вашего согласия не требуется! – хмуро пробасил дед в камуфляжной форме. – Проверка обязательна для всех совершеннолетних, прибывающих в город.

Ильс оглядел пейзаж.

Так называемый город едва ли напоминал прежний Каданс. Бомжеватого вида пристройки и навесы мостились к скособоченным домам. Холмы плоти Организма прорвали узорчатую плитку, выворотили коммуникации и торчали посреди улицы, напоминая подкожные гнойники. Несколько усохших отмирающих щупалец Чломмы тянулось вдаль над головой. Держались они на жилах и молитвах. Под ногами хрустели осколки.

– На что меня проверяли?

– На аллергию. Видели толпу снаружи? – сердито откликнулся боец с белыми кустистыми бровями и ненавязчиво поправил кобуру на поясе, – вы свободны.

Второй помоложе оказался более любопытен:

– Что с вами приключилось? Вы цивил, но прибор показывает, что гелей у вас в организме не было страх как долго!

– Это страх какая долгая история, – Жартовский взял Рэйми за руку, – если мы свободны…

Их не удерживали.

Над площадью висел мрачный запах гнили.

«Уж лучше бы они обрубили дохлые щупы», – с болью подумал Ильс.

Атмосфера в столице царила гнетущая. По улицам разгуливали солдаты, увешанные оружием, как ёлки украшениями. Все они были в серой форме земных глобальных войск. На стенах пестрели агитплакаты с абсурдными лозунгами: «А ты уверен, что твоя жена не изолят?» или «Мама с папой не пьют гелей? Обратись в центр соцзащиты!»

Откуда мама с папой должны взять гели, плакат умалчивал. Ситуация прояснилась, когда Ильс вышел из хлипкого фанерного тоннеля, укрывавшего прохожих от стройки. Он уткнулся в спину мрачному гражданину в зимнем ватнике. Несмотря на обычные для сухого сезона двадцать градусов выше ноля, того трясло и знобило.

– Вы семьдесят восьмой. Они сказали, примут только сорок. Остальных – завтра, – с мукой в голосе пожаловался он.

– Так чего же вы ждёте? – спросил Жартовский без изысков.

– Ну, знаете ли! – с ненавистью воззрился на него человек. – Я буду стоять! Подожду! Завтра буду первый.

Ильс огляделся. Дальше, насколько хватало глаз, змеилась очередь. Он стал пробираться сквозь озлобленных ожидальцев.

– Эй, свалил отсюда, это моё место!

– Крыса! – шипели со всех сторон.

Вдали Ильс разглядел сферический шатёр. Над ним торчал флаг с голубым и оранжевым инь-янем. Туда, под логотип Цогмы, остервенело стремилась очередь.

«Пункт выдачи гелей!» – догадался Жартовский. Великое стояние за государственной порцией флегмы и цоджа.

Собрав гущу проклятий, Ильс и Рэйми с трудом протиснулись к краю толпы.

Чломма, когда-то делавшая этих людей пассионариями, учёными и созидателями прогресса, теперь делала их просто больными, жаждущими лекарства. Она невозмутимо висела над нулевым километром, будто раздумывая о следующем шаге. У древнего существа было много времени. В отличие от людей Каданса. Видя их похмельные зеленоватые лица и трясущиеся руки, Ильс с горечью думал, что им только и остаётся домучивать свой короткий век в таких очередях.

Вдруг Рэйми сорвался с места и побежал. Он нырнул в переулок между двумя массивными жилыми корпусами. Дома были разрезаны землетрясением пополам. Внутренности ярусов просматривались, как у слоёного торта в разрезе. Типовые апартаменты с балконом и телестенкой превратились в прибежище бездомных.

Рэйми петлял меж ягодных кустарников. Он бежал, а белые ягоды с хлопками лопались у него под сапогами. Жартовский еле поспевал следом. Они резко затормозили около вывески отеля «Калабрия». Некогда помпезный центральный вход был занавешен грязной полиэтиленовой шторкой.

Внутри стоял чад и вонь готовки. Орали какие-то дети. Деловито сновали мужики с автоматами. Рэйми влетел в один из номеров без двери. Припал к куче тряпья в углу.

Ильс не слышал, что он ей говорил. Только жалобное «ыыы...» и такой знакомый шёпот. Мальчик отсёк канал их ментальной связи. Это было между ним и его матерью.

Жартовский не решался приблизиться. Боялся увидеть изуродованное лицо, боялся, что от неё ничего не осталось.

«Дошли», – подумал он, прислонился к стене и осел на пол.

Ребёнок хныкал, Цанти плакала, Ильс не мешал. Лишь осторожно посматривал на то, как они сплелись после невообразимо долгого расставания. Время шло, и они медленно успокаивались.

– Эй, – позвала она слабым голосом, – иди к нам…

Ноги не держали. Он подполз, лёг рядом и обнял их. Нащупал её спину под ворохом одеял. Цанти почти растаяла. Под рукой Ильса оказались кости дистрофика. Длинные косы были срезаны до плеч. Но это была она.

– Не надо было мне тогда тебя бросать в пустошах, – пролепетала Цанти и подняла на него зарёванные глаза. Радужка почернела и полностью слилась со зрачком.

– Ага. А мне не надо было работать на долбаную Цогму, – срывающимся голосом ответил он.

Она ласково улыбнулась и лицо её просветлело:

– Идиот... ведь тогда мы бы никогда не познакомились.

– Ты не ранена? У меня есть кое-что, тебе станет лучше, – он достал последний флакон дэфры.

Цанти жадно вцепилась в пробирку и выпила её одним махом. На губах её образовалась алая плёнка.

– Как ты нашёл его? – затрясла она Ильса, ожив. – Как ты сделал это, котлован тебя забери, Жартовский! Мы искали Рэйми два года!

– Тише, Цветочек, – успокоил он бианту, – я же говорил, что эпизодически успешен. Похоже, нам посчастливилось наблюдать один из таких эпизодов.

– Если ты мне снишься, я проснусь и убью тебя!

– Ну и чем закончилась твоя предыдущая попытка?

Они долго перешёптывались, а Рэйми уснул, лёжа между ними. Цанти нервно гладила волосы сына. Сбивчиво говорила, озираясь, будто ждала удара, то и дело теряла мысль.

– Мелкого больше нет. Я потеряла его в день, когда добралась до города. Шла несколько дней. Ползла. Военные приняли меня за изолятку. Сканер на вратах был отключен… Я думала, ты мёртв. Я думала, сама не доживу до утра после этого.

Кшатра почти полностью уничтожена. Горстка моих людей оккупировала эту гостиницу. Цогма устроила пункты выдачи гелей для бывших служащих. Мы только и можем, что воровать их запасы, лишь бы выжить. Это крохи. Посмотри на меня Ильс, я съезжаю с катушек...

– Я рядом. И не дам тебе съехать с катушек. Съеду вместо тебя, если окажется, что кто-то должен.

Её колотил озноб.

– Мне перепадает стакан цоджа раз в три дня, и тогда я могу ходить. А если везёт на флегму, то могу думать, – Цанти ускоряла речь, комкая слова. – Дэфра – хуже, чем молотом по голове. Не больно, но глупо–глупо. Она здесь большая редкость. Почти всю забирают силовики с Земли.

Жартовский вздрогнул, узнав «глупый-глупый» характерный для пустошей говор. Цанти под дэфрой превращалась в свою сестру, и это было отвратительно.

– Откуда здесь земные военные? – спросил он осторожно.

– Земля присылает новые отряды миротворцев каждую неделю. Спасительная миссия, – с презрением выплюнула она. – Они захватили власть, Ильс. Ходят слухи, Лео Варрич мёртв, но точно никто не знает. Теперь тут заправляет глобальное земное правительство. Так говорят. Из моего положения видимость так себе, – она закашлялась.

– Надо выбираться отсюда.

– Они вывезли с планеты только элиту. Избранных. Ни на Марсе, ни на Земле нет свободного места для беженцев. Эвакуацию остановили.

– Говорят, многие кантуются на орбитальной станции…

– Предатели! – прошипела Цанти. – Настоящие танандцы не бросили Первоматерь. Мы остались здесь, рядом с ней! Даже теперь! Хотя город стал той же пустошью. С той лишь разницей, что изоляты знают как в ней выжить, а мы нет! А этот кошмарный звон, ты слышишь его? – Цанти спрятала голову в тряпье и застонала.

Жартовский похолодел. Никакого звона он не слышал, а галлюцинации очень плохо поддавались лечению без гипнокамеры.

– Цанти, посмотри на меня! О чём ты?

– Они привезли ультразвуковые установки с Земли, – через силу проговорила она. – Мы с биантами называем их звонари. Хотя с какими биантами, – она всхлипнула, – теперь мы никто. Мы больше не чувствуем Чломму. Звонари глушат её вибрации. Я больше не знаю, как она себя чувствует! Я глохну…

Он молча гладил её по голове.

– Мы с изолятами поменялись местами, – продолжила она, когда отдышалась, – ты ведь был у них, так? Ты почувствовал, как они активизировались? Теперь у них нет приступов, Ильс. Нет приступов! А мы, те, кто слышал Чломму, глохнем от невыносимого звона…

– Теперь понятно, – начал было Жартовский и оборвал себя на полуслове. Ему стала ясна причина аномальной активности Анчисс.

– … Может, ты был прав. Надо было бежать, когда мы ещё могли, – приговаривала Цанти. Она забилась в угол, обняла колени и мерно раскачивалась из стороны в сторону.

– Шшш… – он прижал её к себе. Рёбра под грязным балахоном выпирали, как струны открытого рояля. – Я помогу тебе. Просто будь здесь, хорошо?

– Не уходи, мне страшно.

– Я принесу тебе гелей, – сказал он единственное, что могло её убедить, – я найду их, ты снова её почувствуешь.

– Это невозможно, Жартовский…. – она снова зашлась кашлем и прижала ко рту скомканный платочек. – Чломма больше не даёт гелей, все станции добычи брошены. Креаторы пытались. Слишком сильная боль. В пунктах выдают мизер, который только дразнит… Где ты их добудешь?

«Понятия не имею!» – подумал он.

– Привести сюда Рэйми тоже было невозможно. Но я это сделал, так?

Она дергано подоткнула одеяло спящему ребёнку.

– Сделал.

– Верно, – он встал и покачнулся от головокружения. Поправил рюкзак, который прирос к спине за дни похода из пустошей. – Сделал, потому что ты – кто? Ну, скажи…

– Твоя девочка, – улыбнулась она так ясно, словно вспомнила лучшее, что с ней случалось.

– Точно, моя, – произнёс он, отводя глаза.

– Ильс?

– Я здесь.

– Пожалуйста, будь осторожен. Ты выглядишь как аллергик. Я видела Охэнона на Октановой площади. В петле. С табличкой «Смерть изолятам».

 

***

 

Зудящая вина подгоняла Жартовского шагать быстрее. Он нёсся по раздолбанному городу и высматривал признаки станции добычи. Узнал её по колючей проволоке, ядовито-жёлтым запрещающим знакам и голограммам с черепом и костями. Земляне явно перестарались с театром безопасности.

Он протиснулся меж заграждений. Стал рыскать между плит, перекрытий и руин. Лишь час спустя наткнулся на ржавеющий фуникулёр у входа в подземный тоннель. На удачу дёрнул рубильник, и спуск озарился морковным светом. Он полез вниз, срывая о рельсы мозоли на ладонях.

Станция была подтоплена, под мясным потолком мостились погнутые металлические укрепления. Чломма пыталась сжаться и зарастить искусственные проходы. Давление превратило титановые балки в загогулины. Лампы мерцали, нагнетая жуть.

Ильс долго плутал в тесных лабиринтах, напоминавших кишечник. Чудом набрёл на отсек добычи. Сотни капсул мостились по обеим сторонам коридора. Двери их были распахнуты. Повсюду валялась брошенная аппаратура. Несло плесенью.

Он шагнул в первую попавшуюся капсулу. Отогнул истерзанный кожаный полог кокона. Край был отодран от мякоти, торчал гигантским заусенцем. Как видно, последний креатор выбирался из ложа в спешке, не выдержав боли сопряжения с Чломмой. Крючки для спецкостюмов пустовали.

Следуя безумному порыву отчаяния, Жартовский залез внутрь как был, в простом комбезе.

Кокон неожиданно нежно обволок его, оставив свободной лишь голову. Ильс почувствовал себя гусеницей, что готовится стать бабочкой. Он протянул пальцы к выемкам. Туда, где находились резонаторы.

О, Ильс прекрасно знал технологию сопряжения нервной системы с Чломмой. Клиенты описывали ему этот процесс сотни раз. Пальцы помещаются в выемки, нащупывают выступающие шарики металлических резонаторов. Мысленная команда произвести сопряжение и... вот оно.

Жартовский не ожидал, что контакт произойдёт без спецкостюма и действовал безо всякой надежды. Но подушечки пальцев лизнул ток. И тут – зрение отключилось. Моментально, словно в отсеке добычи погас свет.

Его закаруселило в водовороте сверкающих искр. Он понял – то были сотни тысяч креаторов, прошедших через Чломму. Она помнила их всех. Бережно хранила слепки их личностей внутри себя. Каждый светящийся шар имел свою плотность и аромат – уникальный, как энергетика человека. Чломма знала их лучше, чем они сами.

Поток нёс его выше, вестибулярный аппарат колбасился в истерии. Светящиеся шарики сформировали коридор и тот начал сужаться. Расщелина стиснула его тело, подкатила тошнота. Он сдержался и попытался расслабиться.

Сочное упругое тепло обхватило его и понесло глубже. Крохотным участком сознания он припомнил: акцептор должен не рассказывать ей о внешнем мире. Но слушать истории о её вечной жизни. Границы его личностной капли таяли и растворялись в ментальном океане Гиперорганизма. Чломма была беспредельна. И фантастически красива.

Удар. Затылок обожгло болью. Ильс снова был оголённым ребёнком с незаросшим родничком. В этот центр уязвимости вошла пика. Он был пронзён насквозь. В сознание потоком хлынули ужасающие картины.

Он наблюдал, как люди ожесточённо раскраивали плоть Чломмы. Пленённая собственными щупами, она была не в силах оторваться от планеты. А люди исступлённо резали, полосовали её кожу, чтобы добыть хоть каплю геля. Свёрла, пилы, тесаки...

Рты Высшего Организма распахнулись в агоническом крике. Люди не слышали – они продолжали кромсать. Чломма обрывала живые конечности, лишь бы прекратить эту муку. Рук у неё оставалось всё меньше. Мёртвые, отсечённые куски плоти жили в поле её внимания. Она чувствовала, как те переваривались в желудках людей. Гнили и кисли под дождём.

Жартовский превратился в орган восприятия. Стал тоннелем. Вся невыразимая боль Чломмы ехала через него громыхающим составом.

Неимоверным усилием он нащупал то открытое и восприимчивое, что осталось в ней после пережитого. И послал в центр её сознания мысль о прощении.

«Я прощаю людей за то, что они со мной сделали»,– подумал Ильс. Эта мысль вирусом поселилась в сознании Организма. Стала их общей мыслью. Чломма была мудра. Чернота начала отступать. Ильс удвоил внимание на всепрощающем импульсе. Боль постепенно начала притупляться, а картинки пыток – сереть и блёкнуть.

«Я позволяю людям быть такими, какие они есть», – подумал он, и эта мысль размножилась и превратилась в многослойную голограмму в сознании Чломмы. Она восприняла её не на словах, но телесно. Боль понемногу смягчалась, её место занимало разочарование. Чломма ничего не ждала от людей. Но и не была готова к такому обращению.

Жартовский погладил шарики резонаторов онемевшими ладонями и погрузился глубже.

В разуме Чломмы было всё. Безграничная картотека произошедшего и возможного будущего. В том числе и он сам. Человек, умевший настраивать чужую психику, как музыкальный инструмент. Он нашёл в рядах её базы памяти себя и распахнул створки образа.

Это было против правил поведения акцептора, но весь их контакт изначально был против правил.

Его крошечный тридцатилетний жизненный опыт был поглощён Чломмой в долю секунды. Теперь она знала, как управлять своими реакциями и менять убеждения.

Естество её в благодарности обняло человека. Картинка тут же переменилась. Жартовский оставался принимающим тоннелем. Но теперь сквозь него текли не картины о боли и страдании. А восхитительные моменты единения с людьми. Годы радостного слияния с цивилизацией, которую Чломма успела полюбить и сделать частью себя.

Ильс видел новорождённых, лежавших на её отростках в момент первого вдоха. Видел всех растворённых в её котлованах. Он видел, как энергия умерших гелями перетекает в живых. Все люди говорили с ним. Каждый хотел поведать свою историю. Те начинались задолго до рождения и не заканчивались после смерти. Вплетались в единую канву мироздания. Истории были разными, но все они были об одном. Чломма рассказывала о себе, Ильс внимал.

Он видел жизненный цикл её родной планеты. Там были тысячи ей подобных организмов. Каждый, вырастая, покидал дом в поисках пищи и коммуникации. Чломма была молодым созданием, но далеко не бессмертным. Впереди ей грезились другие миры. К ним она, не повторяя прежних ошибок, уже не будет так крепко привязываться.

Ей было страшно одиноко. Поколения людей, выросшие на её теле, не могли заменить существ родного вида. Она алчно глотала энергию от общения с человечеством, но то были попытки укрыться носовым платком как одеялом.

Ильс переполнился состраданием. Плавно оно трансформировалось в неодолимое желание помочь. Высший Организм заставлял быть с ним целиком и полностью. Эмоционально, телесно, умственно. Вытягивал на поверхность нерастраченное тепло. Ни в кого и никогда он не погружался так глубоко и не включался так самозабвенно.

Тайны Чломмы проходили сквозь него, а он обнимал их всей своей сутью. В глубине гиперсознания забрезжила радость. Трепетное предчувствие. Она ощущала себя понятой и имеющей право на существование.

Теперь они полностью слились. Жартовский отплывал всё дальше от берегов самосознания. Забывал, кто он есть и кем был.

Вдруг он почувствовал пульсацию. Кокон ритмично сдавливал его, калейдоскоп вселенных засверкал перед глазами. Чломма закончила расширяться и теперь сжималась, и он вместе с ней. Изображение постепенно начало тускнеть и отдаляться.

Он пережил тысячелетия и с трудом вспомнил своё имя, когда открыл глаза.

Выпростал своё тело из кокона. И обомлел. Комбинезон растворился вместе с тонким слоем ороговевшей кожи. Он был розовым и мягким, точно младенец. Организм отпустил его в последний момент, нехотя. Ещё немного и он бы начал таять и оплывать, как труп в котловане.

В ячейке под раструбом пузырилась целая лужа оранжевого геля. В подсобке Ильс раскопал под горой хлама годную форму креатора. Усмехаясь, со скрипом напялил её – по полному праву. В той же кладовой он нашёл пятилитровую склянку и бережно собрал в неё цодж. Лишь тогда он позволил себе глоток. То был самый вкусный глоток за всю историю глотательного рефлекса.

 

***

 

Много ли останется от личности, если выкачать из неё всю фантазию? Высосать вакуумной трубкой энергию и оставить только инстинкт продолжать дышать? Жартовский предпочёл бы не знать. Но Цанти демонстрировала ему этот феномен каждый день.

Новая жизнь началась с просмотра квартир. Жартовский прошёлся по уцелевшим корпусам цифровой коммуны. Киборги, как самый рациональный пласт общества, покинули Каданс. По слухам, они теперь жили в Тамбале, к югу от скопления Карминовых холмов. Несколько жилых комплексов стояли опустевшими.

В роскошных пятикомнатных апартаментах с видом на ушедший под землю аквапарк Ильс нашёл два трупа. Судя по степени разложения, ребята только готовились к киборгизации. И повесились, как только Чломма начала отклеиваться. Он утилизировал тела в квартирном аннигиляторе мусора. И перевёз в новый дом Рэйми и Цанти.

Прошёл месяц после возвращения в цивилизацию. Жартовский всё чаще приходил к Чломме. Лабиринты её памяти казались бесконечными. Расходились словно корни древа вглубь почвы времени и безвременья. Горше и тоскливей становилось ему раз от раза, когда происходила разрядка, возникал цодж и сеанс заканчивался.

Гель позволял Цанти двигаться, говорить и даже временами изображать неврастеничную улыбку. Но все неподражаемые ужимки – Ильс перебирал их в памяти, как сокровища, в плену у изолятов, – растворились. Она больше не выдумывала сказок на ровном месте. Не играла словами.

Она разочаровывалась в себе, и наблюдать за этим было пыткой. Не отпускала от себя Рэйми ни на шаг, но не могла и быть рядом с ним без мучительной тревоги. Не знала, куда себя девать и о чём с ним говорить.

За ментальные проявления её биантской сущности отвечала флегма. Жалкие порции из цогмовских палаток активировали её на несколько минут. Ильс выстаивал в очередях целые сутки, лишь бы увидеть тень её прежней. Призрака, давно оставшегося далеко позади на линии времени. Мнимое родство душ оказалось заслугой гелей. Принять этот факт было выше его сил.

Каждый день без флегмы углублял раскол в её душе. Цанти рассказывала бессвязные истории, срывалась с плача на смех. Она стремительно тускнела и увядала, но наотрез отказывалась от терапии. Боялась, что техники Ильса сделают её изоляткой. Что она потеряет свой внутренний стержень.

Её преследовала навязчивая идея. Одна мысль третировала её, ела живьём и не давала спать. Она будила Жартовского по ночам и ревела:

– Я убийца, слышишь?! Я заставила Финна пройти сеанс в гипнокамере. А теперь он наверняка мёртв! Из-за меня. Если бы я вела себя по-другому, он не пошёл бы к тебе на промывку мозгов. Не стал бы проклятым аллергиком.

– Цветочек, – отвечал ей Жартовский, – как ты думаешь, у человека есть свобода выбора или события предопределены?

– Я… уже не знаю теперь. Не всё ли едино?

– Вот именно! Если мир развивается по заданному сценарию, он неминуемо ушёл бы в пустоши. Как бы ты себя ни вела. В том нет твоей вины. А если свобода воли существует, то он сам сделал свой выбор. И сам несет за него ответственность.

Цанти разучилась слышать не только Чломму. Но и любые разумные доводы. Соображала она с каждым днём хуже.

Ильс знал – психика бианты изувечена. Знал и то, что именно это его и привлекло в ней изначально. Странный узор её расстройства был завораживающе красив в свете излучения Чломмы. И оказался уродлив и жалок в свете изменившейся реальности.

– Послушай, летим на Землю! – повторял ей Жартовский, с каждым днём меньше желая её согласия.

– Нет. Хочу быть рядом с ней. Пусть даже я ничего не чувствую… Не хочу умирать на чужой планете.

Ноги ей обнесло нервической сыпью, она расчёсывала голени до крови, когда он заводил эту тему.

– Ты не умрёшь. Медицина на Земле не такая отсталая, как тут принято считать. Мы тебя починим! – говорил Ильс, уже не веря самому себе.

Его неодолимо влекло в Чломму. Со временем он перестал лгать себе, что погружается в неё только ради геля для себя и Цанти. Он не мог улететь с Тананды.

Во время этих сеансов погружения в мякоть Организма Ильс испытывал потрясающие откровения. Видел фрактальные картины происхождения и эволюции человечества, рождение и распад галактик и миров.

Всё преходящее, говорила Чломма. Единственное постоянство мироздания – перемены. Вселенные испаряются как роса. Даже трава, на которой лежат эти капли, завянет. Но однажды на её месте вырастет новая. Прими эту изменчивость, говорила она.

Цанти, конечно, чувствовала отдаление Ильса. Несмотря на звонарей, которых включали два – три раза в сутки, она оставались восприимчивой. Что и говорить о Рэйми-телепате. Для него все мысли Жартовского были написаны на лбу крупным разборчивым почерком.

Раз вечером Ильс засобирался на станцию добычи. Малыш преградил ему путь. Встал на пороге их нового дома и обнял Ильса за колени.

– Ты любишь мою маму? – прозвучало в голове Жартовского.

– Ох, парень, это сложный вопрос, – мысленно ответил он.

– Вопрос простой. Да или нет?

Он молчал.

– Если ты её любишь, то не станешь больше делать тех погружений, – продолжал детский голосок.

– Я добываю для неё гель, – выдал заготовленное оправдание Ильс, – без него она сходит с ума.

– Она сходит с ума не из-за гелей. Просто она такая. Это скоро пройдёт, обещаю! Не ходи больше в Чломму.

Жартовский в нетерпении попытался отделаться от ребёнка:

– Разве твой отец, креатор, не занимался тем же самым?

– Добытчики испытывают боль! Есть разница!

– Ах, так вот в чём дело! – деланно изумился Ильс. – Терпеть боль где-то ещё, кроме как рядом с ней, мне можно. А испытывать радость – нет? Почему, Рэй?

– Ты заставишь её плакать. Раз не видишь, ты слепой.

– Зато ты у нас слишком много видишь и знаешь! Никто не может заставить её плакать кроме неё самой. Остальное – манипуляция.

– Ты делаешь ей плохо!

– Плохо ей делает отсутствие гелей! Она зависима, парень. Химия организма, понимаешь? Потребности тела сильнее любых возвышенных чувств!

– Ты ошибаешься! – закричал малыш.

– Рэй, если я к ней не приду, она отклеится. Она мне так сказала. Мама этого не переживёт.

Это был запрещённый приём.

Руки мальчика бессильно опали. Он отошёл в сторону и пропустил Ильса. Сгорая от возбуждения и отвращения к самому себе, Жартовский снова отправился на станцию добычи.

Он не знал, воспринимал ли Чломму в моменты погружения как женскую сущность. Но знал, что любил её. Не той абсурдной недолюбовью, которая неизбежно сменяется собственничеством и ревностью. А любовью божественного толка, всепроникающей и неизбывной. Без ожиданий со второй стороны.

Прежде мир выдавал ему моменты безмятежности лишь по капле, обрамляя их месяцами тревог. Теперь концентрат счастья изливался на него водопадом. Каждый сеанс объединения психики с Чломмой завершался небывалым катарсисом, взрывом.

Тяга к ней возникала всё чаще и труднее поддавалась контролю.

В некий момент он перестал хотеть Цанти. Мог кончить, только если думал о погружении.

Оказывается, всю жизнь за его соитиями наблюдал мысленный контролёр. Он помнил: весь этот кайф – примитивная уловка природы. Вознаграждение за акт, ведущий к размножению.

Природа создавала иллюзию удовольствия, чтобы он размножился. Он прикидывался, будто хочет размножиться, чтобы стало хорошо. Ни капли правды во всём действе. Сладчайшие оргазмы оттенялись дурацким привкусом. Столько лжи ради кратких минут псевдонаслаждения, которое даже не было абсолютным. И рисковало быть полностью испорченным случайным касанием, посторонним запахом или даже мыслью!

Только внутри Чломмы он испробовал сорт телесного восторга без примеси обмана. В ней был свободен от вины. Перед брошенной на Земле Уной, перед садисткой из пустошей, перед маленькой бедной Цанти. Он перепутал всех женщин обитаемых миров с Чломмой.

Цанти любила Высший Организм, жила им с самого рождения. Но даже она не постигла всех его глубин. Даже она за всю жизнь не подошла к Чломме так близко, как удалось Жартовскому. Он гордился этим. Он стал жаден до Чломмы и не желал опошлять эту сверхсвязь ревностью обычного человека, пусть и бианты.

– Где ты берёшь цодж? – спрашивала она, исподволь его разглядывая.

Он всегда находил ответ:

– Меняю, ворую, достаю. К тому же я нашёл пункт выдачи для сотрудников Цогмы. Там нет таких кошмарных очередей, как на Октановой площади.

Цанти верила или делала вид. Ильса это уже не волновало.

Он подробно конспектировал в своей рукописи путешествия вглубь Организма. Раз за разом перечитывал эти отрывки, приходя в неимоверное возбуждение. Отныне его занимала только работа над повестью о танандских похождениях и общение с Чломмой. Остальное он считал вынужденным отдыхом между эпизодами реальной жизни.

Как-то вечером после очередного бестолкового секса Цанти вдруг поймала его руку и с ужасом воззрилась на пальцы.

– Жартовский, у тебя ногтей нет.

Он внимательно изучал потолочные трещины. Так внимательно, будто читал в них ответы на загадки мироздания.

Цанти с безумной надеждой вцепилась в него и затрясла:

– Что происходит? Ты должен мне сказать! Твоя кожа..! Ты растворяешься?

Ильс взял её руки в свои и посмотрел прямо в глаза:

– Послушай, без флегмы, я знаю, тебе видятся странные вещи…

– Мне не видится! Я не сумасшедшая! Ты растворяешься!

– Я. Не. Растворяюсь, Цанти, – по слогам произнёс он. – Вчера ты видела гримасы в очертаниях облаков, утром – лицо своей матери в зеркале. Тебе нужна помощь. Я могу помочь.

– Растворение… – бормотала она. – Раз творение, два творение, три...

Резко вскочила с кровати, схватила с полки банку геля.

Ильс привстал, дёрнулся:

– Не делай этого.

– Боишься? – взвизгнула она, поднимая банку над головой. – Куда ты постоянно ходишь и откуда берёшь цодж?!

– Какой ответ ты хочешь услышать?

Цанти завыла сиреной. Швырнула пузырь в окно. Тот с треском отскочил от бронированного стекла. Разлетелся в труху. Гелевая слизь заляпала пол абстрактным узором.

Жартовский замер.

– Ты в порядке? Не порезалась?

– Признайся! Признайся мне! А хочешь, – она вдруг дико захохотала, – хочешь, я тоже признаюсь тебе кое в чём?

– Это действительно тебе необходимо?

– Я нашла Финна! Да! Нашла его. Он живёт за кордоном. В лагере под городом. Я обещала, что приду к нему. Он мог умереть из-за меня в проклятых пустошах, ты понимаешь?! Я обещала, что никогда больше не сделаю ему больно…

– Ты всегда поступала наилучшим образом из доступных...

Цанти суетно принялась запихивать в пакет свои артефакты. Она каждый день приносила с улицы разноцветный мусор и сортировала его по цветам и категориям. Камушки, палочки, обёртки. Дохлые стрекозы, стекляшки и огрызки. Однажды притащила чью-то оторванную кисть. Она твердила, что разложит «элементы» в правильном порядке, и всё станет как прежде.

На шум прибежал Рэйми. Ребёнок в слезах метался за ней по комнате, пытаясь не то помочь, не то остановить.

Жартовский был не в силах на это глядеть. Он молча вышел из дома и отправился на станцию. Влез в свой любимый кокон и забылся на шесть часов, вместо четырёх обычных.

Он всегда ставил таймер рядом с дверцей капсулы и постепенно растягивал время процедуры. Выявлял, как долго мог пробыть внутри и не раствориться. Время это всё увеличивалось. Тело адаптировалось к погружениям, а Чломма берегла его, не желая терять.

Вернулся домой он под утро. Опьянённый эйфорией погружения, насвистывая, оттащил в сторону слайдер обесточенной двери. Общая комната была залита светом.

Открытая рукопись валялась на полу. Рядом лежал коммутатор Цанти. Над ним висела её голограмма. Запись была поставлена на повтор:

– Ты не виноват. Я всё сама! Ты не виноват. Я всё сама!

«Сама – сама – сама», – эхом запульсировало у Жартовского в висках. Голосочек повторял коротенькую запись. Он бросился к альбому. Принялся судорожно его перелистывать, будто ища себе оправдание. За то, в чём не был виноват.

Догадка пронзила его. Он сорвался и побежал обратно на станцию добычи.

«Не могла же она знать всеобщий земной язык настолько хорошо!» – колотилась в уме последняя спасительная мысль. Или всё же могла? Достаточно хорошо, чтобы прочесть имена своей сестры и своей богини. Понять, что Ильс с ними связывал.

Жартовский ворвался в отсек с капсулами и полетел вглубь станции. В самом тупике кишки коридора за пологом темнела тень.

Вопль защемило в спазмированных лёгких.

Он подскочил к таймеру и забегал пальцами по кнопкам. Тот был заблокирован. Отсчитывал сорок восемь часов. Сквозь полупрозрачную розовую мембрану Ильс увидел два тающих тела. Двое оплыли до неузнаваемости, почти слились воедино.

Плотину контроля сорвало. Ненависть к себе захлестнула его, затопила до краёв, полилась изо рта и глаз. На краткий миг он захотел последовать за ними. Ещё секунда, и голова его лопнула бы, испачкав мозгами креаторский отсек и кокон, растворяющий его семью. Тех, кого он забросил, словно ненужные вещи, погрязнув в Чломме. Но Жартовский слишком хорошо знал: ненавидеть себя смертельно опасно.

Тело всё решило за него. Из самосохранения оно перенесло ненависть на другой объект. На ту, кто была повинна в его помутнении. В припадке он стал рвать и грызть коконы. Кидаться на мякотные стенки, бесстрастно слушающие его вой. Жартовский орал, срывая голос. Клял Чломму за то, что она с ними сделала. За то, что она сделала с ним. Двое за пологом смотрели на него уже пустыми глазницами.

Горло наждачкой разодрал кашель. Совсем как в плену, когда на его шее искрил шоковый ошейник. А он всё пытался отползти от границы, которую преступил. Сердце зашлось в пароксизме. Он понял – это приступ. Хотел потрогать лицо, но руки отнялись. Его перекосило.

Содрогаясь и корчась, он очнулся на кушетке под ярким светом дневных ламп. Руки и торс облепляли датчики анализаторов. Человек в серой униформе пожал его вялую, как варёный осьминог, ладонь:

– Отличный результат, доктор Жартовский! Тестирование завершено!

 

Эпилог

 

Резкий запах антисептика. Гул в ушах. Стеклянная панель, а за ней – тысячеэтажные людские ульи и зудящий многоярусный транспортный поток. Цветастые огни сотен экранов и голограмм. Матово-серая дымка смога.

Жартовский водил глазами по предметам. Зрение, привыкшее к текстурам симуляции, теперь воспринимало действительность как рисованный мультфильм.

– Я не… – прохрипел он и замотал головой.

Смутно знакомый тип изобразил казённую улыбку:

– Интерактивная программа окончена. Можете оценить интенсивность вашего опыта по десятибалльной шкале?

Из угла кабинета иронично поглядывала медсестричка с неправдоподобно багровыми губами. Та самая, что настойчиво рекомендовала пользоваться только безгелевой продукцией...

– Опыт? – прошептал Ильс.

– О, простите, вижу, ваши показатели стресса немного выше рекомендуемой нормы. Но почему же вы не попросили остановить симуляцию? Впрочем, вы большой молодец, – заверил его инструктор, не слушая ответа, – ваша реакция на сценарий удовлетворительна.

– Я до сих пор в симуляции?

Служащий похлопал его по плечу:

– Не больше, чем всю жизнь до теста Цогмы на профпригодность, заверяю вас!

– Сколько же я был там? – запаниковал Ильс. – У меня прошло больше года…

– Час вашего бесценного времени. Поздравляю, вы приняты. Мы полагаем, вы подходите для работы в условиях Тананды.

Душная тревога нахлынула с мыслью о Цанти. Она не может быть выдумкой, никак не может! Он вцепился в эту фразу как в душеспасительную молитву. Твердил её на разные лады, повторял, шевеля губами:

– Она настоящая. Настоящая!

Пульс ускорился и сбился с ритма. В кабинет вошли два крепких санитара.

– Настоящая! – произнёс Ильс, заглядывая им в глаза.

Парни мягко, но настойчиво придержали его под руки и повели в комнату для реабилитации.

Инструктор проводил Жартовского утомлённым взглядом и обернулся к медсестре:

– Что-то его потряхивает! Кажется, мы немного переборщили с мощностью, а, Тэмми?

Девушка озабоченно изучала показатели Ильса на экране:

– Знаю, но сверху пришло распоряжение увеличить параметры харизмы Цанти на десять процентов. Сегодня утром. А относительно смерти ребёнка я изначально была против!

– Которого из?

– О, Эл, прекрати! Конечно, обоих! – она невесело вздохнула. – Парни с ярко выраженной патриархальностью тяжело воспринимают такого рода витки сюжета.

– Ясное дело, сам такой же… И всё-таки он неплохо справился, как считаешь?

– Ещё бы! – закивала медсестра. – Первый раз вижу такое развитие истории. Обычно они сбегают с планеты, прихватив с собой бианту или аллергика из пустошей на выбор. Тебе, между прочим, какая больше нравится?

– Обе ничего! – хохотнул Эл, отзеркаливая свою коллегу. – Но я-то в своём интерактиве видел совсем других барышень. Их физические данные, голоса и манера трахаться компилируются под каждого игрока симуляции персонально. Собирательные образы из лучших черт бывших партнеров и истории просмотра порно в Облаке.

Тэмми нахмурилась:

– Серьёзно? А я-то гадала, зачем ты вечно пересматриваешь записи своего учебного погружения!

Он отвернулся и пробурчал:

– Я проводил, кхм, аналитическое исследование своих показателей!

Девушка ревниво подняла бровь и тут же вывела на экран статистику просмотров:

– Глубоко аналитическое, не сомневаюсь! – опечаленно протянула она.

Замолчали. Каждый погрузился в работу, делая вид, будто разговор касается только профессиональной сферы.

Нескоро она решилась нарушить тишину:

– Слушай, Эл, а там вообще есть выбор? Кандидат может завершить интерактив счастливым финалом? Скажи, у меня ведь уже зелёный уровень допуска!

Тот замялся, но ответил:

– Ну, если честно, выбор минимален. Что бы ни делал тестируемый, как бы себя ни вёл, программа вызовет у него ненависть к Чломме. Иначе как они будут отрезать этого монстра от Тананды без эмоциональной ненависти? Вяло и безучастно. Пока будут копаться, он сожрёт остатки несчастной цивилизации!

– Ладно, с ненавистью понятно, а как насчёт любви? – она, затаив дыхание, вглядывалась в лицо инструктора.

Эл упорно не замечал подтекста беседы:

– По сюжету, даже если ты сбегаешь на Землю с одной из этих штучек, они обе скоро умирают. Не могут выжить без привычных им вибраций Организма. Это тоже вызывает у кандидата целевую эмоцию – ненависть к Чломме. Нам безразлично, как испытуемый пройдёт сюжет. Важны лишь его реакции.

– Не слишком гуманная программа, – поджала губы Тэмми. Пальчики её сортировали в воздухе графики пиковых переживаний Ильса. – Но реагировал он достойно.

Эл с нежной гордостью расплылся в улыбке, словно отец, наблюдающий первые шаги сына.

– А какой экспрессивный гнев! Нет, ты видела, как он кромсал это уродище? Такие люди нам нужны!

Тэмми взмахнула кистью, и система сохранила обработанные данные Ильса Жартовского в базе данных.

– Он тебе явно понравился. Ты даже был с ним приветливее и мягче обычного.

Эл выжидательно переводил взгляд с неё на часы.

– Чистая случайность! – усмехнулся он. – Цогма платит мне не за приветливость, а за каждого проверенного кандидата. У тебя ещё какие-то вопросы?

Щёки её порозовели.

– Может, расскажешь мне поподробнее за ланчем о том, почему тебя беспокоит судьба этой планеты? Ты так самозабвенно трудишься ради её спасения…

– Угум, при случае. Узнай, пожалуйста, наверху, скольких ещё мы тестируем сегодня. Я пока начну писать отчёт.

Когда смущённая Тэмми покинула кабинет, Эл с удовлетворением занёс новое имя в Список. В нём уже числилось 7428 его подопечных. До повышения оставалось 572. Наконец-то Эл сможет оплатить кредит за аэрокар!

Он с нетерпением ждал, когда проект войдёт во вторую фазу. Каждую неделю в рейс отправлялись тысячи бойцов, ненавидящих Чломму и готовых самозабвенно отделять её от Тананды. Зона росчищей ширилась день ото дня. Такими темпами уже через два – три месяца Организм отрежут. Поместят в сеть и отволокут на земную орбитальную станцию Цогмы.

Вот тогда-то на Земле и начнётся золотой век! Лига станет кормить паразита земным биоматериалом. Можно будет забыть об ужасах перенаселения. Пятнадцать миллиардов лентяев, не желающих осваивать голые и холодные планеты – это слишком тесно.

Цогма одним махом решит сразу несколько болезненных проблем. Избавится от колонии, подрывающей авторитет глобального правительства. Решит вопрос утилизации лишних человекоединиц. Обеспечит ресурсами Землю. Гели потекут рекой. В самом деле, сколько можно питаться пресными углеводными брикетами.

Он же, Эл, взлетит по карьерной лестнице в компании-монополисте на гелевом рынке!

Ну а Тананда? Эл отогнал непрошенную мысль. Кого волнует, что без Чломмы планетка вымрет. Дефицита в людях нет. Главное, Земля заживёт!

 

***

 

Пассажир маялся в тесном боксе для искусственного сна верхней палубы космолайнера. Он лежал и ждал, когда же распылят анабиотический газ, чтобы отключиться и прекратить думать. Его сознание завихрялось вокруг единственной мысленной конструкции. Простой, как трижды восемь. Мучительной и неотвязной, как боль всех зубов разом.

Цанти, думал он. Цанти. Она существует! Он найдёт её и больше не повторит своих ошибок. Спасёт свою девочку.

На сей раз он не позволит Чломме поглотить его. Он будет отдирать мерзотные щупальца этой твари от планеты, пока не стешет руки по локоть. А потом, если потребуется, будет делать это культями. Станет жечь её отростки каленым железом, зальёт рты-котлованы бензином. Изничтожит космического выродка, чего бы оно ни стоило.

Идея эта елозила по мысленному фону так яростно, что протёрла в нём дыру. Жартовский, бывший убежденным пацифистом, всхлипнул от ужаса. Потянулся к рюкзаку. Трясущимися руками откопал в нём редчайшие сокровища. Бумажный альбом и огрызок карандаша.

– Записать! И станет легче… Вылить на бумагу, и всё пройдёт... – дрожащим шёпотом успокаивал он себя.

Открыл чистый лист и, не узнавая собственный почерк, вывел: «Как я попал на Тананду? Уже не верю, что это была случайность…»