Это снег, возможно, где-то повесть-притча

    Введение.    Обретение.

     1 часть. Старый шкаф.
            Главы:
            1. Это снег, возможно, где-то.
                Холодно. Зима, зима...
            2. Осень. Листья на асфальте.
                Старый шкаф молчит.
            3. Он с кем-то говорит, но, Боже, не о том.
                Сна прерваны столь краткие мгновенья.
           4. Возможно так: она уж в строчках,
                И даже в листьях под дождем.
            5. Роса, цветущая картошка пред рассветом
     И зелень листьев сквозь слова.
           6. Снег, фонарь над белым садом.
                Снег, метель и все уж рядом.

     2 часть. И исповедь и благодать, как принятое покаянье.
            Главы:
1. Звон далеких колоколен.
2. Из капель отраженных водопада.
3. Вдруг услышать ручей, распознать и понять.
4. Быть может, их оставил где-то.
5. В вихре вспышкою просвет.
6. И блага трепетные меты.
7. Слов живущих забытье.
8. И непонятный сон в апреле.
9. И вот уж нет пространств пред вами.
10. Возможно это эпилог,
      А может быть, глава из жизни.
     Вместо эпилога.







      
                Листья – фрагменты. Цепь островов.
                Камни ступеней под гладью речной.
                Зерна в колосьях, тень берегов.
                Чаша ладоней, волна за волной.
 

ОБРЕТЕНИЕ

                Кто же был пред ним, о Боже?
                Перед кем же он предстал?

Тишина. Тишина и ощущение покоя. И осознание себя в пространстве комнаты, точнее, в части комнаты, охваченной тишиной, оставленной сном. Будто сон еще продол-жался здесь, или какая-то часть его, Олега была еще там где-то. Сон, сновидение, видение. Сон ли? Смятение, покой и благодать.
Олег замер, собираясь, пытаясь вновь открыть глаза. Разумеется, он знал, что уви-дит комнату, еще темную. Но сейчас надеялся за окном увидеть первые робкие признаки рассвета, раннего апрельского рассвета. Так и есть. За окном ночь. Ночь уже отступала. Пожалуй, последние звезды, если они были видны этой ночью, исчезают. Наверное, уже погасли фонари или вот-вот погаснут. Не хотелось, чтобы зажженные фонари встречали рассвет. Чтоб они не мешали.
Он вспомнил, как прошлым летом он шел ночью по городу. Приближался рассвет, и в скверике на скамейке он встречал и первый предрассветный туман, и первые лучи. Слева от него на высотном здании рассвет встречали зажженные фонари. Вспыхивали окна под лучами. А фонари почему-то мешали. Затем появились облака, – они появились неизвестно откуда. И вскоре на сквер упали первые капли летнего предрассветного до-ждя. Облака были удивительные.
Облака, облака. Олег замер. О чем это он думает, о каких фонарях? Но облака. Там, где он был только что, там, где еще был сон, сновидение. Сон ли? Были ли там облака? Все, что видел он этой  ночью, было не похоже на сон. И в тоже время... Смятение, покой,  благодать.
Он ощущал это и сейчас, как будто сон еще был здесь. Нет, Олег возвращался туда, пытаясь восстановить детали.
Деталей было немного, но они были. Но было самое главное – то, что он помнил, то, к чему впервые заново подходил после пробуждения.
Где он был? На краю земли? Но земли не было. Он был где-то в пространстве. А перед ним был небосвод, совсем  рядом, казалось, он мог дотронуться рукой. И в тоже время – безмерно огромный и далекий. Небосвод. Но без облаков и синевы. Очень яркий и очень светлый. И только сейчас Олег понял – перед ним был просто свет.
И он вновь замер, какое-то мгновение пытаясь осознать это. Где он мог видеть по-добный свет? Пожалуй, нигде.
Это была стена света. Свет был над ним, вокруг него, но не мешал смотреть. Он был приятен. Олег стоял в пространстве перед этой волной света, вернее, он появился пе-ред этой волной, откуда-то. И знал, что должна появиться она, Светлана. Но откуда он знал, что должна появиться Светлана? Что-то было перед этим. Но что?
Кажется, он кого-то встретил из ее друзей. И они сказали, нет, показали. Все это было в тишине. Ни одного звука. Они улыбались, и он понял, что должна появиться Светлана. И он оказался там, в пространстве.
И она появилась сразу из волны света. Но почему он опустил голову? Почему не решился взглянуть в ее глаза? Ведь в последние годы, когда она приходила к нему во снах, они смотрели друг другу в  глаза. Что остановило его?
Склоняясь перед ней, он успел заметить, что это была она и не она. Удивительно было то, что он склонился перед ней. Он стоял передней, пожалуй, коленопреклоненный. Но на земле, здесь это повторить они не смог бы. Это было удивительно.
А еще краешком глаза он видел ее золотые волосы. Лицо все же он не сумел рас-смотреть. И платье, длинное белое платье. Платье выделялось на фоне волны света. Оно было другое. Платье было совсем рядом с его лицом, с его глазами. Он видел цвет, склад-ки, тиснение ткани. Платье было белоснежным с какими-то удивительными светлыми проталинами. А еще он видел и себя и ее как бы со стороны. Может, это уже сейчас, мо-жет, это ему казалось?
Но было еще самое главное.
Светлая, пожалуй, так можно назвать ее. В следующее мгновение она, Светлая, протянула к нему руку и дотронулась до плеча и головы. Смятение, покой и благодать – вот, что он ощутил сразу.
И она исчезла вместе с волной света. Осталась только тишина. Тишина, покой. И эта картина, которая теперь всегда будет с ним. И смятение, ибо, видимо, никогда ему в этой жизни не суждено понять, что это было.
Олег поднялся и легко, почти бесшумно ступая, прошел в ванную. Вода легко, нежно, приятно прикоснулась к рукам, лицу, – немного, совсем немного, ведь вокруг ти-шина. И сразу на кухню.
Закрыл дверь, присел у окна и поднял занавеску. Ночь отступала. Еще или уже све-тились несколько окон в доме напротив. Внизу различались отдельные детали двора. На ветках рядом с окном, пожалуй, различались первые листочки. Но не это сейчас его инте-ресовало.
Он посмотрел вдаль на край горизонта, где начинался рассвет, там, где угадыва-лись очертания горы, за которой пряталась церквушка. А чуть левее рощица. Именно там, между горой и рощицей, и маленькой церквушкой должны были вспыхнуть, появиться над городом первые лучи рассвета. Именно в это мгновение, когда будет рождаться рас-свет, когда над городом появятся первые лучи солнца, город на какое-то мгновение ис-чезнет, чтобы родиться вновь.
Олегу хотелось уловить это мгновение, раздвинуть, окунуться в него, задержать и расширить. Ведь сегодня необычный день – двадцать восьмое апреля, чистый четверг. А через несколько дней утро пасхальное, день воскресения.
У него было еще немного времени, и он оглянулся, осмотрел кухню, как будто бы видел ее впервые. На столе стояла чашка. Странно, почему она тут?
Олег придвинул ее к себе, приподнял. В чашке был кофе. На мгновение задумался – почему, как, когда. И сразу вспомнил. Вчера возвратился поздно, как обычно. Заварил кофе. И то ли забыл, то ли усталость свалила. Чашка с кофе так и осталась на столе.
Олег сделал маленький глоточек. Приятный, прохладный напиток. Усталость. Она навалилась на него в последние дни. Дни? Олег задумался. Пожалуй, в последние дни было особенно тяжко.
Эта волна усталости длится уже более месяца. Эти волны повторялись периодиче-ски, наплывали на него. Он боролся с ними, спасался от них. Иногда ему удавалось под-няться над усталостью.
А иногда усталость схватывала его, пропускала через свои страшные жернова. И тогда казалось, что крошится, тает, плачет под рукой в огне свеча. И нельзя было вырвать-ся. Надо было пройти сквозь это.
Он спасался в работе. Он спасался от нее в письмах к Светлане. Или уезжая к Ан-дрею в монастырь, но это было чаще всего летом.
Он и сейчас вспомнил об Андрее, его картину, которая казалась близка к заверше-нию. Но Андрей сказал, что, может быть, будет писать ее всю жизнь.
И сразу подумал о том, что, пожалуй, Андрей смог бы написать ту картину, то ви-дение, которое было ему ночью. И сразу опять вспомнил свой сон, и свет, который был там. И понял, что не волна света там была – был просто свет. Свет, которого здесь на зем-ле он никогда не видел. И женщина, выходящая из света была святая. Значит, и свет был...
Олег боялся подумать, произнести даже мысленно слово. Неужели он был так ря-дом? Мог ли он шагнуть туда.
И вдруг новое ощущение. Он почувствовал, что исчезла  усталость. Он не знал – надолго ли. Но чувствовал силы. Ему были даны силы.

                Обретенье, обретенье. Свет и тишина.
                И свеча в огне не тает. В тишине она.

Он должен еще многое сделать. Дописать письма Светлане, отвезти их к ней. По-думал и вдруг понял, что обязательно нужно встретиться с Верой и Володей. Ведь они где-то рядом в его городе. И, пожалуй, надо переехать в город к Андрею и Лене. Ведь они его ждут.

                Облака – многоголосье хора.
                Старцы на дороге и река.

Облака. Легкие, светлые. Удивительно неповторимые в каждое свое мгновение. Они появлялись откуда-то издалека, но были совсем близко. Казалось, они рождались на его глазах, как будто бы появлялись ниоткуда. А вот и странные двойные облака. А рядом были хрупкие, зыбкие, исчезающие.
На его глазах появлялись и исчезали облака. Некоторые из них были подсвечены еще далеким невидимым солнцем. Ему казалось, что он слышит в этой тишине, да пожа-луй, не только слышит – видит музыку облаков.
И сразу увидел знакомый и незнакомый концертный зал. Незнакомый пианист у рояля. И музыка, музыка, оркестр. И то первое, что он увидел тогда – облака над лесной поляной. Они проплывали над ней, над ним. Музыка звучала удивительно по-новому. Но вот она затихала, уходила куда-то вдаль вместе с зыбкими, исчезающими облаками.
Рядом, совсем рядом над ним были легкие светлые облака, какие-то новые в своей чистоте. Ему казалось – он слышит музыку. Только это были голоса. Многоголосье. Это было пение. Пели облака. Легкий ветерок, который уже прикасался к его лицу. Пели пес-ки и холмы.
Завороженный облаками, Олег не сразу заметил, что город почти исчез. Дома стали прозрачными, призрачными, нереальными. Они исчезали на глазах. Города не было. А на его месте, месте домов, на уровне окна – окна ли, – заполняя все, шла дорога. Слева хол-мы, а справа угадывалась река.
Где-то там далеко-далеко за холмами дорога и река должны были сливаться. Олег не заметил, не обратил, пожалуй, внимания, что сидел он у каменной гряды рядом с доро-гой, и несколько ступеней среди травы вело к дороге.
Он вдыхал влажный воздух от реки. И легкий ветер, и песок под ногами. Он смот-рел на дорогу. Вдали на ней показались странники. Незнакомые, как ему показалось в начале. Они все ближе и ближе. За спинами котомки. В руках книги и свитки. Они по-степенно приближались к одному из ближайших холмов.
Теперь он узнал их. Узнал, хотя, разумеется, никогда не видел. Вспомнил их, вспомнил их судьбу. Вспомнил строчки о них. Пожалуй, он даже мог вспомнить их име-на. Но уже думал о другом – почему они здесь, на этой дороге, сейчас. Ведь только апрель. Ведь они всегда приходят с первой звездой. Каждый год для кого-то. Века, тысячелетия они продолжают свой путь. А почему бы им не быть здесь, сейчас. Ведь впереди Воскре-сенье. Почему бы им не быть здесь, чтобы стать свидетелями, чтобы идти дальше, нести Слово, Его Слово.
Они расположились у ближайшего холма и смотрели в его сторону. Они раскрыли книги. Они улыбались ему.
А разве он звал их? Почему сегодня? Сегодня, в этот день. Они, кажется, хотят по-мочь ему разобраться в чем-то, что-то разъяснить ему. Но разве он их звал. Звал?
Ты звал Его. А они Его посланцы, Его  вестники. Помнишь, когда тебе было осо-бенно тяжело.

                Боже, как холодно, Боже, –
                Хочется крикнуть, уж крик был во мне.
                Но замолкаю. "Холодно, Боже.
                Это ты слышишь?" – шепчу я тебе.

Ты звал Его. Ты хотел Его помощи. И Он был рядом. А сейчас пришли они помочь тебе.
Вот один из них направляется в твою сторону. Остановился. Тебе нужно сделать несколько шагов, подняться, выйти на эту дорогу и пойти к нему, к ним.
Когда-то они пришли приветствовать Того, Кого ты звал, ищешь, Кого ты зовешь, когда тебе трудно. Они пришли к Нему тысячелетия назад. А когда ты пришел к Нему – помнишь когда?
Он-то всегда был рядом с тобой. Но когда ты начал ощущать Его? Может быть то-гда, когда увидел бабушку после молитвы – преображенную, светлую. Свечи были в дру-гой комнате, – откуда она только что вышла, но, казалось, они были рядом с ней. Удиви-тельно хорошо было во всем доме, а особенно в той комнате, где свечи. Хотелось сидеть рядом, смотреть на огонь. Можно было рисовать, читать.
Или, может быть, однажды ночью. Было это зимой – летом, – он не помнил. Но од-нажды, проснувшись, он увидел, что в комнате светло, хотя за окном ночь. Может быть, отражения звезд, луна.
Он увидел в комнате, где были бабушка и Валентина, светлый силуэт. Может быть, это была игра света, детского воображения только что проснувшегося мальчишки. Ему не было страшно, наоборот, он замер, наблюдая как этот светлый силуэт, постояв немного, медленно–медленно поднимался вверх, а затем растворился и исчез.
И он долго не мог заснуть. И никогда никому не рассказывал об этом. Разумеется, скорее всего, это была игра света, его воображения. Но это была какая-то его маленькая тайна: вдруг Он был здесь, в их маленьком доме, рядом с бабушкой и Валентиной.
А затем годы. Казалось, он был свободен, легко шагая по земле, не думая о Нем. А Он тем не менее что-то поправлял, давая ему советы, чего-то ждал от него.
Но вот однажды он застыл. Его душа, может быть, и тело закричали: "О Боже, что же это ТЫ?" Но кричал ли он тогда, или было это позднее? Нет, крик был уже тогда. Что-то происходило помимо твоей воли. И ты закричал: "О Боже, что же это ты?" Ты обвинял Его, судьбу или стонал? Стон сдерживал в груди. Но Он не хотел этого, все было в твоих руках. Он хотел, чтобы ты поднялся. Он страдал за тебя и тогда, рядом с тобой.

                И двигались пространств черты,
                Иного не найдя предела.
                Но святы все Твои пути...

И ты подчинялся чему-то, кому-то. И были провалы, просветы. И однажды ты услышал тишину. Она пришла со снегом. Ночь, тишины благословенье...

                Фрагмент – творения процесс,
                Стремленья, поиски, протесты...
                Но взяв прощенье у небес,
                Забыв посулы и наветы,
                Ты ощутишь дрожащий лес
                И блага трепетные меты.

Да, ты пришел к Нему, вернее, ты вернулся к Нему. И бабушка уже была рядом. И ее свечи. И ты услышал колокола, их звон. Звон далеких колоколен. И Он был рядом с то-бой.
Олег смотрел в сторону старцев. Их разделяло каких-то метров сто. Совсем немно-го. Они продолжали ждать его. Ему нужно было сделать несколько шагов, подняться и пойти по дороге, где они, река. Они помогут ему разобраться во всем.
Легкий ветерок скользнул по лицу. Нет. Нет, он должен разобраться сам. Он может еще разобраться сам. Ведь он обрел силы. Он обрел свет.
Он стоял у дороги и смотрел в их сторону. И они как будто поняли его. Улыбну-лись. Поклонились, как бы согласившись с ним, как бы прощаясь. И стали собираться.
Вот они уже уходили. Он провожал их взглядом. Он смотрел, куда они уходят. И, по мере того как они удалялись, они не  исчезали, они были четко различимы.
Но теперь Олег видел и то, – куда они направляются. Они подошли к ограде. За оградой были деревья. Кто-то открыл им дверь, и они  вошли и скрылись во дворе церкви.
Да, перед ним во всем величии была церковь, освещенная двумя солнечными по-токами. Да, два солнца. Точнее, свет и солнце освещали ее купола, колокола. Он услышал пение хора. Так вот, значит, откуда. Пели не только облака, пески, но и этот удивитель-ный хор в церкви.
И сейчас Олег узнал эту церковь, хотя трудно было это узнать. Это была маленькая церковь его детства, первая церковь, которую он когда-то увидел. Увидел зимой, в январе, на закате.
Какой же это был день? Пожалуй, он не вспомнит. Это было на каникулах.
Да, но сейчас его удивило другое – как тогда он мог увидеть сиянье куполов. По-чему было сиянье?
Тогда, в тот момент он не думал об этом. Тогда его охватил тихий и непонятный восторг. Пожалуй, даже трепет. Он что-то увидел такое. Правда, он не мог объяснить это и сейчас. Ведь затем, когда он увидит эти купола весной... Но это будет чуть позднее, вес-ной.
А тогда был трепет. И радостный тихий восторг. Ему хотелось рассказать это дома бабушке и Валентине. Но затем решил – позднее, когда побывает возле или, даже, там внутри.
Весной однажды прямо из школы он направился в сторону церкви. Он помнил по-следние метры, приближавшие к ней. Ему хотелось бежать, что бы оказаться рядом. Вот и ограда. Он обошел вокруг.
Олег сейчас не мог вспомнить, почему он не решился войти за ограду. Может, она была закрыта. Он поднялся по тропинке чуть наверх, на гору. И присел, рассматривая сверху церковь.

                Маленькая церковь под горою,
                За оградой тишина, покой.
                Хор лишь птичий изредка с зарею,
                Да раскаты грома над листвой.

Он возвращался домой опечаленный и уставший. Он не знал, как объяснить ба-бушке свое долгое отсутствие. Когда направлялся к церкви, он думал, что расскажет ей что-то важное. Но сейчас ему не хотелось. Нечего было рассказывать.
Он хорошо запомнил тот день. Домой пришел уставший. Ничего не хотелось де-лать. Он ничего не мог объяснить словами ни бабушке, ни себе. Да разве слова могли пе-редать? Да и как?
Но как же тогда зимой он увидел сиянье куполов? А может, тогда, когда он сидел рядом с церковью, он услышал в первый раз удары колокола. Колокола, которого не было. Да еще запомнил старика, который проходил мимо него, поднимаясь в гору. Запомнил его натруженные руки. Он нес какие-то инструменты.

                В церкви под горою колокола нет.
                Звонница закрыта – терем или клеть.
                Стонут, отдыхая, руки звонаря.
                И молитвой в небо стих у алтаря.

Может быть уже тогда, но, наверное, все-таки, позднее из услышанных рассказов, их частей, отрывков начала складываться легенда о старике-звонаре.
Олег посмотрел на величественную церковь с куполами, колоколами. Тихо, очень тихо продолжал свое пение хор. И Олег подумал, что легенда о старике-звонаре отныне неразрывно связана с той маленькой церковью его детства.
И вот уже рядом с церковью он видел вершину горы. Скалы, деревья. В центре са-мая большая скала. Нет, это уже не скала. Он различает каменный колокол. А под ним своды каменной церкви. Рядом на соседних скалах – купола поменьше. В одной из скал – ниша. А в ней икона и горящая лампада.
Рядом старик-звонарь. Он отдыхает или молится, чтобы затем продолжить свой труд. У него много работы. Он должен завершить церковь, колокола. И он завершит, ведь у него в запасе вечность.
Олег вспомнил, что так и не дописал до конца письмо с легендой. Все откладывал – успеет. Да и казалось, что сам не все еще знает о старике, – почему он ушел, почему он творит свою каменную церковь и каменные купола, удары, звон колокольный.
Казалось, Олег слышал их и сейчас. То ли они были в церкви рядом, то ли в церкви на вершине горы. Тихие, они неслись над дорогой, рекой, Олегом. Что-то было в этой ле-генде незавершенное, недосказанное.
А рядом уже крутились его письма. Ведь ему надо завершить и письма. Ведь в от-личие от старика из легенды, у которого вечность, ему надо когда-то отвезти письма.
Незавершенность, недосказанность. И сразу вспомнил Андрея, его монастырь, куда он вновь собирался летом. Но главное – его картину. Вспомнил слова Андрея о замысле и его воплощении, то есть о том, что могут руки, что могут слова, но не только.
Слова в поэзии, музыке в самом гениальном исполнении всегда оставляют место, тот простор между замыслом и исполнением, недосказанность. Это тот простор, который делает картину, музыку и строки живыми.
Ему хотелось думать это. Легко вспоминались строчки поэтические, музыкальные, в которых можно было жить. Да, но с картиной Андрея было сложнее. Там была картина, там был лик Христа, там была молитва.
Незаметно для себя Олег отошел от дороги и оказался недалеко от реки. Здесь еще был слышен хор церковный. Легко, мягко. Он как будто бы плыл над рекой, затихая. Но здесь уже слышался новый голос – тихий, смиренный. Он уже заполнял все пространство реки, берега.
Отсюда еще была видна церковь, крест над куполом.

                И свет  креста  над куполах.
                И где земля, где небеса.

Олегу показалось, что река, ее берега хорошо знакомы ему, и что совсем недалеко отсюда монастырь Андрея. Надо пройти вдоль берега, пройти через монастырскую калит-ку. Затем сад и мастерская. Они здесь не раз бывали во время вечерних прогулок.
И Олег быстро зашагал вдоль реки. Ему даже показалось, что река пошла навстречу ему.
Вот он уже поднимается по тропинке. Где-то здесь стена и калитка. Но что это? Стены не было, и начинался сад, незнакомые деревья. Он уже входил в сад. И вдруг...
Рассвет быстро переходил в сумерки. И вот он уже среди деревьев. Над ним, над деревьями, над садом была ночь. Он остановился у ближайшего дерева, ожидая, когда привыкнут глаза, стараясь понять, где он.
Сразу над садом на темном небе звезды. Но впереди, далее, звезды как будто исче-зали. Небо было темным, пожалуй, даже фиолетовым. Но и там, впереди уже как будто начинался рассвет. Нет, пожалуй, это был свет. Или сияние... Оно было будто бы рядом, совсем рядом. И слова там, где был свет и сияние, вокруг него, среди этих деревьев были слова, молитва.

          Слова, смиренная молитва. И различимы голоса
          Реки, деревьев, хора в церкви.
          И свет креста на куполах. Но где земля, где небеса?

Олегу показалось, что каждый листочек дерева, где он стоял, каждая ветка напол-нены незнакомыми словами молитвы, да-да, молитвы. Слова ему казались незнакомыми.
Но вот ему показалось, что узнает их. Он начал медленно переходить от дерева к дереву, приближаясь к источнику слов и света, к сиянию.
А вот он совсем недалеко. Пожалуй, может рассмотреть силуэт молящегося. Но все же где он? Что это за сад? Олег замер. Догадка – неужели? Но как он мог попасть туда? Олег прислонился к дереву, ощущая его прохладу и то ли стон, то ли крик. Небо.

                Небо, Отче, Отче, Отче...
                Свет и тишина.

Кто это кричал? Он? Зачем? Ты хотел что-то изменить? Ты – слабый и грешный че-ловек. Ведь это все было. Река, тысячелетия, годы. Значит, это только отражение того, что было? Для него. А может быть, этот сад, молитва, свет и сияние только для него? И зна-чит, не будет факелов, они остались там? Да, Олег, не будет. Ты не хочешь, – их здесь не будет.
И впервые он вдруг почувствовал всю тяжесть. Тяжесть тысячелетий, веков и сво-их лет. Он вновь почувствовал себя слабым, уставшим, беззащитным. Ему хотелось рас-сказать все. О Боже, Олег, остановись.
Ведь Он все знает о тебе. Он пришел к тебе, чтобы быть с тобой. Ты хочешь что-то спросить Его? Но ведь Он будет уходить к Отцу. Но Отец никогда не покидал Его, Он и здесь с Ним. Он в молитве, Он в деревьях, Он вокруг тебя. Так как и Тот, кто у камня сей-час за тебя... Да, за тебя, Олег.

                Он вечно будет уходить,
                Чтоб светлым было Воскресенье.
                И август, спас и обретенье –
                Из чистых рук воды испить.

Олег замер, затих. Он опять был спокоен. Ему показалось, что где-то рядом, совсем рядом, возможно, Иоанн. Ему было хорошо здесь. Он осмелился и взглянул туда, откуда шел свет, где было сияние, где был силуэт. Ему показалось, что он увидел Его лик. Может быть. Это было сияние, это была молитва.
Олег вспомнил, что он шел к Андрею, чтобы увидеть картину: деревья, сад, молит-ва напомнили ему об этом. И как вспышка, как ожог: он вдруг увидел картину Андрея. Лик Христа, уходящего в вечность, в центре. Но вот справа, там, где Христос противо-стоит тому, кто привел факелы... Слишком мелок тот, чтобы противостоять Христу. Ему противостоят факелы, черные факелы. И вдруг догадка – разве только факелы? Он, кажет-ся, прикоснулся к чему-то. Ведь Христос противостоит...
Олег поднялся. Он дрожал. Он должен подойти, поклониться. Он должен спросить об этом, помочь разобраться. Он будет просить помощи. Как и почему он оказался здесь, в саду? Именно в этот момент. Олег, Олег, а разве ты не понял?
Помнил ли Олег? Он только прикоснулся к этому, к пониманию, к постижению этого. Ему хотелось спросить о Светлане.
Деревья зашелестели. Ему показалось, что осень. Осень ворвалась сюда. С дождя-ми. Будто бы тысячи дождей. Из тяжелых туч над городом, над садом обрушились на го-род, на сад. Господи Отче, помоги! Как бы ему не хотелось, чтобы осень опять обруши-лась на него со своей усталостью, дождями, которые он так любил.
Но смиренно примет их, смиренно и кротко: и осень, и усталость. И будет молить-ся. О чем? О том, что листья снова будут дрожать в тумане под дождем... Разве здесь не все?
И он увидел себя идущего под дождем по городу. И дождь хлещет, и осень, и уста-лость.
Дождь и осень, и молитва...
Вот он уже стоит у окна в коридоре университета. Заходящее осеннее солнце, да-да, заходящее, осеннее; окна смотрят на запад. А к нему по коридору приближается Свет-лана. Вот она подошла и что-то говорит ему. Слова как серебряная веточка, чистая, сереб-ряная, как она.
Вот она идет с ним сквозь дождь. Кажется, у нее в руке свеча.

                Ее свеча у алтаря,
                И вот уж нет пространств пред ними.
                Лишь тихий отблеск серебра,
                И слов сиянье над огнями.

Дождь и осень, и молитва. В тишине свеча...
Она уже в саду возле него. Берет его за руку. И тихонечко подводит его ближе к свету, ближе к сиянию там, где виден камень и лик Христа.

            Лик он светел, восхожденье. Но смирения полна
            Та молитва – дар небесный – и мольба, Его мольба.
            Лик и вечность, и струна.
            Сын Твой, Отче, постиженье, свет и тишина.

Ему хотелось подойти ближе, еще ближе. Но она знаком показала – нельзя. И вдруг она исчезла. Как, откуда она здесь? Ему показалось.
Но она была здесь, рядом с ним. Он должен был спросить – где она, как разыскать ее, ведь он должен был отдать письма. Но он может вернуться на дорогу, – ведь скоро рас-свет, – разыскать старцев, ведь они, наверняка, еще в церкви. Ведь они знают все.
Олег хотел направиться к дороге. Но вокруг были деревья. Вокруг была молитва. И свет. Свет Того, кто молился за него. Слова, слова, молитва. И где-то далеко церковный хор. И тишина.
Олег открыл глаза, – яркий свет над городом, свежее теплое апрельское утро. Он открыл окно, – перед ним был его город, реальный, с домами, дорогами. А среди них была и его дорога, и маленькая церквушка где-то поднималась, и старик звонарь был где-то ря-дом, и монастырь Андрея, с картиной в мастерской, и сад: ведь все это было едино.
Ведь все это было его, оно возвращалось к нему, как и дорога, по которой надо бы-ло идти. А рядом были свечи, бабушкины свечи в подсвечниках, свечи Андрея в мастер-ской, лампада старика-звонаря в скале у иконы.
И где-то далеко-далеко на окне стояла тонкая белая свеча. Да-да, на окне. Светлана сидела за столом. Она уже встретила рассвет, так ничего и не зная о том, что и ее свеча на окне тоже ждет Олега.

                Твоя свеча у алтаря,
                И вот уж нет пространств пред нами.

Олег поднялся и закрыл окно. Его ждала работа, много работы, и дорога, его доро-га, по которой он должен был пройти.

                Вот уж один он на этой дороге.
                Трудно, как трудно шагать.
                Но незаметно исчезли тревоги.
                Только желанье Тебя осознать.
 

Часть 1

Старый шкаф


Глава 1
                Это снег, возможно, где-то.
                Холодно, зима, зима...

Замерзшие лужи потрескивали в темноте под ногами, как единственное напомина-ние о том, что зима, первые дни декабря. Пятница, вечер. Олег неспешно возвращался с работы домой, как обычно пешком эти несколько неторопливых километров. Еще вчера шел дождь, как и всю, почти всю эту унылую, безрадостную осень. Но уже с утра сегодня было ясно. А днем мороз начал затягивать лужи. Сразу за тротуаром под деревьями тем-ная, с остатками травы, с мелкими трещинами земля. Комья темно – серой, почти черной земли. Расплывшиеся и застывшие чьи-то следы на газоне. И их продолжение на асфальте перед дорогой. Вчерашний дождь не успел их смыть. Все это было неприглядно и только усиливало усталость, хотелось скорее пройти эти освещенные участки пути, спрятаться во тьму.
И он повернул раньше, чем обычно, в проход между домами. Начинался его двор. Вот еще тонкий ледок заскрипел под ногами. Впереди в другом конце двора уже виднелся его дом. Светились окна его квартиры. Светились окна кухни и комнаты рядом. Что там за окнами? Впереди в отблесках окон соседнего дома заблестел лед, отшлифованный мно-гими ногами, маленький каток. Он аккуратно по краю обошел его. Поймал себя на том, что ему не хочется проехать по нему, пробежать, пронестись.
А в сентябре в его квартире появились новые шкафы. Да и старая мебель не такая уж была старая. Шкафы были такие огромные, что казалось, они вберут в себя и всю ста-рую мебель, да и всю квартиру. Но они аккуратно устроились, вписались и быстро начали пополняться вещами, книгами, журналами. Книги, с ними начало происходить что-то не-объяснимое. Они стали постоянно менять свое место. И он мог часами искать нужную ему книгу. И часто бросал это бессмысленное занятие, так и не найдя. Появилось много новых журналов, но не те его старые добрые, а новые, – глянцевая обложка, лощеная бумага – непонятные. Он как-то открыл один из таких журналов, полистал. Все было чуждо, и он поспешил закрыть его. Но они были везде. На столе, в шкафах, на тумбе и журнальном столике. Он закрывал их книгами, другими журналами. Но они появлялись всюду, смот-рели на него. И он прятался от них в комнате за своим письменным столом.
Все было будто сон, немножко страшный. Сон лета, когда он готовился поступать в институт. Он больше, чем положено, провел на пляже у пруда. А затем, пытаясь воспол-нить, выполнить программу допоздна учил. Так и уснул с конспектами, зажженной лам-пой. И приснились ему конспекты. Его конспекты и не его. Формулы, уравнения. Физика, химия. Но он ничего не понимал, что там написано. А утром, проснувшись, отбросил все, продолжая учить дальше. Но то был сон, а здесь была реальность и она была как сон. Все было чуждо. Когда же появились эти журналы?
Олег уже поднялся по лестнице, вот и его площадка. На полу у самой его двери плотный пакет. Обычный пакет, который он всегда выносит. Остановился. Странно. Ка-жется, утром он вынес. Да, он точно помнит, вынес. Решил отнести сразу и этот новый. Нажать кнопку или открыть дверь самому, оставить портфель? Но передумал. Взял пакет и вместе с портфелем побежал по лестнице вниз. Затем быстро шел между домами в даль-ний угол двора. Там сходились две стенки: кирпичная и бетонная, образуя угол, дополни-тельный угол двора. Проходя мимо открытого гаража, где возился знакомый из соседнего дома, поздоровался. Тот поднял голову и попросил, чтобы Олег обязательно зашел к нему вечером. Пообещал. Вот и угол. Утренний пакет лежал там, на месте, где он его оставил. Олег положил рядом новый пакет, достал спички. Бумага почему-то не хотела гореть. Он слегка распотрошил пакет. И вот уже бумага вспыхнула. Олег придвинул второй пакет. Темнота вокруг стала более плотной. Он посмотрел назад, на дом. Он слегка угадывался в темноте, был виден только краешек. Но казалось, – он наплывает на него огромным тем-ным видением. Олег съежился, приподнял воротник куртки. Почему ему особенно тяжело сегодня? Может быть это усталость осени, земли вокруг? Весь этот год ему было особенно тяжело.
Он смотрел, как горит бумага, горят и потрескивают какие-то деревянные планки. Промелькнуло – откуда они? Вдруг над костром, Олег вздрогнул – неужели вновь дождь? – что-то пронеслось, еще и еще. Нет, не дождь. Но еще и не снег. По портфелю, по куртке. Он вытянул руку и ловил эти плотные шарики. Что-то вроде града или снежной крупы. Пусть хоть снежная крупа укроет землю. О чудо! Над догорающим костром как маленькие кометы, нет не хлопья, а именно как кометы, только слегка меняя направление и сгорая над костром, исчезая в темноте, пронеслись первые плотные шарики снега. Это уже был снег. Вот еще и еще. Это были первые гонцы. Вестники. Они что-то сообщали земле. Они что-то говорили ему. И радость охватила его оттого, что земля скоро укроется снегом. Как будто исчезла усталость. Он знал, что ему нужно делать. Он знал, куда зовут его эти гон-цы, эти вестники.
Он возвратится сейчас на работу. Это несколько километров пешком под снегом. И на его глазах город будет оживать. Он возвратится в свой кабинет и поработает часок-другой. Отдел начинает новую  работу. Ему надо все распределить, расписать. Нетрону-тый бутерброд был у него в портфеле, а чай и печенье всегда есть у него в кабинете. И он зашагал под снегом назад, на работу.
На следующий день он уже в начале девятого вновь был на работе. Присел у окна и смотрел с четвертого этажа из окон своего кабинета на преображенный город. А снег продолжал опускаться на город. Чуть вдали во дворе играли ребятишки. Повернулся к столу. Разложены бумаги, чем будет заниматься сегодня он, еще не знал. На краю стола лежало письмо от Андрея и Лены, полученное в четверг. Вчера вечером перечитал его. Оно было необычным. Он взял письмо и спрятал его в карман пиджака.
А сегодня ночью ему приснилась Светлана. Точнее не она, а письмо от нее. Он си-дит за столом в своем кабинете, а комнаты его отдела открыты и к нему идет машинистка, которая разносит почту. Издали  говорит: "Вам письмо, вам письмо". Он быстро взял письмо, понимая, что письмо необычное, понимая, что письмо от нее, от Светланы. Адрес на конверте был ее. Быстро вскрыл его и прочитал первые несколько строк. Вдруг письмо упало на стол. Он начал искать его среди множества бумаг, но оно исчезло, – и он проснулся. Поймал себя на том, что хочет вновь заснуть, чтобы найти письмо. Но все же проснулся и, прекрасно понимая, что это был сон, пытался вспомнить те несколько стро-чек, прочитанных им. Но, увы, вспомнить не мог. Вспомнил с сожалением, что письмо от нее мог получить только во сне.
Последнее письмо он получил от нее, последнее, единственное. Оно могло стать первым. Он получил десятого ноября пятнадцать лет назад. И он отправил одно реальное письмо, которое было единственным. Но сколько писем он написал ей! Писем не отправ-ленных. Они собирались в его тетрадях. Его письма в прошлое. Письма к ней.
Он посмотрел – тетради лежали в кресле. Неосторожность. Он же всегда их прячет. Прячет в письменный стол. Олег пересел в кресло и полистал тетради. Последнее письмо написал десятого ноября, точнее начал десятого ноября. И за неделю написал его. А вчера он начал новое. Новое. Он просмотрел строчки, написанные вчера. Он пытался рассказать ей о том, что в его город пришел снег, – ведь это был когда-то и ее город, – как над ко-стром появились первые гонцы, снежные вестники, как он возвращался на работу, и снег был с ним. Он писал ей, что знает, что в ее городе уже давно снег. А вот теперь он долетел и к нему. Он хотел ей написать об облегчении. О том, что усталость уходит, но не успел, вчера не успел.
Олег взял ручку. Ему хотелось написать ей о том, что он все же устал, бесконечно устал, как та земля на газоне под деревьями, уставшая от долгих осенних дождей в ожида-нии снега, чтобы немного отдохнуть, а весной под теплыми дождями и солнцем вновь ожить.
Олег закрыл тетради, положил вначале на стол, затем все же спрятал в ящик стола. Правда, он сегодня никого не ждал, но все же. Поднялся, вновь подошел к окну. Снег его куда-то звал. Снег звал его на улицу. И он, кажется, знал, куда ему надо идти. Последний раз он там был десятого ноября вечером.

             Ты обрати  свои  мгновенья
             И через годы и луга
             Так легкой поступью творенья
             В аллеи, утра и снега.

Он быстро оделся. Посмотрел на стол, осмотрел кабинет, вспоминая, что кто-то должен был прийти к нему сегодня. Но не вспомнил. Да и уходил он ненадолго, часа на два, как он думал, не более. Он вышел во двор, но пошел не так как обычно, поднимаясь на одну из центральных улиц, а за проспект до нужного ему места. Он сразу дворами вы-шел на соседнюю улицу. А здесь уже километра полтора – два и он у цели. И снег был с ним. Когда же он начал листать эти странные глянцевые журналы?
 

Глава 2
                Осень. Листья на асфальте.
                Старый шкаф молчит.

Олег спускался по лестнице вслед за Наташей, продолжавшей свое оживленное повествование, начатое еще на кухне, за чаем с Валентиной, о том, как прошел семинар и отчет по практике. Судя по всему, день у нее складывался хорошо, она была благодушно настроена. А теперь еще эта нечаянная встреча с Валентиной. Первая была еще в июле. И как ей показалось, встретила та ее хорошо, да это и было действительно так.
Они вышли из подъезда и, пересекая двор, направились к дальнему проходу между домами на улицу. Солнце было еще довольно теплое, но стоило войти в тень, и оно где-то пропадало между деревьями в середине двора. Ощущалось, что уже осень. Олег посмотрел – осталось пройти еще одну тень следующего дома. Выйдут на улицу, а далее он тоскливо думал о предстоящем разговоре с Наташей. Он ведь знал, как она реагирует, когда меня-ются ее заранее намеченные планы.
А дело все было в том, что он не хотел, не мог идти в кино. Ему нужно было вер-нуться домой и помочь Валентине завершить уборку. Смешно – помочь Валентине завер-шить уборку его квартиры. Просто Валентина и Алешка в его отсутствие, пока он был на практике и работал, отремонтировали квартиру. Остались только мелочи: уборка, пове-сить портьеры. Алеша, муж Валентины сегодня утром уехал принимать отделение после отпуска. А Валентина осталась довести все до конца и наполнить холодильник. Вернув-шись, он поможет закончить уборку, а на следующий день с утра уйдет в библиотеку. Только не в институтскую, а городскую, к Анне Георгиевне. Там всегда есть комнатка, где он может посидеть в тишине, просмотреть журналы за лето, спрятаться там на целый день. Анна Георгиевна... Когда он впервые попал в эту библиотеку? Уже более тринадцати лет. Незадолго до того, как он пошел в первый класс.
Он хорошо запомнил тот день. С утра Валентина, как и накануне, ушла напряжен-ная, тревожная. Но этот день был особенный. Еще вчера, когда бабушка зажигала свечи и потом долго стояла возле них, что-то шептала, он слышал, что она упоминала Валентину. Он ждал ее на пригорке за огородами. А когда еще издали увидел ее, – радостное лицо, она махала рукой, – он почему-то побежал не к ней, а домой к  бабушке. И они вместе ждали ее. И она ворвалась как вихрь, плакала, обнимала бабушку, его, еще раз бабушку. Бабушка тоже вытирала слезы. А он понял одно: Валентина поступила в институт, будет врачом.
Бабушка пошла на кухню, готовить бисквит, а они с Валентиной ушли в город, где покупали всякую всячину. В том числе и халат, белый, медицинский. Он не стал гово-рить, что бабушка уже один приготовила. Пусть у Валентины будет два. А затем купили тортик и вошли в большое здание. И по многочисленным лестницам маленьким и боль-шим поднялись на второй этаж. Как оказалось, это была библиотека. И там, в одной из комнат ее поздравляли. И невысокая женщина в очках также как и бабушка расплакалась и долго обнимала ее. Это и была Анна Георгиевна. А через несколько лет Валентина уже с Алешкой приведет его сюда как читателя.
Олег подумал, что может и не пойдет в библиотеку. А убрав квартиру, рано утром уедет с Валентиной к ней на целый день, к Алешке и племянникам. Он ведь не видел их целое лето.
Они вышли со двора, поднялись на тротуар и прошли несколько шагов, направля-ясь к остановке. Олег неожиданно остановился. Вслед за ним Наташа сделала два шага и тоже остановилась. Она посмотрела в его сторону и сразу: "Олег? Ты что? Что-то случи-лось? Ты что-то забыл?"
Лицо ее чуть изменилось, напряглось. Олег стоял на месте, и она возвратилась к нему, стала рядом. Олег сказал ей, что не может идти в кино, и попытался объяснить при-чину. Но она не слышала, не хотела слышать. Лицо ее было сердито. И вдруг Олег впер-вые ощутил что-то странное. Да нет, не впервые. Что-то подобное было, в июле. Они бе-жали к трамваю вечером. Да нет, то было что-то другое, но близкое. Ощущения схожи. Он пересилил это и отбросил. Ему показалось. А она говорила: "Ведь я предупредила еще днем, что мы идем в кино".
Да, действительно, это было так. Его группа закончила занятие раньше, и он, взяв книги в читальном зале, стоял с Валеркой, разговаривал. Вскоре занятия закончились и в параллельной Наташиной группе. И она пробегая мимо сказала, что зайдет за ним в чи-тальный зал, и они пойдут в кино. Он ответил, что, вряд ли, долго будет в читальном, что, скорее всего, уйдет домой.
– Тем лучше, – сказала она. – Жди меня дома. Зайду за тобой. Тем более это по до-роге в кино.
А он, оставив студенческий в читальном зале, взял книги до понедельника домой. Валерка сделал тоже самое, и они долго ходили по городу. Разговаривали, вспоминая ле-то, работу.
Наташа продолжала:
– Ведь ты мог позаниматься днем, а наверное, проболтал с Валеркой.
Она говорила еще какие-то резкие слова. Но он не обращал внимания, пропускал это мимо. Ему было все это безразлично.
– Все не так, – сказал он. И все же объяснил причину, по которой ему нужно вер-нуться домой.
Наташа замолчала и долго смотрела вниз. Они стояли  среди  листьев. Ее малень-кие изящные туфли были на небольшом островке.  А  вокруг листья, такое множество. Странно, не только желтые, сухие. Но попадались и зеленые, и красные, почти бордовые. И серые и почти черные. Он смотрел на ее лицо. Она была расстроена, пожалуй, опечале-на. Может быть, оттого, что говорила резко.
И вдруг новое чувство его охватило. Оно было иное. Не такое как первое, но он преодолел и это чувство. Он смотрел на троллейбусы. Он хотел, чтоб Наташа уехала до-мой или в кино, а он вернулся домой к Валентине. И он направился по улице вдоль дома. Наташа пошла вслед за ним. Они дошли до конца дома. Отсюда до остановки было совсем недалеко. Он решил, что дальше не пойдет, а вернется во двор. Наташа стояла рядом и че-му-то улыбалась. И вдруг сказала:
– Пойдем.
– Нет, – сказал Олег. – Я в кино не пойду.
– А я не в кино,  а домой к тебе.
Олег опешил:
– Домой? Ко мне?
– Да, – сказала она, улыбаясь. – Ведь втроем уборку мы сделаем
быстрее, чем одна Валентина, и даже вдвоем.
И помедлив секунду, они уже шли во дворе, направляясь назад к дому. Ведь глав-ное – он не идет в кино. Возвращается домой убирать. А завтра в библиотеку. Что-то еще крутилось, вертелось в голове. Какое-то непонимание. Но он отбросил. Домой.
Через час-полтора обе комнаты были готовы. Висели портьеры, гардины. И они вышли в коридор. Службы и кухню Валентина привела в порядок еще днем. Уборка была завершена. И Валентина направилась на кухню готовить ужин. А Олег с Наташей, разго-ряченные уборкой, подошли к старому шкафу, стоявшему одиноко в коридоре и ждавше-му своей участи. Олег никак не решался что-то с ним сделать. Обещали забрать ребята в общежитие. Но что-то тянули. А может разобрать его?
Они подошли к нему. Открыли дверцы. Одну, вторую. В одной части ящики, ящи-ки, ящики снизу доверху. Здесь когда-то лежали его детские вещи. Марки, всякие инте-ресные вещи. Сколько лет шкаф пробыл у них? Наверное, очень много. Обсуждая, он ска-зал Наташе, что отдаст его в общежитие. Наташа возразила, что никто не разрешит.
– Что же с ним делать? – сказал Олег, выдвигая и задвигая ящики, открывая двер-цы.
Валентина вышла из кухни, почувствовав какую-то неясную угрозу, нависшую над шкафом. Она остановилась возле них, сказав  первое, что пришло в голову, – что они с Алешкой, наверное, его заберут. Будет идти больничная машина за оборудованием. Прав-да, зачем-то сказала, что машина сломалась, и что, наверное, заберут только через месяц.
Но ей показалось, что Олег уже этого не слышал. Они с Наташей уже вытаскивали ящики и складывали их в углу. Затем Олег пошел на кухню и принес две табуретки. Мо-лоток, щипцы, плоскогубцы, отвертку. Сначала он снял дверцы. Одну, вторую. И поста-вил их рядом. А Наташа взобралась наверх и как-то легко начала вытаскивать шурупы. Олег взял плоскогубцы и отошел к комнате. Остановился, оперся о дверной косяк. Ему показалось, что какая-то легкая дремота охватывает его, дремота и усталость. Усталость? Пожалуй, нет, он не знал еще, что это такое. Надо было просто немного постоять, отдох-нуть. Он смотрел на шкаф, он видел Наташу. Она его... пожалуй, нет.
Шкаф, который так прочно стоял и выдержал не один переезд, вдруг на глазах начал оседать и рассыпаться. Еще немного и он исчезнет, его не станет. Олегу показалось, что он хочет что-то изменить, затормозить. Но какая-то странная дремота и, все же, уста-лость. И руки. Появились руки – тяжелые, вялые, выползавшие из плотных, серого рати-на, рукавов. Нет, все же раньше появились пальцы, толстые, короткие, безразличные. Они как-то спокойно и небрежно взяли из его рук марки. Да, взяли, – Олег выпустил их, чтобы не повредить. А затем эти пальцы легко смяли марки и порвали. И губы что-то произнес-ли, точнее, не губы, а то, что было над воротником серого пальто. Затем руки спустились вниз по лестнице и выбросили маленький бумажный комок в железный ящик на площад-ке.
Руки, почему они возникли здесь, сейчас? Почему он вспомнил эти марки, которые так и не появились в его шкафу, в его альбомах? И руки – тяжелые, вялые. Они были здесь.
Был февраль, суббота. Он спускался по лестнице со второго этажа почтамта. В кармане лежала удачная покупка – блок из шести марок: девушка с кувшином идет к ру-чью где-то в далекой Африке. Покупку он откладывал на целую неделю: уговорил про-давца, собрал деньги... Пустынная лестница на первый этаж. И вдруг – окно и яркое захо-дящее солнце, и ему вдруг захотелось присесть у окна на лестнице – пока, мол, доберется домой по слякоти – и еще раз рассмотреть марки. Вокруг никого. Он один. Солнце, кув-шин и девушка на марках. Он не услышал, как где-то сзади открылась дверь. А затем ру-ки. Руки–улыбка: "Не будешь продавать". В ответ Олег попытался возразить, что он толь-ко купил. И улыбка: "Не будешь покупать". И где-то в Африке девушка так и не  донесла до ручья кувшин.
Руки. Руки смяли марки, на фоне шкафа. Они были здесь. Олег попытался сбросить их. Перед ним был шкаф, голый. Разве? Скорей–скорей восстановить, вернуть шкаф, по-быть в комнате у заполненного шкафа...
И он уже был в комнате в маленьком домике. Яркое солнце играло вокруг, на пол-ках. Он быстро просматривал полки – скорей–скорей, пока он здесь. Здесь были его мар-ки, пакетики, альбомы, какие-то коробочки, ножницы Валентины, странные, они всегда удивляли его – они не резали. Вот уже другая полочка. Здесь в уголочке всегда можно бы-ло найти конфеты: бабушка придерживала их для него. Конфеты можно было найти и в других местах. Вот еще полочки. Он рассматривает шкатулочку – синяя треснутая ста-ренькая шкатулочка... Как хорошо, что здесь нет тех страшных рук. Но кто, кто зовет его?
И он опять стоял в коридоре. Ярко, очень ярко горела лампочка. Шкаф рассыпался. Но почему его так раздражает лампочка, ее свет? Что-то было необычное. Обычная лам-почка, горит как вчера, позавчера,.. но что-то раздражает. Кто же зовет его? Ах да, это Наташа. она зовет его. Он должен помочь ей. Она помогает ему, а он помогает ей... Какая-то путаница, абсурд. Кто кому помогает? Он уже хотел сделать шаг в сторону шкафа, но захотелось вновь вернуться в яркую солнечную комнату. Надо выдвинуть и посмотреть нижние ящики...
И он уже сидел на полу. Теплые крашеные доски, нагретые солнцем. Приятно было смотреть на солнечные блики, на краски. Рукой ощущалось тепло. Но скорей, скорей про-смотреть ящики – шкаф еще здесь. И он здесь маленький или большой – но какое это име-ет значение. Сумочки, пакеты. Вот и любимые бабушкины конфеты. Коробочка с часами. А вот и альбомы, альбомы с фотографиями. Он просматривает страницу за страницей – знакомые фотографии. И как будто кто-то рядом с ним тоже просматривает их. Может, это бабушка пришла с кухни, ведь Валентина там, в комнате, а бабушка здесь. Альбом закрыт. Вдруг из альбома выпала одна фотография. Он узнал ее. Как она могла оказаться здесь?
Ведь она была в его записной книжке, записной книжке того года. Да, он там хра-нил ее. Последний раз он видел ее летом. Что-то искал в записной книжке, остановился – несколько секунд смотрел  на фотографию. Она и сейчас лежит там. Но вдруг ему показа-лось или он увидел... Нет, разумеется, показалось, что фотографию кто-то рвет. Он увидел разрывы, клочки. Ему стало страшно. Не может этого быть. Он не порвет ее. Он не позво-лит, чтоб кто-то это сделал. А может, она уже порвана? Надо завтра же проверить...
Он опять стоял у двери. Лампочка раздражала, но уже как-то не так. Надо было шагнуть и скорей разобрать шкаф, закончить уборку сегодня и все вынести, ведь завтра в библиотеку, к Анне Георгиевне, посидеть, поработать. Но еще за чем-то очень важным ему нужно было к Анне Георгиевне. Он силился вспомнить, зачем ему нужно к ней. Но осколки, части шкафа уже мешали пробраться, – он не мог вспомнить.
Вдруг среди многочисленных деталей, частей шкафа он обнаружил, что нет зерка-ла, большого зеркала на всю дверцу. Ему показалось, что это очень важно – найти зеркало. Он улыбнулся, вспомнил и уже опять был в комнате.
Он сидит за столом, читает. А Валентина заходит со своей подругой. И вдруг та восклицает:
– О! У вас еще одна комната, – взглянув в сторону шкафа, взглянув в зеркало. А за-тем рассмеялась, поняв, что это игра солнца и зеркала.
Но что-то другое важное было связано с этим зеркалом... Бабушка у зеркала. Она часто, проходя мимо, смотрела в зеркало. Ему и сейчас показалось, что бабушка зашла с кухни и прошла мимо. Но что-то другое, что-то очень важное было связано с бабушкой и зеркалом. Он пытался ухватить, вспомнить. Но не мог...
Опять коридор. Лампочка. "Зеркало отыщется", – подумал он, забывая о зеркале. Надо было шагнуть. Плоскогубцы в руках, надо было помочь.
А почему он завтра должен идти к Анне Георгиевне? Он вдруг почувствовал, что ему нельзя к ней. Почему-то нельзя. А почему он должен идти к ней? он пойдет в инсти-тутскую библиотеку. А кто ему Анна Георгиевна? Он никогда не задавал себе такого во-проса. Анна Георгиевна была всегда, как была бабушка, Валентина. Он никогда не зада-вал подобных вопросов.
Он вдруг вспомнил редкие приходы Анны Георгиевны к ним домой, как бабушка и Анна Георгиевна подолгу сидели на кухне и в зале, просматривая фотографии, пили чай и вместе обедали. Но чаще он и Валентина были у Анны Георгиевны. Ему просто нельзя сейчас к Анне Георгиевне. А почему нельзя? Ему не хотелось об этом думать, нельзя – и все. Он еще пока не понимал, не мог понять.
Вот и заработали плоскогубцы. Наташа спрыгнула с табуретки. Олег занял ее ме-сто, и работа стала быстро продвигаться. Только несколько прочных гвоздей задерживали ее. Валентина смотрела, не понимая, что происходит, уже не в силах что-то изменить. Она смотрела, как Олег вставил плоскогубцы в просвет и начал приподымать крышку.
И шкаф закричал. Он издал какой-то странный пронзительный звук. Он о чем-то умолял, просил, предупреждал. Он чего-то не хотел и еще чему-то сопротивлялся. После этого крика с Олегом произошло что-то. Он начал работать еще быстрее. Произошло что-то и с Валентиной. Слезы выступили у нее на глазах. Она засуетилась и быстро схватила дверцу с большим зеркалом. Такого огромного зеркала в новых шкафах и не бывает. Она взяла его и согнувшись вошла в зал, а затем и в спальню. Завернула дверцу в старую пор-тьеру. И спрятала за новый шкаф, еще сама не зная зачем.
Олег не видел этого, как не видел он и слез Валентины. Как, видимо, не слышал и этого страшного крика. Он был занят разборкой. Его подбадривала Наташа. И он увидел, как руки Наташи легко взяли крышку шкафа. Ему казалось, что она такая тяжелая и мас-сивная. Но ее руки легко, почти невесомо перенесли крышку к стене, где уже лежали остальные части разобранного шкафа.
Лампочка вспыхнула ярче. Он понял, что раздражало в ней. Лампочка была без плафона. Он с Алексеем вчера прикрепили только что купленный голубой плафон. Сей-час его не было. На одном из шурупов он заметил маленький осколок. Когда же плафон был разбит? Он не знал. Неужели во время разборки шкафа? Он не понимал – когда. Он спешил скорей, скорей. И он не скоро узнает, что Валентина вынесла, спрятала, сохранила зеркало. Он не узнает и другого.
Он и не знает и другого, что Валентина проведет очень беспокойную ночь. А, утром проснувшись рано-рано, Олег будет еще спать, Валентина побежит на почту, благо почта была в соседнем квартале, и позвонит домой к Алешке. К ее Алешке, который так нужен был ей сейчас. К ее доброму великану, хотя и она сама была не такая уж маленькая, да и он не такой уж большой. И как только она услышала его голос в телефонной трубке, ей сразу стало легче. Стало уходить напряжение вечера, ночные тревоги.
– Валентина, ты? – сказал Алешка. – Что случилось?
– Нет, ничего, Алешенька, все в порядке. – Но по голосу он услышал, что что-то не так, что она чем-то встревожена.
– У меня просьба, – сказала она. – Попроси у отца машину и приезжай ко мне. Надо забрать зеркало, большое.
И добавила:
– Я не довезу его автобусом.
– Зеркало? – переспросил он. – Какое зеркало? Ты купила зеркало? Когда?
– Нет,  нет,  я не купила. Алешенька, ты не спрашивай, приезжай.
Ему показалось, что она сейчас расплачется. И он сказал:
– Хорошо, Валюша. Через полчаса я выезжаю.
И ей сразу стало легче. Она вышла на улицу. И ощущение, что через несколько ча-сов ее Алешка будет здесь, и ей уже было хорошо. Старалась не вспоминать вчерашний вечер. Хотя эта тревога была рядом. Но Алешка поможет разобраться. Она почему-то вспомнила свои первые тяжелые роды. Но она не боялась. Ей не было страшно. Она знала, что рядом за стенкой в коридоре Алексей. Затем легко скользнула в тот день, когда позна-комилась с Алешкой. С утра она увидела себя в списках. Затем моталась по городу с Оле-гом. А, возвратившись домой, съев только бисквит, она опять побежала в институт. Еще раз увидеть себя в списках, прочитать объявление, увидеть знакомых. Людей было много, не то, что утром. Она с трудом пробилась к стене, где висели списки. Долго изучала их. И вдруг кто-то позвал ее.
– Девушка, девушка в кофейной кофточке...
Она поняла, что кто-то настойчиво зовет ее. Какой-то парень, растерянный, высо-кий с добрыми глазами не мог пробиться и просил ее посмотреть. Она нашла его фами-лию. Это был ее Алешка.
Олег проснулся, позавтракал. Она проводила его. Ей хотелось, чтобы он задержал-ся, остался, встретил Алешку. Но в тоже время она была рада, что он уходит. Она собра-лась, приготовила вещи и зеркало. И вот уже звонок, Алешка, ее Алешка. И сразу – обни-мает за плечи, гладит, перебирает волосы, смотрит в лицо, в глаза. В них напряжение, тревога. Что случилось за эти сутки, зачем он ее оставил? И он успокаивает, спрашивает: "Что случилось, Валюша?" "Все в порядке, Алеша". Но он видит, что не так. Надо освобо-дить ее от боли.
– Ты поссорилась с Олегом?
– Нет, что ты, – и говорит тихо-тихо, почти шепчет.
– Почему ты говоришь так тихо, Олег спит?
– Нет, его нет, – и все равно тихо.
– В доме есть кто-то посторонний?
– Нет,  мы сами.
Он оглянулся и вдруг в изумлении сделал шаг.
– Валя, а где шкаф?
Она как-то странно развела руками. Комок подступил к горлу. И молча показала на зеркало. Он отогнул край ткани и сказал: "Все ясно". Хотя еще не все понимал. Смотрел на Валентину, а она тихонько: "В машине, в машине, в дороге".
Они аккуратно уложили зеркало на заднее сиденье и выехали со двора. Пока ехали по городу, она расспрашивала о детях, о доме, о больнице. А когда выехали на трассу, за-молчала. Алексей не торопил ее, ждал. И она понемногу начала рассказывать, как прошел день без него. О том, что Олег ушел в кино и вернулся. Как они быстро завершили убор-ку. И о том, что шкаф начали разбирать, разобрали. Здесь она сбилась и вдруг заплакала. Алексей притормозил, а затем свернул к ближайшей рощице, где они остановились в тени осенних деревьев. И как только машина затихла, она припала к его плечу. А он обнял ее, взял платочек из ее рук, вытирал слезы, успокаивал, слушал. Дал возможность выгово-риться. Выговорить тревогу. Затем он обнял ее и сказал ей: "Чудо ты мое маленькое", как когда-то давно-давно он сказал ей, студентке–первокурснице, семнадцатилетней. И он студент–первокурсник, двадцатилетний, сидел с ней рядом на лекции и прошептал  ей это тихо-тихо. И она замерла, как и сейчас. И ей как будто не тридцать, и она не опытный врач – опять такая же семнадцатилетняя. И ей стало легче. Она сказала: "А может, мне все это показалось? И все это не так?" И Алексей сказал: "Может быть, показалось". Но он то знал, что его Валентина не ошибается, что вряд ли ей это показалось. Просто то, что она почувствовала, очень трудно объяснить словами. И он предложил:
– Давай вернемся к Олегу. Посидим с ним, поговорим.
Она обрадовалась, ухватилась за это. Но сразу вспомнила, что Олег ушел и неиз-вестно куда и, как сказал, видимо надолго. Алексей замолчал, ждал, думал. И вдруг она нашла выход. В ноябре он обязательно будет у них. У нее командировка в начале ноября. И она вернется с ним. И просила Алешу, чтоб он обязательно с ним поговорил. "Разумеет-ся", – сказал Алексей. И стало легче, вроде бы ушло, улетучилось.
И когда в ноябре приедет Олег, Алексей долго с ним будет ходить. Они о многом будут говорить. Только то, о чем хотел он и Валентина, не получится. А зеркало отец Алексея, сохранив все деревянные части, расположив их симметрично, вмонтирует в сте-ну в коридоре, напротив кухни. Рядом был маленький столик. Чуть сбоку лампа. Часть старого. маленького дома. Олег многократно приезжая проходил мимо зеркала. Зеркало как зеркало. Не обращал внимания.
Но однажды в мае, когда он был уже на пятом курсе, как обычно он ночевал у Ва-лентины. И ему приснился странный, волшебный, сказочный сон. Он в коридоре у Ва-лентины. Только коридор гораздо больше. Зеркало. Рядом с зеркалом какой-то человек, незнакомый, во фраке. Но Олег как будто его знает. Тот зовет его и спрашивает: "Ты хо-чешь? Хочешь?" Он не говорит "что", но Олег понимает, что. Увидеть Светлану. Он за-мер. Да, да, конечно. И незнакомец во фраке, ничего не требуя за это, добрый волшебник, указывает ему на зеркало. И это уже не зеркало, а окно. Из тумана выступает чье-то лицо. Туман рассеялся, и он видит лицо Светланы, каким его он видел в последний раз в июне. И она как будто его заметила, да заметила. Смотрела на него. И вдруг сказала: "Нет, нет, не хочу". И исчезла, растворилась в тумане. И окно стало зеркалом. Он смотрел на незна-комца. Тот развел руками, мол, не обессудь, что мог то сделал. И исчез.
Олег проснулся. Солнце было уже в комнате. Он с вечера забыл задернуть портье-ры. Птицы длинно-длинно переговаривались. Вспоминал сон. Не хотел его видеть. Разу-меется. Почему это зеркало? Почему такой странный сон? Поднялся, подошел к зеркалу в коридоре. Долго стоял возле него. Узнал. Молодец, Валентина, спасла. В той суете он обя-зательно его выбросил бы. В лучшем случае отдал кому-нибудь. Но почему Светлана в этом зеркале? Просто сон? Ах да, она когда-то стояла, смотрела в это зеркало, когда оно еще было частью шкафа. Помнил, он конечно помнил тот день.
Но это будет не скоро, это будет потом. А пока в тот вечер Олег еще долго разби-рал шкаф. Затем выносил его уже бесформенные части на улицу, в дальний угол двора. Но частей было много. И он выносил и на следующий день. И через месяц. И зимой не забы-вал захватывать его какие-то остатки. И через много лет в начале зимы, когда он в углу двора будет сжигать один из пакетов, ему покажется, что и там в пакете были какие-то остатки старого шкафа.
 

Глава 3
                Он с кем-то говорит, но Боже, не о том.
                Сна прерваны столь краткие мгновенья.

В подсобке букинистического магазина было душно. Маленькое зарешеченное окошко во двор. Олег чуть сильнее открыл  форточку. Волна воздуха ворвалась в помеще-ние. Июль, знойно. Открылась дверь приемщицы. Кто-то вышел, кто-то зашел. Олег при-сел на освободившееся место. Впереди было еще два человека. Теперь уже все сидели, ожидая своей очереди. Он придвинул портфель и большую сумку, наполненную  книга-ми. Открыл портфель. И еще раз по очереди вытащил все тома семитомника, просматри-вал их, особенно первый. Нет, подписи не было. Все это было странно и удивляло его. Ведь он знал хорошо, что первый том был подписан. Титульный лист оказался чист, как будто никто никогда там ничего не писал.
Еще утром, когда они с Наташей перебирали книги, отбирая ненужное, – учебники лишние, накопившиеся за пять лет учебы, да и старую литературу, – под руки попал и этот семитомник. Он стоял спокойно более четырех лет. Наташа придвинула его к Олегу, как бы спрашивая. Он сразу взял первый том, чтобы прочитать надпись на титульном ли-сте. Ведь это был подарок. Но надписи не было. Он просмотрел остальные тома. Наташа пересмотрела вместе с ним, думая, что он ищет что-то внутри. Надписи нигде не было. Но он же хорошо помнил, что была. И помнил, что там было написано.
Вскоре он уже вышел от приемщицы. Спрятал пустую сумку в портфель. Квитан-ция на книги, надо наведываться. И чек на получение денег за семитомник; за него запла-тили сразу. Олег вышел из  букинистического. Медленно зашагал по городу. В одном из проспектов издали увидел вывеску "Кафе–мороженное" и зашел туда. Открыл стеклянные двери и прошел в зал налево. Несколько поворотов. Постучал в подсобку, где было объяв-ление "Имеются торты–мороженное".
Он вышел на улицу с упакованным тортом. Наташа давно просила его купить. Де-нег хватило и на такси. И через десять–пятнадцать минут они уже пили кофе, ели торт-мороженное, вспоминая выпускной вечер после окончания института. Кто с кем и как танцевал, как она принесла ему и Валерке двойные порции мороженного. А через неделю ему уже выходить на работу.
Но Олег почти не слышал ее. Он вспомнил, как он когда-то давно-давно, уже более четырех лет назад, танцевал на улице с Верой и Светланой. Он вышел на балкон, и зеле-ный июльский двор исчезал. Был зимний сквер, и они бегут, бегут к остановке. И вот уже на остановке. Володя чуть в стороне. А они втроем, взявшись друг за дружку, пытаются танцевать. Но странно было другое. Ему казалось, что это были не его воспоминания. Или это было не с ним? Как будто какая-то стена отделяла его от них. А может, его там и не было?
Олег собрался и, сказав Наташе, что ему нужно в отдел кадров будущей работы, а это было действительно так, ушел.
Он стоял на остановке в ожидании автобуса или троллейбуса. Как вдруг подъехал случайный дежурный автобус. Автобус стоял несколько минут, ожидая кого-то. Олег мысленно просмотрел его маршрут. Оказалось, что он идет на окраину и далее мимо ма-лых скал, где он не был пять лет; был там перед поступлением в институт. И он, не разду-мывая, вошел в автобус.
Вскоре он сошел на знакомой останове. А там еще с километр пешком вдоль рощи.
И вот он уже у пруда у малых скал, у плит. Несколько десятков человек было на берегу и в воде. Несколько человек, закрепив веревки наверху скал с теневой стороны, готовились к тренировкам, туристы. Соревнования обычно проходили в пяти километрах отсюда, у больших скал. Хотелось залезть в воду, искупаться. Знойно, жарко. Но не было необходимой одежды, да и искал он что-то другое. Через рощу он вышел на другую сто-рону и уже другим автобусом проехал в свой старый район, где когда-то они жили с Ва-лентиной и бабушкой.
Но улиц, огородов уже не было. Стояли большие дома, играли ребятишки. У подъ-ездов сидели старушки. По ему известным приметам он нашел место, где стоял дом, похо-дил там, присел недалеко у какого-то подъезда. Жалел ли он, что нет маленьких домиков? Да нет же. Он всегда радовался, когда появлялись новые улицы, новые дома. Жаль только, что он не пришел попрощаться с домом. Но ведь когда-то он с ним попрощался. Вспом-нил, что когда-то хотел побывать здесь со Светланой. Тогда еще домик стоял. Все это уже куда-то ушло. Он потерял и тетради, вернее, отдал их.
Три года назад, после второго курса он отдал девочке соседке тетради на хранение, как она сказала. Но вряд ли они вернутся. Да он что-то ее и не видит. Может быть, она и переехала. А сегодня он сдал в букинистический семитомник. Прямо этот семитомник не был связан со Светланой, но был все же оттуда, из ее мира. Все же он имел отношение к ней. Олег еще сидел какое-то время, пытаясь что-то собрать, сохранить. Но все распада-лось, пропадало, уходило. И он поехал домой.
Прошло еще несколько лет и таким же жарким днем, только уже не в июле, а в ав-густе, Олег стоял на балконе и смотрел вниз. Какими были эти прошедшие годы? Он уди-вился бы вопросу, пожал бы плечами. Какие были? Обычные, наполненные суетой, рабо-той, еще чем-то. Наверное, жизнью. Да и что оставалось, наверное, только работа. А впе-реди будут необычные, странные годы. И однажды зимним вечером в субботу...
Но он этого еще не знает, ибо жизнь он еще не делит годы. Как и не знает того, что совсем рядом осень, которая начнет многое менять в его жизни. Многое, но не все. И со-всем незаметно для других.
Но вернемся к Олегу, ведь он там пока один. И, пожалуй, это не балкон, а простор-ная лоджия на третьем этаже многоэтажного дома. Внизу обычная жизнь двора. У подъез-дов машины. Чуть далее впереди беседка, правее теннисные столы. Но играли за одним и то как-то вяло. Тень от дома должна была вот-вот накрыть столы, играющих. Олег по-смотрел на дом напротив. Что-то привлекло его внимание там. В одном из открытых окон шторы вырвались, болтались на ветру. И чья-то рука втаскивала их обратно. На секунду открылась комната. Стало неловко, как будто подглядываешь. К беседке приближались двое пожилых людей с газетами. Вокруг чужой двор, чужие, незнакомые лица. Олег смотрел. Иногда ему казалось, что он не понимает, как он попал сюда, в этот двор, в этот дом к почти незнакомым людям.
Нет, разумеется, он понимал. Еще вчера позвонили, предупредили, пригласили. И вот, троллейбусом, они здесь. Небольшое деловое, но обильное застолье. Женщины оста-лись за столом. А они втроем: он, хозяин, и второй гость, такой же как Олег, направились сюда.
Правда, второй гость не такой как Олег, чуть постарше. Живет где-то рядом. Да и работает вместе с хозяином. Да они, кажется, чем-то похожи. Кстати, вот и он. Гость стоял на порожке и разминал в руках сигарету. Олег пожалел, что не заметил пачку, да и зачем ему это. Вот сигарета замедлила движение, и Олег прочитал название.
Иногда он останавливался у киосков, когда встречал одно знакомое изображение на коробке сигарет. Останавливался, смотрел: что-то вспоминал, к чему-то прикасался... Дома в одном из костюмов у него хранилась подобная пачка. Он сам не знал, зачем он это делает. Но прятал ее на всякий случай подальше.
А гость тем временем раскурил сигарету. Что-то рассказывал о своей машине, ко-торая стояла у соседнего подъезда. Затем начал договариваться о встрече со знакомым, стоявшим внизу у машины. Олег оглянулся. Где же хозяин? Ему казалось, что тот не-сколько раз появлялся возле них.
В углу, в уютном углу лоджии маленькие плетеные кресла. Маленький столик. На нем бутылка шампанского, холодная, покрытая испариной. Далее фрукты, конфеты и нарезанные сладости. Олег еще раз посмотрел на бутылку шампанского. Холодное, прав-да, не помешала б и минеральная. Да, но где же хозяин?
И вдруг улыбнулся, вспомнив, как, поднявшись из-за стола и проходя коридорами и коридорчиками, подошел к умывальнику, чтобы освежить руки и лицо. Взгляд, как и в прошлый раз, скользнул в ванну, но  вновь, как и в прошлый раз не мог разобрать. Было темно. Ванна наполовину была чем-то засыпана. Но чем? Вдруг вспыхнул свет. Хозяин стоял на пороге и улыбаясь говорил о том, что подоспел урожай. Сегодня рано утром съездил на дачу. Огурцов много, девать некуда. Ванна была засыпана огурцами. Хозяин еще что-то говорил и добавил: "Хорошо, что их две". Олег не понял чего две. Не понял, не стал уточнять.
Через много лет, однажды в субботу, зимним вечером, когда билет на поезд у него будет в кармане и будет время до отхода поезда, Олег направится к выходу на площадь перед вокзалом, на снег. Весь вокзал, город и все вокруг будет укрыто снегом. И здесь столкнется с хозяином этой квартиры. Не сразу узнает его. А, узнав, вспомнит и эпизод с огурцами. Вспомнит для того, чтобы сразу забыть и это и хозяина. Тот еще что-то будет говорить ему, спрашивать. Дотрагиваясь до шляпы, будет говорить – "кланяйтесь, кланяй-тесь..." кому-то. Но Олег уже спешил на улицу, на снег, чтобы забыть его. Ибо они были уже в разных мирах. И вокруг был снег.
Но пока Олег ждал, когда появится хозяин. Кажется, его голос донесся из зала. Он шутил с женщинами. Сейчас он появится здесь. Они откроют шампанское и вновь будут говорить о деле, которое привело его сюда, обговаривая все детали, закусывая яблоками и тортами. И дело это чужое и ненужное ему. Но он выполнит все, что от него требуется, точнее все, что от него зависит.
Иногда ему казалось, что он механизм в чьих-то руках. Но ведь он давно, давно по-терял все. Думал ли он о Светлане в тот момент? И да и нет. И "нет" было больше похоже на "да". Ибо он помнил о ней  всегда. Но и "да" было странным каким-то. Ибо память о ней, воспоминания, ее образ он прятал глубоко–глубоко в укромные уголки своей души. Иногда она вырывалась оттуда, когда он бывал один на работе. Или когда вечером засы-пал. И это жгло больно. И он прятал ее, наслаивал что-то. А, может быть, сам прятался от нее. А еще он прекрасно понимал – мысли о ней здесь также чужды, как и она сама здесь. Ибо не мог представить себе ситуации, при которой Светлана могла появиться здесь или в подобном доме.
А он был здесь и не просто был, а шутил, балагурил, обсуждал. Значит, значит... От этой мысли становилось еще тоскливее. Хотелось спрятаться, забыться. Не дожидаясь хо-зяина, шампанского, взять несколько кусочков торта и съесть, чтобы было приторно, сладко, слащаво. Ведь он не мог быть в другом месте. Не мог пойти к Вере, оставшейся в городе близкой подруге Светланы. Ведь ему казалось, что он потерял все и всех.
Но он не знал, что ему предстоит еще много терпеть. А, может, обретать, очищать-ся, прежде чем предстать перед Светланой. А она или образ ее, нет, все же она, ждала сво-его часа, чтобы вырваться из укромного уголка его души, но не для того, чтобы покинуть его, а чтобы пройти рядом с ним все эти трудные годы.
В конце сентября, как-то вечером проходя мимо художественного музея, остано-вился, разглядывая каталог будущей выставки. Затем приобрел его и спрятал в портфель. В это время он заметил, как из двери музея вышла Саша и еще один парень, лицо которого ему показалось знакомым. Саша еще какое-то время разговаривала с парнем, поглядывая и в сторону Олега. Олег вспомнил – кажется, этого парня он видел у них в комнате. Види-мо, с их курса или группы. Саша попрощалась с парнем и направилась к Олегу.
Они какое-то время шли вместе, говоря странные незначительные фразы о работе, вспоминая некоторых общих знакомых. Он понял, что может узнать от нее что-то о Свет-лане. Ему показалось, что она даже настроена рассказать ему, – нужно только спросить. Но не решился, не осмелился. Почему? В тот момент объяснить себе это не мог. В тот же момент вспомнил и Веру, что мог бы ее отыскать. Но и она как будто исчезла.
Он проводил Сашу к остановке. Спросить, спросить, спросить... Но промолчал. Подъехал троллейбус, и они попрощались с Сашей. Больше они не виделись.
А чуть позднее, этой осенью, ему приснится Вера. Она будет не одна, а со Светла-ной. Вера шутит с ним, о чем-то говорит у стола. А Светлана стоит у дверей. А он захочет спросить у Веры о Светлане или подойти к ней самому. Но сон прерван.

              Ночь. Тихо. Ты и Вера – сон.
              Пришли вдвоем,  чтобы прервать забвенье.
              Он с Верой говорит, но, Боже, не о том.
              Сна прерваны столь краткие мгновенья.
 

Глава 4
                Возможно так: она уж в строчках
                И даже в листьях под дождем.

Олег остановился на углу. Посмотрел на часы, успеет ли еще на почту до ее закры-тия. Но в следующую минуту он уже забыл о почте. Из троллейбуса в метрах ста от него вышла молодая женщина с ребенком. И он почти сразу узнал ее. Это была Люда, его ко-гда-то хорошая знакомая десятиклассница из соседнего дома. Вечерами, возвращаясь из института, когда он еще был студентом–первокурсником, он иногда встречал ребят-десятиклассников из своего подъезда. Изредка мог побродить с ними несколько часов. Все они переехали недавно в этот двор, и постепенно знакомились. И среди них была и эта славная девочка. Затем она несколько раз заходила к нему за литературой, словарями. А в конце июня того же года пригласила домой на вечер по поводу окончания школы. Он вспомнил, как она приглашала его, что-то говорила о том, куда собирается поступать, но он так и не запомнил этого. Ему в тот вечер было трудно, очень трудно.
А сейчас, увидев ее, он понял, что ему обязательно нужно подойти, поговорить с ней. Он даже загадал, что если успеет, значит, все в порядке. А что значит "дальше", он не знал. Он не видел ее лет шесть–семь. Наверное, она уже закончила институт и работает. Нельзя сказать, что совсем не видел. Изредка на балконе. Или мелькнет где-то уже в дру-гом конце двора. А несколько последних лет он действительно ее не видел. Уходил на ра-боту рано, приходил поздно. Но вот впервые почти вплотную. Лишь бы он успел к ней. Что же она все-таки закончила? Кстати, он это не мог вспомнить и тогда, когда видел ее в последний раз, через год, да, ровно через год после ее выпускного вечера.
В тот день в конце июня он вернулся домой, сдав последний экзамен после второго курса. Наташа сдала экзамен накануне и сразу, только обсудив с ним экзамен, – кто как сдал, – пошла разогревать обед. А его попросила вынести пакет с лишними бумагами, чтобы завтра утром не спешить к машине.
– Кстати, там и твои бумаги, – сказала она. – Ты их приготовил в кладовке, чтобы выбрасывать.
– Хорошо, – сказал Олег. – Через пару минут буду.
И он мимо соседнего дома, обогнув его, направился к тому месту, где собирались подобные пакеты. Но он не успел дойти. Пакет в дороге стал рассыпаться, что-то выскаль-зывало из него. И он присел на скамейку, чтобы перевязать пакет. Но что же это высколь-знуло? Еще какой-то аккуратненький пакет. Кажется, две завернутые тетради. Быстро раз-вернул и обомлел. Это были его две тетради. Он завернул их ровно год назад и спрятал в кладовке, и забыл о них. Да, та же газета годичной давности. Так же завернута, как обыч-но это делает он. Тетради большие, общие. Одна – стихи, выписаны из разных сборников разных поэтов.
Он легко перелистал ее и закрыл. Но вот вторая, это был дневник или что-то вроде этого, который он вел более года. Посмотрел последнюю страницу. Последняя запись – двадцать восьмое июня. Тогда же он их и спрятал. Просмотреть дневник не мог, на это не было сил. Что же делать? Можно отправить к Валентине. Рискованно. Из почтового ящи-ка может пропасть. Валентина может не получить, пропадет. А получит – прочитает, рас-строится. Он знал одно. Надо что-то придумать. Их надо спасти. Правда, он не знал зачем. Вдруг по дорожке среди деревьев, выложенной из толстых плит, – дорожка эта пересекала весь двор, – он увидел быстро шагающую Люду. Она бежала, радостно размахивая сумоч-кой, просвечивали тетрадки, книги. Они еще издали поздоровались. Он попытался вспомнить, где же она учится, куда она поступила. Но не смог, забыл. Не запомнил. Она остановилась возле него. Олег спросил:
– Сдала экзамен?
– Да, – сказала она. – Последний, теперь только практика.
Но она уже смотрела на тетради:
– Олег, ты что, выбрасываешь?
– Нет, – сказал Олег. – Случайно захватил.
Она быстро взяла тетрадку, хорошо ей знакомую. Он когда-то давал ей эту тетрад-ку. И вдруг мелькнула спасительная мысль. Ведь она хотела даже переписать многие сти-хи. И он предложил ей обе тетрадки. Добавив: "Пусть побудут у тебя. Пока".
Она обрадовалась и, взяв вторую тетрадку, начала листать ее, думая, что там стихи. Но вдруг закрыла, сказав:
– Это, видимо, мне нельзя читать?
Олег помедлил немного и сказал:
– Как хочешь. Пусть полежит у тебя. Я когда-нибудь заберу.
Правда он не верил тогда, что когда-нибудь их заберет. И вряд ли она их сохранит.
И вот теперь, спустя много лет, они шли навстречу друг другу. Остановились, по-здоровались. Он спросил о сыне. Что-то спросил о муже. Окончила ли институт? Да, уже работает. И еще о чем-то. Но все думал об одном. Тетради, тетради. Лишь бы они не про-пали. Главное – та тетрадь. И она вдруг сама сказала:
– Олег, ты хочешь забрать тетради?
– Да, да, – сказал он. – Они целые?
– Разумеется. Ждут тебя.
И ему сразу стало легче.
– Вынести сейчас? – спросила она.
– Нет, лучше завтра утром, перед работой.
И на следующий день утром тетради были у него в портфеле. На работе он спрятал их в нижний ящик стола. И надеялся, что в перерыв уже откроет, начнет читать дневник. Но перед обедом его вызвали в соседний институт. Он возвращался на работу уже после перерыва, вспоминая все то, о чем писал. Но то, что скоро начнет об этом читать, напол-няло его всего радостью.
Он проходил мимо большого здания. Впереди высокие ступеньки. И по ним, тяже-ло ступая, поднималась маленькая женщина в осеннем пальто, в очках, в теплом берете. Подумал, что и для него когда-то эти ступеньки были высокие, когда он в первый раз шел сюда с Валентиной. И в следующее мгновение он уже был рядом с этой женщиной. Взял ее под руку. Уже открыл дверь перед ней. И они вместе поднимались по ступенькам на второй этаж.
Это была Анна Георгиевна. Как давно он у нее не был. Как она изменилась, поста-рела. Но как рада ему. Он расспрашивает ее, как ей живется, как работается. Рассказывает ей о себе. Но она, улыбаясь, говорит, что о нем знает много. Что Валентина в каждый свой приезд хоть на пять минут забегает к ней. А этим летом она пролежала целый месяц в больнице в ее отделении. А затем еще две недели прожила у них, в их доме.
Олег слушал и удивлялся, что Валентина никогда не говорила ему об этом. Может, не считала нужным ему говорить или важным для него. Он хотел рассердиться на Вален-тину и сказать об этом при встрече. И вдруг понял – при чем тут Валентина? Ведь он сам последний раз был здесь в июне того же года, когда перестал писать дневник и спрятал его. Он о чем-то хотел тогда поговорить с Анной Георгиевной. Но не смог и ушел.
Он возвращался на работу. Было грустно, что так получилось с Анной Георгиев-ной. Но теперь она вернулась, или он к ней. Было удивительно, что это случилось в тот же день, когда вернулись тетради. И он уже еле дождался конца дня, когда все разошлись. Вытащил тетрадку и открыл ее.
Записи первых месяцев не интересовали его. Здесь не было того, что он искал. Быстро перелистал страницы. Вот уже и апрель. Все чаще появляется имя "Володя". Надо быть внимательным. Вот уже где-то здесь. Вот уже и май, первые дни. Володя знакомит с Верой. И вот чуть далее, "Володя, Вера...", "две сигареты... неловко то как, но поправимо".
Олег задумался. Он надеялся поправить это осенью, а затем весной думал, что су-меет это сделать вместе со Светланой. Но когда потерял Светлану, все это уже теряло как-то смысл. Далее он записал несколько имен и фамилий, с кем познакомился тогда у Веры. Вот и ее фамилия и рядом ее имя. Он смотрит, как будто бы эти буквы были выписаны несколько иначе, чем другие. Разумеется, он еще ничего не знал, но может быть, рука и буквы уже знали что-то.
Он вспомнил тот день, комнату длинную, узкую. Он с Володей сидит за столом у стены. Вера стоит у окна. Открывается дверь, и заходит девушка в очках, проходит к Ве-ре. Вера знакомит. Это была Светлана. Вера шутит над ними. Да, и шутки же были у нее.
Далее все лето и сентябрь пусто. Бегло просмотрел. Но вот конец октября. Он впервые случайно оказался в комнате у Светланы. Были там еще Н. и С. В ноябре и де-кабре записей много. Вот и эта запись: "Олег, ты, кажется, приходишь к Светлане". Но к  этим страничкам он вернется потом, сейчас он ищет что-то другое. Вот и январь уже сле-дующего года. Его первая сессия. Именно тогда в январе он почувствовал, что она вошла в его жизнь. Удивительный момент. К нему он вернется еще. Он что-то ищет сейчас в этих записях, в этих строчках.
Вот запись конца января. Перечитал ее. Он записал ее, когда вернулся с концерта поздно вечером, где впервые был вместе со Светланой. Перечитал еще раз. Записано все, что говорила она на концерте, по дороге и тогда, когда, не желая, он обидел ее. Странно, неужели он не понял тогда, что рядом с ним родной и близкий ему человек? Как же он не подошел тогда, когда она стояла у дерева, не взял ее за руки, не попросил прощения? Он и сейчас, пожалуй, увидел ее, стоящую у дерева. Рукой она дотрагивалась до холодных ве-ток. И вот уже быстро-быстро идет вниз к общежитию.
Начало февраля. Быстро пробежал. Он танцует на снегу. Середина февраля. Он идет к Светлане в общежитие и по дороге, с промежутком в сто метров, встречает Н. и С. Они задают ему один и тот же вопрос. Значит, им небезразлично, где он бывает и с кем он бывает. Но Светлана не спросила. Он сам рассказал позже. Здесь не было греха. Просто прощание с детством. Февраль. Почти каждый день ее имя.
Вот уже седьмое марта. Светлана уезжает на несколько дней. Он видит ее одино-кую фигуру в пальто и с большой сумкой. Она идет к вокзалу, исчезает там. А затем идет уже вдоль поезда к своему вагону.
Он листал, читал свои строчки, не замечая того, что они постепенно исчезают, пре-вращаясь как бы в маленькие фигурки, дома, улицы. Строчки то возвращались, то опять исчезали.
Вот середина марта. Он, как и тогда, так и сейчас ощутил ту вспышку, пережил то удивительное состояние. Он записал это тогда вечером, пережитое им, когда шел рядом со Светланой по коридору университета после ее экзамена. А вот он ждет ее в комнате. Он идет с ней в апреле по улицам города, заходит в магазин. Он со Светланой у Надиной те-тушки. И это его воспоминания. Они вернулись к нему. В записях нет никаких сомнений – Светлана рядом с ним.
Открыл следующую страницу. Еще апрель. В тот вечер он написал много, почти две страницы. Перечитал раз, другой. Странно, что-то изменилось. Как будто бы ворва-лось какое-то сомнение. Неужели он мог написать это после того прекрасного вечера. Это было какое-то минутное заблуждение. Конечно. Вот еще предложение: "Пригласить Свет-лану в гости к Валентине. Если она согласится, значит..." Правда, и здесь было сомнение.
Он сидел над этой страницей, перечитывал ее, пытаясь что-то понять. И строчки уже бежали, бежали на него. Одни где-то уже пропадали, появлялись новые. Их бег уско-рялся, как в кино. Их уже не было, но не было и бумаги. Не было и комнаты, где он сидел. Было что-то другое.
Вначале он увидел окно. Окно почти полностью закрыто портьерой. Небольшая полоска. За окном уже темнело. И в комнате был мягкий приглушенный свет. Ближе у окна стол. Слева две кровати, аккуратно заправленные. Кровать, что справа у окна, почти не видна. На кровати, которая была почти рядом, прижимая подушку к спинке кровати, укрытая пледом, полусидела Светлана. Она поправляла плед. И на секунду застыла, как бы собираясь подняться. Он смотрел на нее внимательно. Вот их взгляды встретились. Он не изумлялся, не удивлялся. Он неотрывно смотрел. И вдруг услышал:
– Олежка, – она повторила еще раз. – Олежка.
Голос был такой же, как и тогда, только, пожалуй, чуть-чуть мягче.
– Что же ты написал там?
Он замер, покраснел. Она повторила вопрос. И он обидчиво пытался ей сказать, что это недоразумение. Что это было минутное. И прочитал ей последнюю фразу, что со-бирался пригласить ее к Валентине.
– Да, – ответила она. – Знаю.
Она посмотрела куда-то в сторону, на стенку рядом с кроватью, где висел гобелен. Он зачем-то попытался рассмотреть рисунок на ткани. Но она продолжила:
– Да, но ведь ты не пригласил.
Да, он не пригласил. Не успел. Тогда он написал письмо Валентине, – что в мае приедет к ней не сам. В конце апреля получил ответ, что она ждет его, что они с Алешкой будут рады. Но он не пригласил.
Он покраснел, замолчал. И вдруг спросил, сам не понимая, почему сейчас, об этом. Он спросил ее, почему она никогда не говорила о своих близких, родных. И она сразу, посмотрев на него, сказала:
– Олежка, а ведь ты никогда не спрашивал.
Да, это было действительно так. Он не решался спросить. Ведь это была Светлана. Он смотрел на нее и молчал, собираясь сказать ей о том, что она была самым близким ему человеком. Почему была? Она и остается. Ему хотелось сказать ей те слова, которые не успел или не сумел сказать тогда. Но какие же должны быть эти слова? Ведь они вечные. Те, что всегда были вокруг? Те, которые были в книгах? И те, которые произносились и звучали? Но нет. Вдруг он когда-то в восемнадцать-девятнадцать лет случайно, нечаянно, походя, играя, не придавая значения, где-то произносил подобные слова, или позднее. Он не был уверен. Но вдруг? Надо искать другие слова. Но какие? Ведь те чувства, которые он испытывал к Светлане, он не знал ранее, он не испытывал позднее. Это было нечто иное, стоящее в стороне.
И вдруг мысль пронзила, приятная и неприятная. Ведь то, что он испытывал к Светлане, было нечто высшее. И он оказался готов, чтобы воспринять и, в тоже время, не готов. Над этим предстояло еще подумать, осмыслить, найти слова. И он уже что-то гово-рил Светлане. И главное, он говорил, что она нужна ему. Нужна была тогда, нужна сей-час. Он повторял это и смотрел в ее глаза.
Она побледнела. Казалось, она исчезает, сливаясь с подушкой. Остаются только во-лосы, полоска губ, халат, плед. Казалось, она теряет объемность и вот-вот исчезнет. И он взмолился: "Господи, господи, не исчезай". Она открыла глаза. Лицо опять было таким, как обычно. Она смотрела на него. Он вновь сказал ей: "Ты нужна мне, Светлана". И она ответила:
– Я знаю,  знаю.
Легкий порыв ветра качнул портьеру у окна. Она чуть подтянула плед и продолжа-ла:
– Поэтому я ничего не заметила.
Она сжала свою руку и сказала:
– Вернее не так. Я сделала все, чтобы ты ничего не заметил, когда придешь ко мне после двухнедельного отсутствия. Помнишь, тогда в мае?
Да, конечно он помнил. Он прибежал к ней в школу, где была она тогда, и встре-тил ее на пороге школы. Она была такая же, как обычно, как будто бы он вчера с ней рас-стался. И не было его двухнедельного отсутствия.
Ему показалось, что это странно. Значит, ей безразлично. Ему хотелось просить прощения, чтобы иметь право вернуться к ней. Значит, ей это не нужно. Он шел, ничего не понимая. Он боялся взглянуть в ее глаза. Он не понимал того, что она уже его прости-ла, раз он пришел к ней, чтоб ему было легче. И не надо ничего говорить и ничего спра-шивать. Он вернулся и все. Но он не понимал этого. Ему нужно было, чтобы она не раз-говаривала с ним, чтоб она прогоняла его. И он тогда просил бы прощения.
Да, Олег, тебе хотелось, чтобы она подыграла тебе, и тогда ты бы знал, что делать. Но она не знала иных путей к тебе. Она могла идти только по земле, среди деревьев и ли-стьев. Она не могла опускаться в твой полуподвал или даже подземелье твоего сознания, куда иногда попадал ты. Она прошла столько, сколько могла. И когда уже в комнате в от-вет на его вопрос он услышал ее слова, они были такие же, как она, ясные.

             Он бежал. Ведь жгли.
             Но жгли неверных две недели.

Все это промчалось за какое-то мгновение. Он смотрел на нее. Ее руки слегка дро-жали. Она хотела их спрятать под плед. Она как бы вспомнила то, что только еще будет или что уже было. А он повторял :
– Ты нужна мне, Светлана.
– Знаю, – сказала она. – Знаю. Поэтому я и пришла к тебе вместе с Надей и Сашей перед отъездом. Ты так просил прийти. Я видела, что тебе тяжело.
Он вспомнил тот прощальный обед, неловкий, какой-то безмолвный. Он хотел, чтобы Надя и Саша хоть на минуту оставили их одних. Но так и не осмелился на это.
Вдруг Светлана протянула ему руку и сказала:
– Олежка, ты не сердишься за то, что я так резко тебя тогда в библиотеке? Я не хо-тела этого, но так получилось.
– Нет, что ты, – ответил он. И впервые назвал ее так, как любил это раньше. Он произнес ее фамилию. Она была как бы вторым ее именем.
Она замерла, услышав это. И снег, серебристый снег рассыпался над ними. Он за-полнял все вокруг, но нигде не оседал; исчезал, ибо не было пространств, где он мог бы осесть, превратиться в белые сугробы.

             Но было больно ведь тебе,
             Когда неведомо и грубо
             Он молвил, исчезая в тьме...

Они молча смотрели друг на друга. И ему вдруг захотелось спросить ее о письме, которое она написала ему осенью, и что было бы, если б он не написал то нелепое письмо или если бы отправил телеграмму, и так далее. Но остановись, Олег, это все ты должен спросить у себя.
Она взялась руками за плед и, посмотрев на него внимательно, как-то по–особому, сказала: "Мне пора, ведь уже прошла минутка".
"Какая минутка?" – подумал он. Прошло то ли мгновение, то ли семь месяцев или семь лет.
А она продолжала: "Ведь ты еще рядом со мной. Стоишь там у окна. Ты уже отнес тетрадь и очки на стол. А на улице дождь начинается. Слышишь, стучит?" И он услышал шум дождя. Она продолжала: "Сейчас ты появишься. Волосы у тебя будут мокрые, и лицо. И ты будешь рассказывать что-то о своем домике, бабушке и Валентине".
Конечно же, он помнил. А вскоре придет Толик, будет ждать кого-то. И они с ним будут спорить, сидя у окна, разбирая строчки популярного поэта. Спор будет жарким. Светлана будет сидеть за столом, казалось, не слушая, занимаясь своими делами. И вдруг она скажет, как-то мягко, легко: "Толик, а ведь Олег-то прав". И в этих ее словах будут ее руки на его лице, в его влажных волосах.
Но он ничего этого не поймет. Уж слишком ему хотелось все объяснит словами, доверить им то, что нельзя объяснить. И он запутался, не понимая, уже не понимая Свет-лану.
Светлана повторила: "Мне пора". И в ответ на его немой вопрос добавила: "Ищи меня, ведь я рядом, рядом с тобой. Я вокруг тебя".
Комната постепенно стала исчезать. Перед ним была тетрадь. Он продолжал дочи-тывать последние страницы. Затем закрыл ее. Над столом горел свет. Он не заметил, когда включил его. За окном было темно. Конец сентября. Олег посидел еще какое-то время, за-тем собрался и вышел на улицу.
Он направился домой; бродил по улицам города. Затем неожиданно свернул в про-спект и пошел к ее общежитию. По дороге разыскал дерево, у которого они часто оста-навливались. Да и здесь, кажется, он ее впервые обидел. Дождь запутался в еще многочис-ленных листьях. Первых утренних морозов еще не было. Впереди светились окна большо-го дома.

           Я слова для молитвы попрошу у тебя,
           У дождя, что лицо лишь твое укрывает от зноя.
           В чистой влаге мольбу мне подарят уста.
           Обрету, обрету я молитву прощенья, покоя.
 

Глава 5
                Роса, цветущая картошка пред рассветом.
                И зелень листьев сквозь слова.

Прошлое. Прошлое, что это? Память и только? Прошлое, это что-то невозвратное, как и время. Время. Часы старые, а может быть, даже старинные, на фотографии рядом с бабушкой, где-то далеко-далеко. Бабушка молодая, совсем молодая и не одна. Фотография в руках у бабушки и она рассказывает Валентине и ему о тех, кто рядом с ней на фотогра-фии, о том доме.
Олег слушает, еще не понимая, что уже запоминает, а сам смотрит на часы, пытаясь разобрать время на больших часах. Но то ли выцветшая фотография, то ли блики на стекле часов, – стрелки почти неразличимы. А как хотелось увидеть это застывшее время.
Сиденье стула, на котором никто не сидит, закрывает низ часов. А что там? Там, видимо, тяжелые круглые диски. На столе перед бабушкой, как и на фотографии, под-свечники. Единственное, что осталось от того далекого дома. Где он, что с ним, сколько бурь  пронеслось над ним? Сломанный и разобранный будильник, наполненный всякой всячиной, шестеренки, колесики.
Часы наручные, их двое. Большие и чуть поменьше. Они лежат в коробочке рядом. Коробочка завернута в пуховый лоскут. Большие часы на широком кожаном ремешке со множеством белых и желтых заклепок. Валентина говорила, что ремешок ручной работы. Часы поменьше на светлом, тоже кожаном ремешке. Бабушка изредка достает их. Они за-водят их, ставят стрелки. Бабушка разрешает ему завести большие часы, только не до упо-ра. Затем долго рассматривает их. О чем-то тихонечко говорит с ними и прячет. И они идут и не идут, стучат рядышком. Иногда, когда бабушки нет, он сам тихонько достает их и заводит, чтобы они стучали.
Большие часы на вокзале. Он второклассник. И они втроем: Валентина, Алексей и он едут поездом к родителям Алексея в свой будущий дом. Они ходят по перрону, ждут поезда. Они едут поездом из-за него, чтобы показать ему туннель и большой мост, – так хотел Алексей. А он смотрит на часы, он хочет увидеть, как стрелка, большая стрелка, снимется со своего места и легко–легко передвинется на минутку. Надо только увидеть это, вовремя посмотреть на часы.
Большие светящиеся часы на новом здании телеграфа. Он проходил сегодня утром, когда шел на работу. Карниз над ними и под ними, и все складки вокруг засыпаны сне-гом. Было удивительно – светящиеся часы, засыпанные снегом. Конец февраля. Завьюжи-ло.
А, может быть, время это снег? Засыпало, завьюжило. Снег засыпал дороги, тро-туары, шапки, воротники. Люди сбрасывают его, заходя в дома. А он играет с ними, с ма-шинами, то ли тормозит, то ли подгоняет их, играя в свете фар. Но и они куда-то исчеза-ют. И ночью в тишине остаются только фонари. Они никуда не спешат, стоят безмолвные в ожидании. А если еще фонарь над темным садом на тихой безмолвной улице. И снег бу-дет играть, создавая удивительные картины для мальчишки, возвращающегося домой.
А, может, время это и ветер, ворвавшийся к нему в комнату, открыв неплотно при-крытую форточку. Волна холодного воздуха дошла до Олега. На фоне темного проема он увидел рой снежинок, влетевших в комнату и растаявших, не долетев до подоконника.
Олег поднялся и, сделав пять – шесть шагов, плотно закрыл форточку. Скоро ухо-дить домой. Возвратился за стол. Эхо шагов гулко разнеслось по пустым комнатам.
Время, конечно же, это шаги. Ее шаги, которые он помнит все эти годы. Шаги по коридору. Странно, но в комнате он еще не слышал их.
Возможно, он был еще с ней, но дверь закрылась, они вышли в коридор. Здесь бы-ли ее шаги, мерные, казалось, спокойные, ровные. Он пытался еще что-то произнести. Но ее время уже отбрасывало его слова. Он не мог их произнести.
Они идут по коридору. Спускаются по лестнице. Вновь по коридору. И вот они уже на улице. Она уходит, остаются только ее шаги, время, ее время. Значит, ее шаги, как и ее время, в прошлом, в невозвратном. Но ведь она где-то есть. Он слышит ее шаги. Пусть оттуда, из прошлого, но они с ним. Просто, у них сейчас разное время. Но ведь время у всех одно. Значит, у них разные плоскости времени, а, может быть, слои времени, в которых они живут, или миры, которые они создают. Значит, они просто в разных ми-рах. А что, если построить мостик из его мира в ее мир? Или, может быть, даже еще один мир? И тогда прошлое будет не сзади, а будет рядом. Оно возвратится к нему. И этим мо-стиком станут письма. Его "письма в прошлое", как он их назовет.
Однажды вечером, открыв дневник, он решил написать ей письмо, собственно, не столько ей, сколько в прошлое и себе, пытаясь понять что-то там, объяснить что-то. Вна-чале он думал, что это будет одно большое письмо. Но вскоре понял, что писем будет много. За пять месяцев с конца сентября до конца февраля он написал два письма, а еще больше набросков, планов будущих писем. Он рассказывал ей о встречах с ней, да-да, о встречах с ней, кем она была для него тогда. Он расскажет ей о встречах с ней, когда ее рядом уже не было.
Но он рассказывал ей не только об этом. Он рассказывал ей о прошлом. Он расска-зывал ей о доме, Валентине, бабушке. Он вспоминал удивительные подробности детства, даже то, что читала бабушка зимними вечерами соседкам–старушкам из большой мудрой книги. Как хорошо, что эта мудрая книга, как и двое часов в коробочке и двое подсвечни-ков, находится сейчас у Валентины. Их можно увидеть, к ним можно прикоснуться.
     Что-то удивительное происходило с ним. Что-то просыпалось, пробуждалось или только зарождалось в нем. И у истоков всего этого стояла Светлана. Самое удиви-тельное, что она занимала в его воспоминаниях то место, которое, видимо, и должна была занимать. Она как бы пронизывала их, вовлекая их в его мир, возвращая их ему. Он нико-гда не думал, – отправит ли он когда-то письма ей. Он писал, он знал, что впереди много писем.

               Быть может, Бог тебя хранил
               От суеты и фраз ненужных.
               И образ твой Он в нем творил...

Олег закрыл и спрятал тетрадь, собрался и вышел на улицу. Он возвращался домой по заснеженным улицам своего города, а может быть, он шел вдоль заснеженных огоро-дов.

Олег сбежал, нет, все же съехал с пригорка, который, примыкая к дороге, обрамлял огороды, а его выступы создавали естественную межу, переходящую в тропинку между ними. Уроки в младших классах заканчиваются рано, и он уже бежит между снежными полями к домику. Портфель не надо нести, он легко скользит по снежному валу. Поворот и маленький дворик между двором и огородом. Дверь в летнюю кухню засыпана снегом. Вчера не заглядывал в нее, а надо проверить свои снежные припасы. Еще несколько ша-гов, и дверь в маленький домик.
Постучать о щеколду, но не надо. Если бабушка видела его через окно или если за-нята, дверь уже открыта. Так и есть. Дверь легко открывается, а к его ногам падает веник. Снег летит с валенок. Подогнуть веник и пройтись подошвой, и в коридор. Дверь закры-та, веник в угол и осмотреться. Справа шкафчик, что новенького появилось. Вдруг что-то сегодня пригодится? вчера оно еще было не нужно. Ящички, полочки. Далее окошко под занавеской. На замерзшем стекле пальцем проделать глазок и увидеть летнюю кухню. А внизу на окошке коробочка с гвоздиками, хозяйство бабушки. В углу вход в погреб зава-лен старыми пальто. Но зимой там не интересно. Он бывает там только когда бабушка или Валентина посылают за чем-нибудь. Но зато далее между входом в погреб и дверью в кла-довку – большая дубовая бочка. Это даже не бочка, а маленький колодец в коридоре.
Он смотрит на кольца сруба, а где-то внизу вода. Утром, когда он уходил, она была замерзшей. Бабушка брала воду. Она говорит, что эта вода очень полезна. Заглянуть в кла-довку, но уже бабушка зовет, да и ноги замерзли без валенок. И он прыгает на ступеньку, толкает тяжелую дверь в кухню.
Тепло. На печке негромко посвистывали кастрюли, чайник. А в углу на печке большой чан, в котором всегда горячая вода. Кошка спрыгнула с широкой спинки кушет-ки на табуретку за печкой. А справа у окна за кухонным столом сидела бабушка. Перед ней была миска с тестом и лист, на который она укладывала...
Как же он забыл? Еще утром, когда он проснулся и прибежал на кухню, печка уже была теплая и не потрескивала, а тепло гудела. За печкой на табуретке стояла миска, укрытая полотенцем. Тесто. Значит, сегодня будет что-то вкусное. Скорей всего булочки. Хотелось дотронуться пальцем до полотенца и глубоко–глубоко провалить. Но нельзя. Пока руки с постели не омыты водой, нельзя ни к чему прикасаться съестному. И он по-бежал к умывальнику.
А сейчас она уже укладывает на лист комочки теста. А внутри их что-то сладкое, вкусное. Через несколько часов, когда он пообедает и побегает по улице... А можно не так. Можно сесть сделать уроки, можно взять книжку, сесть на диван, поджав под себя но-ги. Читать и слушать, как возится на кухне бабушка.
Вот уголек выскочил из печки, и кошка отпрыгнула. Бабушка открывает заслонку и вбрасывает уголек обратно. Что-то говорит кошке. Затем она откроет духовку, и комна-ты наполнятся запахом удивительной сдобы, которая никогда не черствеет. И она позовет его пить чай или молоко со свежими булочками. А еще она готовит бисквит, но не тот, которым его угощали у ребят или продают в магазине, а другой.
Бабушка что-то сбивает в разных посудинах и разрешает ему иногда взять чуть-чуть, совсем немного, чтобы не перебрать. Она чуть замедляет движение руки, и он берет воздушную сладкую массу. Что-то добавляется, смешивается, меняется вкус. Только когда добавляется мука, тогда пробовать и не надо. А затем все это заливается в большой четы-рехугольный лист. И через положенное время бабушка вынимает из духовки этот удиви-тельный темно–коричневый бисквит. Такой делает только она. Сверху атласная корочка, а бока немного иные. И когда бабушка разрезает и отрезает кусочек, внутри он плотный и пористый. Иногда попадаются большие и маленькие пещеры. Некоторые шероховатые, а вот гладкая, как будто там лежала раковина, которую он нашел в овраге за балкой.
Они пробирались к своей пещере по склону оврага, и вдруг в осыпавшейся глине он увидел темную, как будто покрытую лаком, выступающую раковину. Редкая находка. Раковины попадались и раньше, но такая была в первый раз. И когда вытащил ее, освобо-див от глины, то место, в котором лежала раковина, было гладким, и он долго удивленно водил пальцем по глине.
Через несколько лет они с ребятами будут стоять на краю балки, которую будут за-ливать, засыпать, чтобы превратить ее в сквер, на какое-то время превратив ее в озеро. Но это еще не скоро.
А пока бабушка отрезала ему еще один кусочек бисквита, в чашке оставалось мо-локо. Обычно и бисквит и булочки бабушка пекла к концу недели. А к вечеру застилала в дальней комнате на стол свежую скатерть, салфетку. Из тумбочки переносила два боль-ших подсвечника и один маленький. Он думал – почему три? Может, потому что их трое: бабушка, Валентина и он. А может, больше не надо, их у бабушки больше и не было. За-тем свечи зажигались, и бабушка долго стояла у них, и что-то шептала долго-долго. Так ему казалось. Затем, немножко другая, она проходила на кухню, открывала свою един-ственную книгу, большую, и тихонечко читала ее, что-то шепча. Иногда к ней приходили другие бабушки, и что-то вместе читали, о чем-то говорили.
Бабушка никогда не читала ему эту книгу. У него были свои книги, а то был ба-бушкин мир. Это был ее мир. И почему-то было странно, что его и ее книги никак не встречались. О чем она говорила возле свечей, он никогда не спрашивал. И вечерами, ко-гда зажигались свечи, в доме все преображалось. Было по–особому тихо. А когда бабушка уходила, и оставался один дома, он мог сидеть возле печки и читать.
А весной и летом по воскресным дням он любил завтракать в коридоре. Через окошко видно как возится бабушка в летней кухне. А через открытую дверь можно что-то вкусненькое бросить собаке.
Вдруг он услышал, что на кухне кто-то громко разговаривает с бабушкой. Он от-кинул занавеску. Женщина с соседней улицы. Мимо ее дома он ходит в школу. Дом странный, он всегда проходит мимо него с опаской. Но сейчас, кажется, будет что-то ин-тересное. Такое уже бывало.
Бабушка с соседкой проходят мимо него в дом, и бабушка закрывает ее в доме. На всякий случай даже повесила замок. И, выйдя со двора, пошла к пригорку в конце огоро-да, в сторону дороги. А он стоял уже за летней кухней и смотрел, что будет дальше.
На пригорке уже появился мужчина, который что-то держал в руках. Это был муж соседки, хозяин того странного дома. Он был такой огромный, а еще стоя на пригорке. И было даже страшно за бабушку, хотя понимал, что тот ничего плохого бабушке не сделает. Когда бабушка подошла, тот присел на пригорок, и они долго разговаривали. А к дому бабушка возвращалась через огород, по дороге что-то срывая, поправляя. И на минуту остановилась уже у самого дома возле двух вишневых деревьев, густо покрытых белым цветом.
А другой весной было уже тепло, но вишни еще не цвели. Вначале недели бабушка уже крутилась на кухне, подбеливая печку, готовилась к празднику. Олег снял с чердака ящик с особой посудой, которой бабушка пользовалась только в эти дни. Некоторые предметы достались ей еще от ее бабушки.
Затем несколько дней было холодных, и он, приходя с занятий, видел, как она кру-тится в доме, чуть притихшая, но такая же, как всегда.
Однажды утром он проснулся, услышав, что Валентина о чем-то тихо разговарива-ет с бабушкой. Солнце еще не взошло, но было уже почти светло. Можно было еще по-дремать, но он услышал, что Валентина с бабушкой медленно идут к нему в комнату. Сначала он хотел повернуться к ним, открыть глаза, но замер и не сделал этого. Они за-шли в комнату и повернули налево к тумбочке у окна, туда, где стояли подсвечники, а над ними фотографии. Какое-то время бабушка постояла там, затем повернулась и посмотрела во двор. Что видела она там? Новые дома, стоящие у дороги вместо огородов? Но вдруг он понял, что нет там для нее домов. Она видит огороды, дорогу за ними, пригорок, у ко-торого иногда вечером она могла стоять с соседками.
Пошли к следующему окну, в нескольких метрах от которого стояло огромное вишневое дерево. Затем они повернули к другой стенке и подошли к серванту. Он услы-шал, как бабушка легко дотронулась до стекла рукой. Что задержало ее внимание там? Он пытался вспомнить, но не мог.
За сервантом, ближе к его кровати следующее окно. Какие-то секунды бабушка по-стояла и здесь. Но вот уже почти невесомо она опустилась на стул у его постели. Он не раскрывает глаз. И хочется, и боится смотреть в лицо бабушке. Затем она положила руку на подушку. И он услышал только шелест скольжения руки по подушке. Сколько она про-сидела, он не знал. Минута, две. Затем рука дотронулась до одеяла, и они оправились дальше по комнате вдоль кровати, шкафа. Шаги уже слышались на выходе из комнаты.
Какое-то время было тихо. Затем голоса на кухне легкие, приглушенные. И вот уже бабушка с Валентиной возвращаются в ее комнату на диван.
И через несколько дней бабушка покинет этот маленький домик с его двумя виш-невыми деревьями, и этот мир, и эту землю.

Олег открыл дверь квартиры и прошел в ярко освещенный зал. Горели все лампы. Наташа сидела на диване и читала. Увидев его, она отложила книгу. На лице было сожа-ление, даже страдание. Она хотела что-то сразу рассказать ему, и даже, кажется, начала рассказывать. Он посмотрел на стол и все понял сам. На столе лежала кофточка. Его ста-рая кофточка, которой уже было лет десять–одиннадцать. Это была последняя вещь из старого дома, чудом сохранившаяся.
Он обнаружил ее недели две назад, случайно, в старом чемодане в маленькой кла-довой. Что-то искал и вдруг обнаружил ее. Он обрадовался ей. В квартире было как раз холодно, начались ветра, обычные в феврале. И он набрасывал ее иногда вечерами себе на плечи, когда работал или читал. Иногда набрасывала и Наташа.
Это был подарок бабушки. Обычно покупками его вещей занимались Валентина и Алексей. Но эту кофточку купила бабушка. Куда-то ходила, кого-то просила.
Сейчас кофточка лежала на столе, и оба рукава были распущены. Пара клубочков лежала возле нее. Как же он забыл, что Наташа не любит старых вещей? Она либо избав-лялась от них, либо, чтобы приспособить их, переделывала таким образом, что исчезала их суть. Он понял из ее слов, что ее постигла неудача, что она хотела, распустив кофточку, связать из нее свитер. Но кофточка не распускалась. Только рукава уже пропали. Было горько.
Наташа смотрела на него, ожидая реакции, а ему не хотелось расстраивать ее. И не хотелось, чтобы она видела, что ему больно. Наташа вышла на кухню, а он бережно сло-жил кофточку с остатками рукавов и спрятал ее в портфель. В этот момент его охватил ужас. Там на работе, в его рабочем столе, в нижнем ящике лежат тетради, в которых пер-вые письма и наброски. Ему показалось, что он небрежно их хранит, и что их может по-стигнуть та же участь. Подумал о том, что надо же завтра принять все меры предосторож-ности.
На следующий день он отнес кофточку к опытной мастерице в их отделе. Кофточ-ку удалось спасти, но она была уже без рукавов. Это была кофта-накидка. Она возврати-лась домой, но он ее спрятал в тайнике.
В апреле, как обычно, в бабушкины дни и весенние праздники он приехал к Ва-лентине. Было все как обычно, но все было как-то иначе, по–особому. И это, кажется, за-метила Валентина. На столе стояли подсвечники. Они долго допоздна говорили, вспоми-ная дом, бабушку.
Заснул он удивительно спокойный. И ему приснился удивительный сон, второй раз в доме Валентины. В первый раз это было, когда он заканчивал пятый курс.
Будто он во дворе старого дома. Раннее-раннее утро. Солнце еще не поднялось. Он среди грядок огорода. И удивительные краски зеленого огорода. Он остановился у грядок с цветущей картошкой. Таких красок, таких удивительных цветов, ему казалось, он нико-гда не видел. То ли дождь прошел ночью, то ли это была утренняя роса, то ли от того, что солнце еще не поднялось и не обрушилось на зелень... Но зелень листьев была необычной. Ощущение радости переполняло его. Кроме зеленого огорода было еще что-то внутри. Что-то щемящее. И он вспомнил, там же во сне, что он написал письма, много писем Светлане. А в них удивительное постижение, познание, понимание. И вновь чувство ще-мящей радости. Он попытался вспомнить, что он написал. Но не мог, хотя знал, что напи-сал.
А еще знал, что он должен встретить Светлану. И он уже шел с ней по соседней улице, приближаясь к дому. Да, она шла с ним. Они шли по улице, которой уже не было. Прошли мимо какой-то стройки. Он уворачивался от каких-то машин. И вновь шел с ней. Вот они сидят на какой-то скамье. Он смотрит в ее глаза и что-то спрашивает. Она хочет ответить, но не успевает.
Он проснулся умиротворенный, спокойный. Впереди были письма, впереди будут новые встречи–открытия. Он знал это.

                Ночь наконец-то позади.
                Долго, как долго тянется.
                День наполню тобой, погоди,
                Он ведь со мной останется.
 

Глава 6
                Снег, фонарь над белым садом.
                Снег, метель, и все уж рядом.

                И день продлился, и вечер не взошел.
                И все идешь проспектом неведомый, иной.

Школа появилась как-то неожиданно, внезапно, вдруг. Задумавшись, он незаметно для себя перешел на противоположную сторону улицы, на которую обычно не переходил. Он вдруг обнаружил, что идет вдоль ограды из металлических прутьев, за которыми дере-вья, кустарник, засыпанный снегом, а далее выплывало, поворачивалось само здание школы. Он остановился у его ворот и посмотрел во двор, на здание.
За ночь выпало много снега. Снег продолжал прибавляться. И во дворе, радостно суетясь, группа старшеклассников очищала площадь перед зданием от снега. Ему всегда было немного жаль, когда снег счищали, сваливали в кучи.
Дверь школы открылась, и еще несколько школьников выбежало помогать осталь-ным. С ними вышла какая-то женщина. Она приблизилась к ребятам, что-то объясняя им. Школьное крыльцо было опять свободно.
Что-то необычное было в здании школы. Ему показалось, что он видит ее в первый раз. Хотя столько раз проходил здесь. А, может быть, он видел его таким, каким оно было более чем пятнадцать лет назад. Правда, тогда был май.
Он взбежал на крыльцо и не успел открыть дверь. Она сама открылась. И вышла Светлана. Как он вовремя успел. И они вместе пошли в ее общежитие. Еще какой-то час он был рядом с ней. Тот день начался еще накануне, когда он понял, что происходит что-то не то, что он должен немедленно ее увидеть.
Пожалуй, сегодняшний необычный день начался еще вчера. Да, тогда в тот день он потерял ее. И все эти годы он возвращался к ней, обретал ее. А, может быть, он потерял не только ее, но и себя. И постепенно все эти годы возвращался и к себе, обретал себя. Обре-тение.
Олег медленно пошел вверх по проспекту, по обычной, хорошо знакомой ему до-роге. Если б его кто-то спросил, зачем он приходит сюда, зачем он идет по этим проспек-там, – он бы не смог ответить, ибо нельзя во всем искать конкретный смысл. Да он и сам себе не задавал эти вопросы. Может, этот путь был еще одной встречей с ней, одной из встреч.
За эти годы встреч было много. И обо всем он пытался ей рассказать в письмах, ко-торые оставались в его тетради. Он не знал, прочитает ли когда-нибудь она их. Он писал, он рассказывал ей обо всем. О новых открытиях, о новых знакомых.
Вот и сейчас он думал написать ей в ближайшем большом письме легенду, услы-шанную им как-то в одной командировке. Легенду о старике-звонаре. Эту легенду, ему казалось, он слышал еще в детстве. Сейчас она дополнялась новыми деталями.
Но сейчас, сегодня он думал о другом. Все чаще и чаще этой осенью он думал о встрече со Светланой. Ему хотелось отдать ей письма. Вряд ли их встреча могла быть дли-тельной. Так, хотя бы он увидел ее издали, отдал письма, и все. Внутренне он чувствовал себя уже свободным. Ему казалось, что он уже рядом с ней. Какая-то власть, какая-то сила все еще держала его, не позволяла все еще решиться на это. А может, он еще не был готов к этому?
Незаметно он прошел две улицы. И уже вдали увидел ее общежитие. Он оглянулся назад. Он прошел мимо дерева, ее дерева. Сейчас оно было как-то выше. И на фоне снеж-ного неба, на фоне падающего снега крона дерева превратилась в лицо девушки. Неясный портрет, незнакомые черты, случайная игра, – он смотрел издали, – впечатление. Но он все же вздрогнул. День был необычный.
И он направился дальше, собираясь, дойдя до общежития, как обычно, постоять немного, а затем походить по городу, по книжным магазинам. Может, что-то найдет для себя, для Андрея. А затем вернуться в кабинет. Надо было начинать новую работу, а мо-жет быть...
Он посмотрел на здание. Форточка в ее комнате была открыта. Он улыбнулся – "в ее комнате". Он остановился в метрах двадцати от входа в общежитие. Рядом, совсем ря-дом троллейбусная остановка. Двери общежития изредка открывались. Кто-то выходил-входил.
А может, и ему подняться по ступенькам и открыть дверь общежития. Затем еще одной лестницей, всегда плохо освещенной, пройти в коридор, где сразу его встретит ста-рушка-дежурная. Может быть, та же. Он поздоровается, улыбнется ей и пройдет по кори-дору первого этажа. А затем по лестнице на третий. Здесь, конечно, он не выдержит, по-бежит. А далее коридор, холл и ее комната. Он постучит, а там...

                А там звучащая вода, немыслимый простор
                Из всех дождей, из всех снегов
                И брошенных оков.

Олег стоял и смотрел на общежитие. Была удивительная тишина. Ни троллейбусов, ни трамваев. Только снег. Он почувствовал, что он свободен и, что он знает, что надо де-лать.
Он не раздумывал, он шел домой. Надо было быстро собраться. Вот он уже откры-вает дверь квартиры и садится за стол.
Слева на столе пачка бумаги. Взял лист, ручку. Надо было написать какие-то необ-ходимые слова. Но что-то не получалось. Надо погодить, вначале собрать все, успеется. Справа в самом углу стола маленькая завернутая книжечка со множеством закладок. Бе-режно взял ее. Разумеется, надо не забыть ее. Ведь это дар отца Тихона.
Вспомнил воскресное утро. Служба в монастырской  церкви. Чтение Евангелия, затем проповедь отца Тихона. Пел маленький хор. Затем они с Андреем сидели в его ма-стерской. Андрей был у своих картин. А Олег читал в маленькой комнатке, в уголке ма-стерской. Вдруг он услышал стук в дверь. Затем увидел, как дверь отворяется, и в мастер-скую вошел отец Тихон, протоирей. Проходя мимо него, отец Тихон на мгновение оста-новился и легко поклонился ему, поздоровавшись, и прошел далее к Андрею. В руках у отца Тихона был сверток с рисунками будущих фресок комнат монастыря. И они с Андре-ем долго и спокойно, тихо советуясь, обсуждали будущую работу.
Олег невольно прислушивался, но подходить не решался. Затем отец Тихон напра-вился к выходу. Проходя мимо него, он вновь остановился. Олег поднялся, как и в пер-вый раз. И отец Тихон долго и внимательно смотрел на него. Взгляд был спокойный. Вначале Олегу показалось, что даже суровый, но затем, как будто мягче. Ему даже показа-лось, что глаза отца Тихона чуть-чуть улыбнулись. В руках у отца Тихона была какая-то книга, аккуратно завернутая. И он, поклонившись, протянул ее Олегу. Андрей стоял ря-дом и тихо сказал: "Бери, это тебе. Дар от отца Тихона и монастыря". Олег взял книгу и в свою очередь поклонился отцу Тихону.
Вот сейчас эта книга и была перед ним. Он бережно уложил ее в свой походный портфель. Далее, открыл ящик стола и взял все документы, какие только могут пригодить-ся. Вслед за этим открыл свой маленький тайник. Сверху лежало портмоне. Что ж, оно тоже пригодится в дороге. Далее пачка сигарет. Пачке этой более пятнадцати лет. Далее кофточка. И все это аккуратно уложил в портфель. Закрыл тайник и все ящики. И вновь придвинул лист бумаги.
Но нет, вновь не вспомнил. И выйдя в соседнюю комнату, несколько минут про-стоял у шкафа, отбирая самые необходимые мелочи. И они перекочевали в портфель. Те-перь можно было посидеть спокойно, подумать.
Вдруг какой-то звук в зале привлек его внимание. Не поднимаясь со стула, по-смотрел в зал. Дверцы шкафа открылись. Одежда была сдвинута. Шкаф был оголен. Вид-нелась перегородка, стенка. Что-то неприятное было в этом зрелище. Какое-то далекое не-приятное воспоминание. Надо было скорей закрыть, но он медлил. Где он видел это? По-чему это так неприятно?
И он уже легко скользнул в далекий день к другому шкафу. Старенькому, некази-стому, беспомощно стоящему в коридоре, ожидая своей участи. И он вдруг увидел всю эту картину. Она была компактной, объемной. И если тогда то действие длилось около двух часов, то сейчас оно уплотнилось и во времени. Кроме того, он мог видеть ее по ча-стям, фрагментами, вращая ее, каждый раз замечая новые детали.
Вот он с Наташей подходит к шкафу. Она что-то говорит ему. Но это мелочи. Он открывает шкаф и вытаскивает ящики. Дверцы мешают. И он начинает снимать их. Чья-то неведомая рука, невидимая тогда, – но он увидел ее сейчас, – пыталась остановить это, защитить шкаф, защитить и его, Олега. Ее, кажется, заметила Валентина.
Вот появилась Валентина. Кажется, тогда он не заметил толком и ее. А сейчас он видел ее хорошо. Она взяла дверцу шкафа с зеркалом. Согнулась, засуетилась. Он увидел слезы на ее глазах.
А вот он далее разбирает шкаф. Снимает верхнюю часть, поддевая ее. И сейчас он услышал скрип–крик шкафа. Тогда он тоже его не слышал. Что ж, в этот необычный день ему пришлось увидеть и это. Ему показалось, что давно это знает, понимает, а сейчас он увидел это уже из другого мира, и все это уже далеко.
Олег поднялся, взял портфель, закрыл шкаф и внимательно посмотрел вокруг. За-метил на столе лист. Так ничего и не написал. Успеет, позднее напишет письмом. Все равно Наташа приедет только через неделю.
Он уже бежал по улице. Он не мог себе позволить роскошь пройти пешком. Трол-лейбусом подъехал несколько остановок к своей работе. Вот он уже в своем кабинете. Прежде всего, достал тетради и аккуратно уложил в портфель. Теперь все его было с ним. Затем присев за стол быстро написал три письма.
Одно из них было Валерке. Он увидит его сразу, когда войдет в кабинет. Скрепил все три письма вместе скрепкой и положил рядом ключи. Прошелся по комнатам и, за-хлопнув двери, вышел на улицу.
Опять снег. Он как будто подгонял его, торопил. Скорей, скорей, не опоздай.

                А где-то снегом запорошит
                Плечо уставшее твое.

И уже на вокзале, купив билет, пообедав в привокзальном ресторане, это тоже бы-ло необходимо, он вдруг обнаружил, что ранние зимние сумерки уже постепенно пере-шли в вечер. А до отхода поезда еще было около двух часов. На перрон идти рано. В зда-нии вокзала находиться не хотелось. Он уже раскланивался со знакомыми. Вступать в раз-говоры не хотелось.
И он вышел на улицу, остановившись на ступеньках вокзала. Грех было в такой вечер, в такой снег не пройтись по улице. Он смотрел на город, исчезающий в огнях и снеге. Справа и слева большие многоэтажные дома за площадью. Там же справа дом Ва-лерки. Слева за домами трамвайная линия. А за ней маленькие домики.
Летом он был в гостях у Валерки. И смотрел с балкона его квартиры в сторону этих домиков. Ему так хотелось побывать там, посмотреть, что там. И вот сейчас, кажется, он это сделает.
Вот уже позади многоэтажные дома, трамвайная линия. Он шел по засыпанной снегом улице. С двух сторон маленькие дома за добротными оградами. Шум города исчез. Пожалуй, он даже не слышал звуков проходящих поездов. Он сразу вспомнил притчу о тишине. Улицу пересекала какая-то дорога, а за ней неясные строения, засыпанные сне-гом. И он повернул назад.
И вдруг, в стороне над садом, возможно над садом, над темным садом, засыпанным снегом, он увидел фонарь. Разумеется, это был фонарь, хотя столб в темноте не был виден. Да и снег продолжался. Пожалуй, сейчас он был еще сильнее. Снег играл в свете фонаря, создавая удивительную фантастическую картину. Сколько лет он ее не видел? То ли фо-нари были слишком яркие. То ли не было такого снега, как тогда, много лет назад, когда он, мальчишка лет десяти, задержавшись допоздна в школе, шел по темной заснеженной улице, возможно, в такой же снегопад.
И был фонарь над темным садом. Вернее, свет, который лился неизвестно откуда. И было им созданное пространство, в котором играли свет и снег. И сейчас Олег, стоя здесь, недалеко от вокзала, уже не знал, что он видит – то, что сейчас или то, что было много лет назад. Да это стало и не важно. Тот мальчишка опять был с ним.
И Олег быстро зашагал к вокзалу, к поезду.
 

Часть 2

И исповедь и благодать, как принятое покаянье


Глава 1
Звон далеких колоколен

Густой снег, появляясь из плотной тишины уже почти ночного неба, рассыпавшись над самой головой, играя или отвечая ветру в отблесках редких окон, выходящих в пере-улок, быстро засыпал широкие следы полозьев проехавших саней. Мальчишка лет десяти–одиннадцати стоял у переулка и наблюдал, как заносит, делает мягкими, незаметными следы саней, следы лошадиных копыт. Они нагнали его, как только он перешел дорогу и пошел вдоль по улице.
Немного он постоял у дороги. Цепочка фонарей уходила вправо к городу и влево где-то далеко пряталась в снежном тумане. Редкие машины медленно пробирались сквозь снег. За спиной хлопали двери маленького магазина. Он повернулся, два больших осве-щенных окна, последние запоздалые покупатели отходили от прилавков, покидали мага-зин. Двери уже прикрывала продавщица, закрывая за каждым на засов. Двери были свет-ло–коричневые, пожалуй, даже желто-золотистые.
Он подошел поближе. Дверь еще раз открылась, выпустив женщину. Да, конечно, двери были желто – золотистые, хлебные, и весь магазин, маленький магазин, хотя в нем продавались разные продукты, был наполнен запахом хлеба. И двери были хлебного цве-та в этот особенный снежный зимний вечер.
Олег стоял у окна вагона и вдруг почувствовал этот запах, отчетливо увидел эти двери. Особенный хлеб привозили в этот магазин по воскресным дням.
Мальчишка прошелся вдоль магазина. Может попроситься купить хлеба, булочку? Но не стал и, оставив магазин справа, не спеша пошел по улице, направляясь к дому.
Вначале он услышал тихий скрип и легкие удары копыт. Затем появилась голова лошади. Лошадь как бы раздвигала снежную пелену низко наклоненной головой. Глаза были чуть прикрыты. Ему показалось, что она чуть скользнула равнодушным взглядом в его сторону. Ее ноги совсем не разбрасывали снег, а как-то легко поднимались и опуска-лись, как будто она берегла его. Затем появился возница, закутанный во что-то огромное. И сани, чем-то груженые. Но главное, что там было – это снег.
Они быстро проехали. А он пошел по следам, оставленным санями, надеясь, что так дойдет к самому дому. Но, доехав до переулка, делившего остаток дороги на две рав-ные части, лошадь и сани повернули и затихли где-то на соседних улицах. А он, поставив рядом портфель, остался смотреть, как быстро занесет снегом следы.
Через какое-то время он пойдет по улице вдоль домов. Слева за длинной каменной стеной парк и спортивные площадки. А в его маленький домик за огородами уже возвра-тилась Валентина после занятий в институте и дежурства в больнице. Но, узнав, что его еще нет дома, побежит разыскивать.
Вот и последний дом на этой улице. А далее, справа – засыпанный снегом сад. А дальше будет его улица и за огородами его дом. Мальчишка поворачивает на середину улицы. Десяток, другой шагов, и Олег идет уже рядом с ним. Поезд, его поезд уже мчится здесь, по невидимым рельсам, вдоль этих улиц. Он мчится невидимый и незримый, точ-нее, он делает остановку здесь и мчится дальше. И Олег вышел на этой остановке. Он ждет мальчишку, где-то здесь мальчишка должен остановиться и как обычно посмотреть назад, на улицу, на дорогу. Мальчишка еще не знает? Мальчишка всегда останавливался, останавливался и смотрел, тем более в такую погоду. Вот он уже рядом с Олегом, повора-чивается и смотрит в сторону дороги. Свет больших фонарей едва различим за белой пе-леной снега. Взгляд мальчишки скользнул вдоль домов. Но что это? – мальчишка замер, и Олег замер рядом с ним. Фонарного столба не было. Нет, он был, он появится, если сде-лать несколько шагов вперед. Но мальчишка, наоборот, отступил. Не было и фонаря – он исчез. Но был свет. Мальчишка отступил почти к самому забору, поставил  портфель и сел на него. Он любил такие мгновения и всегда в метель, в сильный снегопад выходил на улицу. Ловил свет фар редких машин – те короткие мгновения, когда они проезжали ря-дом, либо стоял у фонарей. Но здесь было нечто другое, был только свет. А в нем жили–играли снежинки. Ветра почти не было, он легко сопровождал снежинки, как бы поддер-живал их. Была красота легких, невесомых движений. Не было хаоса красоты метели, в котором может раствориться свет. Здесь была тишина улицы. Мальчишке казалось – он там, среди этого света, или свет вокруг него, – и только свет, снежинки и он. Ему было тепло и удивительно сказочно хорошо. Олег стоял рядом. Он видел, что Валентина уже идет к мальчишке. Напряжение и тревога отпустили, когда она увидела его. Да, но куда он смотрит? Вот она уже рядом с ним. Мальчишка повернулся и вместо слов молча пока-зывает рукой на свет. Она посмотрела туда, не сразу понимая, не сразу входя в его сказку, в его тайну, в его сон. Она вдруг вспомнила, что он всегда любил снег и как он выходил на улицу в метель. И вдруг сама залюбовалась эти светом, тихими снежинками над садом, светом, возникшим как будто ниоткуда. Олег стоял рядом и легко–легко рукой сбросил снежинки с ее бровей, с ее шапки, воротника. Она не заметила этого – разве можно заме-тить легкий ветерок. Она не услышала стук поезда – он мчался по улицам и все еще стоял здесь. А Валентина с мальчишкой возвращались домой. Вот они еще раз, издали, у самого поворота взглянули на этот свет.
Олег стоял у окна вагона, и знал, что мальчишка успеет наполнить свое сердце кра-сотой этого вечера, что он застынет, увидев игру снега, света, ветра над темным садом. Олег знал это, ибо между ним и этим мальчишкой уже не было стены. Ибо снег, начав-шийся в тот день, так давно и далеко, возвратился к нему. Возвратился сегодня утром, ко-гда он шел на работу, еще не зная, не подозревая, что произойдет сегодня с ним.
Нет, пожалуй, снег начинался еще вчера. Его первые гонцы, вестники проносились над костром, что-то сообщая ему. Они звали его. Они были с ним, когда он шел по про-спекту, одному, второму, в начале медленно, затем невольно ускоряя шаг, приближаясь к общежитию. Вот уже оно смотрит на него своими окнами.

                И крик окна неслышный
                Зови, беги, беги...

Этот снег был с ним, когда он стоял у общежития. Он был свидетелем того удиви-тельного, что произошло с ним за несколько минут. Вернулась легкость, свобода. Он что-то сбросил, что мешало ему. И воспоминания, которые были призрачными, полуреальны-ми, вернулись к нему. Он уже знал, что ему нужно делать.
А затем недолгие сборы дома, на работе. А потом снег, ворвавшийся к нему на привокзальной улице, и мальчишка, вернувшийся к нему из далекого детства. Этот снег вошел с ним в вагон, в его пятое купе.
Он знал, что через несколько дней встретит Светлану. Может быть, встречи не бу-дет, он только отдаст ей тетради. Может, будут всего лишь несколько слов. Но он знал од-но, что он возвращается в тот мир, где она.
Уже несколько часов в поезде с попутчиками. Но в купе не сиделось, и в половине десятого перед какой-то маленькой станцией, на которой поезд стоял одну – две минуты, Олег вышел в тамбур. Хотелось увидеть снег.
Женщина–проводник в форменной куртке и наброшенном пальто стояла у откры-тых дверей. Кто-то пробежал мимо, но никто не садился. Ему хотелось кого-то встретить. Проводник сказала, что на этой станции редко кто садится.
Минут через десять – последний большой город, там будут пассажиры, и поезд по-кинет их край.
Закрылись двери. Он еще какие-то минуты стоял один, а затем решил вернуться в свое купе. Дверь четвертого была чуть приоткрыта. Купе было пусто, было темно. Что-то заставило его открыть дверь. Дверь легко поехала. Зашел в купе и почти закрыл дверь.
Был один в чужом, пустом... Шторки на окне были раздвинуты. Свет
далеких и близких фонарей отражался в зеркале за его спиной. Он вспыхивал на металлических блестящих поверхностях. Олег присел и чуть-чуть прикрыл глаза.
И почему-то далеко-далеко, но с каждой секундой все приближаясь в этой игре света, он видел сквер, аллейки, освещенные фонарями. И февральский снег. Да, именно февральский снег и заснеженный сквер чуть в стороне, – то, что видели они: Светлана, Вера, Володя и он, когда стояли поздним вечером на улице.
Через это окно февральский снег ворвался к нему.
В тот день более чем пятнадцать лет назад с утра тоже на город опускался снег. Они со Светланой что-то покупали и относили в общежитие. А затем вечер, день рожде-ния. И когда они вышли из общежития, снег уже почти прекратился. Он поскрипывал, хрустел под ногами.
Они долго стояли на остановке, ожидая троллейбус. Володя стоял чуть в стороне, а он, Вера и Светлана, взявшись друг за друга, пытались что-то отплясывать. А затем уже из троллейбуса он видел как Володя, Вера и Светлана бегут через сквер к общежитию.

                А ранее февраль колючий,
                Где мы танцуем на снегу.
                Ведь снег еще такой скрипучий,
                И я с тобой, могу, могу.

                Могу в соседний сад вбежать,
                Где холод белыми холмами.
                А тишина не даст солгать
                И обвенчает нас снегами.

За окном огни. Приближался город. И он вышел из купе. Возвратился к себе. Он видел через окно станцию. Вагон заполнили новые пассажиры, но было их немного. Он услышал, что за стенкой и в четвертом купе появились пассажиры. Когда поезд вновь начал движение, и затихли шаги в коридоре, в начале одиннадцатого Олег вышел в кори-дор и остановился у окна.
Февраль. Он прощался тогда с детством. Пожалуй, не с детством, а с тем, что было между детством и Светланой. Вместе со Светланой ему возвращалось что-то утерянное когда-то. Светлана тихо и незаметно звала его с собой, в свой мир.
В начале марта он узнал, что Светлана седьмого марта уезжает на несколько дней. Она сообщила это, когда он был в комнате у них. Она положила билеты на стол, сказав об этом девочкам: Наде и Саше. Но Олегу показалось, что говорит это она ему. Он не знал, почему она едет, он не решался спросить это. Ему легко было спросить о чем угодно Надю и Сашу, но спросить ее, Светлану он не решался. Хотя ему казалось, что она хочет, чтобы он спросил. Ему показалось тогда, – и он был уверен все последующие годы, – что если бы он попросил разрешение поехать с ней, она бы не возражала. Вместе в поезде, вместе бы ходили по незнакомому для него городу. У него было несколько дней, чтобы купить билеты, чтобы спросить. Но он не сделал этого.
Весна была удивительной, теплой. По дороге из института в ее общежитие седьмо-го марта цветы продавали в каждом киоске, на каждом углу. Светлана ждала его в обще-житии, а затем трамваем на вокзал к ее вагону. Он ни слова не спросил.

               Дребезжащий трамвай нас привез на вокзал.
               Мы отыщем вагон, что тебя ожидал.

Через несколько лет после окончания института отдел предприятия, где работал Олег, начал совместные работы с одним из предприятий города, куда на несколько дней уезжала Светлана. Он часто будет бывать в этом городе.
Приехав на вокзал в первую свою поездку, он стоял на ступеньках, ждал своих со-трудников, с которыми предстояло отправиться в командировку. Стоял и смотрел на подъезжающие автобусы, троллейбусы. Чуть в стороне трамваи. Вдруг с отчетливостью вспомнил тот день седьмого марта.
Он и Светлана в общежитии. Вот они уже здесь на вокзале. Он почему-то странно и быстро уходит.
Олег был уже в вагоне поезда и смотрел в окно. И в просвете между вокзальными строениями он вновь видел подъезжающие трамваи. Может быть, среди них и тот трам-вай, на котором они приехали. А может, в нем спешит сейчас к нему Светлана. Вот она уже бежит в легком осеннем пальто со своей походной сумкой. Она спешит, чтобы успеть к  нему. Он не должен уехать без нее. Вот она уже идет по  вагону. Ставит свою сумку ря-дом с его плащом. И уже, легкая, невесомая, незаметная для других уже стоит возле него, держась, как и он, за поручни. И слушает его мысли, его слова.
Как она удивительно умела слушать. Чуть склонив голову, иногда сняв очки. И со-всем, совсем немного слов. Да, она ехала с ним. Ведь ей надо было помочь ему, найти ему друзей, быть с ним. И в первую же поездку он наполнил город ее присутствием.
Он искал места, где она могла быть в те несколько дней, был в театре этого города, в знаменитом оперном театре. Стоял у лестницы, откуда открывалась панорама города. Улицы и маленькие улочки. Везде он старался ходить пешком. И уже в мае во время вто-рой поездки он немного знал город.
Вторая поездка. Был конец мая, завершалась командировка. Завершался и очеред-ной день. В нескольких кварталах от гостиницы в маленьком скверике между домами он присел на скамью, и устроившись поудобнее, – в гостиницу идти не хотелось, – открыв журнал и приготовив листики, начал записывать, набрасывать строки будущего письма Светлане. Он углубился в работу, а когда поднял голову, в двух метрах от него на другом краешке скамьи, где уже была тень, сидела, как в начале подумалось, старушка.
Но рядом сидела пожилая, очень пожилая женщина. Ей было более восьмидесяти. На это не была старушка. Правда, сразу подумалось, – хорошо, что он сидит на солнце, что он сел здесь, а женщина сидит в тени. Может, это ее скамья, куда она часто приходит. Женщина была в очках; тоненькая, завернутая книжечка в руках. Гордый и в тоже время мягкий, учтивый облик. И он, посмотрев на нее, как-то неожиданно сказал ей: "Здрав-ствуйте, добрый вечер". Как будто он пришел к ней, постучался, и она открыла ему дверь как старому знакомому. Она закрыла книгу, улыбнулась, ответила ему: "Да, вы правы, мо-лодой человек, добрый вечер".
Он затем попытался вспомнить все детали первых минут знакомства, их первой долгой беседы. Но, пожалуй, так много и долго они говорили, что некоторые детали пер-вых минут как бы ушли. Пожалуй, их беседа началась с книжечки, которую она держала в руках. Но это будет чуть позже.
Она что-то спрашивала, откуда он. Узнав, что он приезжий, даже обрадовалась, как ему показалось. Немного рассказала о себе. Она жила одна в двухкомнатной квартире. Внуки далеко. Правнучка приезжает летом. Но осенью, зимой, весной иногда, добавила она, у нее живут приезжие. Не ради денег. Ей хватает. А просто иногда, чтобы не быть одной и если хорошие люди.
Но главное было другое. В руках у нее была книжечка. И на вопрос Олега она от-ветила не сразу. Куда-то долго смотрела в даль. Она сказала, что эти стихи она слышала из уст другого поэта. Он читал его стихи и свои у них в парке, тоже весной. В парке пансио-на, в столичном городе. А когда умер поэт, книжечку которого держала, она была еще ма-ленькой, только начинала учебу. Но помнила, что родители ее, получив известие, уехали проводить его в последний путь.
А через несколько дней они долго читали дома его стихи. И ту удивительную поэ-му, непонятные и чистые строчки из которой она запомнила еще маленькой девочкой.
Она открыла книжечку, показала ему эти строчки, показала фамилию. Книжечка была старая, еще прижизненное издание автора. Дома у Олега был, изданный недавно, единственный сборник. Но в то время эта поэзия еще не стала его поэзией.
Олег только начинал открывать его для себя. Хотя, пожалуй, в тетради у Светланы он видел его стихи. Сборников то не было.
Но Елена Алексеевна, так звали женщину, продолжала рассказ. Она рассказывала уже о другом поэте, который читал его и свои стихи. Было это лет через десять после того печального события. А еще лет через десять теперь уже она придет проводить в последний путь этого поэта, который был ее другом, другом ее родителей.
Затем она немного рассказала о детстве, вновь читала стихи, точнее отдельные строчки. Но больше всего она рассказывала о пансионе в столице. Трехэтажный корпус недалеко от центра. Огромные двойные двери в вестибюль. Затем ступени и двери на первый этаж. И сразу за ними в нескольких метрах широкая мраморная лестница метров семь-восемь на второй. Огромные позолоченные ручки дверей ведущих... А на третьем этаже их церковь, их маленькая тихая церковь.
Долгими зимними вечерами они любили прогуливаться по длинным коридорам и вокруг лестницы. А если пройти за лестницу по первому этажу, маленький узкий коридор приведет в гостиную, где стоял рояль. За окнами по обе стороны парк. Сюда зимой к ним приходили... И она называла имена, имена. Поэты, композиторы.
Она назвала имя женщины, жены известного композитора, которая преподавала у них музыку. И он сам не раз приходил к ним. Но весной, летом и ранней осенью встречи, как правило, походили в парке, в тенистой беседке. Парк и эти стены запомнили много голосов.
Она замолкла на какую-то минуту, о чем-то вспоминая, улыбаясь тому далекому. Олег не торопил ее, только ждал, когда она продолжит.
Он смотрел и думал о том, что объединяет ее и его бабушку. По возрасту она, по-жалуй, чуть-чуть моложе бабушки, всего лишь на несколько лет. Разные судьбы. Совер-шенно иначе прошло детство. Пожалуй, и в последующие годы судьба была, видимо, к ней благосклонна. Но что-то было общее, что-то сближало их. Он пока еще это не уловил, но он это чувствовал, понимал.
Елена Алексеевна продолжала. Она вдруг рассказала ему о своем последнем посе-щении пансиона лет десять назад. И не пансиона, а "того места, где был пансион", – сказа-ла она. Внутрь она так и не решилась зайти.
Во время своей последней поездки в столицу в семью сына (она впервые упомяну-ла о сыне), понимая, что она вряд ли приедет еще сюда когда-нибудь, понимая, что это ее последняя поездка, она направилась к пансиону. На одной из центральных улиц она пе-решла в переулок. Еще немного и увидела ту тяжелую чугунную решетку, ограждающую парк. Ей показалось, что то – та же решетка. Она долго стояла у решетки, переводила ды-хание, смотрела на деревья в парке. Затем взяла себя в руки и пошла дальше, надеясь найти вход. Обошла здание. Но вместо одного корпуса стояли еще несколько огромных, многоэтажных. Они шли вдоль парка, обрамляя его и квартал почти с трех сторон.
В одном месте ворота были открыты. Только что проехала машина. И она прошла через хоздвор на территорию парка. Более чем половины парка не было. Не было беседки и сада за ним. На их месте стоял огромный многоэтажный корпус. Она не захотела знать, что это за здание.
Она на минуту задумалась и сказала: "Вы знаете, сада, наверное, не было, только парк. Сад был в деревне за городом, где я проводила лето. Было всего две яблони у бесед-ки. Но мы их любили".
Она говорила о том, что почти час провела в парке. Ей казалось, что она даже узна-вала деревья. Во всяком случае, аллейки были те же. Она попрощалась с парком и вышла, даже не посмотрев на табличку, что за учреждение располагалось там сейчас. Она не хоте-ла этого знать.
Осенью, в конце сентября этого же года Олег окажется в столице, в командировке. Он будет идти по одной из центральных улиц, как вдруг знакомое название переулка привлечет его взгляд. Не понимая зачем, не отдавая себе отчета в этом, – разумеется, он не собирался проверять Елену Алексеевну, он верил каждому ее слову, – он направился по переулку к тому месту, где когда-то был пансион.
Он прошел метров триста – четыреста и вдруг неожиданно появилась тяжелая чу-гунная решетка, а за ней осенний парк. Олег подошел и дотронулся до ажурных тяжелых переплетений металла. Неужели это та решетка?
Он пошел далее вдоль парка в сторону здания. Так, вот и оно. Метрах в двадцати от улицы, только пройти через ворота мимо проходной, подняться по ступенькам и открыть двери.
Далее новые пристроенные корпуса. Он обошел вокруг. Вот эти ворота в хоздвор, через которые прошла Елена Алексеевна. Странно, можно было проще, попроситься у де-журного и пройти вдоль здания в парк. Но он понял ее состояние, как она шла мимо вхо-да, мимо дежурного. Разумеется, у нее не было сил у кого-то проситься, кому-то что-то объяснять.
Олег вернулся к проходной и, придумав историю, попросился пройти внутрь зда-ния. Ему выписали пропуск, и вот он уже стоял на первом этаже и смотрел на широкую, длинную мраморную лестницу. Быстро поднялся по ней и подошел к огромным высоким дверям. Он вспоминал рассказ Елены Алексеевны, и кто встречал их тут, юных гимнази-сток. Поднялся на третий этаж. Здесь, кажется, была церковь. Сейчас здесь какие-то слу-жебные помещения. Он вновь спустился на первый этаж.
Близился конец рабочего дня, и сотрудники уже понемногу покидали здание. Он увидел узкий проход за лестницей на первом этаже и направился туда, как будто желал увидеть рояль, молодого известного композитора и его жену, переворачивающую ноты, слушателей, затихших в зале, а за окнами по обе стороны шумит парк.
Перед ним действительно был что-то вроде актового или конференц-зала. Десятка два ряда деревянных стульев. Сцена, закрытая занавесом. Слева за окнами действительно парк. Кто-то играл на сцене, значит, инструмент все же был. Легко, почти профессио-нально полились звуки популярного классического марша.
Он прошел через зал к окнам напротив, чтобы увидеть парк, но там был асфальт, парка не было. Он вспомнил рассказ Елены Алексеевны, что она не видела эту часть пар-ка, что попасть туда она не могла. Верно, это был внутренний дворик.
Посмотрел на сцену. Край занавеса был отодвинут, и у фортепиано возился с ин-струментами, он понял, – это был настройщик. Значит, это нужно.
Выходя из зала, подошел к стенду. Объявления: тогда-то состоится защита, тема. Но это уже совсем не интересно.
Он вышел из корпуса. Но вместо того, чтобы выйти на улицу, повернул направо вдоль здания и через минуту он уже шел по аллее парка. Он замедлил шаги. Ему казалось, что здесь те же деревья. Во всяком случае, некоторые из тех, что были тогда. Возможно, вот это большое старое дерево. Маленькие низкие садовые скамейки. Он прошел парк по периметру, описав полукруг. В глубине, пожалуй, уже на соседней улице стоял новый многоэтажный корпус. Значит, где-то здесь была беседка. Но она же никому не мешала, она ведь могла здесь стоять.
Пожалуй, угадывалось даже место, где она стояла. Наверняка она была деревянная, наверное, рассыпалась от времени. А может быть, в ней перестали читать стихи. И голоса, державшие ее, исчезли.
Он присел на маленькую садовую скамью. На парк опускался вечер. Легкий ветер слегка–слегка шевелил листья. Изредка порывы были чуть сильнее. Он посмотрел на ли-стья, в изобилии лежавшие под ногами. Листья были желтые, красные, золотистые. Были еще и зеленые. Но они то же были внизу.
По этим аллеям, направляясь в беседку, шли поэты, чьи имена он уже знал, чьи имена ему еще предстояло открыть по-настоящему. Здесь звучали их голоса. Почему он пришел сюда, а не в какой-то литературный музей? Их много было вокруг. Он не мог от-ветить себе на этот вопрос. Но он здесь что-то искал. Что-то потерянное. Или что-то от-крывал новое.
Он смотрел в парк. А парк наполнялся тенями, голосами листьев. Он вытащил сборник, купленный только что в букинистическом. Просматривал, листал. А парк уже спешил к нему на помощь. Они были уже здесь, они хотели ему что-то сказать.

                Чей-то профиль незнакомый.
                Но слова, слова, глаза...

Строчки легко укладывались в сознание, как будто он читал их не впервые. Ветер легко шевелил листья, страницы книги.

                Будто  парком опьяненный,
                В гуле листьев голоса.

Он сидел в парке, пока не стемнело, а затем, закрыв книгу, долго сидел, прислуши-ваясь к тому, что происходило вокруг и к тому, что происходило в нем.
Ему открывались новые строки старых книг. Что-то передавала ему Елена Алексе-евна и в мае, и сейчас в сентябре, продолжая это. Она отдавала ему эти голоса, этих по-этов. Она давала ему музыку этого парка, чистоту этих строк, этих сердец, этих голосов. И он бережно принимал все это.
Ему открывались эти строки. Он думал о том, что, возвращаясь домой, он заедет к Елене Алексеевне и расскажет об этом. И здесь же в парке начал обдумывать письмо к Светлане.
Но это будет в сентябре. А сейчас в мае он сидел с Еленой Алексеевной и слушал ее рассказ о пансионе. Вдруг она замолчала, к чему-то прислушиваясь. Странно, но и он к чему-то прислушивался. Он явственно и четко слышал удары, будто часы били где-то да-леко. Он посмотрел на свои часы, пытаясь автоматически считать удары. Но он не первый раз в городе и сейчас почти неделю, но не слышал ни разу боя часов.
Звуки были ровные, мерные, далекие. Они шли как будто над самой землей, легко касаясь ее, исчезая куда-то ввысь над ними. Да, конечно, это были не часы.
Он посмотрел на людей, сидящих напротив, на другой стороне аллейки. Ему пока-залось, что они ничего не слышат или не обращают внимания. Он посмотрел на Елену Алексеевну. Она смотрела на него. Он спросил ее тихо: "Что это за удары?" Она улыба-лась и радовалась как ребенок: "Значит, вы тоже слышите? Не только я, но и вы?"
Он спросил ее, что это за удары, откуда этот колокольный звон. Он уже был уве-рен, что это колокола. Или колокол одинокий, далекий. Но прежде чем ответить ему, она вдруг сама спросила его тихо – тихо:
– Олег, а вы были в церкви? Вы были в церкви?
Ее голос как бы повторялся за каждым ударом колокола. И он легко вспомнил, как и когда он в первый раз увидел церковь.
Ему лет десять. Зимние каникулы. Он в маленькой комнате за сценой. После вы-ступления он не вышел в зал и не вышел в коридор, – там было неинтересно. А взобрав-шись на ящики у окна смотрел с третьего этажа, – а школа была высокая, вокруг малень-кие домики – на сверкающий снег во дворах.
Где-то в километрах двух гора, засыпанная снегом. Верхушечка синеет, наверное, растаявший лед. Туда взрослые и старшеклассники ходят кататься на лыжах. Он там еще не был. Ему пока достаточно своих мест.
Вдруг рядом, чуть ниже горы, у ее подножия, в лучах заходящего солнца, оно как раз было за школой, он увидел, как что-то заблестело, заиграло чем-то ярким, золотистым. И гора сразу померкла, исчезла. Он застыл, – что это? Он прижался лицом к холодному стеклу, желая увидеть, понять, что происходило там.
Дверь открылась, и в комнату вошла старшеклассница. Она подошла к окну, по-смотрела, куда смотрел и он. Он спросил ее, показав на гору и свет.
–А, – сказала она. – Гора.
-нет, – он сказал. – А ниже?
Она посмотрела еще раз. Задумалась, сказала:
-наверное, церковь. Да, церковь.
Зимой и в начале весны ему еще не раз удавалось поймать этот момент, когда солнце освещало купола церкви. Для этого надо было подняться на третий этаж. Но сер-дитая и хмурая техничка не пускала их, малышей, дальше. Но можно было обойти ее, пройти по другой лестнице мимо учительской, кабинета завуча, кабинета директора, ми-мо старшеклассников, пройти мимо актового зала. И между кабинетом химии и каким-то классом пройти в узкий коридор и там застыть в нише у окна.
А весной, точнее, это было уже в конце мая, он впервые оказался у этой церкви. Он стоял у ограды, пытаясь разобраться, понять, что происходит там внутри за оградой, за стенами церкви.
Людей было немного, и он не мог понять, – она живет или нет. Ему хотелось еще что-то услышать. Он искал купола. Вот они какие. Почему они так горели зимой? Он что-то искал еще. Разумеется, церковь, – должны быть колокола. Он обошел ее. Осмотрел все постройки. Смотрел выше. Но выше была гора.
Он взобрался по тропинке чуть выше и искал колокольню. Но ее не было. И тогда он вспомнил, что если б были колокола, то он слышал бы звон в школе. Звон разносился бы над округой.

                В церкви под горою колокола нет.
                Звонница закрыта. Терем ли клеть.
                Стонут, отдыхая, руки звонаря,
                И молитвой в небо стих у алтаря.

Было грустно. Ему недоставало колокольни, ему недоставало этих ударов. И еще эта гора, – почему она рядом с церковью? Она защищает церковь или мешает ей? Ведь он знал, что церковь должна быть на самом высоком месте. Иногда ему казалось, что мешает, а иногда, что защищает. Может, она могла заменить колокол. Может, и тогда он уже слы-шал эти мерные удары.
А сейчас они были уже здесь, рядом с ним, рядом с Еленой Алексеевной. Он вновь услышал ее голос:
– Вы были в церкви?
И, не ожидая от него ответа, она ответила уже на его вопрос, что в верстах в десяти или в пятнадцати отсюда находится монастырь. И именно здесь, в этом месте, только в этом месте можно слышать удары колокола, видимо, колокола из того монастыря. И слы-шат далеко не все. И только весной и летом.
Он замер. Как? Как эти удары могут быть слышны так далеко? Но ведь он их слы-шит. И слышит Елена Алексеевна. А, может быть, где-то далеко-далеко удары другого ко-локола слышит Светлана, а затем монастыри и церкви, их большие и малые колокола под-хватывают эти звуки и несут их дальше над землею, дальше, к нему.
Елена Алексеевна о чем-то думала, а потом сказала:
– Но об этом монастыре, если вы не возражаете, завтра. Приходите завтра сюда же.
Он проводил ее к дому, который был рядом. А на следующий день вечером уже слушал ее рассказ о монастыре.
Поездом Алексей Федорович, Татьяна Георгиевна и маленькая Лена приезжают на маленькую станцию недалеко от города. Оттуда в коляске в деревню, а уже за ней мона-стырь.
Они несколько дней жили в деревне, а Алексей Федорович уходил в обитель к старцу Арсению. Долгие часы он проводил с ним.
Она рассказывала о праздниках, которые она запомнила с детства. Он услышал вдруг слова, которые, как ему казалось, уже исчезли или, по крайней мере, исчезали. Нет, они были в книгах, но далеко не во всех. Но вокруг, в жизни, их, казалось, уже не было. Сочельник, рождество, крещение. Ему показалось, что эти слова возвращаются к нему. Они наполнялись плотью, становились зримыми, наполнялись духом. Скит, обитель, лам-пада, алтарь, колокола большие, маленькие, звонница.
Ему казалось, что он видит звонаря. Легкие усилия его рук, и удары несутся над землей. Благовест. Это слово было особым. Здесь была и бабушка и суетливая заботливая, всегда переживающая Валентина и Елена Алексеевна. Эти слова были рядом с ним, они не исчезли, не потерялись. Они возвратились к нему.
В это же лето во время отпуска Олег приехал в один из старых городов на берегу большой реки. Он приехал в это город, чтоб увидеть монастырь, походить по его террито-рии. Он стоял на берегу реки, откуда когда-то князь, правитель этой земли увидел виде-ние. И там, на другом берегу реки был заложен монастырь.
Он ходил по территории монастыря и видел, как на его глазах оживает двадцати семиметровая колокольня, звонница.   Устанавливался большой колокол, но уже звучали малые колокола. Был и старик звонарь. Но была и девушка звонарь. Монастырь жил своей тихой незаметной жизнью. Людей было немного, и все они, казалось, были заняты каким-то своим делом.
Он зашел в одну из комнат монастыря. Справа под окнами было темно. А слева, напротив окон, освещенная стена, высокие деревянные мостки. Рядом у другой стены столик с красками. Взгляд Олега остановился на стене, у которой работал художник. Несомненно, это был художник. Он восстанавливал или заново создавал роспись. Справа стена еще была чистая, а слева уже четко различались лики святых и героев этой земли. Олег присел на скамью у стены, наблюдая за работой художника.
Через несколько минут художник спустился, поставил пустые баночки и взял наполненные краской. В следующий раз Олег забрал пустые баночки и подал художнику наполненные. Тот молча поблагодарил его. И он увидел добрые спокойные глаза худож-ника. Да какими могли быть глаза мастера, создающего подобные лики? Затем художник спустился, и они вместе готовили краски. Вернее, Олег помогал ему чем мог. Художник принял его помощь, правда, предварительно показав ему на шкаф, там за ним висел халат. И до конца дня Олег уже не выходил из этой комнаты.
Художник закончил работу, баночки были пусты.
-на сегодня все, – сказал он.
И аккуратно сложив баночки из под красок в деревянный ящик-чемоданчик, тща-тельно вымыв руки, он закрыл дверь, и они вышли на улицу. Солнце уже склонилось над монастырскими постройками. Оно уже было готово спрятаться где-то за рекой. Они ми-нутку стояли. Художник о чем-то думал, а затем, посмотрев на Олега, предложил ему пойти в его мастерскую. Олег не возражал. Он был рад, он никогда не был в мастерской. Выставки, музей, но в мастерской художника...
По дороге они познакомились. Художника звали Андрей, Андрей Леонидович. Было ему лет сорок. Может быть, чуть меньше. Несколько минут спокойной ходьбы, и сразу над рекой на холме в постройке, которая тоже принадлежала монастырю, находи-лась мастерская художника. Он сообщил, что это монастырь выделил ему.
Андрей отпер двери, вынес воды, и они умылись, затем, спустившись в подвал, вынес плотный прессованный творог, почти сыр. Нарезал хлеба, заварил чай. Они быстро поужинали разговаривая. Олег думал о мастерской, но Андрей не спешил.
И вот они прошли через высокий коридор и оказались в огромной комнате. Окон было не так уж много. Бумага, холсты, запах краски. Справа, почти сразу у входа малень-кий отгороженный угол, почти комната. Там стоял шкаф с книгами, альбомы.
Олег пошел по мастерской. Слева огромное полотно, но закрытое занавесом. Он обратил внимание, но поднять занавес не решился. А далее большие и маленькие холсты. Первый, сразу увиденный им, – ему показалось, что это пейзаж. Река, но какая-то необыч-ная, свет удивительный, но солнца не было.
Но он уже смотрел на другие картины. Среди них были завершенные и незавер-шенные, и только начатые, и наброски. Везде просматривалась какая-то одна общая тема, один общий замысел, но уловить который он пока не мог. Разумеется, он узнал, – здесь были библейские сюжеты, лица, фигуры апостолов.
Вот удивительный темный сад, где-то вдали мелькают факелы в руках у невиди-мых людей. Кто-то стоит в молитвенной позе. Разумеется, он знал библейские сюжеты, но не настолько, чтоб мог сразу понять, что пред ним.
Андрей стоял у входа молча, не двигаясь, наблюдая за Олегом. Олег несколько раз смотрел в его сторону, как бы спрашивая, но глаза его были спокойны и непроницаемы. Он чего-то ждал от Олега. Олег подошел к альбомам, лежащим на столе. На больших ли-стах там были такие же наброски. И Олег был уже во власти этих образов, еще не понимая их.
Андрей подошел к Олегу, и они зашли в комнатку у входа. Олег присел у стола. А Андрей, достав огромную книгу в кожаном переплете, бережно, не перелистывая а, пере-кладывая страницы, что-то искал.
Олег вспомнил подобную книгу у бабушки. Разумеется, у бабушки была простая. Где она сейчас? Кажется, у Валентины. Да, разумеется, у Валентины.
Андрей тем временем достал другую, такую же, но маленькую, типографскую, и раскрыв ее там же, где была раскрыта и большая, начал читать текст. Это было Евангелие от Иоанна. Разумеется, Олег знал слегка, поверхностно, в общих чертах этот текст. От-дельные притчи. Но сейчас, в этот вечер это было настоящее первое чтение. Андрей читал медленно, останавливаясь подолгу, повторяя прочитанное. Олег смотрел в текст книги, но звучащее слово было иным. Слова в устах Андрея как бы оживали, хотя они и так были живые, они были вечные:
" В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
  Оно было в начале у Бога.
  Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что
  начало быть.
  В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
  И свет во тьме светит и тьма не объяла его. "
И далее, далее. Слова он произносил тихо. В мастерской и за окном стемнело, и они зажгли свет. Свет гас, но они зажгли лампаду тут же на окне. Олег перекладывал страницы большой и маленькой книги.
Вот зазвучали слова, рассказывающие о тайной вечере. И Андрей достал альбом и книгу, хорошо известную Олегу. Художник эпохи Возрождения. Олег достал лист с фрагментами его известной работы "Тайная вечеря". Олег, конечно, знал ее. Но сейчас он увидел ее иначе.
Он смотрел на лицо Учителя. А вот Иоанн, увиденный художником, ближе всех к Учителю. Лицо Иуды, не злое, но надменное, вызывающее, наполненное знанием, и узна-ваемое. Олег уже смотрел на Петра, взявшегося за нож. И Андрей, вдруг указав на нож, точнее на руку с ножом, покачал головой, сказав глазами: "Лишнее". А затем, показав на Иуду, добавил, как бы споря с мастером: "Зло не всегда так узнаваемо. О нем знает только Учитель, Иисус. Еще Иоанн, но не мы все сразу". И добавил: "Я хочу не так, чуть иначе, другой сюжет".
И вдруг Олег начал понимать те наброски, картины, завершенные и только нача-тые, в мастерской. Что-то начало складываться у него в сознании. И Олег, увлекая за со-бой Андрея, а он видимо ждал этого, прошел в мастерскую.
Они зажгли все свечи, которые были в мастерской. Свет этой ночью несколько раз гас и вновь зажигался, но они, пожалуй, не замечали этого.
Олег подошел к первой картине. Река, какая-то неземная, небесная. Только не небо отражалось в реке, а как бы река отражалась где-то там. И он уже шел вдоль этой реки, удивительной, чистой. И свет над ней. И он услышал слова Андрея:
"Вначале было Слово, и Слово было у Бога,
и Слово было Бог.
Оно было в начале у Бога.
     Все через Него начало быть,
     и без Него ничто не начало быть, что
начало быть.
В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. "
Он растворялся в ней. Он плыл в ее тихих медленных волнах. Берег с деревьями был рядом. Солнца еще не было. Но свет заливал эти берега, эту реку и мастерскую, Оле-га. Свет и река сливались где-то за горизонтом.
А он был здесь, в мастерской Андрея. Стоял у других набросков. Перед ним были ученики. Перед ними стоял Учитель. А вот Учитель в саду. Он вновь услышал слова. Ан-дрей стоял у наброска. Учитель стоял в саду у камня: "Отче! пришел час: прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя... ", – слова последней молитвы Учителя были здесь в комнате. Слова, обращенные к Отцу и оставляемые ученикам:
"Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть; Ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли и уразумели истинно, что я исшел от Тебя, и уверовали, что 
Ты послал Меня ".
И Андрей продолжал :
"Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых
  Ты дал Мне, потому что они Твои;
  И все Мое Твое, и Твое Мое; и Я прославился в них.
  Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду ".
Андрей замолчал, а затем вновь повторил последние слова:
"Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду ".
Он подчеркивал эти слова, вновь показывая ему наброски, где он искал образ Учи-теля. Его лицо, обращенное к Отцу :
"Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое;
  тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб,
  кроме сына погибели, да сбудется Писание ".
"Я передал им слово Твое, и мир возненавидел их, потому что
  они не от мира, как и Я не от мира ".
"Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их :
  Да будут едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе,
  так и они да будут в Нас едино, – да уверует
  мир, что Ты послал Меня ".
"Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены
  во едино, и да познает мир, что Ты послал Меня
  и возлюбил их, как возлюбюл Меня ".
И Андрей выделил особо слова: "Я в них, и Ты во Мне ".
"Отче Праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал
  Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня;
  И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь,
  которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них ".
Андрей завершил чтение молитвы, но повторил еще раз слова: "Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду ". И долго молчал, о чем-то думая.
Видимо, он читал и перечитывал часто. Олег же слышал ее всего второй раз – се-годня, и уже дважды. Как многое обрушилось сразу на него. Многое еще предстоит по-нять в этой молитве. Но ведь это только начало. Он только начал прикасаться к этой Кни-ге, к этой великой Тайне. Да еще рядом с образами, которые создает эта книга в сознании художника, которого он встретил на своем пути.
Но вот уже Андрей перешел с ним к другой группе картин, которая оставалась для него загадкой. Он вновь раскрыл Евангелие, аккуратно переложил несколько страничек, вернувшись назад. И Олег вновь услышал слова Евангелия:
"Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что
  пришел час Его
  перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что возлюбив
  Своих сущих в мире, до конца возлюбил их.
  И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце
  Иуде Симонову Искариоту предать Его,
  Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его, и что Он
  от Бога исшел и к Богу отходит,
  Встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце,
  препоясался;
  Потом влил воды в умывальницу, и начал умывать ноги
  ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан.
  Подходит к Симону Петру, и тот говорит Ему: Господи!
  Тебе ли умывать мои ноги?
  Иисус сказал ему в ответ: что Я делаю, теперь не знаешь,
  а уразумеешь после.
  Петр говорит Ему: не умоешь ног моих вовсе. Иисус
  отвечал ему: если не умою тебя, не имеешь части со Мною ".
Олег, слушая, замер потрясенный. Он не мог еще все понять, что происходило в его душе. Великое таинство Учителя в очищении, в молитве, в действии. И вновь слова Учителя:
"...знаете ли, что Я сделал вам?
  Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите,
  ибо Я точно то.
  Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то
  и вы должны умывать ноги друг другу:
  Ибо Я дал вам пример, чтоб и вы делали то же,
  что Я сделал вам.
  Истинно, истинно говорю вам : раб не больше господина
  своего, и посланник не больше пославшего его.
  Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете ".
Олег слушал, внимая словам, пытаясь разобраться в образах. Так вот какой момент вечери хочет создать Андрей. Так вот где он вступает в спор. На листах ученики удивлен-ные, потрясенные слушают слова Учителя. Он сообщает им великую тайну. Он еще с ни-ми. Но Он уже уходит, уходит к Отцу, к Творцу, чтобы быть с ними.
И вдруг Олегу показалось, что он начинает понимать замысел Андрея, хотя он по-казывал ему только наброски. Он понял, что картина, над которой работает Андрей, там за тканью. Там это огромное полотно. Ему казалось, что он видит это.
Слева на светлом фоне ученики, растерянные и смущенные лица, удивленные. Слева, а почему слева? Да, конечно же, ведь слева за окном начинает светать. Окно уже светлое. И рядом с ними Учитель. Он оставляет им свои Слова. И вот Он же рядом молит-ся у камня в саду, обращаясь к Отцу за них, и за тех, кто пойдет за ним по слову их:
"Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду ".
А справа темный сад и фонари–светильники, но они не рассеивают тьму, а еще бо-лее сгущают. Сейчас, сейчас совершится предательство. Оно уже рядом и об этом знает Учитель. Но странно, Иуда среди учеников слева неузнаваемый для других. И вот он уже справа, торжествующий в темном саду.
А над всем уже разлит Свет любви. Учитель молящийся. Учитель прощающий, зо-вущий и любящий.
Олег мгновенно увидел эту картину. Это было его понимание, осознание, подска-занное книгой, словами Андрея. Но как это выглядит у Андрея? У Андрея Леонидовича. Олег сделал несколько шагов к закрытой картине. И остановился, молча смотря на худож-ника.
Но он тихо сказал: "Пока нет. Не сегодня". Он сказал, что работает над ней уже семь лет, и сколько еще будет работать, не знает. Может, пять лет, может, десять.
Он говорил о том, что ему нужно многое понять, много прочитать. Не достает ли-тературы и знаний. Когда приходят силы и знание, и что-то еще неведомое, он работает над ней.
Художник замолчал и направился в угол у входа. Олег продолжал стоять, пытаясь осознать все пережитое, все услышанное, все увиденное. В комнате стояла тишина. За ок-нами начинался рассвет. Он вдруг почему-то сейчас вспомнил один роман, который все более завоевывал читателей, как бы пробежав по его страницам.
Роман как-то странно зазвучал. Особенно его отдельные страницы. Осознанные или неосознанные действия героев, преклоненных и завороженных чем-то или кем-то. Вот герой покидает город. Обида, равнодушие, покой. Роман–месть, – как он думал ранее, – стоящий в стороне от остальных романов и повестей этого автора, и в тоже время, про-низанный удивительной поэзией. И вдруг он вспомнил эпизод противостоящий, как ему показалось, омовению ног Учителем ученикам. Момент в романе был яркий, выписан четко и, в тоже время, загадочно. И вдруг роман рассыпался, померк.
Он подошел и открыл дверь из мастерской, как бы выпуская эти осколки наружу.
Он вышел на улицу и присел на камень недалеко от мастерской. Вслед за ним вы-шел Андрей Леонидович. И договорившись о встрече в монастыре чуть попозже, быстро пошел в город к себе на квартиру посмотреть почту и еще зачем-то. Олег остался один на склоне недалеко от мастерской. Внизу была монастырская стена. А за ней чуть далее река, тихая спокойная река, легкая туманная дымка. И над всем этим рассвет. Солнца еще не было. Но над рекой, ее берегами разливался свет.
Какая удивительная прекрасная река. Почему вчера вечером, когда они шли вдоль реки, он не заметил ее красоты? И на картине художника, где тоже была река, он почему-то тоже не сразу увидел Творца. Ведь он видел, знал, чувствовал красоту снега, дождя. Он это знал, помнил с детства.
Что-то удивительное происходило с ним. Что-то новое открывалось ему. Как будто бы он вырывался из каких-то оков, оков усталости, которая иногда наваливалась на него со всей силой. Но сейчас ему было хорошо. Вид пробуждающейся реки. Где-то рядом в монастыре легко–легко ударили маленькие колокола.
День начинался вчера с посещения монастыря. А сейчас рядом мастерская худож-ника. А через несколько часов вновь встреча с художником. Он решил побыть с ним не-сколько дней.
А мысли уже были о Светлане. Как она? Сейчас у нее отпуск, видимо отпуск, ведь она преподаватель. Только где – он не знает. Надо сразу написать письмо, рассказать ей о художнике, о его картине. И о том, что открылось ему. А получит ли он когда-нибудь ве-сточку от Светланы? И вправе ли он рассчитывать на это? Но ему просто хочется знать, как она. Маленькую весточку.

                Ты опиши мне усталость словами,

Ему хотелось многое рассказать ей. Устроившись и предупредив ее по телефону, он сразу отправился к ней.
За аркой маленький дворик, окруженный старыми четырехэтажными домами, ка-ких много в этом городе. Вид и тишина двора создавали удивительное восприятие време-ни. Пожалуй, если бы не машины у соседнего подъезда и антенны наверху, он решил бы, что перенесся на семь – восемь десятков лет назад.
Необычно чистый подъезд. Дверь на втором этаже, на ней медная табличка "Здесь... ", а далее неразборчиво, стерто. Он не успел нажать кнопку звонка, как дверь открылась.
Елена Алексеевна ждала его. Она была такая же, как во время первой встречи. И даже осень с ее перепадами пока не сказалась на ее облике.
Вот он уже в ее квартире. Старая мебель заполняла первую большую просторную комнату. Множество книг. Старые, но было и много новых. Странно, как могла сохра-ниться в этих бурях мебель. Ведь она, пожалуй, была старше самой хозяйки.
Они прошли в следующую комнату. У большого окна высокое кресло. В нем книга со множеством закладок. Такое же высокое кресло у письменного стола. Но главное, что было здесь, и что было главным в этой квартире, – это старые книги. Их было множество в старых шкафах с закрытыми стеклянными дверьми и просто открытыми.
Они шли вдоль шкафов, просматривая книги. Она подавала ему книгу за книгой, что-то рассказывая об авторе, о стихах или прозе.
Книги, книги, книги. Имена новые, малознакомые и совсем незнакомые, которые ему предстояло только открыть. Они хранились здесь. Они замерли здесь на какое-то вре-мя, чтобы возвратиться к нему и другим вместе со словами, которые они хранили.
Это было ее время, ее воспоминание. И она хранила их, этот огонек, как и коло-кольный звон, который также где-то замер, но продолжал нестись над землей, а она его хранила, чтобы передать все это дальше.
Они шли дальше вдоль полок. Он открыл одну из книг со множеством закладок. Книга поэта, которого она упоминала прошлый раз. На развороте надпись: "Елене, – далее следовала фамилия, – в год окончания пансиона". А далее как бы заново: "Юной гимна-зистке Елене..." И далее: "Кланяйтесь батюшке вашему, Алексею Федоровичу. Почитайте вместе с ним эту книжечку..."
Олег дочитал до конца и вернулся к фамилии. Фамилия была странно знакомой. Но ведь у Елены Алексеевны другая фамилия. Ах да, смешно, это же ее девичья фамилия и фамилия Алексея Федоровича.
Он закрыл книгу, еще не совсем осознав все это. Они шли дальше вдоль шкафов. Вдруг она подошла к креслу и взяла книгу, лежавшую там.
– Послушайте, Олег, – сказала она. – Мне эту книгу привезли летом, подарили.
Она раскрыла ее. Книга была на английском.
– Вы помните, я вам рассказывала о композиторе, который часто играл у нас. Так вот за границей вышла его биография, продиктованная композитором и записанная, – она назвала имя искусствоведа, записавшего биографию.
– Я хотела ее перевести для всех, но, увы, возраст, пусть это сделают другие. Я только подготовила черновики. Но интересно другое, – сказала она. – Много, много лет назад им было написано прекрасное произведение, пожалуй, одно из лучших его произве-дений. Это симфоническая поэма на стихи американского поэта в прекрасном переводе поэта...
Она замолчала ненадолго и сказала:
–Поэта с птичьим профилем. Пожалуй, это лучший перевод.
Олег понял, что она знала и этого поэта. Он видел его сборники у нее на полках. Новенький томик этого поэта стоял и у него дома.
Он знал эту поэму. Но Елена Алексеевна продолжала:
–Удивительно другое. Когда через много лет эта поэма исполнялась, и я была на этом концерте в консерватории, в то время единственном концерте, примерно же в это время композитор начал диктовать свою биографию, правда, вдали от тех мест, где он ро-дился.
Елена Алексеевна подняла голову и посмотрела в окно. Улыбнулась кому-то. Олег не видел кому, он стоял в стороне от окна. Но она сообщила ему, что сейчас зайдет к ним ее Лена, дочь ее друзей, ее соседей, да и назвали в ее честь. И все годы с детства она рядом с ней. И она даже не знает кто она ей – дочь, внучка. А может больше, хранительница?
"Что бы я без нее?", – сказала она, проходя в гостиную и прислушиваясь, ожидая, когда зайдет Лена. И продолжала:
– Она так легко и естественно помогает мне. Хлеб и все остальное. Это ее заботы. Особенно в зимнее время. А если у меня никого нет, то часто и остается у меня.
Дверь в коридоре открылась. И вскоре на пороге в комнате появилась Лена. Де-вушка лет двадцати пяти – двадцати шести. Как выяснилось скоро, она работала препода-вателем.
Познакомившись, она присела к ним за стол, прислушиваясь к разговору, отвечая на вопросы Елены Алексеевны, Олега. Вскоре она вышла на кухню и вновь появилась оттуда, но уже с чаем, конфетами и маленькими булочками с джемом.
А между тем Олег рассказывал о своем посещении пансиона и парка в пансионе. Он много рассказывал о здании внутри, отвечая на вопросы Елены Алексеевны. Она по-чему-то спросила о ручках дверей на втором этаже. Очень обрадовалась, что в гостиной есть фортепиано, значит, живет гостиная. А затем он рассказал о поиске беседки в парке и о том удивительном, что пережил там. Он чувствовал, что Елене Алексеевне это приятно. Затем она спросила его, как он выходил из парка. Он ответил, что через главный вход, напротив корпуса.
–Скажите, Олег, – она смотрела на него внимательно. – А через дорогу напротив вы видели старый трехэтажный деревянный дом?
Олег замер. Он попытался вспомнить. А Елена Алексеевна продолжила:
-двенадцать лет назад, когда я была там, этот дом еще стоял, как раз напротив вхо-да.
Лена поднялась, собрала чашки и направилась на кухню. У двери она остановилась и посмотрела на Олега. Ее глаза не просили, чтобы он солгал, в этом доме этого не могло быть. Ее глаза просили только о бережности, об осторожности. Он понял это.
Он объяснил Елене Алексеевне, что к этому времени уже стемнело, и он думал о парке и здании, и что через дорогу он не смотрел.
–О нет, – сказала Елена Алексеевна. – Если б он был, вы б его заметили. Их не так уж много.
Но Олег пообещал, что в следующий раз обязательно сходит, чтоб увидеть этот дом. Олег знал, что есть дом или нет, но для нее есть. Олег понял, почему Елена Алексе-евна прошла мимо главного входа. Она смотрела на окна того дома. Что было там за ни-ми?
Лена пришла, принесла еще чай. И он понял, что Лена, вслед за Еленой Алексеев-ной, тоже приняла, признала его в этом доме. И он понял, что было в облике Лены. Это было спокойствие, надежность и бережность.
Олег понемногу стал рассказывать о посещении монастыря. Но главное в рассказе была встреча с художником, встреча с его работой в монастыре и в мастерской. Елена Алексеевна замерла, слушая внимательно, расспрашивая о деталях набросков. Олег рас-сказывал долго, стараясь не забыть ничего. Вспомнил слова Андрея Леонидовича о том, что Учитель на картине будет не обличающий и карающий, а прощающий, любящий. Олег передал и слова, как главную идею: "Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду ".
Передал слова художника, что в облике того, кто совершил зло, должна быть тень или отблеск будущего возмездия, но не внешнего, а внутреннего.
Он рассказал о том, как много работает художник. Отвечая на вопросы Елены Алексеевны и Лены, говорил о его проблемах, о работе с литературой и о том, что мало литературы, которая нужна ему.
Он видел, как слушали его Елена Алексеевна и Лена. Как будто они обе слышали колокола далекие-далекие. Он замолчал, поняв, что сообщил им нечто важное, очень важ-ное.
Елена Алексеевна посмотрела на Лену. Он поднялся, чтобы несколько минут по-стоять у окна, понимая, что будет продолжение разговора. Он услышал, как Лена говори-ла Елене Алексеевне о согласии поехать туда. Елена Алексеевна говорила, что "нет – нет, вначале я напишу письмо. И Олег напишет..."
За окном наступал вечер. Он видел часть улицы, арку, которая вела во двор. Не спеша, шли люди. Может быть вот так восемь, нет, уже более чем восемь лет назад Елена Алексеевна, возможно, стояла тут у окна, а может быть, у другого окна, что выходит во двор, и ждала их, его и Светлану.
Было это восьмого марта. Олег посмотрел на часы. Поезд уже пришел, и они мог-ли, могли попасть сюда в это дом. Ведь они не могли попасть в гостиницу, точнее остано-виться в гостинице. А, может быть, сюда пришли бы после театра, часиков в девять – де-сять. И Елена Алексеевна долго б их ждала.
Вот уже Лена, тогда еще ученица или студентка, открыла дверь и спросила: "Нико-го? " И осталась с ней. Она очень хотела, чтобы они приехали. Если б они приехали тогда, значит, они приезжали бы еще. И помогали бы Елене Алексеевне хранить огонек ее лам-пады, хранить звон далеких колоколен.
Но, увы, их не было. Он лишил Светлану Елены Алексеевны и Елену Алексеевну Светланы. А где же Светлана? Сколько раз он приезжал в это город, и каждый раз была она с ним, призрачная, но такая реальная, молодая.

             Дребезжащий трамвай нас привез на вокзал.
             Мы не будем, не будем с тобой расставаться.
             Мы отыщем вагон, он ведь нас ожидал,
             И не будем, не будем, не будем прощаться.

             И услышим сквозь стук : " Вам ли сон,
                вам ли сон ".
             Пляшет свет вдали, всплески прочь.
             Будет, будет лес. Вот уже и он.
                Он.
             У окна вдвоем простоим мы ночь.

             Ветер в окна кричал, по вагону стучал.
             Мы не слышали, слышали, слышали.
             А затем тишина. Лес за нас отвечал.
             Мы не слышали, слышали,
                слышали.
 

Глава 2
Из капель отраженных водопада

Вагон вместе со своими многочисленными пассажирами затихал, засыпал. И ред-кие шаги по коридору проводника не мешали Олегу, не мешали плавному течению вос-поминаний. И снежная круговерть легко переносила его то дальше, то ближе. Ничего не мешало, пожалуй, только минуту назад дверь седьмого купе открылась, и из купе выско-чил мальчишка лет пяти в теплой ночной пижаме и прильнул к окну. Еще через какое-то время вышла бабушка и затащила внука в купе. Он молча, какое-то время упирался, но дверь закрылась. И все, и вновь тишина в коридоре, только сбившаяся дорожка на полу, которую надо было поправить.
Он уже хотел сделать эти несколько шагов, но что-то остановило его, отвлекло. Он вдруг вспомнил письмо от Андрея и Лены, письмо, на которое еще не ответил. Письмо обычное, такое же теплое и доброе, но было в нем что-то удивительно странное.
Он получил его еще в четверг и сразу отложил в ящик, понимая, что надо будет пе-речитать, а затем уже ответить. Да, письмо было от Андрея и Лены.
В тот вечер много лет назад, когда он рассказал Елене Алексеевне и Лене о худож-нике и его работе в монастыре, и о его картине, Елена Алексеевна сразу попросила напи-сать письмо Андрею. В этот же конверт она вложила и свое письмо, в котором настоя-тельно просила Андрея Леонидовича приехать к ней, ибо это очень важно для него и для нее, Елены Алексеевны.
Вскоре Андрей Леонидович приехал к ней и несколько дней провел над чтением материалов и рукописи книги отца Елены Алексеевны, – большой работы, нигде не опуб-ликованной. "Творец и Сын. Земной путь Учителя, – таким было название работы Алек-сея Федоровича. Несколько дней, не отрываясь, Андрей Леонидович изучал. В эти же дни он познакомился и с Леной.
Через месяц он приехал вновь, привез альбомы с некоторыми набросками и цвет-ные фотографии того, что нельзя было привезти, чтобы могла увидеть Елена Алексеевна. И вновь он читал, выписывал все, что могла найти еще дополнительно Елена Алексеевна вплоть до черновых набросков Алексея Федоровича.
Он еще не раз приезжал. А осенью на следующий год Елена Алексеевна благосло-вила Андрея и Елену. Был большой вечер. Был там и Олег. И вот уже несколько лет они живут вместе в городе Андрея. И вместе работают и творят свое маленькое незаметное чудо.
Но вот письмо, пожалуй, оно было обычное, как всегда. Андрей отвечал на вопро-сы Олега, подробно описывал, как идет работа, как живет монастырь. Он расписывал сле-дующие две комнаты монастыря. Писал, что отлит большой колокол, только не знал, ко-гда установят. Затем писал, что пора уже ему и в гости приехать, что уже несколько лет он не был у них. "Да, верно, – подумал Олег, – несколько лет".
Как обычно несколько строчек писала и Лена. Она передавала привет от Елены Алексеевны. Вдруг самое главное, она вдруг написала, что на одном из новых предприя-тий в их городе нужны специалисты его профиля. И они с Андреем будут очень рады его переезду к ним.
Еще раз передавала привет от Елены Алексеевны и от ее правнучки, ведь в тот год, когда Лена переехала к Андрею, правнучка поступила в университет и жила с Еленой Алексеевной.
Затем вновь писал Андрей, просил не отказать в Лениной просьбе, ибо это и его просьба. "Приезжай", – звал Андрей. В этом была странность письма, приятная стран-ность. Его звали к себе. Но странность была в том, что он никогда, ни им, ни Елене Алек-сеевне не писал, что ему тяжело, что он устал, страшно устал. Никогда не говорил о Свет-лане и о своих письмах к ней. Но они, удивительно чистые, тонкие, поняли, что ему тяже-ло, и звали его к себе.
И он вдруг понял, что после встречи со Светланой, – он знал теперь, что встреча будет и будет скоро, может, уже через несколько дней, – он поедет к ним, к Андрею и Лене,  разумеется, куда ему еще ехать. Только к ним. А, может быть, к ним в гости приедет Светлана, и они вчетвером встретят рассвет над рекой на холме у мастерской.
Он опять вспомнил тот рассвет во время встречи с Андреем. Гладь реки сливается с далеким светом еще не поднявшегося солнца. И удивительная тишина над рекой.
И он уже летел сквозь снег в далекий апрель.
Но был один человек, все же был один человек, который знал все или почти все о Светлане из рассказов Олега, который читал письма Светлане, написанные Олегом. Встреча с этим человеком, случайное знакомство, как ему показалось, произошла ровно через десять лет после расставания со Светланой. Собственно говоря, это была еще одна встреча со Светланой. И было это в поезде, когда он направлялся в свою очередную ко-мандировку.
Она открыла дверь купе и замерла на несколько секунд, наблюдая за напряженны-ми лицами женщин, посмотрела на Олега, который сразу понял, что опасения пожилой женщины, переживающей за свою верхнюю полку напрасны. Да, всего несколько секунд. И легко, не заставляя никого вести переговоры, сказала: "Все понятно, моя полка верх-няя". И закрыв двери, отправила свою сумку наверх.
А далее обед и ужин в поезде, чай и бесконечные разговоры. Вечером, как-то рано, сразу после восьми, женщины на нижних полках устроились спать, а он с Людой, так зва-ли его попутчицу, вышли в коридор и устроились у окна.
Ей было двадцать шесть лет, она закончила тот же институт, что и он. Работала в НИИ недалеко. Нашлись общие знакомые. Говорили о работе, но больше она рассказыва-ла о походах. Туристские походы, которыми она увлеклась еще со студенческих лет. Она и сейчас направлялась туда же, в горы.
Ему было удивительно легко с ней. Он чувствовал, что и ей хорошо, как будто они знакомы уже несколько лет. Было даже жаль, что скоро она уйдет в купе.
Станция, на которой она должна была сойти, в четыре часа утра. А время уже при-ближалось к одиннадцати. В коридоре они были сами. Только изредка проводник прохо-дил мимо.
Двери в тамбур открылись, и Олег вышел на минуту. Обе двери этого вагона были открыты. Оказалось, что были открыты и двери следующего вагона. Олег закрыл двери, немного задержавшись в тамбуре, думая о том, что его спутница сейчас уйдет, думая о том удивительном состоянии, как будто бы отпустили какие-то тиски, давившие его, как буд-то бы ушла эта постоянная усталость, всегда бывшая с ним. Что это, откуда, почему? Чув-ство свободы, но не раскованности.
Он возвратился в коридор, думая, что она уже ушла. Но нет, она стояла. Но не у окна, а рядом с купе, как-то легко и необычно прислонившись к стене. В очках. В руках маленькая коробочка. Она ждала его. Свет был мягкий, приглушенный. Пожалуй, она стояла в тени.
Подойдя ближе, он вдруг замер, пораженный. Он вдруг понял, почему ему так лег-ко, откуда это состояние свободы рядом с ней. Она напомнила ему Светлану. Разумеется, она была иной. Светлана не была столь многословной. Но все же Людмила подарила, напомнила то состояние души, которое он испытывал десять лет назад рядом со Светла-ной. Как будто бы здесь, рядом с ними возник ее образ. Это была удивительная встреча со Светланой.
Он остановился у окна, не зная как продолжить разговор. Он смотрел на Людмилу, на ее очки, на эту коробочку в руках. Почему-то молчала Людмила. А затем, пожелав ему спокойной ночи, она ушла в купе. А Олег остался один, вспоминая Светлану и эти десять лет без нее.
Примерно через полчаса из купе вышла, тихонечко открыв дверь, и остановилась Людмила. Он посмотрел на нее. Перед ним была совсем другая девушка. Мягкая, уже со-всем не такая решительная.
– Олег, – сказала она. – Я не могу заснуть. Смотрю на дверь, а вы не идете.
Затем помолчала и продолжила:
– И потом мне показалось, что вы хотите мне что-то  сказать  или рассказать.
И Олег вдруг неожиданно для себя, впервые, почти незнакомому человеку, а может быть, именно поэтому, стал ей рассказывать все о Светлане. О тетрадях и письмах в про-шлое, написанных и  обращенных к ней. О Елене Алексеевне, Андрее и Лене. И о том, что сейчас она напомнила ему Светлану, подарила ему это удивительное ощущение встречи со Светланой.
Людмила слушала внимательно, не перебивая, только изредка задавая вопросы. Вот уже и проводник подошел, предупредил Люду о том, что следующая остановка ее. Она быстро собралась в купе. А перед уходом оставила ему листик с рабочим и домашним те-лефоном. А он быстро написал ей свой рабочий телефон.
Месяца через два – три она позвонила к нему первая и вскоре пришла к нему на ра-боту, в его кабинет, где он любил работать по субботам.
В первый же день она попросила показать тетради, долго читала их, расспрашивая его. Ему казалось, что она вбирает в себя эти знания о нем, о Светлане и, что она начинает знать больше и о Светлане и о нем.
Однажды, это было уже весной на следующий год во время ее очередного визита к нему, она вдруг спросила Олега, хочет ли он увидеться, встретиться со Светланой. Вопрос застал Олега врасплох, хотя не раз думал об этом, понимая, что встреча невозможна. Он не мог представить себе эту встречу, даже если бы случайно они оказались рядом. Он не смог бы сказать ей ни единого слова. Может быть, поэтому он писал ей свои письма.
Он ответил Людмиле, -вправе ли он это делать? Что у нее своя жизнь, что сейчас ей уже, наверное, столько-то лет, если она года на полтора-два старше чем он.
Людмила перебила его:
–Как полтора – два? Ты не знаешь точно ее день рождения?
-нет, – ответил Олег. – Не знаю.
-ты что, – сказала она, назвав его по имени и чуть изменив, как когда-то в апреле назвала его Светлана, всего один раз.
-так не бывает. Это либо сон, либо миф, легенда... Да, – сказала она, добавив через короткое время. – Но это было.
А затем еще через какое-то время:
–Хочешь, я буду Хранительницей твоего мифа, твоей легенды, тайны? Ведь тебе нужен кто-то, кто будет хранить это все. Я буду хранить твое время. Ведь когда-то оно вернется к тебе. Ведь ты когда-нибудь все равно с ней встретишься. И тогда к тебе возвра-тится время. И я растворюсь в нем. И останусь в твоей памяти маленьким сюжетом, твоей Хранительницей.
Затем помолчала немного и попросила тетради. Что-то долго искала, перелистыва-ла. А затем сказала, что она поняла, почему он не хочет, почему он боится встречи со Светланой. Все то, что он говорит, верно, но это еще не все. Просто тогда в апреле, мае и июне Светлана не ушла от него. С ним остались не только ее слова, но и она сама. Да, ре-альная Светлана ушла, но с ним осталась призрачная молодая и слишком реальная для не-го Светлана. А теперь он боится, что при встрече с реальной Светланой он вдруг потеряет ту призрачную. Он боится встречи. "Но ведь когда-то ты встретишься с ней".
Она хотела еще что-то добавить, но замолчала надолго.
Олег шел со Светланой по вечернему апрельскому городу. По дороге они заходили в книжные магазины, останавливались у киоска. Час назад, когда он был у Светланы, вы-яснилось, что нужно срочно разыскать Сашу и что-то передать ей. В тот вечер Саша рабо-тала оператором в какой-то котельной. И они со Светланой отправились к Саше.
И стоя сейчас в вагоне у окна, спустя более чем пятнадцать лет, Олег так реально ощущал этот апрельский вечер, улицу, город. Как будто это было только вчера. И вдруг он понял, что сегодня, когда он шел по двум проспектам к ее общежитию, к ее бывшему общежитию, а затем стоял возле него, – он вдруг сейчас понял, что прощался с городом.
Разумеется, он будет бывать в нем, ведь он дорог ему со своими улицами и про-спектами, с исчезнувшими улицами и оврагами, рощей, прудом и скалами за ней, горой и церковью у ее подножия, церковью, которая тоже когда-нибудь оживет, может, когда Ан-дрей закончит свою работу. Город, где он встретил Светлану.
Он оставлял этот город со всеми радостями и горестями. Олег услышал за спиной звук открывающейся двери. Вначале подумал: "Мое купе", но звук был правее. Открылась дверь четвертого купе. Того купе, куда он заходил совсем недавно, когда там еще никого не было. И там к нему ворвался февральский снег. А сейчас там уже были пассажиры. Женские голоса сквозь шум поезда. Ему хотелось повернуться и посмотреть, но он сдер-жался.
Он услышал только шаги за спиной и чей-то голос вдогонку: "Недолго, пожалуй-ста, будем спать". Повернувшись налево, он уже видел спину женщины. Она шла в зеле-ной юбке от костюма, мягких дорожных кожаных тапочках, в легкой светлой блузке. В руках она держала полотенце. У седьмого купе она остановилась и ногой легко поправля-ла дорожку. Олег наблюдал, как она это делает, вспомнив, что он не взял с собой тапочки.
Вдруг он, заметив, что женщина, видимо, почувствовав его взгляд, начинает мед-ленно поворачиваться к нему, быстро повернул голову, как ему показалось, даже покрас-нев. Но успел заметить длинные темные волосы женщины и, что она была в очках.
И вновь за окном был снег. А он спешил в апрель.
 

Глава 3
Вдруг услышать ручей, распознать и понять

Казалось поезд, ночь и снег слились в единое целое с ним, с Олегом. Пожалуй, не так, просто Олег перестал ощущать, слышать стук поезда, а может быть, поезда не было. Правда, о нем напоминали изредка пробегавшие вагоны встречных поездов. А затем опять все стихало. И женщина рядом, совсем недалеко, в нескольких шагах. Она не ухо-дила, она была недвижна, почти недвижна.
Откуда она появилась здесь? Из четвертого соседнего купе? а откуда она появилась там – он не знал. И эти странные удивленные глаза ее подруги, знакомой, которая звала ее обратно – почему они так смотрели на него?
А эта женщина у окна никуда не уходит; она была вне вагона, вне поезда. Она что-то держала в руках – почему ему так хотелось узнать, что за коробочка у нее в руках? Да, но, кажется, кроме коробочки у нее очки, она сняла их – может, теперь он увидит ее лицо? А очки... Очки надо отнести на тумбочку. Господи, какая тумбочка? – тумбочка осталась там, в апреле, в общежитии.
Солнце, яркое солнце ворвалось в вагон. И улица... без снега, и женщина, казалось, была и здесь и на той улице.
Олег вцепился в перекладину у окна. Он крепко держался: поезд, поезд. Но улица уже врывалась, заполняла ночь, вагон. И он уже бежал по этой улице к перекрестку, ста-раясь опередить кого-то. Вот позади площадь, перекресток; проспект – идти вниз, вниз, нет, здесь остановиться и ждать: он должен появиться. Олег посмотрел в сторону общежи-тия – скоро он пройдет здесь.
Для чего ты здесь? Ведь ты уже сегодня был здесь, зимним днем. Ведь ты уже про-шел по проспекту, ты стоял у общежития. Ты свободен. Для чего ты вновь хочешь бежать, но теперь уже по апрельскому проспекту? Ведь здесь должен пройти он, студент–первокурсник. Ты ждешь его?
Олег сжимал перекладину, как будто он реально мог покинуть этот поезд, поезд которого не было... Или реален тот, который бежал по апрельской улице, стоял на апрель-ском проспекте, ожидая того, кто появится здесь – студента–первокурсника, или реален этот, который появится?
Вот он уже пересекает проспект, приближается к дереву. Он остановится у дерева. Он кого-то ищет в толпе у остановки, оглядывает улицу: он ищет Светлану. Он еще не знает, что Светлана в общежитии. Он остановился на какое-то время у оживающего дере-ва и пойдет вниз по проспекту.
Ты хочешь что-то сказать ему? Ты хочешь как-то изменить этот вечер? Ты хочешь сделать его лучше? Но увы, ручейки времени, ваши ручейки времени пока не пересекают-ся. А если бы мог... ты бы что-то изменил? Разве можно как-то изменить вечер и все остальные встречи со Светланой? – они были прекрасны; и было ли в твоей жизни что-то прекрасней этих встреч? Просто этот мальчишка, двадцатилетний студент–первокурсник, был и не был готов понять, увидеть, почувствовать...
А ты сейчас пройдешь с ним по проспекту и остановишься у общежития. Пусть он поднимается сам в комнату к Светлане, пусть все будет, как было.
Улица, легко и свободно теряя дома, превращалась в площадь, заполненную газо-нами со свежей, темной землей, ярко выкрашенными скамейками, многочисленными ал-леями по краям. Слева декоративный бассейн. А далее пересекалась широким проспектом.
Олег остановился на углу проспекта. И прежде чем повернуть вниз к общежитию, посмотрел в ту сторону, откуда могла появиться Светлана. Может, за той группой деву-шек. Но нет. Было уже половина шестого. И она, наверное, уже в общежитии. Занятия на подготовительных курсах заканчивались в четыре часа.
Мягкое апрельское солнце скользнуло по проспекту, домам, деревьям. И он повер-нулся и быстро зашагал вниз к общежитию. И вдруг клен, совсем рядом в нескольких ша-гах от него на аллейке, которая шла вдоль проспекта. Он остановился удивленный, потря-сенный.
Два дня назад они стояли со Светланой у этого клена, рассматривая оживающие ветки, почки, уже дышавшие. Но листочков еще не было. А вот сейчас, под солнцем он увидел первые листочки. Это еще не были листочки. Хотя нет, – он чуть-чуть тронул вет-ку, – вот здесь, пожалуй, уже листочки.
Дерево чуть зашевелилось, дрогнуло. И в лучах солнца он увидел, что дерево все покрыто этими маленькими зелеными расточками. Наверняка, час назад здесь проходила Светлана. И она не могла пройти мимо.
И он представил себе ее лицо. Вначале возникло оно, затем руки. Они легко–легко дотрагиваются, и ветки так же отвечают ей. Рукава плаща чуть сползли. Сумка с конспек-тами висит на изгибе правой руки. Чуть-чуть выглядывает свитерок.
И зеленые листочки затрепетали, как бы подтверждая: "Видели, видели".
И он зашагал по проспекту.
Скоро год, как он знает Светлану. Точнее сказать, год, как впервые увидел ее. А осенью стал бывать в ее комнате. Их было трое выпускниц университета. Изредка появ-лялась четвертая. Что-то было в этой комнате, что влекло его, студента соседнего инсти-тута к этим девушкам, которые были чуть постарше. Что-то другое было здесь. То, чего не было в общежитии его института и в общении с другими.
И он все чаще бывал там, сам еще не осознавая и не понимая того, что приходит к Светлане, что ему хочется быть возле нее.
Но однажды в январе во время сессии, когда был сдан очередной экзамен, они ве-село, шумно отметили это событие в общежитии. А затем уже дома поздно вечером, засы-пая, вспомнил нечто смешное, казавшееся веселым. Затем оно уже было досадным и даже нелепым. И хотелось как можно скорее забыть.
И вдруг всплыло лицо Светланы. Она смотрела на него укоризненно, непонимаю-щее. И он взмолился: "О, господи, только бы она не узнала об этом. Кто угодно, только бы не она". И она согласно  кивнула: "Пусть будет так ". С этим он и заснул.
Он вновь в ее общежитии. Теперь в ее комнате. Он ощущал, что она зовет его в тот мир, где она. Нет, она не говорила никаких подобных слов. Просто открывала двери в тот мир.
И он был там пока что гостем, поднимаясь туда по ступенькам. И возвращаясь, все-гда находя двери открытыми. В том мире, где она, не было ложных, многозначительных слов, намеков. Игра, высокопарность и вкрадчивость в словах и делах были ей чужды. Сердце радостно трепетало, и перехватывало дыхание совсем от другого, тогда, когда она совсем легко приоткрывала ему свой мир. Как тогда в марте, когда сдавала последний эк-замен.
Экзамен группа Светланы сдавала во второй половине дня. Он прибежал к корпу-су. Очень хотелось увидеть ее в тот день. Поднялся на третий этаж. Он знал уже эту ауди-торию. И повернул по коридору. Рядом с дверью стояло уже несколько человек. Он узнал Светлану.
Она чуть громче, чем обычно что-то рассказывала. Она только что вышла с экзаме-на. Олег подождал. Она заметила его. И они пошли по коридору. Она еще какое-то время говорила ему об этом экзамене. Она еще была там, на экзамене.
Но он уже чувствовал другое, иное. Она уже была с ним. Все ее слова и вся она была обращена к нему. Удивительный чистый и теплый свет исходил от нее. Он прони-зывал его и все последующее в этот день.
Они прошли по коридору всего лишь несколько десятков шагов. Что было затем, чем занимался он, и чем занималась она – было неважно. Ибо было то, что осталось с ним. Ибо был это свет, и была она рядом, всегда.
А вот он в ее комнате, две недели тому назад. Ее нет. Она на подготовительных курсах, но должна вот-вот прийти. Он сидит за столом, а Надя и Саша возле окна. Обыч-ный спокойный разговор. И вдруг открывается дверь. Входит Светлана. Сняв пальто и положив сумочку, она обходит стол справа. Останавливается. И произносит всего не-сколько слов: "Девчонки, живем, я получила зарплату". И легко–легко положила, даже уронила деньги на стол.
Собственно говоря, что произошло? Она зашла, обошла стол и сказала обычные слова. Могла сказать что-то другое. Он сидел и смотрел на нее. И не верил, что все это об-ращено к нему, что это его Светлана.
А неделю назад он встретил ее в книжном магазине. Он шел после занятий, как обычно заходя в книжные магазины. Вот и тогда он зашел в магазин в отдел технической литературы. Несколько минут просматривал книги. Ничего нового. Пошел вдоль полок.
У отдела художественной литературы стояла Светлана, листая какой-то сборник. Он остановился возле нее. Она не удивилась, как будто ждала его. Кивнула и показала ему строчки. Он знал стихи этого поэта по журналам. Но только просматривал, никогда не задерживая внимания. Но она нашла и здесь строчки, поразившие ее.
Они купили по книжечке и вышли, чтобы продолжить путь уже вместе. Затем на минутку она отошла к киоску, а он стоял в стороне. Он смотрел на нее. В тот день было ветрено. Она была в пальто, в вязаной шапочке. Она склонилась над журналами.
И его охватило удивительное чувство, что она всегда будет с ним, что никуда она не уедет. Он знал, что еще в январе она просилась в далекий-далекий город. Если это только не его фантазии, если он для нее не просто хороший знакомый, или как иногда ка-жется, младший брат.
Олег не заметил, как он уже поднимался по лестнице общежития. Вот еще одна лестница. Он здоровается с дежурной за столом у входа. Смотрит на доску с ключами. Все в порядке, ключа нет. Быстро по первому этажу. По лестнице на третий этаж. И вот тем-ный коридор. Справа светлый холл. Затем опять комнаты, комнаты. Почти в самый конец, где в окно можно увидеть начало проспекта.
Он уже подходил к комнате, думая, как постучит, когда из кухни рядом вышла Надя с полотенцем и чашкой, кивнула ему и приложила палец к губам. Он остановился у комнаты, не решаясь войти.

           Вдруг услышать ручей, распознать и понять,
           И сквозь дикий кустарник и камни пробраться,
           И в потоке увидеть лицо, и узнать, и узнать,
           И на берег присесть
 

Глава 4
Быть может, их оставил где-то

Засыпанная снегом, ярко освещенная маленькая станция. Еще кто-то бежит вдоль вагона, но уже стучат, щелкают закрывающиеся двери. Медленно уплывают в темноту большие часы на стене. И на них время – десять тридцать. А пол часа назад он еще был в купе, когда они проехали последний крупный город, прежде чем покинуть его край. Там, в темноте остался и дом Валентины.
Он вдруг вспомнил, что за день так и не позвонил ей, предупредить ее, или хотя бы написал письмо, всего лишь несколько слов. Надо будет завтра во время пересадки сде-лать это. Да ведь пока он не взял билет, пока не сел в вагон, да пожалуй, чуть раньше, по-ка не прошелся по привокзальной темной улице, засыпанной снегом, пока не почувство-вал – что-то вернулось к нему, –он не был уверен, что вся это поездка реальность.
Но был еще один человек, которому он должен был позвонить, точнее, она сегодня должна была прийти к нему. Неделю назад, в прошлую субботу она позвонила встрево-женная, сказала, что хочет видеть, что очень важно. Но был конец месяца, было много ра-боты, и они договорились, что она придет без звонка, в следующую субботу, то есть сего-дня. Но на работе он был дважды и очень короткое время, и, видимо, она не застала его.
Хранительница. Последний раз она долго была у него, в одну из суббот в середине сентября, когда она пришла к нему после недавнего похода в горы.
Позвонив, как обычно предварительно, через час она уже прошла к нему в кабинет. Уселась в большое кресло в углу. Сразу выложила на тумбочку журналы и бутерброды, значит, надолго. Затем сувениры – дары гор. Они перекочевали к нему на стол, затем и в ящик стола. В пакете яркие ягоды. И в баночке уже варенье из них. Значит, скоро будет чай. Затем она долго рассказывала о старых, уже общих знакомых и новых. Он занимался своей работой, она листала журналы. Надолго замолкала, как бы исчезая.
И вдруг неожиданно, как бы между прочим, сообщила о том, что в походе позна-комилась с Верой и Володей. Он положил ручку, затем вновь взял ее. Володя и Вера, ка-кие, кто? Он посмотрел на нее. Она листала журнал. Он смотрел на нее.
-да, да, – ответила она. – Те Вера и Володя. Твои далекие знакомые.
-ты уверена? – спросил он.
-разумеется, – ответила она, – без сомнений. Стопроцентное совпадение, это были они.
В общем лагере дождь задержал их отряды. И они познакомились.
–Кстати, – добавила она. – Через неделю будут фотографии, где мы вместе.
Олег молча выдвинул нижний ящик стола, вытащил коробку, из нее пакет, достал фотографию и показал Хранительнице. Она взяла фотографию, улыбнулась и сказала: "Она. Такие же черты лица, но, может быть, чуть мягче. Но характер тот же, твердый".
Она посмотрела на надпись сзади на фотографии и спросила:
-вы виделись тогда?
Он ответил, что не помнит. И вдруг Олег замер. Он посмотрел на Хранительницу и спросил:
-ты говорила что-то обо мне?
Несколько секунд она листала журнал.
–Олег, ты что? Ты, наверное, забыл, что я Хранительница?
Затем, помолчав минуту, вдруг сказала:
-ты сам когда-нибудь побываешь у них. Но прежде, – она еще замолчала. – Но прежде ты побываешь у Светланы. Встретишься с ней, поговоришь, а может быть, просто отдашь свои тетради, ведь ты же для этого их пишешь, свои письма. А затем придешь к Вере. Когда-то давно-давно ты хотел прийти к Вере со Светланой. Вспомни, Олег. Вспо-минай. Вспоминай. Вспоминай.
Она поднялась, достала чайник из тумбочки, вышла в соседнюю комнату, напол-нила чайник водой, вернулась и включила его. Вновь уселась в кресло.
"Вспоминай, вспоминай, вспоминай". Ему показалось, что она стала тонкой, про-зрачной. Как ветер и воздух в апреле, как время в апреле.
В одну из суббот апреля он прямо с занятий пришел на день рождения к Вере. Бы-ли ее друзья, Володя сидел рядом с ней. Вера шутит, смеется. Но Светлана не пришла. По-чему? Может, он должен был зайти за ней?
Глаза Хранительницы смотрели: "Вспоминай".
На следующий день он забрал у машинистки экземпляры своей курсовой работы и, не спеша, направился домой. Где-то в центре, недалеко от кинотеатра он встретил Надю и Светлану, и уже вместе они куда-то идут, к Надиной тетушке. Тетушки нет дома, и Надя достает ключ из сумочки и сама открывает дверь.
Две или три комнаты. Они обедают в столовой. Надя, кажется, включает проигры-ватель. Ходит из комнаты в комнату.
После обеда он устроился в углу дивана, листал какие-то журналы. Не сразу заме-тил, что Светлана за столом раскладывает по страницам разбросанные листки его курсо-вой. И ему не хотелось сказать "не надо". И все это как сон было хорошо. А было ли это? Откуда же тогда Надина тетушка? И Надя достает ключ. И проигрыватель и Светлана за столом.

                Ты была рядом. И все это было.
                Ты была рядом. Не уж то все было?

Сон, сказка, миф. Он посмотрел на Хранительницу. Ее глаза говорили: "Вспоми-най". Он помнит.
Он смотрел на Светлану и думал, что летом они вместе придут к Вере, и он скажет Вере слова признания за Светлану, за этот дар. Но до этого Светлана придет к нему до-мой. Он познакомит ее с Валентиной. Он уже предупредил Валентину, чтоб она приехала на майские выходные. Правда, Валентина попросила, чтоб он приехал к ней. Он сказал, что приедет не сам. "Еще лучше, – ответила она улыбаясь. – Мы будем ждать. И деревья будут уже цвести".
Он смотрел на Хранительницу. Она молчала, и ему казалось, уже не впервые, что она знает больше чем он, легко прикасаясь к самым потаенным местам его памяти.
Вода в чайнике закипела, и Хранительница, поднявшись с кресла, наполнила чаш-ки чаем. Свою чашку поставила на тумбочку и ему отнесла на стол, слегка отодвинув бу-маги. Блюдца наполнила ягодами.
Пили чай, молчали. Она взяла фотографию Веры с тумбочки, посмотрела на надпись сзади. Он помнил хорошо эту надпись, но не мог связать ее с датой встречи. От-ложив фотографию, она посмотрела на Олега и сказала: "Олег, напомни мне, когда по-следний раз ты виделся с Верой и Володей? Мне помнится, что ты говорил, что это была не столько встреча с Верой, сколько еще одна встреча со Светланой, но без нее". Олег чуть отодвинул чашку, помешивая чай.
Было это примерно через год после последней встречи со Светланой. Может, чуть позже на недельку, дней на десять.
Он посмотрел на Хранительницу. И она ответила: "Не важно. Продолжай".
Где-то в городе недалеко от института он встретил Володю. Тот укладывал покуп-ки. Оказалось, что приехала Вера, отработав год. Через неделю у них свадьба. Володя направлялся к Вере, и он неожиданно для себя поехал с ним. По дороге он говорил и го-ворил, как бы убеждая Володю, хотя Володе это было совершенно безразлично, а скорее всего себя, что он едет к Вере поговорить с ней, узнать как работалось. И все.
Но, перешагнув порог Вериной квартиры, он сразу понял, что ехал он не к Вере. Пожалуй, не столько к Вере, ибо здесь в каждой комнате рядом с ним, с Верой стояла Светлана. Он хотел узнать что-то о ней. Но как? Не спрашивая. Пусть что-то скажет Вера. Так, проговорится. Слишком смешно, ему казалось фальшиво или кощунственно, если бы он спросил "как Светлана?". Но внутри все просило: "Вера, помоги".
А Вера шутит, улыбается, что-то рассказывает, но он ничего не помнит, что. Они сидят в маленькой кухне. Володя – спокойный и равнодушный у окна слева. Вера печет блинчики. Странно, почему-то они запомнились. Прежде чем положить их на тарелку, Вера показывает ему и Володе какие они тонкие, зажаренные, хрустящие. И каждый блинчик как бы говорит ему, что он здесь лишний, чужой.
Так и осталась в памяти эта картина – Володя у окна, Вера у стола и печки, и это ощущение.
Володя и Вера едут за чем-то в общежитие к Володе, уезжают все вместе втроем. Сначала одним трамваем. Следующий трамвай должен довезти их до общежития, а даль-ше еще остановок пять и он дома.
Внутри что-то стонало, кричало "Вера, помоги". Как будто Вера могла за него что-то решить. Как? чем? – он не знал.
Проехали одну остановку, вторую, и он построил какую-то странную фразу, пре-вратив ее в сомнение, неуверенность, предварив ее странным словом "наверное". Может быть, ему хотелось, чтобы Вера ухватилась за это слово? Смешно. Вера молчала, слегка улыбнувшись.
Они стояли у двери. Володя смотрел куда-то в окошко. Трамвай замедлял ход. Вот-вот откроются двери. Он почувствовал, что должен уйти отсюда. Он здесь чужой.
Открылись двери. И неожиданно для себя и для них, кивнув им и попрощавшись, он выскочил из трамвая. Перебежал через дорогу и быстро зашагал вдоль огромного зда-ния с колоннами. Затем остановился, повернулся и посмотрел на трамвай.
Трамвай еще стоял какое-то время. Затем медленно бесшумно, звуки исчезли в шу-ме города, уплывал прочь.
Он понял, что потерял их.

             И тот трамвай, ушедший в лето,
             Был полон, полон новостей.

Чай был выпит. Ягоды были кислые, терпкие с маленькой плоской косточкой, и какие-то еще с маленькой круглой. Хранительница долго молчала. Затем спросила: "Ты никогда не пытался их найти?" Он ответил.
–А Надю или Сашу ты когда-нибудь видел в последствии?
–Кажется, мельком видел Сашу, и то вначале.
Она еще долго молчала. Затем вновь спросила, медленно, как бы подбирая слова:
–После того, как ты потерял Светлану, ты сам потерял тот мир, или тот мир поки-нул тебя, отверг тебя?
Он смотрел на нее, вспоминая все эти годы, думая о том, как легко Хранительница приходит к нему, в любое время может прийти к Володе, Вере. Легко может прийти к Светлане или, по крайней мере, знает, где она. А он все эти годы даже боялся подумать о том, что он может поехать к Вере.
Хранительница молчала, листая журнал. Она не ждала уже от него ответа. Затем поднялась. Взяла чайник и вышла в соседнюю комнату, чтобы вновь наполнить его. Вер-нувшись, сразу его включила. Развернула пакет с бутербродами. Бутерброды с сыром и домашнее печенье.
Ему вдруг захотелось рассказать еще об одной встрече со Светланой, спустя десять лет после этой встречи, рассказанной только что. Нет, Светланы там тоже не было, но все же она там была. Хранительница подобрала ноги, усевшись удобней в кресло, и сказала: "Я слушаю".
Как оказались они с Наташей в то обычное знойное лето в маленьком зеленом го-родке на берегу моря, ранее им совершенно неизвестном? Поездом до промежуточной станции, а там пересев на электричку, собирались в большой курортный город. Но в элек-тричке познакомились с пожилой супружеской парой, и они предложили им ехать в этот маленький незнакомый городок. И даже назвали дом, где, как они сказали, всегда есть ме-сто.
Но то ли комната им не понравилась в этом доме, то ли была занята, но вот они уже стоят на улице, раздумывая, в каком направлении им идти, поглядывая на соседний дом. Из него вышла женщина и, узнав, что они ищут, предложила им комнату на втором этаже.
И началась обычная размеренная жизнь у моря. С утра море, обед, отдых. После обеда он ходил к двум киоскам за свежей почтой. Ее получали в городке лишь к вечеру.
В тот день, примерно через неделю, ближе к вечеру он спускался по лестнице, направляясь в центр за почтой. Решетчатая стенка, ограждающая лестницу, переходящая в перила, переплетена зеленью.
Какие-то две, как ему показалось, незнакомые женские фигуры прошли мимо, скрываясь в глубине двора. Он не успел сделать и двух шагов по лестнице, как услышал приглушенный вскрик: "Слушай, да это же Олег!"
Странно, подумал он, кого это он так удивил? Или, может быть, показалось? Он перегнулся через перила, но женщины исчезли в доме хозяйки. Через минуту он уже за-был об этом.
Вскоре купил газеты, долго сидел в парке, просматривая их. А затем не спеша воз-вращался домой.
Уже недалеко от дома у переулка, ведущего к висящему мосту, а далее к рынку, он встретил женщину, их соседку по этажу. Она с мужем отдыхала в этом же доме. Муж ее уже заходил во двор, а она ждала его. Он ускорил шаг, понимая, что ждут его.
И она рассказала ему, что этой ночью приехали новые отдыхающие. Одна из них здесь уже не первый год. "Но дело не в этом, – сказала она. – Они с вашего города". Олег обрадовался, сказав, что можно познакомиться.
-да нет, – продолжила женщина. – Вам знакомиться не надо. Вы знакомы.
И рассказала, что случайно стала свидетельницей разговора приехавшей с хозяйкой дома. Они не обращали на нее внимания, она возилась на кухне.
–Приехавшая женщина даже попросила ваш паспорт у хозяйки и, узнав, где вы ра-ботаете, воскликнула, что друг ее мужа работает с вами.
Называлось место работы, фамилия его коллеги. Сомнения не было, женщина его знала.
-да, кстати, – воскликнула его собеседница. – Она была с нами на рынке и, кажется, это она идет по мостику.
Олег посмотрел в сторону канала. По мостику шла женщина.
-да, точно, – сказала. – Это она. Оставляю вас.
И направилась к дому.
Олег подошел ближе к дому и остановился у скамьи, поджидая, когда из переулка появится женщина, как оказалось, его знакомая.
Вот она и появилась метрах в пятидесяти от него. Высокая, в развевающемся пла-тье, сумка с фруктами. Но странно, он не узнавал ее. Женщина направилась в его сторону, к дому, и он не мог сразу понять – собирается ли она остановиться, или ему придется за-говорить с ней, извинившись.
Но за несколько метров он почувствовал, что женщина чуть замедляет шаги. Пожа-луй, она уже не могла обойти его. Он смотрел на нее почти в упор, но не узнавал. Но она ведь знала его! Тут он вспомнил то восклицание, которое слышал, спускаясь по лестнице. Значит, оно принадлежало ей.
Но женщина уже стояла рядом с ним. Извинившись, он сказал, что ему стало из-вестно, что они знакомы.
-да, – ответила незнакомка, или все же знакомая. – Да, мы  знакомы, Олег.
–Как, откуда? – тихо удивился он.
Она посмотрела куда-то в сторону поверх домов. Поставила сумку на скамью. Ему показалось, что это добрый знак, что она настроена на разговор. Она продолжила:
–Мы часто бывали вместе.
Олег опешил.
–Мы вместе?
Но женщина, вдруг улыбнувшись, как-то легко махнула рукой.
– Нет, я не так сказала. Просто я была там, где ты бывал часто, – она перешла на ты, и чуть мягче стало выражение лица.
– Когда это было? – спросил Олег.
– Когда? – повторила она. И сама задала ему вопрос. И он, прежде чем ответить, поправил ее, заменив одно слово на другое в ее вопросе.
– Если тебе так больше нравится, пусть будет так, – ответила женщина.
Но она уже замкнулась, подобралась. Ее настроение явно изменилось. Но он отве-тил, что было только одно место, где он бывал часто.
– Возможно, – сказала женщина.
Помолчала минуту, молчал и Олег.
– Вспомнил? – сказала она.
– Да, – ответил Олег. – Вспомнил.
Она взяла сумку со скамьи и прошла мимо Олега во двор.
Это была четвертая девушка в комнате Светланы. Трое четверокурсниц стационара и четвертая она, заочница. В тот год она так же заканчивала университет, изредка появля-лась в комнате в те дни, недели, когда сдавала экзамены.
Встреча была неожиданной. Она достаточно сильно изменилась. Он не узнал ее. Но не это было главное. Он мог теперь выбрать время и поговорить с ней. Может, расска-зать ей что-то. Может, расспросить о Светлане, ведь она наверняка что-то знает о ней.
Но что он мог рассказать ей? О том, что пишет ей письма, которые остаются в тет-ради, о том, что она от него никуда не уходила? – все это было здесь, по крайней мере, смешно. Не менее смешно было бы и расспрашивать о Светлане. Правда, он попытался несколько раз подойти к ней. Но каждый раз она была то ли занята, то ли вдруг исчезала в комнате, и он понял, что упустил момент для разговора.
Однажды он увидел, что ее комната открыта. Из не вышла только ее подруга с ре-бенком. Он подошел к ней. Извинившись, уже хотел спросить, правда не знал что и как, но подруга женщины вдруг сама сказала:
– Извините, но я ничего не знаю.
– А что вы ничего не знаете? – спросил Олег.
– Наверное, то, что вы хотите узнать? – ответила она и повернулась к ребенку, да-вая знать, что разговор окончен.
Через несколько дней они с Наташей покинули это дом, раньше, чем намечали. Он не стал возражать, когда Наташа предложила ускорить отъезд.
Олег отложил ручку, развел пальцы. Посмотрел в окно, на часы. День затихал, клонился к вечеру. Просмотрел страницы, исписанные сегодня. Два письма. Видимо, не случайно эти два письма оказались рядом.
Ему удалось хорошо поработать сегодня. Три или четыре раза он заваривал себе чай. Никто не мешал. Пожалуй, даже помогли.
Утренний недолгий визит Люды, она пришла, предварительно позвонив. Принесла печенье, ягоды, бутерброды, видимо, на двоих. Посидела недолго. Но, заметив на столе приготовленные тетради, вдруг заторопилась и уже в дверях сказала, что если он не будет возражать, она придет в следующую субботу и придет надолго. "Нет, – сказал он. – При-ходи". Она мягко улыбнулась, взглянула на стол, тетради, и вышла в дверь.
Олег еще минуту думал о ней. Думал о том, как изменилась она за те несколько лет, что он знает ее. Стала мягче, иногда чуть слабой.
Он вновь перелистал тетради. Что объединяет эти два письма? Разумеется, что и там и там были люди, которых он потерял. Разумеется, это были встречи со Светланой, хотя ее там и не было.
Но было что-то еще, тонкое, неуловимое. Но если первую встречу можно еще как-то объяснить, то как быть со второй? Если бы об этом он прочитал в книге, он улыбнулся бы такой случайной встрече. Но ведь это произошло с ним.
И вдруг он замер. Он понял, что объединяло эти встречи. Но возможно ли такое?
Он долго сидел, думая об этом. Затем сложил тетради, спрятал их в ящик стола. Надо было позвонить в аэропорт и выяснить, отправлены ли два ящика с аппаратурой с его предприятия. Уже взял трубку, но передумал. Он решил ехать в аэропорт.
Минутный разговор в служебных помещениях, но не ради этого он приехал. Он подошел к стенду с расписанием, нашел город, долго изучал строчки. Затем подошел к справочному автомату и нажал кнопку с названием этого города. Быстро-быстро побежа-ли строчки и остановились. Здесь информации было побольше. Сзади послышались чьи-то шаги, и он нажал случайную кнопку.
Он не объяснял себе, зачем это делает, зачем изучает расписание. Но ведь он почти завершил свои бесконечные письма, письма в прошлое.
Он ехал домой автобусом. Уже темнело. Вновь  и  вновь  вспоминал
тот день десятое мая. Каждый раз, объясняя, понимая и не понимая, что произошло. Почему она никогда не бывала слабой, хоть на минутку? А ему тогда нужна была неделя или день или, хотя бы, час, чтобы прийти к ней иным. Ведь это была Светлана.
Да, но ведь это была жизнь, а не игра. А что произошло бы с ним за этот час? Су-мел бы он измениться за это время?
Автобус торопился, проезжая остановки, и, вдруг, Олег понял, вспомнил, да и знал это. Ведь Светлана предоставила ему ровно полгода, чтобы он мог вернуться к ней. Но какой-то вихрь, странный, сладкий, обессиливающий подхватил его, и он почти не  со-противлялся, куда-то несся. А куда? Не разбирая, не понимая, что происходит.
Какой-то странный вихрь.
 

Глава 5
В вихре вспышкою просвет

                В темном провале темной пещеры
                Буквы пропали, буквы исчезли.

В начале ноября нагрянула Валентина. Как обычно неожиданно, но с полным во-рохом новостей, – от Алешки, о ее детях, двух ее маленьких сыновьях, его племянниках, о больнице, где они с Алексеем работали врачами, и по делам которой она приехала в ко-мандировку.
Днем работа, а вечером убирала, готовила, стирала, что-то приводила в порядок и тихонько ворчала, что он редко приезжает к ним в последнее время, что Алексей ждет его.
И шестого днем они уже ехали в автобусе в их не очень большой городок среди ле-са. Рядом река и речушки. Чуть поодаль озеро. И их уютный дом. И три дня в тишине, в осеннем лесу. Осень была теплая, и снег не покрыл еще этот лесной край. Река была спо-койна и молчалива, прежде чем спрятаться под лед.
В этот раз он впервые понял, пожалуй, почувствовал и не задавал уже вопросов, почему они не переезжают, отказываясь от лестных предложений, во всяком случае, пока не переезжают в его большой город.
Перед отъездом он еще раз подошел к двум молодым вишневым деревьям. В про-шлом году осенью он специально приезжал, и они с Алексеем копали ямки. Затем Вален-тина держала саженцы, и они вчетвером, детишки тоже участвовали, засыпали саженцы. Ему не удалось увидеть их весной. Валентина писала, что было несколько цветков. Надо будет обязательно приехать в следующем году весной.
На прощание он дотронулся до легких влажных стволов. Последним автобусом он возвращался домой. Приехал уже поздно ночью.
Разложил вещи, запасы продовольствия от Алексея и Валентины и, прежде чем уснуть, еще долго листал журналы, которые тоже привез от Валентины.
А утром, проснувшись, с радостью обнаружил, что проспал уже первую пару и, что нет смысла идти на занятия, и можно сесть продолжить расчет курсовой. А может, и за-глянуть в тетради, что-то записать. Кажется, последний раз он открывал их в апреле.
За работой незаметно шло время. Около трех он уже собирался идти обедать, когда вдруг раздался длинный пронзительный звонок в дверь. Открыл, на пороге стояла Ната-ша. Как обычно сумочка и почему-то кипа газет. И что-то еще, он не успел заметить.
И сразу с порога, вместо приветствия, точнее, предвещая его, как бы соединяя что-то в единое, превращая монолог в скороговорку, продолжая об институте, о группе ее и его:
– Значит, неожиданно исчезаешь на выходные и праздники, а теперь еще пропус-каешь занятия?
Пожалуй, уже не требовался ответ. Можно было слушать или не слушать. Отдала ему сумочку, газеты. "Странно, – подумал он, – зачем она принесла газеты?"
Поставил сумочку на диван, и пока она снимала пальто и продолжала что-то гово-рить, он просматривал газеты и понял – это его газеты за несколько дней. Но как же она их достала, ключа то у нее нет, или ящик был не закрыт? Попытался вспомнить – откры-вал ли его вчера, когда возвращался домой. Но так и не смог вспомнить.
Газет было много, и он просматривал их, стоя у дивана. Подошла Наташа.
– А ты знаешь, – сказала она. – приятная женщина, этот ваш почтальон, и внима-тельная. Несколько раз видела нас вместе и запомнила. Я подошла, когда она раскладыва-ла почту по ящикам. Не возражала, отдала почту.
"Разумеется, – подумал он. – Тем более, что живет она в соседнем подъезде и виде-ла их гораздо чаще". Но он ничего не сказал.
– Да, еще чуть не забыла. И открытки.
Так вот, что она держала в руках. Она передала открытки. Он быстро просмотрел их – от кого, – не стал читать и бросил на стол.
В руках у нее еще было письмо. Он подумал, что это ее письмо и продолжал про-сматривать газеты.
– Да, но тебе еще письмо, – сказала она. – Очень издалека, и от девушки с очень красивой фамилией.
Она говорила чуть медленней, и он чувствовал, что она смотрит на него. От кого издалека? Он ни от кого не ждал письма. И вдруг весь сжался. Неужели?
Она уже назвала город. Так и есть, – тот город, куда должна была уехать Светлана. И назвала фамилию. Конверт еще был в руках у нее.
Ему письмо–поздравление от нее. И как? За что, после всего? Нет, этого не может быть. Хотя, как не может быть, если есть. После всего? Надо взять себя в руки, не выдать себя, не дать прикоснуться чужому.
Между тем она продолжала:
– Ты мне не говорил, что у тебя есть знакомая с такой фамилией. Я вроде бы о мно-гих знаю.
Он оторвался от газеты. Придется сказать самый минимум. И он вкратце напомнил ей о Володе и Вере, которых она видела несколько раз. А эта девушка подруга Веры, и они с Володей иногда были в ее комнате. Он знал всю комнату.
А откуда она знает адрес? Видимо он оставил адрес как-то при встрече. И не пом-нит когда. Но это и не тайна. Он действительно не помнит, как оставил адрес. Те дни в июне, мае. И он действительно не помнил, когда это произошло. Да и так ли это действи-тельно важно?
Она отдала ему письмо. И сказала, не возражает ли он, чтоб она поставила чай. "Нет, – сказал он. – И приготовь бутерброды. Уже время обедать".
Наташа застучала посудой на кухне.
Он подошел к столу, держа конверт в руках. Надо было открывать письмо, но он не решался. Смотрел на ее знакомый почерк. Что там в конверте? Почему не спустился раньше за почтой? Он взял бы тогда это письмо сам. Сколько месяцев он уже без нее? Он попытался быстро сосчитать месяцы. Скоро пять после их последней встречи. И вдруг пронзило – ровно полгода после того позорного, ужасного, постыдного для него дня. Он весь сжался. Сжался, вспоминая те минуты и остальное перед этим. Он старался не вспо-минать те месяцы и в то же время не забыл, понимая, что потерял ее навсегда, погружаясь куда-то непонятно глубоко, глубоко.
Аккуратно надорвал конверт, вытащил открытку и письмо – маленький сложен-ный листик. Быстро просмотрел поздравление на открытке. Это успеется еще раз потом. А сейчас письмо.
Строк было немного. Еще раз поздравления с праздником, с началом семестра, по-желания. И просьба отыскать адрес Веры. Заранее благодарила, и все. Он просмотрел, прочитал еще раз. Что-то должно быть еще. Ему казалось, что может в конверте есть что-то еще. Посмотрел в конверт – пусто.
Он смотрел на знакомый почерк. Хотел увидеть за этими строчками ее руку, лицо, глаза за очками, обращенные к нему. Но увы, не мог. Как легко это было в апреле. А сей-час возникло только ее отчужденное лицо их последних встреч. Пожалуй, он так ни разу не видел ее глаз в эти последние встречи.
Нет, пожалуй, один раз видел. Он подходил к киоску, где стояла она. Их взгляды встретились, и он остановился, не решаясь подойти, сделать хотя бы еще один шаг.
А затем, когда она побывает здесь, у него дома, не одна, с подругами, – он приве-дет их сюда, но он уже не будет существовать для нее, – она ни разу не обратится к нему. И он тогда, еще тогда понял, что не вернет ее.
И вдруг теперь письмо, после того как он смирился, и были эти месяцы погруже-ния неизвестно куда.
Он отложил письмо и попытался читать в газете, начатую было, заметку, но думал, думал о Светлане, думал о письме.
В комнату зашла Наташа.
– Ну, что пишут твои знакомые? – сказала она. – Не зовут ли в гости, там прекрас-ные места?
– Увы, – сказал Олег. – Все проще.
И он вкратце рассказал ей о письме. Но необходимости в этом не было. Наташа стояла рядом и быстро пробежала письмо глазами. Он не успел спрятать, да и зачем. Она посмотрела на него спокойно, но все еще настороженно:
– А как же ты разыщешь адрес?
– Это совсем просто, – ответил он. Рассказал ей о соседке,  которая жила рядом с Володей и его родителями в районе. И сейчас он там часто бывает. Он попросит ее, и она привезет адрес Веры. Кто–кто, а Володя знает адрес Веры.
– Но тогда не тяни, – сказала Наташа. – Ведь адрес нужен. И пойдем пить чай.
– Разумеется, сегодня же расскажу, – сказал он, направляясь на кухню.
Но вернулся на минутку. Взял письмо и открытку, спрятал в конверт и положил в карман пиджака.
Уже в декабре, вспоминая этот день, он попытался понять мотивы выбора столь сложного пути поиска адреса Веры. И не смог. Настолько естественным было отсутствие поиска другого пути. А ведь можно было найти адрес гораздо проще. Разыскать Володю в общежитии или подъехать к родителям Веры. Но он этого не сделал.
В этот же день он попросил соседку. Недели через две перед ним на столе лежал листик с адресом Веры. Он заполнил конверт. И конверт пролежал дня два. И однажды днем он пришел с занятий рано и, прежде чем сесть заниматься, посмотрел на конверт, на листик, решил написать ответ.
Первые несколько слов написались легко, обычные, стандартные. Но что писать еще? Он должен написать что-то еще. Но не мог найти слов. Как легко писалось раньше. А сейчас было вязко, слова путались, мешались, будто во сне.
Он вспомнил недавний сон. Он один плавает в море. Море и берег пустынны, и он один. И уже выходит из воды. Поднимается по крутому песчаному берегу. Но берег осы-пается, и море тянет его назад. И тяжесть, невероятная тяжесть, вязкая.
Так и сейчас. Но написать что-то нужно еще. Он попытался вспомнить день, когда получил письмо.
В тот день был какой-то праздник. Один из тех многочисленных праздников. И вдруг сама по себе родилась какая-то фраза, смешная, как ему показалось. И рука вывела ее на листе бумаги. Над кем он шутил – над ней, над собой? Рука остановилась. Что пи-сать еще?
Но было пусто, ни одного слова. Он забыл, для чего вообще пишет это письмо. Но взгляд упал на листик с адресом Веры. И он переписал адрес в продолжение письма. Все. Подписался, хотел поставить число, но передумал. Завтра будет свободная пара, и он, мо-жет быть, его перепишет.
Зимнее солнце отражалось в окнах дома напротив. И отраженный свет падал на стол и на строчки письма.
И строчки и слова вспыхнули каким-то странным огнем. Они жгли, они мешали, раздражали. Казалось, этот странный огонь охватит лист, вспыхнут тетради и книги на столе, а затем портьера.
Откуда появился у него этот стержень? Эта фиолетовая паста... Он перегнул ли-стик и спрятал строчки. Но лист топорщился. И он поспешил взять конверт и спрятал письмо в конверт. Но не заклеил, ведь завтра свободная пара.
Но слова были уже сверху, над конвертом. Они стояли и смотрели на него своими завитушками букв, своими прямыми и вогнутыми спинами. Они смотрели на него жа-лобно и стыдливо. Чего они хотели от него? Чтоб он их запомнил? Но он и так их запом-нил. Чего-то еще? Но он не понимал.
Руки потянулись и заклеили конверт. Так спокойнее. А затем засунул его под большой справочник на столе. Теперь можно было пойти в другую комнату, сесть и поза-ниматься. Но подошел к окну в соседней комнате, посмотрел на угол улицы. Что-то искал там на углу. Вновь подошел к столу, вытащил письмо из–под справочника и отнес в курт-ку, чтобы не забыть бросить завтра в почтовый ящик.
Прошел на кухню и решил, что надо сходить за хлебом. И он уже бежал по лестни-це, бежал по улице на угол, где за поворотом начинались магазины. Но прежде, перед по-воротом на углу висел почтовый ящик. Когда Олег подошел к нему, ему показалось, что краска на ящике того же цвета, что и слова в его письме.
Он поднял заслонку почтового ящика. Еще раз просмотрел  адрес и опустил пись-мо. Ему хотелось услышать стук письма о дно, но не услышал. Постоял несколько секунд и зашагал. Но остановился и возвратился к ящику. Видимо, ящик переполнен. Посмотрел время, когда освобождают ящик от писем. Совпадало. Скоро может появиться почтовый служащий и, быстро выскочив из машины, за несколько секунд освободит ящики, унесет письма.
Олег начал ходить возле почтового ящика, ожидая, пока сам не зная для чего, ма-шину с этим человеком. Для чего он хотел его увидеть? Чтобы убедиться, что письмо ушло? Или для чего-то другого? Он не знал.
Но ему нужно было дождаться. Машины проезжали не останавливаясь. А может быть, сегодня не заедут. Рядом проходили люди. Прошла и поздоровалась девушка из со-седнего дома. И он повернулся и пошел в магазин.
Надвигались какие-то вязкие осенние сумерки. Было как будто легко, но в тоже время тоскливо. "Может быть, купить торт в магазине?" – подумал он.
Дней через восемь-десять, уже в декабре, точно он не сможет установить, ибо когда будет бежать с занятий к троллейбусу а затем на почту, пытаясь вспомнить тот день, когда бросил письмо в почтовый ящик, подсчитывая дни, – сколько оно могло идти туда, к ней, – перебрасывая дни в поисках какой-то надежды, – вдруг письмо не забрали в тот день, вдруг задержалось на почте, – он попытается вспомнить, в каком конверте отправил – авиа или обычным. Ему казалось, что авиа, но дома он попытается найти второй конверт, обычный. Но его не было. И он совсем запутается, и не вспомнит – когда же он все-таки отправил письмо.
Итак, в начале декабря Олег сидел на лекции. Первый час второй пары. Валерки, его товарища по группе рядом не было. Он сидел сам и, не отвлекаясь, строчка за строч-кой укладывал лекцию в тетрадь. И вдруг.
Уже в тот же день вечером он попытается вспомнить, что непосредственно – может быть, слово лектора или какая-то иная ассоциация привели к тому, что произошло с ним. Но не сумеет ухватить ход мысли, приведшей к тому, что пришлось ему увидеть.
Вдруг, где-то там, между большими часами с прыгающей стрелкой над доской и темной решеткой, да нет, не там, гораздо ближе, перед ним, точнее, внутри него, видимое только ему, пришедшее к нему за тысячи километров, пришедшее только что, видимо, с мороза, радостное безмятежное, а может быть, он был там, минуя все пространства, был в ее комнате, но, как бы там ни было – он увидел Светлану.
Она открывала письмо, его письмо. Быстро прочитала. А что там было читать? От-ложила, и оно растаяло. Сняла очки и шагнула куда-то, чтобы исчезнуть и раствориться.
Он вздрогнул. Какую же чушь и нелепость он написал в том письме. Господи, как же он мог написать такое! Как он мог, он вновь обидел ее, не желая того.
Он вытащил ее письмо, хотя в этом необходимости не было, он помнил его. И вдруг увидел то, чего не увидел тогда. Ведь она протянула ему руки и построила мостик, по которому он мог вернуться. Пусть не сразу вернуться в тот мир, где она, из этого вяз-кого провала. А теперь все. Она получила письмо.
А с чего он взял, что она получила письмо? Может, ему показалось? Он слишком ярко это себе представил. Надо просто дать телеграмму.
И он уже ждал звонка. И затем, никому ничего не сказав, взял свои вещи, побежал на почту. По дороге к троллейбусу и в троллейбусе казалось, что текст телеграммы уже был готов. Только бы она не получила еще письмо.
Вот и почтамт. Девушка за окошком выдала бланк. И он за столом составляет текст телеграммы.
Слова легко и быстро укладывались в строчки, заполняя тетрадный лист как чер-новик. Сейчас сказать самое главное. Пусть не читает, пусть уничтожит письмо. Но если прочитала, пусть простит. Писал не он. Как не он?
Он остановился на секунду, – об этом надо будет подумать позднее. Подумалось что-то странное. А он уже писал дальше. Просил прощение за май, за ту боль, которую причинил ей тогда и сейчас. Он ощущал эту боль, ее боль. А еще и февраль. Но об это он напишет ей позднее.
Ему много надо будет объяснить ей. Ведь все это недоразумение. Завтра он напи-шет ей письмо. Но почему завтра? Как только отправит ей телеграмму. Вон там в уголоч-ке освободилось место. Он пересядет и сразу же начнет писать. Как много он должен ей написать.
Текст телеграммы получался несколько большим. И он слегка сократил, уплотнил, выписывая его еще раз на другой страничке. Осталось дописать всего лишь несколько слов. Телеграмма, письмо... Но ведь можно поговорить с ней по телефону.
Написав письмо, он сможет заказать с ней разговор и даже через несколько дней услышать ее голос. Но вдруг она не придет на разговор. Или придет, чтобы сказать, что не хочет говорить с ним. Нет, это он сделает, когда получит от нее хотя бы несколько писем.
Он сделает иначе. В январе после сессии он полетит к ней. Да, почему это надо от-кладывать до сессии? Через день-два он сдает курсовой. Еще остается время до зачетов. Он может выкроить неделю. Сегодня же взять билеты, а завтра оформить отпуск в декана-те. Да, еще достать деньги. Но это не проблема. Предупредить Алексея, и чтоб не знала Валентина – будет переживать.
Но что-то важное должен был сделать он, прежде чем лететь к ней. Телеграмма, письмо... Побывать у Володи и Веры! Конечно, конечно. Нет, у них он побывает, вер-нувшись оттуда. Но что же еще очень важное должен он сделать?
И вдруг улыбнулся, стало легко. Он шел с ней по проспекту. Останавливался у де-рева, был в ее комнате. Он пройдет по этим местам и расскажет ей, как живет ее дерево. Он расслабился и облегченно вздохнул.
Посмотрел на часы. Прибавил разницу во времени и подумал, что делает она сей-час. Где и как проводит свой вечер. Как встретит она его? Он смотрел на лист телеграм-мы. Но что-то еще очень важное надо было сделать до поездки к ней.
Вдруг слова телеграммы стали яркими и слегка увеличились, став объемными. И маленькие, будто игрушечные, но живые, насупленные и деловитые, исполнительные и суетливые человечки появились на каждой строчке, у каждого слова. Их было много. Ма-ленькими блестящими топориками они рубили буквы на части и тут же укладывали их на повозки. И эти, уже разрубленные буквы, продолжали светиться и на повозках. Некото-рые из маленьких работников слегка дотрагивались до них, грея свои руки, как бы впи-тывая это тепло.
Они подбирали точки и запятые. Работа спорилась. И вот уже последняя повозка исчезла с листа в темном провале пещеры, уже закрывающейся и растворяющейся в тре-щине крышки стола.
Текста больше не было. Остались лишь следы слов, строчек. Он мог дописать текст, мог даже заполнить бланк и отправить телеграмму, но это уже ничего не могло изменить. Он обмяк и обессилил.
Сложил листики с написанным текстом и сунул в карман. И уже стоял на ступень-ках почты, вдыхая сырой влажный воздух.
Через несколько дней, выйдя из институтского корпуса и сокращая дорогу на со-седнюю улицу, он побежит через двор. Обогнув дома, он выйдет к почте, небольшой уютной, которую всегда знал, и остановится. Несколько сот метров и почта. А он проехал пол города до почтамта и потерял столько времени. Как же он мог забыть о ней? Здесь, наверняка, он отправил бы телеграмму и написал письмо.
Он откроет дверь, пройдет внутрь. Девушка за окошком, столик в углу. Вспомнит тот день и, съежившись, выйдет.
А сейчас он спускался по ступенькам почтамта вниз, на тротуар. Шаги, шаги по тающему снегу, по лужам на асфальте, зачем-то в столовую, гастроном. И так и не вспом-нив об институте, уже почти бежал домой. Как будто кто-то гнался за ним. Будто он бежал от чего-то все скорей, скорей. Будто хотел спрятаться от самого себя или от ее взгляда, осуждающего и страдающего за него.
Уже в квартире, быстро переодевшись, бросил подушку на диван, лег и незаметно для себя быстро заснул. Ему приснилось, что он стоит с Надей и Сашей возле общежития и ждет Светлану. Она шла к ним откуда-то сверху. И он, опустив голову, шел ей навстре-чу. И вот они уже идут рядом. Он не смотрит ей в лицо и рассказывает о курсовой. Зачем, почему? И вдруг посмотрел на нее. Оказалось, что рядом шла совсем незнакомая чужая девушка. Рядом не было и Нади с Сашей. Он вздрогнул и проснулся. Лежал, вспоминая сон.
Раздался звонок, видимо, не первый. Первый его разбудил. Он зашагал к двери. Но вдруг остановился, вернулся на диван. Он не хотел открывать. В дверь звонили целый день. В последний раз почти в десять вечера.
Он не зажигал свет. Он не хотел никого видеть. Ему хотелось быть только с ней, со Светланой, точнее, с воспоминаниями о ней.
Вот первая их встреча в мае прошлого года. Опять май. Он с Володей у Веры в комнате. Пришла Светлана к Вере. Вера и Светлана у окна. Вера шутит над ним и Воло-дей.
А вот и другие встречи. И десятое мая. И последние встречи. И странно, сегодня и последние встречи, в которых он уже не существовал для Светланы, были так же дороги ему, как и все остальные.
В этот день незаметно для него началось ее возвращение к нему или, вернее, его возвращение к ней. Ибо она никуда не уходила от него. Она так и пойдет с ним – молодая, двадцатидвухлетняя. Пройдут годы, прежде чем он начнет думать о встрече с ней, пони-мая всю невозможность этой встречи, понимая, что ничего не сможет ей сказать. Но к нему вернутся его тетради. И он начнет ей писать письма. Письма в прошлое. Письма, ко-торые никуда не посылал. И когда почувствует, что может, вправе надеяться на встречу с ней, вдруг поймет, что их две Светланы: Светлана, которая шла с ним, двадцатидвухлет-няя и Светлана, которая жила своей жизнью, где-то далеко, не подозревая ни о чем. Вдруг покинет его та?
Он ничего не будет знать о ней, реальной. Она превратится для него в миф, леген-ду. Но это будет потом, а сейчас ему останутся только воспоминания, только встречи с ней, как блага трепетные меты.
Но однажды, через много лет в такой же декабрьский день, он возьмет тетради и сядет в поезд, чтобы разыскать ее, чтобы сказать ей, кем она была для него все эти годы. Или, если не сможет сказать, то просто отдаст тетради.
 

Глава 6
И блага трепетные меты

Слова, слова. Они обладали какой-то странной магической силой. Будто зеленая таинственная далекая роща детства – за оврагами на окраине, за железной дорогой – вле-кущая, таинственная, тенистая.
Или зимняя улица поздним вечером, вся засыпанная снегом, тихая, темная. Где-то во дворах изредка из окон пробивается свет. Снег вспыхивает, появляется, играет. А ря-дом совсем темно. Ни одного огонька. Где-то далеко-далеко скрипит снег под ногами. И свет только от снега.
Или дождь, заставший его на каменных плитах за рощей, за скалами, недалеко от пруда. Дождь, пришедший незаметно из-за рощи. И
страшное и грозное обрушилось на плиты, скалы, пруд, превращая все это в один бурлящий поток. И некуда спрятаться. Но прежде чем крупные капли упадут на плиты, начнет меняться окраска плит, и в короткие мгновения на плитах и в пространстве над ними возникнет удивительный рисунок, удивительные цветы. А дальше страшная гудя-щая стихия уже не пугала, ибо все внутри было переполнено увиденным. Оно трепетало внутри. Среди дождя, грома, вспышек молний.
Могли ли слова передать радость, ощущения? Но иногда ему хотелось довериться словам, переложить на них что-то важное, попытаться передать ощущения, чувства, по-строить словесную конструкцию пространства.
Был конец января. Позади первая сессия. У Светланы начинался последний се-местр. Поздним вечером они возвращались в общежитие. Легкий мороз без снега. Она была рядом. Впервые вместе, впервые, после того как он почувствовал, что не просто приходит в комнату, а приходит к ней.
Но вдруг, непонятно как и зачем, ему захотелось что-то уложить в слова. И слова вырвались из его уст, из его рук, повисли на секунду в воздухе и рассыпались перед ее ногами. Зачем, зачем он это сказал? Может быть, ему хотелось, чтобы в ответ она уложила все в слова, легкие, понятные. И чтобы все было ясно, и не надо думать.
Они уже перешли через проспект и шли вниз. Она остановилась, удивленно по-смотрела на него и сказала:
– Олег, – голос ее задрожал. – Как ты можешь говорить такое?
И отошла в сторону, встав под дерево в тень.
– Неужели ты такой?.. – она не договорила. Ей хотелось сказать что-то сердитое этому неразумному мальчишке. Но она посмотрела на замерзшие веточки дерева, на хо-лодный застывший ствол. Где-то там внутри билась жизнь.
Неужели он такой непонятливый? И, повернувшись, она быстро-быстро зашагала к общежитию.
А Олег стоял удивленный, потрясенный. Он жалел, что сказал ту фразу, но она уже вырвалась. Ему показалось, что Светлана чуть не расплакалась. Но ее слова, слова... Они были как ступеньки в тот мир, где она.
Как те ее слова в декабре. День сложился трудный в институте. И он бежал к ней вечером. Она была одна. И свои сомнения, тревоги доверил ей. Она ничего не ответила. Что-то поискала в тетрадке. Вытащила листик и подала ему.
– Вообще-то нет, слушай, – сказала она.
И прочитала стихотворение. И сказала:
– Это о тебе.
А затем, улыбнувшись, добавила:
– Все проходят через это.
И все ушло.
А вот апрель, это было совсем недавно. Он с Толиком, студентом ее группы спо-рил, разбирая несколько стихотворений. Светлана, казалось, занималась своим делом, не слушая их спор. И вдруг, подняв голову, обратившись к ним, она сказала:
– Толик, а ведь Олег-то прав.
А сейчас он сидел в ее комнате за столом. Был конец мая. Позади был тот нелепый и страшный день десятого мая. Рядом сидели Надя и Саша. Светлана стояла у окна, укла-дывала сумочку. Что-то поправляла, что-то укладывала. Ему сейчас хотелось услышать ее слова, обращенные к нему. Он не решался смотреть в ту сторону, хотя пытался поймать ее взгляд.
Кто-то открыл дверь и позвал ее. И она, проходя мимо стола, не обращая внимания на него, сказала:
– Девочки, мы пошли.
Его не было, он отсутствовал для нее. А могло ли быть иначе? Вправе ли он вооб-ще был приходить сюда? Но он шел и шел сюда, пытаясь встретить ее. Но двери оказыва-лись либо запертыми, либо девочки уже куда-то уходили. Ее же он встретил в первый раз сегодня.
Произошло что-то нелепое в тот день. Но как исправить, как изменить? Он не знал.
Дверь закрылась за ней, и еще какую-то минуту они втроем сидели молча. Надо было уходить.
До сессии оставалось несколько дней. И он ежедневно подходил к университету, надеясь встретить ее одну.
Однажды ему повезло. Уже подходя к университету, он заметил, что она одна идет вдоль корпуса. И он быстро пошел за ней. Она прошла один корпус, второй и останови-лась у киоска.
Оставалось каких-то пятьдесят метров. Он не знал точно, что он будет говорить. Главное увидеть ее глаза. Сможет ли она простить его? Пусть поможет вернуться.
Оставалось десять метров. Она перебирала журналы, какие-то книжечки.
Вот уже пять – шесть метров. Но вдруг она повернула голову, заметив его. А мо-жет, она видела и раньше. Он хотел уже улыбнуться, сказать какие-то слова, но вдруг уви-дел ее глаза. Они почти кричали. Он почти слышал ее крик. Она не хотела, чтобы он под-ходил. Это уже не была мягкая звучащая вода ее голоса, ее взгляда. На него или рядом с ним, перед ним как стена обрушился грозный, неслышный водопад.
Он остановился пораженный, не в силах сделать ни одного шага. А она, быстро расплатившись, забрав покупки, пошла дальше по улице.
Он еще какое-то мгновение стоял. Нерешительно двинулся к киоску, пытаясь что-то найти там. На него смотрела знакомая  женщина–киоскер, как бы спрашивая: "Что, по-ссорились?" Он отошел в сторону.
Через месяц он сдал последний экзамен летней сессии и в тот же день, не раздумы-вая, как будто давно было решено, он побежал в общежитие к Светлане.
Зачем он шел туда, на что надеялся? Он еще судорожно цеплялся за что-то, на что-то надеялся или просто хотел в последний раз увидеть Светлану, ведь через несколько дней, получив диплом, она уедет из города.
Ему повезло. Надя, Саша, а главное, Светлана были в комнате. Разговоры ни о чем. Узнал, что завтра им вручают дипломы. А позднее вечер в студенческом кафе. А еще через день отъезд.
Комната была наполнена сборами. Он посматривал на Светлану. Отчуждения не было. Но было нечто иное, как будто она была уже где-то далеко от него, а его просто нет рядом с ней.
А еще он понял, что он уже в другом мире. Но еще пытается перебраться, цепляясь за траву, осыпая камушки, ведь ступенек уже нет, перебраться к ней. Но все бесполезно. Он остается на своей тропинке, уходящей от нее. Девочки засуетились, куда-то стали со-бираться. "Куда?" – спросил он.
– Обедать, – ответила Надя.
И вдруг как последняя надежда, это уже затем, в дороге он будет думать, что есть в холодильнике, а в тот миг он предложил пойти обедать домой. Он смотрел на Надю и Сашу. Они переглянулись и посмотрели не Светлану. Он опустил голову и услышал: "Мы согласны".
И вот уже трамвай, переходят сквер, его улица, двор. Поднимаются по лестнице. Тут он вспомнил, что ведь она должна была появиться здесь в конце апреля, в начале мая.
Вот уже Надя и Саша в комнате. Он разговаривает с ними, ожидая, когда из кори-дора появится Светлана. Она чуть замешкалась у комнаты. И он делает несколько шагов, чтобы видеть коридор и видеть Светлану.
Она стояла в коридоре у старого шкафа с большим зеркалом и поправляла волосы. Он подумал – для него. Может, и для себя. Просто проходит мимо зеркала. Еще несколько секунд и она зайдет.
А Светлана, остановившись у шкафа, слегка поправляла волосы. Зачем она здесь? Но он очень хотел этого. Да и девочки без нее бы не пришли. А ведь он хотел бы, чтоб пришла она. Мальчишка. Ему тяжело сейчас. Он мучается, запутался. Но что она может сделать? Она и так сделала больше, чем могла, и сказала ему то, что не сказала бы друго-му.
Она уже хотела пройти, но обратила внимание на этот старый шкаф. Какой доб-ротный. Где-то у своих она, кажется, видела подобный, а может, даже такой. Ей вдруг за-хотелось открыть дверцы шкафа, но она лишь слегка дотронулась до витых тонких вися-щих ручек шкафа. Какое огромное необычное зеркало. Она еще раз посмотрела на свое отражение.
И шкаф спешил, спешил наполнить ее отражением комнаты этой квартиры. Стран-ным образом и раньше, чем поймет это Олег, оно появится в доме у Валентины. Но поче-му отражением? Она не хотела быть отражением, даже своим. Это она сама наполнит этот дом, улицы, проспекты. И однажды в дождь, да-да в дождь она встретит его...
В тот день, как обычно, он вышел с работы последним. Было уже темно. Был пер-вый по-настоящему осенний день в начале второго месяца осени. Начинался дождь. По-жалуй, это был еще не дождь, а сильный туман, укрывший землю, успокаивающий ее пе-ред долгими зимними холодами.
Дождь начнется, когда он будет шагать по проспекту, соединяющему четыре ули-цы, точнее, по двум проспектам. Незаметно для себя он пересечет одну, вторую улицу, направляясь к грохочущим трамваям и дому возле них.
Она вышла к нему из тумана, из дождя, укрывшегося в дрожащих листьях старого дерева, еще не осыпавшихся. Первые морозы были еще впереди. Она вышла, легко отки-нув туман как накидку, как покров из дождя и листьев.
Она пошла рядом с ним, ни о чем не спрашивая, как будто расстались только вчера, по дороге вспоминая какое по счету окно на третьем этаже ее комнаты.
Какое-то время они ходили вдоль общежития. Затем стояли в темноте у трамвай-ной остановки, наблюдая, как из тумана далеко-далеко появляются трамвайные огни. За-тем вздрагивают рельсы.
Они будут встречать и провожать трамваи, ожидая кого-то. Ведь когда-то он в по-следний раз проводил ее на трамвай, и она вышла на этой остановке.
А через год он будет ехать в трамвае с Верой, так и не решившись ничего спросить о Светлане, а поняв, что он потерял не только ее но и мир, в котором была она, он убежит из трамвая. И тот трамвай, ушедший в лето...
А долгими зимними заснеженными вечерами они будут ходить по узким улочкам среди маленьких домиков окраины в поисках темного сада детства, засыпанного снегом, фонарного столба, исчезнувшего в снегопаде, и света, льющегося из ниоткуда.
Она будет говорить, что он фантазер и выдумщик, а затем сама застынет удивлен-ная, потрясенная, сливаясь с падающим снегом.
А май застанет их у каменных плит за рощей, и будут первые капли дождя, и они, укрывшись накидкой, будут смотреть. А затем побегут через лужи к скале и там переждут под карнизом в нише этот дождь. А возвращаться они будут через рощу, где уже теплые от солнца, но еще влажные после дождя листья унесут, унесут, унесут их в маленький домик на окраине.
На столе в большой комнате три свечи. Две в больших подсвечниках и одна в ма-леньком. Он подает ей маленькие ножницы, и она легко поправляет огоньки свеч. Они становятся яркими. И комната огромная яркая. На столе большая бабушкина книга. Ее единственная книга, а рядом его новые книги. И все они часть бабушкиной книги, как одно целое. В кухне на столе горячие булочки, а за дверью в темнеющем воздухе цвету-щие вишни.
"Остановись, остановись, – зашептала какая-то тень, отделившись от каменного исполина, выпавшая из серого бесформенного облака, рожденного знойным маревом над пустыней. – Остановись, домика-то нет". Его потеснили каменные громады. Его крушили, давили, ломали. Какой-то невидимый бесшумный каток, аккуратно уминая, прошелся сверху. Все, нет его.
О, нет. Домик жил. Ведь если в доме зажигали свечи, если туда приходят, если там продолжают зажигать свечи и новые руки, и те, никогда не стареющие, то он продолжает жить. И домик поднялся, расправился, отодвинув громады, не мешая им.
А в басонные ночи она садилась возле него на кровати, как он сидел когда-то возле нее в далекий апрельский вечер, и тогда он садился, и писал, и писал ей письма, оставав-шиеся у него в тетради. А иногда, рассердившись на него за что-то, она уходила от него, но ненадолго.
Она еще секунду смотрела в зеркало. Но надо идти, Олег ждет, уже посматривает в ее сторону. И она прошла в комнату.
Обед был недолгий, грустный. Пожалуй, это был прощальный ужин. Он так и не услышал ни одного ее слова, обращенного к нему. Да и сам не решился обратиться к ней. Оставалась надежда на то, что Надя и Саша выйдут в другую комнату, а он останется с ней. Но нет, этого не было.
Они выходят, и он не решается просить ее, чтоб она осталась. Он провожает их че-рез сквер, к трамваю. Они прощаются так, как будто сегодня или, по крайней мере, завтра они увидятся вновь.
Он не стал возвращаться домой, а присел в скверике в тени старых деревьев. Пере-секая сквер, на аллее появилась девочка, десятиклассница, его знакомая, живущая в сосед-нем доме. Заметив его, она на секунду остановилась и направилась к нему. "Славная  де-вочка, – подумал он о ней. – Десятиклассница, а совсем ребенок". Сегодня утром, встре-тившись во дворе, он пожелал ей успешно сдать последний экзамен.
Она приблизилась и нерешительно присела рядом.
– Можно поздравить тебя, Люда? – сказал он. – Все позади?
– Да, спасибо, – сказала она улыбаясь. – Школьные волнения позади.
– Куда теперь? – спросил Олег. – Ты уже решила?
Он посмотрел на трамваи. Они поднимались вверх, останавливались, поворачивая, исчезали где-то за деревьями, домиками.
Люда  опустила голову и сказала:
– Да, решила. Через недельку скажу, когда подам документы.
– Секрет, – улыбнулся Олег.
– Нет, – сказала она. – Но скажу позже. А завтра у нас выпускной вечер. А днем вручают аттестаты.
Олег подумал о том, что завтра и Светлане вручают диплом, а позднее вечер в сту-денческом кафе. А через день она уедет.
А Люда продолжала:
– Да, – сказала она. Видимо, он не услышал несколько слов.
– Сегодня вечером у меня дома собираются мои друзья по классу. Я хочу, – она по-краснела, – чтобы ты пришел, Олег.
Секунду помолчала и спросила:
– Ты придешь?
Олег подумал – а почему бы, не прийти? Ему показалось, что Люда оттуда, из того же мира, что и Светлана. И он ответил:
– Приду. Я свободен сегодня.
Он посмотрел на трамваи, и Люда смотрела. И вдруг он спросил ее:
– Хочешь, я расскажу тебе историю? Одну интересную историю.
Она повернула голову, посмотрела на него. И вдруг он увидел, как ее лицо, лицо ребенка превращается в лицо девушки.
А о чем он расскажет ей? О том, как он сбежал в мае. О той девушке, которую сей-час проводил на трамвай. И он расскажет ей, почему сбежал. Но как он сможет ей расска-зать это? Ведь она еще не стала историей, мифом, легендой. Ведь Светлана где-то сейчас идет по городу или зашла в свою комнату в общежитии. Да, но почему же он сбежал, по-чему ушел от нее тогда, хотя шел к ней? А может, просто жгли...
Люда ждала. И он сказал:
– Вечером, я расскажу это тебе вечером.
– Хорошо. Как ты хочешь.
Он ничего не расскажет ей вечером. Он не узнает, куда она поступит. Он встретит ее всего лишь два раза. Через год, встретив ее, он отдаст тетради на хранение, "временно", как скажет он. А еще через несколько лет, когда будет уже работать, он заберет их.
Да, но почему же он сбежал тогда? А, может, просто жгли, жгли нелепых две неде-ли. Они тащились, тенью вслед.
 

Глава 7
Слов живущих забытье

                Это облик дня случаен,
                Это облик слов нечаян,
                Нет, не то, не то, не то...
                Слов живущих забытье...
                Но печален день, печален.
                Или светел, он же свят.

Отложив книгу на стул рядом, где уже находилась тетрадь, взглянула на часы, ка-залось, уже дремавшие там же, за тетрадкой, на самом краю, в углублении. Стрелки за стеклом будто подернулись дымкой, – поздно, поздно-то как...
В комнате было тихо. Она была одна. Девчонки разъехались еще днем, а она уедет завтра утром, чтобы в понедельник успеть. Подумалось еще, что надо бы часы перенести на стол, но уже не хотелось нарушать тишину. Хотелось спать.
И, слегка повернувшись, протянула руку к тумбочке за кроватью, где стояла настольная лампа, и, отыскав кнопку, мягко нажала. Она не услышала, не почувствовала щелчка. Комната вдруг погрузилась в темноту, на мгновение исчезли все предметы, но еще мгновение и они вновь выплыли. Но уже не они сами, а их ночные отражения.
Перед ней шкаф. Пыталась разглядеть или вспомнить, что висит на спинке Нади-ной кровати, а взгляд уже скользил по полоске света, пересекавшей дверь и уходящей вверх. Полоска света под дверью справа, чуть ярче, видимо, в холле еще горит свет, кто-то еще занимается. А ей осталось совсем немного: через два месяца, возможно, еще через не-сколько дней она получит диплом и уедет.
Она пыталась разобрать еще рисунок в полоске света  над  дверью, но глаза уже за-крывались. Она засыпала. Как обычно погружаясь в свой лес, бабушкин лес... Надо было только перебежать через мостик, а далее свернуть с дороги, которая вела в соседнее село, и по тропинке, мимо сосен на опушке... А можно было сразу, легко оттолкнувшись от мо-стика (но мостик был всегда, почему-то, может быть, потому что бабушка столько о нем рассказывала, – когда-то там были только камни, деревянные непрочные мостки). И вот она уже в лесу. Деревья склоняются над нею, и она, совсем немного пройдя по лесу, засы-пает.
Вдруг она проснулась. Или все же нет. Это был сон. Наверное, сон. В комнате бы-ло светло. Стол стоял ближе к двери, там, где он никогда не находился. Олег сидел за сто-лом и о чет-то разговаривал с Сашей.
Сон, конечно сон. Саша-то уехала.
Саша сидела, подперев голову руками. Ладони закрывали часть лица, и только гла-за, большие, удивленные (какие они большие) и, пожалуй, даже испуганные. Что же Олег ей говорит? И почему Саше, а не ей?
Вдруг Саша посмотрела на нее, затем быстро поднялась, взяла пальто и ушла.
Конечно, это же сон. Ведь уже тепло.
Дверь закрылась за Сашей. Теперь Олег смотрел на нее. Он был такой же, как обычно, но нет, кажется уставший. Он что-то начал ей говорить, но она не могла понять, что он ей говорит.
О чем это он? Почему так взволнован? Ах! Вот оно что. Он сообщает или напоми-нает ей, что она завтра уезжает. Она помнит, она знает, билет лежит на столе, в студенче-ском. Совсем ненадолго, до понедельника. А что он говорит еще? О какой-то библиоте-ке... Ах, да! Что он пойдет в библиотеку. Это она тоже помнит. Ведь ему остались послед-ние штрихи, и в понедельник все будет в порядке, и она вернется, чтобы поздравить его с успехом.
Он говорит еще что-то странное. Она не могла сразу уловить, понять, что в тот день он начнет терять ее. Но ведь ее нельзя потерять, ведь она не маленькая. Она не может потеряться. И вскоре исчезнет, потеряет ее. Значит, это он потеряется.
Но тут смысл слов стал доходить до нее, она замерла, воспринимая это, она слуша-ла, что говорил Олег – что ему будет плохо без нее,
и он никогда, никогда не сможет увидеть ее. Она хотела спросить его, а где же бу-дет она, но он, кажется, уже сказал, что она уедет далеко-далеко. Да, действительно, она собирается уехать.
Но ей хотелось еще спросить его, почему он говорит о себе "он". Что, "он" это уже не "я". И еще что-то непонятное, но не могла произнести ни слова.
Но он вдруг посмотрел на нее как-то по–особому, пожалуй, даже впервые так и сказал или даже попросил, чтоб она не уезжала. И тогда они будут вместе. Будет трудно, но будем вместе. И еще раз повторил: "Не уезжай!" И назвав ее вторым именем, превра-щая фамилию, ничего не изменяя в ней, в ее второе имя. Какая-то удивительно приятная волна захлестнула ее. Она хотела подняться и сказать ему, что никуда не уедет завтра, ни-куда не уедет летом. Но вдруг не стало Олега, светлой комнаты.
В комнате было темно. Видимо, ей что-то снилось. Какая-то приятная волна еще хранилась в ней. Она попыталась вспомнить сон, но не могла. Какие-то странные, тре-вожные куски. И сразу приятная волна исчезла. Кажется, она вспомнила Сашу, ее испу-ганные глаза, лицо, руки и, кажется, она что-то рассказывала ей. Но что? Она хотела вспомнить, и очень хотелось спать. И прежде, чем вновь уснуть, она, кажется, вспомнила: что-то связано с библиотекой, ей нельзя уезжать. Возможно, говорила это бабушка...
И вновь был лес. Но теперь не как прелюдия ко сну, а сам  он. Легко оттолкнув-шись от мостика, она уже была на тропинке, среди ее деревьев. Легкая, почти невесомая, казалось, что она не идет, а легко плывет меж ними, направляясь к роднику у изгиба реки.
Остановившись, она оглянулась назад, ожидая, что из-за деревьев, на тропинке, должен появиться Олег. Правда, она не могла вспомнить, когда он приехал сюда, ведь она никогда не рассказывала ему о своем лесе, о бабушке, да и он никогда не спрашивал об этом. Значит, он не пошел в библиотеку и не успеет к понедельнику. Но это не важно.
Она приближалась к повороту тропинки, но Олега нигде не было. Он не приехал. Значит, он пошел в библиотеку. Но ведь ему нельзя было идти туда и ей уезжать. И она уже бежала к мостику, но его уже не было, – только шатающиеся деревянные мостки и кругом вода.
Она проснулась. В комнате темно. Она вспомнила, теперь знала, что не забудет, – Олегу нельзя идти в библиотеку, а ей уезжать. Надо бы подняться и записать, но очень хо-телось спать. Главное, она вспомнила.
И вновь был ее лес, и она маленькая, невесомая, летела среди деревьев, будто кто-то большой держал, раскачивая ее на руках. Наверное, это бабушка. Как много лет назад.
Было ей тогда годика четыре. И тот день она запомнила хорошо. Пожалуй, с этого дня она начала помнить себя. Вначале они с бабушкой долго стояли у строящегося мости-ка. И какой-то военный взял ее на руки и перенес на другую сторону. А затем бабушка перешла к ней.
Вот они в лесу собирают ягоды. Она что-то приносит бабушке, что-то съедает. Вдруг рядом с ней по земле, среди травы пробежал какой-то зверек. Побежал и исчез на дереве. Она испугалась, бросилась к бабушке, упала, расплакалась. Но бабушка уже была рядом, взяла ее на руки, успокаивая, показывая сидящую на дереве белочку. Говорила, что она такая же маленькая, как и ты, что у нее удивительная красивая шубка.
Затем она показывала ей облака на закате, подсвеченные солнцем, и говорила, что они такие же, как беличья шубка. Беличья шубка и беличьи облака так и запомнились с того дня. Она всегда искала подобные облака. Изредка ей везло.
А затем бабушка носила ее на руках и пела ей что-то о белочке и о том, что она ма-ленькая, беленькая. Ведь в детстве у нее были светлые волосы...
А еще она пела ей:
          "Да, бельчонок мой пушистый,
           Крылья рук и глаз –
           День приходит к нам лучистый,
           Будет с ним тебе мой сказ".
И в этом "да" были ее руки, нежные и теплые как солнце на закате в лесу, мягкое лесное солнце; мягкие и спокойные как ручей, их ручей на самом выходе из леса, там, где верхний лес, опускаясь, постепенно переходит в нижний, там где вода постепенно замед-ляет свой бег, там где заветное место бабушки и ее. На камне маленькая незнакомая птица, она смотрит на Светлану своими маленькими глазками, она совсем рядом, она что-то го-ворит ей, что-то пытается рассказать ей, но что – она не может понять; и бабушка чуть в стороне, и тоже слушает.
Птица поднялась, пролетела над самой водой и исчезла за ивой. Маленькая сереб-ряная рыбешка выскочила на мгновение из воды. Откуда она здесь, как попала? Ведь большая река, та, что у деревни, и где соединяется этот ручей, кажется, так далеко. А мо-жет быть, она пришла сверху по каким-то неведомым водным тропинкам.
Бабушка обещала пройти с ней вдоль ручья наверх и многое рассказать о нем, ро-димом – так она назвала его однажды весной, когда еще лежал снег; бабушка вошла в избу и, улыбаясь, сказала: "Пойдем, внучка. Заговорил, заговорил родимый". И вот они идут в лес, спускаются по талому снегу к их заветному месту, – деревья сухие, колючие, – вот и он, еще покрытый льдом, снегом, но уже под ледяной коркой – и она это услышала – шу-мел, говорил, журчал. Она смотрела на этот снег. Его было, немного, жаль, но так хоте-лось, чтобы деревья опять были зеленые, и трава, и кустарник.
Да, бельчонок мой пушистый... В этом "да" был лес, весь сразу, со всеми деревьями и с каждым в отдельности, со всеми полянками с густой травой, – она любила небольшие полянки – со всеми тропинками, их было мало в лесу и было много, невидимых среди ку-стов, они прятались, исчезали, вновь появлялись. Среди этих тропинок была ее тропинка, о которой знала только она. Она говорила о ней даже бабушке. Она открыла, увидела ее вначале лета.
Они возвращались домой из лесу и как обычно спустились по пологому склону к ручью. Густые ореховые деревья, бабушка перебирает ягоды, а она с маленькой деревян-ной кружечкой несколько раз ходила к роднику, а затем поднялась немного выше по склону к, стоявшему чуть в стороне, огромному ореху. Она остановилась. Вот его ветви, листочки... Но она смотрела вверх по склону.
Там наверху и здесь по склону – деревья, и среди деревьев просвет, тропинка, за-росшая густой травой. Как раньше она не заметила ее? Легкий ветерок скользил над тра-вой, тропинка шла вверх, вот и деревья наверху – высокие, большие, стройные. И рядом небо, и облака, ее облака, удивительные, – их было много, их становилось больше, – зате-рявшиеся, заблудившиеся, казалось они собирались здесь отовсюду; некоторые исчезали вдали, а другие, казалось, ухватились за лес, деревья. Нет, они прильнули к ее лесу, и лес держал их, чтоб они не потерялись, чтоб они не разбрелись...
Их было много, о, это удивительное смешение, сплетение, скрещение облаков и деревьев, деревьев и ветра, облаков и листьев. Небо, облака, деревья, листья. Легкий вете-рок над самой травой, вверх, вверх к самым облакам, к ее небу. Казалось, она сейчас вы-пустит кружечку, пробежит несколько шагов к тропинке, взмахнет руками и взлетит над самой травой, среди деревьев, к облакам, небу.
Но небо и облака были уже совсем рядом. Они были вокруг, на каждом листочке и вокруг нее: капельки чистой влаги. Это было ее небо, ее облака, они умывали ее. Надо было бежать к бабушке или спрятаться под тень ореха, но не было сил, ведь рядом было ее небо, ее облака, ее тропинка, и легкий ветерок над влажной травой.
Вот и сейчас кто-то нес ее на руках. Наверное, это ветер. И кто-то говорил или пел о том, что она должна забыть все, заснуть, а у него своя судьба. И она соглашалась. Она хотела заснуть, опускаясь все ниже и ниже. Но вдруг над ее лесом появилось странное, бесформенное облако. И тень от этого облака тоже шептала ей: "Уезжай.  Забудь. Пусть он идет в библиотеку".
"Нет, нет", – хотела крикнуть она и проснулась. И, сразу взяв тетрадь, вырвав из середины листок и взяв ручку, которая лежала в тетради, она быстро написала: "Очень важно. Олегу нельзя идти в библиотеку, мне уезжать". И еще раз написала: "очень важно!" И успокоенная, умиротворенная она наконец-то легко уснула. Деревья склонили над ней ветки. И ей показалось, что она услышала чей-то голос: "Пусть будет так!"
Солнце было на стене, на шкафу. Его блики были уже на двери. Еще немного и оно заполнит всю комнату. Тонкие студенческие шторы не мешали ему властвовать в комнате.
Светлана, проснувшись, минутку лежала, вспоминая что-то. Кажется, ей снился лес. Кажется, она летала. Неужели еще растет. Улыбнулась. И уже сидя, набрасывая хала-тик, взглянула на часы. Пора, пора собираться. Пожалуй, она не будет завтракать, а где-то по дороге купит булочку, а уже дома будет обед. И, взяв часы, хотела подняться.
Но вдруг обратила внимание на листочек, лежавший между книгой и тетрадкой. Вечером его не было. Взяла и прочитала написанное, эти несколько слов. И сразу вспом-нила, как она поднималась ночью, записывала это, пытаясь не потерять ощущение от предыдущего сна. Вспомнила тот сон, кажется, вспомнила.
Испуганная и взволнованная Саша, ее глаза. И то, что она говорила. Чепуха какая-то. Глупости все это. Она сидела, минутку раздумывая, А затем поднялась и отнесла часы и листик на стол, положив их рядом.
Затем она выходила из комнаты и возвращалась, не спеша, складывая сумку. Затем подошла к столу, еще раз взяла листик и прочитала слова. А затем незаметно для себя по-ложила листик на часы. А из сумочки достала каталожную карточку, на которой было название и данные книги, нужной Олегу.
Дело в том, что вчера по просьбе Олега она интересовалась этой книгой в библио-теке. Книга была, но только в читальном зале, в единственном экземпляре. Но читальный зал в субботу до двух часов. В институте у Олега этой книги почему-то нет. И Олегу при-дется сегодня идти в центральную библиотеку.
Светлана спрятала каталожную карточку и вышла из комнаты на кухню, заварила чай и, что-то наскоро приготовив, уже не спеша позавтракала в комнате. Затем сняла ли-стик с часов и убедилась, что автобус через несколько минут отправляется. И она облег-ченно вздохнула. Можно было выбросить или спрятать уже ненужный билет. Но теперь она знала, что нужно делать.
Нужно бежать в университет в библиотеку, разыскать библиографа Таню, тем бо-лее этот месяц она работает в хранилище, и попросить ее взять книгу до понедельника. Она дружна с ней все четыре года учебы в университете. Лишь бы Таня была на месте.
Поиски увенчались успехом, и через несколько часов книга была у нее на руках. Теперь надо было спешить к Олегу в институт. Она впервые шла к нему туда.
Она успела, еле успела. Олег был уже в коридоре. Удивился, обрадовался, увидев ее. А когда она сказала, что принесла ему книгу, сказал, что очень не хотелось идти в биб-лиотеку. Светлана вздрогнула, вспоминая сон, думая – говорить или не говорить Олегу. Нет, не надо, будет смеяться. Нужно ли вообще это кому–либо рассказывать.
Затем они обедали в кафе, сидели в кино. А вечером, направляясь в общежитие, они проходили мимо библиотеки. Двери открывались, закрывались, выпуская последних читателей. Светлана посмотрела – нет ли среди выходящих знакомых. Но нет, знакомых не было. Вот еще несколько человек вышло. Кажется, лицо одной девушки ей показалось знакомо. Она ее либо знает, либо знала. Ей показалось, что и девушка взглянула на нее. Но они пошли дальше, а девушка пошла в другую сторону. Светлана посмотрела ей вслед. Но девушка не оглянулась. Показалось. И она забыла о ней.
Они прошли чуть дальше. И Олег сказал, вдруг вспомнив это именно сейчас. Нет, он помнил это. Он собирался сказать ей это в понедельник. Он сказал, что вчера получил письмо от Валентины. И что они с Алешей ждут их у себя на майские выходные. Рядом лес, озеро, река. Если, конечно, Светлана не будет возражать.
              Сожги письмо – оно чужое.
              Не знаю, как писал такое.
              Сожги, пока свеча горит...
Светлана вздрогнула, будто пробудилась от легкого дневного сна. Но она не спала. О чем-то думала. О чем же? Шаги на крыльце, по ступенькам крыльца, а далее по снегу уже во дворе. А чуть ранее открылась и закрылась, хлопнув, входная дверь.
Два окна ее большой комнаты выходят в сад. Но если подойти к левому окну, она увидит, как через двор идет Анна Михайловна, направляясь к калитке. Сегодня сильный снегопад, не столь уж редкий в этих краях. Вот открылась и закрылась калитка. И Анна Михайловна направилась в школу, чтобы забрать Аленку, свою внучку.
Странно, почему она не зашла к ней, ведь обычно она заходит к ней перед обедом. Вместе пьют чай и разговаривают, обсуждая дневные дела. Но сегодня этого не было.
Сколько же она просидела так? Уже приближаются сумерки. Пожалуй, она проси-дела почти час. О чем же она думала? Кажется о школе, немного об уроках. Но больше вспоминала беседу, очередную беседу с директором, Анастасией Дмитриевной.
Анастасия Дмитриевна проходила мимо ее кабинета и, увидев, что она сама, что у нее свободный урок, зашла к ней, присела за стол, и они говорили. Вначале немного о школе, а затем молча долго смотрели на падающий снег за окном. А затем Анастасия Дмитриевна стала читать строчки одну за другой. Строчки о снеге. И Светлана вспомина-ла, включилась, читала. Но вдруг она заметила, что все строчки одного автора. И что она вспоминает его же строчки.
А далее Анастасия Дмитриевна прочитала начало, целую строфу из последнего цикла. Светлана вздрогнула. Она успела летом купить сборник, где был этот цикл, прав-да, неполный. И Светлана прочитала последнюю строку этого стихотворения.
Анастасия Дмитриевна долго молчала. Они как будто стали ближе. И когда она ушла, Светлана и тогда и сейчас думала об этом стихотворении. Что без средних строф оно иное. Но может ли оно быть без них. Как понять это? Надо прочитать все, что связано с этим стихотворением, с этим циклом. Но книгу она еще не читала. Может, у Анастасии Дмитриевны есть она? Может быть. Ей предстоит думать над этими строчками. Надо се-годня же перечитать все, что у нее есть.
А еще она вспоминала девчонок. Как им там работается. Наверное, скоро получит от них письма. Наверное, сегодня она напишет письмо Вере. Наконец-то адрес у нее. Ан-на Михайловна возвратится с Аленой, они пообедают. Алена, сделав уроки, придет к ней, сядет в кресло или на диван, будет читать, разговаривать. Она уже привыкла к этой слав-ной девочке. Вот тогда она и напишет письмо Вере. Нужно будет обязательно рассказать об Анастасии Дмитриевне.
Странно все-таки, почему Анна Михайловна не зашла к ней, не позвала пить чай, ведь было все, как всегда. Она возвратилась из школы и, сразу оставив пальто и шапку в передней, вошла в теплую кухню к Анне Михайловне. Она была приветлива, как обычно, несколько слов о погоде, и Анна Михайловна сказала ей:
– Переодевайся, дочка, а я пока поставлю чай. Приходи, не задерживайся, либо я приду за тобой. Попьем чаю перед обедом, ведь мне скоро идти за Аленой.
Она прошла в свою комнату, переоделась у шкафа и подошла к столу, взяла почту. Рядом с газетами на столе лежало письмо.
Вот оно что... Это злополучное письмо от Олега. Она до сих пор держит его в руке. Листок с адресом Веры она положила на стол, а письмо и конверт по–прежнему у нее в руках. Значит, Анна Михайловна заглянула к ней и, увидев, что она читает письмо, либо уже просто сидит с письмом и о чем-то думает, не стала тревожить ее.
Она почувствовала, что озябла, хотя в комнате было тепло. Неужели письмо так вывело ее, неужели она ожидала чего-то другого? Нет, конечно, но лучше, если бы он прислал только адрес Веры или вообще не писал. Такое нелепое письмо, странное, лучше бы и она не писала ему. Она поднялась и направилась на кухню, ведь, наверняка, Анна Михайловна заварила чай, горячий, с травами.
Вот уже пятый месяц, ведь уже начало декабря, она в этом доме, теплом, уютном. Все получилось неожиданно. Первое августа, вот уже несколько суток она была в пути и к вечеру этого же дня должна была приехать в город, где ей предстояло работать. А пока было утро.
Она открыла дверь купе. У окна напротив стояла девочка лет одиннадцати-двенадцати. Девочка оглянулась, улыбнулась ей, поздоровалась. Светлана подумала, что такая вот девочка может быть ее ученицей. Они разговорились. Оказалось, что девочка из того же  города. Девочка с удовольствием рассказывала ей о городе. Она хорошо знала и окрестные леса, ведь дедушка ее работал в лесопитомнике.
Из соседнего купе вышла женщина в возрасте. Это была Анна Михайловна, ба-бушка Алены. Узнав, что Светлана одна в купе, Анна Михайловна, договорившись с про-водником, перешла к Светлане.
Она рассказала Светлане о том, что возвращается от сына. Сын с семьей переехал на новое место службы, она отвозила внуков, а вот младшая решила вернуться к ней, хотя бы, еще годик пожить с бабушкой и поучиться в своей школе. "Бабушка, – добавила Але-на, – пока годик, а, может быть, все пять".
А когда Анна Михайловна узнала, что Светлане на работу через две недели, а пока ей надо искать комнату или жить в гостинице, пока решится вопрос с общежитием, то сразу предложила свой дом. "Дом большой, поживи сколько нужно". Глаза Аленки заго-релись. Она смотрела на Светлану, умоляя согласиться, и Светлана согласилась.
Уже вечером они шли по улице, приближаясь к дому Анны Михайловны. Алена бежала впереди. Затем остановилась у двух березок у самых ворот, оставила вещи и под-бежала к ним. Глаза ее радостно светились. Она остановила бабушку и Светлану и сказа-ла:
– Тетя Света, – затем посмотрела на бабушку: – Бабушка, ты знаешь, что тетю Свету ждет у нас сюрприз?
– Какой сюрприз? – спросила бабушка. – Какой сюрприз, Аленка, говори.
Аленка смотрела на бабушку, на Свету.
– Нет, – сказала она. – Это надо показать.
Бабушка не стала настаивать. Вот они уже во дворе. Пока умывались с дороги, а Анна Михайловна показывала сад и два окна комнаты, где будет жить Светлана, Алена, наконец, открыла двери. Бабушка, было, направилась за Аленой в комнату, но Алена ска-зала: "Нет! Здесь будет лучше, я принесу сюда". Она посмотрела на сад. Солнце садилось где-то далеко за ним. Его заходящие лучи уже где-то исчезали в саду. Во дворе был мяг-кий, приглушенный свет.
Вскоре она появилась с маленькой картонной коробочкой, поставила ее на стол, вытащила оттуда чашку и протянула ее Светлане. Чашка была чуть больше обычной. На небесно–голубом фоне вокруг чашки располагались маленькие зеленые листочки. Да, располагались. Они были будто живые. Казалось, чашка стоит среди листьев. Она как бы часть дерева. Казалось, можно было легко отогнуть этот листочек и увидеть там другой листочек или небо, или что-то неведомое. Но рядом, что это? Рядом был желтый листочек. Нет, не желтый, а золотистый. Рядом были зеленые и золотистые листья.
Почему вдруг на этой чашке рядом были эти листочки? А над золотистыми ли-сточками рукой неизвестного мастера было написано "Светлана". Алена показала чашку бабушке и бабушка сказала: "Знаешь, дочка, это божий знак, оставайся у нас, пока у тебя не будет своего дома или своей квартиры".
Светлана смотрела на чашку, думая, почему неведомый мастер назвал так свою ра-боту. А Алена напоминала бабушке, как они с дедушкой покупали эту чашку весной.
Светлана вошла в кухню, оставив позади сумрак коридора и тишину комнат. Во-шла и остановилась в удивлении. Что-то изменилось здесь за то время, что ее не было. Но что?
Все было как всегда: печь, мягкое тепло потрескивало. Разве что не было хозяйки. Но она вот-вот вернется. Вновь легко–легко пронеслось, подумалось, что она знает давно эту печь, кухню, дом и людей вокруг. Давно, с самого детства. Но не стала об этом думать. Протянула руку, чтобы включить свет. Уже кое–где начинали скапливаться вечерние те-ни. Но опустила руку, – чай, пожалуй, она еще выпьет так. Включенный свет – это уже вечер. Подошла к столу. Чашка уже стояла на столе. Поискала заварной чайник. На столе его не было. Так и есть. Он стоял на стуле у печки, плотно укутанный. Значит, Анна Ми-хайловна заварила чай и не стала ее тревожить.
Какой горячий, ароматный. Какие же травы стала в декабре добавлять в этот чай Анна Михайловна? Надо спросить у нее. Еще в сентябре, когда она однажды вернулась после занятий уставшая – пришлось еще сидеть на городской конференции, бессмыслен-ной и бесполезной – Анна Михайловна заварила ей чай с травками и сказала:
– Попей, попей, дочка, моих травок. Все твои хвори – от студенческой жизни в общежитии пройдут.
– Да нет же, нет же никаких хворей, Анна  Михайловна, – улыбаясь, говорила она.
– Все равно попей, дочка, – отвечала Анна Михайловна и добавила ей в чай ще-потку трав.
Она сама их собирала. В августе она с Аленой и Анной Михайловной посещали хозяйство Владимира Кирилловича, и Анна Михайловна показывала места, где собирает травы.
Только утром Анна Михайловна в чай ничего не добавляет. Вспомнились ее доб-рые, всегда приветливые глаза. Но вдруг вспыхнуло, откуда это? Почему днем ее всегда приветливые глаза были так встревожены и насторожены? И еще всплыла одна деталь: обычно, когда приходили письма, Анна Михайловна сразу на кухне сообщала, от кого, а затем ждала вестей и привет либо из дому от родителей Светланы, либо от ее девчонок, и Светлана садилась и читала ей письма. Но это письмо Анна Михайловна положила рядом с газетами и ни словом не обмолвилась. Она не знала, что несет письмо с собой. Оно чем-то ей не понравилось.
Опустила руку в карман халата. Вот оно, это злополучное письмо. Оно чужое здесь, в ее халате, в этом доме. Надо завтра же избавиться от него где-нибудь по дороге в школу, на ближайшей трамвайной остановке. И оно будет валяться там, среди всего... Вздрогнула. Нет. Нет. Поднялась и подошла к печке и, отыскав местечко между горящими угольками, вложила его туда.
Несколько секунд смотрела, как оно вспыхнуло, исчезло. Все. Случайное письмо. От знакомого. Случайного знакомого. Больше этих писем не будет.
Долила еще горячего чаю. Случайного, знакомого. Как же все-таки это случилось? Ведь он почти целый год приходил к ним в комнату. Учебный год. И почему к ним, к ней? Ей казалось, что он тянется к ней. И она понемногу шла к нему. Почему понемногу? Ведь был день, когда она первая сказала ему то, что не сказала бы никому. Как больно бы-ло тогда. Сразу сдержалась, а потом...
В тот день. Интересно, вспомнит ли она тот день сейчас. Число, день недели. Все эти месяцы старалась не вспоминать. А что, если сейчас пробежать по ступенькам дней, вернуться туда.
Не надо, не надо, Светлана. Не надо тебе бежать по ступенькам дней. Ты прекрасно помнишь тот день в мае. Время, конечно, сотрет его, и ты забудешь. А сейчас ты помнишь его. Но если хочешь, пробеги по этим ступенькам.
Он тогда разыскал ее в школе. Странно, почему он не стал ждать ее в общежитии. Но этого она уже не узнает. Такой был робкий, взъерошенный. Он, видимо, думал, что она не станет с ним разговаривать. Смешно.
Они направились из школы в общежитие. О чем-то говорил. Но кажется тогда, по дороге, он с чем-то смирился. С чем? А затем они вошли в комнату, и здесь он задал свой вопрос, на который она могла и не отвечать, но она ответила.
Она почувствовала, что озябла, долила себе еще чаю.
Они вышли вместе из комнаты. Он не должен был больше приходить. Но странно, он приходил к ним. Она не замечала его. Но однажды он разыскал ее в библиотеке. И здесь она не выдержала. В первый раз. Она была уверена, что больше он не придет. Но через месяц, за несколько дней до того, как они получили дипломы, он вновь пришел к ним в комнату. Сидел, о чем-то разговаривал с девчонками, боялся смотреть в ее сторону, а затем неожиданно для них и, видимо, для себя, позвал их  к себе на обед. Странно. И она пошла. Зачем? Наверное, чтобы попрощаться.
А зачем написала письмо? Неужели, чтобы попрощаться и забыть. Ведь Верин ад-рес могла получить у других.
Она допила чай, вымыла чашку и вытерла ее сухим, теплым полотенцем. Стало легче. Теперь можно было включить свет. Но прежде она подошла и остановилась у окна, чтобы опустить занавески, но не стала этого делать.
Она смотрела на улицу, двор, засыпанный снегом, – синева вечера опускалась на снег. Дом напротив уже не различался. Едва угадывался сад по обе стороны дома. Падаю-щий снег почти уже не был виден. Все сливалось в этой синеве, в этой тишине. Только у самого окна взмывали куда-то к небу по одной и веером снежинки. Откуда этот снег, от-куда эта синева? Откуда эта снежная тишина?
Она стояла и смотрела, и ей казалось, что нет уже дома, и она среди этого снега, в каждой снежинке. И вдруг сами собой полились строчки. Те строчки, которые они читали днем с Анастасией Дмитриевной. Строчки о снеге. Их было много и не требовалось ника-ких усилий.
И вдруг она вспомнила и те строчки, о которых она думала совсем недавно, кото-рые удивили ее еще днем. И, конечно, она поняла сейчас, почему там достаточно одной строфы.
                Мело, мело по всей земле,
                Во все пределы.
                Свеча горела на столе,
                Свеча горела.
Она поняла, поняла это. Поняла, что волновало ее. Она не знала, что стояло у поэта за этими строчками. Не знала, когда она прочитает ту книгу, из которой эти стихи. Воз-можно, эта книга есть у Анастасии Дмитриевны. Но это все не важно. Все это ей предсто-ит прочитать. А важно другое: строчки были прозрачные, чистые. Они сверкали и пере-ливались как снег, и она была внутри этих строчек, рядом с ними, и больше ничего не нужно было, только эти строчки. Она чувствовала радость понимания эти строчек и дру-гих. А сколько еще предстоит прочитать, разобраться.
Калитка в воротах открылась, и во двор вошла Алена, а вслед за ней Анна Михай-ловна. Анна Михайловна пошла в сад, а Алена остановилась, посмотрела в окно к Свет-лане, помахала ей рукой.
Все это она видела сквозь строчки, сквозь снег, а рядом с ней стояла свеча. Не на столе, а на окне. Почему рядом? Она сама была, как свеча, тонкая, белая, горящая. И насколько ее хватит...

                Тех рук протянутая тень,
                Шаги по коридору помни вечно,
                Ступеньки вниз... в тот, этот день.
                Нет, все же в поезд, зимний, снежный.

Письма. Письма в прошлое. Его письма к Светлане. Вскоре, может быть, уже через несколько дней ему предстоит встреча со Светланой. Ему предстоит узнать, как сложи-лась ее жизнь. Он передаст письма, свои тетради. Готов ли он ко всему этому? Да, готов. Даже, если встреча эта продлится несколько минут или даже если ее как таковой не будет.
А письма? Неужели много лет назад, начиная работу над ними, он думал о пред-стоящей встрече. Да нет же, нет. Но, может быть, все же, где-то в тайне, в письмах он го-ворил с ней, рассказывал ей все, пытался объяснить, не думая о встрече.
Только этой осенью  после  долгого разговора с Хранительницей мысль о встрече со Светланой стала постоянной. Но он все же не думал, что когда-нибудь решится на это.
Письма, все ли он написал? Поезд замедлял движение. Олег посмотрел вперед по ходу поезда: огней станции, станционных построек не было видно. Видимо, какой-то разъезд, светофор. Мягкий толчок – поезд остановился, и вагон вновь обрел свое реальное пространство.
Олег сразу посмотрел на женщину, все так же стоящую у окна напротив седьмого купе. О чем она думала? Что видела в этой зимней, снежной ночи, что вспоминала? По-чему не возвращается в свое четвертое купе, несмотря на то, что к ней уже дважды выхо-дила ее спутница? Может быть ей тяжело? Хочется побыть одной  а, может быть, поде-литься с кем-то, как когда-то он, с совсем незнакомым человеком. Может быть, подойти к ней? Но он сразу отбросил эту мысль. Он не  позволит вторгаться, мешать.
Она смотрела чуть в сторону от Олега, поэтому он мог смело смотреть на женщи-ну. Он видел ее плечи, с наброшенной на них кофточкой, воротничок чуть подогнулся. Но женщина не замечала это. Ее темные волосы, чуть опускаясь, едва прикрывали ворот-ничок. Правая рука опиралась на поручень, прикасалась к холодному стеклу и прикрыва-ла часть лица, как бы скрывая его. Он видел ее неполный профиль, очки. В правой руке она что-то держала. Но что?
Ему захотелось узнать, что у нее в руке? А еще увидеть ее лицо. А что, если сделать пять–шесть шагов и на секунду задержаться за ее спиной. И тогда он, возможно, успеет увидеть ее лицо в оконном стекле. Пусть слабое отражение. Правда, в коридоре довольно темно. Но нет, нельзя. Женщина почувствует. Она рассердится, что он тревожит ее.
Он смотрел на дужку очков. Она пряталась среди волос. Защемило, защемило-то как. Всплыла деталь, совсем маленькая, казалось, незначительная, того апрельского вече-ра, который всегда был с ним. Ему тогда хотелось поправить волосы Светланы, – они бы-ли вдвоем, – снять очки, А, снимая, легко коснуться ее лица, взять ее руки. Они были со-всем рядом. Но он не сделал этого, ведь это была Светлана.
Никогда ничего подобного в его жизни не было. Он даже никогда не приближался к тому, что ощущал в тот вечер и все дни со Светланой. И сразу стало тепло-тепло и спо-койно, исчезло легкое волнение, вызванное предстоящей встречей. И он был благодарен этой женщине, этой незнакомой спутнице, за то, что она стоит здесь, и, видимо, не торо-пится возвращаться к себе в купе, за ее мысли, воспоминания, которые держат ее здесь, за то, что она видит там, в ночи, среди этого снега.
Он знал, что ему никогда не узнать ее мыслей, дум, воспоминаний, но они были ему дороги. Он был благодарен ей за ее очки, за темные, пожалуй, темно–серебристые от снега за окном, гладко зачесанные волосы, за пальцы руки, сжимающей что-то в ладони. Почему так хочется знать, что она держит в ладони, что у нее там? Что он хочет увидеть?
Вдруг. Привиделось. Или нет? Рука, пальцы слегка отстранялись от лица. Еще мгновение – и он увидит профиль ее лица. Значит, женщина почувствовала его взгляд. Сейчас она повернет голову – и взгляды их встретятся. Нет, нет!
И Олег смотрел уже в окно. Где-то недалеко проехала, сверкнув фарами, машина. О чем он думал незадолго перед этим? Ах, да, о письмах. Все ли он написал. А можно ли написать все?
Но был один день, о котором так и не сумел написать Светлане. Осталось много набросков. Все их как-то забрала Хранительница. Да и как, какими словами мог передать чувства, которые охватили его, когда он вдруг осознал (это было еще накануне того дня), что происходит что-то неладное, нелепое, даже ужасное. Он почувствовал себя малень-ким, смешным и беспомощным. Почудилось. Почудилось, что Светлана уже далеко, дале-ко... А ему не добежать, не разыскать ее, не добрести до нее.
Но он все же на следующий день разыщет ее, добежит до нее. А слова будут рассы-паться, рассыпаться. И будет комната в общежитии, слова, ее слова, краше которых он не знал.

                Но двигались пространств черты,
                Но, боже, что же это ты?

Ему суждено было потерять ее в тот день. Почему потерять? – и обрести. Ведь она была дана ему. Как дар, как вспышка. И он должен был пронести его через всю свою жизнь.
Но бывало, приходили странные дни, наполненные какой-то тяжелой, вязкой, су-етливой пустотой. И тогда ему казалось, что он счастлив, что ее нет рядом, что она не зна-ет, что с ним. Да, да, казалось, ибо все было зыбко и хрупко в такие дни. И он говорил се-бе: "Абсурд, абсурд". Ведь, если бы она была рядом с ним, ничего подобного не было бы.
А вдруг в один из трудных дней он потерял бы ее? Но почему? Этого бы не про-изошло. В такие дни он особо много работал, допоздна задерживаясь в отделе, много хо-дил по улицам, подходил к ее дереву, ходил по проспектам. В такие дни ему хотелось, особо хотелось, видеть ее глаза, услышать ее голос, прильнуть к ее рукам.
Но, увы. Она не могла стать его земной женщиной. Где и в чем искать несовершен-ство?
Олег не сразу заметил, что поезд начал движение. Вот уже засверкали фермы мо-ста. Поезд бежал все скорее и скорее в ее апрель. И май – она... И все она...
 

Глава 8
И непонятный сон в апреле

Комната, ее комната была перед ним. Дверь была слегка приоткрыта. Олег знал, что Надя на кухне. Он стоял перед дверью, слегка сдерживая дыхание. Сейчас он войдет в комнату, он увидит спящую Светлану.
Вот он и в комнате – как здесь все знакомо. Сейчас он посмотрит на нее, на ее ли-цо, руки. Да, Олег, ты не выдержал, ты решил побыть здесь несколько минут до того как войдет сюда Олег, студент–первокурсник. Ты хочешь побыть в этой комнате сам, не-сколько минут; да, у тебя всего лишь несколько минут, ведь он уже подходит  к общежи-тию, и Надя увидит Олега, выйдя в коридор из кухни.
Зачем ты здесь, Олег? Вот ты смотришь на спящую Светлану – вот ее руки, они спрятаны под подушкой и пледом. Как легко она спит. Но долго нельзя смотреть. Вот ее очки на тумбочке и тетрадь. Стол у окна.
Он подошел, окно было приоткрыто, солнце скользило по проспекту, играло в ок-нах – мягкое апрельское заходящее солнце. Через час–полтора начнется теплый весенний дождь, его первые капли опустятся на лицо Олега, на его подставленные руки, они попы-таются что-то рассказать ему, объяснить. Здесь, в апреле у него дождь, а там в поезде, во-круг – снег.
Олег посмотрел в сторону кинотеатра – чуть ниже его домик, сейчас в апреле он еще стоит. Но что это? – в лучах заходящего солнца он увидел три огонька, вначале сла-бых, а затем все ярче и ярче – они были похожи на огоньки свечей; вот и сами свечи, а под ними два больших горящих на солнце бронзовых подсвечника, а чуть ближе маленький. А над ними, рядом с ними он увидел руки, а затем лицо и всю фигуру бабушки в празднич-ной одежде.
Она была над домом, довольно далеко, но в тоже время она была рядом, совсем ря-дом. Ему казалось, что она посматривала в его сторону, может, это было и действительно так. Она смотрела на его окно, на эту комнату.
Олег был спокоен – она молилась за него, за того Олега, который вот-вот появится в этой комнате. О чем она молилась? Чтоб они не расставались? – но ведь она знала, что они расстанутся. Но разве они расстались? Они не были рядом, но они не расстались, Светлана была с ним. О чем же молилась бабушка? Может быть, она хотела, чтобы тот Олег, двадцатилетний студент, увидел ее, он мог ее увидеть, – что-то пробуждалось, про-сыпалось в нем. Он увидит руки Светланы, и что-то слегка–слегка пробудится в нем, что-то проснется, чтобы опять заснуть, чтоб когда-нибудь вновь проснуться. О господи, как понять это? здесь, сейчас в поезде.
Он увидел, как фигура бабушки медленно растаяла в воздухе, а свечи продолжали гореть. Он услышал голоса в коридоре: Олег и Надя уже стояли у комнаты, сейчас они зайдут сюда. Пора, пора возвращаться в поезд.
Снег, и женщина у окна.
Через несколько минут Олег уже сидел в комнате у окна за столом. Замок легонеч-ко щелкнул, закрывая дверь за ушедшей Надей, и ее быстрые шаги растворились в тишине коридора. Перед уходом Надя не скрывала своей радости, что пришел Олег, что она может уйти, поручив ему отнести книги и конспекты в соседнюю комнату, когда там появятся ребята. Он знал всех, и они знали его, здесь он был своим.
Но в комнате он был не один. Справа от двери на кровати, повернувшись лицом к стене, укрывшись тонким, но плотным темно-зеленым пледом, спала Светлана. Надя со-общила, что спит Светлана уже около часа. Либо устала, либо заболела. Она предложила разбудить, но он остановил ее. Она посмотрела на него странно. "Однако, – сказала она. – Тогда сиди, охраняй".
И он сидел, перелистывая ее учебники, – часть ее мира – ожидая, когда она проснется. А вдруг она проспит вечер, ночь, а утром увидит его сидящего за столом. Улыбнулся. Разумеется, она скоро проснется. Кто-то придет. Саша вернется с работы. Ему хотелось, чтобы она проснулась скорее. Может быть, сегодня он осмелится и скажет ей. Но не те важные слова, до которых он еще должен дойти, понять, осмыслить. А просто скажет, чтобы она никуда не уезжала.
Дребезжащая тяжелая машина на минуту наполнила комнату гулом, треском. За-дрожали стекла. Он посмотрел в сторону кровати, – вдруг сейчас проснется. В комнате опять была тишина.
Он представил себе, как Светлана сбрасывает плед, опускает ноги, ищет комнат-ные туфли, не сразу замечает его. И ему стало неловко. Она-то спала в халатике, но вдруг пуговица окажется не на месте или... Он конечно может спрятаться за портьеру или, как только почувствует, что она просыпается, подаст ей знать. Ведь он практически сидит за ее спиной.
Но он уже смотрел на стул, стоящий возле ее кровати, у ее ног. Все ясно, вопрос решен. Но понял другое: ему просто хочется увидеть ее спящую. Просто хочется сидеть возле нее. И он, не раздумывая больше, направился к стулу. Стул на удивление был креп-кий, не заскрипел, когда он садился.
Все, теперь можно перевести дух и спокойно смотреть на нее. Он не решился смот-реть долго на ее лицо, чтобы не разбудить случайно. Ее правая рука, описывая дугу, пря-талась под подушкой, как бы придерживая. А рядом выглядывали из–под пледа пальцы левой руки. Они были расслаблены, так забавны.
Он смотрел, как она лежит под пледом, поджав под себя ноги. И казалась такой ма-ленькой, беззащитной. Почему-то сейчас вспомнились слова Д. о ее ранимости. Правда, она так же легко могла скрывать это.
Сильный стук в их дверь. Крик в коридоре: "Не туда!". И он понял, что сейчас Светлана проснется. Через какое-то время ее руки задвигались. Она чуть приоткрыла глаза и, видимо, не сразу узнав его, на какое-то мгновение сжалась, натянула плед на себя и по-вернулась на спину. Их глаза встретились, она расслабилась и уже улыбалась ему.
Она была без очков. Это он заметил еще сразу, когда проходил перед Надей. Очки лежали где-то отдельно, но сейчас он их не видел.
Она спросила его, давно ли здесь он и где девчонки. Он ответил и спросил, что с ней, не заболела ли. "Нет, что ты, – ответила она. – Просто устала". И кратко рассказала, как прошел день, о том, что только к утру они заснули: готовились к зачету, а она еще и к занятию. Примерно в половине первого сдала зачет и, спустившись на соседнюю улицу, прошла в школу, где с двух часов у нее были занятия.
Правда, она не сказала ему о том, что когда она вышла из университета, какое-то время смотрела в ту сторону, откуда мог появиться он, – ведь он приходил в дни ее экза-менов, – и что выйдя из школы, она тоже ждала его. Зачем ему говорить об этом? Он не должен этого знать.
Рассказала ему о том, что к концу занятия уже перед самым звонком она обнаружи-ла небольшую оплошность, но исправить уже времени не было. А ведь все было продума-но хорошо. Сразу расстроилась. Надвинулась усталость. Пришла и уснула.
– А хочешь, – сказала она. – Я прочитаю тебе это место.
Он кивнул. И она попыталась, отодвинув покрывало, висевшее на спинке кровати, достать что-то из тумбочки. И тогда она попросила его, назвав как-то иначе, по–особому, подать ей тетрадь с тумбочки.
Он поднялся со стула. На тумбочке лежала тетрадь, а рядом с ней очки. Взял и их. Возвратился к ней, подал тетрадь и очки. И незаметно для себя сел рядом с ней на кровать.
– Послушай, – сказала она. – Вот здесь.
Голос ее был тихий, ровный, спокойный. Изредка лишь отдельные слова, пожалуй, даже фразы становились чуть более твердыми. И он слушал, слушал, слушал. Исчезал, растворяясь, пропадая. Он слышал ее голос и плыл вместе с ним, какую-то секунду барах-таясь и закрыв глаза. Нет-нет, он не пропускал ни одного ее слова.
Слова были как волны в этом непонятном, но чистом потоке. Каждое слово под-хватывало его, и он подхватывал это слово, и вместе с ним подымался, и опускался. Но-вое слово и новая волна. Новая волна и вновь слово.
Сейчас он был одним из ее учеников в ее классе, на ее курсе. Но почему одним из учеников? Сейчас он был единственным ее учеником. Она закрыла тетрадку и посмотрела на него. Он не сразу вернулся оттуда. Какую-то секунду он еще слышал голос.
– Впрочем, – сказала она, – все в порядке. Наверное, это просто усталость после бессонной ночи, зачета и двойного занятия. Сейчас рассказала тебе, и стало легче.
И он в ответ кивнул ей.
Она положила тетрадку возле стенки, придавив ее подушкой. Затем двумя руками чуть поправила очки. На секунду задержала пальцы на лице, что-то тихонечко сказав. За-тем ее руки оказались совсем рядом с ним. Они образовали некий мостик или границу. Он поймал себя на том, что ему хочется положить свою руку на ее сплетенные две руки. Но они были слишком близко.
И впервые в разговоре он посмотрел на ее лицо. Свет был мягкий, приглушенный – он не мешал. Волосы были слегка разбросаны. Но больше их было справа. Они лежали на плече, на воротнике халата. Их было так много.
Он никогда не видел их так близко. Он всегда воспринимал ее в целом. Волосы спокойные ровные, неизменные очки и глаза там, за очками. А сейчас эти волосы хоте-лось поправить, спрятать, успокоить.
Ему вдруг захотелось увидеть ее лицо без очков. Но они прятались так далеко, не-доступно среди волос. Он вновь посмотрел на ее руки. Они не запрещали, но он и не знал, разрешат ли они. Может и то, что сидит он так близко, это уже много. А может, за этими руками, за этой гранью кончается созерцание.
Вдруг на его глазах что-то начало происходить с ее руками. Они как будто чуть от-делились, и это были уже не просто руки, а жест, обращенный к нему и еще куда-то. Но как знаком был ему этот жест.
Что-то высеклось, потекло куда-то вниз, вниз, далеко-далеко, и что-то осветило там, где-то. Но что? – он не успел заметить. И здесь, в это мгновение в этой точке в этом месте вдруг соединилось то далекое сонное прошлое, непонятное настоящее и будущее.
Да, да будущее. Ибо здесь, в этой точке уже слышались его шаги. Шаги той осенью, через несколько лет, когда он будет возвращаться домой и четко, ясно вдруг вспомнит этот жест. Но не то чтобы он забыл его. Нет. Этот день, как и все остальное, был с ним. Он увидит это жест как послание. И искорка побежала, побежала. Вдруг вспыхнула и осветила ярко в далеком детстве.
Ему пять–шесть лет. Он проходит из маленькой комнаты, и остановился на пороге большой. Стол накрыт прозрачной скатертью. Верхний свет под абажуром. Но стенки абажура освещены еще каким-то светом. Он вдруг видит спину бабушки, а за ней еще ка-кой-то свет. Он впервые это увидел, а, может быть, осознал это.
Вспыхнуло, освещалось, пробуждалось, вовлекалось и многое другое. И здесь в этой точке уже стучал в окно и тот дождь, который будет сопровождать его, когда он впервые подойдет к школе, а затем по двум проспектам, пересекая улицы, за тридцать–сорок минут он пройдет к этому общежитию.
Этот дождь будет на его лице, только на его лице. Ибо пробудилось, пробудилось. И здесь, уже здесь мимо неслись поезда, фонари, время от времени освещая их лица. Поезд мчался неслышно, но он был уже здесь, в одной точке.
Но он уже смотрел в ее глаза. Впервые он видел их так близко. Они были такие же, как обычно – спокойные, чистые. Но вдруг там что-то дрогнуло. И в какое-то мгновение ему показалось, что там мелькнул страх. Страх за него, испуг? Нет, почему? Нет, нет. Они были распахнуты. Что-то открылось безмерно глубокое. Какой-то немыслимый простор. Что-то непонятное, неведомое, непознанное пронзило его. И останется с ним навсегда.
Сейчас он не успел подумать об этом, что это. У него будет много времени поду-мать об этом, что это было.
И это, как и все остальное, связанное с этой девушкой, с его Светлой, до конца пойдет с ним. И никогда ему не придется больше нигде, ни в каких других глазах увидеть это. Но это потом, потом.
А впереди будет день, самый светлый, самый тяжкий день в его жизни.

               Тех рук протянутая тень,
               Шаги по коридору помни вечно,
               Ступеньки вниз... в тот, этот день.

Вечером он разыщет ее, встретив на пороге школы, и они вместе по двум проспек-там придут в ее общежитие, в ее комнату. Он придет к ней с прощением, за спасением, за надеждой, уже какой-то неясной, исчезающей, уплывающей или, крайней мере, отдаляю-щейся во времени. Он придет к ней, ожидая ощутить стену, отчуждение, но Светлана бу-дет как обычно спокойная.
Правда, он не осмелится взглянуть за стекла очков, в ту безмерную глубину, а лишь слегка скользнет по лицу. Руки будут как обычно спокойны. Только какие-то фигурки на каких-то коробочках в ее руках будут прыгать, исчезать, вновь появляться. И будут ее слова. В ответ на его то ли вопрос, то ли фразу, обращенную к ней или просто в простран-ство. И какой-то маленький беспечный всадник будет куда-то мчаться, мчаться, мчаться за закрывающейся дверью. Он увидит, как она достает из сумочки ключ, и замок почему-то совсем не слышно проворачивается. И все.
Они идут по коридору. Слева уже холл, и вдруг он услышит ее шаги. Спокойные, ровные. Шаги, шаги. Темный коридор, вниз ступеньки на первый этаж. Шаги такие же ровные, спокойные. Она не ускорит движения и не отстанет, пропустив его вперед.
Они уже идут по коридору первого этажа. И вдруг он осознает, что теряет, теряет ее навсегда. И что приходил он не за этим. Трамвай бесшумно пронесется за окном. Шаги такие же ровные, гулкие, спокойные.
Они уже на улице. И она уйдет по проспекту вверх, исчезая за деревьями. А шаги... Он будет слышать ее шаги. Они будут будто часы, отсчитывающие время, – какое?
Уходящее, ушедшее, невозвратное или... Или иное? Невидимое, но живое, зримое, ее время. И будут, останутся в этом времени ее слова.
И через много лет он вновь обретет ее, но уже навсегда. И эти ее слова, этот ее взгляд – распахнутый немыслимый простор. И эти руки – жест, послание, – соединив-шись, образуя колесницу, вовлекая все светлое, что связано с ней, понесут его через про-вал, через пропасть, возвращая ему прошлое, или его возвращая в прошлое, превращая все это в настоящее, в будущее.
А сейчас он увидел и услышал, что ее глаза и губы что-то говорили ему. Они шеп-тали. Нет, голоса и слов не было, но он четко, явственно слышал этот голос, этот поток, который вновь уносил.
Исчезала комната. Ее лицо, которое так хорошо было видно в сумеречном свете на белой подушке, исчезло. Он плыл в потоке. Ему не было страшно, он не барахтался, как в прошлый раз, ибо теперь рядом с ним была она. В светлом халатике, волосы от легкого дуновения ветра слегка развевались. И руки были рядом, совсем рядом.
Они шли по высокой траве. Ему было хорошо. Радость, гармония и тишина напол-няли его. Он шел рядом с ней и в то же время шел за ней. Он знал, куда они идут. Они шли к ручью, – тот еще не был виден, но он уже слышал его звучание, слушал его музыку.
И он открылся перед ними – чистый, прозрачный. Она подошла к ручью, набрала полную горсть и вылила эту воду в его подставленные ладони. Вода дрожала в его руках, затем успокоилась, и в этой крохотной успокоившейся волне он вдруг увидел ее лицо. Она улыбалась ему. И он медленно, стараясь не растерять, поднес эту светлую звучащую воду к своим губам.
Он шел за ней, слыша ее голос, не все понимая, что она говорит, но он шел за ней, наслаждаясь тишиной и звоном ручья.
Вдруг он увидел ее впереди. Она была уже в другой одежде. И он понял, что она только что сдала свой последний экзамен. Кругом никого не было. Коридора, аудиторий, университета не было. Она ждала только его. И они пошли дальше. Как тогда по коридору университета они шли тропинке. И она вся была обращена к нему. Он чувствовал это, он понимал это. И ощущение радости наполняло. Это звучание, эта удивительная музыка ис-ходила от нее и от ручья, вдоль которого они шли.
Легко, свободно она звала его с собой.
На какую-то секунду она исчезла, но только для того, чтобы появиться в комнате в платье. Она только что пришла с занятий. Он сидит за столом. Рядом сидят девочки. Но их сейчас нет. Она обошла стол справа, что-то держа в руках. Сейчас она скажет. Нет-нет, не имеет значения, что она скажет. Она удивительна и недоступна. Кажется, она далеко, хотя и рядом. И смотрит не на него, а куда-то туда, где должно быть окно. Ведь он же знает, что она...
И вновь он сам шел вдоль ручья и знал, что сейчас опять встретит ее. Да, действи-тельно, впереди была она, в пальто, в шапочке. Она стояла у прилавка в магазине и про-сматривала книги. Точно так, как две недели назад, когда он встретил ее в книжном мага-зине.
Но магазина не было, была только она и книга, которую она смотрела. Она не уди-вилась, увидев его. Как будто ждала. И протянула ему открытую книгу. И он прочитал там строчки неведомые, незнаемые. Это была другая книга. Но это неважно, важно было другое.
Он смотрел на нее, как она просматривает сборник, и понимал, что никогда и ни-куда она не уйдет от него. И она, как будто бы соглашаясь, посмотрела на него.
И вновь она была в халатике. Они шли по тропинке среди густой высокой травы. Ручей уже был чуть в стороне.
А впереди, возвышаясь, нависая и приближаясь к ним, появился белый светлый город. Он видел этот город, хотя тот был далеко. Он видел его одновременно как бы свер-ху и снизу. Город приветствовал его своими площадями, улицами, зеленью скверов. Ино-гда он как будто вспыхивал, озаряясь тончайшим мягким светом. И вдруг Олег почув-ствовал, что этот город и этот мир принадлежит ей. И она была частью этого мира.
В нескольких шагах от них он увидел ступени, ведущие в город. Вначале тяжелые и спокойные, они взбирались на холм. А далее как будто уменьшались. Где-то кустарник и деревья приближались к ним. А еще выше они исчезали в тумане, скрываясь за холмом. И вновь где-то далеко-далеко, уже неразличимые, легкие, воспринимаемые как дорога, тропинка, но влекущие неумолимо вверх, к городу. В какой-то момент ему даже показа-лось, что видит себя и Светлану поднимающимися этими ступеньками. Город не исчезал, но лестница казалась бесконечной.
Он смотрел на Светлану. Он хотел спросить ее. Он не понимал. Ему хотелось взять ее за руки. Но он боялся этого. Боялся, что исчезнет этот город, лестница, ручей. Что-то прервется чистое, светлое.
Она смотрела на него удивленно, непонимающе. Вдруг он опять увидел в ее глазах то непонятное, неуловимое, недоступное. Он уже видел только ее глаза, все остальное ис-чезало, возвращалась комната. Ее голова была все также на подушке, как портрет в темной комнате. Угадывались черты, узнавались, дополнялись.
Сколько минут прошло? Одна, две, двадцать? В комнате было сумеречно. Ее руки лежали все также рядом. Вдруг она подняла их, поднесла к лицу, сняла очки и протянула их ему. И назвав его второй раз по–особому за сегодняшний вечер, попросила отнести их на стол. Да, да, на стол, а не на тумбочку возле кровати. Стол стоял возле окна. И, как бы извиняясь и смущаясь, добавила:
– Постой минуту возле окна, пока я поднимусь.
Разумеется, он поднялся и направился к еще светлому окну. Он сидел неудобно, и нога затекла. Аккуратно положив очки на стол, отодвинув портьеру и стол у окна.
Окно было чуть приоткрыто. И он, не раздумывая, распахнул его. Капли легкого весеннего дождя коснулись лица. Он не сразу понял, куда он смотрит, и что ищет его взгляд. Где-то далеко слева был светлый просвет в облаках. А под ним распластался, исче-зая в темноте, сливаясь с тротуаром, пожалуй, лишь угадываясь, кинотеатр. Чуть ниже, но ближе сюда уже не видны были два трехэтажных дома. А еще ниже, скрытое дождем и сумерками, небольшое приземистое двухэтажное здание.
И где-то там была улица, огороды и его, в прошлом году еще его, маленький до-мик. И в его окна, как и в это окно, сейчас тоже стучал дождь. И тот же просвет в облаках был виден из его окон, как и из этого окна. Но уже все куда-то неслось.
И дождь уже охватил его лицо мягкими влажными объятиями. Было хорошо и лег-ко на душе. И ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы Светлана погрузила свои руки в его мокрые волосы, пригладила их. А он возьмет ее руки в свои. И все, и больше ничего...

                Она была покой дождя
                И непонятный сон в апреле...
 

Глава 9
И вот уж нет пространств пред вами

Снег, снег за окном. И фонари, фонари. Ближние проскакивали резко, суетливо и, даже, вызывающе равнодушно. А те далекие степенно, с достоинством покачиваясь вдоль незнакомых домов, у незнакомых дорог, провожали его поезд. И прежде чем раствориться вдали, на секунду застывали, вспыхивали, исчезая в снежной мгле.
И он исчезал в этом снеге. Скользил, падал, проваливался. Натыкался и больно ра-нил себя о голые ледяные ветки, но везло, везло, и он находил гибкую мягкую ветку. И дышал, отдыхая возле нее. Но иногда встречал и огромное зеленое цветущее дерево. Ли-стья еще были влажны от дождя. И он прятал голову в этих мягких шелковистых листьях. И дышал, дышал.
А на какой-то станции вновь поезд, вагон. И он крепко держался за поручни, не в силах оторваться от окна, сделать несколько шагов в купе и заснуть.
Он посмотрел на часы. Был уже новый день. И начинался ночью. И, пожалуй, впервые так необычно, и все же он знал, что придется идти, чуть позже, но придется идти в купе. Но прежде надо осмелиться и взглянуть на женщину, которая стояла в нескольких шагах от него. Его случайная добровольная спутница.
Она простояла в коридоре чуть меньше чем он. Он четко запомнил, когда она вы-шла. Пожалуй, если б не эта сбившаяся дорожка напротив седьмого купе, он бы и не взглянул в ее сторону.
Но женщина уже заняла какую-то часть его сознания. Он не слышал – выходила ли она в тамбур, возвращалась ли она в купе. Он посмотрел. Женщина стояла все также, напротив седьмого купе. Пожалуй, ему даже стало легче. Она нашлась, не ушла к себе. Но почему она здесь стояла? А почему он здесь стоит?
Вдруг дверь четвертого купе, из которого вышла женщина, открылась. И он по-смотрел без стеснения в лицо женщины, стоявшей в открытой двери. И та смотрела на не-го удивленно, настороженно. Смотрела какую-то секунду, но сразу же обратилась в сто-рону своей спутницы. И затем решительными шагами подошла к ней
Он невольно прислушивался к ним. Он хотел услышать голос той женщины. Но сквозь шум колес он ничего не услышал. Спутница вернулась в купе, а женщина осталась. Только теперь была уже без полотенца.
Дверь в купе еще несколько раз открывалась, но женщина не уходила. Через какое-то время он заметил, что она стояла уже в кофточке, наброшенной на плечи. А вот теперь она была в двух шагах от него, у этого же окна. Надо было осмелиться и взглянуть в лицо. Ведь через какое-то время либо он, либо она уйдут. И они никогда больше не увидят друг друга. А ведь она простояла с ним, его  случайная, добровольная спутница, впитывая эту ночь, снег.
Но как это сделать. Ведь ты стоишь слишком близко, чтоб можно было взглянуть в твое лицо, в твои глаза. Почему-то твои волосы так далеко и на них можно взглянуть. Они плывут, переливаются, сливаются с темным небом за окном и исчезают где-то там, где вспыхивают в последний раз фонари. А может, исчезают туда, где бывал и он.
Морщинки на лбу. Какие морщинки? Это следы морщинок, следы будущих мор-щинок. Ведь будущие морщинки тоже оставляют следы. Видно ты часто сидишь вечера-ми. За каким столом? А может быть в кресле или на диване под лампой. Над какими стра-ницами и строчками ты затихаешь, поднимаешь голову и исчезаешь?
Не возражай – исчезаешь. Иначе бы ты не стояла здесь, впитывая эту ночь, фонари, снег, этот шум за окном. Ах, да ты же в  очках. Ты скрываешь свои глаза за этими малень-кими прозрачными стеклами. Нет, они не прячутся, смотрят широко, открыто... Но там прячется ночь, но не пугающая, а темно–серебристо–снежная.
Снег, только что опустился снег. Но он еще в воздухе. И он светится. Он и сам освещается и освещает все вокруг. А снега много, особенно по краям, как много! Да это же утро! Белое снежное утро. Солнца еще нет. Снег лежит на деревьях. Краски мягкие, естественные.
Ночь и утро: твои серебристые глаза. Ты возражаешь? Ты хочешь сказать, что таких глаз не бывает. Но ведь они видели эту ночь. Да, да. Завтра ты будешь смотреть на своих близких, знакомых, друзей своими обычными темно–карими глазами. А сейчас посмотри – даже эти равнодушные, суетливые фонари вспыхивают в твоих глазах. Да, но почему?
Почему эти глаза так знакомы мне? Это усталость, ведь я только что был там. Ко-нечно, это усталость. Надо просто закрыть глаза и все исчезнет. Не помогает. Надо по-смотреть в окно. Но и там, и там ее лицо. Надо посмотреть в другую сторону. Сейчас бу-дет кто-то проходить. Посмотреть в лицо. Да, но ты что-то говоришь, моя милая знакомая незнакомка. Но почему я ничего не слышу? Да, этот поезд, откуда он ворвался? И стран-ный поезд, ни одного светлого окна. Да это товарный: цистерны, платформы. Значит, долгий товарный поезд. Почему не пассажирский?
А ты что-то говоришь, говоришь. Подожди. Ты хочешь сказать, что я устал. Но ведь день сегодня такой. Ты хочешь сказать, что мне пора в купе? Но не могу. Подожди, подо-жди, не уходи.
Наконец тишина. И он услышал ее голос. Но разобрал только свое имя, и почему-то ее рука, как он понял только сейчас, уже давно держала его руку.

Вместо эпилога

Пред тобою он предстанет,
Как изгой в одежде ветхой,
И межой пройдя,
                уставший,
На покой проситься станет,
Уж на край присев с опаской.

Не гони его, не надо.
И на лавке пред окошком,
Прислонясь спиной к березке,
Он уснет в тени отрадной.
Не буди его, не надо.

Ты возьми его котомку,
Невесомый груз скитальца –
Облака, дожди и листья,
Запорошенные снегом, –
И дождись захода солнца.

В комнату войдешь в потемках.
И тобой хранимый вспыхнет
Свет невидимой лампады.
Сидя разберешь котомку,
Ведь к тебе он шел, уж надо.

Пред иконой взором ясным,
Там, где годы, дни и ветры.
Впрочем,
                все уже едино,
Все в Твоей смиреной власти, –
Слов рассыпанные крошки,
Строк разбросанные части.

Ночью свет его разбудит.
Свет небесный пред иконой,
                и, коленопреклоненный,
Долго он молиться будет
О тебе, сон обретенный.
Не суди его, не надо.
Посиди, тихонько, рядом.

Помолись и ты, коль сможешь
В церкви, чтоб свеча пылала,
Или пред иконой малой
Вспыхнет белою мольбой
Стих, прочитанный тобой.
Не стыдись его, не надо.

Дождя осенняя молитва и различимы голоса
Реки, деревьев, хора в церкви...
Дверь приоткрыта, тишина.

Подсвечник бронзовый начищен,
Где же, отче?
И крошится, тает, плача,
Под рукой в огне свеча.
Дверь приоткрыта, тишина.

Но идут дорогой старцы – к Рождеству поспеть.
Сквозь века и камни зданий –
Ведь в пути препятствий нет.
Что они несут с собою?
Что понять хотят?
Дверь открыта. Ход безмолвен.
Зыбко. Время. Тишина.

Как дорог, времен скрещенье – Гефсиманский сад.
И душа, душа трепещет, замерла, дрожа
Слог таинственный внимая,
Слов заветный ряд.
Ночь застыла накануне –
Знает, вспомнит, не смолчит
Небо, отче, отче, отче...
Свет и тишина.
Дверь открыта. Лик безбрежен.
Свет и тишина.

Лик он светел, восхожденье,
Но смирения полна
Та молитва – дар небесный – и мольба, его мольба.
Лик – и вечность и струна.
Дверь открыта, сын твой, отче.
Постиженье, тишина.

Дождя осенняя молитва и свеча горит,
Ожидая звон пасхальный, что весну хранит.
На бронзе – свет, и небеса...
Ведь кто-то знает,
Что обретенье, и свеча в руке не тает.
Дверь открыта, хор церковный...
Твой он, Отче, тишина твоя.
Дождь, и осень, и молитва.
В тишине свеча.