Толстой размышления о браке

ТОЛСТОЙ: РАЗМЫШЛЕНИЯ О БРАКЕ

Своеобразное христианское мировоззрение Льва Николаевича Толстого, которое привело его в феврале 1901 года к отлучению от Русской православной церкви, формировало его такое же своеобразное воззрение на брак.
Его не устраивали традиционные взгляды на этот общественный институт, которые видели в нём лишь необходимость воспроизводства и воспитания подрастающего поколения. Он искал в нём нравственность, которую, по его мнению, другие в нём не видели.

Нравственность в этом вопросе, по его мнению, заключалась в том, чтобы вывести брачные отношения из предмета торга, и преобразовать их в духовно возвышенные отношения между мужчиной и женщиной. При этом он с анатомической объективностью вскрывал те пороки, от которых при этом необходимо избавиться. И в первую очередь обеспечить полное равенство мужчины и женщины.

Но удивительно, что не смотря на то, что это казалось бы главное условие Толстого успешно выполнено, но и спустя более ста лет его «анатомия» брачных отношений, так талантлива описанная им в повести «Крейцерова соната», так и осталась неизменной.

«Крейцеровой сонате» Толстого посвящено много работ, в которых она препарирована с хладнокровной дотошностью, в том числе и через слепок его отношений к жене. Многое в этих анализах спорно и субъективно, но практически все кто, так или иначе, исследовал это произведение, не обращали внимание на указанную Толстым первопричину несчастного брака между нормальными, понимающими и любящими друг друга интеллигентными людьми. А причина эта кроется в самых обычных немотивированных ссорах по пустякам, но которые сопровождаются совершенно неадекватной реакцией в них женщины. Каждый кто сумел пережить «медовый месяц» знает о них, но воспринимает их как досадное недоразумение, свойственное только его семье, и мало задумывается над тем, что эти ссоры сопутствующая неизбежность брачных отношений, которая отравляет эти самые отношения, и приводит к конфликтам, беспрестанной перемене супругов, но удивительным образом не исчезающей из семейных отношений.

В 12 главе повести Толстой пишет:
«Кажется, на третий или на четвёртый день я застал жену скучною, стал спрашивать, о чем, стал обнимать её, что, по-моему, было все, чего она могла желать, а она отвела мою руку и заплакала. О чем? Она не умела сказать. Но ей было грустно, тяжело. Вероятно, её измученные нервы подсказали ей истину о гадости наших сношений; но она не умела сказать. Я стал допрашивать, она что-то сказала, что ей грустно без матери. Мне показалось, что это неправда. Я стал уговаривать её, промолчав о матери. Я не понял, что ей просто было тяжело, а мать была только отговорка. Но она тотчас же обиделась за то, что я умолчал о матери, как будто не поверив ей. Она сказала мне, что видит, что я не люблю её. Я упрекнул её в капризе, и вдруг лицо её совсем изменилось, вместо грусти выразилось раздражение, и она самыми ядовитыми словами начала упрекать меня в эгоизме и жестокости. Я взглянул на неё. Все лицо её выражало полнейшую холодность и враждебность, ненависть почти ко мне. Помню, как я ужаснулся, увидав это. «Как? что? — думал я. — Любовь — союз душ, и вместо этого вот что! Да не может быть, да это не она!» Я попробовал было смягчить её, по наткнулся на такую непреодолимую стену холодной, ядовитой враждебности, что не успел я оглянуться, как раздражение захватило и меня, и мы наговорили друг другу кучу неприятностей. Впечатление этой первой ссоры было ужасно.»

И далее:

«Вторая ссора эта поразила меня ещё больнее, чем первая. Стало быть, первая не была случайностью, а это так и должно быть и так и будет, думал я. Вторая ссора тем более поразила меня, что она возникла по самому невозможному поводу. Что-то такое из-за денег, которых я никогда не жалел и уж никак не мог жалеть для жены. Помню только, что она так как-то повернула дело, что какое-то моё замечание оказалось выражением моего желания властвовать над ней через деньги, на которых я утверждал будто бы своё исключительное право, что-то невозможное, глупое, подлое, несвойственное ни мне, ни ей. Я раздражился, стал упрекать её в неделикатности, она меня, — и пошло опять. И в словах и в выражении её лица и глаз я увидал опять ту же, прежде так поразившую меня, жестокую, холодную враждебность. С братом, с приятелями, с отцом, я помню, я ссорился, но никогда между нами не было той особенной, ядовитой злобы, которая была тут. Но прошло несколько времени, и опять эта взаимная ненависть скрылась под влюблённостью, то есть чувственностью, и я еще утешался мыслью, что эти две ссоры были ошибки, которые можно исправить. Но вот наступила третья, четвертая ссора, и я понял, что это не случайность, а что это так должно быть, так и будет, и я ужаснулся тому, что предстоит мне. При этом мучила меня ещё та ужасная мысль, что это один я только так дурно, непохоже на то, что я ожидал, живу с женой, тогда как в других супружествах этого не бывает. Я не знал ещё тогда, что это общая участь, но что все так же, как я, думают, что это их ис-ключительное несчастие, скрывают это исключительное, постыдное свое несчастье не только от других, но и от самих себя, сами себе не признаются в этом.
Началось с первых дней и продолжалось все время, и все усиливаясь и ожесточаясь. В глубине души я с первых же недель почувствовал, что я попался, что вышло не то, чего я ожидал, что женитьба не только не счастье, но нечто очень тяжёлое, но я, как и все, не хотел признаться себе (я бы не признался себе и теперь, если бы не конец) и скрывал не только от других, но от себя. Теперь я удивляюсь, как я не видал своего настоящего положения. Его можно бы уже видеть потому, что ссоры начинались из таких поводов, что невозможно бывало после, когда они кончались, вспомнить из-за чего. Рассудок не поспевал подделать под постоянно существующую враждебность друг к другу достаточных поводов. Но ещё поразительнее была недостаточность предлогов примиренья. Иногда бывали слова, объяснения, даже слезы, но иногда… ох гадко и теперь вспомнить — после самых жестоких слов друг другу вдруг молча взгляды, улыбки, поцелуи, объятия…»

Ссоры, которые становятся стимулом к яркому и безумному секу по началу кажутся совершенно безобидными. И холодная ярость ненависти которой они всегда сопровождаются не такой уж опасной в сравнение с тем блаженством которое наступает после них в постели. Но проходят годы, сексуальное блаженство все более и более меркнет, а ненависть, злоба, раздражение становятся настолько привычными, что супруги уже их не замечают. И если первое время они ещё как-то пытаются вуалировать эту неприязнь к друг другу, то с годами это происходит все реже и реже. И если раньше каждый из них чувствовал свою вину и ответственность за эти ссоры, то через десять – пятнадцать лет совместной жизни они уже просто живут вместе по привычке, и тихо (а иногда и шумно) ненавидят друг друга. И вот именно в этих состояниях, все остальные идеи повести становятся актуальными и такие браки заканчиваются разводами, а иногда и летальным исходом как в повести.
Каждый вырвавшийся из этих удушающих тисков брака наивно думает, что с другим партнёром этого уж точно не произойдёт. Ведь есть же уже горький опыт. Но в другой семье повторяется все сначала как на заезженной пластинке. И тут наступает тупик, безысходность.

И приходит горькое осознание того, что Толстой, а вслед за ним и Чехов с его «Домой с собачкой», были не правы: духовность и брак не совместимы. Либо мы работаем над демографией и именно работаем, а не наслаждаемся процессом, либо мы забываем о демографии и наслаждаемся процессом половой близости без каких либо обязательств перед партнёром. Этот выбор каждый человек делает самостоятельно, но общество свой выбор уже сделало, своими социальными нормами обязав его именно работать, а не наслаждаться своей похотью. Таким образом, брак, во всей его психологической извращённости, это явление неизбежное, разрушающее светлое и чистое духовное начало единения двух полов, как неизбежная жертва продолжения рода. Единственной альтернативой которой можно рассматривать большевистскую утопию обобществления женщин и детей, и полное разрушение института семьи. Но надеюсь, что в обозримом будущем эта утопия не будет реализована. Уж лучше извращённый брак, чем полное отсутствие семьи.