Главы из книги Кит. Глава 8

8

Соломон возвращался домой с тяжелым чувством. С него словно сняли магические очки. Оказывается, все эти дни и недели он находился в очень странном состоянии психики и рассудка, в какой-то непрерывной грезе, сродни наркотической. Он жил в волшебном пузыре, не представляя, что происходит в стране, даже на соседней улице, он не бывал в обычных магазинах, в провинции, в деревнях, он был лишен чувства места и времени, и почему-то ничуть не удивлялся этому. А сейчас наступило отрезвление, как вероятно бывает у курильщика опия, когда его вытаскивают на улицу и возвращают в действительность. Конечно, он обеспечил девочкам, Дине и себе хорошую жизнь, но надолго ли? Не ждут ли их всех очень скоро ужасные страдания и смерть? Ледермана потрясло чувство, которое он испытал там, в НКВД. Его лишь самым краешком коснулся ужасный Молох, и Соломон не устоял бы, если бы не помощь извне, точнее изнутри. Ему уже было понятно, откуда она пришла – от Виктора, от Маши, может быть и от старика.

Соломон во всех деталях припомнил свой разговор в Лемберге с Грачевым, тогда еще Таннером. Теперь Соломон ясно видел, что заключил сделку с дьяволом, и дьявол, как водится, предложил ему выбор из трех возможностей, и, как водится, обманул, подсунув иллюзию. Но вот что удивительно – люди, которые с ним общались, не чувствовали ничего странного ни в нем, ни в самой ситуации – даже Дина. Как бы то ни было, он сделался маленьким винтиком чудовищной машины, и никакие оправдания: дескать, он лишь печатник и график, лишь технический работник, не помогут. Он не знал теперь, что делать.
 
Соломон открыл дверь квартиры, навстречу выбежала Дина, обняла его, сказала:
- Слава Богу, ты вернулся.
Они тихо прошли в кухню, Дина поставила чайник. Соломон вкратце рассказал, что его вызывали на консультацию, и что с ним разговаривал Берия. Затем он поделился с Диной своими горькими размышлениями и открытиями, которые пришли к нему по дороге домой.

Дина спокойно посмотрела на брата:
- Шлойме, о чем ты говоришь! Ну что бы мы с Юлей без тебя делали – ты нас спас. Когда ты появился, у меня впервые за этот год пропал страх. Случись какая-нибудь беда со мной, что стало бы с Юлечкой, ведь у нее никого нет. А у меня… я не хотела тебе говорить… после того, как меня тогда в тюрьме били, у меня непрерывно ухудшается зрение. Теперь ты понимаешь, какими ты нас нашел? Я прекрасно знаю, что творится в стране, последние годы мы здесь не живем, мы выживаем. Моя семья была на самом верху, у нас было все, что только можно пожелать, но страх, страх не уходил никогда. Когда Иосифа…когда я…в тюрьме я подумала, что это расплата за Гражданскую войну, за многое другое: ты не знаешь… а сейчас я думаю, ведь мы же просто хотели хорошей жизни для всех, почему же из этого получилось то, что сейчас? А то, что ты называешь «грезы» … Я ведь сразу поняла, что ты приехал к нам на станцию другим: «нездешним», Юля сказала бы «заколдованным». Я приняла тебя нового, и вскоре сама стала такой, от тебя заразилась, – Дина улыбнулась, – не бойся ничего, и поступай по совести, и всё будет хорошо, ты же очень умный, и найдёшь правильное решение. И помни – ты глава нашей семьи.

*

Утром Дина вышла погулять с девочками во двор. Была хорошая, солнечная погода, потеплело – приближалась весна. Юля сразу побежала к центру двора, там уже играла какая-то девочка с ведерками и лопаткой. А Ева почему-то все время запиналась и едва не падала. Оказалось, что Дина, не разглядев, надела на нее Юлины валенки, которые были Еве выше колен, и девочка толком не могла сгибать ноги. Дина принялась подворачивать голенища валенок, краем глаза глядя на дочь. Юля уже вовсю играла с новой девочкой, к ним теперь присоединился мальчик. Повозившись еще и с Евиными варежками на резинке, которые, конечно же, убежали внутрь рукавов, Дина, наконец, подвела девочку к играющим детям. Рядом с ними теперь стояла высокая женщина в сером пальто и черной меховой шапке, напоминающей кубанку. Она повернулась к Дине и улыбнулась широкой белозубой улыбкой, зеленые глаза ее тоже улыбались. Резким, мужским движением она протянула Дине руку:
- Лиза.
- Очень приятно, я Дина
- Мы живем здесь, – Лиза показала на ту часть дома, которая примыкала под прямым углом к квартире Дины и Соломона, и выходила фасадом в переулок.
- А мы – здесь, – Дина указала на свои окна. – давно вы тут живете?
- Второй день, – Лиза опять улыбнулась.
Дина присмотрелась к новой знакомой, у нее были правильные черты лица, красавицей она не была, но несомненно, казалась красивой женщиной. У нее было умение выглядеть эффектно, как умеют актрисы, как умеет Любовь Орлова. Лизе могло быть и тридцать, и сорок лет, трудно сказать.

Юля и соседские дети казалось, спорили о чем-то, затем Юля начала катать снежный шар, и они стали ей помогать. Ева сидела в сторонке и самозабвенно лепила снежные куличи.

- Это дети испанских республиканцев, беженцы, скоро в эту квартиру прибудут еще два ребенка, - сказала Лиза.
- А вы им кто? – спросила Дина.
- Сейчас я отвечаю за этих детей. Я – переводчик с испанского, работаю в специальной комиссии Наркомпроса. Побуду здесь несколько дней, пока не появятся воспитатели, и уеду, у меня есть еще другие дома, и целый интернат в Иванове.

«Она очень интересная, запоминающаяся женщина», - подумала Дина.

*

Когда пришли домой обедать, Дина все еще никак не могла придти в себя.
- Мамочка, давай пригласим их в гости, – сказала Юля
- Кого?
- Сильвию и Пепе, у них тут нет ни мамы, ни папы.
- Конечно, дорогая, пригласим.
- Они непонятно говорят, – сказала Ева по-русски. Она первый раз сказала целую русскую фразу сама, без всякой просьбы. Видно было, что Ева ревнует и дуется: все утро она играла одна, а теперь еще и дома хотят играть без нее.
- Ах ты моя умница золотая! Уже по-русски говоришь, – обрадовано сказала Дина, обнимая и целуя девочку.

*

В отделе у Соломона дела шли своим чередом. Хелена оказалась идеальным заместителем – вся работа отдела была теперь прекрасно документирована и распланирована, рассылались планы на неделю, были таблицы поставок разных исходных материалов, и масса других вещей, о которых Соломон не имел представления. Машинистка в соседней комнате строчила как пулемет, не переставая. Хелена получила его кабинет, а он теперь много ездил по объектам и Базам своего отдела. Больше всего на подмосковную базу «Шаболово», там окончательно «собирали» уже готовые к заполнению чистые бланки для поддельных документов и паспорта.

База «Шаболово» занимала два огороженных забором дома, которые раньше были частью одноименной усадьбы и парка, рядом с известной в округе Катуаровской больницей. Усадьба и старинный парк тихо и красиво разрушались, зарастая дикими растениями. Вся архитектура была деревянной, даже готические ворота парка – теперь дерево постепенно возвращалось в землю. Лишь дома базы и больница были в исправном состоянии. Все это располагались на границе с Москвой, к югу от нее, на горе, между двумя деревнями: Шаболово и Зюзино. С этой горы была видна Москва почти до центра; город был огромным, небо низким, а горизонт очень далеким. Далекий горизонт завораживал Соломона, затягивал его как в воронку, в эту местность –  в эту Россию, и привязывал к ней. Лишал всяких сил, но и успокаивал, усыплял, примиряя с жизнью. С особой остротой Соломон стал чувствовать русскую природу, – заснеженные поля, овраги, перелески, сады вокруг подмосковных усадеб и деревень. В дорогу приходилось тепло укутываться – никакого отопления в «эмке» не было. Сотрудники отдела, судя по запаху, грелись водкой, но тайком от начальства, то есть от него.

Дина рассказывала Соломону новости: и про испанских детей, и про новую знакомую. Ева уже говорила по-русски, но с папой – всегда на идиш. Переводчица Лиза уехала, хотя прощаясь, она сказала, что еще будет появляться.

*

Ночью к Соломону пришел Иссахар Дов-Бер. Соломон увидел все то же кладбище, и все то же серое небо, только в этот раз не было дождя, хотя по-прежнему было сыро. Старик стоял рядом с ним, заложив руки за спину. Соломон обратил внимание на отсутствие могил Натана Балабана и самого Дов-Бера.

- С детства учение давалось мне легко, – сказал старик, – к четырем годам я знал Тору наизусть. Раньше времени я стал ешиве бохер(1), и был первым учеником. В семнадцать лет я получил смиху рава(2) и вскоре женился. Когда мне сватали невесту, предлагали сидур мале(3), но мне это было неинтересно. Моя невеста, а потом и жена, была умна и скромна, а это самое главное, и я любил ее всю жизнь. Но она – да, она была из богатой семьи. Киршнеры – огромная семья, они жили и в нашей, Минской губернии, и в Варшавской губернии: у них было текстильное производство, фабрики. Но я не хотел управлять фабрикой, я хотел учиться. И я учился во многих местах, у «гдолей ха-дор ». Ко мне тоже некоторые прислушивались, и я также оставил свой маленький след на тропах бесконечного и прекрасного сада еврейской мысли. У нас с Рохл родились дети. Наша семья жила в разных местах, иногда очень глухих, ведь я, хоть и не любавичер, поступал так, как велел Алтер ребе(4), а именно: жил даже там, где раньше не жили евреи. Позже я поступил, как завещал нам поступать Дер Вилнер Гоэн, поехал жить в Эрец Исроэл, но потом вернулся.

Мы жили очень бедно, зачастую просто в нищете. Ну, я-то и родился в бедности, а вот Рохл выросла в достатке, не знала, что такое нужда, но никогда не упрекала меня даже взглядом. У ее семьи я не брал ни копейки, мы даже почти не встречались.

А когда мне исполнилось сорок лет, странная вещь случилась со мной. Я поступил противоложно тому, что сделал рабби Акива(6). Я бросил свой дом, бросил семью и отправился в Швейцарию, в университет, изучать математику. Мое желание было таким сильным, что я ничего не мог с собой поделать. Я просто помешался! В университет – изучать гойские науки! Я – Иссахар Дов-Бер из Слуцка, раввин, сын раввина, сына раввина, прямой потомок рабби Хаима из Воложина. Многие просто вычеркнули меня из памяти, в общинах договорились никогда не упоминать обо мне. Бедная Рохл! Только Всевышний, Святой Благословенный, знает, что ей пришлось пережить, и как она это вынесла. Мужа нет, он всеми порицаем – даже ее семья отвернулась. Помогал лишь твой дед, Шлойме, мой двоюродный брат. После Швейцарии, Эрец Исроэл, иных скитаний, я вернулся домой – и вернулся раввином. Я взглядом мог поставить на место любого недоброжелателя. Рохл, моя Рохеле, меня ждала, и по-прежнему не упрекала ни в чем. Но меня не было непростительно долго. Дети и внуки выросли, все получили светское образование, и вот: один коммунист, другой сионист, и так далее. Но ведь и я сам – математик, доктор философии, и какое у меня есть право их судить? С тех пор я склеиваю по кусочкам ту чашку, что так бездумно разбил: я собираю воедино свою семью. Я понял, что ничего важнее этого нет. Без этого нет ни прошлого, ни будущего…

Все это время они медленно шли вдоль кладбища, меж деревьев, на границе леса. Иссахар Дов-Бер шел ссутулясь, так и держа руки за спиной. Внезапно он обернулся, и в упор посмотрел на Соломона неожиданно молодыми серыми глазами. Посмотрел как-то внутрь души его.
- Эй Эвель ахихо?(7) – спросил старик и умолк.
- Брат мой Ицхок в неволе, брат мой Рувен в тюрьме, – сам себе ответил Иссахар Дов-Бер.
Он продолжал смотреть на Соломона, в самую глубину его души.

*****

  1)Ученик ешивы. (идиш). Ешива – иудейское религиозное учебное заведение.

  2)Смихa; – полномочия, разрешение быть раввином (иврит). Рав – раввин (иврит).

  3)Первому ученику в ешиве обычно сватали невесту из богатой семьи. Родители и родственники невесты обязаны были дать жениху участие в прибылях, а также должность в бизнесе своей семьи. С гордостью могли потом написать на своей продукции, или на вывеске магазина: «Под управлением раввина такого-то».
 
  4)Буквально: «Великие люди поколения» (иврит). Титул мудрецов

  5)Алтер ребе – Шнеур-Залман из Ляд, основатель Любавичского хасидизма, величайший законоучитель и каббалист, и Дер Вилнер Гоэн (Виленский Гаон), величайший раввин, жёсткий противник хасидизма, находились, как будто бы на разных полюсах. Но нет, для Иссахара Дов-Бера, антагонизм между ними – лишь видимость, они оба в равной степени важны.

  6)Акива бен-Йосеф (I-II век н. э.). Рабби Акива в 40 лет отправился изучать Тору, будучи до того неграмотным. В конце концов, он сделался важнейшим иудейским вероучителем.

  7)«Где брат твой, Авель»? – так это звучит в оригинале.