Сорок дней - 17

ДЕНЬ   СЕМНАДЦАТЫЙ

Утро началось как обычно - всех разбудил водитель КамАЗа фразой, дословно привести которую нет никакой возможности - она удивляет своей нелепостью, изумляет наличием совершенно непередаваемых и, конечно же, непереводимых нюансов, шокирует невозможностью повторить, захватывает воображение, терзает слух, возвышает, вдохновляет, возбуждает и... в общем индуцирует в организме совершенно непредсказуемые мыслительные и физиологические процессы! Гарик поддержал основную идею, выразившись, однако, значительно менее витиевато. Профессор недовольно проворчал что-то насчёт национальной гордости великороссов, Иван Петрович, которому весь этот высший пилотаж даже не снился, осторожно потянулся, Анальгин вставил зубы, приладил их, после чего нацепил на ноги тапочки, а на нос - очки. И представление началось!
- А что там марксизм глаголет насчёт завтраков? - елейным голоском спросил старик, обращаясь почему-то к Гарику. - Что там, у классиков по этому поводу сказано?
- Да Маркс вроде писал, что завтраки отменять нет нужды! - ответил Гарик и даже покраснел от такой, придуманной им за отца своих идей, в общем-то простой, но в то же время фундаментальной мысли.
- Правильно писал! - хохотнул водитель КамАЗа. - А то с голодухи-то чего только не натворят!
- Верно курс понимаешь, - похвалил Анальгин. - Голод - не тётка, враз доведёт до созревания революционной ситуации. А как только низы всполошатся - всё, сливай масло! До основания! Да ещё и отполируют так, что будь спок - никогда не догадаешься, что раньше тут цивилизация цвела.
- Маркс - величайший гений современности! - неожиданно гаркнул профессор и в подтверждение своих мыслей топнул ногой.
- А причём тут современность? - наивно спросил старик, добровольно приняв, таким образом, удар на себя. - Он даже помер ещё в прошлом веке!
- Молчи, оппортунист, не перебивай! - историк надулся как кузнечный мех. - Тебе бы только навести тень на плетень!
- Да на такой плетень... - протянул Анальгин, но тут на помощь ему подоспел водитель КамАЗа:
- О, мужики! - примирительно воскликнул он. - Хотите я вам анекдот про генеральную линию расскажу?
- Никогда! Ни за что! - за всех проголосовал профессор. - Я запрещаю!
- Ты не понял! Не про генерального секретаря! - сняв очки, прогугнявил Анальгин. - А про генеральную линию! Это же разные вещи...
- Только через мой труп... Не позволю!
- Подобные силовые методы чужды нашему стилю работы, - прогугнявил Анальгин и добавил, обращаясь к водителю КамАЗа: - Серега, иди сюда, теоретик не хочет слушать, пусть не слушает, а нам расскажи. Интересно всё же, чем наша линия генеральна!
Водитель КамАЗа и Гарик сели к старику на кровать и закрылись одеялом. Иван Петрович напрягся и весь превратился в слух. То же самое сделал и профессор. Но слышно ничего не было, только что-то неразборчиво бубнил лучший друг гаишников. Потом все стихло. Так прошло минуты две. Неожиданно из-под одеяла выскочил сам рассазчик и со всей мочи захохотал. Остальные двое - Гарик и Анальгин высунулись и сидели с постными лицами. Отдышавшись, мастер антихудожественного слова снова накрыл всех и стал, по-видимому, продолжая, сильно жестикулировать, ибо одеяло ходило ходуном - то в середине, то по краям. Так продолжалось ещё несколько минут, после чего шатёр сброили и все трое рассмеялись, причём рассказчик закатывался до колик в животе, а слушатели - седой и рыжий, смеялись через силу, явно для того, чтобы позлить профессора.
- Ой, Егорушка, - закашлявшись, проскрипел Анальгин. - Зря ты ерепенишься - это не анекдот, это фуросемид [1] какой-то!

__________________
[1] Фуросемид - сильное мочегонное средство.

- Досмеётесь, - обиженно и одновременно желчно ответил профессор. - Допляшетесь, будет и на вас управа! Поглядим ещё...
- Понятно, - в тон ему ответил Анальгин. - Будет, значит, и на твоей улице праздник? Так что ли?
- Пролетариат только потому и сбросил оковы, что был вооружен марксизмом-ленинизмом! Это самая передовая теория в мире, самая гуманная, самая... - профессор вдруг поперхнулся и за него докончил Анальгин:
- ...большая беда любого народа, а нашего - тем более, заключается в том, что сбросив одни оковы, он стремится как можно скорее надеть другие. Ладно, - добавил он примирительно, приоткрыв тем самым немного клапан, иначе профессора уже неминуемо должно было разорвать - оковы действовали на него всегда возбуждающе, - не шуми, мы мирные люди...
- ...но наш бронепоезд... - ляпнул не осознав момента Гарик и это явилось последней каплей - профессор напрягся, зашипел, мгновенно сорвался с места и через несколько секунд после старта взорвался в холле, налетев на броневичок с едой!
- Ну и чудненько, - удовлетворенно прокомментировал эту катастрофу Анальгин, - пора, наверное, и нам на завтрак, - в этот момент дверь отворилась и в палату вошла буфетчица, худенькая Алла. Вся левая половина её небольшого организма была перепачкана манной кашей. С недовольным видом она поставила на тумбочку Ивану Петровичу две тарелки. На одной лежали полтора куска чёрного хлеба, четыре кубика сахара, немного сливочного масла и яйцо. На другой - три ложки манной каши.
- Это всё, что осталось после падения сверхновой? - полюбопытствовал Анальгин.
- Чем вы его так взволновали? - словно оправдываясь, спросила Алла. - Он меня чуть кастрюлями не пришиб!
- Это не мы, - возразил старик, - это радио: в последних известиях передали что-то такое, что он дрогнул и дал дёру! А что, чего - мы и сами не поняли.
Водитель КамАЗа тоже хотел внести свой вклад в развитие версии о бегстве профессора, но промолчал - выражаться полностью цензурно он не умел, а говорить прямой наводкой при этой хрупкой девочке постеснялся.
- Ну, мужики, я уже при деле! - чтобы как-то разрядить обстановку весело воскликнул Иван Петрович, поудобнее пристроившись на правом боку и принявшись за трапезу.
- И нам пора, - ответил Анальгин и вышел в холл.
Водитель КамАЗа повесил на спинку кровати полотенце, Гарик полез было в тумбочку за стаканом, но ни с того, ни с сего вдруг как-то неловко попятился.
- Ой! Опять, кажись, трепетуха начинается! - испуганно воскликнул он.
- Чего? - удивлённо хлопая глазами, спросил водитель КамАЗа.
- Тебе не понять! - Гарик схватился за грудь, и получилось это у него не наигранно, а вполне естественно. На ватных ногах он с трудом дошёл до своей кровати. - Кто это не пережил, тот не поймет...
Лицо его враз сделалось бледным, глаза лихорадочно заблестели. Он сел на кровать, схватился обеими руками за металлический угол сетки и что есть силы напрягся. На его шее тотчас вздулись вены, лицо стало похоже на варёную свёклу, глаза налились кровью. Однако всё это, по всей вероятности, не дало ожидаемого эффекта!
Иван Петрович во все глаза смотрел на Гарика и от неожиданности и испуга не мог вымолвить ни слова. А рыжий сосед, который быстро полинял и снова сделался бледный, как полотно, теперь уже копался в своей тумбочке, что-то там разыскивая.
- Кузьмич! - хрипло позвал он не оборачиваясь.
- Его нет! - в один голос ответили Иван Петрович и водитель КамАЗа.
- Серега, - Гарик говорил медленно, свистя дыханием, словно только что с отличием пробежал стометровку. - Пусти горячую воду... Пусть сойдет... Нужна очень горячая...
- Я сейчас из столовой принесу!
- У них титан... вторую неделю... не работает...
- Поставлю кипятильник... - водитель КамАЗа метнулся к тумбочке Анальгина, но в этот момент Гарик тяжело завалился на бок и упал на пол.
Водитель КамАЗа вылетел в холл, и через несколько секунд в палате уже творилось столпотворение. Невесть откуда набежавший народ - и сёстры, и санитарки, и даже больные, носился как в немом кинематографе, не зная, что же конкретно следовало делать. Сначала расширили площадь - выкатили в холл две кровати - профессора и дальнобойщика. Потом осторожно подняли Гарика - это далось с большим трудом - и аккуратно положили его на лежачую каталку, такую же точно, на какой в своё время приехал сюда Иван Петрович. Медсестра мгновенно опутала несчастного проводами и стала снимать ЭКГ. В дверь палаты с трудом протиснулся вызванный по тревоге врач - им оказался Александр Васильевич. Первым делом он подошёл к раковине и смачно высморкался, издав такой звук, будто бы в старом, ещё довоенном грузовике в результате длительных перегазовок кое-как, с трудом, включили-таки первую скорость. Потом повернулся к лежавшему на каталке и больше похожему на покойника Гарику, потянул носом и, крякнув, с удовольствием констатировал:
- Допрыгался!
Все замерли кто где и молча слушали руководящие указания. Посмотрев на только что снятую электрокардиограмму, Александр Васильевич поиграл бровями и коротко хрюкнул:
- В реанимацию!
Через несколько секунд в палате остались Иван Петрович и водитель КамАЗа. И следы только что пронесшейся бури.
- Батюшки! Что такое? - в палату вернулся Анальгин. - Ваня! Ты здесь?!
- Гарика увезли... - кивнув, растерянно ответил Иван Петрович.
- Он упал тут... всё тебя звал, - промямлил водитель КамАЗа. - А его забрали...
- У-уф-ф! - облегчённо протянул Анальгин и, присев на кровать Ивана Петровича, взял растерянного передовика, мужа, отца и друга пернатых за руку. - А я уж грешным делом подумал... Слава богу!
- Опять ты про Бога? - послышался голос профессора. - А где моя кровать?!
- Черти сглазили! - ухмыльнулся Анальгин. - Оно всегда так - если в Бога не верить, то чёрт крепчает!
- Как посмели? - профессор покраснел и стал похож на помидор. - У меня под матрасом... - он проворно подхватился и выскочил в коридор.
- Что тут произошло? - Анальгин вдруг стал серьёзным.
Поскольку водитель КамАЗа способностью связно излагать мысли не обладал, старик предоставил слово Ивану Петровичу. Наш герой дрожащим голосом и очень волнуясь поведал о случившемся.
- Да, жаль, - покачал головой Анальгин, - мужик молодой, с виду здоровый, а внутри, смотри-ка, и вправду трухлявый.
- Кузьмич, а это страшно? - Иван Петрович ещё никак не мог оправиться от испуга. - Он не умрёт?
- Не умрёт! - старик хлопнул себя ладонями по коленям. - Сейчас утро, эти, - он указал рукой куда-то вниз, - ещё трезвые... Обойдётся!
- А что, они бывают и... - начал было Иван Петрович, но его прервал истошный вопль профессора, донесшийся из холла:
- Как вы смели!? Какое имели право?! - вопли адресовались медсестре, которая растерянно что-то отвечала, очевидно, оправдываясь.
- Ты, хомут! - высунувшись из палаты неожиданно вскипел водитель КамАЗа. - А ну закрой …!
- Удивительное хамство! - бурля и негодуя повторил профессор, войдя в палату и тупо рассматривая место, где недавно стояла его кровать.
- Угомонись! - жёстко посоветовал Анальгин. - А то давление подскачет! Вам, Егор Иванович, в вашем возрасте вредно так волноваться.
 - Я помоложе тебя!
- Правильно, а посему и поглупее, - удовлетворенно произнёс старик. - Хоть и отягощен марксизмом.
Профессор враз побагровел.
- Так, - вдруг резко приказал Анальгин, - вали отсюда! И чтоб двадцать минут духу твоего тут не было!
Поджав хвост, профессор мгновенно ретировался.
- Как с цепи сорвался! - проворчала санитарка Валя, войдя и поставив на середину палаты ведро с водой.
- Его понять можно, у него большое горе... - ответил старик.
- Дома не всё в порядке? - поинтересовалась вошедшая следом медсестра.
- Да, в семье народов неспокойно, не клеится кое-где. Теория не выдерживает испытания практикой. Вот он и сам не свой. Переживает! - Анальгин говорил всё это совершенно серьёзно, только глаза смеялись. Хохотали. Просто умирали со смеху! Иван Петрович это видел, он уже научился различать в тоне старика всевозможные подводные камни и течения.
Через десять минут пол сверкал чистотой, кровати поставлены на место, Гарикова койка заправлена всем новым и чистым.
- Жалко мне парня, - покачал головой Иван Петрович. - Такой здоровый, и на тебе!
- Кузьмич, а что это за болезнь? - поинтересовался водитель КамАЗа.
- Да как вам сказать, - озабоченно промолвил Анальгин. - Болезнь дрянная, не дай бог! - в этот момент вернулся профессор, но услышав о Боге на этот раз промолчал. - Понимаете, - Анальгин даже не посмотрел в сторону отставного историка, - ни с того, ни с сего сердце начинает биться, как угорелое, словно за ним гонятся. А когда оно так помчится - неизвестно, наперёд не угадаешь! Он мне рассказывал, что такое случалось и у его матери. А у него самого - с двадцати шести лет. Его первый раз на работе прихватило. Он тепловоз вёл, сзади - восемнадцать вагонов с человеческим фактором. [2]  И вот также, хлоп - и без сознания. Хорошо ещё работали в два лица, а то бы бед натворил!

__________________
[2] Анальгин обладает, по-видимому, даром предвидения, ибо философская категория «человеческий фактор» появилась в идеологическом лексиконе с подачи М.С.Горбачёва лишь в 1984 году, то есть через шесть лет после описываемых событий. К слову следует заметить, что первый и последний президент СССР, также как и один из его легендарных предшественников, оказался, помимо всего прочего, неимоверно силен и в вопросах языкознания. Оседлав «новое мЫшление» он «обогатил» русский язык такими шедеврами, как «глауное - нАчать», «диАлог», и т.п.

- Чёрт, каких только болячек Господь нам не послал! - воскликнул профессор.
- Что это ты, Егорушка, и Бога и чёрта разом поминаешь! Не боишься? - елейно спросил Анальгин и тут же добавил: - Сейчас болезней развелось навалом, учёных полно, вот и навыдумывали. Раньше как-то попроще было!
- А почему попроще? - поинтересовался водитель КамАЗа.
- Да потому, что болезней насчитывалось всего ничего и притом для каждого сословия свои. Чужими-то не болели...
- Это как? - на этот раз удивился Иван Петрович.
- Ну, судите сами! - охотно ответил Анальгин. - Простые люди болели всякой ерундой: вот если, к примеру, жили в деревне крестьяне, и пришла вдруг эпидемия, да так, что все повымирали - значит гвоздун! Гвоздун прошёл... А в том случае, если кто-то один помер - ну, шёл себе и вроде бы без видимой причины лапти откинул, это - обрыв становой жилы! И всё! - старик ухмыльнулся и продолжил: - Другое дело у богатых - там хворей имелось побольше. Не навалом, конечно, как сейчас, но выбрать имелось из чего. И болезни все намного интеллигентнее: чахотка - это у них от душных салонов, мигрень, подагра. Умирали опять-таки достойнее - одно удовольствие заиметь, скажем, несварение желудка или апоплексический удар!
- Кузьмич! Откуда ты всё это знаешь? - удивился водитель КамАЗа.
- Учился хорошо. В школе по истории одни пятёрки получал! - Анальгин хитро посмотрел в сторону профессора, но тот сидел молча, мрачнее тучи.
- Кузьмич, - Иван Петрович дёрнул старика за полу пижамы и жестом попросил его, мол, хватит тебе над убогими издеваться. - А долго его там продержат?
- Нашего-то? - Анальгин поиграл бровями. - Кто их знает! Они обычно таких стреляют.
- Как это? - удивился водитель КамАЗа.
- Элементарно! - старик махнул рукой и почесал бородёнку. - Сначала усыпляют, как в ветлечебнице, а потом током. Как ахнут - только искры в разные стороны! А дальше - как в вытрезвителе: проспался и свободен.
- И что, здоров? - Иван Петрович внезапно вспомнил противно-приторный запах палёных волос. Тогда, ещё в реанимации, это всё что осталось в его аквариуме от блокадного деда.
- Почти. До следующего раза... А как прищучит - опять все по новой: 03 и в реанимацию. А там - уже как заведено: заряд! От кровати! Разряд! Сброс![3]

__________________
[3] Команды, которые подает врач, осуществляющий дефибрилляцию.

- И долго ему так мучиться? - спросил водитель КамАЗа.
- Кто ж наперёд скажет... - Анальгин, кряхтя, поднялся. - Наука пока в затруднении. Но поскольку светлое будущее не за горами, оптимизма терять не стоит. Так что к вечеру готовьте банкет, явится.

*    *    *

Как и следовало ожидать, Анальгин оказался в очередной раз прав: едва перед сном поставили чай, как в палату явился Гарик.
- А вот и я! - хохотнул он. - Который - будь здоров! Кузьмич! Привет! Серёга! Иван! Егор!
- Жив, курилка! - воскликнул Иван Петрович, на самом деле очень обрадовавшись.
- А ты думаешь, меня убить так просто? Ни ... подобного!.. - он распахнул халат, и все увидели, что на груди у него, среди рыжих зарослей красовались ровные круги, складываясь в олимпийскую символику!
- Ну, что я говорил? - Анальгин поднял вверх указательный палец, словно это он собственноручно так расписал Гарика.
- Вот это да! - по-русски, но совсем не матерно прошептал водитель КамАЗа. - Никогда бы не поверил...
- И что там с тобой делали? - Иван Петрович сгорал от любопытства.
- Ну, привезли, раздели, чего-то в вену сделали - и готов! А потом бац - только искры из глаз. И ещё - темнота.
- Ты расскажи им, что чувствуешь, когда у тебя эта кондрашка начинается, - солидно произнес Анальгин, - а то они тут меня доняли.
- Ну, это, в общем... - начал было Гарик и вдруг замолк подыскивая слова, - Короче, создается впечатление... как это объяснить? Ну, вот, к примеру, едешь в тепловозе, ведёшь состав. Так, примерно, километров восемьдесят в час. Везде, на сколько хватает глаз - зелёный свет. Закат, всё спокойно, тихо. По обе стороны от путей - ёлки. И никого - ни людей, ни скота. Стучат колеса - тутук-тутук, тутук-тутук! И в груди всё нормально - и дышится легко, и ничего постороннего. И вдруг, вот так, на всём ходу тепловоз сходит с рельсов и начинает ехать по шпалам! Представь себе! По шпалам! - Гарик очень обрадовался найденному сравнению и даже весь засиял. - Вот так начинает колошматить! В груди - как чёрт какой и бьёт, зараза, в горло! Всё трясётся, всё трещит, всё ходуном ходит, в голове шум, тошнит... ну, так паршиво, слов нет! А тебя всё по шпалам, по шпалам! Такая трясучка - не знаешь, куда себя деть! А потом в глазах тёмно делается, ноги - как ватные и всё, привет! Можно меня голыми руками брать, слова не скажу.
- А тебе наркоз давали? - поинтересовался водитель КамАЗа.
- А как же! У них в приборе семь тысяч вольт! Без наркоза - враз обуглишься! [4]

__________________________
[4] В народе сильно предубеждение, что при дефибрилляции наркоз спасает от обугливания. На самом деле это не так.

- Ну и как? - не унимался дальнобойщик. - Ты чего-нибудь чувствовал?
- Да так, ничего, только в момент удара - такое ощущение, будто тепловоз в грудь въехал! А потом - темнота. Зато когда просыпаешься - о!
- Что? - быстро переспросил водитель КамАЗа. - Как с перепою?
- Ты что! Наоборот! Совсем не так. Во-первых - проблеваться совсем не тянет. А во-вторых, голова - как воздушный шар! Такое ощущение, ну, это... как будто женские ножки на горизонте! - неожиданно нашёлся Гарик.
- О-у-о?! - удивленно воскликнул Анальгин. - А я думал, что ты только в реостатах и мотовилах силен!
Профессор озабоченно сдвинул брови.
- Ну, почему же? - Гарик просто сгорал от гордости. Ему очень польстило удивление Анальгина. - Что ж я, по-твоему, прекрасного не чую? Только, - он с сожалением покачал головой и даже сморщился, - знаете, мужики, красивые женские ножки, такие, чтобы - у-ой! встречаются крайне редко. Даже реже, чем хорошие усы. Чаще всего бабы выставляют напоказ стопроцентный брак! Такие костыли, которыми совратить можно, только в случае, если их как следует укрыть!
 - Смотри-ка! Философ! - старик даже зажмурился и замурлыкал.
- Ну ты дал! - удивлённо и одновременно восхищённо воскликнул Иван Петрович.
- Ты чего сегодня?.. - начал Анальгин, но Гарик перебил его:
- Я всегда после пароксизма такой умный! Жаль только, надолго не хватает...
- Чудеса в решете! Огромный прогресс в мышлении! - старик покачал головой. - Егорушка, может тебя тоже электричеством трахнуть, а?
- Ножки, ручки... - недовольно проворчал профессор, очевидно или не расслышав предложение Анальгина, или не поняв его. - Ерундой занимаетесь! Вон, - он указал на газету, - внимание всего прогрессивного человечества приковано к итогам визита, к борьбе за мир, а вы!
- А мы - непрогрессивная часть человечества, - согласился Анальгин. - И потом, в человеке всё должно быть прекрасно! И мысли, и помыслы, и внешность! Разве марксизм по этому поводу имеет другое мнение?
- Ну да! - профессор сразу переключился с проблем всего мира. - Правильно! Человек - это вершина творения природы! Человек - вершина творения природы!! - повторил он и как боксёр встал в глухую защиту, словно сейчас на него неминуемо нападут все обитатели палаты.
- Ну, с этим можно поспорить, - крякнул Анальгин и хитро посмотрел на Ивана Петровича. - Только Егорушка, уговор: не будем говорить о присутствующих. То, что мы все тут вершина творения - это ясно, как день. Но согласись, нельзя же по пяти частностям судить о явлении в целом! А Герострат, а Гитлер? Или они тоже - вершина творения?
- В семье - не без урода! - пошёл на попятную профессор.
- Вот видишь, в твоей теории уже есть слабинка! - ухмыльнулся Анальгин и тут же продолжил. - А я вот считаю вершиной творения курицу!
- Кого? - в один голос удивились сразу трое: Гарик, водитель КамАЗа и Иван Петрович.
- Курицу, - просто ответил Анальгин и, загибая пальцы, стал перечислять. - Во-первых - несёт яйца. Ни один оппортунист или фашист на такое не способен! О марксистах я даже не говорю. Во-вторых - перья. Общипал - подушку набил. И, в-третьих - суп! Вот, Егорушка, сам посуди, ты хоть и убежденный сторонник всего самого прогрессивного - а согласись, хорошего супа ведь из тебя не сваришь.
Иван Петрович отвернулся к стенке и мелко задрожал. Смеялись и Гарик, и водитель КамАЗа. Профессор несколько секунд сидел молча, с серьёзной физиономией, по-видимому обдумывая слова Анальгина, который зафиксировал на лице елейное выражение.
- Ты - оппортунист! - неожиданно взорвался убеждённый теоретик, марксист и вершина творения. - Я бы даже сказал - враг народа!
- О, это мы уже проходили! - парировал Анальгин и серьёзно добавил: - А уточнить можно? Враг всего народа или только небольшой его части?
- Всего народа! - громыхнул профессор и стукнул тростью, словно посохом в пол, что как всегда означало незыблемость сказанного. - В Сибирь тебя надо!
- Понятно, - старик, похоже, всегда отличался повышенной понятливостью. - Вообще-то оно не дурно бы и тебе туда съездить. Ну, хоть на недельку, для общего развития. Урана накопать... Знаешь, элемент такой в таблице Менделеева, U-238. Лопатой... - Анальгин мечтательно закатил глаза.
- Меня - не за что! - убеждённо парировал профессор. - Я всю жизнь был последовательным борцом!
- Да ладно уж! - гаденько ухмыльнулся старик, и Иван Петрович ясно почувствовал, что готовится термоядерный удар. - Признайся Егорушка, как на духу, положа руку на сердце. Положи, положи руку-то, ведь за всю свою жизнь ну хоть пару раз Родине всё же изменил?
- Я?! - на челе профессор заметалась радуга - краски носились, словно играли в салочки. - Я?! Да... Я - кристальный! И всю жизнь жил кристальным! Ко мне не подкопаешься!
- Ну чего ты так раскипятился, - продолжал тянуть жилы, правда, теперь уже примирительно, Анальгин. - Дело-то - выеденного яйца не стоит. Дай мне бумагу, перо, чернила и через пятнадцать минут максимум я подведу тебя под пятьдесят восьмую статью! Это ж проще простого!
После таких слов старика профессор встал и воспользовался последним аргументом, подтверждавшим его причастность к международному движению за свободу и всё самое прогрессивное в мире: он принял нитроглицерин!
А Анальгин, словно не замечая состояния оппонента, гнусно продолжил:
- Не расстраивайся, в Сибири хорошо. Воздух чистый, народу мало. Кругом зелень. И уран опять же качественный. Его там везде полно - местные жители с корзинками ходят и собирают, как грибы. Будешь там работать бригадиром на лесоповале. А по субботам читать лекции в красном уголке.
На это профессор ничего возразить не смог - он обитал ещё не в себе!
- Кузьмич, а ты что, там был? - спросил Гарик с неподдельным интересом.
- А как же! - гордо ответил Анальгин. - Был! Проездом... Дикая, необжитая страна. Но народ отзывчивый. Так, Егорушка, как насчет яиц?
- Что ты пристал ко мне со своими яйцами? - недовольно гаркнул профессор. Его мысли не успевали за столь быстрым перемещением из Сибири в промежность!
- Да не со своими, а с куриными! - строго поправил возмущённого историка Анальгин.
- Какая разница!
- Ну, для тебя может быть и никакой, а для всех остальных - глубоко принципиальная! - старик говорил веско, убеждённо, без тени иронии. - Эти вещи несравнимы, хотя я согласен: каждая по-своему уникальна!
- Тоже мне, сравнил! - брезгливо выпятив нижнюю губу, ответил профессор. - Божий дар с яичницей!
- А ты своим божьим, как говоришь, даром хоть раз пользовался? Или так, на всякий случай носишь? - неожиданно дельную мысль подбросил водитель КамАЗа.
В этом месте автор вынужден принести свои глубокие извинения, ибо дальнейший разговор передать просто невозможно. Профессор бился за свои... идеалы словно сердце в пароксизме желудочковой тахикардии. [5] Всё смешалось: оппортунизм, светлые помыслы, площадная брань, первоисточники, женщины легкого и нормального поведения, съезды, Сибирь, уран, пленумы, цитаты и даже кукуруза! Одно громоздилось на другом, причины путались в недрах следствий, единство боролось с противоположностью, этика, эротика и политика с остервенением крушили трибуну! Получился реальный взрыв абсурда, и отделить семена от плевел представлялось делом, обречённым на провал. И, конечно же, всю эту гору словесного поноса венчали яйца, причем чьи конкретно - поди теперь разбери...

______________________
[5] Опасное для жизни нарушение сердечного ритма.

*    *    *

Вот и все самые интересные события этого дня. Перед сном Гарик и водитель КамАЗа по образному выражению Анальгина устроили тараканам «ночь длинных ножей» , после чего все запланированные мероприятия оказались выполненными.


*    *    *