Свадьба

Магомедыч уже лет почти двадцать как покинул родной аул. С тех пор он все реже говорил на непонятном языке, даже как-то стеснялся. Он полюбил русских женщин и свинину, но никому в этом не признавался. Работал он по специальности – детским хирургом. Как выяснилось, он любил детей, но еще большую любовь у него вызывали их молодые мамы, которые, к счастью, всегда прилагались к пациентам.

Он был увесист как борец, имел квадратную челюсть и тяжелый взгляд, которым, однако, совсем не пользовался. Он, конечно же, не был русским по национальности, но при ближайшем рассмотрении выяснялось, что нерусским он не был тоже. Магомедыч принадлежал к вымирающей популяции советских людей, которая нерастворимыми кристаллами осела на дне мутной взвеси постсоветского пространства.

Я был знаком с ним шапочно, через Мишу - толстого харизматичного мошенника с неопределенными занятиями.  Миша лечил у Магомедыча маленькую дочку, и увлек бедного врача в пучину темной коммерции. Миша умел очаровывать людей, в основном- мужчин. И те были готовы для него на все. Не устоял и Магомедыч.

Магомедыч жил в самой обычной «однушке» на первом этаже панельной девятиэтажки. Квартира была гостеприимна для посетителей любого пола и любой же национальности. Магомедыч консультировал и дома в том числе и при этом всегда бесплатно, впрочем, он никогда не отказывался от женского внимания, коего имел предостаточно.

Мамочки всех возрастов бессовестно пользовались его добротой и вполне бескорыстно раскрывали ему свои объятия. Казалось, счастье будет бесконечным. Мы с Мишей регулярно гостили у Магомедыча, порою превращая квартиру в настоящий вертеп. Вино лилось рекой, женщины разной степени тяжести поведения не покидали стен этого великолепного притона. Ничто не предвещало беды, но, как всем нам, к сожалению известно, вечного ничего не существует.

  Однажды, приятным сентябрьским вечером мы собрались у Магомедыча на очередное мероприятие, но сегодня он был чем-то озабочен.

- Магомедыч, может расскажешь, что случилось? Что ты ходишь загадочный уже два дня? – спросил Миша.

- А что случилось? – не понял я.

- Не знаю, ходит, улыбается, - сказал Миша, - тебя повысили, что ли? – спросил он у Магомедыча.

Магомедыч собрался, вдохнул воздуха и сказал быстро-быстро, словно боясь, что может передумать:

- Я женюсь, мужики.

- Как это? – спросил я.

- А где невеста? – быстро сообразил Миша.

- В Кисловодске – сказал Магомедыч.

- Когда ж ты успел ее снять, да еще и замуж предложить, если мы с тобой с утра до вечера вместе? – спросил удивленный Миша, - это какой-то Казанова, а не Магомедыч!

Миша добродушно заржал. Засмеялся и я, благо на сегодня это ничего не меняло.

- А кто она? – спросил я, - где познакомились-то?

- Миша, помнишь, я на свадьбу ходил в прошлую субботу? – спросил Магомедыч.

- К Рустаму? – конечно, помню, - сказал Миша.

- Так вот, сижу там, ну выпил немного, смотрю, девушка сидит одна. Ну, я подошел, на танец пригласил. Потанцевали, приятная такая девушка оказалась. Интерн с нашей Медакадемии.

- Как зовут? – спросил я.

- Фатима – сказал Магомедыч с ударением на второй слог.

- Действительно, хорошая, - сказал Миша, - и когда свадьба?

- Второго ноября,  - сказал Магомедыч.

- Вы что, уже и дату наметили? Я просто так спросил, ради хохмы, - сказал Миша.

- Понимаете ребята, - начал Магомедыч оправдывающимся тоном, - по нашим обычаям младший брат не может жениться, пока все старшие не поженятся. Старший наш – Хасанби – давно уже женат. Младший Мурат с девушкой давно встречается, а пожениться не может, пока я не женюсь.

- А ты какой брат? – спросил я.

- Ты что, математику не учил? – спросил Миша,  - он средний – по нему не видно, что ли?

- Да я и сам уже думаю, что нужно, родители переживают. Мне 35, а жены нет. Отец уже совсем старый, жалко его.

- А как же любовь? – спросил я. Я, как любой советский школьник, был напичкан бескорыстной советской любовной лирикой, которая предписывала плевать на все, кроме чувств.

- Не знаю, - сказал Магомедыч, - я об этом еще не думал.

- Как же ты ее… вот так просто подошел и сказал: «Давай жениться!» что ли? – спросил я.

- Нет, конечно, ты что! – возразил Магомедыч, - она же карачаевка! Брат ее подошел ко мне. Говорит: «Нравится тебе Фатима?» Ну, я говорю: «Нравится». Он говорит: «Будешь на ней жениться?», я подумал и говорю: «Буду». А он говорит: «Хорошо, пойду со старшими посоветуюсь и дату скажу тебе».

- И все? – спросил я.

- Да, а что еще? – ответил Магомедыч. Вот, позвонил вчера утром, сообщил дату свадьбы. Я своим сказал, будем готовиться.

- А ты с ней не того?… ну, в смысле…?, - спросил Миша.

- Нет, ты что! – сказал Магомедыч, - это нельзя, позор!

- А ее вообще не спрашивали? – не унимался я.

- Спрашивали, наверное, я не знаю, - сказал Магомедыч, - по-разному бывает.

Мы оставили эту скользкую тему и углубились в сиюминутность. Появилась водка с копченой колбасой. За ней последовало остальное.

Тема свадьбы Магомедыча отошла на второй план. И совсем бы, возможно, я позабыл про нее, занятый в водовороте своей работы и прочих неотложностей молодого организма, если бы не заметил грустный факт исчезновения Магомедыча с горизонта наших периодических развлечений. Магомедыч добавлял какую-то интеллигентскую изюминку нашим экзерсисам. В общем, я немного скучал по нему.

Как-то в среду, в конце октября, мне позвонил Миша и сказал:

- Ну что, к Магомедычу завтра едем?

- А что с ним? – спросил я.

- Ты меня пугаешь! – сказал Миша,  - не заболел?

Я стал лихорадочно соображать.

- Свадьба, что ли? – спросил я, - она же…

- Да, дорогой, - хохотал Миша, - завтра Чубайс с Геной рано утром выезжают на выкуп. У меня дела до обеда, а сразу после обеда можем рвануть с тобой.

Мне прям стало стыдно. Не далее, как пару недель назад Магомедыч пригласил нас всех на свадьбу. Причем, это было даже не приглашение, а какая-то просьба, что ли.

- Мужики, вы понимаете, если вы не приедете, я там с ума сойду с этими абреками, - говорил Магомедыч, - я там уже как лет пятнадцать больше, чем на день не задерживался.

Мы торжественно пообещали приехать. А была нас, нужно сказать, целая команда. Во-первых, мы с Мишей – уже двое. Третьим был Гена – их водитель. Без водителя, сами понимаете, никуда, хотя я так до конца и не понял, зачем Мише с Магомедычем водитель.

Еще с нами был Лысый – развеселый картавый друг то ли моего, то ли Серегиного детства, да, собственно, и сам Серега, ласково прозванный с легкой Мишиной руки Чубайсом благодаря созвучности фамилии.

В общем, намечалось нечто выдающееся. Как я мог забыть про сие? И ведь даже не екнуло нигде…

- А почему свадьба среди недели? – растерянно спросил я.

- Это ж Кавказ, дружище! - сказал Миша, - так у них принято.

- Нет, я завтра никак, мне два дела срочно сдать нужно.

- Ты ж в отпуске, вроде.

- Да какой там! – сказал я, - Вот такой отпуск! Через день на работе.
 
- Ну так че решим? – спросил Миша, - я ж без тебя не поеду, сам понимаешь, машина-то у тебя.

- Постараюсь часам к трем успеть, - пообещал я.

- Ну вот и отличненько! – сказал Миша, - жду звонка.

        К трем я не приехал. Меня закружило где-то в районе прокуратуры, и я опоздал. То есть, приехал вместо трех к семи. У Лысого меня ждала развеселая компания. Лысый (в миру – Андрей) открыл дверь, и на меня пахнуло водочными парами. Он был разгорячен, весел, разухабист и говорлив. Впрочем, как и всегда.

       - Вот он! Посмотрите на него! – сказал Лысый. Потом он прищурился, немного наклонил голову и сказал, скорее на публику, чем мне – Водочки?

       - А кто вас повезет, алкашей? – парировал я.

       - Ромарио, дружище, ты заставил нас прилично понервничать! – крикнул из-за стола толстый Миша, - из-за тебя мы выпили целую бутылку и уже потянулись за второй.


       - Да! – сказал Лысый, - и тебе не стыдно спаивать нас с Михаилом?

       У меня не было игривого настроения, я прилично устал, да еще вместо того, чтобы немедленно расслабиться прямо здесь, за столом, предстояла длинная дорога в соседнюю республику.

       - Давайте, собирайтесь, поехали! – сказал я, - а то приедем к полуночи.

       - Лариса, давай по последней! - заявил Миша.
      
        Лариса – жена Лысого – пила вместе с нашими героями. Она ловко подлила себе вина и смачно чокнулась с обоими. Быстро выпили и устремились в поход.
 
        Закуски на столе я не заметил, а потому получил в свою «девятку» двух изрядно подвыпивших попутчиков. Они были в той стадии настроения, когда взлет уже закончился, но набор высоты продолжался. В такой стадии ни в коем случае нельзя останавливаться. Ну, может быть, какой-нибудь немец или не приведи господи – американец – мирно усядется в пассажирское кресло, пристегнется ремнем безопасности и так же мирно задремлет, но наш человек обязательно будет продолжать. Недосказанность, незавершенность – страшное дело. Оно оставляет неизгладимые рубцы в душе, а потому продолжение пития неизбежно, хоть кто-то, возможно, и станет обманывать себя, приступая к питию с надеждой остановиться в середине этого захватывающего путешествия.

         Итак, у них с собой было. У Миши, любившего жить на широкую ногу, была бутылка французского коньяку «Курвуазье». Бутылку эту планировалось то ли торжественно вручить Магомедычу, то ли выпить вместе с ним. В общем, с ней было в планах связать определенные душевные ритуалы. Это была дорогая бутылка. Слишком дорогая, чтобы пить ее просто так, без подходящего антуража, без зрителей, закусок и официантов. Это была нетипичная бутылка, никто из нашего общества очень молодых людей не мог себе представить употреблять алкоголь, вдесятеро превышающий по стоимости вполне приличную водку.

         Но то ли торжество момента толкнуло Мишу, то ли первая волна эйфории, а может быть и то и другое – в общем, Миша достал искомую бутылку  на свет божий и, держа, словно трофей, изрек:

        - Курвуазье требует быть выпит за Магомедыча! Что скажешь, Лысенький?
- Воистину! – поддержал Лысый, - всенепременно и однозначно! Магомедыч, если бы он был с нами, обязательно поддержал бы. Наливай!

        Мы тронулись. Курвуазье был почат. Мне тоже предлагали, но я сдержался. Даже не гаишники, а ночная дорога и незнакомая республика пугали меня. Машина неслась сквозь ночь. Внутри у нас горела лампочка внутреннего освещения. Гремели тосты.

       - За Магомедыча! – объявлял Миша.

       - И за Фатиму! – вторил ему Лысый.

       - За родителей! – Миша наливал еще.

       - За любовь! – подхватывал Лысый.

       Пили мелкими дозами, предполагая длинную дорогу и экономя благотворный напиток. Но как веревочке ни виться… в общем, где-то в районе границы с Карачаево-Черкессией коньяк закончился. Команда приуныла. Учитывая водочную прелюдию, попутчики были в самой кондиции. Лысый то и дело затягивал песни, Миша все просил остановку в районе пивного ларька. Я был непреклонен, и машина уверенно неслась к цели. Мы подъезжали к аулу.

       - Адрес кто-нибудь знает? – между делом спросил я.

       - Нет, а зачем? – сказал Миша.

       - Где услышим шум, туда и рванем, - сказал Лысый.

       - Нет, я серьезно, - сказал я.

       - Я не знаю, - сказал Миша, - Андрюха, ты знаешь? – обратился он к Лысому.

       - Да, третий поворот налево, сразу за насосной башней, - сказал Лысый.

       - Что? – спросил я.

       - Или слева от кирпичного завода, я точно не помню, - веселился Лысый.

       - Вы что, не знаете адреса, придурки? – серьезно спросил трезвый я.

       - Гена знал… Знает, - сказал Миша, запинаясь - Да, и Чубайс тоже знает.

       - И где они? – спросил я.

       - Как это где? На свадьбе!!! – сказал Миша. Они с Лысым громко заржали, обдавая меня кньячными парами и идиотизмом.

       - И как вы собираетесь искать адрес?

       - Да там того аула – три дома. Рома, ну что ты переживаешь? Сейчас приедем, выпьешь, тебе сразу станет легче.

       Это трудно себе представить в нынешний век вездесущей связи. Но извольте все же вообразить, что так было не всегда. Сотовых телефонов в природе еще не было, и люди, чтобы встретиться назначали друг другу время и место встречи. Ходили друг к другу в гости, порою и без предупреждения. Это было время, когда страшно было потеряться в толпе. Когда тебя могли прождать час или два и даже дождаться. Когда паузы в разговоре не заполнялись нырянием в экран смартфона. Это было время, когда незнание чего-то было полным, а информация еще представляла собой то, что нужно было добывать.

       Мы заехали в аул и остановились. Я бывал раньше в горных селениях, но не вглядывался в них, никогда не задерживался. Но где-то внутри все же сидело сомнение относительного мелкого размера этих населенных пунктов. Предчувствие меня не обмануло – это было огромное село с асфальтированными улицами, фонарями и множеством перекрестков. Еще издали оно помигало нам своими многочисленными огнями. Нет, это не было зарево вечернего города, но размер поселения заставлял считать затею поиска дома Магомедыча почти безнадежной. 

       - И куда поедем? – спросил я, не скрывая сарказма.

       - Давай направо, чувствую, где-то там свадьба, - сказал Миша.

       - Да-а! – сказал Лысый. Я столкнулся с ним взглядом в зеркало заднего вида. Глаза его были совершено безумны. В них горел пламень пьяного угара в предпоследней стадии.

       Я опустил водительское стекло и прислушался. Полная тишина, прерываемая редким лаем собак была мне ответом.

       - Что-то не слышно свадьбы, - сказал я.

       - Да-а-а! – поддержал меня Лысый, - Опа-опа-опа-па! – пропел он в раскрытое окно и привзвизгнул.

       Неподалеку щелкнул дверной засов, хотя это мог быть и затвор какого-нибудь ружья. В соседних дворах залаяли собаки. Я нажал на газ и закрыл окно.
Проехали пару кварталов, но свадьбы не намечалось. Кроме того, по удалении от центральной улицы освещение слабело пропорционально расстоянию. Я немного запаниковал: было что-то около десяти вечера, а я находился в мусульманской глубинке с двумя пьяными пассажирами, производящими для этого места, на мой взгляд, недопустимо много шума. После короткого совещания, в виду безвыходности положения  было решено обратиться за помощью к местному населению.
В первом доме нам никто не открыл. Миша постучал в соседний. Несколько минут не было слышно никаких звуков.
      
      - Вымерли они тут, что ли? – нервно бросил я.
Тут за дверью дома, что виднелась из-за забора над крыльцом, послышалась возня, щелкнул замок, и дверь отворилась. Из нее вышел хмурый мужчина в куртке на голое тело.

       - Извините, Вы не знаете, где здесь свадьба? – доброжелательно спросил Миша.

       - Какая свадьба? – спросил мужчина.

       - Ну, женится, Руслан Шевзухов, - сказал Миша.

       - Не знаю такого, - сказал Мужчина.

       - Что совсем не знаете? – не унимался Миша. 

       - Что-о? – спросил мужчина, - в его интонации послышалась угроза.

       - Поехали отсюда, - тихо сказал я Мише, но его было не остановить.

       - Он врачом в Ставрополе работает, - продолжал Миша. Мужчина молча смотрел на него.

       -  У него еще брат есть. Он тоже врач. Хасанби зовут.
Мужчина, уже было повернувшийся, чтобы уходить, внезапно развернулся обратно. Лицо его больше не было настороженным, скорее – удивленным.

       - Хасанби? Хасанби-врач? – спросил он.
 
       - Да, он кажется главврач больницы в Карачаевске, - оживился Миша.

       - Э! Что ты раньше молчал? Так бы и сказал, что у Хасанби свадьба.

       - Да нет, у Руслана, брата его.
Мужчина уже спустился с крыльца, открыл калитку и вышел на улицу. Он оценивающе посмотрел на нас, словно прикидывая, можем ли мы быть гостями Хасанби.

       - Хасанби моего сына лечил! – гордо сказал он.
В чем состоит смысл этого заявления, я не разобрал. То ли он был благодарен Хасанби, то ли горд тем, что имеет к нему отношение.

       - Да-а, - сказал Лысый, тоже с немалой долей пафоса в голосе, - он такой, Хасанби!
 
       Мужчина протянул Лысому руку.

       - Мухтар, - сказал он.

       - Андрей, - сказал Лысый. Они обнялись как близкие друзья.

       - Сюда смотрите, - сказал Мухтар и повернулся вдоль улицы. - Фонари видите? – спросил он. Мы утвердительно кивнули, - на пятом фонаре повернете налево, потом два фонаря прямо и направо. Еще через четыре фонаря снова налево, там будет магазин. Можете не останавливаться, Джамала там сегодня нет, он в Черкесск по делам уехал. Прямо поедете, там дом Хасанби. У него на воротах орел, это я ему сделал. Хасанби встретите, привет от меня передавайте. Запомнили?

       - Да, че там сказал я, - пять фонарей прямо, два налево, три направо.

       - Четыре! – сказал Мухтар.

       - Что четыре? – спросил я.

       - Направо четыре после налево два, - сказал Мухтар.

       - Так сначала два налево или после? – я запутался.

       - Мы все поняли, Мухтар, спасибо огромное, - сказал Миша, - Ромарио, ну ты вообще… - сказал он мне.

       Мы пожали руку Мухтару и поехали. Лысый прощался долго, говорил что-то про дружбу народов, обещал вернуться. 

       - Первый раз вижу, чтобы расстояние меряли в фонарях, - сказал Миша, когда мы тронулись, - интересно, сколько отсюда фонарей до Москвы?

       - Хорошо еще, что не в попугаях, - сказал я.

       - Вы ничего не понимаете! – прокричал Лысый, - вот он, колорит!

       - И все-таки, куда ехать? – спросил я.

       - Ты, что – нерусский? – спросил Миша, - тебе же почти русским языком объяснили: пять фонарей прямо, потом – налево.

       - А те фонари, что не горят, считаются? – спросил я.

       - Не умничай, - сказал Миша, - вон, видишь, поворот? Все правильно!
Но мы все же заблудились. После очередного поворота я обнаружил перед собой крутой не заасфальтированный подъем. Вдалеке горел тусклый источник света, совсем не похожий на свадебные огни.

       - Я туда не поеду, - сказал я.

       - Боишься? – задиристо сказал Лысый, - а ну ка, дай я сяду за руль, покажу вам, как надо ездить по горам.

       - Миша, твой выход, - сказал я, - стучись к аборигенам.
Миша разбудил еще одного хмурого обитателя предгорий. Но на этот раз он уже знал волшебное слово.

       - … Хасанби, - сказал Миша.

       - Хасанби? – спросил абориген, - Хасанби-врач?

       - Он! - сказал Лысый, - директор больницы!  Ему Мухтар орла делал!
Местный поднял голову, и я испугался, что он начнет считать фонари.

       - Друг, - сказал я, - а можешь нас проводить? Я тебя потом обратно привезу!
 
       - Зачем проводить? Я на машине поеду! – гордо сказал он.
Он ушел открывать ворота и через несколько минут мы ехали следом за старой «шестеркой». А еще минут через пять мы были на месте. Возле ворот с орлом стояли несколько мужчин. Наш проводник вышел из машины, поздоровался со всеми, затем позвал нас.

       - Нормальные ребята, - представил он нас.
Мы пожали руки. Лысый не хотел отпускать его, обнимался, говорил что-то про горы и красоту местных женщин.
 
       К нам подошел один из мужчин.

       - Кто из вас Миша? – спросил он.

       - Я Миша, - сказал Миша.

       - Расул сказал ты старший – сказал мужчина, - Анзор, - представился он и протянул руку.

       - А кто такой Расул? – спросил я и сразу понял, что сморозил глупость.

       - Вы к кому на свадьбу приехали? – недовольно спросил меня Анзор.

       - К Руслану, - сказал я, замешкавшись, - к Руслану Магомедычу.

       - Все нормально, - сказал второй мужчина, обращаясь к первому, - там Расула все зовут Русланом.

       Я выдохнул.

       - Сейчас придет Хызыр, он вам все объяснит, - сказал второй мужчина и ушел.

       Мы стояли во дворе. Это был довольно большой двор, который переходил в такой же большой дом. Дом был одноэтажным, но имел внушительные размеры. Он имел два крыла, очевидно, построенные в разное время. В левом крыле имелось что-то вроде террасы. Там было много мужчин, сновавших и туда и сюда. Правое крыло было менее оживленным, но и там я заметил мужчин в окнах. Женщин нигде видно не было.
Вскоре к нам подошел высокий статный мужчина лет сорока пяти.

       - Хызыр, - представился он, - я здесь тамада.
       
       По его тону было слышно, что тамада – это не то же самое, что тамада. Это что-то еще.

       - Сейчас пройдете к невесте, поздравите ее, окажете уважение женщинам, потом приходите к нам, - сказал Хызыр, - Ахмед, проводи, - позвал он кого-то.
К нам стрелой подлетел поджарый Ахмед.

       - Ахмед, - представился он, -  Я шапА.

       - Это фамилия? – спросил Лысый.

       - Это должность, - сказал образованный Хызыр, - не задавайте вопросов, идите за Ахмедом, и потом сразу к нам.

       Через небольшие сени (совсем как в наших деревнях)мы прошли в просторную залу. Зала была украшена в восточном стиле, посередине стоял стол с какими-то яствами, но стульев возле стола не было. Справа от входа стояла невеста в свадебном платье и фате, переходящей в белую полупрозрачную вуаль, что закрывала все лицо. Я пытался разглядеть ее сквозь эту преграду, но как ни старался, ничего, кроме силуэта не увидел. Невеста смотрела скорее вниз, чем вперед, и этим создавала дополнительные трудности интересантам вроде меня.
Слева на большом диване сидели два мужчины средних лет. Они были суровы, впрочем, я начал привыкать. На Кавказе суровость – это правило хорошего тона, визитная карточка. Мужчины, не стесняясь, рассматривали нас, оба – исподлобья.

       - Кто из вас будет говорить? – спросил Ахмед.

       - Что говорить? – опять глупо спросил я.

       - Как что? Тост.

       - Лысый, говори ты, ты самый красноречивый, - принял решение Миша.
Лысого не нужно было просить дважды. Он промышлял видеосъемкой свадеб и был, так сказать, подкован. А, учитывая природную склонность к болтовне и актуальное состояние сознания в данный момент… в общем, Лысый взял бокал.

       Некоторое время он молчал, угождая поклонникам Станиславского. Как истинный артист, он оглядывал зрительный зал, в коем я забыл упомянуть присутствие еще как минимум пяти женщин, две из которых были, судя по возрасту, подружками невесты. То есть, в общем-то, было для кого говорить. Ну, вот он и молчал. Я не выдержал и ткнул Лысого локтем.

       - Да, -  наконец сказал он, - по какому поводу мы здесь собрались, товарищи?

       Товарищи молчали. Картавый слог Лысого настраивал на революционный лад.

       - Вот именно, - продолжал Лысый, - по поводу брака! – он снова замолк, - а хорошую вещь ведь браком не назовут!…

       Лысый театрально покачал головой. Молчание, и до того незримо присутствующее в зале, сгустилось и стало почти осязаемым.

       - Но Руслан и Фатима опровергают этот тезис! – звучно сказал Лысый и поднял указательный палец руки, не занятой бокалом, - в наше непростое время, - продолжал он, - они как истинные герои своего народа рискнули создать ячейку общества, слив воедино свои сердца!

       …он говорил и говорил. Вспомнил и родителей, и президента. Краешком затронул вопросы здоровья и демографии, и закончил, желая всем мирного неба над головой. Я расслабился – Андрюха справился с задачей. Один из мужчин встал.

       - Борзо начал, - сказал он, - но закончил хорошо.

       По рядам пошел небольшой гул. Для порядка мы еще какое-то время постояли здесь – в этом ритуальном загоне для невесты. Затем Ахмед повел нас за основной стол, то есть – в мужскую половину.

       В мужской половине было шумно и многолюдно. Посреди большой комнаты стояла линия столов в форме буквы «П». Во главе стола сидел Магомедыч. Был он в свитере, ничем не напоминая жениха. При нашем появлении Магомедыч просиял. Он хотел было встать, но после первого встречного движения как-то осекся и сел обратно. Неподалеку от Магомедыча сидели Гена с Чубайсом. Вот кто был искренне рад нас видеть! Мы бросились в объятия друг друга. Наконец-то можно было расслабиться.

       На столе, откуда ни возьмись, появился поднос с дымящимися хычинами. Мы набросились на еду. Последовала череда тостов. Тосты были длинные, многотемные, высокопарные и утомительные. Во время тостов полагалось стоять, так что большую часть времени приходилось проводить на ногах. Даже как следует захмелеть не получалось, ибо организм между тостами уже успевал переработать весь входящий алкоголь. Сидели на скамейках, укрытых ковровыми дорожками, отчего вставать было особенно неудобно.

       - Молодцы, что приехали, - сказал Магомедыч на перекуре.

       - Обижаешь, Магомедыч, - ответил Миша, - как мы могли такое пропустить?!

       - А невесту видели? – как-то робко спросил Магомедыч.

       - Частично, - сказал я и осекся.

       - А как же? Конечно, видели, – сказал Миша.

       - Ну и как она? – спросил Магомедыч, - … Красивая?

       - Ну, конечно! – сказал Миша, - и где ты, старый хрыч, такую красавицу отхватил?

       Магомедыч просиял.

       - Спасибо, мужики, - сказал он, - не знаю, что бы без вас тут делал.

       Застолье продолжалось. Очень скоро потеряли Лысого. После недолгих поисков нашли его в соседнем пустом помещении, в середине которого стоял старый советский офисный полулакированный стул, на котором Лысый мирно спал. На первый взгляд уснуть на этом стуле было акробатической задачей. Нужно было поймать непростой баланс, уравновесив свое тело вокруг хрупких чресел почти рассохшегося предмета мебели. Лысый, однако, как-то справился с этим упражнением, обвив спинку стула правой рукой, сам при этом расположившись в противовес, подтянув правую ногу под себя и удерживая левой драгоценное заземление.

       Пришло время уточнить место ночлега. К общему удивлению, хозяева позаботились об этом заранее. Не знаю, что такого рассказал Магомедыч своим родственникам, но ради нашего удобства на время свадьбы из соседнего дома выселили соседей. Нам предоставили весь второй этаж, в котором было пять комнат – по одной на каждого. Я не бывал в президентских люксах, но мне эти апартаменты показались не меньше, чем таковыми. Лысого сгрузили в одной из комнат, после чего пошли продолжать.

       Стол с яствами требует особого внимания. Первое, что бросалось в глаза – это простота, полная невзыскательность экстерьера. Если на что и расходовались средства на этой кавказской свадьбе, так это не на украшение стола. Блюд на нем хватало ровно настолько, чтобы основательно накормить голодного гостя, потом накормить его еще и еще – до тех пор, пока тот не свалится замертво. Было много вкусного хлеба и его производных с мясом: беляши, хычины, чебуреки, да что там – обычные пирожки я мясом – все это было представлено в изобилии, достойном скорее рынка, нежели свадьбы. Кроме них на столе было много вареной говядины, жареной баранины, ну и, конечно же, овощей с зеленью. Фрукты тоже были, но меньше и реже. Вся еда, попадавшая на стол, немедленно уничтожалась гостями с хорошо подготовленными желудками.

       Я сдался после третьего хычина. Нет, я конечно же, надкусил четвертый – благо он был горяч и вкусен до безумия. Но съесть его я уже не смог и стыдливо поглядывал на него, расписываясь в своем бессилии перед лицом прожорливых карачаевцев.

       Салатов на столе не предполагалось – для них не было ни посуды ни запроса со стороны гостей. При этом все вкушали яства в едином порыве – слаженно, смачно, дисциплинированно.

       Кстати о дисциплине. Дисциплине за столом могла бы позавидовать даже армейская рота. Никто не суетился, не сновал, не болтал лишнего. Все разговаривали вполголоса, а перемещались только по делу. Тосты произносились только по указанию тамады, причем, никто не отказывался от тостов, не говорил, что он не знает, что сказать, не нес чепуху. Было заметно, что к тостам готовились. То есть, готовили стартовую часть тоста. А дальше – насколько у кого хватит фантазии. 

       Я поднялся, чтобы выйти в туалет, но сидевший рядом парень мягко опустил меня за плечо на место.

       - Ты у Хызыра отпросился? – спросил у меня он.

       - В смысле? – не понял я.

       - В смысле без разрешения тамады выходить нельзя, - сказал он.
Я был готов ко многому, но такого все ж таки не ожидал.

       - А если не отпустит? – на всякий случай спросил я.

       - Значит – посидишь, - спокойно сказал парень.
Ахмед носился вдоль и поперек застолья горным соколом, успевая сделать то, на что обычно требуется целый штат официантов. Он приносил охапки водочных бутылок, ловко расставляя их по столу. Он же заносил и подносы с едой. Женщинам в мужской зал заходить не полагалось, поэтому всю, так сказать, женскую работу за столом выполнял Ахмед. Причем, он нисколько не стеснялся своих обязанностей, напротив – был горд своей миссией. Как я узнал, шапА – это помощник тамады – очень уважаемая должность. Что-то вроде юнги на корабле – молодой, но уже как взрослый. Ему было не больше двадцати, и он был, наверное, самым юным участником застолья. То есть, участником в полном смысле его назвать было нельзя – он не пил спиртного и неугомонно сновал туда-сюда.

       Водка, приносимая Ахмедом, подчас вызывала удивление. Наполовину это были бутылки старой советской водки – Пшеничная, Московская, какая-то еще – в обычных евробутылках и в бутылках с длинным горлышком. Евробутылки были закрыты крышкой-бескозыркой, под которой имелась забытая нынче прозрачная пленочка – знак качества советской водки, символ ее аутентичной неподдельности. Признаться, водка была невысокого качества. В годы, когда ее заботливо заготавливали, это была действительная ценность, но в отличие от ценителя времен застоя я чувствовал в этой водке лишь плохо очищенный этанол.

       Но все равно я проникся уважением к небогатым родителям Магомедыча, которые имели такие дальновидные накопления и сбережения, сделанные в сложное время и только во имя будущей женитьбы своих сыновей.

       … Веселье продолжалось недолго. Чуть за полночь вечеринка стала затухать, да и у нас силы были на исходе.

       Проснулись поздно. В апартаментах стоял устойчивый запах перегара. Из комнаты Лысого вышел Магомедыч.

       - Магомедыч выбрал Лысого! - прокричал Чубайс откуда-то.

       - Магомедыч, а как же невеста? Первая брачная ночь? – спросил Миша.

       - Нет, не положено, - грустно сказал Магомедыч. За ним вышел припухший Лысый.

       - А че было-то? Расскажите, - сказал он.

       - Как че? – сказал Миша, - ты нажрался… Все.
Лысый не смутился.

       - На завтрак пойдем? – спросил он.

       Мы вышли. Стояла чудная ноябрьская погода. Воздух был свеж, как он бывает свеж только в горах. Он был почти осязаем и вкусен, хоть и отдавал легкими нотками навозных ароматов.

      Я с восхищением обнаружил вокруг горы. То есть, как горы? Предгорья. Аул окружали высокие плоские холмы со скалистыми аккуратно вычерченными краями.
 
      Словно невидимый зодчий древности поработал здесь своим великанским инструментом, желая передать потомкам какое-то послание.
Мы завороженно рассматривали пейзажи. Горы всегда впечатляют. Ну, или не впечатляют, это индивидуально. Во мне они всегда пробуждают необъяснимый трепет. Величие природы мистично и почти религиозно. Наверное, не зря в горах часто строят монастыри.

      - Магомедыч, какой план вообще? В Домбай поедем? – спросил Чубайс.

      - Нет, ты что, еще много обычаев впереди. Второй день только, - ответил тот.

      - А сколько всего дней по графику? – спросил я.

       - Как обычно, до воскресенья, - сказал Магомедыч.
  Мы пошли в зал торжеств. При свете дня свадьба выглядела еще менее торжественно. Я стал искать глазами женщин – где-то же они должны были быть? Но их не было. То есть, вообще. Может быть, прятались в доме, спрашивать было как-то неловко.

       Вдруг прямо под домом – в цокольном этаже я обнаружил окошко, из которого густо валил то ли дым, то ли пар. Я заглянул в него. Там творилась еда. Это и было то место, откуда она появлялась! Внутри небольшой кухоньки трудились пять женщин разного возраста. Все они были в длинных юбках и платках. Они лепили, варили и жарили одновременно.

       - Хычинная фабрика, - сказал мне через плечо Миша.
В этот момент дверь кухни распахнулась, и вместе с клубами пара оттуда вышла женщина средних лет, неся перед собой поднос с дымящимися чебуреко-хычинами. Она поставила поднос на стоявшую здесь же табуретку и ушла обратно. Тут же, откуда ни возьмись, подскочил вездесущий Ахмед, схватил поднос и умчался вверх по лестнице.

       - А вы что стоите? – спросил он нас на ходу, - вам особое приглашение нужно? Заходите, старшие все уже там.

       Внутри было много незнакомых карачаевцев, среди которых, впрочем, я стал уже кое-кого узнавать. Тот мужчина у окна – крепкий такой, в костюме – дядя Магомедыча. Он здесь в администрации кем-то работает или что-то решает, в общем – уважаемый человек. А вон тот – в красном свитере – у него в Домбае то ли кафешка, то ли канадка. В общем – уважаемый человек. А этот рядом – молодой – он из Ставрополя, учится в медакадемии, он сын Хасанби (того самого). Молодой еще, но в принципе вполне уважаемый человек. Самого Хасанби не было, он срочно уехал по делам в Карачаевск.

       В общем, веселье началось. Сегодняшнее веселье от вчерашнего отличалось лишь тем, что было светло. Иногда Хызыр отпускал нас покурить и подышать свежим воздухом, остальное время мы вполне дисциплинированно и с уважением слушали тосты. Нам тостов не доставалось – и слава Богу – было бы верхом легкомыслия сказать здесь что-то вроде «за Магомедыча!». А другие тосты мне в голову не приходили.

       Началось соблюдение традиций. Состояло оно главным образом в словесно-питейных хитросплетениях. Один из ритуалов заключался в том, что тостующему нужно было взять в руки какую-то особенную баранью кость и сказать что-то про родителей. Очень уважаемый почетный гость лет пятидесяти взял эту кость и принялся говорить на карачаевском. Тост занял минут сорок. Это был царь-тост, мы по достоинству оценили его. Я прослезился от зевоты, Миша завел кулуарную беседу с соседом. Сосед (двоюродный брат Магомедыча) неловко моргал, бросая робкие взгляды в сторону Хызыра. Последний смотрел на них как преподаватель истории КПСС на лекции об апрельских тезисах.

       Во время тоста один из мужчин подошел к нам и стал переводить слова говорящего на русский. Это придало нам ответственности. Я перестал зевать, Миша замолчал.  Все мы приняли подобострастные выражения. Тост начинался с  древности, затрагивал несколько мифологических историй и плавно перетекал к нашим дням, нанизывая на себя все, что ему встречалось на пути. Одни раз тостующий бросил взгляд в мою сторону, и я сразу выпрямился, испугавшись, что буду тоже каким-то способом задействован в тосте.

       Примерно через час потеряли Чубайса. Как он улизнул – никто не видел. Просто после очередного перекура Гена вдруг указал на пустое место возле себя и пожал плечами.

       - Щас придет, - сказал Миша Хызыру, наморщившему лоб вопросом.
Но Чубайс не пришел. Словно Мцыри, он покинул древнюю обитель и устремился в неведомое. Но шутки шутками, а искать его было нужно все ж не дома. Чай поди – у них, у… джигитов. Сначала решили подождать. Но после того, как Чубайс не появился и через час, и через полтора часа – стали переживать. Посоветовались со старшими и стали собирать экспедицию.

       Решили выдвигаться двумя экипажами. В каждый экипаж для навигации посадили по местному жителю (местных выделил Хызыр) и проложили маршрут. Но только мы уселись по машинам, как из-за угла выскочила знакомая «восьмерка». За рулем сидел полупьяный Чубайс, а вся машина его была битком набита карачаевской молодежью.

       Чубайс остановился возле нас, вальяжно вышел из машины и достал из багажника ящик пива. Карачаевцы высыпали вслед за ним, вокруг стало совсем черно.

       - Заблудился, - сказал Чубайс, - вот, ребята помогли, дорогу показали, - местная молодежь добродушно скалилась.

       - Ты не Чубайс, - сказал Миша, - ты какой-то неуловимый Джо!

       - Пивко местное неплохое, я пару бутылочек отведал, так сказать, - сказал Чубайс, - кстати, а куда это вы все собрались?

       - Ловить одного умника, - сказал Лысый, - который уехал куда-то два часа назад и пропал.

       - Меня что ли? – развязно сказал Чубайс, - да мы с Азаматиком и Саламчиком на речке стояли, пивко попивали. Красота!

       Азаматик с Саламчиком тут же обозначились и взяли из ящика по бутылке пива. Они на глазах разрушали миф о непьющих мусульманах.

       Пришел наш Ахмед, сказал, что раз все нашлись, то срочно за стол. У Хызыра какое-то важное объявление.

       Чубайс вел себя нагло. Он нисколько не чувствовал себя виноватым, напротив – смотрел на нас свысока, словно вернувшийся из экспедиции Миклухо-Маклай.

       - Ребята, - сказал Хызыр, когда мы появились, - сегодня важный день – приезжают родственники невесты. По обычаю от друзей жениха нужен один человек, который будет пить на спор с родственником невесты.

       - А каков, так сказать, предмет спора? – спросил Лысый.

       - Предмет у карачаевца один – это его честь! – сказал Хызыр и взялся за то место на поясе, где в фильмах всегда висит кинжал.

       - А, ну тогда все понятно, - сказал Миша, - Чубайсик, придется тебе защищать честь нации.

       - Какой нации? - спросил глупый Чубайс.

       - Нашей, Шевзуховской, - уклончиво ответил Миша.

       Чубайс немного поерепенился, но идея ему даже скорее понравилась, чем нет. Он быстро вошел в роль и стал ходить по рядам гоголем, поигрывая пустой рюмкой и заводя то с тем то с другим гостем приятные поверхностные беседы, грозящие перейти в крепкую дружбу.
 
       День перевалил за экватор, солнце нарисовало на стенах оранжевые полосы, а гостей все не было.

       - Может, нальете уже? – спрашивал раздраженный Чубайс, - а то, может, они вообще сегодня не приедут.

       - Ты нас хочешь опозорить? – возмущался ответственный Миша, - напьешься еще.

       Чубайс был на трезвой диете. Прямо с объявления Хызыра мы, посовещавшись, решили беречь его и больше не позволяли даже пригубить. Он возмущался, грозился уйти к Азаматику с Саламчиком, но Миша был непреклонен. Поскольку Чубайсу запрещалось даже пиво, к нему приставили Гену, который стал ходить с ним курить, дабы Чубайс «не нашалил».

      Тосты были такими же длинными, и оставшейся части неверных гостей подчас не хватало алкогольного задора, чтобы их выслушивать. Мы были отвратительно трезвы. Не было еще спасительных телефонов, в которые любой человек нынче ныряет в подобных ситуациях, сразу же покидая сознанием место своего заточения. Нет, мы были полностью погружены в суть момента. Души наши не были развращены возможностями, мы еще не утратили дара сосредоточенности. Потому погружались в происходящее без остатка. Лысый к вечеру пятницы даже начал говорить с акцентом.
Наконец, часов в пять пополудни к воротам подъехал огромный автобус. Из него стали выходить люди. Мусульмане зашевелились, Хызыр стал раздавать отрывистые команды на карачаевском, все мужчины тут же поднялись и направились к выходу.

       - Нам тоже выходить? – спросил я.

       - Вам? Нет, вы можете остаться, - ответил Хызыр.
Впервые мы остались в помещении без надзирателя. Было такое ощущение, словно классного руководителя срочно вызвали к завучу.

       - Давайте, гяуры, быстренько выпьем, пока благоверные заняты, - сказал скороговоркой Миша.

       Мы, словно ячейка революционеров, собрались в центре стола и схватили первые попавшиеся рюмки.

       - Гип-гип-ура! – сказал Лысый и поднял полную рюмку водки.
Мы выпили.

       - Давай, Гена, быстренько наливай, - скомандовал Миша голосом тамады.
Гена налил. Мы выпили.

       - Без тоста? – спросил трезвый Чубайс, стоявший у окна и брезгливо отвернулся.

       Мы выпили по второй. Потом по третьей. После пятой рюмки стало приходить ощущение свадьбы.

       - Ну все, по контрольной и по местам, а то я смотрю – они обратно собираются, - сказал Миша.

       Контрольную выпили не чокаясь. Она была седьмая, кажется. В общем, нам стало хорошо.

      - Серый, а где твой оппонент? – спросил Чубайса Лысый, вальяжно развалившись на стуле, - где этот наивный карачаевский юноша?

      - Я сейчас вот расскажу Хызыру, чем вы тут занимались, - сказал Чубайс.

      - Тогда иди обрезание делай, - сказал Миша. Команда дружно заржала.
   
      К моменту возвращения свадьбы мы были преисполнены чувства выполненного долга. Я блаженно вкушал остывший чебурек, Лысый рвал зубами кусок мяса, Чубайс все страдал у окна.
 
      Зашло не меньше двадцати новых гостей, и свадьба продолжилась с новым накалом. Но теперь у нас была идея. Да и настроение поднялось, что уж там говорить. И мы, словно партизаны в предвкушении важной диверсии, согласованной со Ставкой, затаились на западном берегу.

       У нас было все для подвига: героический Чубайс рвался в бой, движимый, впрочем, не столько ненавистью к врагу, сколько любовью к зеленому змию. Его мастерство не подлежало сомнению – он демонстрировал его регулярно при каждом удобном случае, всегда повергая собутыльника в алкогольную кому той или иной глубины.

       Где же жертва, думал я? Может быть тот, молодой со щетиной? Нет, молод еще, слабоват. Вряд ли осмелится. Хотя по Чубайсу тоже не скажешь… А вот этот, посмотрите, в жилетке – ходит как красавица на смотринах, важный – что гусь. Ничего, мы тебе сейчас устроим рождественский сочельник…
От приятных размышлений меня отвлек Лысый.

       - Смотри, кажется ведут, - сказал он.

       Напротив Чубайса уселся грузный мужчина лет пятидесяти с усиками и большим животом.

       - Магомед, - он протянул руку.

       - Сергей, - пожал ее Чубайс.

       Со стороны их противостояние выглядело схваткой Давида и Голиафа.

       - А теперь, - послышался звучный голос тамады, - слово скажет Магомед Магомедыч – дядя невесты.

       Магомед встал, окинул взором зал, поклонился старшим – отцу Магомедыча и еще двум пожилым мужчинам, и начал говорить. Из его слов выяснилось, что он знает нашего Магомедыча давно, еще студентом. Магомед Магомедыч тоже оказался врачом, только не хирургом, как наш Магомедыч, а урологом. Потому был тоже очень уважаемым человеком. И это он настоял, чтобы Фатиму – его племянницу – отдали учиться в нашу медакадемию и он же уговорил ее заняться гинекологией. Магомед пожелал жениху с невестой пятерых детей и достаточно сил, чтобы их вырастить.

       - О деньгах не беспокойтесь, - говорил он, - деньги приходят и уходят. Приходя, они зажигают страсти избытка, а уходя – разжигают страдания недостатка. Думайте друг о друге, думайте о вашем роде, о ваших родных и близких. Думайте о своем народе, который стоит за вашими спинами, и пусть любовь будет всегда с вами – и в минуты благоденствия и в… другие минуты…

       Он говорил долго и красиво. Ну, вот где они учатся так говорить? А ведь это же не какое-то публичное выступление, это так – обычный тост на свадьбе. Но тосты эти, повторяясь лишь по содержанию, каждый раз бывают облачены в неповторимую индивидуальную форму. Вроде и слова те же, ан, нет – все выходит не так, как на наших свадьбах. Здесь неизмеримо больше искренности, которая, кажется, идет из самих глубин древности, проистекая не из людей, говорящих эти словесные конструкции, а как бы через этих людей, посредством их.
Я проникся теплотой к говорящему, и уже совсем не хотелось видеть его пьяной жертвой Чубайса. Но выпили.

       - А теперь тост со стороны друзей жениха. Давай, Сергей, - сказал Хызыр Чубайсу.

       Чубайс нисколько не стушевался, благо заканчивался уже второй день свадьбы и опыта было предостаточно. Он толкнул в принципе неплохой тост. Тосту не хватало блеска, но это приходит с годами тренировки. Выпили.
Свет в моих глазах начал понемногу тускнеть. Вечер был в самом разгаре, но силы мои были на исходе. Немного погодя, я ушел в номера и отключился. Но поспать в этот вечер мне было не суждено.
 
       Около часа ночи в дом ввалилась пьяная толпа, во главе которой шествовал Чубайс на двуколке из носильщиков. Гена с Ахмедом несли его, тот брыкался, порывался идти самостоятельно, два раза падал.

       - Мага – вот такой мужик! – сказал мне Чубайс, подняв вверх большой палец - брат мой!

       Он бросился мне на шею, навалившись всем своим рыхлым телом. Чубайс шептал мне что-то слюнявое, лез целоваться. Мне стало жаль, что я протрезвел.
Ахмед с Геной затеяли политический спор. Там было что-то о войне и об узбеках. Миша с Лысым пели что-то из русских народных. Наш Магомедыч подпевал им приличным тенором. Собаки из соседних дворов истово подвывали.

       - Так кто кого перепил-то? – спросил я.

       - Как кто? – спросил Лысый, бросив петь.

       - Как кого? – спросил Чубайс.

       - Вот именно, - сказал я.

       - Понимаешь, Ромыч, - снова завел Чубайс, - Мага – вот такой мужик!..

       - Что ж ты с ним сделал? – спросил Лысый, - и главное – за что? – продолжил он.

       -  Я дал ему шанс! – гордо сказал Чубайс, подняв вверх указательный палец.

       - А он? – спросил я.

       - А он… - Чубайс повернулся ко мне, - … он вот такой мужик, Мага! Брат мой!
 
       Спать легли поздно. Чубайс упрашивал Магомедыча пойти, как он выразился «К бабам». Магомедыч умолял его никуда не ходить. Лысый с Геной боролись на руках, причем субтильный Лысый побеждал.

       Проснулись ближе к обеду. Вчерашний день порядком измотал всех, особенно Чубайса. Говорили, он всю ночь блевал, что неудивительно при столь ответственной миссии. Из комнаты он вышел опухший – круглый, как Леонов. Остальным тоже досталось, потому решили больше не пить.

       В пировальной ничего не изменилось. В общем, чтобы скоротать время, выпили. Хызыр упрямо не отпускал нас в горы. Мне даже кажется, он делал это вообще без какого-то смысла, просто из удовольствия.

       - Сейчас еще пару обычаев – и поедете, - говорил он.

       Но обычаи не заканчивались, они были беспощадны и непостижимы как русский бунт. Потому суббота прошла незамеченной.

       В воскресенье я проснулся больным стариком. Мой желудок не работал, в голове штормило молниями и порывами ветра с дождем. В общем, я не выдержал, оказался слабаком. Друзья мои не были столь истощены, но тоже порядком подустали. Я был в гастроэнтерологическом нокауте: пил минералку и сидел со скорбным лицом. К счастью начались танцы.

       Начались они с самого утра, то есть к моменту, когда мы соизволили посетить танцпол, там уже была толпа. Это было то самое помещение, где уснул Лысый в первый день. И на том же самом стуле стоял кассетный магнитофон с реверсом. Из его динамиков лились незамысловатые гармошчатые звуки лезгинки. Народ танцевал.

       Прежде всего следует отметить, что лезгинка эта никоим образом не была похожа на ту пошлость, что называют лезгинками на русских свадьбах. Здесь не было пьяных людей, но все были веселы – настроение было приподнятое. Как будто все ждали этого воскресенья (на самом деле – так оно и было). Действительно, состоялась, наконец, долгожданная встреча мужчин и женщин.

       Я подозреваю, что они и до воскресенья имели наглость встречаться между собой, но тогда это были отрывочные встречи, я бы даже сказал – скорее тайные свидания. Сейчас же можно было смотреть на женщин вполне официально и безо всякого лимита.

       Русских женщин, естественно, не было. Карачаевки были одеты в национальные платья, впрочем, не в такие, в какие одеваются ансамбли национальных танцев. Это были обычные платья с восточным орнаментом. Головных уборов не было, но длинные волосы женщин были заплетены в косы или прихвачены каким-то иным способом.

       Сначала на танцпол выходили мужчины. То есть, это был или один мужчина, или двое, но не больше. Мужчины танцевали с чувством, агрессивно размахивая руками в такт музыке и притопывая в такт ей же. Причем, топот был таков, что от каждого удара из щелей между старыми досками пола поднимались струйки пыли.

       - А-арс!!! - кричали мужчины при каждом ударе ногой.

       Танец был агрессивный, воинственный, рваные движения наполняли собой пространство. Это была не совсем та лезгинка, что выставляется напоказ в отечественном кино и телевидении. Это был дикий танец, демонстрирующий силу и страсть. Выражения лиц танцующих были таковы, что они могли принадлежать и танцору и воину.

       Лезгинку так или иначе умели танцевать все мужчины. Они кружили по залу друг напротив друга, с каждой минутой все больше распаляясь от звуков музыки. Это была музыка их предков, духи которых витали здесь же – среди этих стен или среди этих гор или возле этой бурной шумящей речки. Не так сильно изменился быт карачаевца за последнюю тысячу лет, разве что вся эта аппаратура… Да и квартирный вопрос их особенно не испортил, кстати.

       Танцоры сменяли друг друга, позволяя каждому поучаствовать в пиршестве души. Все они улыбались, счастье струилось сквозь них, направляемое волнами музыки. В танце не было места стеснению – каждый танцевал,  как мог. В танце участвовали даже дети, чему взрослые были особенно рады.

       И мне стало грустно за свой народ. Да и есть ли у меня народ? Мои родители не танцевали национальных танцев, я видел эти танцы лишь по телевизору или в ДК. А русские национальные песни просыпаются в русской душе только под приличным градусом, да и то большей частью в глубинке. Все эти танцы и песни с детства вызывают у меня то ли стыд то ли жалость, но уж точно никакой гордости.
Мой народ утратил связь со своей историей. Лишь в минуты большой скорби или войны мы вспоминаем, что мы – русские. Что у нас тоже есть традиции, что у нас есть корни и есть история. Не та история, которую переписывают политики – каждый на свой лад в угоду моменту, а настоящая история – та, что передается из поколения в поколение традициями, устоями и ритуалами. Может быть, это удел любой крупной нации, которая, растворяя внутри себя множество культур, и сама растворяется в этих культурах, постепенно теряя себя.

       Как гордыня может погубить отдельного человека, так и национальная гордыня может стереть (и стирает) с лица земли целые цивилизации…

       … танцы продолжались. На площадке появились женщины. Женщина в кавказском танце – это объект, который придает танцу смысл. Движения женщин в танце просты и незамысловаты. Может быть, причиной тому патриархальность, но в кавказском танце женщина лишь оттеняет мастерство мужчины, не представляя своим танцем какого-то отдельного особенного интереса. Женщины передвигались плавно, столь же плавно взмахивая руками. Но при их появлении активизировались мужчины. А когда на танцевальной площадке появлялось две пары, то устраивалось своего рода театральное действо: каждый партнер выбирал себе пару для танца, и эта пара была ему верна в этой конкретной мизансцене.

       Апогеем сюжета было следующее: мужчина из одной пары как бы преграждал женщине из другой пары дорогу к «своему» мужчине. Второй мужчина проделывал то же самое с другой женщиной – партнершей первого. И задачей каждой из женщин было «прорваться» в танце к своему мужчине. При этом партнеры сближались, и танец наполнялся эротическим содержанием, если таковое вообще можно представить в лезгинке. Танцоры двигались взад и вперед, кружились вокруг себя, мужчины проделывали это лихо, бравируя и крича, женщины же – скромно и целомудренно. Смотреть на это можно было часами. Чем я, в принципе, и занимался. Танцоры сменяли друг друга, каждый хотел показать свою удаль. Были здесь и признанные в местных кругах мастера танца.
 
       - Смотри, вон Джамбулат, который танцует на руках, - сказал мне стоявший рядом Ахмед.

       - Что, сейчас будет танцевать на руках? – спросил я.

       - Да нет, тут места нет. В прошлом году в Карачаевске на свадьбе он встал на руки и танцевал на руках полчаса, - сказал Ахмед.

       Я улыбнулся. Приврать они мастера, конечно. Но, глядя на Джамбулата, я подумал: «А почему нет?»

       Танцы длились несколько часов – до обеда. Это было финальное действо свадьбы. Вот, наконец-то, на танцполе и встретились жених с невестой, причем, оба они вновь вырядились в свадебные наряды. Магомедыч был статен и красив в костюме. Квадратным лицом и ладной фигурой он напоминал молодого Жерара Депардье. Фатима и вправду оказалось очень симпатичной и милой девушкой. Несмотря на все мои предрассудки, не покривлю душой, если скажу, что они составляли хорошую пару. Старушки в платках качали головами и хлопали в ладоши, умиляясь происходящему. Мужчины подбадривали Магомедыча гиканьем и свистом.
Хызыр наконец-то отпустил нас. Но теперь уезжать не хотелось, все мы немного прикипели душой к этой свадьбе, как иногда случается у молодых людей, еще не избитых жизненным опытом.

       Но всему приходит конец, и после долгих прощаний с обещаниями вернуться мы отчалили. Конечно же, поехали в горы. Домбай был величественен, как всегда. Старые советские канадки поднимали нас на высоту богов. О нас и здесь позаботились – нам с собой дали проводника, который каждый раз что-то шептал канадчикам, и те усаживали нас бесплатно и даже с каким-то неподдельным энтузиазмом.

       Правда, Абдул (так звали проводника) почему-то решил ехать наверх вместе с нами, усевшись на двукресельную канадку третьим. Он сделал это так быстро и ловко, что никто даже не успел ничего возразить. Как лакей в прежние времена заскакивал на заколки кареты, так и Абдул уцепился за шток, держащий кресла и уселся прямо между кресел немного сверху и позади Чубайса с Геной.
Я, конечно же, был признателен Абдулу за все, но всю дорогу почему-то хотел, чтобы он свалился.

       На высоте думалось о приятном. Горы вокруг были красивы лермонтовской красотой. Как-то в детстве я с удивлением узнал, что горы, оказывается, нравятся не всем. Я сразу поделил мир пополам – на две неравные части. Причем, несмотря на все усилия Нельсона Манделы и Мартина Лютера Кинга, вторую часть по-прежнему считаю недалекой.

       Друзья заказали мясо яка, я был зол на них за то, что не мог ничего есть. Впрочем, зная карачаевцев, могу предположить, что этот як не так давно жевал траву в местном дворе и истово мычал.

       Домой приехали поздно, Миша с Лысым получили приличных пилюлей от своих плачущих жен, обзвонивших, как и положено, все отхожие места (ну, вы поняли), и уже больше не знающих, куда звонить.

       Жизнь потекла своим обычным чередом. Свадьба эта оставила в моем сердце приличный отпечаток – такой, что и по прошествии стольких лет отзывается многими деталями. Но вот спросите меня – помню ли я что-нибудь еще за тот год? Я, скорее всего, не отвечу. Странно. Жизнь состоит из тумана прошлого, который бывает развеян только по-настоящему впечатляющими событиями. А то время, что не помнишь – оно было? Может быть, не было его, может это все сон, наваждение? Почему мы вынуждены кружиться в круговороте бессмысленных занятий, о который никогда больше не вспомним?

       Года три назад я встретил Магомедыча в каком-то банке.

       - А у меня четверо детей, - сказал он мне, кажется, даже немного стесняясь.

       - Вот ты молодец, Магомедыч! – искренне сказал я, - я вот с одним с трудом. Как работа? На пенсию не собираешься?

       - Нет, ты что? Столько детей…

       Поговорили недолго. Да и о чем? Я ведь после той свадьбы видел его хорошо если раза три. Да и остальные участники давно уже пропали с моего горизонта.
Как облака на небе, мы сходимся и расходимся, создавая неповторимые узоры жизни. И некоторые из узоров помним все оставшееся время, иногда с теплотой окунаясь в эти воспоминания.