Запоздавшее

                Безмерный долг не оплатил-
                Печален…
                А лишь колени преклонил
                Пред Богом, Матерью и Сыном.               
                И пред тобой мои слова,
                Те покаянные слова
                Прощенья просят у тебя.


Харьков. Вокзал. 31 октября 1962 года. Вечер. В одном из помещений зала ожиданий зашла женщина с парнем. Это были мама и сын. Парень с чемоданом устроился в углу у окна. Женщина взяла небольшую сумочку, что-то сказала сыну и ушла за билетами. Лица и у мамы и у сына встревожены. Не успела женщина покинуть помещение, как к скамье,  напротив, в метрах в пяти от парня, подошел мужчина с девочкой, видно, отец с дочерью. Парень взглянул на них. Заметил, что отец девочки молод, ему, наверное, нет еще и сорока. (Его маме 45 лет. Вспомнил о подарке, который он сделал). Девочке было лет 15, где-то 9-10 класс. Она была в светлом коротком красивом пальто, без головного убора. Он заметил, что и девочка тоже смотрела на него. Было неловко,  и он отвернулся. Посмотрел в окно. Ровно месяц назад он приехал в Харьков на консультацию, думал на день-два. Дело в том, что в июле появились проблемы со здоровьем. Казалось, ничего серьезного, хотя…
            Месяц прозанимался на 4 курсе техникума и вот уже месяц в Харькове. Два лечебных института. За месяц ситуация резко осложнилась. Теперь они едут в Москву. Он погрузился в свои тревожные неясные мысли. Да и институт, куда они направлялись, не предвещал ничего хорошего. Все эти мысли пронеслись за какие-то минуты. Казалось, он забыл о девочке. Вдруг что-то заставило его повернуться. Движение рядом. Перед ним стояла эта девочка. Она смотрела на него в упор. Спросила:
- Можно присесть?
И тогда, и спустя годы, он не мог вспомнить поздоровались они или нет. Да, это было и не так важно. Она помолчала немного, неотрывно глядя на него, и вдруг произнесла:
-Что с тобой? Объясни, пожалуйста.
На ее лице не было улыбки, была тревога, смущение и боль (как он понял – за него).
В ее вопросе не было праздного любопытства, мол, узнать, что тревожит и приободрить – держись, парень! Тут было другое. Не жалость, а, пожалуй, сострадание и тревога за него. Она почувствовала какую-то беду, нависшую над ним. Разумеется, она никогда бы не позволила себе первой подойти к парню. Здесь было другое: ее доброе сердце, да и парень был приятной внешности, опрятен, но очень грустный взгляд, печальный. И ощущение беды, нависшей над парнем и его мамой, заставило ее подойти к нему. Она улыбнулась ему и опять повторила:
- Что с тобой?
И добавила:
- Меня зовут Людой.
И он вдруг, не понимая, зачем и почему в подробностях рассказал все, что с ним случилось. Она внимательно слушала, задавала вопросы, что-то уточняя. Когда вернулась его мама и ее отец, она узнала, когда отправляется поезд парня. Обрадовалась, что он уезжает раньше и сказала:
- Я смогу вас проводить. Наш поезд позднее.
До отправления поезда было часа четыре,  и она предложила выйти на улицу. Они стояли на ступеньках перед вокзалом, ходили по площади, говорили о своих городах, о съемке фильма, который снимался в ее городе, Первомайске. Они говорили обо всем, стараясь не касаться того, предстоящего, болезни. Ему стало так хорошо, тепло. В этот трудный момент эта девочка была рядом с ним. Ведь это был первый переломный момент в его жизни. Друзья были далеко. Он перестал им писать. Она была первая и единственная, которая здесь. Время незаметно прошло и настало время отправления поезда. Она твердо сказала:
- Запомни адрес: Николаевская область, город Первомайск, улица Заводская, дом 1. Люда. Красилюк Людмила Петровна. Напиши. Слышишь, сразу напиши.
Затем она провожала их к вагону. Мелкий моросящий дождь. Она опять напомнила ему, чтобы сразу написал. Ему казалось, что если бы была малейшая возможность, она поехала бы с ними.
Ночь он плохо спал. Плацкартный вагон, разговоры, он думал об этой девочке. Несмотря на тревогу, связанную с его здоровьем, он впервые почувствовал то, что было связано с присутствием в его жизни этой девочки.
В 10 часов утра они были уже в поликлинике. Пока мама решала вопросы, связанные с приемом, он устроился в кресле,  и легкая дремота охватила его. На какое-то мгновение он погрузился  в сон. И вдруг, будто перед собой он увидел лицо этой девочки. Это не для красного словца, это было правдой. Потом, позднее, он понял, что и она в это время тоже думала о нем.
Второго ноября его уже положили в больницу. И он в первый же вечер написал ей письмо. И вскоре пришел ее первый ответ, а следом, не дожидаясь его ответа, второй. Письма были прекрасными, в них столько было тепла. Откуда эта 15-летняя девочка могла находить столько теплых слов для парня, которому должно было через три месяца исполниться 17 лет. С конца ноября и до Нового Года у него не было возможности отвечать на ее письма. Позднее, вспоминая эти дни, он почему-то был уверен, что если бы он сообщил этой девочке, что ему предстоит,  и есть альтернатива, то она сделала бы все, чтобы предотвратить ту глупость, которую он совершил.
Затем, в январе – феврале письма приходили уже домой. Были причины, о которых она знала, догадывалась, что он не мог отвечать вовремя. Но сколько было радости, когда она отвечала на его письма. Она много писала о своей школьной жизни, о том, что она исполняла на концерте, о диалоге с преподавателем физики…
Однажды летом, после того, как он провел четыре месяца опять в больнице, в одном из писем она писала своей подруге, которая проезжала через его город: « Если бы я была на твоем месте». Что означало это? Может, она пришла бы к нему?
Некоторые обстоятельства мешали ему писать так, как писала ему эта девочка.
Однажды, (это было, где-то в начале августа) в выходной, он возвращался домой под вечер. Во дворе, улыбаясь, его встретила мама:
- А ты знаешь, Люда приехала.
Сердце радостно и тревожно забилось. Ему так хотелось, чтобы эта девочка была в его городе. Но домик… Их  маленький домик…
Он быстро побежал в дом, оббежал его, но Люды нигде не было. Вернулся на кухню. На столе лежал конверт. Быстро вскрыл его. Там была ее фотография. На него смотрело радостное лицо этой девочки. Он увидел ее такой, как тогда, во время полусна в поликлинике. Она просила его выслать свою фотографию, и вскоре он это сделал.
Затем сентябрь в больнице и почти четыре месяца в Москве. Он экспериментировал вместе с врачами. И в это время переписка прервалась. Почему? Как это случилось?
 Он и раньше ей отвечал не регулярно. Она все прощала ему. Особенно, она была рада одному из его писем, в котором он немного говорил о будущем.
Уже была весна 1964 года. Он вновь отправился в Харьков, в надежде что-то изменить.  Хотя было очевидно, что делать больше ничего не надо. Но, наверное, цель поездки была другой. Он поймет это позднее. В Харьков он приехал рано утром. В кресле всю ночь спал урывками и думал, думал об этой девочке. Как, почему прервалась переписка. Первая, единственная в то время, которая протянула ему руку. После мамы и бабушки это был самый близкий и родной ему человек. Неужели нужно было опять приехать в Харьков, чтобы понять это. Были старые друзья, появились новые, но Люда была одна, единственная, ему не хватало ее писем, в котором звучал ее голос.
Он стоял на ступеньках вокзала, затем вернулся, зашел в помещение, где они впервые встретились с Людой. Там было пусто. Он остановился у окна. Неужели ты думал найти ее здесь? И ему вдруг мучительно захотелось вспомнить – там, на перроне у вагона, когда Люда провожала его, дотронулась, коснулась ли его руки, провожая. Он никак не мог вспомнить этого. Может быть, она и коснулась, но в суете он мог и не заметить этого. Никогда еще не касались девичьи руки его рук.

                Не знал тепло он рук твоих,
                Но в каждом слове, в каждой строчке-
                Тепло и рук, и сердца, и души.

            Он твердо  решил, что сразу, в ближайшие дни, напишет ей. Она простит его. Ему стало легче. Он опять будет получать ее письма. Теперь он ее не потеряет.
            В один из майских дней он отправил письмо. Он не был уверен, что Люда ответит, но надеялся на ее доброе сердце, на то, что она простит его. Он считал дни, когда получит ответ. Ответит ли она сразу? Ему хотелось знать,  раздумывала она или нет. Но она ответила сразу. Боялся открывать, руки дрожали. Радость – письмо перед ним. Перечитал раз, другой. Казалось, все в порядке. Но что случилось? Что-то было не так. Ему было 18, 19-тый, а Людмиле 17, 18-тый. Но сейчас он вдруг почувствовал, что перед ним не девочка, а взрослая девушка. И ей не 17, а 19 лет, а ему не 18, а 13-14 лет. Он глупый, несмышленый мальчишка. И что никогда ему не получать больше тех писем, которые он получал в 1962-1963 годах. Она великодушно написала ему, надеясь на него. Она давала ему шанс, надежду измениться. Ты хотел получать такие же письма? А ты заслужил их?
            Он ходил вечером по парку, чувствовал себя опустошенным. Он понимал, что надо что-то делать, чтобы вернуть Люду. Она в этом или следующем году будет поступать в институт. Его друзья кто учится, кто работает, а он – 3 курса техникума, который не закончил. Ни аттестата, ни диплома. Два года по больницам. Надо кончать с этим. Неужели все это время потеряно, все эти пять лет? Он тогда еще не понимал. Да, он поймет это позднее, что это Бог  так болезненно для него, мальчишки, меняет его судьбу.  И эти пять лет не пропали даром. Он накапливал знания, которые пригодились ему затем и в основной работе, и в параллельной, которая тоже придет с помощью Бога.  Бог возвращал его к тому, что было предназначено ему судьбой изначально. И встречи в больнице, в Харькове, и особенно в Москве, - это были его университеты. В те годы он узнавал о том, что подтвердится позднее, в конце 80-х годов. 
Октябрь 1963-го. Каждый вечер после ужина, а бывало и днем, в свободное от процедур время, к нему в палату стучал пожилой мужчина, полковник медслужбы, мужчина лет 70-ти:
- Молодой человек, я вас жду.
И они прохаживались в парке или по многочисленным коридорам пансионата. Он спешил рассказать ему хотя бы немного из того, что он узнал. Через месяц он уйдет на операцию,  и они больше уже никогда не увидятся. А тот капитан-артиллерист, который рассказал ему о событиях 1953 года (арест Берии), и еще несколько человек рассказывали о событиях 1952-1953 годов (дело врачей). Ему трудно было поверить в это. Он не мог поверить, когда впервые услышал о событиях 1932-1933 годов. Было страшно поверить в это. Но позднее все это подтвердилось. Появились и друзья (например, К.Г.) Он каждую неделю пробирался к нему, только ему известными путями. После выписки несколько дней  провел у него. Там впервые он услышал стихи и песни Булата Окуджавы, песни Высоцкого, прослушал 13-ю симфонию Шостаковича. То ли его брат, то ли друг работал на радиостанции «Юность». Позднее, в 90-е годы, прочитав книгу воспоминаний Галины Вишневской, как проходила запись этой симфонии. До этого он знал только 7, 11, 12 симфонии. А стихи, которые легли в основу 13  симфонии (Бабий Яр) он знал с 1962 года. Эти стихи, вырезанные из газеты, лежали у него дома в сборнике Е. Евтушенко «Взмах руки». Тогда же он прочитал стихи И.Бродского.  Г.К. дал ему их и сказал:
- Прочитай, но никому не показывай.
Позднее он поймет, что эти годы не были потеряны для него. Он не знал еще тогда, что впереди еще ой, какие трудные времена. И Бог не хотел, чтобы он потерял Люду. Он подарил ее тебе. Ты хотел, чтобы она была рядом? В твоем городе?
Письма…
Как это было сложно для тебя… Понимаю? Понимаю! Но ведь ты мог ее пригласить. Ты испугался, когда мама пошутила, что Люда приехала. Ты думал: домик, маленький домик. Где? Куда? А ей не нужен был твой домик. Она бы уговорила родителей и приехала бы к тебе, чтобы помочь, побыть рядом с тобой. Она понимала, что тебе плохо. А домик, когда перейдет  в чужие руки, будет  сниться тебе, а если бы Люда побывала в нем и она бы наполнила его собой. Она помогла бы тебе предотвратить многое в твоей жизни. Ты не позвал ее. Ты струсил, испугался. Он поймет это позднее. Конечно, думал он: у этой девушки не может не быть парня, которому она нравится. Какая-то затаенная ревность, где-то глубоко-глубоко. Он понимал, что виноват сам. Ему надо что-то менять. Кончать с больницами. Какая-то обида на себя, на то, что с ним произошло. Обида не на Люду, а на то, что писем больше от нее не будет. Как-то все это преломлялось. Ему было больно, он не понимал, что с ним происходит. Надо было подождать несколько дней, осмыслить то, что с ним происходило, но он почему-то спешил сделать больно себе и обидеть  Люду. Он начал писать какие-то нелепые строчки, в чем-то обвинял Люду, как ему потом казалось. Кто-то как будто говорил ему – не делай, не пиши.  Так иногда бывает, мы можем обидеть самого дорогого, родного нам человека. Странно, но уже через год он не мог вспомнить конкретно, что он писал. А тогда он спешил отправить письмо. Последующие два дня старался не думать о письме. Только к вечеру второго дня пришло осознание того, что он сделал. Если в 1963 году он прервал переписку, а сейчас, когда она вновь протянула ему руку поддержки,  отбросил ее,  «ударил» по этой руке. Он ходил вечером  по парку один, не понимая, что делать. Думал, надо завтра же дать телеграмму, чтобы она  не распечатывала письмо, но понимал, что она все равно прочитает. Он понял, что потерял ее. А как вернуть? Был только один способ: вновь написать и вернуть ее, когда он чего-то достигнет в жизни. Он попросит прощения, они встретятся, обязательно встретятся. Осенью этого года он пойдет в 11 класс вечерней школы,  и одновременно будет готовиться для поступления в университет.
Он уходил из дому  в 7 часов утра и возвращался поздно вечером.
Вот и лето 1965 года. По его расчетам Люда тоже должна была поступать. Август. Сдан последний экзамен. Все пятерки. Казалось, можно написать Люде, что он уже студент, многое преодолел, и даже пригласить в гости. Пусть с опозданием на два года, но тут подвернулась поездка на море после напряженных экзаменов, затем осенью житейские проблемы. Домик переходил в другие руки, а они к весне должны были получить новую квартиру. И он отложил письмо до сдачи первой сессии и получения квартиры.  Ему казалось, что надо укрепить себя в университете, надо чего-то достичь. Вот позади уже успешная первая сессия, но письмо он так и не отправил. (Весь день провел с другом за городом, помогал ему решать его проблемы). Вот и успешная конференция. Где он занимает первое место. Он думал, отправит ей письмо, расскажет ей все. Может быть, она переехала бы в его город учиться. Ему так хотелось, чтобы она была рядом. Разумеется, он не мог думать, что может быть прощен. Решил – после первого курса. Но вот уже и первый курс позади, и новая квартира, и мебель расставлена, пожалуй, можно  было звать Люду, но почему-то вдруг оказалось, что звать ему Люду уже некуда. Он ходил потрясенный по улицам, были старые друзья, появлялись новые. Все было проще, гораздо проще, а Люды не было. Если тогда, в 1964 году он ударил ее по руке, обидел ее, то теперь он понял, что предал ее. Это было больно осознавать. Хотелось крикнуть, позвать ее. Но как? И он не в силах был что-либо изменить. Казалось, он все преодолел. Очень успешно учился в университете. Было, было, что сказать Люде. Были слова для нее, но не сумел, не получилось. С этим предстояло жить дальнейшие годы, и позднее придет понимание того, что все беды его последующие исходят оттуда. Тогда, когда он потерял эту девочку, как верного друга. У него осталась только ее фотография, которую он часто доставал и смотрел на нее.
Еще вовремя учебы в университете и в последующие годы ему постоянно приходилось решать чужие проблемы. А эту его боль снять, разрешить ее, он мог только сам. Нужно было отправить ей всего несколько слов о прощении. Но в его сознании как-то странно смешалось – попросить прощения и пригласить – оно стало как бы единым целым. Ему хотелось ее увидеть здесь, в его городе. Ему хотелось, чтобы она училась здесь. И он потерял уверенность в том, что он сможет что-то предпринять. А как ему хотелось рассказать ей, чего он достиг. Ему предстояло жить с этой болью, болью непрощенности. Университет был успешно закончен, затем интересная работа в школе. В жизни каждого человека бывает чередование светлых и темных полос, но в его жизни обе полосы существовали одновременно. Светлая полоса была его параллельным миром, куда он уходил в трудные минуты жизни. Там была работа, ученики, которые становились его друзьями. Их много, они разъехались по всему миру, а кто-то был и рядом.  Была еще одна работа, не основная. Ее подарил ему Бог, чтобы этот параллельный мир был ярче, светлее. В какой-то момент его стало преследовать желание избавиться от темной полосы, освободиться от нее, но нельзя, нельзя было этого делать. Бог не разрешал. А он сопротивлялся. Результат – потери. Он должен был нести свой крест. Если бы он вырвался, темная полоса накрыла бы других его близких. И он нес свой крест. И Бог дал ему силы, вернул воспоминания,  и вначале была учеба, и в той буре и хаосе –

        Вихрь и вспышка – ясен день.
Звон далеких колоколен,
Церковь, купола, ступень.

И в 80-е годы, как медитация, возникли стихотворения. Одно из них – «Вокзал» или «Грешник». «Это снег, возможно где-то» - это первая его большая работа. Затем еще одна. Многие годы работал над вариантами и структурой « Легенда о звонаре». Все сложилось, все образы готовы. И мальчишка-сирота, который станет звонарем, и церковь, где он совершит подвиг в 1930 году.

В церкви под горою
Колокола нет.
Звонница закрыта -
Терем или клеть.
Стонут, отдыхая руки звонаря.

И главные герои этой работы – Елена Алексеевна и Георгий. Но на все воля Божья. Даст ли Бог силы? Но сейчас самое главное разыскать Красилюк Людмилу. Почему я написал об этом? Если этот материал попадет к Люде раньше, может она поблизости, я хочу, чтобы она знала, что ее письма не пропали зря. Несмотря на то, что

Кто сосчитает эти дни,
Дни, будто месяцы и годы.
 
               
                Боже, как холодно, Боже!
                Хочется крикнуть.
                Уж крик был во мне.
                И в тишине
                Тихо, лишь тихо.
                Холодно, холодно, Боже!
                Это ты слышишь?
                Шепчу я тебе.

За этими строчками очень многое…
Но вот и пришло время выполнить то, что не сделано много-много лет назад. Ему уже 66 лет, 67-й пошел, а Людмиле, той девочке, уже 65 лет. Она, вероятно, давно уже бабушка, и я хочу, чтобы она услышала его слова, обращенные к ней, т.е. мои слова.
Полсотни лет уж позади…Да, в этом году будет 50 лет.

Полсотни лет уж позади,
А может быть и сотня лет.
Кто сосчитает эти дни,
Дни, будто месяцы  и годы.

Для меня по-прежнему этой девочке 15-16 лет. Хотелось бы, чтобы она услышала и прочитала слова прощения, мое покаяние.
- Люда! Людмила Петровна! Бог подарил мне Вас. Он хотел, чтобы мы были друзьями. Я не только потерял Вас. Но и обидел. Простите! Простите! Я хочу получить от Вас весточку. Как сложилась Ваша жизнь? Где бы Вы ни были – за океаном, в Европе, в России, в Украине, я молюсь за Вас. Память о Вас была всегда со мной.


Вокзал, Смятенье лиц и голосов.
Спешащих, ищущих, зовущих.
И двое. Миг, прощание без слов.
И дождь на окнах и в глазах идущих.
И рельсы продолжением дождя
Стучали, призывали, убеждали
И письма возникали, торопя
Уход безжалостной печали.
И путь рекою запылал.
Протоки, повороты и пороги.
И уж в тумане плыл вокзал,
Озера, быстрые дороги.
Печаль пришла. И вместе с ней
И улица исчезла Заводская,
И первый дом, что был на ней,
И город, где волна морская.
Но имя Той, как грех и суд
Звучало, приносилось отовсюду,
Но был безмолвен это люд,
И взгляды равнодушны всюду.
И вновь письмо, дожди шумят.
Сквозь бурю, хаос и наветы,
И теплым пледом на плечах лежат
Вокзал и вечер. Дождь.
С ним рядом Ты.
И на перроне у вагона под дождем
Ты, и только Ты.
Один лишь вечер был у вас
Один для вас двоих.
Вам вместе не пришлось
Встречать рассветы.
Не знал тепло он рук твоих
(Но в письмах, в каждом слове, в каждой строчке)
Тепло и рук, и сердца, и души.
Не слышал, просыпаясь в тишине,
Твое дыханье на рассвете.
А был вокзал.
Ты на перроне у вагона.
И повторяешь: запомни адрес,
Слышишь, сразу,
Сразу напиши.
Те покаянные слова
Боль и мольбу
В молитву превращая,
Желая вымолить прощенье,
Чтоб на листе тетрадном
Вновь увидеть
Твоей рукой написанные строчки…
О. нет, уж слишком, слишком –
Не заслужил!
А, может, выстрадал он это?
Вновь Харьков.
Ты на перроне у вагона
И повторяешь: запомни адрес,
Сразу, сразу напиши.
Ведь позади полсотни лет,
А, может быть, и сотня.
Кто сосчитает эти дни,
Дни, будто месяцы и годы…