Слишком много крови

В зале И.Е.Репина сегодня все больше обращают внимания не на картины знаменитого живописца, а на пустующее место, где неделю назад было совершено нападение на знаменитое полотно «Иван Грозный и его сын Иван 16 ноября 1581 года».
Администрация Третьяковки сообщила, что 25 мая около 9 часов вечера вандал металлическим столбиком ограждения разбил стекло, осколки прорвали холст на фигуре царевича в трех местах. От падения сильно пострадала авторская рама. Злоумышленника задержали, против него возбудили уголовное дело по статье «Уничтожение или повреждение объектов культурного наследия». Картина на реставрации.
Какое-то дикое дежавю, ведь в 1913 году на шедевр Репина уже совершалось нападение: 16 января того года старообрядец, иконописец Абрам Балашов с воплем «Довольно крови!» набросился на картину с ножом и сильно изрезал ее в центральной части. Замечу, что при исключительно сильном художественном воздействии этого произведения, музейщики тогда постарались его усилить еще и особыми условиями экспозиции: в отдельной комнате, устланной коврами в тон тем, что изображены Репиным, ее повесили низко…Зритель как бы входил в картину, где вот сию минуту произошло страшное непреднамеренное убийство. Было от чего сойти с ума!
Однако страшная череда событий вокруг этой (еще не написанной!) картины началась в 1881 году, ровно через триста лет после убийства Иваном Грозным своего сына. Народовольцами был убит царь-освободитель Александр Второй, и общество, потрясенное этим событием, гудело. Либералы поддерживали «народный гнев», перечисляли преступления властей, «кровавого режима», но было кому и возразить на такие «ответные методы»!
Репин в своих воспоминаниях ссылается не только на реальные события, побудившие его к написанию картины, но и на сильнейшее впечатление от музыки Римского-Корсакова (от второй части симфонии «Антар», носящей название «Сладость мести»). Вот что писал Илья Ефимович: «Музыка произвела на меня неотразимое впечатление. Эти звуки завладели мною, и я подумал, нельзя ли воплотить в живописи то настроение, которое создалось у меня… Я вспомнил о царе Иоанне. …Я работал завороженный. Мне минутами становилось страшно. Я отворачивался т этой картины, прятал её. На моих друзей она производила то же впечатление».
Безусловно, это – вершина творчества Репина, по тончайшему психологизму изображения, художественному мастерству, смелости гражданского порыва и новаторству письма. Современники были потрясены. И.Н.Крамской писал: «Выражено и выпукло выдвинуто на первый план – нечаянность убийства! Это самая феноменальная черта, чрезвычайно трудная и решенная только двумя фигурами… И как написано, боже, как написано! В самом деле, крови тьма, а вы о ней и не думаете, а она на вас и не действует, потому что в картине есть страшное, шумно выраженное отцовское горе и его крик. А в руках у него сын, сын, которого он убил, а он…вот уже не может повелевать зрачком, тяжело дышит…»
Потрясен был Федор Шаляпин, Лев Толстой, писатель Гаршин (кстати, именно с него Репин писал сына, а царя – с художника Мясоедова). Но едва ли не громче звучал хор критиков. Профессор Академии художеств Ландцерт кричал о нарушении законов анатомии, чрезмерном количестве крови, на эту тему была даже прочитана лекция! Грабарь тогда возразил: «Картина не протокол хирургической операции, и если художнику для его концепции было нужно данное количество крови и нужна именно эта бледность лица умирающего…то он тысячу раз прав, что грешит против физиологии, ибо это грехи шекспировских трагедий, грехи внешние при глубочайшей внутренней правде. Но ошибок формальных, ошибок в рисунке у него нет. Обе фигуры нарисованы безупречно, несмотря на всю трудность ракурса тела царевича».
Обер-прокурор Победносцев написал царю Александру Ш о возмущении общества картиной, царь запретил ее к показу, она из столичного Петербурга перекочевала в Москву. Лишь после долгих хлопот было позволено выставить ее в частном собрании Третьякова. И вот в 1913 году, когда шла подготовка к 300-летию дома Романовых, на нее напал с ножом безумец. Реставрация была долго и трудной, после этого ее и забрали под стекло, что, прямо скажем, сильно мешало вполне оценить ее художественные достоинства. Однако заключением в дом умалишенных Абрама Балашова история не закончилась: бывший в то время директором Третьяковки художник Остроухов подал в отставку, а хранитель галереи Хруслов покончил жизнь самоубийством!
Искусство – страшная сила…