Спор о русской душе. Горький и Чуковский

Ещё со времен Сократа известно – истина рождается в споре, и русская мысль не исключение, ей не раз приходилось идти именно по этому пути, этой узкой тропинке, на которой не хватит места двоим. Ярчайший пример – спор Белинского с Гоголем… У кого не дрогнет сердце, когда человек «страждущей, измученной души», души «любившей со всей страстью», ополчается против этой любви. Каково было с детства ранимому Гоголю, из дышащих желчью и ненавистью уст, услышать что он «проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов». Но кто прав, за кем стоит истина – каждое из поколений решило по-своему, принимало свою сторону баррикад.
Поколение Чернышевского, Писарева – несомненно, на стороне Белинского. За ними, под покровительством Достоевского, придут и примут сторону Гоголя такие философы как Владимир Соловьев, Дмитрий Мережковский, Лев Шестов, Сергей Булгаков. Но в тоже время, на рубеже веков, из-за спин отошедших в сторону революционеров показывается человек в черной, туго подпоясанной тужурке, с длинными волосами и широкими усами. «Пусть сильнее грянет буря!..» - во весь голос произносит он…
В скором времени Максим Горький станет известнейшей персоной своего времени. В годы Первой мировой войны Горький займет резко антивоенную позицию. Но не только войной, а всей совокупностью культурных и социально-политических потрясений тех лет будет вызвана эта небольшая статья под скромным названием: «Две души».
В своей статье Горький противопоставляет два взгляда на место человека и его дело в этом мире (именно взгляда, «два различных мироощущения, два навыка мысли, две души», не противопоставляя какие-либо нации друг другу): умонастроение Востока, которое «является частью преобладания начал эмоциональных, чувственных над началами интеллекта, разума», которому присущи «лень, косность и пассивное отношение к жизни»; и умонастроение Запада, полное деятельных начал, рассматривающее человека как высшую цель. Однако сущность и цель этих установок Горький видит в одном, в «стремлении к добру, красоте жизни, к свободе духа».
После обозначения своей системы координат, Алексей Максимович делает попытку найти образ русского человека в этой системе. «У нас, русских, - пишет он, - две души: одна -- от кочевника-монгола, мечтателя, мистика, лентяя, убежденного в том, что "Судьба -- всем делам судья", "Против Судьбы не пойдешь", а рядом с этой бессильной душою живет душа славянина, она может вспыхнуть красиво и ярко, но недолго горит, быстро угасая». Горький безжалостно критикует бездеятельность: «Русский человек еще не выработал должной стойкости и упрямства в борьбе за обновление жизни - борьбе, недавно начатой им. Мы, как и жители Азии, люди красивого слова и неразумных деяний; мы отчаянно много говорим, но мало и плохо делаем, - про нас справедливо сказано, что "у русских множество суеверий, но нет идей"; на Западе люди творят историю, а мы все еще сочиняем скверные анекдоты».
Может Горький был прав, что деятельность необходима, что «обломощину» должно искоренять, но столь радикальное и непримиримое отношение к российской истории, русской душе, восточным началам, или, обобщая – всему, что не свойственно Западу, не могло не вызвать живого возмущенного отклика. Спустя практически десять лет, в 1924-м году, в оппозицию Пешкову встанет Корней Чуковский со своей статьей «Две души Максима Горького».
Чуковский, в отличие от Горького, не решается говорить от собственного лица, не встает в позу спустившегося с гор пророка. Чуковский берёт не увещеванием и напором, а опытом русской культуры во всей его совокупности, убеждает не отвлеченными единичными фактами (Горький в пользу отсталости России от Запада приводит пример с подожженной типографией Ивана Федорова), а исторически оформленном, неизменно присущем русской душе: «этим только и жива была русская лирика – пишет Чуковский, — только беспредельным и незримым,— пустынница, чуждая дольному миру, созерцательница горних святынь, воплотившая в высших своих достижениях стихийную волю древнерусской восточной души к отрешению ото всякой земной суеты, от пыли вседневных явлений, скучавшая ими, не верившая в их бытие».
Чуковский утверждает культурную преемственность, необходимость и значимость прошлого вопреки наивной, но всеразрушающей горьковской  утопии:
«И пусть Восток это Платон Каратаев, и Достоевский, и Глинка, и Розанов, и все наши песни, вся эстетика наша, все самое щемяще-родное, все, что есть в нашей душе гениального, все, чем мы прелестны, обаятельны,— пусть вокруг этого Востока намотано столько наших жил, что — дернуть, и, кажется, сердце порвется, Горький, верный велению истории, глухой и слепой ко всему остальному, рушит все эти роковые сокровища […] «Война и мир» прославляет восточную мудрость неделания, невмешательства во внешнюю сутолоку человеческих дел,— Горький отказался от «Войны и мира». Тютчев — поэт азиатской нирваны, покорности, изнеможения, тления,— Горький отрекся от Тютчева».
Более того, Чуковский уличает Горького-мыслителя в самых низких формах материализма, обнаруживает в нем апологета тех ценностей, которые презирались Горьким-художником: [он] резко отгородил себя от всех тайновидцев и заявил вызывающе, […] что за чечевичную похлебку материальных, физических благ он с радостью отдаст все бездны и прорывы в нездешнее, которыми так счастливы другие». Не напоминает ли это ужа, который, единожды подпрыгнув к небу, презрел всё небесное, всё, что пленяет гордых птиц. Кто произносит эти слова? Великий художник, или тот нищий духом крестьянин, что за пачку денег готов валяться в ногах гордого вора Челкаша. Должно быть смешно, когда художник пишет сатиру на самого себя, и даже не понимает этого.
Но остановимся, и вернемся к началу. Как уже было сказано – истина рождается в споре, но значит ли это, что горячий, беспощадный спор приведет нас к ней? Вовсе нет, Сократа недооценивать не стоит. Истина рождается во внимании к собеседнику, стремлении к пониманию его взгляда, не переубеждению, а указанию на противоречивость сказанного... А ещё можно вспомнить другого греческого мудреца, он сказал: «В философских спорах выигрывает побеждённый, ибо приобретает новую мудрость». Остановимся на этой мысли.