Чужие люди

Я ненавидел самолёты за узкие проходы, вовсе не рассчитанные на эту толпу народа, за прижатые друг к другу кресла, за хмурые сосредоточенные лица пассажиров и резко контрастирующие с ними неестественно широкие улыбки стюардесс.

Я торопливо протиснулся к своему месту у самого иллюминатора, радуясь, что остальные два пока свободны, и тут же уткнулся в книгу – кстати или некстати я дошёл до самого интересного момента именно в аэропорту.
Отвлечься пришлось минут через двадцать, когда стюардесса, проходя мимо, напомнила мне, что надо пристегнуться. Подняв голову над страницами и поведя головой, чтоб размять затекшую шею, я обнаружил, что оба места рядом уже заняты. В нескольких сантиметрах от меня сидела очень красивая девушка примерно моего возраста с бледной прозрачной кожей, аккуратно уложенными рыжими волосами и густой тёмно-коричневой помадой. Эта помада, по моему мнению, ей совсем не шла, но кто я такой, чтобы ей об этом говорить. Зато всё остальное в ней было идеально. Приталенное белое пальто, маникюр, макияж, её манера сидеть и слегка прищурившись смотреть на всё вокруг выдавали в ней состоятельную молодую женщину, независимую и уверенную в себе. Такие женщины любят дорогое вино, пользуются изысканными французскими духами и предпочитают добираться до работы на такси или на собственной машине.
Рядом с ней сидел пожилой мужчина в строгом сером пиджаке и белой рубашке. Пробежавшись быстро глазами по его газете, я отвернулся к окну.
Самолёт набирал высоту.

Порозовевшие в зарождающемся закате пушистые облака быстро-быстро бежали по небу. Вскоре земля полностью скрылась за ними, и самолёт словно потонул в сладкой вате. Смотреть больше было не на что, и я вернулся к книге.

– Извините, Вы случайно не Валера Александров?

Я вздрогнул от неожиданности и поднял глаза на свою соседку. Она пристально смотрела мне в лицо, слегка наклонившись вперёд. Было неловко оттого, что она меня узнала, а я её нет. И вдруг какая-то давно забытая жилка дрогнула внутри и зашевелилась.
Понеслись вереницей воспоминания. Университет? Работа? Школа? Всем, наверное, знакомо ощущение, когда вдруг начинает играть песня, которую вы когда-то заслушали до дыр, а теперь никак не можете вспомнить исполнителя. Со мной происходило что-то подобное, только ещё хуже: ведь одно дело забыть музыканта, с которым ты вживую никогда не общался, а только слушал его песни, и совсем другое дело забыть человека, с которым ты провёл какое-то время своей жизни. Было и стыдно, и обидно, и до щекотки в ладонях хотелось вспомнить.
Тут до меня дошло.

– Морозова!?

Я чуть не подскочил в кресле от нахлынувших на меня эмоций. Девушка кивнула и сдержанно улыбнулась.

– Сколько лет, сколько зим!

Я притянул её к себе, заключая в крепкие объятия, совершенно забыв о смятении, которое поначалу вызвала во мне Аня своим новым образом, и игнорируя недовольное лицо нашего третьего соседа.
 
Яркими пятнами замелькали перед глазами далёкие, словно вырванные из прошлой жизни, воспоминания. Девчонка с двумя лохматыми косичками, в гольфах, один из которых сполз ниже другого, в застиранном школьном сарафане с короткой юбкой, с веснушками, кляксами, усеявшими лицо. Щербинка меж зубов, писклявый голос, громкий смех, жвачка Turbo, разделенная на двоих, прятки среди развешенных мокрых простыней, горячие пироги бабы Варвары.

Анька Морозова. Знакомая со двора. Единственная девчонка, с которой я мог прыгать по гаражам, гонять наперегонки на великах и возиться в дедушкином гараже, пропахшем мазутом. Так ярко, так близко вдруг оказалось то далёкое, шумное, светлое, детское… Даже пронзительная обида ощутимо кольнула сквозь толщу пережитого.

– Ты чего не звонила?

Я жадно всматривался в неё, пытаясь отыскать в этом незнакомом лице знакомые черты. Куда делись веснушки и щербинка меж зубов? Где бойкий взгляд и потрескавшиеся губы?

Она пожала плечами, нахмурилась, пытаясь что-то вспомнить. Потом махнула рукой.

– Да, неважно уже. Мы ж переехали тогда. Москва – город большой, шумный. Как-то завертелось, школа новая, друзья… ну, понимаешь…

Она улыбнулась, вздыхая.

Маленький мальчик во мне кричал, что не понимает. Новые друзья появились, значит, старых можно забыть, так что ли? Но рассудительный взрослый говорил: обыкновенная ситуация, не так уж они были и близки, да и слишком малы, чтобы серьёзно относится к дружбе, что между ними зародилась.

– Понятно… Ну, как жизнь? Чем занимаешься?

Она тихим голосом начала рассказывать про модельное агентство, поездки за границу и международные показы. Я затерялся в именах, названиях и брендах минуте на третьей и слушал вполуха, внимательно следя за её лицом. Она не хвасталась и не светилась гордостью, не походила на поверхностную длинноногую куклу вопреки стереотипам, но она была из другого мира, чужого и непонятного мне. Пока она рассказывала, на её лице не появилось ни одной яркой эмоции, будто она проговаривала список продуктов, которые нужно купить в магазине. Её глаза смотрели не на меня, а словно сквозь, губы были растянуты в улыбке, но улыбка была еле заметной, которой улыбаются, здороваясь, соседу по лестничной клетке. От этого всего больно шкрябало под рёбрами.

Она спросила, чем занимаюсь я, но я неловко улыбнулся, пошутил глупо и неуместно и перевёл тему: мне не хотелось, чтобы она тоже увидела ту пропасть, что лежала между нами теперь. Я подумал, что если мы заговорим о чём-то постороннем, не касающемся напрямую работы и нашей новой, взрослой жизни, то станет легче, но разговор не шёл.
Мы замолчали. Я как-то по-другому это всё представил в первое мгновение узнавания. Казалось, мы будем болтать без умолку обо всём подряд.

– Ты всё ещё рисуешь? – Попробовал снова начать разговор я, вспомнив про её детское хобби. Мелом на асфальте она рисовала целые картины.

– Нет, забросила ещё в классе 8-ом.

Стали разносить еду, и наш разговор больше не возобновлялся. Она взяла томатный сок, который раньше ненавидела и называла вампирской дрянью. Я пошутил на эту тему, она косо на меня посмотрела.

В груди уже не шкрябало, а болело и шевелилось что-то неприятное и горькое. Я подумал вдруг, что лучше бы мы никогда не виделись с той последней встречи, когда были детьми. Тоска по человеку, которого больше никогда не увижу, сжала внутренности. Это было хуже, чем тоска по давно забытому, но напомнившему о себе другу. Новая Аня Морозова словно перечеркнула всё хорошее, что я помнил о той СВОЕЙ Аньке.
Так ужасно я себя давно не чувствовал.

Я прикрыл глаза, отвернувшись.



Июль. Лето в самом разгаре. По городу летает тополиный пух. Многие разъехались по дачам. Мы с Анькой стащили с моей кровати покрывало, намочили его в реке и, развесив на нижних ветках берёзы, спрятались в спасательной тени. С краёв периодически капает. Мы разморенные жарой, лежим неподвижно на спине.

– Мы в Москву переезжаем осенью, – вдруг говорит Анька.

– Что? Почему?

– Папу по работе перевели.

– Как же так? Как я без тебя-то…?

Я говорю правду. Действительно не могу себе представить жизнь без Аньки. Так пусто сразу и неправильно.
Она смеётся. Тихо и невесело.

– Нормально. У тебя вон сколько друзей.

– Я по тебе скучать буду.

– Врёшь.

– Нет.

– Ну, врёшь же!

– Нет, я тебе никогда не вру.

– Врунишка.

Мы молчим. Мне обидно, что она мне не верит. А ещё жутко обидно, что уезжает.

– Я тебе писать буду, – еле слышно вдруг говорит Анька.

Я представляю себе письма. В конвертах, с марками, лично для меня написанные, и становится уже не так грустно. Представляю, как разворачиваю их и зачитываю вслух. Все завидовать будут. Никому из моих друзей личные письма не пишут, а мне будут. Как большому. Или нет. Я только себе читать буду, никому не дам, мои же письма… Да!

– Обещаешь?

– Обещаю.

Я улыбаюсь от этих мыслей. Да, с письмами уже и не так всё плохо… А всё же, как это оно будет? Без Аньки?



Я проснулся, когда самолёт пошёл на посадку. Почувствовал себя разбитым, как это часто бывает после сна в самолётах. Уши неприятно заложило, голова была тяжёлая.

Аня Морозова внимательно смотрела на себя в маленькое зеркальце, поправляя причёску.

Я повернулся к иллюминатору, щурясь от яркого солнца.



Прошёл месяц. Два. Письма не шли. Было грустно и обидно. Я в красках представлял, как при встрече назову её предательницей и скажу, что больше с ней дружить не буду. Потом стал писать письма. Гневные, взрослые письма про то, какая она плохая, и что приличные люди так не поступают… Но письма оставались лежать в ящике стола, ведь её адреса я не знал. Я ждал от неё письма, чтобы в ответ послать целую стопку своих заранее заготовленных ответов, но письмо так никогда и не пришло.
А мне пришлось забыть. Стереть из памяти тёплое, близкое. Прекрасное.



Самолёт мягко сел на землю, пассажиры захлопали. Спускаясь по трапу, мы переглянулись. Её взгляд был пустой, будто случайно натолкнувшийся на меня. Она не думала, не вспоминала. Я был для неё чужим человеком. Как и она для меня.
Я отвёл глаза и поспешил затеряться в толпе.

Лучше бы мы никогда не встречались.