Через стекло

Писатель Восьмипядов сидел у балкона и творил. Как истинный сын века, он не писал от руки, а трудился над ноутбуком, каждую минуту сверяя ошибки и подбирая слова в интернете. Кончик носа Восьмипядова трудолюбиво двигался параллельно дисплею по девятой строчке синонимов к слову «сказать».

Восьмипядов сидел у своего балкона на втором этаже каждое утро, воображая, что он – Хемингуэй, писавший свои книги, как известно, по утрам за столиком в кафе. За прутьями балконной решётки сквозь стеклопакет двери ему был виден угол проезжей части и тротуара. Писа/ть на виду у всех на балконе Восьмипядов стеснялся, поэтому ему приходилось сидеть в квартире у балконной двери боком, положив ноутбук на подоконник близкого окна.

-- Говорить, вымолвить, изречь, -- бормотал Восьмипядов, искрючившись на табуретке и напряженно вглядываясь в экран ноутбука. – Чёрт знает что, ей богу! На какую грусть я полез в этот словарь? Раз-два-три… Да тут этих синонимов штук сто! И какие мне выбирать прикажете? А одно и то же нельзя, не примут. Редактора, им подай эдакое! (Писатель пальцами правой руки изобразил сам себе в воздухе то ли крендель, то ли жест индийской танцовщицы, который желали видеть редактора) Возговорить, сбрендить, загнуть… Надо было в словарь к сыну залезть, Алешке. У них, у школьников, русский язык проще.

Приподняв от табурета тощий зад, чтобы идти за словарем, писатель услышал, как внизу хлопнула дверь подъезда и раздался пискливый короткий крик. Через секунду за  стеклом балконной двери перед глазами Восьмипядова пробежал мужчина, несший подмышкой брыкавшуюся девочку лет пяти. Фигура мужчины исчезла за углом. 
Привычка наблюдать отнесла Восьмипядова к другому окну (квартира его была угловой), откуда он снова увидел мужчину и девочку. Ребенок колотил ногами в воздухе, отпихивался и сквозь стекло Восьмипядов отчетливо узнал слово «помогите»…

Похититель посмотрел вверх. Восьмипядов резво отскочил от окна и присел.
«Вдруг эта сволочь живёт в нашем подъезде? Или не живёт - - но по окну ведь можно подсчитать номер моей квартиры??!  Девочка, однако, какова??! Пнула бы его хорошенько!! Не учат в школе или там садике самообороне!! Куда родители тоже смотрят – отпустили такого малютку одного на лестницу! Сами, небось, дома теперь сидят. Забыли про ребёнка. Ругаются. Развели сыр-бор из-за какой-нибудь ничего не стоящей шубы – купи да купи. Или в отпуск в Крым! Что я – столько зарабатываю, чтобы ехать в Крым?… (Писатель почувствовал, что его мысли несколько сбились…) Что-то не слышно ничего. Может быть, это ещё и не похититель? Нынче дети такие вредные!!» 
 
Восьмипядов приоткрыл окно и одним глазом поглядел на улицу.
Мужчина уже уносил девочку в проулок, когда обернулась и побежала к ним какая-то женщина.
-- «Это ваш ли ребёнок»? – Мужчина встал, тупо глядя, а она уже переняла на руки девочку и тетёшкала ее. – «Милиция, тьфу, полиция!», --  кричали наперебой еще две прохожие. Восьмипядов снова присел -- свидетельницы посмотрели на окна его дома. «Разве им свести его в полицию? Да, впрочем, видно – он пьян. Сведут – вон бойкие какие! Нашим женщинам палец в рот не клади!». Творческий человек уже отходил потихоньку от пережитого, и ум его сам собой начал трудиться над пришедшим выражением.  «Неумная, между прочим, поговорка: почему палец? Зачем в рот? Нет, народ наш все-таки тёмен, и язык его, что бы там ни считал Тургенев, не то что не каждый раз могуч, а иногда прямо… ни то ни сё!»   
Успокоившись и попив чайку, талант вновь углубился в интернетные ряды синонимов.
-- Ну где они слыхивали такое? Сказать – это бякнуть??? Отчебучить? Врезать? Цинкануть? Отмочить, припечатать? Запузырить… Гм, а что, запузырить – это ново. Это свежо, и главное – не ковырнёшь: мол, нету такого слова! А я ему раз – и словарь под очки!!!
Восьмипядов размечтался о том, как он поразит редактора, и уже был рад, что случай не дал ему сходить за школьным словарем Алёшки.

Новая беда, однако, вмешалась в судьбу литературного шедевра. В городской новостройке-церквушке, видной поодаль за стеклянной дверью балкона, робко зазвонил колокол, и отвлеченный звуком писатель увидел на дорожке у церкви нищенку с двумя детьми.
И издали было ясно, что нищенка без зазрения совести пихает своего трёхлетнего примерно младенца подносить идущим в церковь верующим шапку, а младший младенец, ещё в коляске, подбодряет братишку вполне профессиональным визгливым плачем. Нежное сердце литератора снова напряглось.

-- Что же это??? – в гневе произнес Восьмипядов внутреннюю речь. – Ведь этот ребенок… мальчик… пойдёт в детский свой сад, а там воспитатели пристанут: ну, кто твоя мама? Тот скажет, у меня, мол, мама – бухгалтер, другой – у меня мама -- чиновник или там пожарный… мало благородных профессий?! А этот сопливик и выдаст: моя мама – у церкви просит?
Добрая душа Восьмипядов разволновался не на шутку, тем более что в этот раз волнение ему ничем не грозило. Он всё-таки не знал, что делать, как вдруг пришла чудесная идея: позвонить в местную администрацию. Писатель снова сел за интернет и нашёл телефон. Но голос в мобильнике отфутболил Восьмипядова, сообщив, как ему показалось, с ехидцей, что такого номера не существует. Что теперь делать, наш герой решительно не знал.
 -- Сходи к церкви сам! - - шепнула Восьмипядову совесть. – Ну, прогонит нищенку администрация или  полицейский – а она в новое место придёт! Надо, чтобы кто-то ей внушил. Поговорил. Донёс до её преступной материнской головы, что она губит своего младенца.
-- Ведь он, младенец, может быть, попозже в институт бы поступил, -- продолжала рассуждать совесть. – Если бы видел пример, что мать его – трудовой элемент. Кроме того, там и второй младенец в коляске переживает.
-- Лев Толстой ходил босиком и хотел отдать всё, что было у его детей, крестьянам, - - напомнила совесть. – Поэтому его назвали гением. Хочешь стать гением??? Иди -- помоги нищенке!!!
Восьмипядов забегал по комнате.
-- Однако же, я не могу выйти на улицу небритым! Надо  побриться!

Полчаса Восьмипядов проторчал в ванной, расковыряв между делом четыре прыщика и помыв голову. Феном сотворив себе затейливые вихры, он не смог их причесать и снова намочил голову. Когда голова высохла, писатель снова подошёл к балкону. Нищенка стояла.
 
-- А если она цыганка? – спросил себя вслух Восьмипядов. – Цыганей – их уговаривать бесполезно! Это их традиция вообще -- … того… у церкви стоять. Так что даже неэтично получается с моей стороны. Нетолерантно!
Восьмипядов покопался в шкафу и вынес охотничий монокль, который подарили ему когда-то среди прочего хлама к дням рождения друзья. Монокль он использовал в первый раз в жизни, наконец, настроил его и направил на церковь. Нищенка была там. В окуляр чувствительный писатель разглядел молодое овальное лицо просительницы. Оно имело правильные восточные черты и выражение неподвижной робости.

Восьмипядов полез в интернет.
Через полчаса копанья он был подкован юридически по всем вопросам подхода к нищенке. Он узнал, что привлечь молодайку можно было бы по статье «вовлечение несовершеннолетнего в попрошайничество» -- но нельзя, потому что для этого несовершеннолетний должен был понимать, что его вовлекают. Восьмипядов выглянул – трёхлетний малыш радостно бегал с шапкою и приставал к прохожим и воробьям.
В церкви снова зазвонил колокол, уже об окончании службы, и для сердца Восьмипядова он стал колоколом Хемингуэя – писатель вобрал в себя, как родную, познанную им только что одну из бед человечества. Он… немедленно сел печатать статью о вовлечении детей в попрошайничество. Когда статья подходила к середине, Восьмипядов вспомнил про нищенку. Её и детей у церкви уже не было.    
-- Как же так?!! - - огорчился талант. – Чтоб приняли статью, -- нужен пример из жизни! Интервью. А у кого я теперь возьму интервью?? Тьфу ты,  статья – псу под хвост!!!

Восьмипядов, однако, был мужественный человек, Феникс. Через минут десять он уже снова изогнулся над рядами синонимов.
-- Сказать -- чесануть, хрюкнуть, хлюпнуть, чавкнуть, чвакнуть… Текстануть… Провестить… Гм… Разве провестить? Или интереснее булькнуть?! Прогнусавить, брякнуть, прогундосить, пробухтеть…

За стеклянной дверью балкона, как на флагштоке, вдруг замотался белый кот. Восьмипядов подпрыгнул на табуретке.
Кот висел, уцепившись левой передней и левой задней лапами, на вертикальной деревянной палке для телеантенны. Обе правые лапы он, увидев Восьмипядова, с испуга оттопырил вбок, так что было впечатление, что кот-флаг приветственно машет. В секунды, в которые кот смог удержаться в таком положении, писатель успел заметить, что у животного нет одного глаза.
Белый флаг коротко мякнул и взвился по антенне на балкон верхнего этажа.
Писатель побежал на кухню к холодильнику. Сердце его больно и радостно билось. Он прижал к груди связку сосисок, кусок сыра, банку сметаны и увесистую говяжью кость, с которой тёк на пол суп, и, спеша, понес их к балкону.
 
-- Кись-кись-кись! Тощенький какой!! Сразу видно -- бездомный! Сиротка!! Я тебя спасу!!! – писатель с отвагой отворил балконную дверь и вышел в мир.
Мир за стеклом обрушился на Восьмипядова шумом дальнего шоссе и пением прежде не замечаемых им птиц в кустах сирени. Запахи цветов, выхлопных газов и нагретого асфальта поразили нос гения. Не успел он справиться с новыми жизненными впечатлениями, как с верхнего балкона свесился конец белого грязного хвоста. За ним появилась морда с одним глазом, вглядывающимся в сосиски. Кот осторожно спрыгнул на перила писательского балкона и открыл рот.
Восьмипядов метнул кость.
Кость перелётом попала коту по башке, он взвыл и грохнулся вниз. На земле одноглазый отряхнулся и потрусил к подъезду. Восьмипядов глядел, переживая. Дверь подъезда отворилась, и из неё выглянула старушка - - соседка Восьмипядова по коммунальной квартире.

-- Васенька!! Вот ты где! - - обратилась старушка к коту, взяла его на ручки и занесла в подъезд. Через пару минут в квартире Восьмипядова отворилась и закрылась дверь.
Писатель прошел на кухню, где одноглазый кот уже пил сливки из миски, и поздоровался со старушкой-соседкой. Гений тщательно вытер пол от супа и положил сметану, сыр и сосиски обратно в холодильник. Потом вернулся к себе в комнату, немного подумал и опустил на стекло балконной двери жалюзи.