Не все девушки ангелы

Прохладное, слегка ветреное утро начала августа было обворожительно красивым.
На небосклоне с южной стороны довольно низко над горизонтом холодно, но ярко светила  луна, чистая и ясная, с отчётливо различимым рисунком тёмных пятен, словно вымыли её по причине полнолуния.
Дорогу с шумом пересекла пара тяжёлых уток. В ветвях придорожных деревьев робко началась перекличка пернатого населения. Неспешно переползал полотно шоссе завершивший охотничью смену ёж.
С востока светлело, правда,  сегодня без рассветного фейерверка, бесцветно, почти незаметно.
Вот уже скоро три часа кряду мчится на велосипеде Егорка Воронин с полной выкладкой, не сбавляя темпа даже в гору. Отмахал уже кругов двадцать, ни разу не замедлив движение.
Шуршат по сухому асфальту разогретые шины, мерно вздымается грудная клетка юноши, выбрасывая раскалённое дыхание. Одежда его промокла насквозь, пот застилает и жжёт глаза. От избытка кислорода в крови кружится голова, даже слегка подташнивает.
Никак не удаётся парню остудить закипающий мозг, успокоить растревоженную неожиданным знанием душу.
Не понимает Егор, что мозг — не мотор автомобиля, а кровеносная система не радиатор: сколько не гоняй по большому и малому кругу кровь, остудить мысли высверливающие рассудок невозможно.
Победить себя, если внутренний мир упорно сопротивляется, если не желает признавать реальность, нельзя никакими нагрузками. Пора бы остановиться и принять взвешенное решение.
А оно ускользает, подсовывая  возбуждённому уму новые и новые доводы, которые тоже моментально опровергаются по причине несостоятельности или оттого, что не соотносятся с эмоциями и чувствами.
Первый раз в жизни приходится Егору принимать  самостоятельное, по-настоящему взрослое решение. Жизнь на поверку оказалась сложнее физики, химии и тригонометрии вместе взятых, тем более любое решение, принятое теперь, окончательное и обжалованию не подлежит, поскольку в любом случае выносит безжалостный приговор.
Выбор сделал — провёл жирную черту, чётко разграничивающую жизнь на вчера и завтра, лишающую возможности изменить что-либо в дальнейшем.
Любой вердикт  — поступок. Дальше жизнь потечёт с учётом этого изменения, последствие которого непредсказуемы.
Уравнение, которое подсунула Егору судьба, не детская игра.
Кубик Рубика можно собрать за считанные секунды, просчитав в уме все последующие шаги, а в реальной жизни даже малые просчёты приводят к фатальным ошибкам, часто к необратимому крушению судьбы.
До этого момента всю ответственность за его жизнь брали на себя родители. Да они и сейчас не отказываются принимать судьбоносные решения, ведь ему только семнадцать лет.
Одиннадцатый класс ещё предстоит закончить. Потом институт или армия.
Пришло время принять бремя ударов и подарков судьбы на себя. Вот и мается парень, не в силах разложить трагический пасьянс .
               
Всё было хорошо и предсказуемо, заранее распланировано, ожидаемо и прочно, пока не встретил Егор в местном автобусе удивительной выразительности взгляд обыкновенной девчонки.
Скорее всего, смотрела она не на Егора, но нечаянно заглянула прямо в душу, зацепила  острым коготком  натянутую созвучным волнением романтическую струну, издавшую при бестелесном прикосновении чистый звук, пленивший юношу пламенной лирической ноткой.
Зазвучала в груди у парня неведомая манящая мелодия.
Видно время любви пришло.
Конечно, Егор и прежде не раз чувствовал не очень понятное, но волнующее, трепетное и нежное состояние при виде девчонок, появляющееся ниоткуда.
Растекающееся по всему телу смятение, вносящее внутреннюю тревогу, дополненную истомой неведомого удовлетворения, нравилось ему, но обычно такое состояние бывало мимолётным: оно быстро ускользало, растворялось или таяло в суете обыденной повседневности.
Давно уже с интересом, стараясь не показывать вида и не выдать себя, рассматривает юноша с интересом девчоночьи округлые формы, испытывая от этого сладостный восторг и приятное возбуждение.
Егор уже научился сравнивать поведение и внешность девочек, даже создал в уме картотеку того, что нравится и нет.
Увидев лицо незнакомки, поразившей его глубиной и яркостью огромного размера зелёных глаз и редким, огненным цветом ярких волос, словно и непричёсанных вовсе, а растущих сами по себе, как придётся, Егор вздрогнул.
Упавший на её голову сквозь оконное стекло солнечный луч, словно фонарик зажёг на голове костёр, цветом напоминающий закатное солнце, когда оно кажется огромным, горячим и ярким. Про такое говорят — солнце мается.
Милый, слегка вздёрнутый носик-пуговка, толпа поцелуев солнца, столпившихся на щеках, словно грибы-лисички под корнями берёзы выглядели удивительно милыми.
Егор загляделся.
Юноша невольно отметил приветливый взгляд девочки, не вызывающий сомнения, что она родилась счастливой.
Лебяжья шея с гордо вскинутой аккуратной головкой, белоснежная кожа, мягкие, чуть темнее волос, пушистые ресницы, сочные перламутровые губки.
Девушка была неожиданной как весна и горячей, словно само лето.
Совсем не удивительно, ведь это происходило именно в жаркий солнечный день.
— Что, если она дочь самого Солнца, — зарыв рот ладонями и покраснев до кончиков волос подумал Егор.
От удивления и странных мыслей он раскрыл рот и впился в незнакомку любопытным взглядом. Ему показалось, что улыбается она именно ему. Улыбается и зовёт...
— Как? Как с ней познакомиться, —  спрашивал себя мальчишка, — ведь я никогда в жизни не подходил к девочкам вот так запросто.
 Мальчишка никогда прежде не замечал за собой предпочтения к рыжим, осыпанным веснушками девчонкам. Они казались непривлекательными. Помнится, он даже дразнил одну свою одноклассницу за яркие отметины на её коже и цвет волос.
Но это было до...
Да-да, до неё, до этой зеленоглазой солнечной феи.
Эта девочка совсем не такая. Она словно сказочная принцесса в красной короне, которая ей очень к лицу.
Пусть она не красавица...
Нет, не так... Она лучше и интереснее девушек с обложек журналов, непонятно как создающих свою искусственную внешность.
Она живая, настоящая. Именно такую Егорка не раз видел в своих грёзах, правда совсем не предполагал, что реальность окажется выразительнее и ярче, чем мечта.
Он уже проехал свою остановку, но, не отрываясь, глядел, как естественно и просто девочка двигается в самой гуще толпы, словно не замечая тесноты.
Так хочется разглядеть её целиком: походку, фигуру... всё.
Девочка сошла через две остановки от его дома.
Зачарованный юноша незаметно последовал за ней, так и не решаясь подойти и представиться. В его фантазиях они давно уже стали друзьями, более того, вели диалог, отвечали на вопросы и рассказывали обо всём на свете.
Девушка жила совсем близко, всего в двух кварталах от его квартиры, чуть больше десяти минут пешком.
Солнышко, так ласково он назвал незнакомку про себя, не оборачиваясь, зашла в подъезд, щёлкнув кодовым замком. Егор присел на скамейку у соседнего подъезда и приготовился ждать хоть до вечера. Вдруг, выйдет?
За это время он постарается успокоиться и обязательно придумает, как заявить о своём интересе. Не может Егор взять и потерять то, что неожиданно стало смыслом жизни.
— Нужно быть решительней, — уговаривал юноша себя,  — мужчина я или нет?
Вскоре от бабушек на лавочках у подъездов Егор знал, что зовут незнакомку Вероника, немного позже она выкатила во двор инвалидную коляску, в которой сидел мальчик лет двенадцати с застывшей мимикой лица и неловкими угловатыми движениями.
Юноша отвернул лицо, чтобы девушка его не узнала, пока Вероника катила каталку в сторону детской площадки. Мальчик жестикулировал, что-то неразборчиво лепетал, временами агукал как младенец. Разобрать его речь было сложно.
Егор наблюдал издалека, но так и не решился приблизиться. Корил себя за это, однако преодолеть растерянность и робость не смог. Да и сама ситуация не располагала к романтическому свиданию.
На глаза Егора при виде нежности, с которой Вероника ухаживала за инвалидом в каталке, наворачивались слёзы.
Юноша дождался, пока Вероника скроется в подъезде и побрёл домой, чувствуя себя последним трусом.
— Чего я так испугался? Её или той реальности, в которой живёт эта милая девочка? Почему мне стало страшно при виде беспомощного мальчишки, который никогда не станет самостоятельным?
Первый раз дома он не включил музыку и телевизор, не стал никому названивать, не открыл книгу. Даже обедал через силу.
Егора по-настоящему корёжила беспричинная паника.
Некоторое время мысли скакали между мальчиком-инвалидом и лицом Вероники, второе оказалось сильнее.
Егор сосредоточился на походке и силуэте девушки, которая оказалась ниже, чем представлялось в автобусе, но стройнее и интереснее. Такую красивую походку, с прямой спиной и гордо сидящей головой, среди одноклассниц он никогда не видел.
Вероника была приблизительно его возраста, но выглядела старше. Она уверенно превращалась из девочки в девушку. Фигура её уже приобрела плавность и округлость, классический гитарный силуэт, заметно выдающуюся грудь, упруго подпрыгивающую при ходьбе.
Все, что Егору сейчас хотелось — видеть её, ещё лучше услышать голос, быть рядом.
Теперь инвалидная коляска уже не казалась ужасной. Егор вполне мог бы катать её вместе с Вероникой. Лишь бы быть рядом.
— Какие у нее удивительные глаза, — восхищался юноша, — бездонный омут. Нет, скорее они похожи на океан, где-то там, на далёком Таити: глубокие, прозрачные, тёплые, зелёные-презелёные,  и такие ласковые.
Эпитетов для внешности девочки находилось всё больше, но храбрости это не прибавляло.
Егор страдал, мечтал и упивался своим негодованием, убеждая себя, что это и есть самая настоящая любовь.
Каждый день как на работу он отправляется к подъезду, из которого в одно и то же время выходила Вероника с коляской, бродил за ней незаметной тенью, наслаждался близостью на расстоянии и мучился неопределенностью от недосягаемости предмета преклонения.
Девушка наверняка знала о его присутствии, слишком уж ловко она исчезала, если Егор пытался проследить маршрут её перемещений после прогулок с братом.
Теперь он наверняка знал то, что у неё есть тайна, иначе, зачем Веронике прятаться?
Ещё Егору сообщили, что у Вероники нет отца, что мама смертельно больна. Во всяком случае, никто не видел её после Нового года.
— Как же она живет, на что, чем занимается и почему постоянно от меня убегает?
Два месяца Егор следовал за Вероникой тенью, изучил за каждый жест, знает наизусть весь гардероб девушки.
— Сегодня, сейчас,  — решил Егор познакомиться, — или никогда.
Мальчишка выпил для храбрости две бутылки пива и подошёл к Веронике, катающей брата.
— Извините, девушка, меня зовут Егор и я очень-очень...
— Не продолжа, пожалуйста, Егор. Не испытывай моё терпение. Я давно за тобой наблюдаю. Очень хорошо, что ты такой нерешительный, иначе у меня могло появиться много проблем. Нам не нужно знакомиться и встречаться тоже не нужно. Найди более подходящий объект. Вон сколько вокруг прекрасных девчонок. Хочешь, я тебя с кем-нибудь познакомлю? Вот хотя бы с Олесей. Видишь, в нашу сторону идёт шикарная брюнетка? Кстати, она спрашивала про тебя. Я сказала, что мы незнакомы. Ты ей явно понравился. Ну же, не молчи. Олеся смотрит на нас. Одно твоё слово и она станет твоей подружкой.
— Мне не нужна Олеся, я люблю тебя, — Егор выдавил из себя эту фразу, покраснел, начал ковырять ботинком землю, потупив взгляд.
— Даже так, сразу про любовь? Не смеши: так не бывает, тем более, что ты ещё совсем  ребёнок.
— Разве ты старше, Вероника?
— Не по возрасту, нет. Моя ненадёжная жизнь, от твоей, беззаботной, отличается, даже не представляешь насколько. Я самостоятельный человек, ты — иждивенец. У меня на руках мама и брат. Мне некогда играть в любовь. Это занятие для людей обеспеченных, а я убогая нищенка.
 — Это неправда. Ты хорошо одета, ты офигенно выглядишь, ты красавица. Зачем на себя наговаривать?
— Я уже два года не хожу в школу: некогда. У меня никогда не было папы, мама умирает от рака, брат инвалид. Кроме меня зарабатывать на жизнь некому. Кажется, всё объяснила? Ну, так что насчёт Олеси? Бери, не пожалеешь. У неё родители — номенклатурные чиновники, несмотря на это она девушка скромная. Замечательный выбор выбор.
— Нет!
— Ну и глупо. Со мной тебе нет резона знакомиться, ты ничего про меня не знаешь. Прощай, не ищи встреч. Надеюсь, мы больше не увидимся.
Такого оборота событий Егор никак не мог ожидать. Конечно, он обиделся.
Досаду и уязвлённое самолюбие мальчишка решил лечить алкоголем.
Пиво было тёплое и совсем не вкусное, но полегчало почти сразу.
— Наверно так и положено порядочным девушкам отшивать незнакомцев. Кто я для Вероники? Обыкновенный прохожий, не более того.
Между тем пиво не только улучшило самочувствие, но и лишило способности свободно передвигаться. Домой парень пришёл здорово навеселе. Отец был дома. Он покачал головой, помог Егору умыться и положил спать.
Сына не ругали.
Папка сказал, — добро пожаловать в мир взрослых: решать проблемы, выкручиваться из неприятностей, делать выбор и нести ответственность, это то, что отличает мужчину от мальчика. Верю и надеюсь — ты справишься. Если могу помочь — обращайся. Я ведь тоже не так давно был мальчишкой. Ещё не забыл.
От помощи отца Егор отказался. Он твёрдо решил не отступать. Но для начала нужно знать причину — почему Вероника не хочет с ним знаться?
Юноша взял велосипед, попросил у папки армейский бинокль и приступил к осуществлению своего плана.
О последствиях думать не хотелось: было огромное желание растопить лёд в отношениях, доказать, что он не ребёнок, что тоже может быть настойчивым и непреклонным.
Видно и правда мальчишка влюбился, если не отпускает его воспалённую эмоциональность, не исчезают и не растворяются в пространстве и времени пламенные чувства.
Следить Егор начал издалека, с того момента, как закончилась прогулка девушки с братом.
Убедившись, что Егора в обозримом пространстве нет, Вероника выбежала из подъезда с маленьким ярким рюкзачком за плечами, с которого на шнурке свисал маленький белый медвежонок или мышка.
Разглядеть подробнее было сложно.
Вероника была одета в коротенькое цветастое платьишко на тоненьких бретельках с лифом, подчёркивающим наличие довольно развитой груди, какие носят тинейджеры, едва прикрывавшее завышенным подолом трусики, отчего её ноги казались необычно длинными. На ногах туфельки в цвет волос на высоком каблучке.
В такой одежде девочка смотрелась слишком сексуально для её возраста.
Волосы Вероники аккуратно заплетены в две косички, кокетливо торчащие в стороны, глаза и губы ярко накрашены.
Девочка постоянно оглядывалась, хотя Егора не видела, явно чувствовала себя не очень спокойно.
Дальше она поехала на маршрутке.
Егор чуть не упустил Веронику, благо движение в городе было затруднено пробками.
Вылезла Вероника метров за двести до светофора, в лесополосе, и сразу принялась голосовать.
Спустя несколько минут на её кокетливо поднятую руку остановился крутой автомобиль. Окно внедорожника открылось. Между водителем и Вероникой происходило оживлённое общение.
Пассажир энергично жестикулировал высунутой в окно рукой, девушка качала головой, то протестуя, то соглашаясь, иногда поворачивалась к нему спиной, словно соблазняла.
Спустя пару минут из джипа удовлетворённо потирая руки, показывая большим пальцем над сжатым кулаком удовлетворение, вылез мужчина в возрасте, уверенно, даже нагло, пощупал грудь Вероники, хлопнул её по заду, открыл заднюю дверь и бесцеремонно запихал её туда.
Егор, конечно, парень наивный, но совсем не дурак: время интернета, информация бьёт ключом.
Что произошло только что на его глазах, догадался сразу, только поверить не мог.
Егор лёг в лесополосе прямо на траву и ревел до спазмов в горле, до икоты.
Минут через сорок тот же автомобиль доставил Веронику обратно. Папик поцеловал девочку, сунул в руку несколько крупных купюр и уехал.
Егор хотел было выйти, но следом остановился другой водитель, диалог с которым уложился в несколько секунд.
Следить дальше Егору сразу расхотелось. Всё было предельно ясно: вероника промышляла телом.
Состояние у парня было хуже, чем с похмелья: чугунная голова, застывшие мысли, плаксивость, желание провалиться сквозь землю.
Домой Егор отправился пешком, велосипед катил рядом.
Мыслей — ноль, пелена перед глазами, отвращение и брезгливость к Веронике, унизительная жалость к себе, смешанная с желанием наказать, отомстить. 
Дома Егор сразу улёгся в кровать лицом к стенке. Ужинать отказался.
Вероника больше не казалась ему феей: она, безусловно ,была омерзительна, безнравственна, уродлива и безобразна.

Немного позже, сначала родители шептались, пришёл отец. Обнимал, гладил по голове, кашлял в кулак, кхыкал.
— Вижу, сын, не справился ты сам со своей проблемой. Давай вместе подумаем как да чего. Один ум хорошо, а два лучше. Вдруг чего присоветую? Все-таки жизнь прожил, много чего испытал, сколько всего повидал на своем веку. Что случилось-то, сын? Поверь, нет в жизни неразрешимых проблем, иначе и самой жизни давно бы не стало.
Егорка расслабился, безвольно обмяк, снова пустил слезу. Когда немного успокоился, рассказал всё как есть, без утайки.
Ему была почти безразлична Вероника, её судьба, зато щемило сердце невыносимое страдание за обманутую любовь, за преданные чувства, за себя любимого.
— Понимаешь, сын: рождается человек сам, без чьей-либо помощи, и заканчивает свой срок на земле точно так же. А в промежутке, который и есть сама жизнь, каждую секунду выбирать вынужден, тоже самостоятельно.
Решение твоё. Каким бы оно не было, никто на свете отменить не в силах. Как решил, с того и начал следующий шаг. Правильного выбора не бывает, потому что неизвестно, куда судьба могла повернуть, поступи ты иначе. Вариантов, как поступить, миллион, все как один случайные: попробуй — выбери правильно.
Слишком мало мы живём, сынок, чтобы несколько раз повторять одни и те же ошибки. Каждый раз приходится исправлять то, что уже совершили. Каждый раз!
Улавливаешь, о чём говорю?
Какое бы ты не принял решение, оно твоё. Значит, отвечать тоже самостоятельно придётся: личной судьбой.
Изменить ничего нельзя — поздно, а подправить можно на любом этапе. Слегка, немножко. Но текучка, обыденность, особенно развернуться не дадут. Обычно мы себя завтраками кормим, позднее обещаем исправить ошибки.
Так и жизнь проходит.
Нельзя, мой мальчик, жить иллюзиями, что сегодня пишешь черновик. Это бред. Живём однажды, сразу набело. Сделал что-то — словно сварным швом прилепил. Сразу намертво.
Я ведь тоже всю жизнь сомневаюсь, так ли сделал. Часто возвращаюсь мыслью обратно и переделываю. Чепуха  это. Сын! Как получилось — уже твоё. Мечтать можно, даже полезно. Голову морочить не советую.
Никому. Ей, девочке своей, тоже.
Оступиться может каждый. Хотя, в чём её вина? В том, что отца нет, что мать умирает, что брат инвалид? Разве это её выбор, её личное решение? Это брат жизнь. Да, жестокая, да, беспощадная, но другой у нас нет и не будет. Так-то! Так что советов не жди. нет их у меня. Думай. Я с тобой. Как решишь, так и правильно станет.
А теперь поспи. Отвечать мне не нужно. И так много наговорил, аж язык устал.
 
 
В обычное время, когда Вероника с братом на прогулку вышла, пришёл Егор, рассчитывая на серьёзный разговор. Непонятно о чём, но желает он выяснить до конца отношения.
Какие?
Разве они успели сложиться, оформиться?
Много чего он до этого часа передумал. И так крутил, и этак. Ничего хорошего не выходит.
Может девушка лучше знает, что делать?
Егор, Егор! Опять ты пытаешься переложить на кого-то свою ответственность.
Разговор он заранее репетировал, только ничего по сценарию не вышло.
Как подошёл к Веронике, опять слезами умылся.
Степан, братишка её, руками замахал, кричит: видно боится, как бы чего не вышло.
 Девушка его успокаивает, — Егорка хороший. Он друг. Вот смотри, видишь, я его обнимаю. Посиди маленько один. Нам поговорить нужно. Мы быстро, ты даже соскучиться не успеешь.
Вытирая о рукав слёзы и сопли, — Почему, Вероника!? Почему!? Я ведь всё видел, как ты с ними ездила, всё понял. А как же я? Я-то как?
— Мне тебе и сказать нечего. Говорила же, держись от меня подальше. Ну, узнал правду, счастья прибавилось? То-то! Не нужно было этого делать. Я ведь тоже не каменная. Мне тоже любви хочется, жизни хорошей, достатка, счастья. Только не по судьбе.
Другое у меня на роду записано. Не ведаю, за чьи грехи жизнью горемычной расплачиваюсь, но иного мне не дано. Как я могу тебе сказать, почему отец нас бросил? Явно ведь моей вины в том быть не могло, если только самим фактом появления на свет его и создателя всего сущего разозлила. Так ведь и они постарались.
Не знаю я, почему мамка, несмотря на то, что ушёл, изменил и бросил с дитём, ещё и Степана от него прижила.
На что она надеялась? Батька тогда здорово на стакане сидел. Может, оттого и братишка хворает. Ну, что скажешь, может в этом моя вина?
Или в том, что мамка смертельно заболела?
Рак у неё в последней стадии. Дай бог до конца года промучается. А от государства помощи никакой.
Степану по инвалидности копейки платят, даже на хлеб не хватит, а мамку и вовсе бесплатно лечить не хотят. Такая к больным и сиротам щедрость.
Обезболивающие и вовсе отказываются выписывать, приходится у медсестёр контрабандой ампулы покупать.
Хочешь узнать, сколько они стоят?
А иначе мамка орёт от боли, не уснёшь.
А жалко--то её как. Мамка ведь.
За что ей всё это?
А ты спрашиваешь, почему.
Так карта легла. Хочешь — ложись, помирай, или выкарабкивайся. Может, есть лучший выход, только я его не отыскала. Теперь поздно чего-то менять. Черта проведена, обратно не перешагнуть.
Мамка помрёт скоро. А братишка на мне останется до конца дней. Я его в детский дом не отдам: он слабый, чувствительный, не выживет там.
Один бог ведает, сколько ему лет жизни осталось.
Ладно, сколько есть — все наши.
 Да я не в обиде. Свыклась с такой долей. Мне бы не мешали. Ты, например. Ну что пристал как банный лист, душу рвёшь? Отвали, а... Очень тебя прошу.
— Скажи, Вероника, что я могу для тебя сделать?
— Ты? Ничего не можешь. Я же говорила, что возраст у нас один, а прожила я намного дольше. Учись, живи. Я за тебя молиться буду. Впрочем, тебе же я нужна, правильно, как женщина?
 С этим всё просто. Как старому другу скидку сделаю. За двадцать баксов сговоримся. Глядишь, у тебя любовь волной смоет, а мне приварок. Да и спокойнее мне, если расстанусь не с любимым, а с клиентом. Как тебе такое предложение, осилишь двадцатку?
               
Шуршат по асфальту велосипедные шины, крутятся, опережая взгляд серебристые спицы, мелькают километры пути...
Мышцы свело, в глазах двоится...
Вдохнул, а выдохнуть не выходит...
Такая брат жизнь, мать бы её растак. Нет нынче граждан, нет общества. Осталось исключительно население, где каждый сам по себе, где сирые и убогие оказались на обочине. За сто первый километр теперь не ссылают,  разрешают патриотично с голода или от боли сдохнуть.