День Второй. Часть Вторая. 1

Мы плывем по Сене, изумрудной реке, запертой скучной серой набережной. О наших гастролях с восторгом пишут все газеты, мы знамениты. Любавин водит нас по городу с видом гурмана и знатока, ведь большая часть его изгнания прошла здесь, под стенами Консъержери. Мы, естественно, за границей впервые, и потому таращимся на дворцы и замки, и сами не верим, что видим их воочию. То, что читали у Дюма и Гюго, вдруг оборачивается явью.
Для нас с Диной эта поездка еще и свадебное путешествие. Она сама не своя от счастья, она попала в сказку. Ее непосредственная, искренняя радость передалась мне, и я тоже счастлив. Забыты московские страдания. Мы в другой реальности.
Любовь, жаркие овации публики, Нотр-Дам и Лувр…. Уличные кафе и блошиный рынок…
Ветер охлаждает нам лица. Свежесть наполняет сердце. Громада Эйфелевой башни проплывает так близко, что до нее хочется дотронуться рукой. Мы восхищены ею: издали она смотрится нефтяной вышкой, а вблизи оказывается кружевной, воздушной.
Мы с Диной вертим головами, стараясь запечатлеть в памяти малейшие нюансы парижской архитектуры, сфотографировать лица, небо, острые готические шпили….
Мы целуемся, беспричинно хохочем, и снова целуемся, и с нами смеются все иностранные туристы, а японцы открыто фотографируют. Хулиганя, мы специально позируем им.
Литература, кино, сотворившие легенду этому городу, мешают воспринимать его адекватно. Ибо все здесь овеяно неким поэтическим флером, чужими мыслями и историями. Слишком много написано, придумано, наврано об этом месте. И этим Париж разочаровывает. Ты волей – неволей говоришь о нем чужими словами, восторгаешься чужими восторгами.
На самом деле, есть на земле места с куда более значительной архитектурой, и более изысканной историей. Париж навязан всему миру, возведен в некий недосягаемый фетиш. Все, чему искренне хочется удивиться, уже было удивлением кого-то. Ощущение, что Париж скрыт под маской, а снимать ее он не станет, ибо тогда он перестанет быть Парижем.
Романтизм города искушает новичков. Мы с Диной – новички, и потому бродя по вечерним улицам и площадям, глядя на королевскую выправку Триумфальной арки, или залитые огнями Елисейские поля, очарованы и покорены. Но если окажемся здесь спустя время, обман не подействует, и Париж предстанет обычным европейским городом, сродни любому другому.
Но сейчас мы поглощены своей любовью, и она окрашивает мир в иные тона, и потому нам все кажется прекрасным и волшебным.
Опьяненные успехом у публики, знакомствами, вниманием, мы и сами меняемся. Любавин удивительно мягок, улыбчив, и, кажется, впервые, не ругает нас после спектаклей. Мне кажется, что он втайне гордиться тем, что нам рукоплещут полные залы. Публика здесь искушенная, не без налета снобизма, но мы сумели ее покорить. И Любавин на пресс-конференциях  радушен с журналистами, и их вопросы не смущают его. Он с удовольствием рассказывает о своем былом изгнании, о возвращении на родину, и игнорирует намеки и ассоциации, могущие бросить тень на его страну. Он остается патриотом страны, а «идеальных государств я не знаю», улыбается он.  Элегантный, моложавый, энергичный –  он вызывает умиление у  дам и уважение у мужчин.
Дину он принял очень приветливо, и наше чувство вызывает у него легкую зависть, вполне безобидную. Он дарит нам маленькие сувениры, и называет «мои молодожены».
А Париж действует безотказно. И с каждым днем я все больше и больше влюбляюсь в Дину, и острота этого ощущения волнует так, как никогда в молодости. Мне так сладко говорить о ней «моя жена», как будто до нее я не был женат. Мы упиваемся тем фактом, что мы женаты, и даже думаем, не сыграть ли в Париже еще одну свадьбу.
– Ну, вы сума сошли! – отзывается на это Любавин.
Я никогда не любил так яростно, полнокровно, безоглядно, как теперь. Эта была обратная, солнечная, сторона любви, давно мной забытая, а может, и никогда не виденная ранее.
Для кого-то это слишком странно: увидеть девушку и полюбить ее с такой силой всего в один вечер, и точно знать, что это судьба. Трудно убедить в истинности того, кто не испытал ничего подобного!
– Ты – мой мир, мое счастье, – говорил я ей, – и без тебя мне уже никак.
Жил ли я до Дины? Не знаю. Иногда мне кажется, что жизнь моя началась только с ее появления. И если бы не разрыв с Катей, и смерть Славы, я бы так и сказал. Но они должны быть со мной всегда, без них счастью многого не хватает….. Струйка грусти, когда я думаю о них, медленно втекает в беспечность существования. Саднящие воспоминания, вытекающие одно из другого, заставляют меня замирать, глядя в вечернее парижское небо, все же постороннее. 
– Ты никогда не перестанешь думать о них, – говорит мне Дина, – каждую радость и каждое горе ты будешь делить с ними.
Перед отъездом из Москвы, я позвонил Елизавете Аркадьевне. Мы встретились.
– Анжела замкнулась, имя твое при ней лучше не произносить.
– Она приходила к нам.
– Знаю, она рассказала. Но о Дине ничего, ни слова.
– Меня Катя волнует.
– Понимаю. Я очень бы хотела тебе помочь…
– Я и не думал, что она так упряма.
– Тебе очень тяжело?
– Честно говоря, да. А тут еще друг мой….
– Я сочувствую тебе. Ты не заслужил такого…
– Спасибо. Как вы думаете, я смогу вернуть свою дочь?
– Не знаю, Женечка, а врать в утешение  не хочу. Время покажет, прости за избитую фразу.
– Как вы живете?
– Так же. Теперь хожу в магазин вместо тебя. Томаз был удручен, когда узнал, но потом пожелал тебе всего хорошего.
– Добрый Томаз!
– Добрый, и честный. Ни копейки лишней не возьмет. Ничего, дорогой, все будет хорошо, вот увидишь.
– Спасибо, вам.
– Не за что. Ты знаешь, мне жаль, что вы с Анжелой так расстались…
– Мне тоже.
– Ты счастлив?
– Да. И вы знаете, не боюсь об этом говорить…
– И не бойся, ерунда это все, суеверия.
Я согласно киваю.
–Катенька поймет, ты подожди…
– Я очень на это надеюсь, Елизавета Аркадьевна, очень.
– Правильно. Надейся и верь. Она девочка умная, она же твоя дочь!
Я улыбаюсь.
– А как Алиса?
– Хорошо, они с Диной ладят…. Если бы и она, как Катя…
– Не надо, не мучь себя!
– Но почему?! Они же сестры!
– Сестры…. Тобой выращенные, ты всю душу в них вложил….
– Тогда – почему?!
– Не знаю, Женя, не знаю….  Можно спросить тебя?
– Конечно.
– Скажи, а если бы Алиса тоже….
– Я бы остался, Елизавета Аркадьевна, честное слово. Хотя и говорят, что ради детей – это неправильно, дети все чувствуют.
– А как же любовь?
– Лучше я бы страдал, отказавшись от любви, чем от девочек…
– Жень, они бы выросли, у них началась бы своя жизнь…
– Хотите сказать, я бы стал не нужен им?
– Не так, как прежде. А боль от брошенной любви вернулась бы…
– «Возвращается боль, потому что ей некуда деться» – процитировал я.
– Вот именно.
– То есть вы считаете, что ради любви можно пожертвовать детьми?
– Ради любви, очень многим можно пожертвовать, и тебе это известно не хуже меня. Ведь об этом столько пьес, романов, фильмов создано….
– Это так. Только людям кажется, что это все выдумки, фантазии писателей.
– Да. Пока это не касается их самих…. Ты сейчас на гастроли?
– Да, впервые за границу.
– Удачи тебе.
– Спасибо.
– Я так рада, что ты мой зять.
– Бывший….
– Нет, Женя, нет, для меня ты всегда останешься зятем. Единственным и неповторимым. И вообще, хорошие люди «бывшими» не бывают.
– Спасибо, спасибо вам, Елизавета Аркадьевна.
– Останься ты в семье, слишком много людей познали бы несчастье: Анжела, твоя Дина, девочки, в конце концов, ты сам. Нельзя перейти реку, не промочив ног.
– Я хочу, чтобы Катя это поняла. Моя дочь должна была повзрослеть.  Не слишком ли многого я хочу?
– Порой этого хотят все родители, пусть и не признаются. Ты всего-навсего хочешь быть счастливым, и этого хотят все люди.
– Мне жаль, что я больше не ваш зять….
– Я же сказала, что ты останешься им навсегда….
Мне повезло, что именно эта женщина была моей тещей. Я расстаюсь с ее дочерью, а она желает мне счастья, и понимает меня, и искренне сочувствует и переживает. Не слишком ли много везения для одного человека?
Но в Париже такие вещи кажутся естественными. Он увлекает, сверкает, обдает легкомыслием. Успех пополам с любовью кружит голову. Мы словно жили в этом городе всегда, а не были временными постояльцами его отелей. Заблуждение сколько сладостное, столь же и опасное. «В грезы нельзя на совсем убежать», как пел Егоров.