Паспорт

Давным-давно, когда только начинали выдавать людям паспорта, пожилой горец Могул-Магома был вызван в Сельсовет (администрация сельского совета) в своём ауле Амарси, и ему было сказано, что ему нужно оформить паспорт и, что для этого нужно сфотографироваться. А фотографии делали в то далёкое время в центральном ауле Агвали, где располагались не только фотографы, но и много другого начальства и важных людей. Одно было плохо – слишком далеко было идти в Агвали, аж целых тридцать вёрст. В то время в горах не было автомобилей и дорог для них. Люди шли пешком или ехали верхом на лошади, на худой конец, на осликах. Пешком шли в основном те из людей, которые были бедны, а верхом на лошадях ехали те из людей, которые были по богаче и состоятельнее. У Могул-Магомы не было ни лошади, ни даже осла. Он был из бедной семьи. Он был не только беден, но до него всё доходило чрезвычайно трудно. Про паспорт он ничего не знал – ни для чего он нужен, ни что он из себя представляет. Он думал: «Жили же я и мои предки без паспорта … Зачем мне его навязывают? Что такое «фотография»? Зачем она нужна? …». Целый месяц он спрашивал в ауле у кого попало: «Что это и зачем?». Ему отвечали: «Так надо. Времена такие наступили». Он думал: «Ну хорошо, а где я возьму фотографию? Ведь идти пешком в Агвали нужно больше одного дня, а потом возвращаться оттуда столько же. А как фотографируют? Смогу ли я себя сфотографировать? Или это делает кто-то другой … Сколько это будет стоит? У меня же и денег может не хватит …». Кто-то из аульских жителей сказал наивному и обеспокоенному Могул-Магоме, что за фотографией не обязательно ехать в Агвали, что вполне прилично портрет может нарисовать учитель местной школы Атабей Суракатович, и что это будет гораздо дешевле.
И вот на следующий день Могул-Магома приходит домой к Атабею Суракатовичу и говорит, стесняясь и сбиваясь: «Да вот просьба моя к Вам странная …, даже неудобно её произнести, не нарисуете ли Вы меня, так сказать, как бы для паспорта, для фотографии, вернее, вместо фотографии. «Хокумат» (власть) придумал такую вещь … Покоя нет …». Могул-Магома был среднего роста, с добрым, как бы с улыбающимся лицом, чуть-чуть сутуловатый, в истёртом и потрёпанном пиджаке человек, в латанных штанах и в латанных сапогах. А жена его Нуцала Шиштапаевна была хмурая, молчаливая, полноватая, несмотря на свою бедность, женщина, с широким щекастым лицом, в середине которого выделялся нос с покрасневшей левой ноздрёй. Некоторые особенности их характеров образовались вследствие того, что у них не было детей. Всё мало-мальски ценное в доме было поделено между ними. Вернее, что Нуцала Шиштапаевна присвоила себе, то это было её и было хорошо спрятано, а что она определила Могул-Магоме, было общим и лежало повсюду. Иногда Нуцала Шиштапаевна из этого всего добра, лежавшего повсюду, присваивала себе что-то, говоря: «Это вещь всё ровно пропадёт или придёт в негодность», на что Могул-Магома особо не возражал. «Да ради бога … Спрячь для себя. Пригодится …».
Атабей Суракатович улыбнулся и ответил, что нарисованное не подойдёт для паспорта, что нужно идти в центральный аул Агвали. Могул-Магома никак не понимал такую необходимость и говорил про себя: «А какая разница, нарисуют там или нарисуют здесь …». Он не знал, что фотографируют аппаратом, а думал, что фотографию тоже человек карандашом рисует. Видя его беспокойство и его переживания, а также его бедное положение, Атабей Суракатович ему сказал: «Раз уж Вы так хотите, то я могу нарисовать Вас, потратив на это часа два. Может быть у Вас и примут этот рисунок вашего лица в Сельсовете. Кто его знает. Мне не жалко Вас нарисовать …». Атабей Суракатович вёл в школе целых три урока – рисование, труд и пение. Он не то, что умел петь, но он любил подпевать. Находился ли наедине с самим собой, или с людьми, он всё время подпевал себе в нос что-то. А если не подпевал, то посвистывал. Он любил свистеть. Обычно он начинал посвистывать, когда ему было безразлично всё вокруг и когда он не хотел замечать кого-то, или, редко, когда он находился в хорошем расположении духа. Ростом он был невелик. Лысоват. Иногда любил выпивать, призывая в собутыльники учителя по химии и учителя по всеобщей истории, а иногда директора школы. Благо, что покупать спиртное было на что. Зарплату он получал приличную. Словом, Атабей Суракатович был человеком, тяготеющим к интеллигентскому сословию, хотя ему были не чужды привычки и слабости сельского обывателя.
Могул-Магома обрадовался очень и сел на табуретку в позе, указанной Атабеем Суракатовичем, и не шевелился часа два, боясь испортить работу. По этой причине он даже спросил у Атабея Суракатовича: «А чихнуть можно? Не испортиться ли рисунок … ». И тут же громко чихнул «А-а-а-а-а-а-пчх-и …», не успев дождаться ответа Атабея Суракатовича, который так ничего и не ответил, видя в этом бесполезность. Наконец, Атабей Суракатович дал ему лист с рисунком его лица, нарисованном пером синими чернилами. На щёки, кончик носа, губы были добавлены красные чернила, от чего Могул-Магома, как будто выглядел моложе. Он был удивлён рисунку своего лица и очень доволен работой. «Оказывается, я намного красивее, чем я думал о себе …», - говорил он про себя. Благодарный Могул-Магома всё не унимался от Атабея Суракатовича, предлагая ему взамен услуги в помощи. Тот ему отвечал: «Вы сначала сходите к секретарю Сельсовета, покажите им этот рисунок, подойдёт ли он для паспорта. Если подойдёт тогда поговорим …». Могул-Магома почему-то был уверен, что рисунок его лица примут в Сельсовете, и сам предложил Атабею Суракатовичу работать на него три дня, и спросил, какую работу ему надобно сделать. А он больше ничем и не мог поблагодарить кроме, как физическим трудом, потому что у него больше ничего не было. Атабей Суракатович перечислил хозяйственные работы, в том числе сбор камней на сенокосных угодьях, но ещё раз посоветовал сходить к секретарю Сельсовета и показать ему нарисованный портрет. Наивный и благодарный Могул-Магома сказал: «Успею я туда сходить. Но сначала я хочу Вам помочь. Буду я три дня собирать камни на ваших сенокосных склонах». Три дня Могул-Магома собирал камни в кучи на крутых неудобных склонах Атабеевского поместья, сделав их удобными для сенокошения. Его руки были все в царапинах и мазолях от камней.
На четвёртый день Могул-Магома пошёл в Амарсинский Сельсовет показывать свой портрет, аккуратно завернув его в платок, чтобы не испортился. Секретарь Сельсовета Чунти Газиевич, худой, высокий человек с скручёнными вверх до самых скул усами, грубо и громко поругал Могул-Магому и сказал: «Не рисунок нужен, а фо-то-гра-фи-я-я-я-я-я …». Могул-Магома не понимающе сказал: «Какая разница? Это же тоже лицо?! На фотографии тоже будет лицо ...». Вернулся к себе домой Могул-Магома огорчённый и рассказал жене своей о неблагополучной попытке получить паспорт и показал ей рисунок портрета своего лица, нарисованный Атабеем Суракатовичем. Нуцала Шиштапаевна, недовольная старушка, внимательно посмотрев рисунок лица мужа, сказала: «А не сделает ли Атабей Суракатович и мне такой рисунок? Я бы тоже пошла работать им». Могул-Магома на это сказал: «Ты подожди пока. Может он бесплатно нарисует твоё лицо … Я ведь собирал камни на их земле три дня».
Наступило уже лето. Могул-Магома снова вызвали в Сельсовет и потребовали скорейшего фотографирования для паспорта. И в один из жарких летних дней он пошёл в Агвали пешком. На высоком горном перевале по пути ему встретился Фитиль Асадуллаевич, его же односельчанин, идущий из Агвали домой. Могул-Магома рассказал Фитилю Асадуллаевичу о том, для чего он идёт в далёкий Агвали. Выслушав молча Могул-Магому, Фитиль Асадуллаевич сказал: «Да зачем тебе идти в эту жару по каменистым дорогам в этот далёкий аул, изнашивая и без того худую обувь свою … Если тебе нужна фотография для паспорта, то у меня есть ещё две фотографии, которые остались после получения паспорта. Одну из них я дам тебе. Вот и всё. И не нужно никуда ходить. … Для паспорта можно фотографию любого человека … Лишь бы был человеком тот …». Обрадовавшийся Могул-Магома решил вернутся, и спросил Фитиля Асадуллаевича, чем он может ему помочь в знак благодарности. Фитиль Асадуллаевич рассказал, что ему предстоит долгое сенокошение в одиночку в хуторе, и, если бы Могул-Магома мог уделить один день, было бы хорошо. Могул-Магома уделил три дня сенокошению Фитиль Асадуллаевичу в знойные жаркие дни лета, и на четвёртый день пошёл с его фотографией в Сельсовет за паспортом. Над ним посмеялись и объяснили, что фотография нужна именно его, Могул-Магомы. Секретарь Сельсовета ему прямо пальцем указал: «Вот этого твоего лица фотография нужна, а не чужого лица … Понимаешь меня?!». Он снова объяснил, что нужно идти в Агвали, и в конце пригрозили штрафом и арестом, если в течение одной недели не принесёт фотографию.
Огорчённый собственным невезением, Могул-Магома решил пойти снова в большой аул Агвали за фотографией. На третий день пребывания в Агвали фотограф вручил ему фотографию и негатив, сказав, что и негатив пригодится, мало ли что. Когда Могул-Магома был уже далеко в пути, полил дождь, который шёл весь день безостановочно. Так как укрыться от дождя было негде, он промок «до нитки». Промокла и фотография, находившаяся в кармане старого пиджака. На Могул-Магоме не было сухого места. Сначала он ещё пытался спасти фотографию от дождя, просунув её под мышку и прижав, но дождь лил так сильно и долго, что и там она промокла. На следующий день он пришёл в Сельсовет с негативом, объяснив ситуацию и рассказав о случившемся с фотографией в пути из Агвали домой. Рассердившийся секретарь Сельсовета, сказал: «Могул-Магома, ты человек или не человек?! Что за безобразие! Завтра пойдём со мной в Агвали снова фотографироваться …».
Секретарь Сельсовета Чунти Газиевич редко ходил пешком далеко. Лошадь сельсоветским работникам председатель не давал, а ездил на ней сам. Для секретаря Сельсовета и налогового сборщика были куплены два мула. Говоря о справедливости такого решения и распроделения, председатель Амарсинского Сельсовета, угрюмого вида старик, отвечал: «Лошадь должна быть только у председателя. Советская власть не так богата, чтобы скакунами снабжать секретарей и сборщиков. Им подойдут и мулы. У них и ослов не было раньше …». Утром рано Чунти Газиевич на чёрном муле и за ним Могул-Магома, погоня ослика (которого ему одолжили его соседи), навьюченного старыми затвердевшими шкурами овец и коров, вышли из аула Амарси в сторону перевала Анчи-Даг. Мул животное скорое в шаге и неутомимое. Поэтому, пройдя пару вёрст пути, Чунти Газиевич сказал: «Поеду я вперёд. Ты, Могул-Магома, иди по тихоньку с осликом своим. Встретимся у кунаков или у фотографа в Агвали». Благополучно добравшись вечером до Агвали, переночевав у кунаков, сфотографировавшись на следующее утро у фотографа Хасбулата Пирбудаговича, проведя в Агвали ещё два дня, пока фотография будет готова, и продав свои старые шкуры, Могул-Магома собрался в обратний путь. Чунти Газиевич, убедившись в том, что Могул-Магома сфотографировался, и предупредив его о надёжном сохранении фотографии в пути, уехал на следующее же утро домой.
Могул-Магома уверил Чунти Газиевича, что фотография будет хранится глубоко в сумке из крепкой плащевой ткани с едой на дорогу (с сыром, хлебом и фруктами), не пропускающей внутрь воду дождя.
После полудня Могул-Магома уже был на перевале Анчи-Даг. Видя, что всё хорошо, довольный дорогой и собой, и представляя, как он получит наконец-то долгожданный паспорт, как его жена Нуцала Шиштапаевна будет с удивлением и гордостью смотреть на его важное лицо в паспорте, Могул-Магома решил передохнуть и лечь на траву, а ослу своему дать дать возможность тоже отдохнуть и покормиться травой. Чтобы пустым без груза не вести осла из Агвали домой, на него был погружен мешок мелких, но сладких груш, собранных в саду его кунаков. Думая, как много препятствий ему пришлось испытать прежде чем получить фотографию, и как обрадуется Нуцала Шиштапаевна мешку груш и денежкам за старые шкуры, он начал засыпать под звуки стрекоз и комаров, жужащих вокруг осла, положив рядом с собой сумку с едой и фотографией. В это время он ещё думал, что было бы хорошо попросить жену купить ему кирзовые сапоги из вырученных за шкуры денег. Но понимал, что будет не просто, так как шкуры принадлежали Нуцале Шиштапаевне, и именно она их сохранила.
Когда Могул-Магома проснулся, то увидел недалеко от себя валяющуюся пустую сумку, и осла, жующего последнее содержимое сумки – бумажный свёрток с фотографией. Могул-Магома от обиды и страха аж вскрикнул. Но осёл, съев сырь, хлеб, яблоки, дожёвывал фотографию, как что-то странное и невкусное. Было уже поздно спасти фотографию. Она была разжёвана ослом в клочья. Это был воровитый, наглый, бессовестный осёл, который привык бродяжничать зимой от голода, открывать головой двери чужих амбаров и дворов, избитый за это не раз их хозяевами. И конечно, он давно почувствовал запах хлеба и сыра, и давно размышлял о том, как было бы хорошо съесть всё это. Он предпочитал хлеб траве. Могул-Магома был удручён и подавлен случившимся. Он понимал, что осла бить бесполезно, что он не виноват, что не нужно было спать … Он встал, повернулся в сторону Агвали и, подняв руки, сжав кулаки громко крикнул в гневе: «Проклятый паспорт … Проклятый секретарь … Ведь жили же без него … И я проживу. Пусть арестуют. Пусть посадят … Я больше в Агвали не поеду …». Постояв, медленно повернувшись в обратную сторону, Могул-Магома тихо произнёс: «А ты, Нуцала Шиштапаевна … Ты знала, какой у соседей осёл … Но ты навязала мне его со своими старыми шкурами … Хотя … Хотя, и ты не виновата …».