22

Длинный нос несколько раз ткнулся в стекло и задергался, принюхиваясь. Во всю его длину красовалась широкая черная полоса, а по бокам – белым пухом величественно расположились бакенбарды.

- О! Смотри, какой красивый скунс, - сказала Зебра и приблизила морду к стеклу.

- Думаешь это он?

- Сама ты скунс, - сказал нос.

- Ишь, загадочный какой. И кто ты тогда? Горностай?

- Типа того, - ответил нос и шмыгнул.

- Гляди-ка, обидчивый-обидчивый, а горностаем стать, как это… Возжелал!

Нос отлепился от стекла, за окном что-то заскрипело, забормотало и затопало. В дверях появился типа горностай. Он огляделся, как будто свой, шутливо поклонился. Широкая грудь была обтянута потрепанной тельняшкой, а волосатые лапищи украшало множество синих якорьков, лодочек и кривых остроконечных звезд.

- Ничего такой хазер, - сказал гость и уселся на лавку, раскинув ноги.

- Ого! Борзый какой, ну! – Зебра нахмурилась, - Ну и? Чайку?

- Не борзый, а бывалый, - задумчиво, будто сам себе, сказал гость, - Барсук Бывалый я. В Большой дыре чалился. Богомол говорил весело у вас тут – чего-то неясно в натуре пока.

Зебра изумленно выкатила глаза:

- Огооо! И это вы пряма, пряма - настоящий преступник?

- Типа того, - сказал Барсук.

Потом гость выдул самовар чая, - ну, может не самовар, по пол-литра там точно было - съел две банки сгущенки и одну тушенки, чтобы «догнаться». А после Барсук Бывалый сел эдак боком, прикручинившись, и затянул извечную, да так заливисто, что заколыхались бакенбарды:

« Большая ты дырааа, ветер северный!
Прощай моя нора – зла немерено,
Лежит на сердце тяжкий груз…»

Барсук всхлипывал и утирался тельняшкой. Глаза Зебры тоже наполнились слезами:

- Какое-то бесчеловечное обаяние прям. Бесчеловечное! Вот так наслушаешься и станешь полосатой подругой уркагана с якорьками.

- Скажи спасибо Богомолу, что он тебе такого жениха подогнал!

- Да уж, - сказала Зебра и налила себе еще чаю под мирный храп полосатого скитальца – «типа горностая».