Анютины глазки

(Из книги "Удивительное рядом")

     Анечка училась в первом классе, но была такая маленькая и худенькая, что если б не школьная форма, никто бы не догадался, что это ученица.
     Каждое утро мама провожала Анечку в школу. Она переводила её через трамвайную линию, а сама шла на остановку трамвая, наблюдая за удаляющейся дочкой; а та всё оборачивалась и махала рукой.
     Анечкина мама работала в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, или просто в «Тимирязевке», как её называли жители района, в котором жила Анечка со своими родителями. Вернее, сейчас она жила с мамой, потому что папа уже несколько месяцев был далеко от дома, в экспедиции на научно-исследовательском судне. Каждый раз, когда папа возвращался из плавания, он привозил всякие необыкновенные подарки и радовался, видя счастливые лица жены и дочки. А потом все трое садились пить чай. Мама ставила на стол блюдо с горячими пирожками, папа рассказывал совершенно невероятные истории, которые, якобы, случались с экспедицией, а раскрасневшаяся Анечка уплетала пирожки и не сводила восторженных глаз с отца.
     Но сейчас они жили вдвоём и хозяйничали тоже вдвоём. Вечером, пока мама готовила ужин, Анечка возилась в саду возле дома. Дом у них был деревянный и старенький, каких в Москве осталось совсем немного, да и те грозились вот-вот снести. А кругом уже то и дело вырастали многоэтажные каменные громадины, бесцеремонно заглядывающие своими окнами в маленькие садики там, внизу, заслоняя от солнца и света эти чудом сохранившиеся зелёные островки города.
     Анечка очень любила свой садик и могла часами играть там. У неё было своё хозяйство: кошка Мурка – ни на что не способное создание, она даже мышей ловить ленилась. А ловила их Стрелка – маленькая беленькая собачонка с чёрными выразительными глазками: поймает, зажмёт между лапами и смотрит, как несчастный мышонок пищит и вырывается, а потом отпустит и принимается догонять, пока не замучает мышонка совсем.
     Несмотря на существенные различия в характерах, Мурка и Стрелка были дружны. И хотя Мурка держалась ближе к дому, а Стрелка предпочитала выбегать на улицу, когда они оказывались вместе, отдыхали всегда рядышком. Мурка норовила расположиться непременно на хвосте у Стрелки –  так было мягче и теплее.  Стрелка, впрочем, не возражала.
     Стрелка в округе считалась красавицей и пользовалась среди дворовых псов большим успехом. На какие только ухищрения они ни пускались, чтобы пробраться к ней: рыли под забором подкопы, умудрялись пролезать даже через маленькие щели в заборе. А, пробравшись, сначала внимательно обнюхивали Стрелку, она при этом нервно прижимала уши и виляла хвостом, а потом принимались гоняться за ней. Стрелка боялась их и в то же время далеко не убегала. В результате беготни по саду клумбы с цветами, которые так любовно разводила Анечкина мама, становились просто неузнаваемыми: цветы были поломаны, вмяты в землю. Мохнатые лапы собак умудрялись выворачивать их с корнем. Однажды в сад каким-то образом проник старый ленивый бульдог, пришёл и уселся на только что распустившиеся ландыши...
     Мало того, все визиты Стрелкиных ухажёров неизменно заканчивались тем, что дважды в год у неё появлялись щенята. Анечкина мама уже и не знала, кому их отдавать:  Стрелка запрудила своим потомством всю округу. Поэтому-то, каждый раз, когда мама видела в саду чужого пса, она тут же старалась прогнать его. В этом ей помогала и Анечка. Как только им удавалось избавиться от незваного гостя, они принимались за восстановительные работы. Первым делом заделывали дыру в заборе или лазейку под ним. Потом приводили в порядок клумбы с цветами. Это занимало уйму времени, так как часто приходилось полностью менять планировку цветника. Стрелка, как правило, забивалась под крыльцо и оттуда наблюдала виноватыми глазами за стараниями своих хозяек. Когда цветник был приведён в порядок и полит, Анечка с мамой садились на скамейку под клёном отдохнуть, а заодно и посмотреть, всё ли они сделали, ничего ли не упустили.
     Цветы составляли главное украшение сада. Сначала появлялись подснежники, их Анечка принесла из Тимирязевского парка, куда выходили окна её класса. Они были такие хрупкие, нежные, почти воздушные, эти голубенькие предвестники весны. За подснежниками раскрывали свои бутоны нарциссы и тюльпаны. Особенно Анечка любила махровые тюльпаны; они были пушистыми и почему-то пахли малиной. Она их нюхала беспрестанно: поиграет-поиграет и опять подбежит понюхать – волшебная притягательность аромата действовала магнетически. Потом распускались ландыши, заявляя своим дурманящим запахом, что совсем близко жаркое лето.
     В разгар лета сад вступал в пору буйного цветения. Чего тут только не было:  гвоздики и тигровые лилии, гладиолусы и флоксы, душистый горошек, львиный зев, настурции. На разнообразие красок и ароматов слетались пчёлы и бабочки. Анечка бегала по саду с сачком, а бабочки, словно дразня её, то садились на какой-нибудь особенно яркий цветок, складывая и раскрывая свои пёстрые крылышки, то перепархивали на другой, не менее красивый.
     Но особой гордостью сада был пион. Редкостный сорт, подаренный маме в день рождения сотрудниками, красовался на клумбе в центре сада в окружении других цветов. Когда цвёл пион, люди, проходящие мимо, старались заглянуть за изгородь полюбоваться чудом, которое родила земля. Самое интересное было то, что первый цветок пиона распускался всегда в одно и то же время – в середине июня, в день рождения Анечки. А потом один за другим раскрывались липкие, покрытые муравьями бутоны, образуя живой букет из крупных, нежно-розовых цветков.  Мама иногда срезала несколько цветков и ставила в воду; аромат чувствовался всюду: и в саду и в доме.
     В одно прекрасное утро у Стрелки опять появились щенята. Для Мурки рождение щенят означало тоску и скуку: Стрелка уже не могла уделять ей столько внимания, как обычно, и Мурка целыми днями лежала в одиночестве на завалинке и грела на солнце свою старательно вылизанную черно-белую шерсть.
     Мама тоже расстроилась: опять ей надо думать, куда пристроить щенят. Одна Анечка всегда радовалась появлению Стрелкиного потомства, ведь щенята были всегда разные: то похожие на Стрелку, а то на кого-нибудь из её знакомых псов. Анечка любила играть с ними: она представляла, что щенята –   это детский сад, а она воспитательница. Папа сколотил для щенят маленькие кроватки, мама сшила крошечные матрасики, подушечки и одеяльца, и Анечка укладывала щенят спать, водила их на прогулку, пыталась даже кормить из пипетки молоком, но тут вмешивалась Стрелка, она была категорически против искусственного вскармливания. Стрелка осторожно, чтобы не обидеть Анечку, втискивалась между нею и своими щенятами, стараясь отгородить их друг от друга, ложилась на бок, а щенята, жадно присосавшись к Стрелкиному животу, предпочитали именно такой способ кормления. Анечка сердилась на Стрелку, бежала жаловаться маме, что Стрелка мешает ей воспитывать детей, но мама почему-то всегда была на стороне Стрелки и старалась убедить дочь, что кормить совсем маленьких детей должна только их мама.
     Иногда у Анечки были недоразумения и со щенятами, особенно, когда она укладывала их спать: щенята не всегда соглашались лежать на подушечках под одеяльцами, некоторые так и норовили сбежать. Когда же Анечке в конце концов надоедал весь этот содом, она забиралась под густую листву смородины и пощипывала черные ягоды в окружении жёлтых цыплят, которых каждую весну покупала ей мама.
     Для мамы всегда было мучением зазвать дочь домой, чтобы накормить. И, как нарочно, как только мама усаживала её за стол, обязательно заявлялась какая-нибудь из Аниных подружек. А уж когда прибегала её закадычная подружка Светка, тут было и вовсе не до еды. Мама просила подождать в саду, но Светка была нетерпелива и не хотела долго оставаться одной; она забиралась на скамейку и заглядывала через окно в комнату, где мучилась за столом подруга. Светка распластывала по стеклу и без того курносый нос, высовывала язык, оттопыривала уши – ну, обезьяна, да и только. Аня заливалась хохотом и рвалась гулять, и мама уже никакими силами не могла удержать её дома. Аня спрыгивала с крыльца, тут же попадала в Светкины объятья, и они мчались за калитку, где их уже подхватывала целая ватага девчонок. Они играли в вышибалы, прыгали через скакалку или просто бродили по улицам, выискивая на асфальте копейки, и когда их набиралось столько, что можно было купить какую-нибудь сладость, мчались в магазин.
     Но больше всего девочки любили играть у кого-нибудь в саду: у Анечки, у Светки или у Тани. В каждом саду непременно было что-то интересное: какое-нибудь необыкновенное растение или цветок. Ведь жить возле Тимирязевки и не любить природу, не радоваться её сюрпризам – невозможно. У Светки, например, росли два куста какой-то особо породистой сирени, девочки постоянно крутились возле неё, вытягивали из соцветий цветочки и слизывали с них сладкий нектар. А Таня приводила подруг посмотреть на распустившийся чёрный тюльпан, который был предметом гордости семьи. Дом у Тани был двухэтажный, из белого кирпича. Его строили ещё при жизни Таниного дедушки – академика Прянишникова. Дети большей частью играли в саду, в дом забегали редко; а на второй этаж, куда вела крутая деревянная лестница, им ходить и вовсе не разрешалось: там находился, ревниво оберегаемый родными, кабинет Таниного дедушки. С нижней ступеньки лестницы были видны шкафы с книгами, среди которых стояли и его труды.
     Самым любимым и самым запретным занятием в саду у Тани было прыганье с площадки лестницы, которая вела из сада в дом. Она находилась довольно высоко от земли и Танины родители, боясь, как бы дети не переломали себе ноги, категорически запретили и думать о подобных развлечениях. Но быть в гостях у Тани и не прыгнуть с лестницы – это значит не испытать захватывающего дух ощущения страха и полёта и, улучив момент, когда взрослые были заняты своими делами, подружки устраивали соревнования. Главным условием соревнований было не приземлиться на четвереньки. В азарте они иной раз не замечали, когда из дома выходили Танины мама или папа, которые прогоняли девочек подальше от злополучной лестницы. Те убегали в глубину сада, забирались на дерево и, усевшись поудобнее, качались на упругих его ветвях.
     Анечку очень любила Танина мама, ласково называя её Анусей. Она  с удовольствием слушала какую-нибудь, нередко на ходу придуманную, историю, невольно любуясь этой живой, весёлой, всегда нарядно одетой девочкой.
     Часто в азарте игр и беготни по улицам и садам, Аня забывала о времени, и маме приходилось, отыскав уже в темноте свою обессиленную дочь, буквально на руках уносить её домой.
     В классе Анечка, как самая маленькая, сидела на первой парте. Рядом с ней сидел такой же маленький мальчик Паша, с которым они все уроки только и делали, что перешептывались и хихикали.
     По дороге домой Анечка рассказывала маме обо всём, что произошло за день в классе: об учительнице, о шалунах-мальчишках, о драчуньях-девчонках, о Пашке.
     – Мам, а Пашка сказал, что у них в саду есть анютины глазки, а у нас почему-то нет...
     – А ты разве не помнишь, что их попортили собаки, и нам пришлось на их место посадить астры?
     – Мам, а почему они так называются  «анютины глазки»? Это что, значит мои глазки?
     – Что ты такое говоришь? – не поняла мама.
     – Ну, как же?  Я – Анюта, значит анютины глазки – это мои глазки.
     Мама улыбнулась:
     – Как это пришло тебе в голову?
     – Мне Пашка сегодня сказал,– ответила Аня.– Он говорит, что анютины глазки очень похожи на мои глаза. Мам, он что, наврал мне?
     Мама посмотрела на дочку, на её ярко-синие с голубоватыми белками глаза в обрамлении чёрных ресниц, и ей действительно показалось, что они удивительно напоминают лучистые, весёленькие, словно умытые утренней росой, анютины глазки.
     – Анют, а ведь, правда, у тебя глазки  – точная копия анютиных глазок. И как это твой Пашка заметил?..
     – Не знаю... А давай опять их посадим, я буду поливать, ухаживать за ними.
     – Обязательно посадим, раз ты хочешь. Завтра же поедем на рынок, купим рассаду и посадим.
     – А давай сегодня, сейчас.
     – Нет, Анечка, сегодня у меня много других дел, а завтра обязательно купим, хорошо?
     – Ну ладно,– согласилась Аня и стала рассказывать теперь уже про Юрку Сорокина, который потерял где-то по дороге в школу портфель, и как они с Пашкой смеялись над Юркой, и все в классе смеялись, а учительница Ольга Александровна отослала все-таки Юрку искать свой портфель.
     На следующий день Аня с мамой поехали на рынок и купили рассады разноцветных анютиных глазок. Анечка бережно ухаживала за ними, позабыв о своём  «детском саде». Этому, кстати, очень обрадовалась Стрелка, которая целыми днями сама возилась со своими щенятами, кормила их и вылизывала.
     Однажды, забирая дочь из школы, мама заметила, что Анечка какая-то вялая, ничего не рассказывает, не щебечет как обычно. Приложив руку ко лбу дочери, мама почувствовала, что у неё температура.
     – Анют, да ты заболела,– испугалась мама.
     Придя домой, она уложила дочь в постель, померила температуру. Градусник показал тридцать восемь градусов. Приехавшая врач внимательно осмотрела Аню, прослушала, предписала постельный режим и приём лекарств. Когда врач уехала, мама вспомнила, где так сильно могла простудиться дочь.
     –Ты все-таки неслушница,– выговаривала она ей.–   Добегалась под дождём со своими подружками, да ещё босиком. Теперь школу  пропустишь,– сетовала мама.
     На следующее утро у Ани поднялась температура до сорока градусов. Она лежала такая жалкая, маленькая и беспомощная, что у мамы сжималось сердце. Анечка то засыпала, свернувшись под одеялом почти незаметным клубочком, то просыпалась и тут же просила пить. Однажды она проснулась, попила воды с соком чёрной смородины и, как бы думая вслух, тихо сказала:
     –Теперь мои анютки завянут без меня, никто их не поливает...
     Мама и действительно забыла про цветы, и они подзавяли, головки их поникли. Казалось, что и они печалятся о своей хозяйке, болеют вместе с нею.
     – Лежи, Анечка, не беспокойся, я полью их, – старалась успокоить ее мама.– И покушать тебе принесу.
     – Не хочу,– с отвращением отвернулась Аня.
     – А водички принести?
     – Принеси. И Стрелкиного щеночка тоже. Чёрненького, самого мохнатого. Я его больше всех люблю.
     Маме очень не хотелось давать Ане в постель щенка.
     – Анют, полежи так, без щенка, пускай он в саду побудет,–    сказала она.
     Анечка безразлично закрыла глаза, потом, как будто что-то вспомнив, снова открыла их:
     – Ну тогда принеси анютки, несколько штучек.
     Мама дала Ане воды, потом вышла в сад и вернулась с букетиком анютиных глазок. Она поставила их в стаканчике на табуретку возле Аниной кровати. Анечка долго смотрела на разноцветные головки цветов, пока не заснула тяжёлым сном.
     Прошло несколько дней. Температура всё не снижалась. Начался какой-то странный кашель, от которого, казалось, вот-вот лёгкие разорвутся на части. По ночам Анечка бредила. По невнятным фразам дочери мама едва догадывалась о событиях, которые проносились в её детской головке.
     Каждое утро Анечка спрашивала у мамы, поливала ли она анютины глазки. Это стало для неё каким-то навязчивым беспокойством. И мама, чтобы доказать, что цветы живы-здоровы, каждый раз приносила из сада свежий букетик.
     Однажды Аня сказала:
     – Мамочка, а как интересно: ты и анютки поливаешь и меня то и дело водой поишь. А перестанешь нам воду давать – что тогда будет? Мы, наверное, завянем, умрём?..
     – Не говори глупостей,– рассердилась мама. Но от слов дочери при всей их нелепости ей стало не по себе.– Ты же видишь, что анютки твои и не думают увядать,– сказала она.–    Смотри сколько новых бутонов на них. И ты скоро поправишься. Но для этого нужно больше кушать.
     Анечка закрыла глаза и погрузилась не то в сон, не то в забытьё. Мама сидела рядом и смотрела на её раскрасневшееся лицо. Она уж и не знала, что делать: лекарства явно не помогали. Особенно её беспокоил сухой кашель, изматывающий и без того хрупкое тельце девочки. Никакие отвары трав, помогающие обычно при кашле, тоже не приносили облегчения.
     На следующий день опять пришла врач, присела на край Аниной кровати и стала прослушивать легкие. Мама стояла рядом и с тревогой следила за выражением лица доктора.
     Лицо было внимательное и серьезное. Наконец врач неспеша вынула из ушей трубочки и сказала:
     – У меня подозрение на воспаление лёгких, нужно класть в больницу.
     Анечка, как услышала про больницу, вся сжалась, потянула на себя одеяло, как будто старалась спастись под ним, и заплакала:
     – Мамочка, я не хочу в больницу, не хочу, не поеду!
     – Подожди, Аня,– озабоченно сказала мама.– Если доктор говорит, что надо в больницу, значит, так будет лучше – ты быстрее выздоровеешь.
     – Там делают уколы, я знаю, мне и Пашка говорил: его папе делали, когда он лежал,– твердила сквозь слёзы Аня.
     Мама умоляюще взглянула на врача:
     – Может, это всё-таки не воспаление лёгких?..
     Врач стояла в нерешительности: ей было невыносимо жалко слабенькую беззащитную девочку, которую она только что хотела оторвать от привычного уклада жизни. А вдруг, действительно, дома и стены помогают и, находясь рядом с мамой, девочка поправится быстрее. И она решила испробовать последний шанс: прописала против воспалительного процесса сильнодействующее лекарство.
     – Я приду завтра,–  сказала она,–  и посмотрим, как она будет себя чувствовать. Если не лучше, то без разговоров – в больницу.
     Как нарочно ночью начались сильные приступы кашля. Анечка задыхалась, лицо становилось синюшным. Мама ругала себя, что поддалась уговорам и слезам дочери и не отправила её в больницу. Скорей бы утро, думала она, то и дело поглядывая на часы. А стрелки, казалось, и не думали двигаться с места. Половина второго. Анечка опять закашлялась. Мама приподняла её, чтобы дать воды, но кашель мешал напиться. Анечке чудилось, что в груди у неё сидит какая-то щётка или ёжик, которые постоянно шевелятся. Мама, улучив момент, когда ёжик перевернулся и улегся на другой бок, опять попробовала поднести к губам дочери чашку с водой. Анечка отхлебнула и снова закашлялась. Мама посмотрела на часы  –  без пятнадцати два. Что же не двигаются стрелки... Она напряжённо вслушивалась в прерывистое дыхание, вглядывалась в едва различимое в темноте лицо на подушке.
     Маму тоже потянуло в сон. Ей показалось, что она буквально на миг куда-то провалилась и, вздрогнув, проснулась. Машинально взглянула на часы  – стрелки показывали четыре часа. Почти одновременно взгляд её упал на букетик анютиных глазок рядом с часами  – цветы завяли. Страшная фраза дочери, всплывшая вдруг в памяти, заставила её похолодеть. Почти в беспамятстве она взглянула на постель. Дочь лежала не шевелясь, с закрытыми глазами. Измученное, исхудавшее личико было мертвенно-бледным. Леденящий ужас охватил маму. Она схватила дочь вместе с одеялом в охапку и стала исступлённо тормошить её. Анечка открыла глаза и испуганно, ничего не понимая, смотрела на маму.
     – Сокровище моё, доченька моя милая,– приходя в себя, твердила мама.
     Успокоившись окончательно, мама осторожно уложила сразу же заснувшую дочь на постель, подоткнула со всех сторон одеяло и всё смотрела на её бледное, едва освещённое холодной предрассветной синевой родное лицо.
     В оставшуюся часть ночи Анечка то просыпалась от кашля, то опять забывалась тяжёлым сном. Мама сидела рядом, не смыкая глаз. Её сильно напугал так неожиданно завядший букет. Она до сих пор не могла понять, как это случилось, ведь она меняла цветы каждый день. Неужели вчера забыла поменять?.. Да, наверное – закрутилась и забыла...
     В больнице, куда утром отвезли Анечку, диагноз лечащего врача подтвердился. Ей начали делать уколы, прогревания. Поправлялась Анечка медленно, с трудом; её всё ещё мучил кашель, никак не исчезали хрипы в лёгких, она ничего не ела и лежала вялая и слабая, не проявляя даже интереса к выздоравливающим ребятишкам, которые резвились возле её кровати, пытаясь развеселить новенькую девочку. Она много спала или просто лежала с закрытыми глазами, или подолгу смотрела на стоящий на тумбочке букетик анютиных глазок, которые каждый день приносила ей в больницу мама.
     Однажды во время утреннего обхода врач подошёл к Анечкиной кровати и, обратив внимание на букетик, сказал:
     – Красивые у тебя цветы.
     – Это – мои глазки,– сказала Анечка.
     – Анютины глазки,– поправил врач.
     – Я и есть Анюта,– хитровато взглянула она на доктора.
     Врач улыбнулся и сказал:
     – А и, правда, глазки-то у тебя  – как эти цветы, такие же симпатичные.
     – У нас в саду их много,– повеселев, рассказывала Анечка.–   Я за ними ухаживала сама, а теперь мама поливает. Но они ждут – не дождутся, когда я вернусь, они меня очень любят,–   фантазировала она.– Вот и в больницу приходят навестить.
     – Так сами и пришли?– включился в её фантазии врач.– Или всё-таки мама принесла?
     – Они попросились, и мама захватила их с собой,–   невозмутимо объяснила Анечка.
     Приехав как-то в больницу в очередной раз, мама увидела дочь совсем повеселевшей  – судя по всему, дела шли на поправку. Мама рассказала, какие дела происходят у неё в хозяйстве: о том, как Мурка поссорилась со Стрелкой и, чтобы «насолить» ей, взяла и спрятала одного щенка под дом, и как Стрелка долго искала его, но потом всё же нашла, но обиделась на Мурку и теперь не разрешает ей лежать на своём хвосте.
     Анечка смеялась и рвалась домой.
     – Щенки твои подросли,– рассказывала мама,– окрепли. Целыми днями бегают по саду и так забавно играют... И цыплята совсем большие стали, только уже не такие пушистые. А анютины глазки, наоборот, стали мелкими, скоро, наверное, совсем отцветут...
     На языке у мамы вертелась ещё одна весть. Она чувствовала, что необходимо сказать дочери о скором сносе их дома, и всё же не решалась, боясь расстроить её.
     Мама уже ездила смотреть новый дом на окраине Москвы, куда должна будет переехать семья, и была поражена его идеальной схожестью с такими же безликими коробками, выросшими, словно бородавки, на пустыре. Весь окружающий пейзаж действовал гнетуще, наводил тоску: недалеко дымилась труба старой, почерневшей от копоти, фабрики; с другой стороны дома громыхало шоссе; во дворе – переполненный контейнер с мусором.
     С головной болью, совершенно разбитая, добралась мама из новостройки домой. А, открыв калитку сада, шагнув на посыпанную песком дорожку, ведущую к крыльцу, вобрав в легкие, казалось, только их саду присущий запах, почувствовала, как дорог ей этот маленький, но свой и такой родной уголок земли, как бесценно всё то, чем она и её семья жили все эти годы. Она вошла в дом, легла на диван и сама не заметила, как слёзы медленно поползли по щекам...
     – Мам, ты что такая печальная?– видя, что мама чем-то расстроена, заглядывала ей в глаза Анечка.
     – Да так... – мама всё-таки решила пока не говорить о сносе дома.
     – Я же выздоровела,– видимо решив, что причина маминой грусти – её болезнь, доверительно шептала Анечка.– А помнишь, когда я сильно болела, думала, что раз глазки мои, то мы и умрём одновременно.
     – Ну, какая же ты глупенькая,– укоризненно посмотрела на дочь мама и невольно залюбовалась вновь ожившими, такими ей дорогими Анютиными глазками.