Сирота

Её жизнь сложилась. Дом. Хороший дом. Муж. Дети. Внуки.

Землёй обетованной стали сад и огород. Лето и всю осень Нина Владимировна с удовольствием консервировала, солила, замораживала фрукты и ягоды, варила варенье. А ещё любила цветы. Цветов было много и разных.

Нина Владимировна не работала много лет. Вначале нянчила внучку, которую жалко было отправлять в детский сад. Затем Виолла, жена сына, решила прервать свой декретный отпуск, и полуторагодовалый Никитка перекочевал к ним. А там и ещё появился один внук.

И все легко привыкли к тому, что она занималась детьми, водила их по больницам, возила летом на отдых.

Неожиданно в конце июля коллега по школе, а ныне — руководитель отдела образования, предложила Нине Владимировне поработать  месяц в детском доме семейного типа. У них там случился какой-то цейтнот с педагогами.
 Нина Владимировна согласилась и в понедельник вышла на работу. Внуков временно определили к другим немало удивившимся бабушкам.

Работали в детском доме через сутки: с девяти утра до девяти часов следующего утра. Ни привычных двух выходных, ни беззаботных вечеров пятницы.

Напарница, женщина годиков тридцати, мама Мила, встретила её во дворе. Обняла и поцеловала в щёку, чем немало смутила. В школе так упрощённо эмоций не выражали. И тут же принялась рассказывать, как нужно вести себя с воспитанниками, чтобы они «не обнаглели в край…».
«Нужно накопать им многолетников», — подумала Нина Владимировна, взглянув на жалкий цветничок у калитки.
В доме их встретила девочка лет шестнадцати, невысокая, хрупкая, с хорошеньким личиком и взрослыми внимательными глазами на нём. Остальные дети ещё спали. Всего детей было шесть.
А Мила рассказывала и рассказывала, о своей маленькой дочке, о маме благодаря которой она смогла работать и учиться на факультете финансов, о том, что «муж объелся груш», а была такая неземная любовь...
Девочка всё это время сидела рядом, и было понятно, что и про любовь, и про мужа она слышит не в первый раз.

— Вот меню, — напоследок сказала мама Мила и положила на журнал передачи дежурств несколько печатных листов.
И через короткую паузу добавила:
 — Но вы готовьте из тех продуктов, что есть.
А были полмешка картошки в кладовке, несколько яиц в холодильнике, да подсолнечное масло на донышке пятилитровой бутыли. Серые пыльные рожки в шкафу, понятно, к продуктам отношения не имели.

Дети спали. Девочка — а звали её Карина — тоже ушла в комнату и вышла оттуда только к обеду.
Утренний ветерок шевелил белые шторы в чистой кухне, да монотонно гудел холодильник.
 «Нужно им букет нарвать», — подумала Нина Владимировна. (И весь месяц на углу большого обеденного стола в стеклянной банке стояли цветы из её сада).

Нина Владимировна осмотрелась.
Детский дом был добротным: с просторной верандой, с баней во дворе. С весёленькой игровой площадкой в углу участка.

 «Так, а чем же мне их всё-таки накормить?» — подумала Нина Владимировна и позвонила мужу.
Муж молча сложил заказанные продукты на лавочку во дворе и так же, не проронив ни слова, уехал.
«Ну да. Понятно», — сказала Нина Владимировна и понесла пакеты в дом.

 — Здравствуйте!
Первым заглянул к ней высокий крепкий парень, почему-то в тельняшке, с кривой чёлкой, падающей на глаза. Глаза были слегка прищуренными и ярко голубыми.
 — Я Ваня, — доложил парень и мотнул головой, на время смахивая чёлку с глаз.
«Настоящий Ваня», — подумала Нина Владимировна и предложила:
 — Мой руки и завтракать.
— Завтракать? — переспросил Ваня, но, умывшись, появился на кухне. Дымящийся омлет и гору овощного салата на своей тарелке уплетал с каким-то лёгким удивлением.

 В детском доме жил и его младший брат Данил. Худой и длинный. С какими-то девчоночьими ресницами: густыми и пушистыми. Девятилетний Андрюшка был блёклым и тощим, с настороженными глазами на помеченном конопушками лице. На кухне он появился следом за Мадиной, крепкой девочкой с мягкой восточной внешностью. Мадина плохо видела. Всё, что Нина Владимировна клала перед ней на тарелку, она ощупывала, прежде чем отправить в рот. Вообще, цепкие пальцы девочки жили какой-то своей беспокойной жизнью.

Неожиданности начались, как только заспанная Карина появилась на кухне.

 — А вы чё сдеся?! ¬— закричала она на Мадину и Андрюшку, помогавших Нине Владимировне накрывать стол к обеду. — А ну быстро на площадку!
Малыши кинулись из кухни.
 — Не поняла?
Нина Владимировна растерянно застыла у плиты
 — А чё сдеся понимать? Они должны гулять на улице
 — А ты должна спать до обеда?
 — Ну, надо было меня разбудить
 — А зачем? Каникулы же
— А затем, что подъём в восемь. Посмотрите режим.
Нина Владимировна громко вздохнула, махнула рукой и продолжила разливать борщ. Через несколько минут отправилась звать всех к столу.

 — А это чё, борщ?
Карина нахмурилась, её глаза потемнели. Не глаза — ледяная прорубь.
 — Ты, чё! Вкусно же! — вставил Ваня.
 — А он чё, у нас по меню? Да?
 — Нет, по меню у вас рассольник.
 — Обед надо готовить по меню.
 — Андрюша, тебе какого гарнира? — спросила Нина Владимировна.
 — Дайте такого, как утром, — попросил мальчик.
 — Омлет съели. Котлеты у меня тоже вкусные.
 — Омлет? Вы чё, жарили омлет? — Карина сделала страшное лицо
— Конечно, — сказала Нина Владимировна и вышла из кухни.

 Часы на стене показывали без малого час дня. Впереди ещё двадцать часов дежурства...

 — А вас как называть? — спросила ещё утром Карина
 — Нина Владимировна, ¬— ответила она, не допуская мысли, что незнакомые дети станут называть её, как здесь положено, мамой, а во второй половине дня все уже называли её тётей Ниной.
Вечером перед сном, когда они с Мадиной вдвоём сидели на крыльце, девочка прижалась горячей щекой к её голому плечу:
 — Можно я буду называть тебя мамой?
— Нет, пожалуйста, не надо,— почему-то тоже шёпотом попросила Нина Владимировна. — Какая я мама!.. Я вообще-то уже бабушка, — и на глаза у неё навернулись слёзы.

В небе застыли звёзды.

Следующее утро было по-настоящему хорошим, тёплым и светлым. Нина Владимировна распахнула окно в своей комнате, вымыла полы на кухне и на веранде, обтёрла сваленную в кучу обувь и выстроила её ровными рядками у двери. Посмотрела на часы — её рабочий день заканчивался через три минуты. Дети спали. Шелестел старый тополь у раскрытого окна. В доме было тихо и свежо. Неожиданно кольнуло сердце, коротко и резко, как выстрел. Нина Владимировна привычно положила таблетку под язык и вышла.

 Муж уже ждал в машине, когда наконец-то появилась мама Мила. Говорливая, молодая и упругая, как пружинка.

 — А я испугалась, что придётся ещё сутки дежурить, — сказала Нина Владимировна мужу, плюхнувшись на сиденье рядом. — Такой день...
— Ты бы хоть поздоровалась, — перебил он её.
— Ой, извини! Здравствуй.
Нина Владимировна потянулась к мужу и поцеловала его в щёку.
— Как ты? У Никитки сыпь прошла?
Муж не ответил. Так и ехали молча, пока не показался их дом, добротный и красивый.

Дома побродила по комнатам, разложила по местам разбросанные вещи мужа, приготовила завтрак и вышла в огород.Остановилась, залюбовавшись приземистой яблоней, усыпанной красными плодами, которую весной спасла от выкорчёвки. Представила, как завтра дети будут, хрустко откусывая, уплетать яблоки. Улыбнулась.Мысли о детдомовцах не отпускали её весь день. И о себе тоже. «Что я знаю о себе на сегодняшний день? — думала она. – Из чего состоит моя жизнь?"

Её жизненное время, как слоёный пирог, разделено на разные жизни. Нина Владимировна помнила себя ещё трёхлетней девочкой, а сейчас она бабушка, выгуливающая внуков, но она та же, какой когда-то появилась, существует, а однажды исчезнет.

Нина Владимировна снова который раз вспоминала, как Карина отчитывала её за то, что она разрешила Андрюшке и Мадине посидеть за компьютером в комнате «мам»
— Это нельзя! Понимаете?
«Ты хочешь показать нам, что бывает другая жизнь? Но что нам с того?» — прочитала она на лице разъярённой девочки.
 — Это детский дом. Понимаете?
 — Но всё-таки ключевое слово — «дом».
 — Это наши порядки! Понимаете?! — прокричала Карина ей в лицо, а затем развернулась и вышла, хлопнув где-то на веранде входной дверью.

Было обидно. До слёз.

Думала она и о муже.  Он каким-то образом больше не был тем же человеком, каким был два дня назад. Почему этот человек рядом меня не понимает? Нет, он просто не хочет этого сделать. Они просто привыкли, что я обслуживаю только их, — жестко, с еле сдерживаемой неприязнью, подумала Нина Владимировна.
 Подумала и не позволила мысленно обвинить во всём только себя.
На следующий день Нина Владимировна проснулась рано, как просыпалась теперь каждое утро, и приоткрыла окно. Серый рассвет только вползал во двор. Как-то тоскливо шуршали берёзки под окном.
Нина Владимировна заплакала. По-воровски, украдкой. Перекладывать свои проблемы на чужие плечи она не умела.
Затем, выбравшись из постели, подошла к зеркалу. Пожилая уставшая женщина смотрела ей в глаза, отчаянно и тоскливо. Нина Владимировна улыбнулась женщине краешками губ.
Завернувшись в плед, вышла из дома. Всё крыльцо было усыпано сухими листьями. Неотвратимость осени.
Долго сидела на ступеньках.
Вышел муж, испуганно спросил:               
  - Тебе плохо?
Она покачала головой.
 — Померь давление, — сказал он, ещё немного постоял и вернулся в дом.

Как всегда , приняла душ, приготовила мужу завтрак. Собрала полную сумку и облегчённо вздохнула, когда наконец-то села в машину, чтобы ехать на работу.

— Ваня вчера вены резал, — сообщила ей мама Мила на бегу, передавая смену.
- Вены?               
- Да, весёленький вечерок у нас был.
— А почему?
— Ясно дело — почему. Набухался с дружками и давай.
— Как его в психушку не забрали?
— Так он и так там на учёте. Да они все у нас психи!

«О чём думал вчера пьяный Ваня? Как мне с ним поговорить? Что мне ему сказать?» — думала Нина Владимировна, пока готовила детям завтрак.

Будить ребят, как того требовал режим, висевший в коричневой рамочке под часами в прихожей, не стала, поэтому в доме было тихо до обеда. Они с Мадиной, которая появилась, как только мама Мила закрыла за собой дверь, постирали, пропололи грядку, сварили обед…

— Почему Мадина вечно на кухне торчит? — снова отчитывала Нину Владимировну Карина.
 — Пошла на площадку! — кричала она Мадине.Та уходила, но через время опять появлялась возле «мамы».               
— Отстань со своими тупыми правилами, — сердилась Нина Владимировна          
 — Здесь детский дом, и у нас свои правила, — выходила из себя Карина. — И они не тупые!               
«И не лезь к нам со своей жизнью, живи ею там, за дверью» — говорил её взгляд.

«А может, эта девочка права? — подумала Нина Владимировна. — В той — твоей — жизни их выбросили. У всех семерых есть родственники, а у Вани и Данила — даже мама. Почему и за что — они не знают. А в этом доме им хоть что-то понятно, пока не приходит тётя Нина и не пытается это что-то изменить. А потом такие умники, как ты, уходят, а они остаётся. И лучше, если есть какие-то правила, тогда дети знают, как себя вести и что делать».
Нина Владимировна вышла из дома. Карина сидела на нижней ступеньке. Нина Владимровна села рядом. По щекам девочки текли прозрачные слезинки.  Протянула руку обнять, но тут же отдёрнула, подумав: «Поверит ли она мне?» Карина сама повернулась к ней и прижалась горячим лицом к её шее.               
 — Простите меня. Такая я есть.               
— Ничего, ничего, — растерянно и благодарно шептала Нина Владимировна и гладила девочку по жёстким волосам.
А с Ваней Нина Владимировна так и не поговорила. Не решилась.

Ночью искали Данила. В полицию на свой страх и риск Нина Владимировна не сообщала. Утром Данил нашёлся в детдомовской бане. Отец одноклассника обвинил его в краже велосипеда, и мальчик боялся прийти домой.                Вызванная полиция велосипед нашла.
«Что я могу сделать с их одиночеством?» — думала Нина Владимировна. И ломала меню своими блинами и пирожками. Каждое утро, просыпаясь на рассвете, мыла веранду, складывала обувь, подметала двор и уезжала в свою жизнь. Через сутки возвращалась в этот дом, и начиналось всё сначала.
Карина цеплялась к каждой мелочи и устраивала скандалы из-за пустяков. «Просто эта девочка, как и все в этом мире, хочет быть любимой и значимой, — пыталась объяснить её поведение Нина Владимировна. — Кто же этого не хочет…».
Нина Владимировна не понимала: Карина защищается или нападает?
Или, играя в свои игры, пытается манипулировать, как ей показалось, слабым человеком. Доброту она восприняла как слабость. «А это доброта — то, что я для них делаю? И для чего-то же этот детский дом мне дан. Что-то же он мне должен был разъяснить? Ничего, ничего, — думала Нина Владимировна, — я старше, я сильнее».
Прошёл месяц. Утром последнего дня Нина Владимировна проснулась чуть свет. Открыла окно. Погладила белые рубашки — сегодня линейка в школе. Помыла детскую обувь, напекла блинов. Мальчишки спали. Мадину вчера отвезли в школу-интернат для слабовидящих, а Карине мама Мила разрешила ночевать у одноклассницы.
 Привычно шелестел тополь за раскрытым окном.
Мужу позвонила, чтобы не приезжал за ней. «Ладно», — согласился он, не узнав почему Напарницу ждала на крыльце. Там же с ней и попрощались.         
Домой она не пошла. Хотелось остаться наедине с собой и, прежде чем вернуться в свою жизнь с хорошим кофе по утрам, с любимыми хризантемами в саду, хотелось сделать паузу и обдумать все, что происходит во внутреннем и внешнем мире.
Закрапал дождь. Она набросила капюшон куртки и просто побрела по старой аллее. Сквозь поредевшую листву уже просматривались искривленные позвоночники деревьев. Повинуясь какому-то импульсу, она пришла к бетонным коробкам серых домов. Безликие пятиэтажки пытались сдавить старый двор, обступив его с четырёх сторон.
Воробьи, словно воришки, вспорхнули стайкой на дерево, когда она подошла к покосившейся лавочке у подъезда. Села, подняла голову и посмотрела на третий этаж.
Вот они, их два окна. Первая квартира, которую они получили как молодые специалисты. Муж легко привык к этому городку. Ей же долго снился родной город. Большой, шумный, красивый.
Здесь родились их дети, дочь и сын. Выросли и ушли. Вот песочница, где играли, а вон облезлая беседка в углу двора, где они, повзрослев, сидели с ребятами вечерами. Двор тогда был шумным и звенящим.
«Как я хочу домой! — неожиданно подумала Нина Владимировна, подсознательно понимая, что имеет в виду не тот дом, в котором она сейчас живёт. — Как я хочу домой!».
Жизнь оказалась короче, чем планировалось, да и сложилась она не совсем так, как мечталось. Эту мысль непросто принять. А ей, прикорнувшей на краю старой лавочки, хотелось быть просто счастливой. Счастливой обычным человеческим счастьем.
« А может, я счастливая? На каких весах это взвесить? — продолжала она свой тягостный диалог. — Что было сделано в жизни не так? Ей подумалось, что она скрывает от себя ответ, что истина как несколько бусинок на дне водоёма, но она не опускает за ними руку, боясь холода воды. «Тебе просто не хватает любви, ты не умеешь ощутить родство и связь с такими же, как ты», — говорила она себе, отчётливо понимая, что ей подвластно уже далеко не все и она вряд ли успеет уже что-то в своей жизни изменить. Жизнь уже построена.
Из подъезда вышла старая женщина, они полуулыбнулись друг другу, но женщина не узнала Нину Владимировну и медленно, слегка подшаркивая, пошла по своим делам. Эта женщина давно жила одна, но никогда не жаловалась  «Почему мы так обеспокоены тем, чтобы окружающие не догадались, как мы одиноки?» — думала Нина Владимировна, долго провожая её взглядом…
В родном дворе её встретил восторженный собачий лай. Огромный Шрек бросился Нине Владимировне навстречу, радостно лизнул руку и кинулся к крыльцу. Там стоял муж.
 — Собаку парализовало. Еду в аптеку.               
«Собака сдыхает, — догадалась Нина Владимировна. — Едет за уколом, чтобы усыпить». Неожиданно Нина Владимировна всхлипнула.               
— Не начинай, — сказал муж, проходя мимо. Затем остановился и погладил Нину Владимировну по плечу.
— Бедная. Хорошая была собака, — сказала она мужу               
— Мы же её кормили, — отозвался он без эмоций.
Эту собаку оставили прежние хозяева дома. И то ли они забыли в суете, то ли хозяева, торопясь, не сказали имени собаки, но она так и жила Собакой. Жила за сараюшкой, где хранился разный садовый инвентарь да старые вещи, которые выбросить жаль. Больше не было места во дворе — ближе к дому муж построил вольер для породистого Шрека, подаренного на новоселье.
Собака лежала без ошейника. Всегда ласковый, виноватый и заискивающий взгляд Собаки был равнодушным. Взгляд одинокого существа. Женщина, столько лет приносившая ей пищу, для неё уже ничего не значила. Она уже ничего не могла для неё сделать. И не сделала.Нина Владимировна присела рядом, погладила по голове собаку. «Каждый из нас сам проживает свою жизнь, — подумала Нина Владимировна и поняла, что всегда была одинокой, но глубоко прятала это в себе. — Не у всех получается достойно». Рыдание подрагивало в горле. Она подняла голову и посмотрела в небо. Небо было осенним, серым и мутным.               
 «Прости меня, Господи», — прошептала она в это небо, и произнесённые слова не показались ей нелепыми.