Так, что же делать дальше?

Она взяла мою руку, и приложила к груди. К своей груди, и спросила:

-Вы чувствуете сердцебиение?

Я ничего не ответил. Лишь пристально посмотрел в ее большие, голубые глаза. Она была моим самым близким человеком. Мы сидели в кафе. Довольно дорогом, там в основном подавали кофе. На ней было черное платье, вечернее, а на мне джинсы и неглаженая футболка.

Она отпустила мою руку, и уставилась в свою чашку американо. Я сделал глоток апельсинового сока, не отрывая взгляда от ее лица. Оно, подобно чистому листу, ничего не выражало. И лишь спустя минуту, вокруг ее глаз мелькнули едва заметные мимические морщинки, - она подняла лицо, которое теперь выражало печаль и озадаченность, и сказала:

– Я больше никогда не позволю вам делать это со мной.

Я немного отстранился от нее, – спина моя стала ближе к мягкой спинке стула:

– Что именно?

 Она посмотрела в сторону соседнего столика у окна, – за ним сидели два полных мужчины в дорогих костюмах. Один из них показывал что-то в журнале другому.

– Вы понимаете о чем я, – ответила она довольно холодно и отстраненно.

– Не совсем, – я был искренен, – вы не позволите только…

– Ничего из того, что вы делали, – перебила она меня.

– Вы хотели сказать что «мы» делали?

 Она вновь направила взор в мое лицо, в мои глаза и слегка нахмуренные брови. Ее глаза блестели, – слегка увлажнились, и выражали покорность и смирение. Зрительный контакт длился недолго, она начала собираться: порылась в сумочке, накинула шаль, встала из-за стола, и направилась к выходу. На полпути она остановилась, обернулась и бросила на меня недолгий взгляд. Немного укоряющий. После чего продолжила путь, и вскоре оказалась за входной дверью. Самый близкий мне человек.
 Те двое джентльменов, в дорогих костюмах за столиком у окна что-то оживленно обсуждали. Неподалеку сидела молодая пара – упитанная, молоденькая девушка потягивала коктейль, молочный, а парень, тоже довольно крупный, пил что-то зеленое, с ломтиком киви на стакане. За столиком, неподалеку от моего, сидела женщина лет тридцати, в синих джинсах и бежевом пиджаке под которым была черная блузка. Волосы ее были темно-каштановые. Она сосредоточенно изучала какие-то, судя по всему, деловые бумаги: перед ней лежала развернутая черная папка, чашка кофе, большая, и смартфон, подключенный к розетке, располагавшейся рядом с ее столиком.
 Она была хороша собой. Принесли мое пиво, и я то и дело поглядывал на нее, попивая этот чудесный напиток, но она была непреклонна – ничто не могло отвлечь ее от сосредоточенного изучения бумаг. Складывалось впечатление, что если сейчас перед окнами кафе взорвется машина, начиненная тротилом, и все посетители и персонал будут размазаны по стенам и полу, а потолок обрушится, она все равно будет сидеть там как бронзовое изваяние.

 Допив пиво, я расплатился, и вышел на улицу. Наконец я закурил. Мелькнула привычная и стандартная мысль, от которой я никак не мог избавиться вот уже на протяжении двух лет; звучала она так «Так. Что же делать дальше?». Я решил не зацикливаться на ней, и просто пошел неспешной походкой по оживленному проспекту небольшого южного городка. Я брел, погрузившись в глубокие размышления о своей нелепой судьбе, о гении, о Ней, другой, смотрел то в лица прохожих, то в небо, немного щурясь, то на окна высотных зданий, служивших руслом этому проспектику. Кто-то задел меня плечом. Я обернулся. Трое крепких, развязного поведения парней, кавказской наружности и в спортивных костюмах. Они довольно громко обсуждали что-то в шуточной форме, но от них веяло агрессией. Я посмотрел им вслед секунд десять, развернулся и продолжил путь. Левая рука была в кармане, и сжимала зажигалку cricket.

 Я свернул на узенький переулок, и набрел на какое-то питейное заведение, весьма дурного вкуса (это было видно по вывеске), и не замедлил зайти туда. Официантов там не было, нужно было самому забирать свое пиво, и я ничего против не имел. Я устроился у окна. Стол был слегка липким. Кроме меня и пары стариков в дальнем углу никого не было. Я принялся пить. Было около трех часов дня. Я пил, перечитывал записи в своей записной книжке, размышлял обо всем на свете. Атмосфера этого заведения была совсем ненавязчивой, даже нейтральной, не смотря на непривычную мне музыку – я наслаждался ею. После трех кружек пива, и периодических выходов за дверь для скуривания очередной сигареты, я взял четвертую. Пилась она уже с меньшим энтузиазмом. Бар постепенно заполнялся представителями рабочего класса, которые, за исключением беглого взгляда оставляли меня без внимания, - и я был вполне доволен подобным положением вещей; мои мысли, тем временем, покинули мою голову, в большинстве своем. Осталось только привычное “Так. Что же делать дальше?” и образ Ее. Близкого мне человека. Оставив кружку наполовину полной, а быть может наполовину пустой, - пусть эту дилемму решает какой-нибудь работяга без мозгов, я покинул заведение, ведомый этими двумя психическими содержаниями.
 
Я брел по улице. Голова вдруг опустела. Меня ничего не тревожило. Я вперивался взглядом пятидесяти процентам людей, идущих мне на встречу. А если это была мало-мальски привлекательная особа женского пола, то я еще и ухмылялся, гляде ей в глаза, иногда слегка подаваясь корпусом вперед. Они проходили мимо, а я оборачивался, изучая их ноги, задницы, спины, волосы, шеи.

 К тому времени как стемнело (а был сентябрь), я вышел из очередного бара, уже довольно пьяный, и под впечатлением от шашней с официанткой. Но это была ерунда, игра “флирт”, как это теперь называют. Я нетвердой походкой направился к автобусной остановке, хотя мог позволить себе такси, - мне просто нравилось смотреть на людей, смотреть в их глаза, вызывая недоумение и смущение, а иногда и агрессию. Гораздо реже попадались такие же любители темных глубин, и с ними устанавливался контакт. Обычно это ни к чему, кроме улыбки, или легкого смешка, не приводило, - на внешнем уровне, - но внутри все вскипало.
 В этот раз ничего особенно интересного не произошло, и я вышел на нужной мне остановке в некотором смятении, природа которого была мне не до конца ясна. Дойдя до подъезда, я набрал на циферблате номер – тридцать три. Дверь открылась, я зашел, вызвал лифт, и вскоре стоял перед дверью номер тридцать три. Третьий этаж. Я оперся на железную дверь рукой, свесив голову. Ладонь моя почувствовала холодное прикосновение. Мне нужно было прийти в себя.

 Дверь внезапно открылась, и я упал на Нее, на ее колени. Она была очень хрупкого телосложения, и едва выдержала мой вес, оставшись при этом на ногах. Я быстро поднялся, поправил волосы и воротник рубашки. Я осмотрел ее с ног до головы. Она была одета в жокейский костюм, со всеми надлежащими атрибутами – “каской”, или как это у них называется, сапогами, брюками в вертикальную полоску, пиджаком, сорочкой. Руки были сложены на груди, одна нога выставлена в сторону. На кистях были белые перчатки. Она стояла, высоко запрокинув подбородок, и смотрела на меня.

- Ты же знаешь, я люблю тебя. Тебя, и больше никого на этом свете. Просто я уверен, что эти слова нельзя повторять слишком часто.

 Из комнаты донесся мужской голос, - голос молодого мужчины:

-Ева, кто это? Почему ты так долго.

Глаза мои увлажнились. Я понял, возможно впервые понял, а вернее почувствовал, насколько ничтожным дураком я являюсь.

- Постой здесь немного, я сейчас. Можешь пройти на кухню.

 Я никуда не пошел, а остался стоять в дверях. Она, миновав коридор, зашла в спальню, и прикрыла дверь.
Через несколько минут, показавшихся мне вечностью, оттуда вышел молодой, жилистый блондин, коротко стриженный по последней моде. Он смерил меня взглядом, слегка скривил губы, открыл защелку и вышел из квартиры. Вот так, - никаких криков, никаких сцен.

 С минуту я простоял на том же месте, в оцепенении, но выйдя из него проследовал в комнату. Привычное зрелище – вдоль стен стеллажи со всякой всячиной, коробками, свечами, восточными вещицами и тому подобным. В центре комнаты, изголовьем к стене – довольно большой матрац, надувной. Напротив – большое зеркало. Она стояла между матрацем и зеркалом, лицом к последнему. Она медленно раздевалась. Сначала пиджак, потом сорочка, сапоги, брюки. Наконец она осталась в одних колготках белого цвета, трусиках и бюстгальтере. Потом пришел и их черед. Сначала она сняла бюстгальтер, обнажив девичьи груди третьего, а может второго размера, - я в этом не силен. Потом сняла колготки и трусы. Кружевные трусы, как и бюстгальтер, - были черного цвета. Она была совсем обнажена, и продолжала стоять перед зеркалом, смотря, будто бы сквозь него.

-Выключи свет, - сказала она.

 Я повиновался.

 Комната была залита светом фонарей и Луны, пробивающимся сквозь тюль. Бледно-желтый оттенок. Кожа ее была ослепительно белой, и идеально гладкой. Фигура – совершенство.
 Она медленно опустилась на матрац, и сидя на нем, бросила на меня свой взгляд. СВОЙ взгляд. Свой ночной взгляд. Глаза ее отражали лунный свет, и, наверно, свет фонарей. Но было что-то нечеловеческое в этом взгляде. И в тоже время, эта “нечеловечность” была превыше всякой человечности, возможно это был в высшей степени человеческий взгляд, который встречается так же редко, как и скарабей в Цюрихе.

 Я снял рубашку, скинул кроссовки, стянул джинсы, носки и трусы, и застыл, как и всякий раз, в нерешительности. Я слегка покачивался от всего выпитого.

-Давай же…, - очень нежно, по-матерински, произнесла она. Тихо и нежно. Со всей нежностью, на которую способны ангелы.
 Я подошел к ней, сидящей на краю ложа.

-Я люблю тебя, - сказал я.

 Она подняла голову. Ее глаза округлились. Она подвинулась к центру матраца, и растянулась на нем. Она потягивалась, подобно кошке. Я опустился на колени, потом на четвереньки, подполз к ее извивающемуся телу, склонил голову и коснулся губами выступавших ребер. Она обвила руками мою шею, запустила руки в волосы, посмотрела мне в глаза. Они были мокрыми. Ее глаза. Мои увлажнились тоже. Она уложила меня на спину, облизнула мой эрегированный пенис, и перекинув одну ногу через мой таз, придерживая член рукой, медленно села на него. Я почувствовал горячую плоть, я почувствовал себя дома. Но я не знал чей это дом, потому что то, что следовало далее не было чем-то обычным. И дело вовсе не в трансцендентных переживаниях соития, а в чем именно я не знал, да и узнать особенно не рвался.
 Она начала сначала медленно и нежно двигать тазом, постепенно наращивая темп. Ее влагалище плотно сжимало мой член, ее соки стекали мне на лобок и тестикулы, она покрылась мурашками. Я приподнялся, и принялся ласкать ее груди: руками, языком, - я сосал ее соски, как потерявшийся в толпе двухнедельный младенец, внезапно нашедший свою мать. Мы перевернулись, я отвел ее руки вверх, и стал целовать ее лицо, шею, уши, веки, губы. Мой язык был у нее во рту. Но все это было лишь прелюдией.Я смотрел ей в глаза, и делал сначала нежные, потом все более агрессивные толчки. Она обвила ногами мой торс. Я не отводил взгляда от ее глаз. Началось. Она думала что это делаю я, а я думал что это ее ведьминские происки. Не отводя взора от ее глаз, я заметил как ее лицо стало постепенно багроветь. В определенный момент я уже просто не мог отвести своих глаз от ее расширенных зрачков. Я увидел периферическим зрением, как комнату незаметно заполнила кромешная тьма. Ни фонарей, ни Луны. А наши глаза будто склеили, наши взоры будто срослись. Ее лицо еще сильней побагровело, и будто бы начало излучать свет, но этот свет не падал на комнату. Последняя попытка отвести взгляд, и я сдался. Я стал всматриваться в эти глубины, в бездну ее глаз. Я еще продолжал фрикции, но был очень близок к оргазму. Она тяжело стонала. Вдруг ее лицо стало бледным, его осветила Луна, тьма рассеилась, но лишь на мгновенье. Я почувствовал как она вскрикнула, пытаясь отвести глаза от моих – ничего не вышло. Все ее тело напряглось, она обвила меня со всей силой, ее влагалище запульсировало крупными сокращениями, и я излился в нее в этот момент. Далее ее лицо вновь стало красным, еще краснее прежнего, цвета крови. В желтых глазах зрачки сузились в вертикальные полоски, как у рептилий и кошек. Ее лицо выражало ужас, - в этой отвратительной гримасе я узнал свое лицо. Дальше память слегка нарушена. Было чувство, что я просочился в ее зрачки, а ее – в мои, что мой член в ее влагалище заполнил все ее нутро. Ноги, обвивавшие мой торс, стали ощущаться как мои собственные. Мы стали сжиматься, наши тела, до тех пор, пока не остались одни зрачки, уже не ее и не мои. Тьма их слилась с тьмой комнаты. Перед этим, в момент, когда наши еще тела сливались в бесформенную массу, когда они еще были, мы испытывали чудовищную боль, которую, думаю в одиночку пережить никому не под силу. Но мы не были одни, и не были больше вместе. Мы слились во тьму. Она,тьма, стала танцевать, мы стали ею. Мы обратились в цвета. Потом этот поток света, цветов и мрака устремился ввысь. Мы видели город, и могли управлять полетом. Но не всегда. Вообще-то каждый раз это было по-разному, но в тот раз, после непродолжительного полета на высоте метров трехста, нас будто бы переместило в какое-то жуткое место, нас телепортировало туда. Мы видели огромных, отвратительных змей – целый мир, состоящий из змей, будто бы это была их планета. Поверхность ее – клубы омерзительных тварей, небо тоже состояло из них, нужно было только присмотреться. Даже пространство, при фокусировке внимания, оказывалось сотканным из змей. Потом тьма, что была нами, какой-то неведомой силой впиталась в чешую одного из них, или, вернее сказать, в кольцо, ибо могло показаться что там, все эти змеи – суть один гигантский, невообразимых размеров змей. И впитавшись мы оказались возле девочки, идущей по пустынной дороге в школу, где-то, возможно в Мексике. Потом мы видели стремительно удаляющуюся Землю, а также понимали что люди состоят из слов, которые они когда-либо сказали, поступков, ими совершенных, - из памяти. И потом мы уносились прочь, в далекие красочные миры, полные форм. Мы чувствовали весь спектр ощущений, возможных и невозможных, во вселенной. И наконец нас уносило так далеко, что последующее не поддается никаким описаниям. Мы растворялись, теряя все связи с миром, нам знакомым, и все внезапно прекращалось. Целая вечность прекратилась.
 А потом мы просыпались, не зная сколько времени прошло; мы плакали, глядя друг на друга, мы были разделены вновь, хоть и смутно это помнили, - единство. Мы бесконечно любили друг друга. Вспоминалось все это позже.

 Она шла на кухню, делала кофе, бутерброды, приносила в постель, мне. Она была прекрасна. Ее лицо, плечи, губы, ноги, живот, зад, волосы, и особенно – глаза. Я съедаю свой бутерброд. Выпиваю кофе. Курю. И ухожу. Чувствуя вкус ее губ, ее языка у себя во рту. Утро. Я разбит, но полон надежды и энергии. Так, что же делать дальше?