Души моей Султан

1 ГЛАВА.
«МОЯ НЕЖНАЯ
СПАСИТЕЛЬНИЦА».
1563 г.
Османская Империя.
Провинция Конья.
      В этот невыносимый июльский летний зной прекрасная Султанша света, одетая в роскошное облачение, состоящее из рубинового бархата, парчи, шёлка и газа, прогуливалась по базару, сопровождаемая преданными слугами Дженфеде с Газанфером, внимательно всматриваясь в, продаваемых там, рабынь, ища ту особенную и ни с кем не сравнимую рабыню, которая сможет, отвлечь горячо любимого мужа прекрасной Султанши с шикарными волосами цвета воронова крыла от невыносимой тоски и душевных терзаний, вызванных трагической смертью Шехзаде Баязеда с его сыновьями, случившееся три года тому назад на Коннийской равнине во время жестокой кровопролитной битвы.
     Тогда молодому девятнадцатилетнему Шехзаде Селиму пришлось сразиться с родным братом, с которым, итак-то, враждовал, а тут, по воле роковой судьбы, он выполнял приказ горячо любимого отца, Повелителя трёх Континентов и семи стихий Султана Сулеймана Великолепного. Ведь Баязед стал бунтовщиком, переметнувшимся к персам и предавшим Османскую Империю. Конечно, юному восточному престолонаследнику, даже спустя три года после тех событий было невыносимо тяжело и больно на душе от понимания того, что он стал, одновременно судьёй и палачом брату.
     Именно эта, до сих пор сильно кровоточащая рана, не давала покоя Шехзаде Селиму и ещё больше пристрастила его к вину. Ведь только, напившись, он забывался, отрешившись от всего грешного мира с его страданиями, грехами, заговорами и интригами.
      Понимая, что её возлюбленный медленно скатывается в бездну, прекрасная Нурбану Султан захотела вытащить его из неё, а для этого, ей нужна была жаркая гурия, которая легко поможет излечить невыносимую душевную тоску.
--Госпожа, может быть Вам, лучше купить девочку-подростка и вышколить её самим!—внезапно предложила Султанше преданная Дженфеде, видя, что той не нравится ни одна из, продаваемых торговцами, рабынь.
     Нурбану погрузилась в небольшую задумчивость, мысленно признаваясь самой себе в том, что идея калфы ей понравилась, из-за чего она стала всматриваться в лица маленьких девочек-рабынь, пока каким-то высшим проведением её вниманием ни завладела хорошенькая, но очень худенькая, вернее измождённая десятилетняя девчушка с большими выразительными бирюзовыми глазками с шелковистыми густыми ресницами, вздёрнутым носиком, пухлыми губками и золотисто-каштановыми, спутанными грязными волосами.
     Нурбану Султан так сильно полюбилась девчушка, что она бросила торговцу тяжёлый бархатный мешок с золотом. Тот, мысленно махнул на, как ему показалось, влиятельную госпожу и отдал ей, почти умирающую русскую девчонку по имени Мария, даже не догадываясь о том, что спустя несколько лет эта, с виду измождённая, бледная, грязная и тощая рабыня, вырастет и станет могущественной Султаншей, которую все в народе станут с любовью называть «госпожа людских сердец» и Баскадиной «Шехзаде пьяницы и праздного прожигателя жизни», как они величали Селима. Только это всё в будущем.
     Пока, же, прекрасная Султанша света, довольная, сделанной ей покупкой, вернулась во дворец и отдала Марию на попечение калфам с распоряжением, хорошенько помыть её в хамаме, и, приведя в благопристойный вид, накормить. Калфы с рабынями всё поняли, и, почтительно откланявшись, занялись выполнением приказа.

     Когда, же, всё было добросовестно сделано, Мария, одетая в простенькое шёлковое розовенькое платье, предстала перед ясными выразительными изумрудными очами, царственно восседавшей на парчовой тахте, госпожи, излучающей свет, в её просторных, выполненных в мавританском стиле с преобладанием золотых арок, колонн,  лепнины и изразцов, покоях.
     Только сейчас Султанша смогла отчётливо рассмотреть её редкостную для Османской Империи красоту. Мария положительно нравилась госпоже, решившей, самой вылепить и воспитать из неё будущую икбаль для мужа, который, как Нурбану, смело надеялась, к тому времени уже станет новым Падишахом. Вот тогда она и подарит ему Марию.
--Сегодня отдыхай, а с завтрашнего дня для тебя начинается обучение, где ты узнаешь обо всём том, что обязана знать будущая фаворитка Султана! Только самое главное, будь мне верна, а я, со своей стороны открою тебе путь в фаворитки, а затем в Султанши!—наставляя подопечную на, предстоящую успешную учёбу и блестящую жизнь, проговорила Султанша света.
    Девочка всё поняла и, в знак своей искренней бескорыстной преданности, почтительно поклонилась, поцеловав полы платья заботливой добросердечной госпожи.

     Нурбану не ошиблась, говоря Марии про учёбу. Со следующего дня, девочка так сильно ушла в обучение, что у неё не было времени для праздной беседы с другими рабынями. Она впитывала многочисленную информацию подобно губке, что искренне радовало её преподавателей, но самое главное—госпожу Нурбану Султан.
     Так проходили дни за днями, недели за неделями и, наконец, месяцы за месяцами. Вот уже минуло два года с того дня, как русская боярская дочь Мария Извольская появилась в гареме султанского дворца в Коньи. За это время она из худощавой, измученной и еле живой девочки сформировалась и превратилась в прекрасную тринадцатилетнюю девушку, которой портило настроение лишь то,  что она ещё толком не знала, к чему ей готовиться.
   Так, глубоко погружённая в мрачные мысли, юная девушка плавно шла по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, направляясь к роскошным покоям Баш Хасеки для того, чтобы узнать у неё о том, будут, ли, какие распоряжения, как, в эту самую минуту, случайно столкнулась с красивым светловолосым стройным юношей лет 15-17 на вид, хотя на самом деле ему было 24 года, при этом его выразительные серо-голубые глаза излучали искреннюю доброжелательность и напоминали собой, два лесных девственно чистых озера, в которых так и хотелось утонуть, а эти пухлые губы… Девушка пропала, окончательно и бесповоротно. Она даже залюбовалась им, пока он первый ни опомнился, заботливо спросив её своим приятным тихим бархатистым голосом, от чего по её телу побежали мурашки:
--Ты не ушиблась?
   При этом, молодые люди сидели на холодном полу и потрясённо смотрели друг на друга, из чего парень сделал для себя вывод в том, что стал добровольным пленником этой прекрасной золотоволосой и голубоглазой нимфы. Он даже слегка смутился, пока ни услышал её ответного вопроса, вероятно она вспомнила, что в гареме нет места мужчинам, конечно, если это ни мужской гарем, что уже мало вероятно. Ведь, как она уже узнала, ещё три года тому, назад—это был гарем Шехзаде Селима. Вопрос тогда заключался в том, а как выглядит этот таинственный Шехзаде, которого она ещё никогда не видела? Вдруг он страшный, жирный, отвратный и жестокий?
--А ты, собственно, кто?
   И тут молодому парню захотелось немного повеселиться. Он ненадолго задумался, после чего выпалил:
--Евнух Али.
   Конечно, это было ложью, ведь красивый, изящный, светловолосый, голубоглазый юноша, обладающий атлетическим телосложением и был тем самым таинственным Престолонаследником Шехзаде Селимом. Только он, пока не желал раскрываться, а захотел проверить, понравившуюся ему, девушку из-за того, что ему страшно надоело, что все рабыни, буквально кидались на него лишь из-за тех возможностей и власти, что он мог им дать. Парень хотел лишь чистой, нежной и трепетной любви, ведь даже Баш Хасеки полюбила не его, а власть, хотя и всеми силами, словами и действиями доказывала ему обратное. 
   Что, же, касается самой Хатун, она, где-то с минуту-две молчала, потрясённо смотря на парня, после чего громко рассмеялась, что оказалось весьма заразительным, ведь её знакомый, тоже звонко и добродушно рассмеялся.
--Ты? евнух? Да, ладно! Они, же, все ужасные и с писклявым голосом, а ты, наоборот, красавчик! Да и, голос у тебя приятный.—с недоверием воскликнула юница, продолжая звонко смеяться, но, вспомнив о том, куда она шла, внезапно вскочила на ноги и со словами:
--Меня госпожа ждёт!—убежала, провожаемая заворожённым взглядом юноши, признавшемуся самому себе в том, что ему хочется снова встретиться с этой прекрасной юной златовлаской, которая, как он узнал позже от преданного Газанфера-аги, являлась воспитанницей его Баш Хасеки по имени Санавбер, что означало в переводе с персидского: «гармония, покой».

   Оправдает, ли девушка своё имя, время покажет, а пока, юноша ушёл на заседание визирей своего санджака, где ему предстояло решать массу важных вопросов, с которыми он успешно справился ближе к вечеру. Теперь ему хотелось отдохнуть в тишине и одиночестве в своих, выполненных в  зелёных оттенках, просторных покоях. Он даже пришёл в них и был приятно удивлён, увидев прекрасную юную златовласку, увлечённо занимающуюся сменой балдахина над его широким ложем. В этот раз она прикрепляла из парчи тёмно-зелёного цвета, разбавляемый золотым, словно лёгкое облако, газом. При этом, одетая в изящное скромное шёлковое салатовое платье, юница стояла на небольшой банкетке, ловко балансируя и всеми силами стараясь, не упасть, что могло понести за собой травмы с ушибами, чего ни в коем случае нельзя было допустить.
   Вот только рискнуть собой ей всё равно пришлось, ведь, до сих пор, стоявший немного в стороне от неё, юный Шехзаде, как она выяснила ещё утром от наставницы во время их душевной беседы в покоях Баш Хасеки, не мог больше смотреть на то, как красавица рискует здоровьем. Он захотел помочь ей, и, крайне бесшумно подойдя к ней ближе но осторожно так, чтобы не спугнуть её, участливо предложил свою помощь.
--Шехзаде!—испуганно воскликнула юница, и, не подрассчитав немного, оступилась и упала бы с банкетки, тем-более она уже начала падать, но юноша вовремя среагировал, стремительно подхватив красавицу себе на руки. Их, полные огромного искреннего тепла, взгляды встретились, от чего красивые лица залились румянцем лёгкого смущения от, вспыхнувшей между ними, искры взаимной душевной симпатии.
--В следующий раз, постарайся не рисковать собой, Хатун.—собравшись, наконец, с мыслями, доброжелательно посоветовал ей юноша.
   Девушка застенчиво ему улыбнулась, чувствуя, что ещё немного и её трепетное сердце выскочит из груди от, испытываемого, волнения, но сумев, совладать с собой, она тихо выдохнула:
--Простите меня за то, что заставила вас поволноваться за меня, Шехзаде!
   Санавбер произнесла эти слова столь очаровательно и невинно, что юноша не смог сдержать, нахлынувших на него бурных чувств с порывами и пылко поцеловал её в сладкие, как ягоды спелой земляники, алые губы, что стало для девушки полной неожиданностью. Она даже растерялась, ведь это был самый первый поцелуй в её такой короткой, но уже насыщенной жизни, не догадываясь о том, что свидетельницей всей этой романтической сцены стала, пришедшая в покои к Шехзаде для того, чтобы забрать девушку и отвести её в гарем, Джанфеде Калфа.
   Конечно, эта сцена оказалась подстроена Нурбану Султан, решившей, наконец, устроить Шехзаде с её подопечной нормальную встречу, а не как та, что произошла между ними рано утром. Вот только, хотя птенчики и попали в клетку, но теперь сама старшая Калфа оказалась растеряна. Ведь, раз между Хатун с Шехзаде произошёл первый поцелуй и, как Калфе с Баш Хасеки, показалось, вспыхнула искра взаимной страсти, которую парочка, пока не распознала, Санавбер, как того велят обычаи, положено переселить из общей комнаты в покои для фавориток, чем Калфа и решила заняться. Вот только, как увести юную девушку из покоев, она не знала, из-за чего решила не мешать парочке, а лучше пойти и подготовить отдельные покои, не говоря уже о том, чтобы выбрать для Хатун самых верных проверенных служанок.
   Вот только, самозабвенно целующимся голубкам, не было до неё никакого дела, хотя их романтическая идиллия прервалась ими самими. Вернее, это сделала сама юная девушка, вспомнив о благоразумии.
--Нет! Мы не должны… Это безнравственно… Ведь мы совсем друг друга не знаем.—смущённо краснея, пролепетала она, чувствуя, с какой искренней нежностью, юноша гладит её по бархатистым щекам, что вызвало в ней трепетный вздох, пока их бирюзовые взгляды, ни встретились, и он, приятно поражённый её искренностью, заинтересованно спросил:
--И, что, же, тебе хочется?
   Санавбер снова трепетно вздохнула и всё с той, же, душевностью заговорила, что вызвало в парне ещё большую симпатию по отношению к юной прелестнице:
--Я, конечно, хорошо знаю о том, что принадлежу тебе, и ты, когда пожелаешь, в праве воспользоваться мной, как наложницей. Только я не хочу начинать наши взаимоотношения с постели, так как это безнравственно, предаваться плотским утехам. Не зная друг друга и без любви, а лишь из-за того, что так надо. В твоём гареме итак полно безотказных «курочек», которые, стоит тебе только приказать, либо щёлкнуть пальцами, тут, же, прибегут и ублажат так, как потребуешь. Я хочу стать для тебя душевным другом, с которым  можно поговорить обо всём том, что не даёт тебе покоя, но не позволяет обсудить с Баш Хасеки. Да и привилегии с властью за счёт тебя мне не нужны. Ты мне нужен, Селим, как: человек, друг, защитник, брат, возлюбленный, но не в коем случае не как господин и хозяин. Так и я готова стать тебе: другом, сестрой, душевным покоем, возлюбленной и даже матерью нашим будущим детям. 
     Глубоко тронутый искренностью Хатун, Селим, сам того не заметил, как, крайне бережно опустил её на мягкий, благодаря длинному шелковистому ворсу, пёстрый ковёр, напоминающий луговую свежую травку, при этом юноша продолжал сжимать девушку в заботливых объятиях, добровольно утопая в её ласковой бирюзовой бездне кристально чистых глаз, мысленно признаваясь самому себе в том, что вот она, та девушка, которую он искал все эти годы и нуждался в её душевном тепле, из-за чего понимающе вздохнул и задал ей последний, но очень важный для них обоих вопрос:
--И, что, же, мы станем делать в случае, когда моя многоуважаемая Баш Хасеки станет присылать тебя ко мне для жарких хальветов?
   Санавбер ненадолго призадумалась, но потом, так же откровенно, как и прежде, ответила:
--Станем по долгу душевно беседовать обо всём, что к тому времени накопится в наших душах, а когда поймём , что уже поздно и пора спать, просто уснём, прижавшись друг к другу, как любящие брат и сестра.
   Селиму пришлась по душе её затея, из-за чего он утром даже решил, настоятельно просить у Нурбану не нападать на девушку, зная, что после каждого их ночного свидания, она возвращается из его покоев невинной, как утренняя роса на траве.

     Они так и проговорили до поздней ночи, пока ни уснули, прижавшись друг к другу, как брат и сестра, и проспали до самого утра, после чего, уже переодетая в льдисто-розовое атласное платье с кружевным кафтаном и блестящими рукавами, юная девушка вернулась в гарем, где в сопровождении старшей Калфы была сопровождена в отдельные, выполненные в спокойных, даже холодных, но всё равно уютных постельных синих и голубых тонах. Конечно, она ничего не понимала, для чего Баш Хасеки приказала переселить её сюда, не говоря уже о том, что выделила ей двух рабынь в услужение, которые были лет на пять-шесть старше самой Хатун, ведь она ничего такого не сделала для подобных милостей.
--Поздравляю тебя, Хатун, в том, что тебе удалось влюбить в себя нашего Шехзаде на столько, что он чуть свет уже пришёл ко мне, весь сияя счастьем! Ты оживила его, заставив снова радоваться жизни. Только этой ночью постарайся быть с ним, как нормальная наложница, а не как друг.—плавно переходя с доброжелательного на наставленческий тон, властно произнесла, цаственно вплывя в покои воспитанницы, одетая в зелёное бархатное платье с золотыми парчовыми вставками, шёлковым лифом и рукавами, Нурбану Султан, шикарные иссиня-чёрные волосы которой были подобраны к верху и украшены бриллиантовой короной, переливающейся всеми цветами радужного спектра от ярких солнечных лучей, озаряющих просторную комнату.
    Юница, хотя и заметила Баш Хасеки, не говоря уже о том, что почтительно поклонилась, но осторожно и, как ей казалось деликатно произнесла:
--Вы уж простите меня, госпожа, за дерзость. Только позвольте нам с Шехзаде развивать наши отношения постепенно.
    Нурбану, аж, всю бросило в жар, из-за чего она влепила воспитаннице звонкую пощёчину с грозными отрезвляющими словами, напоминающими собой, скорее визг, чем возмущение:
--Учить она меня вздумала! Ах ты, дерзкая девчонка! Не забывай, что ты всего лишь постельная игрушка! Знай своё место, иначе пожалеешь, что на свет родилась!
   Потирающая, горящую от удара щеку, сидящая на тахте из синей парчи, Санавбер Хатун достойно выдержала яростную тираду Баш Хасеки, не проронив ни единого слова, хотя и была сильно уязвлена. Она предпочла промолчать и не наживать себе ещё больших проблем, что взбесило Баш Хасеки ещё больше, из-за чего она гневно взвыла и, как ошпаренная,  выбежала из покоев воспитанницы, оставив указание Дженфеде, готовить Санавбер сегодня к ночи с Шехзаде и с кизляром-агой проследить за тем, чтобы в это раз всё произошло, как полагается.
   Старшая Калфа проводила Баш Хасеки потрясённым взглядом, затем выждала немного, и, вернувшись к, уже погружённой в глубокую мрачную задумчивость юной икбаль, тяжело вздохнула и посоветовала:
--Хальве можно и с эмитировать. Сейчас, я тебе расскажу ка это сделать, но это опять зависит от того, на сколько сильно наш Шехзаде тебя ценит и дорожит. Хотя, если исходя из недавнего его разговора с Баш Хасеки, он тебя любит. Тем, же лучше. Так вот, во-первых: надо разорвать платье, в котором ты придёшь вечером в его покои. Во-вторых: надо убедить Шехзаде порезать ногу, либо себе, а лучше тебе на ступне, что даст слугам, прибирающим утром покои, понять о следах твоей утраченной невинности. В-третьих: стоните так, словно между вами происходит жарких половой акт. Думаю, Шехзаде здесь сообразит. Наконец, в-четвёртых, что важно: за пару минут до того, как тебя при Нурбану Султан начнёт осматривать акушерка, дай ей мешок с золотом, чтобы она подтвердила перед госпожой, что ты больше не девственница.
  От её внимательного взгляда не укрылось то, как юная подопечная, заинтересованная мудрым советом старшей калфы гарема, погрузилась в глубокую задумчивость. Джанфеде не стала ей мешать и бесшумно ушла, обещая прийти вечером за ней, чтобы приготовить к ночи в покоях юного Шехзаде.

    Тем, же, вечером, одетая в шикарное шёлковое платье льдисто-синего цвета с серебристым кружевным кафтаном и газовыми рукавами, юная девушка, длинные золотисто-каштановые вьющиеся распущенные волосы которой были украшены бриллиантовыми и топазовыми нитями, уже стояла в нежных объятиях юного Шехзаде Селима, добровольно утопая в ласковой бирюзовой бездне его красивых, излучающих огромную любовь и понимание, при этом парочка не обращала внимание на лёгкое медное мерцание, горящих в золотых канделябрах, свечей и тихое потрескивание дров в камине, распространяющего по всей просторной комнате приятное тепло. При этом от внимания парня не укрылось то, что его любимая чем-то сильно опечалена, из-за чего он ласково погладил её по бархатистым щекам и чуть слышно прошептал:
--Ничего не бойся! Я буду осторожным и постараюсь не причинить тебе боли! Надеюсь, ты мне доверяешь?
   Санавбер обдало его горячим ровным дыханием, от чего она затрепетала и, понимая о чём он говорит, залилась румянцем смущения, предательски выступившем на её бархатистых щеках, но, видя, что Шехзаде терпеливо ждёт от неё ответа, что могло позволить ему приступить к дальнейшим действиям, выдохнула, дрожащим от волнения и лёгкого страха голосом:
--Я доверяю.
   В эту самую минуту, юноша осторожно накрыл её трепетные, словно, дрожащие на ветру, лепестки роз, алые губы своими мягкими губами и принялся целовать их, плавно, медленно и нежно. Девушка, хотя и робко, но откликнулась на его призыв, чувствуя, что голова начинает идти кругом, хрупкое сердце учащённо забилось в груди, напоминая собой, попавшую в силки, маленькую испуганную птичку, да и, стройные, как у газели, ноги стали, похожими на ватные. Казалось, ещё немного, и юница упадёт в обморок. Только этого не произошло. Она устояла, но вот, заметив, как Шехзаде обнажил ей упругую грудь и, крайне бережно принялся ласкать её тонкими пальцами и тёплым ртом, задрожала ещё больше, испытывая скованность, даже стыд, из-за чего судорожно сглотнула и закрыла свои лазурные, как небо в ясную погоду, глаза, из которых по бархатистым щекам, медленно скатились две тоненькие, подобно ручейкам в апреле, прозрачные слезинки.
--Не надо! –чуть слышно выдохнула девушка, надеясь, остановить, уже полностью раздевшего её, юношу. Она даже предприняла отчаянную попытку прикрыться изящными руками и густыми прядями золотистых волос, что вызвало у него сдержанный, полный искреннего разочарования, вздох. Он, конечно, понимал невыносимые: сомнения,  скованность, страх и смущение тринадцатилетней девушки, поэтому и решил, помочь ей избавиться от них всех, сказав лишь одно:
--Лучше как можно скорее, нам сблизиться. Тогда ты перестанешь бояться.
   Затем, не говоря больше ни единого слова, крайне бережно уложил, погружённую в раздумья, юную девушку на мягкое широкое ложе, а именно на шёлковые простыни цвета белого вина, как и наволочки на подушках, затем разоблачился сам, после чего, удобно устроившись в постели со скромницей, закрывшей от смущения глаза, что вызвало в юноше добродушную, едва уловимую слухом, тихую ухмылку, бегло расцеловал её всю, и, крайне бережно раздвинув ей ноги, принялся осторожно и постепенно входить в неё, что вызвало у юной девицы вздох, полной неожиданности. Ведь это вторжение в её святая святых, показалось ей, весьма дерзким, в связи с чем, она даже инстинктивно попыталась сдвинуть ноги, но было уже поздно. Шехзаде уже находился глубоко в ней и двигался, поначалу медленно, но незаметно ускоряя темп. И вот, девушка снова вскрикнула, но в этот раз не от неожиданности, а от того, что её тело пронзила резкая боль от потери невинности. Санавбер даже начала отчаянно вырываться из нежных объятий умелого любовника. На что он, видя её эмоциональное состояние, близкое к панике, остановился, давая время привыкнуть к новым, возможно даже острым ощущениям, при этом самозабвенно и очень нежно целуя её мокрое от слёз красивое лицо, что-то шепча в утешение.      
    Дождавшись момента, когда девушка полностью успокоилась, постепенно привыкнув к новым, не знакомым до этой минуты, ощущениям, юноша продолжил своё занятие, благодаря чему, наложница инстинктивно подстроилась под его ритм, что позволило парню ускориться и по завершении жаркого любовного акта, с громким криком излиться в неё горячим семенем, после чего рухнув на подушку рядом с юницей.
   Запыхавшаяся парочка, истекая солёным прозрачным потом, лежала в объятиях друг друга и отдыхала, пока девушка внезапно ни звонко рассмеялась, что вызвало в Шехзаде недоумение. Он даже обеспокоено посмотрел на неё своими красивыми серо-голубыми глазами и поинтересовался, ласково поглаживая любимую по шелковистым волосам:
--Интересно узнать, что тебя так развеселило, душа моя?
    Удобно лежащая на его мускулистой груди, юная девушка пылко поцеловала юношу в губы, затем нежно вздохнула, и, виновато потупив глаза, но при этом с оттенком лёгкого юмора ответила:
--Мы сейчас, сами того не ведая, нарушили наш вчерашний уговор о том, что между нами не будет никакой постели до тех пор, пока мы ни полюбим друг друга.
   Юноша, не говоря ни единого слова, понимающе вздохнул и снова принялся пылко целовать девушку.
   А в это самое время, свечи в канделябрах постепенно догорели и потухли. Наступила темнота с тишиной, а вволю, на общавшаяся друг с другом, парочка, вскоре забылась крепким сном, лёжа в нежных объятиях друг друга, даже не догадываясь о том, что над их, зародившейся, но ещё робкой любовью, как и над жизнью самого юноши, нависла огромная смертельная опасность в лице деспотичного и уже лишившегося разума от бесконечных подозрений в заговорах Султана Сулеймана, на которого, ещё днём, во время пятничного шествия в мечеть Сулеймание, было совершено покушение кем-то из недоброжелателей юного Престолонаследника, на которого и свалили вину за организацию.
Стамбул.
Дворец Топкапы.
   Пребывающий в пылу ярости и страха за свою жизнь, пожилой Правитель огромной Империи ждал от главного кадия фетву на казнь последнего Шехзаде. Властелин стоял на своём мраморном балконе, и, не обращая внимания на сильный снегопад, с мрачной задумчивостью смотрел на, скованный льдом, Босфор, при этом, его морщинистое лицо было хмурым.
   Сулейман, конечно, понимал, что, в случае казни последнего сына и его скорой смерти, он, тем-самым ввергаем Османскую Империю в смуту. Вот только страх за свою жизнь был выше здравого смысла и желания разобраться во всём, не говоря уже о том, чтобы выслушать объяснения Престолонаследника, который ни в чём неповинен.
   Это знала, теперь уже, единственная жена Султана Гюльфем Хатун, которая все эти годы предано служила и являлась мудрым, скромным другом семье, поддерживающим, либо порицающим каждого члена Династии за их определённые поступки и всеми силами старающаяся, находиться в дали от всех конфликтов, но не сейчас, когда на кону стояло будущее Династии.
  Молодая темноволосая приятной внешности женщина сорока лет, одетая в тёмно-синее бархатное платье, вышла на балкон главных покоев, и, почтительно поклонившись мужу,  предприняла отчаянную попытку вразумительно убедить Повелителя в том, что его Шехзаде оклеветали и он ни в чём не виноват.
--Сулейман, ради милостивого Аллаха, пощади Шехзаде Селима! Он не виноват в том, в чём ты его отчаянно пытаешься обвинить! Не бери себе ещё один грех на душу! Ведь у тебя больше нет наследников! Не губи ещё одну безгрешную душу! Подумай о будущем нашей огромной Империи, что с ней тогда станется!
   Только Султан оказался очень упрям, горд и себялюбив для того, чтобы прислушиваться к разумным словам кого-либо. Он уже всё решил, и несчастному Шехзаде Селиму суждено стать последней жертвой жестокого отца. 
   Понимая, что никакие разумные доводы со слёзными мольбами не действуют на этого деспота, Гюльфем обречённо вздохнула, и, почтительно откланявшись, вышла из главных покоев, и, экстренно собрав в тайном саду всех: начальника дворцовой стражи, хранителя покоев, кизляра-агу, Хазнедар и ункяр Калфу, провела с ними инструктаж о том, что, когда принесут во дворец фетву на казнь Шехзаде Селима, чтобы её доставили сначала к ней в покои, а она уж решит, как ею распорядиться.
--Пора возводить на трон единственного Престолонаследника, а Султана Сулеймана ссылать к предкам! Только так мы спасём Империю с Династией от смуты!—воинственно заключила молодая женщина, поддерживаемая своими союзниками.
   Тем, же, вечером, фетву всё-таки доставили во дворец, но она попала в руки к Гюльфем Хатун, которая быстро, подделав почерк главного кадия, переписала её на отказную вместе с печатью, а настоящую сожгла в камине. Султану передали лишь переписанную. Он прочёл её, и, ещё пуще рассвирепев, внезапно почувствовал себя плохо и впал в кому.
   Всё. Отныне юному Престолонаследнику больше ничего не угрожало. Теперь он мог продолжать наслаждаться жизнью в своём санджаке и терпеливо ждать знаменательного дня, который сделает из него нового Справедливого Правителя Османской Империи.
Конья.
Дворец.
   А тем временем, ничего не знающий о, происходящих во дворце Топкапы, событиях, юный престолонаследник ужинал вместе со своей прекрасной юной фавориткой Санавбер Хатун, которая была, как всегда обворожительна и желанна, не говоря уже о том, что свежа, как роза в саду, а это изящное шёлковое платье цвета бледного жёлтого яблока с золотым кружевным кафтаном и газовыми рукавами, идеально подходило к шикарным распущенным длинным волосам, в которые были вплетены янтарные нити.
  Молодые влюблённые голубки удобно сидели на, разбросанных по полу, мягких подушках с яркими наволочками, выполненными из парчи, жаккарда, шёлка и бархата, которые по краям расшиты золотой бахромой, и кормили друг друга с рук, что напоминало забавную любовную, вызывающую у обоих, весёлый звонкий смех, серебряным колокольчиком, разносящимся по просторным, залитым лёгким медным мерцанием от, горящих в канделябрах, свечей.
   Во время своей беззаботной возни, парочка обменивалась лёгкими добрыми шутками, но, не забывая и про душевные беседы с наигранным кривлянием, пока внезапно юная девушка ни стала чрезвычайно серьёзной, что сильно перепугало юношу.
--Санавбер, с тобой всё хорошо? Может, лекаря позвать?—обеспокоенно спросил он у возлюбленной, заметив её внезапную бледность. Только девушка решительно отклонила участливое предложение избранника, и, наконец, собравшись с мыслями, вновь посмотрела в его ласковую серо-голубую бездну и, наконец, заговорила:
--В ближайшие дни ты взойдёшь на Османский Престол, Селим. Возможно, тебе сейчас, кажется это странным и даже невозможным, но просто поверь мне. У меня сейчас было видение об этом. Дар моей бабушки-ведуньи и ясновидящей проснулся во мне ещё в прошлом году. За это время, я успела научиться контролировать его.
   Между возлюбленными воцарилось мрачное молчание, во время которого юноша понял, что его любимая сильно рискует жизнью, учитывая то, какая в мире царит массовая истерия и борьба с людьми, обладающими неординарными способностями, из-за чего, он решил, пусть даже и ценой собственной жизни, защищать её от всего, в чём и заверил, попросив, не использовать дар без его ведома. Девушка всё поняла, и, искренне поблагодарив любимого за помощь с защитой, одарила его пламенным поцелуем, на который Селим ответил огромной искренней нежностью, при этом, ласково поглаживая её по бархатистым щекам.

    В эту самую минуту, всеми забытая, Ламия Хатун сидела в общей комнате, погружённая в мрачную задумчивость о том, что Шехзаде из-за проклятой москальки совершенно забыл о ней, а всему виной её фригидность. Ну, что, же, сама виновата. Теперь пора браться за ум и начинать бороться за возвращение себе внимания Престолонаследника, а для этого необходимо избавиться от проклятой соперницы, но как это сделать, раз та находится под покровительством Баш Хасеки, не говоря уже о самом Шехзаде?
   Наконец, выход нашёлся сам по себе, из-за чего она, загадочно улыбнувшись, встала со своего места, и,  подозвав к себе одного агу, приказала ему, найти для неё яд. Хатун  даже дала ему золото. Ага всё понял и убежал в сад для того, чтобы поймать змею, провожаемый задумчивым взглядом пятнадцатилетней рыжей Хатун, которая ещё не спешила вернуться в гарем, чем и привлекла к себе внимание, проходящей мимо, Лалезар Калфы, что ту заинтересовало и заставило подойти ближе.
-- Немедленно возвращайся в гарем!—приказала девушке Калфа. Та всё поняла и, почтительно откланявшись, вернулась в гарем, не думая о том,  что свидетельницей всего общения наложница со стражником стала, стоявшая на террасе, Баш Хасеки Нурбану Султан, одетая в шикарное атласное платье цвета красного вина с парчовыми вставками, при этом её шикарные иссиня-чёрные волосы были распущены.
    Баш Хасеки, с самого первого дня не доверяла украинке и чувствовала в ней угрозу своему счастью, а именно жизни любимого мужа, ведь её к Селиму приблизила Михримах Султан, желая отвлечь его от Баш Хасеки, но девушка по собственной тупости и гордыне сама отвергла Шехзаде. Теперь, же, когда душой и сердцем Селима завладела русская дворянка Санавбер, сделав его, поистине счастливым и выведя из глубокой апатии, над несчастной Хатун нависла угроза, способная лишить её не только красоты, но и жизни. Такого Баш Хасеки не могла допустить, даже не догадываясь о том, что юная икбаль на «ты» со всеми самыми ядовитыми змеями, к чему золотоволосая красавица и приучала своего возлюбленного Шехзаде Селима.
--Хорошенько присматривай за Ламией Хатун, Газанфер, и не позволяй ей навредить икбаль Шехзаде! Если потребуется, казни Хатун! Санавбер дорога нам тем, что благодаря ей, Селим вышел из глубокой апатии и начал вновь радоваться жизни! Когда она родит Шехзаде наследника, цены ей не будет.—приказала преданному аге Баш Хасеки. Он понял её, и, почтительно откланявшись обещал, взять юную Санавбер под собственную охрану. Нурбану согласилась с ним и приказала ему стеречь икбаль, как зеницу ока.

  Утром, вернувшись в свои покои после душевного разговора с Селимом, что продлилось до наступления первых лучей солнца, юная Санавбер хотела одного—скорее лечь спать, но ей пришлось об этом забыть, ведь, в эту самую минуту в комнату плавной царственной походкой вошла, одетая в то, же, платье, что и вечером, Нёрбану Султан и предостерегла свою, уже падающую с ног от невыносимой усталости, подопечную от её порыва, из-за чего та с недоумением уставилась на Баш Хасеки, но та, словно ничего не замечая, непреклонно приказала лечь в постель одну из. Приставленных к икбаль в услужение, рабынь. Та беспрекословно подчинилась и легла, но по истечении нескольких минут начала задыхаться и покрываться ожогами, пока, наконец, ни испустила дух под ошарашенный взгляд Санавбер, сон с невыносимой усталостью которой, в миг, развеялись.
--Теперь ты убедилась в том, что, живя здесь в гареме, необходимо быть бдительной и осмотрительной ко всему и всем, Санавбер. О дружбе с кем-либо из наложниц и думать забудь. Для всех них ты главная мишень для мести, ведь ты избрана Шехзаде, нашедшим в тебе лекарство от душевных мук, апатии и тоски. Благодаря твоей заботе, терпению и чистой любви, он снова начал любить жизнь и радоваться ей, чего не было на протяжении четырёх лет после казни Шехзаде Баязеда, что ему пришлось свершить самому для спасения Империи, за что и получил чёрную неблагодарность сестры с отцом. Именно это и ввергло Селима в глубокую апатию.—вразумительно произнесла Баш Хасеки, тем-самым опуская подопечную с небес на грешную землю, как бы отрезвляя её.
    Девушка, хотя и была глубоко потрясена  словами наставницы об истинной причине душевных мук её возлюбленного, но поняла, что ради их общего счастья, она станет борцом, для этого, она решительно взяла с пола какие-то тряпки и ими, сняв с подушки наволочку и сорвав н простыню, всё скомкала и стремительно отправилась в общую комнату, где находилась Ламия Хатун, пышногрудая рыжая красавица-из малороссии с изумрудными глазами.
  Интуиция не подвела юную икбаль. Её, одетая в простенькое платье, противница, как и другие рабыни, занималась приборкой. Она подметала, погружённая в мрачную задумчивость о том, как напомнить Шехзаде о своём существовании, из чего её дерзко вывела проклятая москалька.
--Ламия Хатун!—гневно окликнула наложницу Санавбер Хатун.  Ядовито ухмыльнулась, и, вальяжно выпрямившись, презрительно глянула на икбаль и небрежно обронила:
--Чего тебе? Не видишь, я занята! Пошла вон! Ты мне мешаешь!
   Санавбер, прекрасно зная о том, как должно вести себя фаворитке, с честью выдержала презрительные слова противницы, из-за чего сдержано вздохнула и бросила в неё отравленное постельное бельё со словами:
--Ты это забыла в моих покоях! Мне чужого не нужно!
   Затем внимательно, не говоря уже о том, что с победной белозубой улыбкой, проследила за тем, как Ламия, словно ошпарившись крутым кипятком, отскочила  от кучки в сторону вся бледная. Этой реакции Санавбер и ждала, что позволило ей, подозвать к себе двух крепкого телосложения молодых евнухов, и, терпеливо дождавшись момента, когда те подошли, почтительно ей поклонившись, приказала им, немедленно схватить Ламию Хатун, сопроводить её в темницу, и, дав ей двадцать ударов плетьми, оставить там на целые сутки без еды и питья.
   Аги всё поняли, и, схватив орущую красавицу, поволокли её в темницу, провожаемые довольными взглядами других наложниц, благодарственно окруживших свою избавительницу от заносчивой, конфликтной и брезгливой украинки. Глубоко тронутая их теплотой, Санавбер скромно объяснила им, что в её поступке было, всего лишь желание показать, что любое действие против неё, будет наказано. Девушки всё поняли и продолжили весело болтать со своей покровительницей, что ни укрылось от, царственно стоявшей на террасе для фавориток Баш Хасеки, пока служанки застилали скромную постель её воспитанницы. Ей пришёлся по душе дружеский жест икбаль, хотя Султанша и не доверяла рабыням.

   Когда всё было сделано, Нурбану Султан прошла в холодную тёмную камеру, где лежала на полу, постепенно приходящая в себя после порки, Ламия Хатун, вид у которой очень жалкий, что доставляло несказанное удовольствие Величественной Хасеки. Она жестоко улыбнулась и не в силах скрыть искреннего презрения, произнесла:
--Я не могу понять одного, как мудрая и предусмотрительная Михримах Султан могла приблизить к своему брату такую тупую и невоспитанную дикарку, как ты Хатун! Неужели она и подумать не могла о том, что ты станешь ему утехой на одну ночь.
   Только Ламия проигнорировала колкие слова Баш Хасеки из-за того, что ей было не до них. У неё сильно болела спина, но при этом, Хатун ещё больше злилась на соперницу, отбившую у неё Шехзаде, который самозабвенно влюбился в москальку, а она только подогревала в нём эту любовь своей душевной дружбой.
--Признайтесь честно. Султанша,  ведь это именно Вы приложили все усилия для того, чтобы Шехзаде потерял ко мне интерес, вовремя обратив его внимание на проклятую москальку, когда она ещё только появилась в гареме три года тому назад?—попыталась вывести госпожу на чистоту Ламия, из под лобья посматривая на неё, полными невыносимой душевной боли, изумрудными глазами.
   Баш Хасеки презрительно фыркнула и перед тем, как уйти, небрежно бросила:
--Да! Это сделала я! Тебе легче стало?!
   После чего, не говоря больше ни единого слова, Нурбану с царственной грацией развернулась и ушла, оставляя надоедливую Хатун в одиночестве.

    А тем временем, юная Санавбер уже забылась крепким сном, лёжа в своей постели, свернувшись в клубок, подобно кошке, не сомневаясь в том, что возлюбленный снова призовёт её к себе в покои.
   Только девушка не учла одного, что, успев изрядно,  истосковаться по ней юный Шехзаде, одетый в парчовый кафтан цвета морской зелени, сам явился к ней в покои, чем и невольно всполошил весь гарем, который до сих пор шумел, как растревоженный улей, но парню было всё равно. Он нуждался в тепле и ласке любимой девушки. Конечно, молодого человека мучили угрызения совести из-за того, что всю ночь душевно проговорил с ней вместо того, чтобы спать. Даже сейчас он стоял возле её постели и заворожённо любовался ею, мысленно признавая, что в эти самые минуты, Санавбер похожа на прекрасного ангела. Она была такой, же, чистой, невинной, умиротворённой, обворожительной и, наконец, желанной.
    От понимания этого, юноша умилённо вздохнул и добродушно заулыбался, сам не заметив того, как плавно опустился возле неё на колени и самозабвенно принялся ласково поглаживать её по бархатистым щекам, чем разбудил любимую, из-за чего она вздрогнула от неожиданности, но лениво открыв бирюзовые глаза, увидела перед собой своего возлюбленного, из-за чего её, так и взывающие к новым головокружительным неистовым поцелуям, алые губы медленно расплылись в ласковой улыбке
--Селим, с тобой не поспишь.—трепетно выдохнула юная девушка, и, не говоря больше ни единого слова, сама прильнула к его мягким тёплым губам с жарким поцелуем, и. обвив мужественную шею изящными руками.
--Нет.—уловив её шутливый тон, добродушно рассмеявшись, заключил юноша в перерыве между их поцелуями. Девушка всё поняла и измученно вздохнула.
   Чуть позже парочка лежала в постели, прижавшись друг к другу и о чём-то тихо разговаривала, не обращая внимания на время, а между тем, вечер плавно вступал в свои права. За окном плавно сгущались сумерки, окрашивая всё вокруг в: синий, тёмно-голубой, фиолетовый и зелёный тона. Во дворце слугами зажигались факелы и свечи в канделябрах, но, а ближе к ночи из темницы вышла Ламия Хатун, решившая отомстить проклятой москальке тем, что пробралась в её покои, и, не обратив внимания на то, что рядом с ней спал Шехзаде, влила в стоявший на тумбочке серебряный кубок с фруктовым шербетом, переданный ей незаметно каким-то молоденьким агой яд с оспой. Только Хатун не учла одного, что из-за невыносимой жары в покоях его возлюбленной, юноша ненадолго проснётся и выпьет всё содержимое кубка, так как ему сильно захочется пить.

    Утром юная икбаль проснулась от того, что её любимый весь горел, обливаясь потом и бредил. Она ничего не понимала, пока хорошенько его ни осмотрев, к своему ужасу обнаружила оспинные высыпания на всём его красивом мускулистом теле. Это заставило Санавбер мгновенно собраться с мыслями, и, выбравшись из постели, выйти из покоев и позвать к себе главную смотрительницу гарема Джанфеде. Когда, же она подошла к не на шутку чем-то встревоженной фаворитке и спросила, что той нужно, девушка приказала никого к ней в покои не впускать из-за того, что их Шехзаде отравили оспой. Теперь он находится между жизнью и смертью, откуда юница, непременно вытащит его всеми ей доступными и недоступными средствами. Главное не устраивать панику в гареме.
   Кадфа всё поняла и пообещала всё исполнить. На этом они расстались. Санавбер вернулась в покои, и, взяв из тайника шкатулку с зельями, ядами и противоядиями, принялась искать необходимое, но его не оказалось, из-за чего девушка принялась варить его самой. Для этого ей понадобились необходимые травы, собственная кровь и заговоры. Затем, смешав все необходимые инградиенты, девушка принялась варить над камином необходимое целебное зелье, читая древние заклинания с молитвами, которым её в своё время обучила покойная бабушка.

   Вот только как бы главные служители гарема юного престолонаследника вместе с его Баш Хасеки ни пытались всё скрыть и сами справиться, известие о страшной болезни Селима достигло Стамбула, а именно дворца Топкапы, где уже несколько дней, как оправился от внезапной комы Султан Сулейман.
   Их он получил на совете Дивана, из-за чего, и, понимая, что будущее его Династии в опасности, Султан мгновенно прервал собрание, и, быстро собравшись, отправился в санджак к наследнику для того, чтобы лично увидеть то, в каком состоянии находится бедняга и уже потом решать, какие меры принимать для спасения Империи от хаоса.
   Он прибыл в Конью на следующий день, где его встретили Баш Хасеки Селима с его девятилетним Шехзаде Мурадом Джанфеде Калфа и кизляр-ага Газанфер. Они все почтительно поклонились Повелителю, заметив его мрачность, скорее обеспокоенность.
--Немедленно проводите меня в покои моего Наследника! Я желаю, лично увидеть то, в каком он сейчас состоянии!—не терпя никаких возражений Газанфера-аги, приказал Султан. Тот, хотя и выглядел ошалелым, но спорить не стал и покорно повёл Властелина в гарем на территорию фавориток к покоям икбаль Престолонаследника, даже не зная, живой, ли он ещё, либо уже отошёл в мир иной.

   А тем временем, когда все дворцовые уже впали в отчаяние, в покоях своей возлюбленной, Селим, наконец-то,  очнулся, и, открыв красивые серо-голубые глаза, увидел, что до сих пор лежит в её постели, уже обмытый и переодетый в чистую шёлковую пижаму цвета морской волны, а рядом дремлет юная возлюбленная, одетая в лёгкое шёлковое платье мятного цвета, обшитое серебристым кружевом и дополненное блестящими газовыми рукавами. Шикарные золотисто-каштановые длинные волосы были распущены и украшены топазовыми нитями.
   Он залюбовался ею, из-за чего из его мужественной груди вырвался вздох искреннего умиления, а  губы расплылись в ласковой улыбке, благодаря чему, юная девушка встрепенулась, и, заметив, что её любимому стало лучше, вся переполненная восторгом, прижалась к нему и пылко расцеловала, но вспомнив о том, что весь дворец ждёт от неё, хоть каких-то известий, выбежала на террасу для фавориток, радостно объявила всем:
--Раздавайте золото и готовьте шербет! Наш Шехзаде Селим вернулся к нам с того света! Скоро он полностью поправится!
   От услышанного известия, появившиеся в гареме, Султан с его сопровождением вздохнули с облегчением. Что, же, касается Санавбер, она вернулась в свои покои, где её терпеливо ждал юный Шехзаде, которого интересовало лишь одно, сколько он проболел, о чём и немедленно спросил, с огромной нежностью смотря на любимую девушку, при этом его голос ещё не вернул себе былую силу, из-за чего в нём ощущалась небольшая и еле заметная дрожь:
--Сколько я здесь уже нахожусь, Санавбер?
   Она трепетно вздохнула, и, снова сев на край постели возле него, ласково ему улыбнувшись, очень нежно погладила по бархатистым щекам, и, ничего не скрывая, ответила:
--Неделю, Селим. Только сейчас, ты всех нас спас своим возвращением, даже не представляя, как сильно порадовал свою семью.—и не говоря больше ни единого слова, самозабвенно прильнула к его губам с пламенным поцелуем, на который он благодарственно ответил.  Его руки потянулись к бриллиантовым пуговицам на платье Хатун, желая, обнажить ей упругие полушария груди для того, чтобы приласкать её. При этом, юная девушка, аж, вся затрепетала от сладкого возбуждения, чувствуя, как учащённо забилось её многострадальное сердце, а на красивом лице выступил румянец лёгкого смущения, но, понимая, что вот-вот, к ним придёт Повелитель, стремительно приближающиеся, уверенные шаги которого, она уже отчётливо слышала за дверью, решительно отстранилась от, впавшего в недоумение, смешанного с нескрываемым разочарованием, что хорошо просматривалось в его красивых серо-голубых глазах, чуть слышно объяснила с оттенком призыва к благоразумию:
--Селим, позже! Сейчас сюда придёт Повелитель. Он приехал к нам в Конью, узнав о твоей внезапной болезни.
   Юноша оказался глубоко потрясён услышанным, ведь в последние года два-три, его отношения с отцом, далеко нельзя было назвать душевными и полными взаимного понимания с согласием. Напротив, они были испорчены постоянными подозрениями Султана в том, что Престолонаследник может, запросто сместить его с трона и сам сесть на него, благо у юноши появились сторонники в совете Дивана, среди высокопоставленных сановников, не говоря уже о некоторых частях в янычарских корпусах, успевших разочароваться в политике старого Султана, помешанного на нравственности с философией и прочей старческой ерундой, забыв о том, что он не только отец единственного, чудом оставшегося в живых Шехзаде, но и о том, что является Правителем огромной Османской Империи. Теперь он стал чрезмерно подозрительным, вспыльчивым и несносным. Зато его Престолонаследник активно занимался благоприятной для Государства политикой, хотя и из своего санджака, проводя массу развивающих реформ, идущих на пользу населению с воинскими подразделениями, что отвлекало юношу от его апатии, вызванной угрызениями совести от казни младшего брата-предателя и бунтовщика Шехзаде Баязеда.
   В данный момент, лёжа в постели, Селим даже в какой-то степени впал в лёгкое оцепенение, опасаясь того, что отец приехал не только для того, чтобы справиться о его здоровье, но и для того, чтобы казнить и его, обвинив в подсиживании и угрозе правлению, которое пришло в запустение уже как год. Даже руки юноши стали ледяными, что не укрылось от Санавбер. Она всё поняла, и, одарив избранника подбадривающей улыбкой, успокоила, заверив в том, что всё пройдёт хорошо.
--Не оставляй меня, Санавбер! Мне нужна твоя моральная поддержка.—дрожащим от волнения, приятным тихим голосом попросил любимую юноша, с невыносимым душевным отчаянием смотря на неё. Она сдержано вздохнула, и, осторожно коснувшись его мускулистого плеча, легонько похлопала и заверила в том, что никуда не уйдёт.
   Селим постепенно успокоился и тяжело вздохнул. В эту самую минуту, стражники открыли дверь, а Газанфер-ага объявил о приходе Повелителя, что заставило юную икбаль встать с постели и почтительно поклониться. Что, же касается её избранника, он замер в ожидании неизбежного разговора с отцом. Тот не заставил себя долго ждать, и, царственно войдя в покои, стремительно подошёл к наследнику, и, убедившись, что ему действительно лучше, грозно посмотрел на главную Калфу с кизляром-агой и спросил:
--Как вы посмели такое допустить? Разве я приблизил вас к моему наследнику не для того, чтобы вы оберегали его от всех опасностей?! Вы вообще понимаете, что за такую неосмотрительность, я немедленно прикажу вас всех казнить!
    Понимая, что ситуация набирает критический, даже опасный оборот, юная Санавбер Хатун решила взять весь удар на себя, тем-самым спасая жизни всем дворцовым. Она тяжело вздохнула и осторожно объяснила:
--Великодушно простите меня за дерзость, Государь. Только покушались не на нашего Шехзаде, а на меня, его икбаль. Вероятно, кто-то из моих завистниц, ночью проник в нашу с ним спальню и подлил яд в кубок с шербетом, что стоял на прикроватной тумбочке, да и, ночью было, действительно очень жарко. Вот наш Шехзаде, ни о чём не подозревая, выпил отравленный шербет.
    Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого пожилой Великий Султан пристально уставился на, стоявшую перед ним в почтительном поклоне хорошенькую круглолицую девчушку с золотистыми волосами, большими выразительными голубыми глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, обладающую пышными формами, стройной, даже утончённой талией, бархатистыми, залитыми румянцем щеками и пухлыми, манящими губками, не понимая того, как он раньше не видел такой редкостной красоты.
--Как твоё имя, Хатун и кем ты приходишься моему наследнику?—уже смягчившись из-за того, что попал под обаяние русинки, поинтересовался Повелитель. Девушка, оставаясь в том, же, положении, чуть слышно выдохнула, дрожащим от волнения. Мелодичным приятным голосом:
--Моё имя Санавбер, и я являюсь возлюбленной фавориткой нашего Шехзаде Селима. Я родом из Московии.
   При этом юница хорошо ощутила то, как возлюбленный незаметно для всех присутствующих в покоях, людей, крепко сжал её руку в своей, что придало ей уверенности в себе.   
  Понимая, что Повелитель может, легко потребовать Санавбер себе в наложницы, не заботясь о том, что между ней и Селимом пылает чистая, как родниковая вода, полная огромной нежности, любовь, бесшумно появившаяся в покоях подопечной, Баш Хасеки выручила парочку искусной ложью, предварительно, почтительно поклонившись.
--Повелитель, пожалуйста простите меня за дерзость. Только я вынуждена известить Вас о том, что фаворитка Шехзаде Селима Санавбер Хатун беременна. –объявила она, уже пожирающему похотливым взглядом тринадцатилетнюю девицу, от чего та чувствовала себя неуютно, да и сам наследник, заметно занервничал, Властелину, бросив на парочку молниеносный взгляд, говорящий им о том, что они могут успокоиться, ведь Баш Хасеки из благодарности своей воспитаннице за то, что она вернула Империи наследника своим глубоким познанием в знахарстве, непременно всё уладит, чем, собственно она и занималась сейчас.
   Из этого Падишах понял, что ему ничего не светит от прекрасной русинки, и, пожелав сыну скорейшего выздоровления, а его икбаль благоприятной беременности с лёгким разрешением новым Шехзаде, вышел из покоев к огромному душевному облегчению парочки, приказав главной Калфе, приготовить ему на ночь какую-нибудь Хатун и привести её в покои, которые до болезни занимал Селим. Джанфеда всё поняла, и, почтительно откланявшись, спустилась в общую комнату для того, чтобы выбрать подходящую по вкусу Султана, Хатун, хотя она уже знала кого отправит в покои—Ламию Хатун.

    Тем, же, вечером, окончательно морально раздавленная, Ламия Хатун, которая была одета в лёгкое полупрозрачное сиреневое платье уже стояла в почтительном поклоне перед пожилым Султаном, облачённым в шёлковую серую пижаму и парчовый черничного цвета халат, при этом она не смела даже взглянуть на него из-за того, что ей было отвратительно, но пришлось собрать в себе все силы. Хатун даже судорожно, не говоря уже о том, что вся, дрожа от, переполнявших чувств, вздохнула, и, получив высочайшее позволение, робко подошла, и, плавно опустившись на одно колено, поцеловала полы халата, не смея даже вздохнуть.
   При этом, Повелитель бережно дотронулся до её, аккуратно очерченного подбородка сильной рукой, плавно поднял с колен, и, не говоря больше ни единого слова, решительно принялся целовать, раздевать и ласкать испуганную до смерти, Хатун, требуя от неё выполнения таких вещей, от которых её воротило, но она покорно выполняла, мысленно молясь о том, чтобы всё скорее закончилось.
  Её молитвы были услышаны под утро, когда Султан выгнал Хатун. Она, вся дрожа от, переполнявшего её всю отвращения и жгучей ненависти на проклятую москальку, выбралась из постели, и, собрав своё платье с пола, ушла.

   Покинув проклятые покои, Ламия шла по коридору, ничего не видя из-за, застлавших изумрудные глаза, пелены горьких слёз. Она даже не сдерживала в себе рыдания, а в мыслях проносилось одно: «Я хочу умереть! Зачем мне жить, ведь я вся в грязи, словно девка из дешёвого портового барделя!?»
   Наконец, так и не заметив того, как дошла до территории гарема, где её встретила, вернувшаяся из кухни, Санавбер, ходившая туда за охлаждающим шербетом для себя и Селима. Девушки поравнялись. После чего, не говоря ни единого слова, Ламия накинулась на противницу с мощными пощёчинами.
   Санавбер не ожидала такого нападения и даже инстинктивно попыталась защититься. Только всё безрезультатно. Её противница находилась в таком ужасном душевном состоянии, что полностью не владела собой и избивала, уже лежащую на каменном полу и в крови, прекрасную икбаль юного Престолонаследника.
   Вот только забить несчастную девушку до смерти, Ламии не позволили, вовремя прибежавшие на шум, возглавляемые Газанфером-агой, молодые аги. Они мгновенно оттащили, уже бьющуюся в истерике, рыжеволосую Хатун от, уже не подающей никаких признаков жизни, Санавбер Хатун, лицо которой было избито.
-- Бросьте Ламию Хатун в темницу! Шехзаде решит её судьбу, когда полностью поправится!—приказал помощникам кизляр-ага, и, крайне бережно подхват ив икбаль на руки, утащил её в лазарет, где, уложив на кушетку, приказал лекарше, из кожи вон лезть, но вернуть избраннице Престолонаследника утраченную красоту. Та всё поняла и взялась за своё ремесло.
  Не желая, ей мешать, Газанфер-ага вернулся в гарем, в панике, думая над тем, как ему утром деликатно сообщить обо всём Баш Хасеки и особенно Шехзаде Селиму с Повелителем.

   Среди ночи, так и не дождавшись возвращения к нему возлюбленной, Селим на ватных ногах и пошатываясь, покинул гарем, и, узнав от преданного Газанфера о том, что в ходе несчастного случая, Санавбер Хатун находится в лазарете, пришёл туда, но только подойдя к постели, шатаясь из-за невыносимого головокружения, словно корабль в беспощадный шторм, как лишился чувств, упав на пол возле кушетки, на которой спала его избранница, чем и разбудил её.
--Селим!—встревоженно воскликнула юная девушка, склонившись над любимым, что привлекло к ним внимание молодых помощниц лекарши. Они мгновенно подошли к парочке и принялись приводить в чувства юного Престолонаследника втирая ему в вески эфирное масло с весьма резким запахом, благодаря чему, он постепенно и уже лёжа на соседней кушетке, очнулся, но для своего успокоения, лекарша оставила его вместе с юной икбаль, красивое лицо которой не особо-то и пострадало в ходе избиения, ещё на пару-тройку дней, а после отправить их в покои к кому-нибудь из них, периодически проверяя, как они себя чувствуют.
Конья.
Неделю спустя.
    За это время Селим с Санавбер полностью поправились, и, придя в ужасное душевное состояние Ламии Хатун, вызванное отвратительным хальветом с Повелителем, простили её, став к ней ближе душевно, благодаря чему молодые люди выяснили все свои разногласия и даже подружились. Ламия перестала питать иллюзии о возможном счастье с Шехзаде. Теперь она стала служанкой Санавбер. Нурбану Султан души не чаяла в воспитаннице, продолжая наставлять её на истинный путь. Они часто проводили время вместе, душевно беседуя за распитием шербета, даже не подозревая о том, что в один из зимних, даже морозных вечеров, когда Повелитель призвал к себе наследника, между ними произошёл резкий и весьма неприятный разговор, о котором юная Санавбер узнала, когда, словно почувствовав не ладное и не обращая внимания на, приказы стражников вернуться в гарем, все-таки вбежала в султанские покои, и, приблизившись к балкону, увидела, как Повелитель крепко схватил ничего не понимающего сына за горло, что у того, аж из красивых серо-голубых глаз брызнули слёзы искреннего недоумения с невыносимым страхом. При этом, Властелин грозно смотрел на него и гневно прокричал, что у юной девушки, аж пошёл мороз по коже:
--Ах, ты нечестивец! Ещё смеешь в наглую лгать мне, своему Повелителю в том, что не подсылал ко мне наёмника для того, чтобы тот меня убил, а ты беззаботно сел на трон?! Так я тебе сейчас такой трон устрою!—и не говоря больше не слова, грубо припечатал сына к каменной стене, и, когда тот плавно сполз по ней на пол и встал на колени, пытаясь откашлятся и отдышаться, по-прежнему ничего не понимая, но продолжая уверенно настаивать на своей невиновности и преданности отцу, тот, же со своей стороны, игнорируя искренние признания наследника, занёс над его головой меч, намереваясь тут, же казнить, как, в эту самую минуту между ними встала тринадцатилетняя Санавбер с воинственными словами и, сжимающая в руке острый кинжал, направленный себе на грудь:
--Что, вы за отец такой, раз отбираете жизни у собственных детей, беря грех на душу за их загубленные безвинные души?! Даже животные не поступают так со своим потомством! Вы настоящее чудовище! Османской Империи не нужен больше такой Повелитель! Нам всем нужен такой Властелин, который не станет отнимать жизни подданных, основываясь лишь на своих больных подозрениях!—яростно кричала юная девушка, защищая, постепенно приходящего в себя, любимого, который ошалело смотрел на это всё и помалкивал, хотя испытывал невероятную гордость и восхищение её отвагой. Даже Повелитель от такой яростной воинственности Хатун опешил, мысленно отмечая, что она, в эти минуты похожа на тигрицу.
--Что ты себе позволяешь, Хатун!? Опомнись! Да, за такие угрозы, я прикажу стражникам немедленно казнить тебя!—гневно вскричал Сулейман, наконец, опомнившись и враждебно смотря на девушку. Только и она не собиралась уступать ему ни в чём. Вместо этого она лишь ядовито усмехнулась, и, раскинув руки, вызывающе бросила:
--Вперёд! Я к Вашим услугам, Султан изверг и убийца собственных детей! 
    Только, уже окончательно потерявший над собой контроль, Повелитель замахнулся на девушку саблей, но ей на защиту выступил Шехзаде Селим, вовремя опомнившийся от нервного потрясения, из-за чего удар пришёлся по нему. Он оказался серьёзно ранен, и, истекая кровью, ошалело рухнул на каменный пол, успев потрясённо и чуть слышно воскликнуть:
--Отец, за что! Я ненавижу вас!
    После чего потерял сознание под крик ужаса, кинувшейся к нему, возлюбленной, из ясных бирюзовых глаз которой текли слёзы.
--Селим, не оставляй меня! Ты мне нужен! Я люблю тебя!—с невыносимой болью с тихом голосе проплакала она. Только юноша уже не слышал её. Он провалился в глубокое беспамятство.
    Благодаря чему, гнев в Повелителе прошёл. Осознав, что он убил своего последнего сына, рухнул на колени возле него, и, горько рыдая, принялся умолять сына о прощении, за что и получил испепеляющий и полный огромной ненависти бирюзовый взгляд юной девушки, угрожающе прошипевшей ему, словно давая обет:
--Если Шехзаде умрёт, я лично приду и убью вас, Повелитель! Пусть, это станет последним, что я сделаю в моей жизни! Бойтесь меня! Отныне, мы, как и все ваши невинно убиенный дети, станем вашим самым жутким кошмаром! Не сомневайтесь, я это очень хорошо умею делать.—и не говоря больше ни слова в адрес изверга, положила руку на кровоточащую рану любимому и принялась лихорадочно что-то шептать над ним, пытаясь заговорить, остановить кровь и хоть немного залечить рану.
    Зато сам Султан, пришедший в ужас от всего, что сам натворил, вышел из покоев и отправился прогуляться в сад, надеясь на то, что это поможет ему, хоть немного успокоиться и привести мысли в порядок. Последние, полные глубокого искреннего душевного разочарования и невыносимой боли, слова сына о том, что он его теперь ненавидит, больно врезались в душу пожилого Султана. Он действительно стал опасен для своей семьи, от которой уже, по сути, никого и не осталось в живых, кроме Луноликой дочери Михримах, да и то она уже три года как жила в Трабзоне и не желала знать родного отца. Слишком много боли он принёс и ей.
   А между тем, морозная погода неожиданно сменилась сильной метелью, вернее даже бураном. Только это не останавливало пожилого Султана. Он мчался обратно в столицу, не обращая внимания на, душившие его, горькие слёзы, и, прекрасно осознавая, что убил последнего наследника, оставив Османскую Империю без приемника. По крайней мере Сулейман так считал, но это не так. Ведь во дворце  провинции Конья, благодаря  молитвам с заговорами юной фаворитки Шехзаде Селима, опасность для его жизни миновала. Теперь он, уже придя в сознание, лежал в постели своих покоев в кругу любимой Нурбану и фаворитки, которая обрабатывала ему рану специально исцеляющей мазью, продолжая, что-то шептать.
--Хатун, пощади себя! Тебе ещё детей рожать от нашего Шехзаде!—с нескрываемым беспокойством обратилась к девушке Баш Хасеки, заметившая, что её подопечная так сильно изнурила себя врачевательством и возвращением к жизни их возлюбленного, что казалось ещё немного, и сама сляжет в постель. Вид у девицы был ужасным: вся бледная, измождённая и с опухшими от недавних слёз ясными бирюзовыми глазами. Только Санавбер ничего и никого не замечала, погружённая в своё действие. Она находилась, словно в глубоком трансе, из которого вышла лишь тогда, когда всё завершила и убедилась в том, что теперь её любимый непременно поправится. Ей было даже не до, горящих в мраморном камине, дров, распространяющих по всему пространству шикарных покоев приятное тепло и медный отсвет от пламени, который дополняли свечи в канделябрах.
--Теперь всё. Шехзаде встанет на ноги через два-три дня.—измождённо выдохнула девушка, и, встав с постели возлюбленного, на краю которой сидела, пошатываясь и на ватных ногах побрела к выходу, но не пройдя и нескольких шагов, рухнула на дорогой ковёр без чувств, что заставило Баш Хасеки мгновенно выйти из глубокого мрачного забытья в котором находилась всё это время.
--Лекаря сюда немедленно!—громко крикнула она стражникам. Те всё поняли, и, почтительно откланявшись, убежали выполнять приказ. Баш Хасеки, игнорируя путающийся подол шикарного сиреневого парчового платья, украшенное золотым кружевом и шёлком с газом, кинулась к подопечной и принялась приводить её в чувства своими методами. Только девушка никак не откликалась, а всему виной было нервное и энергетическое истощение, как позже констатировала дворцовая лекарша. Девушке необходим был отдых от всего, хотя бы на пару дней.
   Баш Хасеки всё поняла и приказала служанкам, среди которых была и Ламия Хатун,  своей подопечной приложить все усилия для того, чтобы обеспечить своей госпоже покой. Рабыни  поняли её, и всеми силами старались вести себя тихо, как мышки.
Два дня спустя.
      В этот ясный солнечный зимний день, когда, едва ощущался лёгкий морозец, уже полностью поправившийся после ранения, Шехзаде Селим стоял на балконе своих просторных покоев и задумчиво смотрел вдаль, не в силах поверить в то, что после такого серьёзного, можно сказать, что смертельного ранения, он остался жив, благодаря Санавбер Хатун, своей возлюбленной. Но вот как ему забыть, нанесённое отцом-Повелителем, оскорбление, которым он, разом, убил в юноше всю сыновью любовь с уважением и преданностью, из-за чего из мужественной груди его вырвался печальный вздох, а в ясных серо-голубых глазах невыносимая душевная боль только усилилась. Ведь в лице жестокого Властелина Османской Империи, Селим потерял горячо любимого отца, а всё из-за того удара саблей.
--Больше у меня нет отца. Есть только жестокий и не щадящий никого Повелитель.—чуть слышно и с душераздирающей скорбью в тихом мягком голосе, потеряно произнёс юноша.
    В эту самую минуту к нему бесшумно и слегка придерживая полы шёлкового нежного голубого платья с блестящим кружевом и газовыми рукавами, вышла, сияя доброжелательной ласковой улыбкой, Санавбер. Её шикарные длинные золотисто-каштановые длинные волосы были распущены и заколоты сзади бриллиантовым гребнем.
--Душа моя!—с огромной нежностью выдохнула юная девушка, раскрыв перед избранником свои широкие объятия, в которые он с трепетным и, полным искреннего умиления, вздохом он вплыл, ощущая то, как от заботы юной девушки невыносимая боль от последнего общения с Повелителем, постепенно исчезает. На душе становится тепло, легко и хорошо. 
--Не думай о плохом, Селим. Не сомневаюсь, что скоро у тебя с отцом всё наладится. Возможно,  он уже искренне сожалеет обо всех тех не справедливых обвинениях, что высказал позавчера.—желая, хоть немного утешить любимого, душевно произнесла юная девушка, чувствуя, с какой искренней нежностью, он гладит её по бархатистым щекам, что доставляло ей несказанное удовольствие. Она даже на мгновение закрыла бирюзовые глаза и трепетно вздохнула, чем и вызвала у него восхищение.
--Я не хочу говорить о нём, Санавбер! Лучше поговорим о нас с тобой.—осторожно и с очередным печальным вздохом предложил девушке Шехзаде. Она всё поняла, и, не желая, докучать ему самой болезненной для него темой, прильнула к его мягким тёплым губам и очень нежно поцеловала.
--Я хочу родить тебе ребёнка, Селим. Вернее много детей, которые станут нашей радостью, счастье и смыслом жизни совсем, как наша любовь.—наконец, призналась любимому юная девушка, что стало для него исцеляющим бальзамом. Они согрели ему израненную душу, благодаря чему, он, окрылённый и, не говоря ни единого слова, ловко подхватил её так, словно она была невесомой пушинкой, себе на руки и принялся кружить. При этом, парочка звонко весело смеялась и напоминала беззаботных детей.
   За это время, красивый светловолосый юноша, хотя и опустил возлюбленную на мраморный пол, но продолжал сжимать её стройный стан в нежных объятиях. Возлюбленные добровольно тонули в ласковой бирюзовой бездне глаз друг друга, из которой им совсем не хотелось всплывать на поверхность. Их мягкие тёплые губы снова воссоединились в длительном и полном огромной любви, поцелуе, которому, казалось, не будет конца.

  Вот только, как бы Селим ни обижался на своего отца, но, узнав от начальника дворцовой стражи о том, что Повелитель отбыл в столицу два дня тому назад один, без охраны, да и ещё к тому, же в сильную метель, юноша встревожился и отправил гонца в Топкапы для того, чтобы тот обо всём разузнал, не говоря уже о том, чтобы передал Султану послание от его приемника, извещающее его о том, что между ними больше нем никаких разногласий, хотя и столь ужасное расставание сильно огорчило юношу. Сейчас, же, он нашёл в себе силы, хотя это и было нелегко, простить, искренне надеясь на то, что Повелитель благополучно вернулся домой и, тоже больше не гневается на своего Престолонаследника.
   Теперь юноше ничего другого не осталось кроме, как терпеливо ждать ответа. Пока, же, он, глубоко погружённый в мрачную задумчивость, сидел на, обитой парчой, тахте своих, залитых  лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей, покоях, при этом, парень был совершенно один, что ему шло лишь на пользу, а за окном стало уже совсем темно, но вскоре, всё изменилось. Ведь, в эту самую минуту к нему пришла милая сердцу с душой Нурбану, одетая в парчовое платье с золотой вышивкой. Её иссиня-чёрные длинные волосы были распущены, а две их густые пряди выставлены вперёд. Красивое лицо Баш Хасеки озаряла пленительная улыбка, а в изумрудных глазах плясали озорные бесенята. 
--Шехзаде!—в почтительном поклоне доброжелательно произнесла молодая женщина. Её позитив передался и юному наследнику, из-за чего, отбросив все мрачные мысли, он весело заулыбался ей, тем-самым позволяя, приблизиться к нему.
   Нурбану поняла возлюбленного, и, выполнив пожелание, села рядом, взяла его за руку, затем внимательно всмотрелась в красивые серо-голубые, полные невыносимого душевного беспокойства за отца, глаза, и, настраивая на лучшее, произнесла:
--Не думай о плохом, Селим. С повелителем всё будет хорошо! Вот увидишь. Конечно, он поступил, крайне неразумно, покинув нас в столь ужасную погоду и доведя тебя до состояния близкого к смерти. Спасибо Санавбер Хатун. Ведь, если бы не она, мы потеряли бы тебя, что стало бы страшной трагедией для Империи. Она действительно редкий и бесценный самородок. Нам необходимо беречь её, ценить и уважать. Она наш ангел-хранитель.
   Слушая разумные и полные искреннего восхищения, слова Баш Хасеки, Селим дивился тому, как положительно она отзывается о его возлюбленной фаворитке, ведь, по идее, обязана ненавидеть и строить девушке козни, из-за чего ему было до глубины души приятно. Из его мужественной груди даже вырвался тихий мечтательный вздох, но не желая, вызывать у Хасеки ревность, юноша мудро заключил:
--Мне приятно слышать о том, что мои возлюбленные живут друг с другом в мире и согласии. Так должно быть всегда.
   Нурбану всё поняла, и, тихо вздохнув, наконец, решила,  оставить любимого, наедине с его мыслями. Ему сейчас было, далеко не до любви с романтикой, из-за чего она грациозно встала с его тахты, и, почтительно поклонившись, заботливо предложила:
--Если хочешь, я могу прислать сюда Санавбер для того, чтобы она помогла избавить тебя от головной боли с душевной тоской.
   Получив от возлюбленного одобрение, Баш Хасеки ушла, благодаря чему юноша снова остался совсем один.

    Вот только Нурбану ошиблась со своими позитивными предположениями, относительно Султана. Известие о его сильной пневмании достигло Престолонаследника через пару дней поздно ночью, когда он уже крепко спал, нежно обнимая возлюбленную Санавбер, с которой опять душевно проговорил до поздна.
   Свечи в золотых канделябрах, как и дрова в камине догорели. Стало совсем темно, не говоря уже о том, что тихо, за исключением, завывающей за окном, вьюги. В эту самую минуту, в дверь покоев громко постучали, что разбудило, мирно спящих в объятиях друг друга, юношу с девушкой. Они мгновенно проснулись и потрясённо переглянулись.
--Войди!—собравшись, наконец, с мыслями, крикнул юный Престолонаследник, внимательно проследив за тем, как его любимая накинула на полупрозрачную сорочку его бархатный тёмно-фиолетовый халат, но продолжала сидеть на широкой постели.
  Этим и воспользовался Газанфер-ага. Он вошёл в покои, и, почтительно поклонившись Шехзаде с его фавориткой, протянул свиток с известиями из столицы, отчего у юноши с девушкой ёкнуло сердце в предчувствии плохого.
   Не желая, себя мучить неведением дальше, парочка выбралась из постели и подошла к лампадке, которую мгновенно зажгла юная икбаль, пока её возлюбленный вскрывал печать и разворачивал свиток. От её внимания не укрылось то, как красивое лицо избранника внезапно побледнело.
--Что случилось, любовь моя?—встревоженно спросила юная девушка, мягко приблизившись к нему и осторожно обняв за мускулистые плечи, из-за чего юноша слегка вздрогнул от неожиданности, но собравшись с мыслями, потеряно ответил:
--Повелитель тяжело болен, Санавбер. У него пневмания. Он даже при смерти.
   После чего, между молодёжью воцарилось мрачное молчание, во время которого юная девушка понимающе вздохнула и чуть слышно прошептала возлюбленному:
--Не держи боль в себе, Селим. Лучше поплачь. На душе станет намного легче. 
   Он ласково погладил любимую по бархатистым щекам, и, скорбно вздохнув, приказал, обращаясь в кизляру-аге:
--Сейчас возвращайся в гарем, а утром передай Баш Хасеки и моему наследнику о том, что днём мы все выезжаем в столицу.
  Преданный ага всё понял, и, почтительно откланявшись, ушёл, оставляя престолонаследника наедине с его мрачными мыслями и заботливой фавориткой. Которая уже утешала его, хотя и дружески.
   Утром, Селим, как и планировал, во время заключительного собрания сановников своего санджака, назначил наместника, которому доверял, как самому себе, после чего, вместе со своим семейством, гаремом и прислугой отправился в столицу Османской Империи, благо погода улучшилась и выглянуло солнце, сопровождающее их, практически, на протяжении всего пути.
Стамбул.
Главная Султанская резиденция.
Два дня спустя.
   По прибытии во дворец Топкапы, и, немного пообщавшись с дворцовыми светилами медицины, Селиму стало известно о том, что его горячо любимый отец проживает свои последние часы. Сказалась мощнейшая пневмания, которую тот подхватил, по пути в Столицу в сильную снежную бурю.
     Роскошный дворец погрузился в скорбное ожидание, а Нурбану Султан уже занималась значительными перестановками в управлении гаремом возлюбленного супруга, ставя на управленческие посты своих верных людей. Даже преданной подопечной Санавбер приказала, готовиться к тому, чтобы разделить ложе с Селимом.
--Хватит играть в друзей! Пора заниматься серьёзными делами, а не детским садом!—вразумительно произнесла Султанша света в тот, же, вечер, когда, царственно восседая на парчовой тахте, занятых ею ещё утром, просторных покоев, предназначенных только для Валиде Султан.
     Прекрасная юная Санавбер Хатун, понимая, что лезть в постель к Селиму, когда он весь будет погружён в невыносимую скорбь по умершему отцу, крайне не разумно. Ведь логичнее, оставить его одного и, терпеливо ждать момента, когда он немного отойдёт от своего горя и сам, позовёт к себе кого-нибудь из своих возлюбленных, о чём осторожно и заговорила с госпожой. Та посмотрела на юную девушку, как на ненормальную и с возмущением, грозно бросила:
--Учить, она меня вздумала! Не забывай о том, кто ты и для чего! Исполняй, что приказывают, иначе Босфор окажется твоим пристанищем!
      Вот Нурбану и показала своё истинное лицо, точнее звериный оскал. Оказывается для неё, самым важным является власть, а не душевное равновесие мужа. Санавбер поняла это, но решила не спорить.
--Как прикажете, госпожа!—уступчиво произнесла, проглотив её резкие слова, словно горькую пилюлю, юная девушка, почтительно поклонившись.
      Нурбану пришлись по душе слова подопечной. Она одобрительно кивнула и захотела сказать ей ещё несколько мудрых слов, как в эту самую минуту, в покои к госпоже пришла Дженфеде-калфа, с прискорбием, объявившая о том, что Падишах только что отошёл в мир иной.
--Иди, готовься, Санавбер! Сегодня, тебе вместе с Селимом предстоит, провести ночь по-взрослому!—приказала девушке Султанша.   
     Девушка всё поняла, и, снова почтительно поклонившись, ушла, решив не спорить.

     Чуть позже, облачённая в лёгкое бледно-зелёное платье и кружевной кафтан, Санавбер Хатун робко вошла в тайный сад, где в данный момент находился друг её трепетного сердца Шехзаде Селим, а точнее, одиннадцатый Падишах Османской Империи. Он сидел на каменном холодном полу, весь потерянный, печальный и задумчивый, а в ясных серо-голубых глазах блестели слёзы искреннего отчаяния.
    Бедняга выглядел растерянным и не понимающим того, как ему нести такую  невыносимо тяжёлую ношу, как управление огромной Империей. Он был просто в ужасе, из-за чего даже не обращал внимания на лёгкий морозец.
     Зато это заметила прекрасная юная девушка, уже успевшая, замёрзнуть из-за своего лёгкого облачения. Она даже вся дрожала от холода.
--Повелитель, идёмте в ваши покои! Здесь очень зябко! Ещё простудитесь, а завтра принятие присяги у Вас!—дрожащим голосом, заботливо предложила ему юная девушка, осторожно дотронувшись до мускулистого плеча венценосного возлюбленного. Он вздрогнул от неожиданности, но, заметив присутствие возле него Санавбер, в миг, вышел из ступора и потрясённо посмотрел на неё.
--Что ты здесь делаешь?—недоумевая спросил он её. Она ласково ему улыбнулась, и, тихо вздохнув, ответила:
--Я пришла за Вами, мой Султан.
     Селиму ещё был чужд такой титул, хотя он и понимал, что ему уже необходимо постепенно привыкать к столь важной для себя и огромной Империи роли.
--Санавбер, как я буду править Османской Империей? Ведь я ещё не готов к столь важным для меня обязанностям! Что мне делать? К чему сначала следует приступить?—рыдая навзрыд, и с ужасом в серо-голубых глазах восклицал молодой Падишах, чувствуя, нарастающую в нём, панику, от чего голова шла кругом.
    Зато его возлюбленной было уже не до его душевных терзаний и горьких слёз. Она потеряла сознание, упав на холодный пол, что и привело Селима в чувства. он мгновенно успокоился, и, подхватив юную девушку на руки, стремительно пошёл в лазарет. 
    При этом, Санавбер была вся горячая, в поту, не говоря уже о том, что о том, что её мучил невыносимый кашель, смешанный с горячкой.
--Что с ней? Она поправится?—встревоженно спросил дворцовую лекаршу молодой Султан, не находя себе места от беспокойства. Та поняла его, и, тяжело вздохнув, известила:
--У вашей фаворитки пневмония, Повелитель! Она обязательно поправится. Ведь у неё крепкий организм.
     Селим ничего, не ответил, вместо этого, он продолжал находиться возле любимой девушки, периодически меняя ей влажные компрессы на шелковистом лбу, в терпеливом ожидании того, когда она, наконец, очнётся. Султан, мысленно корил себя за то, что это именно по его вине, Санавбер находится между жизнью и смертью. Ведь это из-за его душевных: паники с отчаянием, она простыла.
--Селим!—позвала возлюбленного юная девушка, не открывая глаз.
--Я здесь, любимая!—отозвался Султан, нежно целуя девушку в солёный и влажный от пота горячий лоб, мягкими тёплыми губами, и, не говоря больше ни единого слова, он подхватил возлюбленную на руки и отнёс в, теперь уже свои, главные покои. 

     Среди ночи, когда в главных покоях догорели все свечи, и стало совсем темно, не говоря уже о том, что очень тихо, молодой Султан проснулся от того, что, лежащую рядом с ним в постели, юную девушку бил сильный озноб, который никак не мог утихнуть, хотя она и была укрыта тёплым одеялом.
    Из этого, молодой Падишах сделал для себя неутешительный вывод в том, что дело совсем худо. Необходимо срочно принимать вынужденные меры, иначе его любимая погибнет. Такого Селим не хотел допустить, и, наконец, решившись, пылко поцеловал девушку в, дрожащие от озноба, алые губы, после чего, откинув одеяло в сторону, произнёс:
--Сейчас, я тебя согрею, Санавбер!
     Затем, он избавил их от, мешающей им, одежды, обрушивая на юную девушку, жаркие поцелуи, головокружительные ласки с крепкими объятиями, во время которых, осторожно воссоединился с ней в трепетном, но знойном акте любви, во время которого Селим, наконец, зачал своей возлюбленной ребёнка, после чего, они снова пылко поцеловались и уснули, крепко прижавшись друг к другу.

      Помня о том, что у него сегодня принятие присяги у верноподданных: визирей, беев, кадиев, улемов и воинских подразделений, Селим проснулся, едва только рассвело, и, убедившись, что его любимой стало, значительно лучше, он вздохнул с огромным облегчением и прошёл в хамам, после которого с помощью слуг, как то было заведено по дворцовому церемониалу, облачился в торжественное одеяние и направился на площадь, где уже все собрались для принесения присяги новому, да ещё к тому, же, молодому, уже одиннадцатому Падишаху Османской Империи.
      Только все его мысли и чувства занимала юная Санавбер Хатун, которая уже вернулась в гарем и, как того требовали древние традиции, поселилась в комнате на этаже для фавориток в просторной светлой комнате, где уже год, как жила Ламия Хатун.
     Она, как и Санавбер, тоже была привезена пиратами с русских земель, откуда-то из-под Львова, хохлушка с шикарными огненными волосами и выразительными изумрудными глазами, обладающая стройной фигурой с пышными формами. Вот только с характером пятнадцатилетней девушке не повезло. Он был слишком фригидным, заносчивым и высокомерным.
    Ламия, конечно, догадывалась о том, что рано или поздно сердцем её Шехзаде завладеет другая Хатун, более удачливая и хваткая, но не ожидала того, что это случится спустя год их романа. Ламия была потрясена, из-за чего не произносила ни единого слова, а лишь высокомерно посматривала на Московитянскую дворянку.
    Внимательно наблюдающая за девушками, Дженфеде Калфа одобрительно кивнула и доброжелательно произнесла, обращаясь к Санавбер:
--Как только немного освоишься здесь в покоях, начинай готовиться к праздничному вечеру, ведь сегодня ты станцуешь для нашего Повелителя в главных покоях, Хатун! 
     Девушка всё поняла, и, почтительно поклонившись главной Калфе нового султанского гарема, с интересом принялась осматриваться в скромной, но по-своему уютной комнате, не обращая внимания на язвительные ухмылки рыжеволосой соперницы, которая до сих пор царственно возлежала на парчовой тахте, одетая в яркое зелёное шёлковое платье. Вот только, вскоре,  терпению Санавбер пришёл конец. Она пристально посмотрела на соперницу и вразумительно произнесла, что бросило ту в жар:
--Если ты считаешь себя такой ценной и незаменимой, почему, же, до сих пор ходишь в девственницах? Ведь за всё то время, что ты ходишь в фаворитках у Повелителя, могла бы ему уже родить двоих Шехзаде.
     Между девушками воцарилось длительное молчание, во время которого Ламия вся вскипела от злости, из-за правдивых слов проклятой москвички-выскочки, каковой она посчитала Санавбер, мысленно признаваясь себе в том, что им никогда не стать подругами.

2 ГЛАВА.
«ЛЮБОВЬ ПОД УГРОЗОЙ».

   А тем временем, на дворцовой площади, царственно восседая на серебряном троне, молодой Султан Селим принимал присягу на верность у своих верноподданных. Он, хотя и старался, это тщательно скрывать за маской доброжелательности, но на самом деле, ему было, ужасно скучно.
   Селим даже, чувствовал, что его начинает клонить в сон, с которым он, отчаянно боролся. Ему непреодолимо захотелось всё, кардинально поменять в дворцово-церемониальном протоколе и сделать их более торжественными, вернее праздничными, о чём и приказал главному визирю:
--Готовьте торжественную церемонию с выездом и парадом! Я желаю короноваться в главной мечети города! Она состоится через два месяца!
    Тот, хотя и оказался глубоко потрясён внезапной сменой дворцового протокола, в плане коронационных торжеств, но ослушаться не посмел. Вместо этого, он почтительно поклонился и пообещал, заняться подготовкой к торжественным мероприятиям сегодня, же. Султан одобрительно кивнул, и, терпеливо дождавшись окончания церемонии принесения ему присяги, наконец, плавно встал с трона, и, дав знак о том, что все свободны, скрылся за тяжёлыми створками дубовых ворот, сопровождаемый стражей.
     Селим никак, не мог, поверить в то, что эта, невыносимо скучная и, чрезвычайно длительная церемония, наконец-то закончилась.
    «Необходимо, срочно вносить изменения в дворцовом протоколе и делать все церемонии более торжественными и праздничными!»--решил он, царственно идя по мраморному коридору с колоннами и золотыми ажурными решётками.

       А между тем, уже сгущались сумерки, окрашивая всё вокруг в оттенки синего и фиолетового. В гареме начинался шумный праздник с танцами наложниц и раздачей сладостей с шербетом. Играла весёлая музыка, смешанная со звонким смехом и тихим разговором девушек, одетых во всё торжественное.
     В эту самую минуту, с этажа для фавориток, грациозно спустилась, одетая в полупрозрачное красное шифоновое платье, украшенное рубинами и бриллиантами, прекрасная Санавбер Хатун, золотисто-каштановые волосы которой были украшены бриллиантовыми нитями. Девушка плавно подошла к Дженфеде Калфе и почтительно ей поклонилась. Та, оценивающе внимательно оглядела наложницу и с одобрением произнесла:
--Красавица. Чувствую, нашему Повелителю сегодня уснуть не придётся.
    Санавбер понимающе улыбнулась и снова, почтительно поклонившись, сопровождаемая калфами с евнухами, пошла в главные покои, провожаемая недовольным взглядом, стоявшей на террасе, Ламии Хатун, успевшей, понять, что пришёл конец её спокойствию, из-за чего она печально вздохнула и вернулась в свои покои.

     А тем временем, уже переодетый в шёлковую грязно-зелёную шёлковую пижаму и парчовый халат, Султан Селим, вальяжно возлежал на султанском ложе широкой постели в мягком медном освещении, горящих в канделябрах, свечей, обволакивающих, обширное пространство своим приятным теплом.
    Лениво попивая шербет из розовых лепестков, Селим, до сих пор не мог поверить в то, что сегодня официально стал Султаном Османской Империи, хотя и смирился с, возложенной на него, долей, из-за чего из его мужественной мускулистой груди вырвался тяжёлый вздох, а ход мрачных мыслей нарушила, доносящаяся до музыкального слуха молодого Правителя, поначалу плавная лирическая мелодия, заставившая его, медленно, поднять выразительные серо-голубые глаза и увидеть, танцующую для него, прекрасную юную возлюбленную Санавбер.
      Он весь затрепетал от, переполняемого нежную душу, лёгкого волнения, при этом, многострадальное сердце Селима учащённо забилось. Его всего переполняло ласковое тепло. Он даже, мечтательно вздохнул и, на мгновение закрыл, излучающие огромную любовь, серо-голубые глаза.
      А между тем, девушка продолжала танцевать, хотя её грациозные пластичные движения с, ускоряющимся темпом музыки, становились более быстрыми, не говоря уже о том, что зажигательными, естественными, душевными, завораживающими. При этом, красивое лицо юной наложницы излучало огромную любовь и искреннюю нежность к Селиму, о чём он, прекрасно знал и отвечал взаимностью, уже начиная, ощущать себя добровольным пленником милой Санавбер.
     От понимания этого, молодой Султан с трепетным вздохом, снова открыл глаза и заворожённо принялся, продолжать смотреть на её танец, чувствуя то, как учащённо колотится в груди его сердце.
     А тем временем, танец прекрасной фаворитки, постепенно подходил к, логическому завершению. Она уже исполняла последние движения точно так, же, как и музыканты проигрывали заключительные аккорды, что оживило Селима, заставив его, удобно сесть на постели и призывно, протянуть к возлюбленной сильные руки, в которые она, плавно вложила свои изящные руки, и, вся дрожа от, переполнявшего её, трепетного волнения, села к нему на мускулистые колени.
      Их, полные огромной взаимной любви, взгляды встретились и на долго задержались друг на друге. При этом, Селим, самозабвенно теребя золотисто-каштановый шёлк, вьющихся длинных распущенных волос любимой девушки, словно загипнотизированный, дотянулся до её соблазнительных алых губ своими мягкими тёплыми губами и принялся, целовать возлюбленную очень нежно, плавно и осторожно.   

   Так, предаваясь, почти каждую ночь своему пламенному, но очень нежному чувству, возлюбленная пара не заметила того, как прошёл месяц. И вот, прекрасная юная девушка душевно беседовала со своей госпожой Нурбану Султан. Они сидели на тёплых мраморных плитах в хамаме, затерявшись в густых клубах пара.
     Но, вскоре, наложница внезапно почувствовала себя, не хорошо. У неё потемнело в глазах, и сильно закружилась голова.
--Что с тобой, Санавбер? Может, стоит показаться акушерке?—встревоженно предложила, резко побледневшей на её глазах, юной подопечной, Нурбану. Девушка доброжелательно улыбнулась заботливой наставнице, и, превозмогая, приближающийся обморок, успокоила:
--Не волнуйтесь, госпожа! Со мной всё в порядке, просто здесь…—она не договорила из-за того, что потеряла сознание, упав на мраморную плиту, чем перепугала Нурбану Султан ещё больше. Она громко позвала евнухов, стоявших за дверью в коридоре, и, терпеливо дождавшись момента, когда они пришли, приказала им, немедленно отнести Санавбер Хатун в лазарет.
     Те всё поняли, и, крайне бережно подхватив султанскую фаворитку на руки, отнесли в лазарет, где ею, мгновенно занялась дворцовая лекарша. Она внимательно осмотрела девушку, и, радостно смотря на главную калфу султанского гарема Дженфеде, объявила:
--С Хатун ничего страшного нет! Просто она беременна!
     Воцарилось длительное молчание, во время которого, успевшая, прийти в себя, Санавбер с недоумением посматривала на обеих женщин. Конечно, она отчётливо слышала слова лекарши об истинной причине её внезапного недомогания, чему была, крайне удивлена, но и обрадована.
2 ГЛАВА.
«ЛЮБОВЬ ПОД УГРОЗОЙ».
Топкапы.
      Вот только радость прекрасной юной девушки продлилась не долго. Ведь в тот, же, вечер, когда она уже, одетая в нежное бледно-бирюзовое шёлковое платье, начала грациозно спускаться по лестнице с этажа для фавориток, держа путь к главным покоям, юная девушка случайно запнулась о подол и кубарем скатилась вниз, распластавшись на мраморном полу под крики ужаса, окруживших её, других девушек.
--Что вы здесь раскричались? Немедленно разойдитесь по своим местам!—недовольным тоном начала угоманивать наложниц Дженфеде Калфа, выйдя вперёд, но, увидев, лежащую на полу, прекрасную юную фаворитку Повелителя, сама ужаснулась. Она боялась того, что девушка мертва, а это означало одно, что им тогда всем не здобровать, так как недоглядели за беременной икбаль.
    Вот только страх с паникой, оказались напрасными. Санавбер была жива. Она пришла в себя из-за того, что почувствовала невыносимую боль в животе, которая была такой сильной, что казалось, внутри у неё всё разрывается и выворачивается, наизнанку.
--Спасите моего ребёночка.—чуть слышно, и, превозмогая невыносимую боль, простонала юная девушка, снова впадая в глубокое беспамятство, при этом, ещё не успев заметить, испачканный в липкой крови шёлковый подол.
    Зато это увидела, наконец, опомнившаяся и вышедшая из ступора, Дженфеде Калфа, внимательно проследившая за тем, как Газанфер, крайне бережно подхватив юную девушку себе на руки, понёс в лазарет, провожаемый, полным невыносимой тревоги, взглядом главной калфы.
     Вот только она не учла одного, что на шум в гарем пришла Нурбану Султан, выглядевшая немного растрёпанной, а всё из-за того, что она уже ложилась спать, но из-за беготни и громких криков девушек, ей пришлось встать с постели, и, надев на шёлковую комбинацию халат, выйти ко всем.
--Дженфеде, что происходит? Почему девушки до сих пор не спят?—с оттенком недовольства и, одновременно тревоги, спросила у преданной Калфы, являвшейся для неё ещё и душевной подругой, Нурбану, при этом, пристально смотря на неё своим, пронизывающим насквозь, изумрудным взглядом.
     Калфа почтительно поклонилась, и, собравшись наконец, с мыслями, ответила:
--Случилась беда, Госпожа! Фаворитка нашего Повелителя, Санавбер Хатун упала с лестницы. Жизнь её ребёночка под угрозой.
     Главная и, пока ещё, единственная Хасеки, ныне правящего Султана, Нурбану погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, мысленно признавая, что это ей очень сильно не нравится. Ведь утром, Селим, обязательно спросит у неё о том, куда внезапно пропала его возлюбленная Санавбер, которая сегодня должна была пойти к нему на хальвет. Султанша тяжело вздохнула, и, собравшись, наконец, с мыслями, распорядилась:
--Докладывай мне обо всём, что касается здоровья Санавбер Хатун, Дженфеде! Если выяснится о том, что она всё, же, потеряла ребёнка, тайно и незаметно для всех, посели её в самые дальние покои нижнего гарема! Пусть живёт там, пока я ни решу того, за кого её выдать замуж, как того требуют многовековые традиции предков!
     Преданная калфа всё поняла, и, почтительно поклонившись, ушла в лазарет для того, чтобы справиться о здоровье Санавбер, а Нурбану, тяжело вздохнув, вернулась в свои просторные покои.

      Нурбану не ошиблась, говоря о том, что Повелитель обязательно хватится свою фаворитку. Так и вышло.
      Не дождавшись юной возлюбленной, Селим пришёл в негодование, обуреваемый противоречивыми чувствами, заключающими в себя: гнев, обиду, непонимание, невыносимую тревогу и, наконец, огромное разочарование, с которыми он стремительно покинул главные покои, а, затем преодолев многочисленные полутёмные мраморные коридоры, прошёл в гарем, где, не обращая внимания на, всполошившихся от его неожиданного визита, наложниц, поднялся на второй этаж, и, с гневными высказываниями, войдя в одну из комнат, принадлежащих фавориткам:
--Да, как ты посмела не прийти ко мне, тем-самым нарушив мой приказ, Санавбер!? Кем ты себя возомнила?! Не забывай, что ты всего, лишь моя фаворитка! Знай своё место! Иначе…
     Он осёкся из-за того, что обнаружил в покоях одну только свою бывшую подружку Ламию Хатун. Она проснулась от его внезапного позднего визита с громкими гневными словами, обращёнными к её сопернице, которая не известно, куда пропала.
     Девушка пришла в настоящий ужас и забилась в самый дальний угол кровати.
--Санавбер здесь нет, Повелитель… Она пошла к Вам и уже давно…—испуганно пролепетала Ламия Хатун, отчётливо видя то, как сильно был растерян Султан.
      Вернее, его душевное состояние было близким к невыносимой тревоге. Гнев с разочарованием, мгновенно испарились, сменившись полным искренним непониманием. Он держал в руках шифоновый красный платок своей прекрасной юной возлюбленной и печально смотрел на него. При этом, в бирюзовых глазах Селима стояла такая невыносимая душевная боль, что даже отчётливо просматривались предательские слёзы.
    Этим и решила воспользоваться Ламия Хатун с той целью, чтобы перевести внимание любимого на себя. Она выбралась из постели, и, бесшумно подойдя к нему, ласково погладила по бархатистым щекам, участливо предложила помочь ему, обо всём забыть.
    Только Селим даже и не собирался, поддаваться её чарам. Вместо этого, он отшатнулся от неё, словно ошпарившись крутым кипятком и, отрезвляюще сказал:
--Поздно, Ламия! Надо было раньше думать, когда я ещё питал к тебе нежные чувства!
    И не говоря больше ни единого слова, царственно вышел из комнаты, не обращая внимания на отчаянные слёзы с мольбами юной наложницы, но едва не столкнулся в дверях с Дженфеде Калфой. Она почтительно поклонилась ему, и, догадываясь о том, что он явился в гарем в поисках возлюбленной, печально вздохнула и произнесла:
--Вы напрасно пришли в гарем, Повелитель! Санавбер Хатун нет здесь. Дело в том, что она была беременна, но на бедняжку обрушилось страшное несчастье. Она потеряла Вашего ребёночка…
     Главная калфа не договорила из-за того, что заметила глубокое потрясение в бирюзовых глазах молодого Правителя, смешанное с душевным порывом, немедленно пойти в лазарет для того, чтобы утешить любимую, чего никак нельзя было допустить. Именно по этой причине, вовремя спохватившаяся, Дженфеде рассказала ему правду, хотя и понимала, что после этого, утром получит от госпожи строгий выговор:
--Санавбер нет и в лазарете, Повелитель! Она надёжно спрятана и скоро выйдет замуж за какого-нибудь Пашу, либо…
      Калфа не договорила из-за того, что Султан больше не захотел её слушать, и, понимая, что распоряжение идёт от его Хасеки, направился к ней в покои для того, чтобы разобраться.

     Нурбану уже дремала, удобно лёжа на своей широкой кровати под тёплым одеялом и в густых вуалях воздушного, как самое невесомое облако, парчового балдахина. Свечи в золотых канделябрах догорели и потухли. Стало совсем темно и тихо. Она никого не ждала.
     В эту самую минуту, в её просторные покои пришёл Селим, весь пылая гневом и желая, услышать от кадины объяснения по поводу его возлюбленной, при этом красивые глаза молодого Султана напоминали цвет моря в шторм.
--Что всё это значит, Селим?—потрясённо спросила у мужа Султанша света, окончательно проснувшись, и, выбравшись из постели, подошла к нему. Ей захотелось обнять его и успокоить, но он, словно предвидя это её желание, отшатнулся, и, продолжая, свирепо смотреть на неё, грозно произнёс:
--Это я обязан, требовать от тебя объяснений в том, по какому праву, ты распоряжаешься судьбой моей возлюбленной, да ещё в тайне от меня?!
     Нурбану поняла, что её горячо любимый муж имеет в виду русскую рабыню по имени Санавбер, из-за чего сдержано вздохнула и тоном, не терпящим никаких возражений, заключила:
--Смирись с тем, что ты её больше никогда не увидишь, Селим! Она не смогла уберечь твоё дитя и за это будет сурово наказана тем, что скоро выйдет замуж за одного из твоих престарелых пашей! Забудь её!
     От услышанных воинственных слов, касаемых печальной судьбы прекрасной юной возлюбленной, Селима, аж всего бросило в жар от негодования, отвращения и возмущения. Он вспыхнул гневом, как факел, и, бросив супруге:
--  Даже и не вздумай так поступить, Нурбану! Я запрещаю! Если ты, сейчас, не скажешь мне, где спрятала от меня Санавбер, я переверну этот дворец вверх дном, но всё равно найду её, так что у тебя есть время до вечера!—и важно покинул покои Султанши, оставляя её с полным негодованием, стоять и смотреть ему в след.

      Вот только, вместо того, чтобы дать ответ, Нурбану прислала к мужу письмо, написанное аккуратным, даже изящным аристократическим почерком юной возлюбленной, извещающей молодого Султана о том, что между ними всё кончено. При этом, текст содержал в себе столько невыносимой боли и душевной тоски, что Селим не поверил ни одному слову, из-за чего мгновенно сжёг письмо в камине. Султан захотел встретиться с Санавбер лично и для того, чтобы она сказала о том, что она его не любит, глядя ему прямо в глаза.
     Только юная девушка поступила хитрее, указав возлюбленному место её заточения, то есть самые дальние покои в нижнем гареме. Туда и направился молодой Султан, восприняв это за её отчаянную просьбу о помощи.
   Юная девушка, одетая в бледно-зелёное атласное платье, уже терпеливо ждала его, сидя на тахте, прижав ноги с соблазнительной груди, прекрасно осознавая, что после такого её демарша, Нурбану Султан запишет её в свои враги. Только девушке было уже всё равно, ведь рядом с ней будет находиться её возлюбленный, а ради этого—можно и рискнуть всем.
    Ждать пришлось не долго. Вскоре, в скудные покои пришёл Султан Селим с твёрдым решением, выяснить с ней их отношения. Он был настроен решительно, вернее весь кипел от огромного душевного негодования. Вот только, какого, же, было удивление молодого Правителя Османской Империи, когда вместо бурных объяснений и горьких слёз, юная девушка, плавно и грациозно подошла к нему и, не говоря ни единого слова, с тихим, полным огромной нежности, вздохом, обняла его.
--Любимый мой!—трепетно и нежно прошептала она ему на ухо, чем ещё сильнее удивила Селима, нежное сердце которого, учащённо забилось от, испытываемого им, сладостного волнения с возбуждением.
      Во время них, он решительно раздел возлюбленную, и, осторожно повалив на пол, жарко расцеловал и обласкал, после чего, со всем пылом неистовой страсти, овладел ею, не обращая внимания на вразумительные просьбы любимой девушки, опомниться. Он игнорировал их, вместо этого, беспощадно, резко пронзая её вновь и вновь. Страсть ослепила Селима на столько сильно, что здравый смысл отключился.
--Теперь никто не посмеет тебя у меня отнять, Санавбер!—тяжело дыша, проговорил Селим, и,  в очередной раз, пылко поцеловав возлюбленную в алые губы, вручил ей, заверенную ещё утром самым главным столичным кадием, вольную грамоту с султанской печатью.
      Затем он выдержал небольшую паузу, но лишь для того, чтобы полностью отдышаться и затем, заключил.—Мы заключим тайный никях в день моей коронации, которая пройдёт в главной мечети Стамбула. Там, же, мы с тобой и поженимся!
      Слушая решительные и, полные огромной воинственности в беспощадной борьбе за их совместное счастье, юная девушка не знала, что и сказать. Она лишь беспрестанно целовала возлюбленного, растворяясь в нём без остатка.

   Тем, же вечером к главным покоям царственно приблизилась, сопровождаемая, преданными служанками, Нурбану Султан, решившая, утешить горячо любимого мужа. Специально для этого, она надела одно из самых красивейших своих платьев. Вот только Султаншу ждало глубокое разочарование. Путь в главные покои ей преградил Газанфер-ага, почтительно поклонившись:
--Простите, госпожа! Только Повелитель не сможет вас сегодня принять. Он проводит время со своим гаремом, а именно с Санавбер Хатун.
     От услышанного, Нурбану, аж, обомлела. Она, конечно, знала о том, что Селим не успокоится, пока не найдёт свою золотоволосую красавицу-возлюбленную. Вот только, Султанша не ожидала того, что это произойдёт, именно сегодня, в связи с чем, из её груди вырвался измученный вздох.
     Но вспомнив об, ожидающем её дальнейших распоряжений, преданном слуге, Нурбану вышла из своей глубокой задумчивости, и, доброжелательно ему улыбнулась и приказала:
--Как только Санавбер Хатун освободится, пришли её ко мне в покои, Газанфер! Я желаю побеседовать с ней по душам!
    Преданный слуга всё понял, и, почтительно  поклонившись, пообещал выполнить её волю. Нурбану одобрительно кивнула и вернулась в свои покои. В них она, продолжая находится в глубокой задумчивости, плавно опустилась на тахту, расправляя складки роскошного парчового платья цвета брусники. В её красивых изумрудных глазах, обрамлённых густыми шелковистыми ресницами, отражалось лёгкое мерцание медного пламени, горящих в серебряных канделябрах, свечей.
      Мысли молодой красивой Султанши занимала её тринадцатилетняя подопечная, ставшая по воле роковой судьбы и высшего проведения, соперницей. Хотя сама девушка, пока не проявляла никакой агрессии, а наоборот была почтительна и доброжелательна к Хасеки. Что нельзя бы сказать о самой Султанше. Ведь это именно она затевала, выдать прекрасную юную девушку за самого старого из визирей своего мужа.
    Если Санавбер начнёт проявлять враждебность по отношению к своей госпоже, то есть к ней, Нурбану, будет права. Понимая это, Султанша тяжело вздохнула, и, взяв из рук, вставшей перед ней в почтительном поклоне, молоденькой белокурой служанки серебряный гребень, принялась плавными движениями расчёсывать им шикарные длинные чёрные, как смола, волосы, не обращая внимания на, обкуривающую цветочными благовониями просторные покои, шатенку.

     А тем временем в главных покоях, стоя на коленях на мягкой перине широкой постели в мягком медном мерцании, горящих в золотых канделябрах, свечей и, затерявшись в густых вуалях газового балдахина, одетые в шёлковую изумрудную пижаму и шифоновую сиреневую комбинацию, Селим с Санавбер держались за руки и, добровольно утопали в ласковой бирюзовой бездне собственных глаз. Их трепетные сердца бились в унисон, а хрупкие души умоляли о воссоединении друг с другом.
--Мне до сих пор кажется, что это всего лишь сон, а когда я проснусь, то снова окажусь в тёмных, тесных покоях в нижнем гареме, ничем не отличающихся от тюрьмы!—не в силах поверить в то, что она находится рядом с любимым мужчиной, тихо, но при этом, очень искренне произнесла юная девушка.
    Селим ласково ей улыбнулся и, нежно гладя по бархатистым щекам, плавно припал к трепетным алым губам юной возлюбленной и принялся, целовать её, осторожно и медленно, как бы доказывая ей, что они вместе не во сне, а наяву. При этом, мягкие тёплые губы молодого красивого Султана порхали по губам юной девушки, словно бабочки по цветку. Он: то легонько посасывал их, то осторожно покусывал белоснежными крепкими ровными, как жемчуг, зубами, что вызывало у юной девушки приятную, вернее сладостную дрожь от, переполняемого её всю, сладостного возбуждения.
--Это не сон, Санавбер! Мы снова вместе и так будет всегда!—заворожённо тихим голосом, прошептал возлюбленной на ухо Селим, что вызвало у неё приятную дрожь и лёгкую слабость в ногах. У неё даже голова пошла кругом от приятных ощущений, доставляемых девушке, её возлюбленным.
    Он осторожно спустил кружевные бретельки с её изящных обнажённых плеч, припадая губами к упругой груди с уже, успевшими, затвердеть от возбуждения, сосками. Он слегка облизал их влажным бархатистым языком, что бросило юную девушку в жар. Она, едва не задохнулась от, переполнявших её нежную душу, бурных чувств, из-за чего смутилась.
--Селим, это не правильно! Мы сейчас совершаем блуд, ведь я, отныне свободная женщина!—вразумительно пролепетала на ухо возлюбленному юная девушка, хорошо ощущая то, как у неё снова начинает кружится голова от, переполняемых её, приятных ощущений.
     Молодой Султан сдержано вздохнул и прошептал ей на ухо бодрящие слова так, что она снова затрепетала от, переполняемых её, бурных чувств:
--Не волнуйся! Это для нас с тобой, ты свободная женщина и моя возлюбленная невеста! Для всех остальных—мы являемся как и всегда Султаном с его икбаль. Мы объявим всем о нашей свадьбе лишь по возвращении из центральной мечети. 
     Санавбер поняла возлюбленного, и, скромно ему улыбнувшись, молча, принялась расстёгивать жемчужные пуговицы на пижаме, самозабвенно лаская его мускулистую грудь заботливыми руками и губами. Селим даже начал, дрожать от, переполнявших его нежную душу, бурных чувств, из-за чего судорожно вздохнул, и, полностью раздев возлюбленную, бережно уложил её на мягкие подушки с парчовым покрывалом, затем бегло расцеловал каждый изгиб  стройного девичьего тела, тем самым прокладывая себе дорожку к самому сокровенному тёплому ласковому гроту девичьего лона.
--Селим!—смущённо воскликнула юная девушка, почувствовав его бархатистый язык внутри себя, смело ласкающий её. У неё снова закружилась голова от, испытываемых ею, приятных, даже острых и, сводящих с ума, ощущений. Девушка даже начала тяжело дышать, инстинктивно выгибаясь ему навстречу и тихо постанывая от удовольствия, подобно, разомлевшей под ласковыми руками хозяина, кошке. При этом, её руки лихорадочно сминали шёлковые простыни и от возбуждения царапали мускулистую спину венценосного избранника, из чего он понял, что девушка уже полностью готова к их трепетному, но очень жаркому воссоединению.
     Молодой Султан пылко поцеловал её с сладкие, как спелые ягоды садовой клубники, алые губы и, осторожно, плавно и медленно принялся входить в  ласковый грот возлюбленной, постепенно ускоряясь и позволяя ей, подстроиться под его ритмичные движения в ней до тех пор, пока это не превратилось бешеную битву на жарком ложе. Возлюбленные не уступали друг другу в любовной схватке, пока ни рухнули на мягкие подушки, тяжело дышащие, довольные и счастливые. Солёный пот прозрачными струйками стекал по ним, а тела были так разгорячены, что даже раскраснелись.
--Я люблю тебя, Санавбер!—в порыве страсти выкрикнул молодой Султан, и, немного отдышавшись, припал к губам девушки с новым жарким поцелуем. Она трепетно и нежно ответила на него взаимным пылом, при этом, ласково гладя возлюбленного по, взмокшим от пота, золотисто-русым, коротко остриженным, волосам и бархатистым поросшим лёгкой изящной щетиной щекам.

      Вот только не долго, суждено было, продлится нежности и счастью возлюбленной пары. Ведь, как только юная девушка перешагнула порог великолепных покоев, одетой в бледно-розовое парчовое платье, Нурбану Султан, и, подойдя к ней, почтительно поклонилась, не известно из-за чего, вдруг получила от неё несколько звонких пощёчин, эхом отдавшимся в её ушах.
--В чём я перед Вами провинилась, госпожа? Ведь я всегда верна Вам!—чуть не плача, негодовала Санавбер, чувствуя то, как пылают её бархатистые щёки, при этом она сидела на полу и потирала их руками.
     Вот только Нурбану не унималась и вымещала на наложнице весь, скопившийся за эти два дня, гнев тем, что била её и таскала за шикарные распущенные длинные шелковистые золотисто-каштановые волосы.
--В чём твоя вина, говоришь?! Ах ты, бесстыжая! Кто тебя просил, звать к себе на помощь Повелителя!? Этим ты пошла против меня, Хатун! Значит бросила мне вызов! Войны тебе захотелось?! Ты её получишь! Не жди пощады!—немного отдышавшись, гневно бросила в красивое лицо юной девушки Нурбану, что ту потрясло до глубины души. Ей даже стало страшно. Только она не подала вида. Вместо этого, Санавбер собралась с мыслями, и, понимая, что терять ей уже нечего, бросила Султанше то, о чём обещала возлюбленному, пока молчать.
--Вы не смеете меня бить, Госпожа! Я больше не ваша рабыня, которой вы можете распоряжаться так, как вздумается! Теперь я свободная женщина! Повелитель дал мне вчера вольную!
      Воцарилось долгое молчание, во время которого молодые женщины воинственно смотрели друг на друга, а в их глазах пылала жгучая ярость, из чего юная девушка уже, искренне пожалела о том, что выпалила то, о чём обещала молчать до наступления подходящего времени. Вот только пути назад уже не было, оставалось пожинать плоды своей несдержанности, из-за чего девушка тяжело вздохнула.
     Зато, глубоко потрясённая словами дерзкой наложницы, Нурбану поняла, что Санавбер сама вырыла могилу собственному счастью. Пусть теперь и расплачивается одиночеством. Из соблазнительной груди Султанши вырвался победный вздох. Она загадочно улыбнулась, тщательно продумывая свои дальнейшие ходы, чем и насторожила юную девушку.
--Возвращайся на этаж для фавориток и сиди там тихо, Санавбер! Твою судьбу я решу позже!—наконец, вспомнив о девушке, приказала ей Нурбану. Та, хотя не понимала того, откуда в госпоже снова взялась доброжелательность по отношению к ней, Санавбер, но испытывать судьбу на прочность не стала. Вместо этого, она грациозно встала с мозаичного пола, плавно разглаживая складки атласного платья цвета небесной бирюзы с дополнением тёмно-бирюзового газа на лифе и рукавах, не говоря уже о блестящем кружевном серебристом кафтане, и, почтительно поклонившись Госпоже, покинула её покои.
 
      Вот только юная девушка не пошла в покои для фавориток из-за того, что не хотела видеть, постоянно насмехающуюся над ней, Ламию Хатун. Вместо этого, она отправилась в главные покои для того, чтобы выяснить у Повелителя то, почему он предал её и рассказал Нурбану Султан о её призыве о помощи.
     После ссоры с Султаншей, девушку продолжало нервно колотить. Ей было уже всё равно, что с ней будет. Её не останавливало даже то, что возлюбленный, возможно, в данный момент, занят государственными делами, либо отдыхает после собрания с визирями.
    Так и было на самом деле. Молодой Султан, вернувшись в свои покои после собрания с пашами, отдыхал, удобно сидя на тахте и вдумчиво читал книгу. Он полностью расслабился. Вот только не долго суждено было, продлиться его душевному покою. Ведь в эту самую минуту, к нему в просторные покои ворвалась, подобно разъярённой фурии, Санавбер Хатун. Она была вне себя от, переполнявших её всю, бурных чувств. Ему даже пришлось встать с тахты   и сделать шаг в направлении девушки, желая, её успокоить и осторожно выяснить у неё о том, кто посмел обидеть его прекрасную юную возлюбленную.
      Только она решительно вырвалась из его заботливых и, лишающих её воли, сильных рук, и, влепив ему звонкую пощёчину, что привело молодого светловолосого красавца Падишаха в небольшое замешательство, с невыносимой душевной болью и разочарованием произнесла:
--Не прикасайся ко мне, Селим! Как ты мог так коварно поступить с нашей любовью! Зачем ты рассказал Нурбану Султан о моём к тебе призыве о помощи!
     При этом,  в её ясных бирюзовых глазах блестели слёзы. Она уже срывалась на рыдания, но при этом, продолжала выглядеть разъярённой. Только вместо того, чтобы попытаться, хоть немного успокоить любимую девушку, Селим опомнился от ступора, вызванного, нанесённой ему, пощёчины и принялся гневно орать на неё. В нём взыграло, оскорблённое самолюбие:
--Да, кто ты такая для того, чтобы поднимать руку и кричать на меня, Властелина Мира?! Ты, жалкая рабыня! Знай своё место!
    Потрясённая его резкостью, Санавбер, не ожидала такого поворота, из-за чего растерялась. Слёзы потекли ручьём из её ясных глаз. Неужели всё то, что было между ними в этих покоях—всего лишь иллюзия?
     А между тем, Селим, не терпя никаких возражений, приказал всё тем, же, грозным тоном:
--Убирайся с глаз моих в Старый дворец! Я не желаю больше видеть и слышать тебя!
    Его слова, окончательно убили юную девушку, из-за чего она в яростном порыве, и, понимая, что смысла жить больше нет, рванула к его балкону, и, взобравшись на мраморное ограждение, собралась прыгнуть вниз, но в эту самую минуту, её крепко схватил за стройную талию, вовремя опомнившийся и вышедший следом за ней, Селим.  Он решительно стащил девушку с мраморного ограждения обратно на балкон, и, влепив ей, отрезвляющую звонкую пощёчину, слегка встряхнул за изящные плечи для того, чтобы привести в чувства, после чего прикрикнул на неё, что заставило девушку, слегка вздрогнуть и потерянно посмотреть в бирюзовую бездну его, пылающих праведным гневом, глаз:
--Что ты такое творишь, Санавбер?! Тебе жить надоело?!
      Девушка опомнилась, и, рыдая, прокричала ему прямо в красивое лицо:
--Зачем мне жить, если ты меня не любишь больше и прогоняешь от себя! Лучше, я умру, чем медленно увяну во дворце Слёз!
    Не говоря больше ни единого слова и понимая, что бурные чувства зашкаливают, Селим принялся, целовать девушку, решительно, жадно, безжалостно, при этом срывая с неё и с себя одежду. Страсть ослепила его так сильно, что, в этот раз между ними, близость произошла без предварительных нежностей. В этот раз всё происходило, стремительно, жёстко, временами даже болезненно для Санавбер и на одном дыхании для молодого Султана.
    Когда всё закончилось, и возлюбленные немного опомнились от, внезапно вспыхнувшей между ними, бурной страсти, Селим непреклонно приказал, обращаясь к девушке:
--Пошла вон! Уезжай в Старый дворец и находись там, пока мой гнев на тебя не стихнет! Вот только не вздумай снова, пытаться свести счёты с жизнью, узнаю об этом и тогда сам, лично убью тебя!
    Санавбер, хотя и была до сих пор потрясена его жестокостью по отношению к ней, но не стала спорить. Вместо этого, она быстро встала с мягких подушек, и, собрав с пола свою одежду, быстро оделась и ушла, вся потерянная, разбитая и горько плачущая.

    Она шла по мраморному коридору, ни на что не обращая внимания и чувствуя себя раздавленной, униженной и втоптанной в грязь. Каждый её шаг переполнялся такой невыносимой тяжестью, что складывалось такое ощущение, словно к стройным ногам привязали многокилограммовые гири. Трепетная душа разрывалась от боли. Солёные слёзы лились из ясных бирюзовых глаз по бархатистым щекам прозрачными ручьями. От понимания того, что, возможно её глубокая любовь умерла, девушке самой хотелось кануть в небытие. Ей даже, казалось, солнце для неё померкло, а ясное небо заволокло грозными тучами. Ещё немного, и хлынет проливной дождь.
     Да и, как на грех, коридор был нескончаемым. На какой-то момент, Санавбер даже показалось, что он, внезапно стал, непроглядно-тёмным и мрачным. Ей было жутко и скверно идти по нему, но, не смотря на это, она всё равно шла на своих «деревянных» ногах, ни на что, не обращая внимания. Мысли юной девушки занимала ссора с Селимом. Ей не хотелось верить в то, что он разлюбил её. Нет. Такого быть не может. Он грубо обошёлся с ней лишь для того, чтобы привести в чувства и напомнить о том, кто она и какое место занимает. 
     Наконец, не в силах больше идти дальше, Санавбер остановилась, и, прижавшись к холодной, словно могильная плита, мраморной стене, дала волю горестным чувствам. Она плакала так, как никогда раньше не плакала, ведь жизнь для неё потеряла весь смысл. Теперь на хрупкой душе девушки наступила вечная зима, а она сама умерла, при этом, юная красавица не заметила того, как плавно сползла по стене такой, же, ледяной, как и пол. Они пронизывали её на сквозь. Девушку даже пробивал озноб.
    В эту самую минуту, к юной наложнице царственно подошла, одетая в синее парчовое платье, Нурбану Султан. Её шикарные иссиня-чёрные волосы были подобраны к верху. Их украшала бриллиантовая тиара, переливающаяся всеми цветами радужного спектра. Красивое лицо венецианки излучало огромное презрение, даже отвращение к жалкому виду юной соперницы.
   Баш Хасеки уже стало известно о её полном крахе из уст верной калфы. И вот, теперь, она пришла сюда для того, чтобы позлорадствовать и, окончательно добить несчастную девушку.
--Не долго продлился твой триумф! Выглядишь, как, выброшенная никому не нужная собачонка! Поделом тебе, Хатун!—с ядовитой усмешкой бросила наложнице Баш Хасеки, испытывая над ней победу. Внутри у неё всё ликовало и кричало от восторга, что было видно по счастливому блеску в изумрудных глазах Хасеки.
   Санавбер вышла из мрака своих горьких мыслей, и, понимая, что ей терять уже нечего, истерично рассмеялась, что заставило Нурбану решить, ни тронулась, ли, девушка умом от горя.
--Не рановато, ли. Вы взялись праздновать надо мной победу, Султанша?! Я ещё не проиграла! Реванш будет за мной! Вот увидите, я обязательно вернусь в Топкапы победительницей!—наконец, полностью успокоившись, воинственно бросила Хасеки вызов юная девушка, чем заставила ту, всю позеленеть от злости, из-за чего снова рассмеялась, но в этот раз угрожающе.

     Позднее, когда, одетая в дорожное шёлковое синее платье с преобладанием блестящих газовых рукавов и сборёного лифа и в тёплую меховую  накидку, юная Санавбер Хатун, сопровождаемая двумя служанками, шла по тропинке, засыпанного снегом, таким мягким и пушистым, что напоминал перину или пух, великолепного дворцового сада, которая вела к, ожидающей её, карете, девушка обернулась и задумчиво посмотрела на султанский мраморный балкон. Только к её глубокому разочарованию, на нём никого не было. Вероятно, Селим до сих пор гневался на неё, что даже не захотел выйти и проводить её. Это его дело. Девушка не держала на него обиды. Вместо этого, она печально вздохнула и подошла, наконец, к карете, села в неё, глубоко погружённая в мрачную задумчивость и, отрешившись от всего внешнего мира. Она больше не плакала из-за того, что у неё на это, просто не было сил, да и бесполезно это всё. Её судьбу уже решили. Ей предстояло провести жизнь в безрадостном одиночестве и в смиренном ожидании позволения вернуться.
    А тем временем, молоденький стражник помог девушке сесть в карету, и, закрыв за ней дверцу, дал кучеру знак о том, что можно отправляться. Тот понял. И вот, карета легонько тронулась с места и поехала прочь с территории главного султанского дворца, при этом никому не было дела до того, что погода сегодня стояла хмурая. Хлопьями шёл снег, лишь только усиливающий скверное настроение.

    Свидетельницей отъезда дерзкой юной соперницы стала, прогуливающаяся по заснеженному дворцовому саду, Баш Хасеки молодого Султана. Ей было приятно наблюдать за окончательным поражением наложницы. Девчонка получила по заслугам. Вот только, почему-то Нурбану это перестало радовать, прекрасно осознавая, что, пусть, даже, если она и избавилась от Санавбер, в гареме, помимо неё, проживает ещё много юных красавиц, привезённых со всего света. Каждая из них может легко стать новой Санавбер, либо ещё хуже. Та, по крайней мере, выращена и воспитана так. Как угодно самой Султаншей света, пусть, в итоге, и пошла против неё из-за головокружительной страсти. Те, же, гаремные цветы росли сами по себе и превратились в опасные сорняки, с которыми ей не справиться.
    Понимая это, Нурбану тяжело вздохнула, что ни укрылось от внимания чуткой Дженфеде Калфы, молча, прогуливающейся по саду вместе со своей госпожой. Она мгновенно вышла из глубокой мрачной задумчивости и обеспокоено спросила:
--Что на сей раз не даёт покоя вашей истерзанной душе, моя госпожа? Неужели Вы не рады отъезду Санавбер Хатун во дворец Слёз?
    Хасеки тяжело вздохнула, и,  ничего не скрывая от преданной Калфы, поделилась с ней своими душевными переживаниями:
--Рада, конечно. Вот только, как бы мы ни сделали себе хуже. В гареме слишком много кровопийц, которые только и ждут своего возвышения для того, чтобы, потом и меня отправить во дворец слёз к Санавбер Хатун.
    Дженфеде внимательно выслушала госпожу, и, сама тяжело вздохнув, доброжелательно ей улыбнулась и пообещала, зорко следить за поведением каждой наложницы и присекать, на корню все их попытки. Возвыситься. Только Нурбану, хотя и поверила верной калфе, но, для полной уверенности, решила оставаться бдительной. С этими мыслями прекрасная Хасеки вернулась во дворец и ушла в свои просторные покои.

     Вечером, когда Селим, закончив все государственные дела в зале для заседания Дивана, уже шёл по мраморному, залитому лёгким медным мерцанием от, горящего в чугунных, прикреплённых к стенам, факелах, пламени, коридору, он чувствовал себя скверно на душе, признаваясь себе в том, что ему совсем не хочется идти в главные покои. В них пусто, одиноко и не осталось никакой души, а всему виной его гордость и ущемлённое самолюбие. Именно по их вине, он позволил себе непростительное грубое, вернее даже жестокое обращение с Санавбер. Селим искренне сожалел обо всём и тосковал по ней, вспоминая то, как долго девушка находилась возле него, взяв всю его невыносимую душевную боль на себя тогда, когда ему было очень плохо в день смерти горячо любимого отца, Великого Падишаха Османской Империи Сулеймана Великолепного. В те тяжкие минуты ближе Санавбер для молодого Падишаха никого не было. Ей было даже всё равно, что она сильно простыла и едва не умерла.
     Думая об этом, Селим чувствовал себя последней скотиной. Конечно, он мог бы, всё исправить и вернуть к себе свою верную душевную подругу и возлюбленную Санавбер, но опять в нём взыграла проклятая гордость. Она вновь ослепила и лишила здравого смысла молодого Султана, решившего, оставить всё, как есть. Пусть Санавбер поживёт во дворце Слёз и поразмыслит о смысле жизни. Это полезно. Зато в следующий раз, будет более сдержаннее.
    С такими противоречивыми мыслями, он, наконец, дошёл до своих просторных, выполненных в ярких красных, сиреневых и коричневых оттенках с преобладанием в их интерьере текстиля из парчи, бархата. Шёлка и органзы, не говоря уже о пёстрых персидских коврах с длинным ворсом, создающим эффект шелковистой луговой травки, гобеленах с изображением охоты, а в дополнение ко всему этому, великолепные главные султанские покои были украшены золотыми колоннами, арками и канделябрами.
--Никого ко мне не пускать! Я хочу побыть в одиночестве!—приказал молодой Султан хранителю своих покоев Мустафе-аге, и, подойдя к своей просторной широкой постели с золотым газовым балдахином, по лёгкости с воздушностью, напоминающим облако, лёг и уснул, отрешившись от всего внешнего мира.

    На протяжении всей этой недели, находящаяся во дворце Слёз, юная Санавбер Хатун всеми силами старалась вырвать из сердца любовь к Селиму, пытаясь, не думать о нём и не вспоминать их жаркие ночи в объятиях друг друга, но ничего не получалось. Одиночество стало, просто невыносимым. Оно убивало юную девушку и сводило с ума. Наконец, не в силах больше мучиться тоской, Санавбер решила, положить конец душевным страданиям.
   Не обращая внимания на сильный снегопад и хмурые тучи, она сильнее укуталась в меховую тёплую накидку, и, выйдя в дворцовый сад, прошла по небольшой тропинке и вышла к крутому высокому обрыву, нависающему над небольшим, ещё не скованным льдом, озером, вода в котором была уже, дико, холодной. Это даже к лучшему. Зато юной девушке не долго предстоит мучиться перед смертью. Каких-то десять минут, а потом всё. Долгожданное избавление от всех мучений. Понимая это, юная красавица Санавбер, хотя и отчётливо ощущала, пронизывающее насквозь, ледяное дыхание воды, но не боялась ничего и была настроена решительно. Вот только, что делать с предательскими слезами, стекающими из ясных бирюзовых глаз по бархатистым щекам тоненькими солёными бархатистыми струйками. Её соблазнительные алые губы чуть слышно шептали молитву, а изящные тонкие пальцы лихорадочно перебирали рубиновые чётки. Девушка так глубоко ушла в свои скорбные мысли, что даже не чувствовала того, как сильный ветер беспощадно трепал юбку роскошного синего платья и шелковистые золотисто-каштановы распущенные волосы. Ей не до чего не было никакого дела. Она отрешилась от всего, что связывало её с этим миром, в котором несчастная пламенно любящая юная девушка осталась совершенно одна и никому не нужная.

     А в эту самую минуту, прогуливающиеся по саду, Селим с Нурбану о чём-то тихо и душевно разговаривали друг с другом. Им, наконец, удалось найти согласие и спокойствие, о чём свидетельствовал их счастливый блеск в глазах и весёлые улыбки. Молодая супружеская пара даже легонько подшучивала друг над другом, периодически играя в снежки и звонко смеясь при этом, подобно маленьким беззаботным детям. Всё шло к тому, что эту ночь, как и те три предыдущие, они проведут вместе, предаваясь безумной страсти.  Вот только, вскоре, их веселье постепенно сошло на нет, сменившись тревогой и душевным потрясением.
--Что она задумала? Санавбер совсем с ума сошла от горя и одиночества!—в испуге, тихо обратилась к мужу Нурбану с нескрываемой тревогой в изумрудном взгляде смотря, на, собирающуюся, броситься с обрыва, юную девушку, мысленно умоляя возлюбленного что-нибудь сделать. Селим понял свою, излучающую свет, возлюбленную супругу. Ему самому уже стало не до веселья от, разыгравшейся на его красивых бирюзовых глазах, драмы. Молодого Султана обуревали противоречивые чувства, среди которых нашлось место: гневу, тревоге, нежности, боли и осознанию собственной вины перед наложницей, страдающей от головокружительной страсти к нему, что приносило ей невыносимые страдания и, возможную скорую смерть, если он сейчас не поторопится и не помешает ей, свершить над собой непоправимое. Понимая это, Селим стремительно направился к девушке.
--Стой! Не подходи! Я прыгну!—угрожающе прокричала ему Санавбер, заметив его приближение к ней, при этом её всю била дрожь, не известно из-за чего: от холода, или нервов. Девушка даже создала преграду своей рукой, тем самым, не подпуская к себе Султана. Он остановился, и, понимая, что ему лучше действовать без резких движений, предпринял отчаянную попытку отвлечь её беседой. Поначалу, Селим хотел хорошенько встряхнуть девушку и отрезвляюще накричать на неё, но понимая, что она итак уже превратилась в комок нервов и из-за его резкости, может сигануть с обрыва в ледяную воду, сдержано вздохнул и уступчиво проговорил:
--Хорошо. Я стою на месте. Давай, успокоимся и просто поговорим без истерик.
    Девушка поняла, что он пытается заговорить её для того, чтобы потом, когда она лишится бдительности, схватить её, влепить звонкую пощёчину, а может и две, затем снова отправить во дворец Слёз  и забыть о ней, наслаждаясь любовными утехами с наложницами. Ну нет. Такого удовольствия она ему не доставит.
--Прости, но ты останешься в моём сердце навсегда. Я люблю тебя, Селим, поэтому и ухожу. Мне искренне жаль, что ты меня так и не понял.—выпалила она, словно на выдохе и бросилась с обрыва в ледяную воду.

    От увиденного прыжка возлюбленной в воду, Селим слегка опешил, но, понимая то, что, если сейчас не предпримет меры по её спасению, девушке останется жить считанные минуты после чего, она непременно погибнет. Такого он не мог допустить и сам прыгнул с обрыва под крик ужаса, подбежавшей, Нурбану, перед изумрудными глазами с густыми иссиня-чёрными шелковистыми ресницами которой, промелькнула яркая на события супружеская жизнь, подкосившая Султаншу света, заставив её, рухнуть на снег и приземлиться на колени. Неужели на этом обрыве всё закончилось, и она теперь вдова? Нурбану не хотелось в это верить, из-за чего она гнала от себя жуткие мысли о таком исходе.
    А в эту самую минуту, не обращая внимания на дикий холод и на, стекающую с него ручьём ледяную воду, Селим на своих сильных руках вытащил бездыханное тело юной возлюбленной, и, бережно уложив её на снег, принялся делать ей искусственное дыхание рот в рот и массаж сердца, от чего ему даже стало жарко. Он весь вспотел, но не переставал, откачивать девушку. 
--Ну, же, Санавбер! Дыши! Прошу тебя, вернись ко мне!—с невыносимым отчаянием и со слезами в красивых бирюзовых глазах, умолял юную девушку Селим, не желая верить в то, что все его усилия по её реанимации, напрасны, хотя боль с паникой уже, постепенно овладевали им. Только Султан боролся с ними, продолжая свои действия по спасению любимой наложницы.
     Наконец, когда, казалось бы, он уже готов был поддаться унынию и всё прекратить, Санавбер услышала его своим подсознанием. Она открыла глаза, и, согнувшись пополам, принялась изрыгать из себя всю ту воду, которую успела наглотаться, пока тонула. Казалось, её мучениям не будет и конца. Их минуты тянулись мучительно медленно. Когда, же, юная девушка, наконец, полностью пришла в себя, влепила Селиму звонкую пощёчину со словами, включившими в себя всю ту невыносимую душевную боль, накопившуюся за все эти дни, что провела вдали от него:
--Я любила тебя и пыталась доказать, что весь тот ад, который мне пришлось пережить вдали, было из-за коварных лживых интриг Нурбану Султан, но ты вместо того, чтобы услышать меня, предпочёл сослать во дворец Слёз, простив её! Ты предал нашу любовь, Селим! И ещё хочешь, чтобы я вернулась к тебе?! Знай, что теперь я этого не хочу!
     Затем решительно поднялась со снега и пошла в сторону старого дворца. Опешивший, такой её реакцией и словами, Селим, мгновенно вскочил на ноги и помчался за ней следом.
--Санавбер, немедленно вернись! Я приказываю! Не забывай о том, кем я являюсь, не говоря уже о том, кто ты!—властно просил он девушку, пока она, наконец, ни остановилась, и, ни обернувшись резко, воинственно посмотрела на него и крикнула с, нескрываемым раздражением:
--И что ты мне сделаешь, если я не подчинюсь? Убьёшь? Давай! Сделай это уже! Мне всё равно жизнь ни мила! Так, ты меня, хотя бы избавишь от мучений и вечного одиночества! 

    Селим не стал поддаваться на эмоциональные провокации юной Хатун. Вместо этого, он, не говоря ни единого слова, решительно подхватил её себе на руки, и, принеся в скромные покои Дворца Слёз, выполненные в коричневых и розовых тонах с преобладанием интерьере золотых: колонн, арок и канделябров, полностью раздел девушку, затем избавился от своей мокрой одежды, после чего, лёг вместе с наложницей в постель.
    Она замерла в ожидании того, как Селим станет наказывать её за оскорбительную пощёчину с непростительной дерзостью, пока ни ощутила на своей нежной, словно шёлк, светлой коже его горячее ровное дыхание и жаркие поцелуи, подобно бабочкам, ловко порхающим по её лебединой шее, изящным плечам, что заставляло юную девушку, дрожать от, переполнявших её трепетную душу, бурных чувств вместе со сладостным  возбуждением.
   Только романтическая дымка развеялась, когда она услышала над своими ушами слова любимого мужчины, заставившие её напрячься в испуге.
--Думаешь, я забыл о твоём дурном поведении, Санавбер?! Нет! Сейчас я тебя накажу.—мягким елейным голосом проговорил он, после чего, несколько раз шлёпнул по упругой попке, и, поставив девушку на четвереньки, грубыми резкими толчками, вошёл в неё сзади.
   Санавбер не ожидала подобного и готова была, взвыть от боли с унижением, ведь ей ещё была свежа в памяти их первая и единственная ссора с Селимом, случившаяся на прошлой неделе. Тогда он тоже был очень груб с ней, не говоря уже о том, что позволил себе, брать её так же, как это делает сейчас. Всё повторяется. От признания собственной беспомощности, из ясных бирюзовых глаз юной девушки, брызнули горькие слёзы. Она не могла больше себя сдерживать и тихо заплакала, кусая руки в кровь, пока мучитель беспощадно терзал её тело. Казалось, страданиям Санавбер не будет конца. Они продляться вечно. Только, наконец, выместив на ней весь, переполнявший его душу, гнев, Селим отстранился от неё, удобно и тяжело дыша, лёг на мягкую подушку, пытаясь уснуть, но ничего не получилось. Он услышал тихие всхлипывания, лежащей рядом с ним, сжавшись в клубок, юной девушки. 
     Из этого молодой Султан понял, что позволил себе непростительную грубость, вернее, даже жестокость в отношении наложницы. Ему стало не хорошо от понимания того, что причинил ей моральные унижения с невыносимой душевной болью, из-за чего он тяжело вздохнул, и, обняв девушку, решительно произнёс, не терпя от неё никаких возражений:
--Я верну тебя в Топкапы, но с условием, что ты поцелуешь полы платья и искренне попросишь прощения у Нурбану Султан, Санавбер!
    Девушка не знала того, что и сказать ему на это. Она была потрясена до глубины души, выставленным для неё, условием. Селим продолжал топить её в грязи. Вероятно, ему это нравилось. Зато ей нет, о чём она и спросила его:
--За что ты так со мной, Селим? В чём моя вина перед тобой? Признаю, я сорвалась сегодня и была резка в отношении тебя, но это всё было сделано из огромной любви и невыносимой тоски по тебе!
    Он внимательно выслушал душевное недоумение юной девушки, затем сдержано вздохнул и бесстрастно объяснил:
--Я, просто хочу добиться от тебя того, чтобы ты, наконец, поняла, что являешься обычной наложницей, хотя и моей фавориткой.
    Санавбер, хотя и была окончательно уязвлена его непреклонными отрезвляющими вразумительными словами, но, не говоря ни единого слова, выбралась из постели, и, отправившись в хамам, привела себя там в благопристойный вид и отправилась к Нурбану Султан.

    Султанша до сих пор находилась над обрывом пребывая в состоянии глубокого оцепенения. Она стояла, прислонившись к стволу дерева и тихо плакала. В эту самую минуту, к ней мягко и бесшумно подошла Санавбер Хатун, и, плавно опустившись на одно колено, взяла в руки подол роскошного платья молодой госпожи, и, поднеся его к своим алым губам, поцеловала, затем с покорностью посмотрела на неё своим, излучающим огромное душевное тепло, бирюзовым взглядом, доброжелательно улыбнулась и искренне произнесла:
--Госпожа, если можете, простите свою, провинившуюся перед Вами и позволившую себе непростительное поведение, преданную рабыню! Этого больше не повторится! Отныне и впредь, я буду тихой и смирной, словно лёгкое дуновение, почти не заметного ветерка.
    Глубоко потрясённая столь внезапной покорностью в поведении всегда непримиримой наложницы, Нурбану даже растерялась и потрясённо принялась смотреть на, мягко и бесшумно подошедшего к ним, Султана, красивые бирюзовые глаза которого излучали искреннее одобрение. Санавбер, действительно пламенно любит его, раз, забыв про гордость с самолюбием, переступила через себя и выполнила его условие в полную меру. Ему даже стало, до глубины души приятно, видеть всё это. Вот только, что скажет и решит сама Баш Хасеки.
    Наконец, выйдя из своего оцепенения с растерянностью, Нурбану тяжело вздохнула и вынесла свой вердикт, хотя он и дался ей, крайне нелегко, но всё-таки, она тоже переступила через свою гордость:
--Я прощаю тебя, Санавбер! Можешь возвращаться в главный дворец! Отныне, твоё наказание закончилось!
    Прекрасная наложница плавно поднялась с колена, и, почтительно поклонившись Султанской чете, с их молчаливого одобрения, пешком отправилась в Топкапы, где её уже встретили Газанфер-ага с Дженфеде Калфой.
    Оставшись, наконец, вдвоём, Нурбану не могла больше себя сдерживать и набросилась на мужа с, накопившимися за эти несколько часов, возмущениями:
--Как ты мог так поступить с нами, Селим?! Знал бы ты, что мне пришлось пережить за то время, когда ты рванул в жутко ледяную воду спасать свою фаворитку! Я едва с ума не сошла от переживаний! У меня даже вся наша с тобой жизнь промелькнула перед глазами!
    Говоря эти, исходящие от самой души, слова, Султанша света больно колотила изящными кулачками венценосного мужа по мужественной мускулистой груди, а из ясных изумрудных глаз, ручьём текли слёзы по бархатистым щекам.
    Селим ничего не говорил Хасеки на эти её бурные, но, вполне справедливые слова. Вместо этого, он крепко обнимал и пламенно целовал её в губы, тем самым, успокаивая и заверяя, что поступил так из благородных побуждений. У него получилось. Постепенно Нурбану успокоилась, и сама неистово начала целовать мужа.

    Так незаметно наступил вечер, окрасив всё вокруг в тёмные: синие, зелёные, голубые и фиолетовые тона. В роскошном дворце Топкапы, слуги зажигали факелы и канделябры. Его обитатели завершали все дневные дела и ужинали. Лишь только прекрасная Санавбер Хатун не принимала участия в них. Она находилась в хамаме, и, затерявшись в густых клубах пара, сидела на тёплом мраморном камне, погружённая в задумчивость о событиях этого, яркого на эмоции, насыщенного дня.
    Девушка совсем не жалела того, что, переступив через гордость, приклонилась перед Нурбану. Ради возвращения к возлюбленному Султану, она готова была пройти через подобное унижение, хоть сотню миллионов раз, лишь бы только, Селим, не переставая, любил её.
    Он знал об этом и бесшумно вошёл в, освещаемый лёгким медным мерцанием от, горящих в серебряных канделябрах, свечей, хамам. На красивом лице молодого человека сияла ласковая улыбка, а ясные бирюзовые глаза светились от, переполнявшей трепетную душу, огромной любви с нежностью.
--Моя красавица, представляю себе, какого титанического труда тебе стоило, переступить через себя и пойти на это унижение. За это, я искренне благодарю тебя и вознаграждаю свободой. Теперь ты свободная девушка, моя Санавбер! Отныне, никому не позволено называть тебя рабыней!—ласково гладя юную возлюбленную по бархатистым щекам, тихо проговорил Селим. Только юная девушка совсем не обрадовалась своей внезапной, и, свалившейся ей на шелковистую золотисто-каштановую голову, как гром среди ясного неба, свободе. Наоборот, она даже вся побледнела от ужаса и осознания того, что это действительно конец их огромной головокружительной любви, и, горько расплакавшись, взмолилась:
--Селим, лучше убей меня, но не лишай своей любви! Ведь, кроме тебя, в моей жизни не осталось ни одного родного и близкого человека, к которому тянулась бы душа. Ты остался для меня единственным смыслом жизни!
    От услышанных им, очень искренних слов юной возлюбленной, Селим оказался глубоко шокирован ими, но собравшись с мыслями, признался себе в том, что сам не желает отпускать её от себя, из-за чего, решительно сказав:
--Даже и не мечтай о том, чтобы отделаться от меня, Санавбер! Ты моя возлюбленная, мой бескрылый ангел и роза без шипов! Путеводная звезда, в чью тихую гавань, стремится моя измученная душа!—пылко принялся целовать девушку в алые нежные, словно розовые лепестки, губы.
Дворец Топкапы.
Вечер.
Три недели спустя.
     За это время, уже всем в гареме стало известно о том, что Повелитель дал свободу возлюбленной, пока единственной фаворитке, но продолжал регулярно делить с ней ложе из-за того, что, просто не мыслил своей жизни без неё. Это было не правильно и считалось блудом. Возлюбленная пара понимала всё. Селим даже, на протяжении всех этих трёх недель и в тайне от семьи с гаремом, активно вёл переговоры с главными священнослужителями о возможности заключения никяха. Об этом знали только его преданный друг, служащий  у него, хранителем главных покоев, Мустафа-ага и старший евнух Дворца Слёз Гюль-ага. Больше никто. Даже сама Санавбер Хатун не допускала мыслей о подобном. Её занимало внезапное недомогание в виде постоянного токсикоза, слабости и частой смены настроения   Сегодня, так она, вообще в обморок упала во время душевной, носящей дружеский характер, беседы с Нурбану Султан, состоявшимся в душном хамаме, когда они сидели на тёплом мраморе друг на против друга, затерявшиеся в густых клубах пара. Туда, мгновенно позвали дворцовую лекаршу, которая внимательно осмотрела тринадцатилетнюю Хатун и радостно объявила о том, что та беременна.  Баш Хасеки, конечно,  поздравила юную девушку, но сделала это, крайне не искренне, даже с наигранной доброжелательностью. Санавбер почувствовав невыносимую тревогу за себя и своего малыша. И не зря.     Ведь, в эту самую минуту, находящаяся в просторных покоях, предназначавшихся только для валиде Султан, которые Нурбану заняла сразу, как въехала со всем двором в главную султанскую резиденцию. Теперь Султанша света обдумывала то, как ей поступить с Санавбер Хатун. Ведь шустрая девчонка была теперь свободной и в случае рождения шехзаде, да ещё и, по возможности, двух, могла, за просто стать выше самой Нурбану по статусу. Такого Баш Хасеки не могла, да и не собиралась допускать. Вот только, как ей избавится от соперницы? Нурбану не знала. Ситуация была опасной и уже шатала её султанат из стороны в сторону.
--Госпожа, если прикажете, я немедленно найду рабыню, которая подольёт яд в еду Санавбер Хатун, который спровоцирует у неё выкидыш!—разумно предложила Султанше Дженфеде Калфа, мягко и бесшумно подойдя к, сидящей на парчовой бардовой тахте, одетой в тёмное зелёное парчовое платье, госпоже. Та мгновенно вышла из глубокой мрачной задумчивости, и, тяжело вздохнув, пристально посмотрела на преданную Калфу и рассудительно произнесла:
--Предложение, конечно, хорошее, Дженфеде. Только нам нельзя забывать о том, что девушка теперь ни обычная рабыня, от которой можно легко и под покровом ночи, тайно от Повелителя, избавиться. Она теперь свободная девушка. Селим обязательно обо всём узнает. Тогда нам придётся туго.
    Дженфеде, немного подумав, согласилась с мудрыми суждениями Султанши, мысленно признаваясь себе в том, что в Босфор ей совсем не хочется, как и лишаться умной головы. И что, же, теперь делать? Как им избавиться от, ещё не родившегося, соперника для шехзаде Мурада? Внезапно ей в голову пришла ещё одна, не менее коварная, чем предыдущая мысль, которую она поспешила озвучить, немедленно:
--Госпожа, но ведь мы можем усыпить Санавбер, и, сделав аборт, стерилизовать её для того, чтобы она больше никогда не смогла забеременеть и родить ребёнка!
    Нурбану снова погрузилась в мрачную задумчивость. Эта идея была более разумной, из-за чего она даже одобрительно кивнула, решив после того, как девушка поправится от операции, выдать её замуж за кого-нибудь из Пашей.
--Так и поступим этой ночью, Дженфеде! Предупреди дворцовую акушерку для того, чтобы была готова к проведению срочной операции по аборту и стерилизации Санавбер Хатун! Только пусть молчит обо всём, если не хочет оказаться в Босфоре!—грозно приказала главной калфе Баш Хасеки. Та всё поняла, и, почтительно откланявшись, ушла в лазарет на переговоры с акушеркой. Нурбану осталась совсем одна, царственно восседать на тахте и пить ягодный шербет, коварно улыбаясь самой себе и не подозревая ничего о том, что юная Хатун находилась, в эти минуты в главных покоях. 

     Юная  наложница стояла перед зеркалом в лёгком освещении, горящих в золотых канделябрах, свечей, облачённая в белоснежное шёлковое платье и золотистый кружевной кафтан, при этом, в шикарные волосы были вплетены бриллиантовые нити. Новость о беременности одновременно, порадовала и встревожила Хатун, ведь интуиция подсказывала ей о том, что Нурбану султан не успокоится, пока ни уничтожит свою соперницу, ведь юная девушка стала, отныне, для неё опасна и могла легко сместить Хасеки с её пьедестала, родив, хотя бы одного, а лучше двух шехзаде. Нельзя забывать о том, что Санавбер является свободной женщиной, а Баш Хасеки—рабыня, притом непримиримая. Она ни перед чем не остановится, пока ни сметёт девушку со своего пути к желаемой власти с могуществом, затмившие Нурбану здравый смысл. Этого, то юная Хатун и боялась.
      Она даже измученно вздохнула и с огромной нежностью поглаживая свой ещё, пока плоский живот, тихо всхлипнула и смахнула с ясных бирюзовых глаз слёзы. В эту самую минуту, к ней мягко и бесшумно подошёл Селим, с огромной заботой обнявший её стройный стан сильными руками и, внимательно всмотревшись в зеркальное отражение. Из его мужественной груди вырвался тихий вздох, во время которого, он проговорил с оттенком невыносимого беспокойства:
--Мне сказали, что ты сегодня, в хамаме, в обморок упала, когда ходила в него. Что с тобой, девочка моя? Неужели ты заболела?
   Девушка не могла больше себя сдерживать, и, плавно обернувшись, заворожённо всмотрелась в его ласковые бирюзовые омуты и со слезами на глазах взмолилась:
--Селим, прошу тебя! Не дай Нурбану Султан убить нашего малыша, ведь из-за своей жажды власти, она пойдёт на всё! Мне страшно, ведь для неё я теперь, самая опасная соперница на пути к достижению желаемой цели!
     Молодой Падишах заботливо обнял возлюбленную, и, тихо вздохнув, подбадривая, заверил:
--Ничего не бойся, любимая! Я завтра распоряжусь о том, чтобы тебе выделили отдельные покои, преданных служанок, одного стражника и одного дегустатора, который станет пробовать всю, предназначающуюся тебе пищу с напитками, так что, ничего не бойся, а лучше успокойся и думай о нашем ребёнке!
    Под его уговорами, юная девушка постепенно начала успокаиваться, пока ни забылась в нежной любви и ласке. Вот только напрасно.

     Ведь утром, проходя по, освещаемому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, к погружённой в глубокую задумчивость, юной наложнице сзади бесшумно подошли два крепкого телосложения стражника, один из которых зажал ей нос и рот шёлковым платком, смоченным хлороформом. От его резкого запаха, девушка мгновенно отключилась и повисла на их руках, из-за чего стражники подхватили её и поволокли в бельевую, где их уже с нетерпением ждала, одетая в синее парчовое платье, Нурбану Султан со своими преданными Дженфеде Калфой с Газанфером-агой. Они решили немного припугнуть ненавистную Хатун и заставить её по собственному желанию уехать в Старый Дворец.
      Ждать пришлось не долго. Вскоре, верные Газанферу стражники притащили в бельевую мирно и крепко спящую юную девушку и уложили её на кучу белья. Нурбану со своими слугами внимательно проследила за их действиями, и, приказав им, выйти и встать по ту сторону двери. Они вышли, оставляя, носящую свет, Султаншу, терпеливо ждать пробуждения прекрасной пленницы. Время тянулось невыносимо медленно. Когда, же, юная девушка, наконец, проснулась, снова наступил вечер. Она через силу открыла бирюзовые, как ясное безоблачное небо, красивые глаза, и. осмотревшись вокруг, не могла понять одного, как здесь оказалась в бельевой, пока ни заметила, находящуюся возле неё Нурбану Султан вместе с главной Калфой и кизляром-агой Газанфером.   
--Что я тут делаю, Султанша?—недоумевая, спросила юная девушка Султаншу. Та ядовито улыбнулась и хмыкнула:
--Проснулась, наконец-то, наша спящая красавица! Давно пора! Мы, хоть сможем поговорить без свидетелей, что поможет нам, найти взаимопонимание!
    Санавбер почувствовала, нависшую над её жизнью, смертельную угрозу, из-за чего, мгновенно размаялась, и. уже уверенно смотря на Султаншу, с сомнительной надеждой спросила:
--  Ведь Вы ни причините вред моему, ещё нерождённому, малышу? Не забывайте о том, что он является частью династии! Его жизнь неприкосновенна!
     Нурбану с царственным достоинством выслушала отважные слова юной соперницы, и, наслаждаясь её невыносимым страхом за свою никчёмную жизнь, ядовито звонко рассмеялась, после чего отрезвляюще-сурово произнесла:
--Ты вечером отправишься во Дворец Слёз, где будешь находиться до самих родов. Когда, же, благополучно произведёшь  на свет своего шехзаде, его у тебя отберут и привезут сюда во дворец, ты, же в самое ближайшее время выйдешь замуж за кого-нибудь из влиятельных пашей и уедешь в самый дальний санджак. Хотя, я позволю тебе попрощаться с Государем, где ты и скажешь ему о том, что между вами всё кончено, и ты его больше не любишь!
     Воцарилось мрачное молчание. Нурбану показалось, что ей удалось, убить соперницу одними лишь словами, лишив надежды на возможное счастье рядом с любимым мужчиной. Вот только она сильно просчиталась, ведь, в эту самую минуту, Санавбер громко и иронично, рассмеявшись, воинственно произнесла:
--Простите, госпожа! Только, я спешу вам напомнить, что я, отныне свободная Хатун и подчиняюсь только одному человеку—нашему Повелителю! Вам я больше не подчиняюсь и не боюсь! Это означает лишь одно, никуда я от моего Селима не уеду!
      После чего, грациозно поднялась с кучки белья и с наигранной почтительностью поклонившись, ушла из бельевой с, гордо поднятой, головой, оставляя Хасеки, потрясённо смотреть ей в след.     Юная девушка, глубоко погружённая в свои воинственные мысли по борьбе с Нурбану Султан, шла по, освещённому мягким медным мерцанием от, горящего в чугунных настенных факелах, пламени, мраморному дворцовому коридору, не зная того, что ей на встречу уже стремительно идёт, закончивший, на сегодня, все свои государственные дела в зале для заседания дивана, Селим, одетый в тёмно-красный парчовый кафтан. Ему непреодолимо хотелось встретиться со своей юной возлюбленной Санавбер для того, чтобы узнать у неё причину, по которой она ни разу за весь день, не зашла к нему в главные покои, ведь молодому Султану искренне хотелось поделиться с ней идеями по поводу их никяха, который состоится уже в ближайшие дни, как и его коронация.
     Молодые люди встретились в одном из мраморных коридоров, обменявшись взглядами, полными глубокого обожания и обжигающей страсти, от чего возлюбленные даже смутились, залившись лёгким румянцем.
--Где ты была весь день, Санавбер, и почему ни разу не пришла ко мне?—собравшись с мыслями, с нескрываемым разочарованием спросил юную возлюбленную молодой Султан, осторожно заключая её в свои жаркие объятия, добровольно утопая в её ласковой бирюзовой бездне колдовских глаз, ища своими мягкими тёплыми губами сладкие, как спелая земляника, алые губы возлюбленной для того, чтобы воссоединиться вместе с ней долгом жарком поцелуе. Она трепетно вздохнула, и, ничего от него не скрывая, с горькой иронией ответила:
--Душевно разговаривала с Нурбану Султан в бельевой коморке о нашем женском.
    Девушка умолчала лишь об одном, что Хасеки угрожала ей жестокой расправой, в случае неподчинения. Хотя, Селим итак обо всём догадался, ведь он слишком хорошо знал Нурбану, от которой можно ждать всего, что угодно. По этой причине, Повелитель решил отправить на пару дней милую Санавбер в Старый дворец, обещая, навещать её:
--Скоро мы воссоединимся для того, чтобы больше никогда не расставаться, Санавбер! Нурбану придётся это принять и смириться, хочет она того, или нет!
    Девушка смиренно согласилась с мудрым решением венценосного возлюбленного, и утром, сразу после бурной ночи, проведённой в его неистовых объятиях, отбыла в старый дворец. Вернее, Селим сам отвёз её туда, отдав все необходимые распоряжения Гюлю-аге, стражникам, калфам и служанкам. Затем, он вернулся в главный дворец, и, встретившись с Нурбану, усыпил её бдительность тем, что увлёк коронационными приготовлениями. У него получилось. Баш Хасеки даже думать забыла о юной сопернице. 

    А тем временем, до начала коронационных торжеств оставались считанные дни. Дворец, как и гарем украшались цветочными гирляндами. Наложницы шили новые наряды, репетируя танцы и разучивая новые мелодии. За этим, строго следила Баш Хасеки молодого Правителя Османской Империи Нурбану Султан, в чём ей помогали преданные Газанфер-ага и Дженфеде Калфа, даже не подозревая о том, что Селим уже отправил в Старый Дворец к Санавбер Хатун её, поистине королевское свадебное платье, выполненное из яркого красного тончайшего шёлка с преобладанием блестящего газа, золотого кружева и органзы, обшитых россыпью драгоценных камней, как и великолепный высокий головной убор в виде короны с ниспадающими, рубиновыми и бриллиантовыми нитями.
     При этом, Селиму с большим трудом удалось, убедить милую Нурбану, не ездить вместе с ним в мечеть, а лучше внимательно проследить за, оставшимися приготовлениями к пиршеству. Ведь никто, кроме неё с этим, лучше не справится.
     Конечно, это было предлогом и отчаянной попыткой отвести от него все подозрения об истинной причине по тому, почему он не может взять её с собой в главную городскую мечеть. Нурбану забавлялась, приводимыми мужем, доводами, что напоминало, выворачивание ужа на раскалённой сковороде. Она уже еле сдерживала себя от того, чтобы ни рассмеяться.
--Ладно! Можешь, спокойно ехать в мечеть!—отмахнулась Султанша весёлым тоном, когда они стояли на мраморном балконе главных покоев и внимательно следили за тем, как слуги расставляли обширные шатры в заснеженном дворцовом саду.
    Из трепетной мускулистой груди молодого Падишаха вырвался вздох огромного облегчения и благодарности, из-за чего, он, не говоря больше ни единого слова и не в силах, сдержать страстных порывов, пылко расцеловал кадину в знак искренней благодарности и понимания.
 

   Так, за обширными приготовлениями, султанская семья не заметила того, как до торжественных мероприятий оставались считанные часы.
    Зато для прекрасной юной Санавбер Хатун наступила «ночь хны». Она, облачённая в полупрозрачную сиреневую комбинацию и парчовый алый халат, сидела на, выставленной в центр большой комнаты, софе в лёгком медном мерцании, горящих в канделябрах, свечей, окружённая другими женщинами, которые пели свадебные песни и наставляли юную девушку на жизненный путь возле молодого  Падишаха.
    Хотя Санавбер уже приняла для себя решение, стать для Селима поддержкой, утешением, душевной подругой, верной женой и заботливой матерью их детям, а так же, быть благочестивой, добропорядочной, отзывчивой, милосердной и высоконравственной Султаншей. При этом, она мимолётно глянула на служанок, разрисовывающих хной, ей руки и стройные, не говоря уже о том, что красивые, гладкие, словно лицевая сторона атласа, ноги. Девушке было щекотно, но она терпела.
      Санавбер понимала, что жене Султана требуется пуд терпения и титанической выдержки, из-за чего скромно улыбалась наставлениям с советами, забытых всеми, Султанш с наложницами.
     За этим душевным занятием и разговорами, женщины не заметили того, как постепенно наступил рассвет, окрасивший всё вокруг в яркие: розовые, фиолетовые, оранжевые и бирюзовые тона. Это означало, что пришло время для одевания невесты в свадебный наряд, который уже аккуратно лежал на тахте.
    Девушка плавно и грациозно встала с софы, тем самым, позволяя женщинам, приступить к одеванию, чем они и занялись, под её молчаливое согласие. И вот, спустя немного времени, Санавбер стояла перед зеркалом в шикарном ярко-красном шёлковом свадебном платье, а рабыни вплетали в её роскошные золотисто-каштановые распущенные длинные волосы бриллиантовые и рубиновые нити, параллельно с этим, опрыскивая духами с приятным ароматом розы, не говоря уже о том, что надевали на неё дорогие, очень красивые украшения.
     Всё это время, держащаяся с царственным достоинством, прекрасная юная невеста почувствовала дрожь от, переполнявшего её, волнения перед знаменательным событием в её жизни.
--Не волнуйтесь, госпожа! Повелитель любит Вас, иначе не стал бы, менять, установленные предками, правила с традициями.—восторженно и с, нескрываемым восторгом произнесла Айгуль, надевая на свою Султаншу свадебный головной убор с, плавно спускающейся от него шифоновой фатой.    
    Санавбер судорожно вздохнула и через силу, выдавила из себя, как ей казалось, доброжелательную улыбку, хотя, внутренне, продолжала дрожать от волнения. Но, вскоре, девушке пришлось выйти из романтической задумчивости из-за того, что в, эту самую минуту, в покои вбежал главный евнух Дворца Слёз, Гюль-ага и своим крикливым голосом приказал всем женщинам, немедленно разойтись по своим комнатам, оставляя госпожу одну для того, чтобы она смогла, немного успокоиться и собраться с мыслями перед приходом Султана.

     Он, одетый в золотое парчовое торжественное облачение и тёплую соболиную шубу, уже подъехал к мраморному крыльцу дворца на своём белоснежном молодом рысаке, и, спешившись, царственно поднялся по ступенькам, затем, войдя во дворец, начал проходить по, залитому яркими солнечными лучами, коридору, направляясь в покои, где его с душевным трепетом уже ждала Санавбер. В шествии, своего Правителя сопровождал Хранитель главных покоев дворца Топкапы и лучший друг, Мустафа-ага. Молодые люди шли, молча, из-за того, что Селим был, глубоко погружён в романтические о приближающейся встрече с юной возлюбленной. Они заставляли его трепетное сердце, учащённо биться от, переполнявшей его всего, огромной любви.
    При этом, Селим даже не знал того, примет, ли его юная девушка после всех тех резкостей и грубостей, что он, в пылу гнева, из-за своего, чрезмерно взыгравшего, самолюбия, наговорил ей. Вдруг, она до сих пор, злится и обижается на него? Что ему тогда делать? Как выпрашивать прощения?
     Думая об этом, молодой человек, тяжело вздохнул, продолжая, не обращать внимания на, стоявших вдоль стены в почтительной поклоне: калф, евнухов, слуг, стражников и прочей дворцовой челяди. Он уже заметил, встречавшего его у дверей покоев прекрасной Санавбер, Гюля-агу, готового в любую минуту, открыть своему Падишаху дверь, тем самым, пропуская его внутрь.
     На красивом лице Селима засияла доброжелательная улыбка. Душевные печали с сомнениями ушли на задний план. Теперь его занимало предвкушение от встречи с возлюбленной, а остальное не волновало.
    Так за своими размышлениями, он сам того не заметил, как уже подошёл к двери, которую ему, всё так же, стоя в почтительном поклоне, открыл Гюль-ага. Султан одобрительно кивнул и, молча, вошёл во внутрь, при этом, за ним, мягко и бесшумно закрылась дверь. 

    Юная девушка сидела на софе, погружённая в глубокую задумчивость. Она даже тяжело вздохнула, пока ни услышала мягкие, приближающиеся к ней, мужские шаги. Девушка узнала их, из-за чего, ещё больше затрепетала, отчётливо то, как сильно колотится в трепетной груди её нежное сердце. Оно напоминало маленькую испуганную птицу, попавшую в сети к охотнику, из которых никак не могла вырваться. Бархатистые щёки залились румянцем лёгкого смущения, когда заботливые сильные руки молодого Султана легли девушке на изящные плечи, а ласковые тёплые губы тихо прошептали на ухо так, что она вся задрожала от, переполнявшего её, возбуждения:
--Красавица моя! Каким, же я был самолюбивым дураком, раз позволил себе грубое обращение с тобой! Мне нет прощения, но, не смотря на это, я слабо хочу надеяться на твоё снисхождение вместе с милостью.
   Его искреннее покаяние и просьбы о прощении, льстили юной девушке. Она даже загадочно улыбнулась, чувствуя то, как её хрупкое, словно горный хрусталь, существо наполняется приятным теплом.
--Я подумаю.—наконец, нарушив своё длительное молчание, выдохнула Санавбер, желая, немного помучить любимого мужчину.
    Он понимающе вздохнул, и, протянув возлюбленной небольшую чёрную коробочку, где на подушечке из тёмно-синего бархата, переливалось всеми цветами радужного спектра, лежало великолепное колье с синим, словно морская глубина, бриллиантом в форме сердца, обрамлённое мелкими белыми бриллиантами, как и сама цепь из белого золота, с не скрываемой надеждой в мягком тихом голосе произнёс:
--Думаю, это смягчит твоё, израненное моим непростительным равнодушием к тебе, обрёкшим тебя на одиночество этих мучительно длинных дней, что нам пришлось провести вдали друг от друга и…
    Селим не договорил из-за того, что юная девушка посмотрела на него взглядом, в котором, он отчётливо прочёл: «Ну, зачем всё это?!  Ты, же, прекрасно знаешь о том, что мне нужен ты, а не твои подарки!»
    Понимая это, он трепетно и, очень нежно вздохнув, благодарственно поцеловал возлюбленную в алые губы и произнёс, как бы, добавляя к вышесказанному:
--Можешь, считать, что это моё сердце, жаждущее твоего прощения и умоляющее о любви, которое я вручаю тебе на вечное пользование! Владей! 
    Селиму удалось растопить лёд в сердце юной девушки, переполнив его огромной нежностью и теплом. Её красивые, как море на мелководье, бирюзовые глаза засияли от огромного восхищения, вернее, в них даже заблестели слёзы, не говоря уже о душе, готовой в любую минуту, воспарить к небесам. Все сомнения мгновенно испарились, давая Санавбер, понять о том, что она не может больше обижаться на возлюбленного.
--Ты полностью прощён, Селим! Только никогда не забывай о том, что я не вещь, с которой тебе позволено, поступать так, как вздумается, а живой человек, сердце и душу которого, можно ранить и разбить вдребезги очень легко, но не возможно склеить!—вразумительно произнесла она, после чего, не говоря больше ни единого слова, плавно и грациозно встала с софы, и. мягко приблизившись к сердечному избраннику, позволила ему, с огромной нежностью обнять её и поцеловать в трепетные, подобно розовым лепесткам, алые губы, предварительно надев на лебединую шею свой подарок. Затем Санавбер, сама обняла возлюбленного и поцеловала с взаимным пылом.

       И вот, после того, как в главной мечети Стамбула, после длительного намаза Муфтий возложил на, стоявшего перед ним коленно-преклонённо, молодого Султана шапку Правителя Османской Империи, он, же, провёл церемонию никяха Селима с Санавбер, стороны которых представляли Хранитель главных покоев дворца Топкапы Мустафа-ага и главный евнух Дворца Слёз Гюль-ага. Сама, же, молодая султанская чета, с замиранием в трепетных сердцах находилась неподалёку и с огромным восторгом наблюдала за всем со стороны. Теперь их романтические отношения приобрели Божественную поддержку с защитой, чему возлюбленные были, не сказано рады.
--Вот, ты и стала полностью моей, Санавбер!—победно констатировал молодой Султан. Только юная новоиспечённая Султанша взглянула на него так, словно хотела сказать: «Ну, это ещё надо, хорошенько, посмотреть на то, кто кого победил и взял в плен.», а вслух произнесла:
--Не обольщайтесь, Властелин моего сердца и души! Только именно ваши бастионы, как и вы сами добровольно сдались мне в плен!
    Понимая это и полностью соглашаясь с разумными доводами возлюбленной, Селим добродушно усмехнулся, с огромной нежностью поглаживая её по бархатистым щекам, от чего юная девушка трепетно вздохнула и, на мгновение закрыла бирюзовые, как небо в ясную погоду, глаза. После чего их снова, плавно и медленно  открыла и пристально посмотрела на возлюбленного супруга.
--Я не хочу ссориться с Нурбану Султан. Наоборот, мне искренне хочется помириться с ней. Да и Вам, мой Повелитель, будет намного спокойнее, если обе Ваши дражайшие супруги перестанут враждовать между собой.—разумно произнесла юная Султанша, прекрасно понимая, что Селим о таком не мог и мечтать. Он даже из чувства пламенной благодарности, вознамерился расцеловать возлюбленную, но, к его глубокому разочарованию, девушка создала между ними защитный барьер из ладони и отрезвляюще произнесла, как бы напоминая о том, где они находятся и о том, как полагается здесь себя вести:
--Селим, здесь нельзя себя так вести, ведь мы с тобой находимся в Храме Господнем! Здесь грешно придаваться блуду!
     Между ними воцарилось длительное молчание, во время которого Султан оказался, глубоко потрясён благочестием с набожностью юной супруги, что для него означало лишь одно—она всеми силами станет находиться вдали от гаремных распрей с интригами, а вместо этого посвятит всю себя благотворительности о нуждающихся бедняках или больных, не говоря уже о нескончаемой любви и заботе об их семье, что, искренне радовало Селима. Вот только его не покидало беспокойство о том, как отнесётся Нурбану  к возвращению Санавбер в главный гарем, да и ещё в качестве законной кадины, которая ещё даже и не подарила ему ни одного Шехзаде.   
Топкапы.
     Ждать пришлось не долго. И вот, молодожёны уже ехали в карете-санях по улицам столицы, направляясь в Топкапы, где в саду, на лужайке, уже полным ходом проходило шумное веселье. На нём собрались все паши и беи с семьями. Воинским подразделениям, жалованье было роздано ещё вчера, и в двойном размере, из-за чего они, довольные щедростью Падишаха, тоже весело гуляли, но в своих корпусах.
     Что касается Баш Хасеки Нурбану, она старалась быть любезной и внимательной к гостям, но в мыслях прекрасной Султанши с волосами цвета воронова крыла уже закралось подозрение о том, что Селим что-то от неё скрывает. Ведь не зря, же, все эти дни, он вёл себя как-то уж, слишком подозрительно. Неужели, здесь замешана Санавбер?
    Так и было. Не успела Нурбану Султан додумать ответы на свои вопросы как, в эту самую минуту по, хорошо очищенной слугами, дорожке подъехала карета и остановилась в нескольких метрах от Султанши. Потянулись минуты ожидания, но не долго. Вскоре, замершая в нескрываемом любопытстве, Нурбану Султан увидела то, как открылась дверца, и из саней с царственной важностью вышел её горячо любимый муж Султан Селим, а следом за ним, сопровождаемая Гюлем-агой и Мустафой-агой, грациозно вышла её ненавистная соперница Санавбер Хатун, облачённая, почему-то в великолепный свадебный наряд, что ещё больше поразило Султаншу света, из-за чего в её красивую голову, снова полезли разные тревожные мысли. Так продлилось не долго. Вскоре, из глубокой подозрительной задумчивости, излучающую свет, госпожу вывели, подошедшие к ней, сияющие огромным искренним счастьем и взаимной любовью, молодожёны.
--Что всё это значит, Селим? Для чего ты привёз сюда во дворец Санавбер Хатун? Разве она не наказана?—с нескрываемым негодованием, начала расспрашивать мужа Султанша, с подозрением и настороженностью периодически посматривая на, стоявшую рядом с ним, скромно помалкивая, юную Хатун.
    Молодой Султан понял искреннее недоумение своей Баш Хасеки, и, доброжелательно ей улыбнувшись, во все услышание, объявил:
--Наказание для Санавбер закончилось и, отныне она больше не Хатун! С сегодняшнего дня и впредь для всех она стала Санавбер Султан! Сегодня, во время моей коронации, мы заключили с ней обряд никяха!
     Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, вся пылающая гневом и огромной досадой, Нурбану, еле сдерживала себя от того, чтобы ни сорваться на неугомонной девчонке, прямо в присутствии мужа с высокопоставленными гостями, всё ещё потрясёнными неожиданным заявлением Падишаха о радостных переменах в его личной жизни.
    Гости в настороженном напряжении смотрели на султанскую семью и ждали того, какая реакция будет у Баш Хасеки, ведь, в данный момент, она напоминала вулкан, готовый, взорваться в любую минуту и обрушиться на новоиспечённую султанскую чету.
     Только Султанша света, помня о том, что к ним прикованы многочисленные взгляды гостей, не захотела позориться, и проглотив всё, сказанное мужем, словно самую горькую пилюлю, наигранно улыбнулась, хотя в душе бушевали беспощадные бури. При этом, она бросила на соперницу уничтожающий взгляд, в котором, отчётливо говорила: «Ты сама не знаешь, в какой ад ввязалась, Хатун! Свершив этот никях, ты подписала себе смертный приговор! Он станет для тебя могилой!»
--Как Вам будет угодно, Султанша!—доброжелательно улыбаясь Госпоже, примирительно выдохнула юная Султанша, что, окончательно вывело Нурбану из себя и заставило, вернуться в свои покои под предлогом, что у неё разболелась голова, где и дала волю гневу, сорвавшись на, ни в чём не повинных служанках.          

Топкапы.
   Так незаметно наступил вечер, а это означало приближение брачной ночи для молодых новоиспечённых супругов. Её было решено провести в главной резиденции Османских Султанов, в величественном дворце Топкапы.
    Зная об этом, прекрасная Санавбер Султан сидела на тёплом мраморном камне, затерянная в клубах густого пара в хамаме, занимаясь омовением и погружённая в романтическую задумчивость о скором трепетном и нежном воссоединении с возлюбленным. Она даже мечтательно вздохнула, но вскоре, ей пришлось выйти из своего романтического душевного состояния в связи с тем, что почувствовала невыносимую духоту. Ей стало нечем дышать. Девушка начала задыхаться, из-за чего, наконец, встала с камня, и, подойдя к двери, попыталась её открыть, но та была заперта с внешней стороны.
    Понимая, что она может вот-вот погибнуть, Санавбер в отчаянии начала громко бить по двери руками и ногами в слабой  надежде на то, что проходящие мимо калфы с евнухами услышат её и освободят.
--Откройте немедленно! Выпустите меня! Я беременна!—кричала она, что есть сил, но к её глубокому разочарованию во всём мраморном коридоре никого не было. Она была брошена в хамаме на произвол судьбы, где с каждым мгновением становилось всё жарче и душнее.
     Несчастная юная Султанша начала уже терять сознание. В ясных бирюзовых глазах потемнело. Она плавно сползла на пол, мысленно прощаясь со всем, что ей дорого. Шикарные золотисто-каштановые волосы взмокли и прилипли к вспотевшему разгорячённому стройному телу.
     А всему виной была жестокая Нурбану Султан. Она сдержала, брошенную сопернице ещё днём, угрозу и тем, же, вечером, приказав истопникам растопить печь до невыносимой температуры, пока её юная соперница ни умрёт от теплового удара и от нехватки воздуха.
--Потом выбросите труп новоиспечённой Султанши в Босфор!—приказала стражникам Султанша света, после чего вернулась в свои покои и легла спать, не учтя одного, что, словно, почувствовав неладное, к хамаму подбежал Гюль-ага и попытался вскрыть дверь, но та была заперта, а ключ потерян. Тогда он попытался взломать её своими усилиями, но та оказалась шибко тяжёлой, да и разопревшей, из-за чего, никак не хотела поддаваться. Старший евнух отчаялся, но напрасно. Ведь, в эту самую минуту в своих покоях, так и не дождавшись прихода возлюбленной, одетый в шёлковую золотистую пижаму и парчовый халат рубинового цвета, Селим отправился в хамам, уверенный в том, что Санавбер, не известно по каким причинам, задержалась именно там.
     Чутьё не подвело молодого Султана, ведь, подойдя к хамаму, он, к глубокому удивлению, застал там старшего евнуха Гюля-агу, отчаянно пытающегося, взломать дверь, при этом, выглядя чрезвычайно встревоженным, что передалось и молодому Османскому Правителю.
     Он тоже принялся, что есть сил, взламывать её, пока та, наконец, ни поддалась и ни открылась. Вот только мужчины не торопились радоваться и вздыхать с облегчением. Их взаимная тревога сменилась невыносимым душевным потрясением от того, что они увидели прекрасную юную Султаншу, лежащую на мраморном полу. Она не подавала никаких признаков жизни.
--Санавбер!—в ужасе воскликнул Султан, мгновенно рванув к возлюбленной и не обращая внимания на тревожные стенания старшего евнуха. Селиму было не до него. Вместо этого, он, удостоверившись в том, что возлюбленная жива, крайне бережно, подхватил её себе на руки и понёс в главные покои, где на балконе, мог привести юную супругу в чувства.
     Для этого, он стремительно шёл по тёмному, плохо освещённому мраморному коридору, пока на одном из поворотов, ни почувствовал тупой, но сильный удар по голове. От него у Селима мгновенно потемнело в глазах, и он упал на холодный каменный пол вместе с, уже начавшей, приходить в себя, Санавбер.
    Она открыла глаза, и, с полным недоумением осмотревшись по сторонам, увидела, лежащего немного вдали от неё, возлюбленного мужа. он находился без чувств.
-- Селим!—встревоженно позвала любимого юная девушка, когда подползла к нему, и, с огромной нежностью обняв его за мужественные плечи, принялась приводить в чувства жаркими поцелуями. Вот только всё было безрезультатно. Селим никак не реагировал, чем и перепугал юную супругу. Она даже отчаянно всхлипнула, но понимая, что дело очень плохо, внимательно и со слезами на глазах осмотрелась по сторонам и уже собралась позвать стражу на помощь, как, в эту самую минуту, ощутила сильный удар по голове, из-за чего, словно подкошенная, упала на мускулистую грудь возлюбленного без чувств.
3 ГЛАВА.
«Жестокие подарки судьбы».
Бурса.
Два дня спустя.
Вечер.
      Не известно, сколько прошло времени, и какое сейчас было время суток, но, когда молодой красавец Султан, наконец, очнулся и через силу, открыл глаза от того, что испытывал невыносимую, вернее даже, разрывающую голову, боль, принялся потрясённо осматриваться по сторонам. Ну, раз он находился в уютных покоях, освещённых лёгким мерцанием, горящих в золотых канделябрах, свечей, было уже не плохо. Вот только, почему голый и крепко привязанный верёвками за руки к спинке кровати, Селим не понимал, пока, ни услышал тихий голос Разие Султан, его красавицы сестры с тёмными, почти чёрными шикарными волосами и с серыми глазами. Она полуголая лежала, прижавшись к нему, и рукой ласкала его там, где он и подумать не мог о том, что женщина отважится на подобное, но чувствовал, переполнявшее его всего, сладостное напряжение, лишающее его силы воли.
--Пора смириться, братик, с тем, что тебе суждено стать моим рабом!—заворожённо и протяжно проворковала ему на ухо Разие, уже ласково поглаживая Султана по бархатистым щекам, хорошо ощущая его дрожь, не понятно, чем вызванную: отвращением, возбуждением или страхом.
    Вот только Султаншу ждало огромное разочарование из-за того, что, в эту самую минуту, Селим, наконец, собрался с мыслями и смотря на сестру убийственным взглядом и  со вздохом огромного душевного изнеможения произнёс, смутно надеясь, призвать её к благоразумию, но тщестно:
--Ты сумасшедшая, Разие! Неужели не понимаешь того, что инцест карается смертью! Да и, у меня уже есть две мои, горячо мною любимые жены Нурбану и Санавбер!
     За что и получил от разгневанной сестры несколько, очень сильных и болезненных пощёчин, из-за чего ему даже пришлось глаза закрыть и начать, мысленно молиться о том, чтобы она уже скорее выдохлась из сил, либо забила его до смерти.
--Тогда ты никому из них больше не достанешься!—злобно бросила брату в красивое, но немного побитое, лицо, запыхавшаяся, Разие, и, встав с постели, надела на себя бархатный халат и вышла из покоев, не подозревая, что этого только и ждёт, притаившаяся за мраморной колонной, Санавбер Султан, крепко сжимающая в руке золотой подсвечник для того, чтобы ударить им, одержимую жестокой похотью, красивую молодую Султаншу.
   
    Она терпеливо дождалась момента, когда Разие, наконец, скрылась из вида, так и не заметив юной красавицы, и, не теряя времени, ворвалась в просторные покои, где лежал на широкой постели, но без чувств и избитый в кровь, её возлюбленный муж,  от жалкого вида которого, у Санавбер разрывалась невыносимой болью душа. Вот только, для чувств жалости и сострадания, не было времени, из-за чего юная Султанша собралась с мыслями, и, слегка придерживая юбку парчового платья цвета розовой пудры с кружевным блестящим кафтаном, дополненное лифом и рукавами из серебристого шёлка, подошла к постели, затем осторожно взобралась на неё и сосредоточенно перерезала верёвки, удерживающие сильные руки возлюбленного острым кинжалом, который ей дал один, вставший на сторону султанской четы, ага.
    В эту самую минуту, молчаливо терпящий все, выпавшие на него неудобства и жестокие удары судьбы, Селим, постепенно начал приходить в себя, превозмогая невыносимую боль от, избитого в кровь, красивого лица.
--Санавбер!—тихо простонал он, силясь, открыть ласковые бирюзовые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза, и, чувствуя то, с какой искренней заботой и нежностью, девушка обтирала влажной, предварительно смоченной в чаше с прохладной водой, шёлковой салфеткой его лицо от кровавых подтёков.
--Я здесь, рядом с тобой, Селим!—тихо отозвалась юная девушка, тем самым, желая успокоить возлюбленного, ощущающего, что от её осторожных прикосновений к нему, боль постепенно начинает спадать и становится легче, из-за чего его даже начало клонить в сон, но Санавбер не позволила ему этого, ведь им необходимо, как можно скорее и незаметнее, сбежать из дворца.
   К тому, же, в эту самую минуту, в покои вошли, предварительно постучав в дверь, четыре стражника. Они почтительно поклонились своему, уже успевшему, одеться, а теперь, стоявшему в глубокой задумчивости и рассматривающему, нанесённые ему,  одержимой страстью с жестокостью, Разие, в зеркало, которое он взял с прикроватной тумбочки. Селим напрасно боялся, увидеть себя изуродованным. На самом деле, он отделался небольшими царапинами и ссадинами.
--Думаю, нам уже пора отправляться в путь на Стамбул, пока нас не хватились Махидевран с Разие Султан, иначе, уйти будет сложно!—наконец, нарушив сильно, затянувшееся, молчание, решительно проговорил молодой Султан.
     Вот только, до сих пор сидящая на постели в глубокой задумчивости, прекрасная Султанша засомневалась в правильности его решения. Ведь её венценосный возлюбленный, хотя и храбрился, но на самом деле, выглядел очень бледным.
--А какие у нас есть ещё варианты, кроме Стамбула? Просто, возможно, нам может понадобиться помощь врачевателей!—предостерегающе спросила всё у того, же аги юная Султанша. Он понял её и так, же, честно ответил:
-- Только Султанский дворец в Эдирне, госпожа.
     Девушка всё поняла и принялась, уговаривать возлюбленного об необходимости остановиться и пожить немного в Эдирне, где он немного подлечится. Только Селим, хотя и был до глубины души потрясён искренней заботой о его здоровье милой Санавбер, но продолжал настаивать на необходимости, их немедленного отбытия в Стамбул. Его можно было легко понять, ведь он хотел, как можно скорее, вернуться домой в родной дворец Топкапы.
     Юной Султанше пришлось уступить избраннику, ведь он был ей не только мужем, но самое главное—Повелителем огромной Османской Империи, с мнением которого, она обязана считаться. Девушка тяжело вздохнула, и, встав с постели, надела на себя тёплый чёрный плащ с широким капюшоном, как это уже сделал,  несколькими мгновениями ранее, Селим.  И вот, они уже, сопровождаемые четырьмя, надёжно охраняющими их, вооружёнными стражниками шли к выходу из роскошного дворца вдовствующей Султанши Махидевран с её дочерью Разие Султан, осторожно и внимательно осматриваясь по сторонам в том, нет, ли, преследования.

     А тем временем, узнавшая о побеге Санавбер Хатун из темницы от привратника, Разие пришла в такую неописуемую ярость, что решила, самолично, убить мерзавку.
    Пока, же, она, подобно разъярённой фурии, мчалась по, освещаемому лёгким медным мерцанием, мраморному коридору обратно к покоям, где томился в заточении её, уже единственный брат Селим, ныне уже месяц, как Султан Османской Империи. Что-то подсказывало молодой Султанше о том, что неугомонная золотоволосая девчонка уже находится там, пытаясь, привести в чувства и развязать своего муженька. Такого ни в коем случае, нельзя было допустить. Хатун сама подписала себе смертный приговор. Султанша решила убить её собственным кинжалом, который уже обнажила и крепко сжимала в руках.
     Серые глаза Султанши пылали яростным огнём, но её ждало огромное потрясение. Ведь, в эту самую минуту, она встретилась с, державшейся за руки, султанской четой, которую сопровождали четыре вооружённых стражника. Видя, что с ними всё благополучно, Разие резко остановилась и истерично рассмеялась от чувства того, что проиграла битву.
     Селим с Санавбер, тоже остановились и с нескрываемой настороженностью, замерли, не зная того, что ожидать от этой безумной Султанши. И не зря. Ведь, в эту самую минуту, Разие, совершенно не владея собой, ударила ненавистную Санавбер кинжалом в грудь, при этом, никто из султанского сопровождения не успел ничего понять, как и сам молодой Падишах. Все находились в состоянии глубокого шока, из которого их вывело падение прекрасной юной Султанши, но Селим, вовремя, поддержал возлюбленную и вместе с ней, весь бледный и встревоженный, опустился на пол.
     Разие сама пришла в глубокое потрясение от того, что допустила ужасное преступление из-за своей одержимости. Она мгновенно пришла в себя и громко крикнула, остолбеневшим в оцепенении, стражникам, как бы, приводя их в чувства:
--Немедленно идите за лекарем!
    Затем внимательно проследив, как два стражника, наконец, опомнились и убежали выполнять султанское распоряжение, плавно опустилась к брату для того, чтобы высказать ему своё искреннее покаяние с сожалением, для чего осторожно коснулась изящной рукой его мускулистого плеча, из-за чего Селим, слегка вздрогнул от того, что не знал, какой коварной выходки от сестры, ему ещё ждать.
--Селим…—привлекая к себе внимания возлюбленного, позвала его юная девушка. Она опомнилась от, пережитого потрясения, но, понимая, что ей осталось недолго находится на этом свете, превозмогая невыносимую боль в груди, через силу, ласково ему улыбнулась и произнесла:--Прости, что не смогла… Стать для тебя верной и добропорядочной супругой и… матерью нашим детям… Я люблю тебя…
      Вот только Селим не хотел слушать этих её прощальных речей, разрывающих ему трепетную душу, хотя солёные слёзы уже ручьём текли из красивых бирюзовых глаз по бархатистым щекам.
--Не говори так, Санавбер! Ещё рано прощаться! Ты не умрёшь! У нас с тобой ещё будут дети. Слышишь!—с невыносимой болью в приятном тихом голосе, прорыдал он, пламенно целуя красивое, но очень бледное лицо возлюбленной. Она уже закрыла бирюзовые глаза и провалилась в глубокое беспамятство, успев лишь, едва слышно произнести:
--Прощай, любовь моя!
      Только Селим не услышал её слов из-за собственных громких рыданий, но когда, к своему ужасу осознал, что возлюбленная затихла, что есть сил закричал, подобно раненому зверю:
--Нет!!!!!!!
Топкапы.
    Спустя два дня, скорбный кортеж с телом тринадцатилетней жены Падишаха Санавбер Султан прибыл в столицу в главную резиденцию для того, чтобы похоронить её в усыпальнице Османских Султанш, а точнее в той, где уже десять лет, как захоронена Великая Хюррем Султан, единственная возлюбленная Султана Сулеймана. Таков был знак его любви. Селим решил последовать примеру горячо любимого отца.
    Молодой Султан пребывал в глубокой скорби и сам нёс во дворец гроб, в котором лежала его прекрасная юная возлюбленная супруга, при этом, погода способствовала, подавленному настроению Селима. Небо было хмурое, и из него крупными хлопьями валил снег.
     В эту самую минуту на встречу к мужу вышла, сопровождаемая верными служанками, Дженфеде Калфой и двумя старшими евнухами Газанфером и Гюлем-агой, которые уже были в курсе вероломного похищения султанской четы людьми коварной Махидевран Султан.
--Селим, а где Санавбер? Она…—попыталась осторожно выяснить у возлюбленного Султанша, излучающая свет, пока ни увидела гроб. Она всё поняла, и, не говоря больше ни единого слова, тяжело вздохнула и крепко обняла мужа.
--Готовьтесь к похоронам, а меня не беспокойте! Я никого не хочу видеть!—отстнённо-потерянным тоном распорядился молодой Падишах, и, высвободившись из заботливых объятий Баш Хасеки, прошёл во дворец следом за гробом, и, закрывшись в главных покоях, дал волю своему горю, предварительно приказав слугам, принести ему крепкого вина, да побольше.
     Нурбану проводила мужа понимающим взглядом и взяла на себя все приготовления к предстоящим похоронам юной Султанши, уже давно забыв про их распри.
     Весь гарем погрузился в глубокий траур. Девушки притихли, но собравшись в группы, чуть слышно строили предположения о том, кто теперь займёт место в, израненном от скорби и потери, сердце их Повелителя. Про, молчаливо, стоявшую на террасе для фавориток, Ламию Хатун, никто и не думал. Ведь она уже давно была всеми забытой Султаном. Сама виновата. Нечего строить из себя недотрогу. Так была бы уже Султаншей и счастливой матерью Шехзаде.
    Вот только девушки недооценивали её. Понимая, что теперь, наконец, то, снова пришло её время, Ламия захотела испытать удачу. Она вернулась в свои покои, и, переодевшись в самое лучшее и красивое платье, пошла в главные покои, желая, утешить Повелителя, который уже, крепко спал в постели после, изрядно выпитого вина.
    Девушку ждало глубокое разочарование. Вышедший к ней на встречу, хранитель покоев Мустафа-ага приказал ей, немедленно вернуться в гарем, объяснив это тем, что Повелитель никого не принимает, так как погружён в глубокую скорбь по погибшей горячо любимой им Санавбер. Ламия понимающе вздохнула, и, почтительно поклонившись, вернулась в свои покои, как в народе говорится: «не солоно хлебавши», печальная, но главное так, чтобы никто из девушек её не увидел, иначе злорадства, было бы не избежать.
Усыпальница Хюррем Султан.
     Вот только, сколько бы молодой Султан ни пытался забыться, время похорон, горячо им любимой, Санавбер, всё равно наступило. Вся церемония для него проходила, как в одном сплошном тумане и подобно самому кошмарному сну.
    Когда, же, всё завершилось, и Селим остался в усыпальнице совершено один, он больше не мог сдерживать поток горьких слёз и дал им волю. В эту самую минуту, до его музыкального слуха донёсся тихий вздох юной девушки, заставивший Падишаха, в ужасе, замереть и приняться смотреть в сторону саркофага, в котором была погребена Султанша гармонии и душевного покоя.
    Его крышка внезапно сдвинулась, и из своей могилы выбралась прекрасная юная Санавбер Султан. Она с огромной любовью посмотрела на, застывшего в оцепенении, возлюбленного, готового в любую минуту, упасть в обморок. Он даже инстинктивно облокотился о мраморную колонну, весь бледный, как мел. 
--Да, всё хорошо, Селим! Я жива! Успокойся! Приди уже в себя! Я совсем не зомби и уж тем-более не вампир!—понимая то, чем вызван смертельный ужас у любимого мужчины, с доброжелательной улыбкой начала его успокаивать юная девушка, плавно приближаясь к нему. Он понимающе кивнул и только после этого потерял сознание, упав на пол.
Топкапы.
Вечер.
--Прости. Мне следовало предупредить тебя о моём плане разыграть Разие Султан, тем самым, обвинив её в  склонении тебя к инцесту, да моём примирении с Нурбану Султан. Тогда, ты не страдал бы так все эти три дня и не отреагировал бы на моё воскрешение так остро и болезненно.—подводя итог, сказанному ей ранее, повинилась перед возлюбленным Санавбер, когда они уже нежно обнявшись, сидели на софе мраморного балкона главных покоев и, задумчиво смотря на, плавно падающий, снег, и не обращая внимания на лёгкое мерцание свечей в золотых канделябрах.
     Селим, мягко вздохнул, и с огромной нежностью принялся целовать красивое лицо юной возлюбленной тёплыми губами, окончательно придя в себя после, пережитого днём, нервного потрясения и дикого ужаса.
--Да уж! Напугала ты меня сегодня, здорово! Я, уж, и в правду, начал считать тебя живым мертвецом, выбравшимся из могилы!—тихо вздохнув и иронично усмехнувшись, спокойным мягким голосом поделился с супругой Падишах, ласково поглаживая её по шелковистым распущенным золотисто-каштановым длинным волосам.
     Девушка, залившись румянцем лёгкого смущения, скромно, но очень нежно улыбнулась ему и снова тихо выдохнула:
--Прости меня!
     Только вместо ответа, Селим, наконец, овладев мягкими губами юной возлюбленной, поцеловал их осторожно, трепетно и нежно. Он понимал, что она после, перенесённого четыре дня назад, выкидыша, особенно нуждается в его любви и заботе, поэтому решил не затевать тему детей до тех пор, пока Санавбер сама не заговорит с ним об этом.
--На моей Родине, в России, при храмах, всегда были школы, где дети обучались не только светским наукам, но самое главное религиозным аспектам, обрядам, поведению во время постов, нравственным устоям и тому как вести себя будущим супружеским парам, собирающимся создать семью. Ведь каждая семья, является малой церковью, где живут по закону церкви. Может, мне организовать что-то подобное при мечетях?—делилась с возлюбленным юная девушка, желая, услышать его мнение и одобрение.
      Селим понял супругу, мысленно признаваясь самому себе в том, что ему нравятся её благотворительные идеи, конечно, если они не включают в себя фанатизм с агрессией. Он тихо вздохнул, пообещав ей, в самое ближайшее время, устроить встречу с главным муфтием, с которым его любимая сможет обсудить все свои идеи.
--Только целиком не уходи в свои миссионерские дела, Санавбер! Не забывай о том, что в тебе, прежде всего нуждаюсь я!—мягко напомнил возлюбленной Селим, с огромной нежностью целуя её шелковистый лоб и вески. Юная девушка трепетно вздохнула и, на мгновение, закрыла глаза от, испытываемой ею, огромной любви.
 
      А тем временем, одетая в роскошное платье из изумрудного бархата с преобладанием парчи, шёлка и кристаллона, Баш Хасеки Нурбану Султан царственно спустилась по холодному, плохо освещённому коридору в подвал и вошла в тесную камеру, где на деревянной скамье сидела, прижав ноги к груди и обхватив их руками, Разие Султан, потерянно смотря в одну точку. Её мысли занимало то, что решит на счёт неё, горячо любимый брат, в которого она безнадёжно и безответно влюблена с детства.
     Султанша прекрасно понимала, что поддалась запретному и, сжигающему её изнутри, чувству, превратившемуся в одержимость, манию, даже идею фикс. Вот теперь и наступило время расплаты за свершённую ей, непоправимую жестокость в отношении дорогого брата и его юной прекрасной возлюбленной, которой теперь суждено, гнить в холодной тёмной могиле, а ведь девушке было всего тринадцать лет. От сознания этого, Разие тяжело вздохнула.
--Вижу, что Вы мучаетесь угрызениями совести из-за, загубленной Вами, жизни, ни в чём неповинной, совсем ещё юной девушки, которую Вы, вероломно убили, Султанша!—обличительно заметила Нурбану Султан, выводя Разие из глубокой задумчивости.
    Ей приятно было, лицезреть то, как корила себя за содеянное злодеяние преступница. Только Султанша на это горько усмехнулась, и, высокомерно взглянув на Баш Хасеки, вызывающе спросила:
--А сама-то, Нурбану, сколько безвинных юных душ сгубила из-за своей жгучей ревности, превратившуюся в фанатичную, слепую одержимость?
     От услышанных обвинительных речей в свой адрес, Нурбану, аж, вся, вспыхнула от гнева, подобно бенгальской свече, при этом, залившись пунцом, но собравшись с мыслями, приторно улыбнулась и елейным голосом ответила, сохраняя царственное достоинство:
--Тебе, то  какая до этого разница! Ты всё равно завтра умрёшь! Наш повелитель не оставит в живых женщину, пытавшуюся склонить его к инцесту и, от получения отказа, убившую его законную жену с маленьким ребёнком в утробе! Так, что готовься, Разие! Гнев Султана будет страшен! Милосердия не жди!
    И видя то, как былая воинственность у собеседницы постепенно сошла на нет, заставив её снова, потерянно забиться в угол скамейки, победно улыбнулась и вернулась в гарем, а точнее в свои великолепные покои Валиде Султан для того, чтобы лечь спать. После такого эмоционально тяжёлого дня, излучающая свет, прекрасная госпожа чувствовала себя измученной не менее, чем её горячо любимый муж, который снова заперся в главных покоях. Нурбану понимала его, ведь потерять родного человека, которого любишь больше жизни, невыносимо больно и тяжело.

      Выйдя на балкон своих покоев для того, чтобы немного подышать свежим воздухом перед сном, да и немного успокоиться, Нурбану случайно взглянула на балкон горячо любимого мужа с целью, убедиться в том, что у него всё благополучно, не могла поверить собственным глазам.
    На балконе стоял Селим вместе с Санавбер. Они обнимались и с огромной нежностью смотрели друг на друга, при этом юная девушка была жива, здорова, невредима, не говоря уже о том, что из плоти и крови, а не как призрак. Султанша, излучающая свет, даже хорошо слышала то, о чём щебетали возлюбленные птенчики, а они душевно говорили о судьбе Разие Султан.
--Мне бы искренне хотелось, просить тебя о прощении для Разие Султан, Селим! Её ошибки можно понять. Хотя это и запретно, даже невозможно, но она любит тебя. Это пламенное чувство сжигает Султаншу изнутри. Она страдает.—осторожно, но мягко просила возлюбленного юная девушка, ласково смотря на него и очень нежно поглаживая его по бархатистым щекам, из-за чего он трепетно вздохнул, не переставая удивляться тому, какая ангелоподобная и милосердная жена ему досталась. Зато искренним сострадательным просьбам Санавбер не была рада Нурбану.
--Как только Султанша утром освободится, приведи её ко мне для серьёзной беседы, Дженфеде!—приказала преданной главной калфе султанского гарема госпожа света, внимательно проследив за тем, как молодая султанская чета, держась за руки и с огромным обожанием смотря друг на друга, прошла в покои для того, чтобы, наконец, провести брачную ночь, которой у них так и не было за эти четыре дня. Страсть переполняла их так сильно, что напоминала, скопившуюся в жерле действующего вулкана, лаву, способную вырваться из него огненным фонтаном.
--Как прикажете, Султанша!—с почтительным поклоном пообещала Дженфеде калфа.
    Нурбану одобрительно кивнула, чувствуя то, как её всю снедает любопытство о том, откуда в Санавбер взялось столько храбрости, выдержки и изворотливости для того, чтобы столько дней провести в закрытом гробу, изображая из себя мёртвую.

   А тем временем возлюбленная венценосная пара уже плавно подошла к широким альковам с золотыми колоннами и балдахином из серебристого газа с изумрудным бархатом. При этом, молодой Султан едва не упал на мягкую перину, но, удержавшись, просто сел, а его сильные руки продолжали с огромной нежностью сжимать стройный стан Санавбер. Он заворожённо смотрел на неё, добровольно утопая в ласковой бирюзовой бездне её глаз, из которой не хотел всплывать. Его хрупкое трепетное сердце учащённо билось в мужественной груди. Красивое лицо озаряла лёгкая добрая улыбка.
--Красавица моя!—очень нежно проговорил молодой Султан, чувствуя, с каким пылом юная девушка целует его лицо и гладит по бархатистым щекам. В эту самую минуту, возлюбленная супруги плавно и очень нежно воссоединились в долгом жарком поцелуе, который, казалось, будет длиться вечно.
    Во время него, Селим, самозабвенно перебирал между пальцами золотистый шёлк мягких распущенных волос юной возлюбленной, с упоением вдыхая их приятный клубничный аромат. Он кружил ему голову и пьянил сильнее самого крепкого вина.
    Этим и воспользовалась юная Султанша гармонии с душевным покоем. Она легонько толкнула возлюбленного на мягкую перину с подушками, при этом, накрыв его собой, словно саваном и полностью растворяясь в их общей огромной, как безбрежный океан, любви, и, избавляясь от, мешающей им, одежды. Неистовым ласкам с жаркими поцелуями возлюбленной пары, не было конца. Страсть: то накатывала, то откатывала на них, подобно приливной волне на берег. Так продолжалось на протяжении всей ночи и до самого утра, пока возлюбленные супруги, ни уснули, прижавшись, друг к другу, уставшие, запыхавшиеся, разгорячённые, но счастливые.

     « Вот только сон Селима был тревожным. В нём, он видел своего брата Баязида, якобы, чудом спасшегося после их жестокой битвы на Конийской равнине. И вот, он вместе с многочисленным войском ворвался во дворец Топкапы и беспощадно принялся убивать всех, кто попадался ему на пути. Всюду лилась кровь и падали изуродованные трупы наложниц, слуг, калф, евнухов и прочей дворцовой челяди. Только мстителям этого было мало.
    В эту самую минуту молодой и весь бледный от, испытываемого им, ужаса, Султан увидел, лежащую на полу всё в крови горячо любимую Нурбану. Она была мертва, но сначала жестоко изнасилована захватчиками, из-за чего Султан, разрываемый невыносимой болью и ослепший от горьких слёз, рухнул, как подкошенный над телом возлюбленной и зарыдал, обнимая и жарко целуя её, пока ни услышал издевательский смех с окликом брата:
--Это ещё не всё, Селим! Прежде, чем ты умрёшь, сначала увидишь страшную смерть ещё одного самого дорогого и горячо тобой любимого человека!
    В эту самую минуту, несчастный и убитый горем, Повелитель увидел в крепких руках мучителей свою прекрасную юную возлюбленную Санавбер, из-за чего, мгновенно забыв про гордость и достоинство, кинулся к брату, слёзно умоляя его, пощадить девушку.
   Только Баязед даже и не думал, внимать отчаянным слезам с унижениями и мольбами, поверженного им, брата. Вместо этого, он безжалостно разорвал роскошное светлое платье на девушке, жестоко насилуя её. Когда, же ему это надоело. Он перерезал горло юной красавице под дикий крик с горькими рыданиями старшего брата, которого, в конце-концов изрубил в фарш преданный пёс Баязеда Атмаджа.
--Сжечь всех до тла!—злобно смеясь, приказал своим соратникам беспощадный победитель, внимательно наблюдая за тем, как яростно запылали погребальные костры, в которых, постепенно сгорали тела убитых, что напоминало самый настоящий ад.»

--Неет!!!!!—в ужасе, исступлённо громко закричал молодой Султан, внезапно проснувшись и сев на кровати, тяжело дыша, весь в холодном поту и с трудом, сдерживая слёзы, да и не в силах поверить в то, что весь, увиденный им сейчас кошмар, всего лишь сон, при этом, он смотрел на всё, как безумный.
      А в эту самую минуту, от его дикого крика проснулась Санавбер, и, нехотя открыв, ещё сонные, бирюзовые, как небо в ясную погоду, глаза.
--Селим, что случилось? Что не даёт тебе покоя?—встревоженно спросила она у горячо любимого мужа, с тихим вздохом прижавшись к его мускулистой спине, покрывая её нежными поцелуями, что вызвало в Селиме приятную дрожь и измученный вздох. Ведь, благодаря искренней заботе юной возлюбленной, он постепенно успокоился, и, собравшись с мыслями, принялся смотреть на неё.
--Баязед не даёт мне покоя, Санавбер! Даже с того света он изводит меня!—продолжая, нервно дрожать, поделился с любимой девушкой Селим, ласково гладя её по бархатистым щекам.
    Девушка всё поняла, и, тяжело вздохнув, заговорила с ним очень серьёзным тоном, но лишь для того, чтобы возлюбленный понял её:
--Если ты дашь мне на то своё позволение, я проведу защитный обряд и сделаю амулет для того, чтобы потусторонние силы перестали тебя мучить. Дело в том, что у меня бабушка была ворожеей, целительницей, ясновидящей и хорошо разбиралась в никротике. Её дар передался мне, в день её смерти. Тогда мне было лет пять от роду.
     Селим, хотя оказался, глубоко потрясён откровением возлюбленной, но запрещать ей ничего не стал, из-за того, что больше не мог выдерживать ночные визиты разгневанного младшего брата, жаждущего его крови.
--Проводи свои обряды сколько хочешь, только избавь меня от ночных визитов Баязеда! Не могу я больше так! Он меня, либо с ума сведёт, либо заставит покончить с собой!—с невыносимым отчаянием попросил любимую о помощи молодой Падишах.
     Девушка поняла возлюбленного, и, решив утром сходить в магическую лавку за всеми необходимыми атрибутами, поцелуями и ласками снова уложила его спать, и, прижавшись к его мужественной груди, постепенно, тоже уснула.

     Утром, одевшаяся, в простенькое шёлковое бледно-фисташковое платье и в тёплый плащ с глубоким капюшоном, Санавбер шла по мраморному коридору в поисках Гюля-аги для того, чтобы вместе с ним отправится на базар в магическую лавку. Только вместо него к ней на встречу вышла Дженфеде Калфа, и, почтительно поклонившись, произнесла тоном, не терпящим никаких возражений:
--Простите за то, что вынуждена, нарушить ваши планы, Султанша. Только вам необходимо, немедленно, пойти вместе со мной в покои госпожи Баш Хасеки Нурбану Султан!
    Санавбер, понимая, что у неё совершенно нет времени на пустые разговоры с Султаншей, излучающей свет, доброжелательно улыбнулась главной калфе султанского гарема и любезно попыталась отговориться:
--Я всю понимаю, Дженфеде. Только не могу сейчас пойти к нашей госпоже. Дело в том, что Повелитель отправил меня на базар по очень важному делу.
    Только Дженфеде даже и не собиралась уступать новоиспечённой Султанше.
--Ничего, скажешь Гюлю-аге о том, что тебе надо купить! Он всё принесёт!—непреклонно отмахнулась Хазнадар, из-за чего юная девушка тяжело вздохнула. Она понимала одно, если сейчас что-то не предпримет, то ей придётся идти в покои управительницы гарема и терпеть её бессмысленные расспросы о том, как девушке удалось столько дней провести в гробу.
    «Прости меня, Селим! Только, если я не расскажу про истинную причину того, зачем мне необходимо покинуть дворец, эти глупые гусыни от меня не отстанут!»
--Да, не до глупых мне разговоров с госпожой сейчас!—измученно воскликнула юная девушка, мысленно, умоляя Хазнадар о взаимопонимании.—Да, как ты не понимаешь, что Повелитель нуждается в моей помощи! Покойный Шехзаде Баязед совсем измучил нашего Властелина! Он уже даже…
       Санавбер не договорила из-за того, что к ним стремительно подошла, одетая во всё зелёное, Нурбану Султан, оказавшаяся, не на шутку встревоженной душевными словами юной кадины.
--Ладно, Санавбер! Можешь идти и сделать всё возможное для того, чтобы наш Повелитель обрёл, наконец, душевный покой!—отпуская юную девушку на базар, собравшись с мыслями, произнесла Султанша, излучающая свет.
    Санавбер благодарственно кивнула, и, сделав почтительный поклон, ушла искать Гюля-агу, провожаемая, понимающим взглядом Султанши света.

     Позднее, когда всё было куплено и приготовлено, юная Санавбер Султан проводила защитно-очистительный обряд главных покоев, читая необходимые молитвы с заговорами, обкуривая их необходимыми травами, отпугивающими нечистую и потустороннюю силу.
    Селим не мешал возлюбленной. Он находился на балконе и терпеливо ждал момента, когда Санавбер позовёт его для того, чтобы совершить обряд и над ним. Пока, же, молодой Падишах, царственно восседая на софе, пил успокаивающий шербет из розовых лепестков и ел фрукты, задумчиво посматривая на, покрытый мягким пушистым снегом, дворцовый сад, на который, постепенно спускались густые синие сумерки. При этом, Селим не обращал никакого внимания на лёгкое медное мерцание пламени в настенных факелах. Он искренне боялся наступления ночи, ведь это означало наступление очередного кошмара, в виде визита к нему разгневанного брата Шехзаде Баязеда, из-за чего он измождённо вздохнул и посмотрел на пузырёк с, мгновенно действующим, ядом
    Молодой Султан решил выпить его в случае, если не подействует ворожба прекрасной юной возлюбленной. Из его мужественной груди вырвался печальный вздох, после чего, он убрал яд, ведь, в эту самую минуту, своего венценосного возлюбленного ласково позвала юная Султанша. Она закончила обряд главных покоев и теперь прикалывала над изголовьем серебряной заговорённой булавкой амулет, защищающий султанский сон от проникновения в него всяких разных сущностей с не упокоенными душами. 
--А теперь, нам с вами, мой Властелин, необходимо пойти в хамам, где Вы вымоетесь специальной заговорённой водой, которую я подготовлю для вас прямо на месте, после чего, свершу над Вами защитный обряд. Только после него, начиная с завтрашнего дня и в течение сорока дней, Вам запрещено, делить ложе с наложницами и с Султаншами, как и пить вино. Можете считать это профилактическим постом для эффективности действия моего обряда.—подводя итог своим действиям, произнесла юная девушка, обращаясь к возлюбленному.
     Он мягко подошёл к ней, при этом, на его красивом лице появилась понимающая доброжелательная улыбка. Не говоря, ни единого слова, Селим, веря в успех, задуманного ими, очень опасного предприятия, крепко обнял возлюбленную, и, трепетно вздохнув:
--Но с тобой, то, сегодня ещё можно!—припал к её алым губам в долгом, очень страстном поцелуе, прекрасно понимая, что для эффективности, Санавбер придётся провести несколько защитных обрядов. Он готов был ждать столько, сколько потребуется, главное, чтобы подействовало, и скорее наступил душевный покой.   

       Оказавшись, наконец, в хамаме, Санавбер внимательно проследила за тем, как её венценосный возлюбленный, продолжая, находиться в глубокой задумчивости, подошёл к тёплой мраморной плите и плавно сел на неё, что позволило девушке закрыть дверь на задвижку для того, чтобы никто не смог, помешать ей, приблизилась к, выполненной из розового мрамора, чаше бассейна, и принялась заговаривать приятную тёплую воду на духовное и физическое очищение с помощью необходимых для этого средств.
     Девушка, конечно, чувствовала, прикованный к ней, заворожённый бирюзовый взгляд венценосного возлюбленного, что, внутренне сковывало и смущало, хотя она, отчаянно старалась не отвлекаться от своего занятия, которое уже завершала.
--Всё, мой возлюбленный Султан, можете начинать своё омовение, а я одновременно, проведу обряд.—судорожно вздохнув и застенчиво краснея, скромно произнесла юная девушка.
    Селим понял её и, молча, раздевшись, царственно шагнул в бассейн, при этом, на его красивом лице играла лёгкая улыбка, с которой он, ожидательно посмотрел на девушку и с порочной надеждой в ясных бирюзовых глазах спросил:
--Ты присоединишься ко мне, Санавбер?
     Вся трепеща от, переполнявших её всю, чувств, девушка скромно ему улыбнулась и кокетливо ответила с озорными огоньками в глазах:
--А куда я от тебя денусь!? Ведь мне ещё обряд над тобой проводить!
    Понимая, что у него сегодня последняя ночь перед постом, молодой Падишах захотел провести её с женой так, как этого никогда не проводил, из-за чего добродушно усмехнулся и принялся умываться, чем воспользовалась юная девушка. Она тоже полностью разделась, затем зажгла ритуальные свечи от факелов, и, шагнув в бассейн, плавно подошла к возлюбленному и принялась читать над ним православные молитвы с заговорами на русском языке.
    Селим знал его в совершенстве, ведь покойная матушка научила ему всех своих детей ещё в их малолетстве. Поэтому, Падишах хорошо понимал то, о чём говорит возлюбленная, даже не подозревая о том, что их, по ту сторону дверей, подслушивает Ламия Хатун.
    Понимая, что в хамаме творится, запрещённое религией, действие, девушка прибежала в покои Баш Хасеки, и, почтительно поклонившись ей, доложила о том, что Санавбер Хатун—ведьма, колдующая сейчас над Повелителем, а он так одурманен ею, что позволяет всё.
    Нурбану Султан только этого и ждала. Организованная ею, ловушка сработала. Теперь госпоже света открылась истинная причина того, почему девушка осталась в здравом уме, хотя и провела три дня в гробу.
--Прекрасно!--коварно улыбаясь, заключила Султанша, и, подозвав к себе Дженфеде Калфу, приказала ей,  немедленно взять с собой стражников, пойти в хамам и, схватив преступницу, запереть её в темнице до тех пор, пока они не получат от кадия и муфтия фетву на казнь ведьмы.
    Преданная Калфа всё поняла, и, почтительно откланявшись, ушла выполнять приказ.
     Нурбану проводила её задумчивым взглядом, понимая, что, в силу неадекватности и неспособности мужа, управлять Империей, именно Баш Хасеки придётся стать при нём регентом до тех пор, пока он ни придёт в себя после ворожбы.

      Тем временем, возлюбленная пара уже самозабвенно придавалась своей обжигающей, словно огонь, безумной головокружительной страсти, постепенно заполняя просторный зал тихими вздохами и стонами их огромного наслаждения.
      В эту самую минуту, до их слуха донёсся громкий шум за дверью, заставивший возлюбленную пару, опомниться и насторожиться. Они ничего не понимали, стоя, крепко, прижавшись, друг к другу, потрясённо между собой переглядываясь.
    Наконец, дверь оказалась взломана и в, застланную густым паром, просторную залу хамама ворвались, возглавляемые Газанфером-агой, стражники.
--Что вы себе позволяете?!  Немедленно убирайтесь отсюда!—гневно вскричал на визитёров молодой Султан, загородив собой любимую девушку.
    Он уже успел заметить то, что стражники вознамерились схватить его жену, чего ему, категорически, не хотелось допускать.
    Чувствуя, что у них ничего не получается с захватом Султанши, Газанфер решил отвлечь молодого Падишаха разговором, что было, крайне неудачно.
--Повелитель, нам необходимо арестовать Султаншу! Она обвиняется в колдовстве!—осторожно начал свой отвлекающий манёвр старший евнух гарема. Только Селим даже и не думал поддаваться.
--Что за бред! Султанша обладает целительскими и ясновидящими способностями, но это не даёт вам повода для обвинения её в колдовстве! Что за всемирная истерия?!—не унимался он, воинственно смотря на визитёров и оставаясь, стоять в воде бассейна, защищая возлюбленную, сильнее прижавшуюся к его мужественной спине, и обнимая свободной рукой его за мускулистое плечо.
--Султанша всё равно будет арестована и казнена! Запрос на фетву на её казнь, уже отправлена кадию!—мягко, но очень настойчиво известил Повелителя старший евнух, но тот продолжал упорствовать.
--Нет! Я запрещаю! Вы не посмеете! Только попробуйте приблизиться, и я вас всех, лично головы лишу!—грозно бросил стражникам Султан.
      Только те, наконец, изловчившись, схватили юную Султаншу, и, крепко удерживая её в руках, повели к темницам, не обращая внимания на гневные крики своего Падишаха. Он был, просто, в ярости и жаждал кровопролития над всеми визитёрами.

      Позднее, когда прекрасная юная Султанша уже сидела на холодном каменном полу в тёмной камере, прижав  стройные ноги к соблазнительной груди, глубоко погружённая в мрачные мысли, к ней пришла Нурбану Султан, сопровождаемая преданной калфой и старшим евнухом.  Ей захотелось, лично, сообщить сопернице приговор кадия, из-за чего она злорадно улыбнулась и произнесла, обращая на себя внимание узницы:
--Тебя утром сожгут на костре на дворцовой площади, Санавбер! Доигралась! А ведь я говорила тебе—не иди против меня, но ты…
    Султанша света тяжело вздохнула и развела руками, давая той, понять о том,  что это именно она подстроила ей ловушку, чем и вызвала в девушке истерический смех. Он не на шутку перепугал госпожу с её сопровождением, из-за чего они собрались уже уйти, как, в эту самую минуту, услышали, полные искреннего отчаяния, слова юной девушки, ухватившуюся за них, как утопающий за соломинку:
--Если вы отправите меня на костёр, то прольёте кровь династии, Султанша! Я беременна!
    Воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Султанша, излучающая свет, потрясённо переглянулась со своим сопровождением, не зная того, как им поступить, но понимала одно, что с казнью придётся отложить до выяснения правдивости слов узницы, которыми та пытается спасти себя.
--Немедленно отведите Санавбер Султан в покои для фавориток, а утром отправьте на осмотр к акушерке!—наконец, нарушив мрачное молчание и тяжело вздохнув, распорядилась Нурбану, затем царственно развернувшись, ушла.
    Санавбер проводила её растерянным взглядом, мысленно признаваясь самой себе в том, что, пусть даже она и отсрочила свою казнь, но вот, что будет, когда выяснится о том, что никакой беременности нет. Понимая это, юная девушка печально вздохнула, и, плавно встав с пола, укуталась в бархатный бордовый халат, молча, пошла по мраморному тёмному коридору в гарем, но, не доходя и нескольких коридоров до него, внезапно сбежала от своего бдительного сопровождения и помчалась к главным покоям.

      Вот только, в них её не пропустил Мустафа-ага.
--Госпожа, простите, только Повелителя нет в покоях.—с почтительным поклоном известил он её, чем и вызвал у девушки глубокое недоумение, продлившееся не долго из-за того, что она, вовремя сумела собраться с мыслями и взволнованно спросить:
--А где он? Мне необходимо с ним, срочно поговорить! Это вопрос жизни и смерти!
     Видя чрезвычайную встревоженность юной госпожи, Мустафа-ага понял её, и, тяжело вздохнув, рассказал ей о том, что по приказу Баш Хасеки, которая с позволения визирей, беев, кадиев и улемов стала регентом Османской Империи, а Повелителя приказала запереть в самых дальних покоях дворца и держать его на опиуме.
--Она, что из жажды власти, совсем обезумела?! Неужели, госпожа не понимает, что своими стараниями доведёт Падишаха, сначала до безумия, а потом и до смерти!—в ужасе воскликнула юная девушка, и, понимая, что как бы она того ни хотела, но ввязаться в борьбу за спасение султана, ей всё равно придётся, потребовала у хранителя главных покоев о том, чтобы он, немедленно объяснил ей, где эти находятся  покои, а вернее, проводил её к ним для того, чтобы она привела в чувства их Повелителя, но, а затем, по возможности, помогла ему вырваться из несправедливого заточения.
    Мустафа-ага понял Султаншу, и, не говоря ни единого слова, отправился вместе с ней по полутёмному мраморному коридору, спасать Повелителя из беды, при этом, прихватив с собой резную шкатулку с зельями, которую девушка, ещё утром надёжно спрятала в главных покоях. Вот только пройти далеко им не удалось из-за, вставших на пути у путников, тюремщиков прекрасной юной девушки, являвшимися преданными прихвостнями Баш Хасеки.
--Вот вы где, Султанша!—победным тоном проговорил, запыхавшийся после длительной пробежки, Газанфер-ага и дал своим помощникам знак о том, чтобы они немедленно схватили девушку. те всё поняли и уже метнулись к ней, но им в этом помешал Мустафа-ага, загородивший собой, законную жену своего Правителя, из-за чего между двумя агами возникло гневное объяснение, по окончании которого Газанферу пришлось ретироваться и вернуться в гарем ни с чем.
    Ставшая безмолвной свидетельницей их отступления, Санавбер вздохнула с облегчением и с искренней доброжелательностью поблагодарила хранителя главных покоев за защиту. Он ничего не ответил, считая, что для них, сейчас самым важным является, возвращение в Османской Империи былого порядка и правления, а то, пока царит один сплошной балаган. Юная Султанша поняла своего спасителя и захотела поддержать его в их очень опасном предприятии, который может для неё закончится, обещанным Нурбану Султан, костром.

    Тем временем, узнавшая о провале захвата дерзкой девчонки, от преданного аги, царственно восседающая на тёмно-синей парчовой тахте, одетая в серебристое бархатное платье, Султанша света пришла в неописуемую ярость.
--Что за бездари меня окружают?!  Простую девчонку уже поймать не можете!—бушевала она, совсем не обращая внимания на лёгкое мерцание, горящих в медных канделябрах, восковых свечей.
    Газанфер-ага почтительно поклонился, и, принеся ей искренние извинения, чуть слышно поправил:
--Вообще-то, Санавбер—законная жена нашего Повелителя, госпожа.
    За это он и получил от Баш Хасеки уничтожающий изумрудный взгляд с гневной тирадой:
--Она ведьма, околдовавшая Падишаха и сделавшая его безумным! Это означает лишь одно, что девчонка должна быть поймана,  проверена на отсутствие беременности, а затем сожжена на площади!
     От услышанных им, жутких слов, сказанных Баш Хасеки, старшего евнуха всего передёрнуло. Конечно, он недолюбливал юную Султаншу, но не желал ей подобной участи, из-за чего считал Баш Хасеки сверх жестокой, да и в отношении Повелителя, она сильно перегибала.
--Ох, госпожа! Мы с вами играем в очень опасные игры! Ведь, когда Его Величество придёт в себя от дурмана, нам всем не поздоровится.—предостерегающе, произнёс старший евнух, тяжело вздыхая и не смея, поднять на неё своих тёмных глаз.
    Внимательно выслушав преданного слугу, Нурбану одарила его пленительной улыбкой и, крайне доброжелательно заверила:
--Не волнуйся, Газанфер! Повелитель нас ещё отблагодарит, когда мы избавим его от влияния ведьмы!
     Вот только её преданный слуга сомневался, но, не желая, вызывать у госпожи новый всплеск гнева, почтительно откланялся и вернулся к гаремным делам, даже не подозревая о том, что благодаря, данной Повелителю дозе опиума, он сейчас находился экстримально близко, к смерти. Бедняга лежал на постели без чувств, очень бледный, не говоря уже о еле ощутимом дыхании.
    В таком плачевном состоянии его и застали, ворвавшиеся в покои, предварительно растолкав всех стражников, Санавбер с Мустафой-агой.
--Господи, неужели мы опоздали!—в панике воскликнула юная девушка, кинувшись на постель к возлюбленному и внимательно проверяя пульс с наличием дыхания.
--Почему вы считаете, что мы опоздали, Султанша?—потрясённо спросил у девушки молодой хранитель главных покоев, пока она искала в шкатулке необходимого цвета ритуальные свечи и нужные для обряда зелья.
--У него сейчас энергетика слабая! Ведь в течении сорока дней ему нельзя ничего: ни развлекаться с наложницами, ни пить, иначе смерть!—не глядя на, глубоко потрясённого её откровением, Мустафу-агу, тяжело выдохнула юная Султанша, переходя к очистительному и возвращающему к жизни, обряду.
    Благодаря ему и, читаемым девушкой, молитвам, Селим постепенно начал приходить в себя. Его дыхание выровнялось, и на красивом лице снова появился здоровый румянец. Бирюзовые глаза слегка дрогнули и открылись. Осмотревшись по сторонам, молодой Султан не мог понять того, где находится и почему у него во рту сушит так, словно он был в длительном запое.
--Воды.—чуть слышно прохрипел Селим.
    Сидящая возле него на кровати, Санавбер мгновенно опомнилась, и, налив из кувшина прохладной воды в стакан, подала его возлюбленному. Он выпил и почувствовал, как постепенно ему становится лучше. Вот только его не покидало ощущение того, что его прекрасная юная возлюбленная чем-то очень сильно встревожена. Он тяжело вздохнул, и, ласково смотря на неё, заботливо спросил:
--Что с тобой, Санавбер? Почему твоё красивое личико так печально?
    Девушка измученно вздохнула, и, ничего от него не скрывая, рассказала о том, что утром её сожгут на дворцовой площади, как ведьму.
--Мне пришлось солгать Баш Хасеки о том, что я ношу под сердцем твоего ребёнка для того, чтобы выиграть время и побороться за твой трон. Ведь, пока ты околдован мною, ты не можешь здраво управлять Империей. Так считает твой Диван вместе с Духовенством. Именно по этой причине, они поставили Баш Хасеки регентом, а она, со своей стороны приказала заточить меня в темницу, а на утро устроить казнь.
      От услышанного, Селим пришёл в ужас и в ярость, из-за чего мгновенно посмотрел на хранителя главных покоев и грозным тоном приказал:
--Собери на утро весь мой управленческий аппарат вместе с духовенством, Мустафа-ага! Пора возвращать к себе бразды правления!
     Хранитель всё понял, и, почтительно откланявшись султанской чете, отправился выполнять высочайшее повеление, тем самым оставляя их одних и, смутно надеясь на то, что с ними больше ничего плохого не случится, но всё равно случилось.
     Пока прекрасная юная Султанша приводила себя в порядок, её снова схватили и бросили в темницу, где в присутствии Баш Хасеки,  внимательно осмотрела акушерка, известившая Нурбану Султан о том, что девушка не беременна. Султанша победно улыбнулась, и, отдав лекарше мешок с золотом, приказала стражникам готовить узницу к утренней казни через костёр.

     Утром, во время крайне экстренного собрания Дивана, проходящего на, весьма повышенных тонах, разгневанный молодой Падишах, красивые бирюзовые глаза которого приобрели цвет моря в шторм, случайно выглянул в окно и, к своему ужасу, увидел свою прекрасную юную возлюбленную, крепко привязанную верёвками к столбу. она стояла на помосте, обложенном сухим хворостом, и, не обращая внимания на дикий холод из-за того, что была глубоко погружена в молитвы, игнорируя гневные крики, столпившегося на площади, народа.
     Что больше всего поразило Султана так это, подошедшая к столбу женская фигурка в плаще и с горящим факелом в руках. Этой незнакомкой была Баш Хасеки Нурбану, которая громко произнесла, привлекая к себе внимание толпы. Все мгновенно замолчали:
--Да свершится правосудие!—и поднеся факел к хворосту, подожгла его. Он мгновенно вспыхнул под всенародное ликование, благодаря чему, опомнилась Санавбер.
-- Я не ведьма, а обычная, пламенно любящая своего мужа, женщина! Раз любовь—это преступление, я умру за неё!
     Резкий запах от едкого дыма, заставлял её глаза слезиться. Она даже закашлялась и уже начала обливаться солёным потом из-за невыносимого, исходящего от костра, жара.
      Видя, что его возлюбленная может вот-вот погибнуть, Селим больше не мог, находится в зале для заседания Дивана, и, выйдя на площадь рванул прямо в пламя и принялся разрезать острым кинжалом верёвки, не обращая внимания на невыносимый жар от костра, пока его янычары гасили огонь снегом.
     Наконец, верёвка поддалась и плавно опала к ногам юной Султанши, пришедшей в себя лишь на мгновение. Только этого оказалось, вполне достаточно для того, чтобы убедиться в том, что находится в заботливых объятиях возлюбленного.
--Селим! Я знала, что ты спасёшь меня!—измученно простонала юная девушка и снова лишилась чувств, повиснув на мужественной груди Падишаха, словно тонущий пудель.
    Селим, крайне бережно, подхватил девушку себе на руки, и, вынеся из, постепенно затухающего, костра, стремительно отнёс её в главные покои, куда и приказал привести лекаря, а сам остался возле возлюбленной, удобно лежащей на его широкой постели.

     Сам, же,  Селим остался возле возлюбленной, терпеливо ожидая момента, когда она очнётся. Ведь девушка до сих пор находилась в глубоком обмороке, лёжа в его постели, вся бледная, измождённая, но по-прежнему прекрасная. Он даже залюбовался ею и с огромной нежностью принялся поглаживать девушку по шелковистым золотисто-каштановым спутанным длинным волосам, не обращая внимания на, проникающие в просторные покои, яркие солнечные лучи, которые придавали обстановке золотой оттенок.
    В эту самую минуту, до музыкального слуха молодого Султана донёсся тихий стон, начавшей, приходить в себя, юной возлюбленной, что его вывело из глубокой мрачной задумчивости.
--Наконец-то ты пришла в себя, любовь моя!—сияя доброжелательной улыбкой, выдохнул Селим, пламенно целуя её шелковистый златокудрый лоб.
    Санавбер, хотя и вся затрепетала от, переполнявших её хрупкую душу, нежных чувств, но ответить ничего не смогла. Она онемела из-за, пережитого недавно нервного перенапряжения. Девушку даже душили горькие слёзы, вызванные пониманием того, что она, возможно, никогда больше не сможет говорить.
     Чувствуя и понимая то, в каком плачевном душевном состоянии находится его любимая, Селим, не на шутку, перепугался, хотя и не подал вида, скрыв всё под заботой и нежностью. 
--Не расстраивайся, Санавбер! Ты, обязательно поправишься! Я помогу тебе в этом.—заверил он возлюбленную, покрывая заплаканное лицо возлюбленной ласковыми поцелуями, при этом, на его красивом лице сияла доброжелательная улыбка.
    Девушка поверила каждому слову любимого мужа, благодаря чему, постепенно успокоилась и, сама того не заметив, уснула, прижавшись к его мужественной груди.
     В эту самую минуту, в главные покои грациозно вошла, одетая в парчовое платье фисташкового цвета с преобладанием серебристого шёлка в рукавах и сборённом лифе, Разие Султан, шикарные длинные каштановые волосы которой были распущены и скрыты под газовым покрывалом.
     Она почтительно поклонилась перед братом, искренне обрадованная тем, что, не смотря на отчаянную попытку Баш Хасеки, избавиться от юной Кадины, весьма ужасающим, даже варварским способом, девушка спаслась.
--Дай, Аллах! Санавбер выздоровеет и подарит Вам много крепких и здоровых Шехзаде, Повелитель!—доброжелательно выдохнула молодая Султанша, стараясь говорить спокойно.
    Находящийся у постели, где мирно спала юная Султанша, Селим, приветливо улыбнулся сестре, и, не откладывая, сообщил ей свою Высочайшую волю, относительно её судьбы:
--В следующем месяце, ты выходишь замуж за Синана Пашу, вместе с которым ты, спустя два дня после никяха, поедешь в Амасию.
    Разие с покорностью приняла решение правящего брата, ведь, как она слышала, паша молод и не дурён собой, очень богат и влиятелен, из-за чего сдержано вздохнула, а затем, приблизившись к брату, благодарственно поцеловала ему руку и с его позволения, удалилась.
    Селим проводил младшую сестру понимающим, полным искренней мягкости, бирюзовым взглядом, тяжело вздохнул и заботливо поправил подушки у прекрасной юной возлюбленной. 

     Выйдя из главных покоев и пройдя немного по мраморному, залитому яркими солнечными лучами, коридору, Разие Султан встретилась с, одетой в яркое розовое атласное платье, Баш Хасеки. Она выглядела растерянной немного встревоженной из-за понимания того, что ей непременно очень сильно влетит от, горячо ею любимого, мужа. ведь сегодня Султанша, излучающая свет, едва ни убила свою тринадцатилетнюю соперницу. Из её соблазнительной груди даже вырвался тяжёлый вздох, не укрывшийся от музыкального слуха Разие Султан. Она иронично усмехнулась и произнесла, как бы спуская Баш Хасеки с небес на землю:
--Не слишком, ли, ты много на себя берёшь, Нурбану, тем, что возомнила себя самим Падишахом!? Я смотрю, власть совсем тебе голову затуманила! Осторожнее! Скоро придётся больно падать!
   Баш Хасеки гневно фыркнула, и, с огромной ненавистью бросив на младшую сестру своего, успешно правящего огромной Османской Империей, мужа, испепеляющий изумрудный взгляд:
--Это не твоё дело, Разие! Иди, куда шла!
    Только Разие с царственным достоинством выдержала яростную тираду Баш Хасеки и с наигранной любезностью, поспешила вразумительно, поставить её на место:
--Да, кто ты такая для того, чтобы приказывать мне, члену династии Великих Османов?! Ты, всего-навсего, жалкая рабыня! Даже Хасеки Санавбер Султан, далеко, не чета тебе! Знай своё место! Как только Повелитель разберётся и поймёт о том, что именно ты посягнула на его власть, поставив себя регентом, в миг, сошлёт тебя во дворец Слёз на постоянное место жительства!
    Баш Хасеки, хотя и была, больно уязвлена словами Султанши, но сохранила царственное достоинство, да и, при этом, ни один мускул, не дрогнул её красивом лице. Она сдержано вздохнула, и, приторно улыбнувшись, захотела ответить взаимной колкостью, как в эту самую минуту, к ним мягкой и бесшумной уверенной походкой вышел молодой Падишах, вероятно, случайно услышавший, доносящиеся из коридора, громкие резкие разговоры женщин. Они, хотя и растерялись, завидев его, но, инстинктивно, почтительно поклонились. Он изящным кивком головы дал знак сестре о том, что она может быть свободна. Разие сделала прощальный поклон и ушла, оставив султанскую чету, наедине друг с другом.
      Терпеливо дождавшись момента, когда сестра скрылась за поворотом, Селим резко, и, не говоря ни единого слова, грубо схватил Баш Хасеки за изящную тонкую шейку и прижал к каменной стене, при этом его красивое лицо переполнялось праведным гневом, который он больше не мог сдерживать, да и бирюзовые глаза приобрели цвет штормового моря.
--Да, кто ты такая, Нурбану?! Как ты посмела пойти против меня, захватывая мою власть?! Да, знаешь, ли, ты, что за такое самоуправство с коварством, я могу приказать стражникам, бросить тебя в Босфор и даже не посмотрю на то, что ты мать моего наследника, Шехзаде Мурада! Для меня ты такая, же, жалкая рабыня, как и все девушки в гареме!—бушевал Падишах, не обращая внимания на то, что Баш Хасеки уже начала задыхаться в его крепких руках, а её красивое лицо стало багрово красным. Слёзы брызнули из ясных изумрудных глаз Султанши.
--Селим, пощади!—хрипло пропищала она, смутно, надеясь на его милосердие. Только он, даже и не думал, щадить её. Вместо этого падишах, наконец, ослабил хватку и прошипел ей в красивое лицо, тем самым слегка обдавая Баш Хасеки своим горячим, уже ровным дыханием:
--Сегодня, же, отправляйся во дворец Слёз и живи там, пока мой гнев к тебе не утихнет! Пока, же, я не желаю: ни видеть и ни слышать тебя!
     После чего отпустил её и вернулся в свои покои. Нурбану плавно сползла по каменной стене на пол, при этом она тяжело и жадно дышала, а из ясных глаз уже солёными прозрачными ручьями по бархатистым щекам текли слёзы.   

    Вернувшись в свои покои, молодой Султан был, приятно удивлён, открывшейся его бирюзовому взору, картиной. Юная Санавбер, вероятно уставшая, находиться в постели, встала, и, мягко подойдя к рабочему столу мужа, увлечённо читала государственные документы, мысленно признаваясь себе в том, что больше не может, да и не хочет находиться в тени политики.
    Вот только ей пришлось, вздрогнуть от неожиданности. Ведь, в эту самую минуту, к ней сзади приблизился Селим, и, крепко обняв сильными руками её стройный, как у молодой сосны, стан, чуть слышно прошептал на ухо вразумительный совет:
--Не забивай свою красивую златокудрую головку политикой, Санавбер! Лучше оставайся моей отдушиной и ночной усладой.
    От приятного звучания его тихого бархатистого голоса и горячего дыхания, щикочащего ей атласную кожу, девушка испытала лёгкую дрожь, от чего у неё голова пошла кругом, учащённо забилось сердце в груди, а бархатистые щёки залились румянцем смущения. Она даже судорожно вздохнула, и, плавно повернувшись лицом к возлюбленному, отчётливо прочла в его красивых ласковых глазах, непреодолимое порочное желание, слиться с ней в жарком экстазе и, лёжа на постели, но мысленно поспешила остудить его пыл: «Нет, Селим! Ещё рано! Потерпи сорок дней, ведь твой пост только начался! »
      Он услышал возлюбленную, и, тяжело вздохнув, ласково погладил её по бархатистым щекам.   
--Тебе больше некого бояться, Санавбер! Нурбану больше не тронет тебя, ведь она сегодня уезжает в Старый дворец, а гаремом, отныне станет править Разие!—желая, утешить возлюбленную, поделился с ней своими решениями о перестановке в гареме молодой Султан, надеясь на её взаимопонимание и одобрение.
     Он напрасно беспокоился и сомневался, ведь юная девушка даже и не думала, противиться его воле. Напротив, она поддержала возлюбленного, приняв его решение, как должное, чем и доказала ему это своим благодарственным поцелуем в губы, при этом, вся сияя от, переполнявшего её всю, огромного счастья за Разие.
--Значит, решено! Вечером сообщу моей дражайшей сестре о том, что отныне, она управляет моим гаремом!—добродушно заключил Селим, самозабвенно отвечая на жаркий поцелуй возлюбленной своим пламенным. 

      Войдя, наконец, в свои просторные покои, переполняемая, яростью, Нурбану Султан захотела, немедленно сорваться на ком-нибудь, или на чём-нибудь. Её всю трясло. Она даже тяжело и часто дышала, внимательно осматриваясь по сторонам в поисках того, с чего начать погром, пока ей на глаза ни попался, себе на беду, зеркальный, обрамлённый золотом, небольшой столик. Она мгновенно подошла к нему и с диким яростным криком:
--А-а-а-а!!!!!!!!!—швырнула, что было силы, его вместе со всем содержимым в сторону, из-за чего он со звоном разбился в дребезги.
     На шум сбежались две верные, но перепуганные до смерти, молоденькие служанки, автоматически, принявшиеся, мгновенно всё собирать с пола, не учтя одного, что их достопочтенная госпожа, ещё только начала, вымещать свой гнев.
--Пошли все вон отсюда, пока я никого из вас ни убила!—грозно приказала им Султанша, излучающая свет, из-за чего девушки, в страхе за свои жизни, ретировались и укрылись в своих скромных маленьких комнатушках при просторных султанских покоях. Только Султанша успела запустить им в след золотой канделябр, сопровождая своё действие новым яростным криком, в который вложила всю горечь с обидой на горячо любимого мужа, втоптавшего их страстную любовь в грязь, словно половую тряпку. И это после всех этих восьми лет жесточайшей борьбы со всей султанской семейкой, готовой при первой самой удобной возможности, обратить её вместе с Селимом в прах и в вечное забвение?!
     Конечно, Нурбану чрезмерно перегибала с коварными интригами, но ведь на войне за место под солнцем, все средства хороши! А, что теперь? Такова, значит благодарность мужа за все её старания, посадить его на трон Османской Империи?!
     Понимая это, Баш Хасеки сама того не заметила, как опустилась на пол и горько разрыдалась, до сих пор не признавая, что жажда власти ослепила её, лишив разума и сделав, чрезвычайно жестокой.

    Только, как бы Баш Хасеки ни рыдала, выкрикивая гневные высказывания в адрес мужа, его юной кадины и сестры, а уехать во дворец Слёз, ей всё равно пришлось. Что, же, касается Разие Султан? Она, сразу, как уехала Баш Хасеки Нурбану, вступила в управление гаремом горячо любимого брата. Первым её распоряжением стало, немедленно подготовить отдельные покои для Санавбер Султан, ведь той уже не подобало жить в одной комнате с фаворитками, да и Ламию Хатун снова перевели в общую комнату из-за того, что она находилась на террасе избранных не оправданно. Гарем начал жить по-новому и по справедливости.
     Так незаметно прошёл месяц успешного правления Разие Султан. За это время прекрасная юная Хасеки Санавбер полностью поправилась и снова заговорила, не говоря уже о том, что в услужении у неё появились служанки, возглавляемые преданным Гюлем-агой. Всё, бы хорошо, но девушку огорчало лишь одно, что она до сих пор не беременна, хотя от брачной ночи с Повелителем прошёл целый месяц, за весь период которого, она, как и её возлюбленный муж, тоже постилась, уделяя, как и он, помимо политики, всё своё время семье и благотворительности.
     Что касается самого Падишаха? Он, окончательно завязал с выпивкой и пьяными кутежами, в корне пересмотрев всю свою жизнь. Теперь он решил проводить ночи только с одной женщиной—Санавбер. Его благопристойные деяния радовали всех, кроме, до сих пор, томившейся в заточении Старого дворца, Нурбану Султан, которая и стала истинной причиной загадочного бесплодия юной Кадины Султана Селима тем, что преданные ей слуги, работающие на кухне в Топкапы, тайно подливали в еду и питьё Санавбер Султан противозачаточные зелья, не учтя лишь одного, что всё тайное, рано или поздно становится явным.   

      В один из таких тёплых апрельских безоблачных вечеров, прекрасная юная Хасеки поделилась своими подозрениями с Разие Султан, когда они обе сидели на тахте в просторных покоях, принадлежащих ещё в прошлом месяце Нурбану Султан, и не обращали внимания на то, как постепенно стало темно, и служанки зажгли свечи в золотых канделябрах. Их мягкий медный мерцающий отсвет делал покои уютнее, не говоря уже о, горящем в камине, пламени, приятное тепло которого, плавно обволакивало и заполняло обширное пространство. Только юные Султанши были увлечены душевной дружеской беседой за распитием ягодного шербета и поеданием фруктов.
--Ведь за весь этот месяц, я уже должна во всю ощущать все те недомогания, которые сопровождают женщину на протяжении беременности. Только ничего нет, как и её самой. Неужели, Нурбану Султан, тайно и через своих людей, служащих здесь в Топкапы, подливает мне в еду и питьё противозачаточные средства для того, чтобы я так и не смогла подарить нашему Властелину Шехзаде!—печально вздыхая, поделилась своими подозрениями с подругой юная Султанша.
     У Разие самой уже, неоднократно возникали в голове подобные мысли, что заставило её поддержать подругу взаимным тяжёлым вздохом. В эту самую минуту, в султанские покои вошёл старший евнух гарема Гюль-ага. Он подошёл к своим красавицам Султаншам, и, почтительно им поклонившись, доложил:
--Госпожи мои! Только что ко мне подошёл Мустафа-ага, передавший волю нашего Повелителя о том, что, сегодня, он желает, разделить ложе со своей Хасеки Санавбер Султан.
     Юная девушка, вся просияла от, переполнявшего её всю, огромного счастья, и, мгновенно поднявшись с парчовой тахты, и, расправив складки парчового бирюзового платья, почтительно поклонилась подруге и с её молчаливого позволения, убежала готовиться к жаркой ночи безумной любви с возлюбленным супругом, провожаемая благословляющим взглядом Разие Султан, которая выждала немного, и, выйдя в гарем, подозвала к себе преданных ей калф с евнухами и приказала им провести тайное расследование с допросом тех, кто может плести интриги против Хасеки Повелителя от имени Баш Хасеки.    

  Чуть позже, одетая в блестящее шёлковое платье бледно-розовато-сиреневого цвета с дополнением кружевного серебристого кафтана и газовых рукавов, Санавбер уже стояла в главных покоях перед ясными бирюзовыми очами, облачённого в шёлковую пижаму золотистого цвета с пурпурным парчовым халатом, возлюбленного супруга, напоминая собой нежную розу, при этом длинные золотисто-каштановые волосы юной девушки были распущены и украшены бриллиантовыми нитями.
--Моя прекрасная нежная роза без шипов!—залюбовавшись возлюбленной и трепетно вздыхая, с ласковой улыбкой произнёс молодой Султан и с огромной нежностью погладил её по бархатистым щекам, хорошо ощущая то, как она дрожит от, переполнявшего её всю, сладостного возбуждения. В связи с чем, юная девушка залилась румянцем смущения, не говоря уже о том, что учащённо забилось сердце в трепетной груди. Санавбер скромно улыбнулась, и, подняв бирюзовый взгляд на любимого мужчину, чуть слышно протянула:
--Се-лим!
   Он весь задрожал от нежности, из-за чего медленно завладел сладкими, как дикий мёд, алыми губами юной девушки и принялся, целовать их, пламенно, при этом, он: то легонько посасывал их своими мягкими губами, то облизывал их бархатистым влажным языком, тем самым, вызывая у юной девушки головокружение вместе со слабостью. Она инстинктивно обвила мужественную шею возлюбленного изящными руками, самозабвенно отвечая на его пламенные поцелуи с взаимным пылом. Во время одного из них, Селим подхватил девушку, словно невесомую пушинку, себе на руки, и, отнеся к широкому ложу, бережно уложил на мягкие подушки с парчовым покрывалом, продолжая страстно целовать и крепко обнимать её сильными руками.
     При этом, возлюбленная пара не обращала внимания на,  окутывающее их, мягкое медное мерцание, горящих в золотых канделябрах, свечей и, исходящего от камина, отсвета пламени, обволакивающего их, приятным теплом. Селиму с Санавбер не было до них никакого дела. Любовь поглотила их, подобно ледяной океанской пучине шикарный пассажирский лайнер лунной ночью.

     Когда, же,  первая волна безумной страсти откатила, возлюбленные лежали в объятиях друг друга, укрытые тёплым одеялом и не смущаясь собственной наготы, при этом, в просторных покоях стало совсем темно.
--Селим, один Господь Бог ведает, как мне хочется подарить тебе здорового Шехзаде! Только я не могу этого сделать из-за того, что кто-то, умышленно подливает мне в еду противозачаточные средства!—печально вздыхая, поделилась с возлюбленным юная Султанша, когда он уже, почти дремал, но, не смотря на это, с огромной нежностью, теребя её золотистый шёлк шикарных длинных волос и мысленно признаваясь себе в том, что его самого уже начинает, сильно беспокоить вопрос о том, почему его дражайшая юная жёнушка до сих пор никак не может подарить ему Шехзаде, да и вообще, забеременеть, хотя, как он уже навёл справки, в роду у Санавбер все женщины были и будут плодовиты.
--У тебя уже есть кто-то в подозреваемых?—участливо спросил возлюбленную Селим, одаривая её очередным жарким, как летний зной, долгим поцелуем в сладостные, подобно спелой садовой клубнике, алые губы. Девушка ответила на поцелуй с огромной нежностью, и, тяжело вздохнув, призналась, хотя и не была до конца уверенна:
--Я, конечно, не хочу никого обвинять понапрасну. Только мне, кажется, что во дворце и в гареме остались люди, которые по указанию Баш Хасеки делают всё, чтобы у нас с тобой не было детей. Разие Султан вместе с Гюлем-агой уже занимаются допросом всех подозреваемых.
     Между возлюбленными супругами воцарилось длительное мрачное  молчание, во время которого Селим решил ещё, подключить для помощи сестре Мустафу-агу, но это утром, пока, же, он стянул с Санавбер и с себя одеяло, обрушивая на неё шквал, состоящий из: жарких поцелуев, головокружительных ласк и крепких объятий. Так продолжалось до самого утра. Именно тогда, когда лучи яркого солнца дерзко проникли во все помещения великолепного султанского дворца, возлюбленные супруги, наконец, уснули в жарких объятиях друг друга.

     А тем временем к мраморному крыльцу дворца подъехала карета с, одетой во всё чёрное, словно вороне или вдове, Махидевран Султан внутри. Она прибыла из Бурсы без предварительного предупреждения из-за того, что захотела нанести молодому Падишаху, крайне неприятный сюрприз. И вот,  она уже царственно спустилась по ступенькам на твёрдую землю, с глубокой задумчивостью осматриваясь по сторонам и  мысленно отмечая то, как давно она не была здесь, в главной резиденции Османских Султанов. Из груди молодой привлекательной женщины вырвался тяжёлый вздох.
--Вот мы и снова в столице Османской Империи, Федан!—заключила вдовствующая Султанша спокойным, даже равнодушным тоном, обращаясь к преданной калфе, вышедшей из кареты следом за ней, даже не задумываясь о том, как их примет новая султанская семья.
--Может, всё-таки следовало предупредить новых хозяев дворца о нашем приезде, госпожа?—с не скрываемым сомнением в мелодичном голове, спросила свою Султаншу Федан Калфа, видя, что их никто не встречает.
    Махидевран сдержано вздохнула, и, одарив преданную калфу мягким взглядом, с оттенком легкомыслия, небрежно отмахнулась:
--Лучше пусть наш приезд станет неприятным сюрпризом для Султана Селима!
      И не говоря больше ни единого слова, наконец, царственной походкой вошла во дворец и вошла в гарем, где все обитатели занимались своими обычными повседневными делами, но, заметив появление в общей комнате Султанши, они все, словно спохватившись, почтительно поклонились, не смея, поднять на неё испуганные взгляды. А между тем, вдовствующая Султанша уже тщательно обдумывала то, с чего начать управление султанским гаремом, если, конечно, молодой Падишах позволит ей это, в чём Махидевран сильно сомневалась, помня о том, чьим сыном он является и как настроен в отношении неё. Понимая это, она тяжело вздохнула.   

     В эту самую минуту, на террасе появилась, одетая в парчовое платье мятного цвета с дополнением золотистого шёлка и газа, Разие Султан, для которой приезд сварливой матери стал полной неожиданностью. Она не была готова к встрече с ней, да и не хотела её.
     Тревожные чувства овладели молодой Султаншей, но, понимая одно, что ничего изменить нельзя, а гостью надо всё равно принимать, она тяжело вздохнула и грациозно спустилась вниз. Войдя в гарем, Разие доброжелательно поздоровалась с матерью, отчётливо ощущая в своём приятном тихом голосе, возникшее напряжение.
--Какими судьбами Вы оказались здесь в столице?—с наигранной приветливостью, осведомилась Султанша.
     Махидевран любезно улыбнулась единственной дочери и, ничего не скрывая, всё с той, же, легкомысленностью ответила:
--Да вот, решила нанести визит нашему новому Повелителю для того, чтобы поздравить его с восшествием на Османский престол!
    Только Разие ощутила не скрываемую угрозу для жизни и семейного счастья горячо любимого брата в, приторно наигранных, доброжелательных словах матери, но, сохраняя гостеприимность, произнесла:
--Мой дражайший брат, Султан Селим, ещё спит в главных покоях. Позже я извещу его о вашем приезде. Конечно, предупреждаю сразу: он, далеко, будет не в восторге от вашего приезда, как и его обе Хасеки Нурбану и Санавбер Султан!
     Между матерью с дочерью воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого они задумчиво смотрели друг на друга и не знали того, что им обеим ждать, не говоря уже о том, к чему готовиться при их совместном проживании в Топкапы.
--Значит, наш мягкий и сентиментальный Шехзаде Селим обзавёлся новой фавориткой в обход своей ревнивой «чёрной волчице» Нурбану?! Очень интересно.—загадочно улыбаясь дочери, язвительно усмехнулась Махидевран Султан.
    Только Разие проигнорировала колкости матери. Она, лишь сдержано вздохнула и мягко поправила её:
--Вообще-то, мой брат Селим уже не Шехзаде, а Падишах Османской Империи! Поэтому, я бы попросила у Вас, проявления к нему уважения, не говоря уже о почтении!
     Они снова замолчали от того, что не знали, каких ещё колкостей наговорить друг другу.
 
     А тем временем, ещё ничего не знающая о приезде незваной гостьи,  венценосная чета уже сидела на мягких подушках за низеньким зеркальным столиком и завтракала. Вернее, супруги, подобно двум влюблённым голубкам, принялись кормить друг друга фруктами с рук, о чём-то между собой щебеча, при этом тихонько посмеиваясь, а их глаза светились от огромной любви.
--Может, мне сходить и узнать о том, как обстоят дела в гареме!—предложила возлюбленному юная Султанша, но он так сильно был опьянён ею, что даже и не собирался отпускать от себя. Вместо этого, молодой Султан, самозабвенно припал тёплыми мягкими губами к лебединой шее возлюбленной, предварительно сдвинув шелковистую золотисто-каштановую прядь шикарных длинных распущенных волос, что вызвало в девушке приятную дрожь. Она судорожно вздохнула и, на мгновение, закрыла бирюзовые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза.
--Потом сходишь! Сейчас ты нужна мне здесь, Санавбер!—услышала девушка немного хрипловатый от, вспыхнувшего вновь, необузданного желания, тихий приятный голос венценосного возлюбленного. Он кружил ей голову и заставлял, учащённо биться трепетное сердце.
--А как, же, государственные дела?—собравшись, наконец, с мыслями, спросила у возлюбленного прекрасная юная Султанша, чувствуя то, с какой самозабвенностью руки мужа проникли в сборенный газовый лиф платья, лаская упругие полушария её груди, при этом его пальцы, легонько пощипывали брусничного цвета соски юной девушки, хорошо ощущая то, как они напряглись и затвердели от приятного возбуждения
--Дела подождут! Эти две недели я хочу посвятить нашей с тобой любви, моя сладенькая нежная девочка.—всё тем, же, хрипловатым голосом ответил на вопрос возлюбленной Падишах, овладев её сладкими, как спелая садовая клубника, алыми губами, при этом, его сильные руки плавно спустились по плоскому животу и уже уверенно ласкали влажные тёплые глубины трепетного лона девушки, заставляя её, тихо постанывать от, переполнявшего, удовольствия, не говоря уже о том, что краснеть от смущения.   
--Селим, пощади!—со слезами взмолилась юная девушка, чувствуя головокружение. Казалось, ещё немного, и она потеряет сознание от, переполнявших её, бурных чувств.
    Из этого, молодой Падишах сделал вывод о том, что его возлюбленная уже полностью готова к их трепетному воссоединению. Для этого он усадил девушку к себе на колени и во время длительного, полного огромной беспощадной страсти,  поцелуя, стремительно вошёл в неё, тем самым позволяя ей, постепенно подстроиться под его ритм, который едва не усыпил её своей степенностью и плавностью.
    Чувствуя, что ещё немного, и его возлюбленная, вот-вот уснёт, Селим ускорился, благодаря чему, она взбодрилась, превратив их трепетное соитие в любовную битву, не уступая ему ни в чём. Вскоре их общее перевозбуждение достигло своего апогея. Издав, наконец, громкий победный крик, молодой красивый мужчина излился в юную супругу горячим семенем, и, тяжело дыша, пылко поцеловал её в алые губы.
--Думаю, в этот раз, мы с тобой зачали нашего Шехзаде.—со скромной надеждой в приятном бархатистом мягком голосе тихо заключил он. Девушка одарила его ласковой улыбкой с жарким поцелуем, в который вложила всю свою огромную нежность, на какую была способна.
--Я люблю тебя!—благодарственно выдохнула она ему на ухо, из-за чего он снова весь задрожал от, переполнявших его, бурных чувств.      

     Позднее, когда юная девушка, наконец, собралась уже было, войти в общую комнату для того, чтобы пообщаться с подругами, её окликнул властный и не, предвещающий ничего хорошего, надменный голос, царственно стоявшей в нескольких метрах от неё, Махидевран Султан.
--Стой, Хатун!—приказала она, заставив Санавбер, немедленно остановиться и грациозно обернуться.
--Вы, что-то хотите, Султанша?—с наигранной любезностью осведомилась у собеседницы юная Хасеки.
    Махидевран высокомерно осмотрела девушку, при этом, испытывая к ней огромную неприязнь, как и ко всем женщинам молодого Падишаха, что заставило юную Султаншу, почувствовать себя не уютно, но не смотря на это, она сохранила в себе царственное достоинство и даже, гордо вскинула златокудрую голову. Только вдовствующая Султанша продолжала испытывать её терпение своим злорадством.
--А у Селима, все наложницы такие, же, невоспитанные, как ты, хатун?!  Хотя, если учитывать то, что он всё время проводит в пьянстве с кутежами, какое ему дело до собственного гарема!—ядовито заметила она, что стало последней каплей в терпении юной Хасеки. Она поняла, что больше не может, молча, сносить несправедливые оскорбления в адрес, горячо ею любимого, мужа и Повелителя, воинственно произнеся:
--Вообще-то, я Хасеки и законная жена Султана Селима, а это означает, что никому здесь, как и вам, не позволено высказываться о нём в столь пренебрежительном и непростительном тоне! Это Вам надо знать своё место, Султанша! Вас сюда никто не звал, так, что возвращайтесь в Бурсу!
     Такого оскорбления Махидевран не могла стерпеть, и, влепив девушке звонкую пощёчину, гневно прикрикнула на неё:
--Ах ты, дерзкая невоспитанная девчонка! Сейчас, я научу тебя тому, как полагается вести себя с Султаншами!—и, подозвав к себе двух молодых евнухов, приказала им, немедленно отвести невоспитанную рабыню в темницу и дать ей двадцать ударов палками по пяткам, после чего, оставить её там на целые сутки без еды с питьём.
     Те растерянно пожали плечами, но, не желая, наживать себе ещё больших проблем, выполнили приказ вдовствующей Султанши.
Старый дворец.
Два дня спустя.
     Узнавшая от своих преданных шпионов о приезде из Бурсы Махидевран Султан, а точнее о том, что она, возомнив себя Валиде Султан, уже начала устраивать свои порядки в гареме Селима, при этом, его ни во что, не ставя, Баш Хасеки пришла в огромное возмущение. Она, хотя и знала о том, что ей, временно запрещено появляться в Топкапы, но оставлять возлюбленного мужа на растерзание «чёрной вороне», категорически не хотелось. Ведь, в данный момент, Селим был беззащитен. Именно по этой причине, Султанша, излучающая свет, решив, забыть про свои разногласия с Санавбер, захотела помочь ей в борьбе с узурпаторшей.
    Для этого, она встретилась в саду Старого дворца со своими преданными Дженфеде Калфой и Газанфером-агой.
--С сегодняшнего дня и до тех пор, пока я не вернусь в Топкапы, вы станете помогать и поддерживать Санавбер в её войне с вдовствующей Султаншей!—чрезвычайно серьёзно произнесла Баш Хасеки, не обращая внимания на яркие солнечные лучи, звонкое пение птиц на деревьях и журчание кристально-чистой воды в мраморной чаше фонтана. Султанша стояла, укутавшись в бархатный плащ тёмного бардового цвета, а её шикарными распущенными иссиня-чёрными волосами играл лёгкий ветер.
--Это, конечно, госпожа! Можете, целиком располагать нами!—с почтительным поклоном высказалась от себя и от лица Газанфера Дженфеде Калфа. Затем она выдержала небольшую паузу и задала один, лишь единственный вопрос.—Вот только, как мы поможем Султанше?
     Нурбану ожидала этого вопроса. Она даже не стала долго думать. Вместо этого, Султанша света доброжелательно улыбнулась и ответила:
--Для начала, выпустите её из темницы и сделаете это так, чтобы обо всём стало известно Повелителю! Пусть он поставит Махидевран Султан на место, напомнив ей о том, что здесь она никто, а это означает, что ей пора убираться туда, откуда она приехала вместе со своей дочерью!
      Слуги всё поняли, и, почтительно откланявшись, вернулись в Топкапы.
Топкапы.
Вечер.
    Там, свою прекрасную юную возлюбленную уже хватился молодой Султан, предварительно завершив все государственные дела и собравшийся, ехать вместе с ней в Эдирне. Вот только её нигде не было, что показалось ему странным, из-за чего он, лично пришёл в гарем, и, подозвав к себе Гюля-агу, принялся допрашивать его обо всём.
     Падишах был страшен в гневе, из-за чего перед глазами старшего евнуха пробежала целая жизнь. Он уже собрался, попрощаться с нею, судорожно сглотнув и прижавшись к мраморной колонне перед, нависшим над ним, подобно несокрушимой скале, Падишахом, красивые бирюзовые глаза которого, вновь приобрели цвет штормового моря.
--Гюль-ага, я в последний раз тебя спрашиваю, где Санавбер?!—яростно, а вернее уже, начиная, терять терпение, спросил он старшего евнуха.
--Султанша здесь, Повелитель!—привлекая к себе внимание, громко провозгласил, появившись на пороге гарема, Газанфер-ага с прекрасной юной, но сильно измождённой девушкой на руках. она находилась в глубоком обмороке.
     Потеряв непреодолимое желание, немедленно придушить старшего агу, Селим, мгновенно отошёл от него, и, приблизившись к преданному слуге, крайне бережно, забрал у него из рук свою любимую.
--Кто посмел, довести мою Хасеки до столь плачевного состояния?—с большим трудом, скрывая гнев, встревоженно спросил у преданного слуги молодой Падишах, не учтя одного, что, в эту самую минуту, прекрасная юная девушка, словно почувствовав того, что она находится в безопасности, лишь на мгновение пришла в себя и слабым голосом, ответила:
--Махи… Махидевран Султан…—и снова лишилась чувств, из-за чего между молодым Султаном с его верными старшими агами воцарилось длительное мрачное молчание, даже не подозревая ничего о том, что за ними уже несколько минут, как с мраморной террасы наблюдают сама виновница невыносимых страданий юной Хасеки Повелителя с молодой правительницей султанского гарема.
--Ну, всё, матушка! Вам сильно не поздоровится! Султан Селим этого так не оставит, ведь вы нанесли ему личное оскорбление тем, что покусились на его жену!—тяжело вздыхая, мрачно заключила молодая Султанша. Они обменялись презрительными взглядами, во время чего, Махидевран, лишь ядовито фыркнула, но, продолжая, ни во, что не ставить молодого Османского Правителя, по-прежнему считая его законченным пьяницей, хотя Селим уже давно встал на путь истинный, царственно вернулась в свои просторные покои, которые занимала ещё до отъезда в Бурсу, а точнее,  при жизни покойной Валиде Айше Хафсы Султан.   
     Разие проводила матушку отрешённым взглядом, и, тяжело вздохнув, грациозно спустилась вниз к горячо любимому брату для того, чтобы, хоть немного подбодрить его и тем самым отвести гнев от своей мстительной матери.

     Разие уговорами с лестью, удалось успокоить брата, убедив его в том, что выяснить отношения с её мстительной матушкой, он всегда успеет, а сейчас для него важнее, как можно скорее, привести в чувства юную супругу, нуждающуюся в его заботе и любви.
     Селим, хотя ещё и был разгневан на незваную гостью, ведущую себя в его гареме по-хозяйски, но согласившись с разумными доводами младшей сестры, прошёл в просторные покои юной Хасеки, где бережно уложил её в постель, и, подозвав к себе служанок, приказал им, немедленно заняться госпожой. Те почтительно поклонились и принялись выполнять высочайшее повеление под  внимательным руководством молодого Султана, стоявшего немного в стороне от широкой кровати с золотыми столбиками, от которых ниспадали воздушные, словно облако, сиреневые вуали газового балдахина, подобранные в тон бархатного покрывала, хотя и на несколько оттенков темнее.
     Только, стоявшему в глубокой мрачной задумчивости и уже прижавшись к одному из столбиков, Селиму не было до всего этого удобства никакого дела. Он терпеливо ждал момента, когда его, обмытая тёплой водой из, принесённого с кухни служанками, медного тазика и переодетая в чистую шифоновую ночную рубашку, прекрасная юная возлюбленная, наконец, очнётся, и, открыв глаза, тихо призовёт к себе своего сердечного друга, каковым для неё является молодой Правитель. Благо сейчас, кроме него с ней в покоях никого не было. Служанки вернулись в гарем, оставив возлюбленную пару наедине друг с другом. Его ожидание продлилось не долго, и вот, до музыкального слуха молодого мужчины донёсся тихий стон, постепенно приходящей в себя, юной девушки.
--Где я?—ещё слабым голосом спросила она в пустоту, открыв глаза и осмотревшись по сторонам, при этом, не совсем понимая того, где она находится.
    Это вывело молодого Султана из глубокой мрачной задумчивости, из-за чего он, мгновенно подошёл к ней, и, осторожно сев на край постели, ласково погладил девушку по бархатистым щекам. Его красивое лицо озарилось доброжелательной и, полной огромной искренней радости, улыбкой.
--Ты находишься в своих покоях, Санавбер.—как бы отвечая на глубокое и легко читаемое в её бирюзовых глазах, тихо произнёс молодой Правитель огромной Османской Империи, при этом, от звучания его тихого приятного бархатистого голоса, юная девушка затрепетала и залилась румянцем лёгкого смущения, от чего скромно улыбнулась.
     В эту самую минуту в, выполненные в сиреневых, бирюзовых и розовых тонах, покои вошла одна из её служанок. Она принесла серебряный поднос с, приготовленным поваром, специально для неё, ужином, что заставило Селима, мгновенно выйти из романтической мечтательности. Он очнулся, и, подойдя к хорошенькой служанке, взял у неё из рук поднос и вернулся к возлюбленной супруге. Она поела быстро и так, словно маленькая птичка, то есть очень мало, после чего, служанка всё унесла. Возлюбленные супруги опять остались одни, да и к тому, же, юная Хасеки почувствовала себя намного лучше, не говоря уже о, вернувшемся к ней былом здоровом румянце.   
     Девушка с огромной нежностью посмотрела на любимого мужчину, и, ласково  улыбнувшись, призывно протянула к нему руки ладонями вверх.
--Селим!—тихо выдохнула она, из-за чего он весь затрепетал от, переполнявшего его, лёгкого волнения, и, не говоря ни единого слова, накрыл её гладкие, как лицевая сторона атласа, ладони своими руками и осторожно сел рядом.
      Возлюбленные супруги крепко обнялись и снова растворились в огромной любви и головокружительной страсти друг друга, пока ни уснули, как обычно, под утро, утомлённые, запыхавшиеся, но счастливые.

4 ГЛАВА.
«Последние дни Помпеи по-османски.
Топкапы.
Три месяца спустя.
    Проводимые венценосной четой в жарких объятиях друг друга, частые ночи, полные головокружительной страсти, наконец, дали свои плоды. У юной Санавбер даже появились все необходимые признаки, говорящие ей, о наступлении долгожданной беременности, даже дворцовая лекарша, подтвердила это, из-за чего в гареме был организован праздник с весёлыми музыкой и танцами.
    Вот только общая радость с ликованием продлились не долго. Вскоре, молодую венценосную чету встревожил слишком большой живот для  четвёртого месяца, из-за чего прекрасная юная Султанша, согласовав всё с Разие, пригласила к себе в покои акушерку и, когда та пришла, обо всём с ней поделилась. Та внимательно выслушала госпожу, после чего, как следует, осмотрев её с лицом, не предвещающим для юной девушки, ничего хорошего.
--Что со мной не так?—нарушив, затянувшееся мрачное молчание, поинтересовалась, лежащая на широкой постели своих просторных покоев и облачённая в парчовое светло-салатовое платье с преобладанием в нём золотого шёлка с органзой, Санавбер, отчётливо ощущая то, как сильно колотится от, испытываемого ей, волнения, трепетное сердце.
    Акушерка тяжело вздохнула, и, не желая, ничего от неё скрывать, ответила всё с тем, же, мрачным выражением на лице:
--Сожалею, госпожа! Только вам необходимо срочно делать операцию. Вся проблема в том, что у вас образовалась киста, которая и создала все признаки беременности, да и жидкости в брюшной полости скопилось много. Её надо удалять и выкачивать.
    Между Султаншами воцарилось длительное, очень мрачное молчание. Они даже потрясённо переглянулись, но, мысленно признавая правоту акушерки, согласились с ней и решили, позволить ей провести немедленную операцию, к чему та, мгновенно приступила.
    Оставив вместе с подругой главную калфу по имени Дженфеде, Разие пошла в главные покои к брату для того, чтобы поставить его в известность о бо всём, ведь он, тоже, сильно волновался за возлюбленную.

    Молодая Султанша не ошиблась. Её брат, действительно, так сильно переживал за милую Санавбер, что даже отменил на сегодня заседание Дивана, а сейчас стоял на балконе и нервно постукивал изящными пальцами по мраморному ограждению, не обращая внимания на полуденный августовский зной. Селим с большим трудом, сдерживал в себе порывы, сорваться с места и помчаться в покои к Санавбер, с целью выяснить у акушерки, как его любимая.
     В таком душевном состоянии старшего брата застала, выйдя к нему на балкон, Разие Султан, одетая в бархатное бирюзовое платье с преобладанием в нём серебристой парчи и шёлка. Её длинные тёмно-каштановые волосы были распущенны, а красивое лицо озарено доброжелательной улыбкой, с которой она и обратилась к брату:
--Не волнуйся, Селим! Твоей Санавбер сейчас занимается акушерка. Ей пришлось сделать срочную операцию.
     Между братом и сестрой воцарилось мрачное молчание, во время которого Разие поняла, что её любезные слова, встревожили Султана ещё больше, из-за чего он потрясённо посмотрел на неё, при этом ничего не понимая.
--А что не так с моей женой и Шехзаде?—спросил он Султаншу, ощущая нарастание паники, что ни укрылось от Разие. Она тяжело вздохнула, и, решив ничего от него не скрывать, ответила:
--Дело в том, что у твоей Хасеки вместо вашего с ней ребёнка, обнаружили кисту. Именно она и спровоцировала все те признаки, сопровождающие беременность.
     Это окончательно ввело в апатию Селима. Он потеряно опустился на, обитую пурпурной парчой, софу, обхватив голову руками. Наблюдающая за его душевными терзаниями, Разие поняла, что ещё немного, и её брат расплачется от досады  с недоумением в том, что с ним не так и почему он не может зачать Санавбер ребёнка.
--Представляю, как бы сейчас надо мной смеялся бы наш брат Баязед, если бы был жив!—с горькой усмешкой заключил Селим, и, больше себя не сдерживая, разрыдался.
     Разие даже стало жаль брата, из-за чего она плавно опустилась на софу, и, заботливо обняв его, подбадривая начала, что-то говорить ему.
     У Султанши получилось успокоить брата. Он тяжело вздохнул, и, собравшись, наконец, с мыслями, искренне поблагодарил сестру за заботу о его благополучии и ушёл в гарем для того, чтобы проведать возлюбленную. В этом, брата сопровождала Разие, ставшая невольной свидетельницей, весьма странного разговора, возникшего между акушеркой с Дженфеде Калфой.

--Ты всё правильно сделала, Айгуль! Пусть Санавбер и дальше думает о том, что у неё была киста вместе с жидкостью! В следующий раз, станет думать над тем, как отбивать Нашего Повелителя у Баш Хасеки!—одобрительно заключила главная калфа султанского гарема, бросив акушерке бархатный мешок с золотом, не заботясь даже тем,  что они говорят в присутствии, постепенно пробудившейся от опиума, юной Султанши, при этом она испытывала внутри себя такую невыносимую боль, от которой тихо постанывала со слезами на глазах.
    В эту самую минуту к акушерке с калфой, бесшумно подошла Разие. Она была одна из-за того, что её венценосный брат немного задержался в гареме, что помогло ей услышать всё то, что хотела.
--Обещаю вам, устроить большие неприятности от Повелителя и себя, лично! Вероломное убийство двух Шехзаде, которых вы зверски извлекли из тела их матери, вам не сойдёт с рук! Вы будете…
      Она не договорила, так как, в эту самую минуту к ней сзади подошёл Газанфер-ага, и, оглушив Султаншу канделябром, мгновенно подхватил на руки и утащил в прачечную дворца Слёз для того, чтобы с ней разобралась Баш Хасеки, которая уже с нетерпением ждала своих верных слуг там.
     Нурбану, лишь высокомерно посмотрела на связанную по рукам и ногам, не говоря уже о, воткнутом в рот, кляпе, при этом сидящей на холодной полу, стоя на коленях, красавицу Разие. Она выглядела скорее злой, чем напуганной и озадаченной. Баш Хасеки иронично усмехнулась:
--Больше ты не сможешь мешать моей кровопролитной войне с Санавбер, Разие, из-за того, что утром отбудешь в Бурсу, как это уже сделала на прошлой неделе твоя злобная матушка!
    Разие бросила на черноволосую интриганку гневный взгляд, в котором, мысленно говорила: «Тебе это так с рук не сойдёт, Нурбану! Рано, или поздно Повелитель обо всём узнает и тогда, ты будешь, казнена!»
    Баш Хасеки громко рассмеялась и презрительно бросила золовке, как бы отвечая на её воинственность:
--Ты всё равно уже, ничего не увидишь, ибо будешь далеко отсюда!
    После чего, подала знак преданным стражникам. Те поняли, и, надев Султанше мешок на голову, потащили её в подвал дворца для того, чтобы никто из обитателей, ничего не заподозрил, а сама, же, Баш Хасеки вернулась в свои покои для того, чтобы подумать над тем, как ей вернуться в Топкапы.

    А тем временем, уже увидевший результаты внезапной операции юной возлюбленной, Селим пришёл в ужас, и, приказав стражникам, бросить лекаршу в темницу, а Мустафе-аге, хорошенько допросить её для того, чтобы выяснить, кто дал ей приказ об аборте Санавбер. Сам, же, весь бледный прошёл к ней в покои, и, не говоря ни единого слова, сел на кровать и крайне бережно обнял, плачущую от боли, возлюбленную.
    Она прижалась к его мужественной груди, тихий стук сердца в которой, постепенно успокоил её. Девушка даже перестала плакать, и, смахнув слёзы, печально посмотрела в ласковые бирюзовые глаза мужа и чуть слышно произнесла:
--Прости меня за то, что я не смогла уберечь наших малышей, Селим! Нас с тобой обманули.
    Он тяжело вздохнул, и, ласково гладя девушку по бархатистым щекам, проговорил, до сих пор не в силах, отойти от, увиденных останков своих мальчиков, зверски извлечённых из тела возлюбленной. Молодого мужчину даже всего передёрнуло:
--Я знаю об этом, Санавбер, и уже приказал Мустафе-аге, лично, расследовать это преступление.
     Между венценосными супругами воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого, они пристально смотрели друг на друга, пока, наконец, молодой Падишах ни накрыл трепетные алые губы юной девушки своими мягкими тёплыми губами и принялся целовать её, поначалу, очень нежно, осторожно, но почувствовав, что возлюбленная откликается, хотя и робко, даже не уверенно, постепенно перешёл к пылкости.
--Селим, я, конечно, не хочу никого обвинять, понапрасну. Только к смерти наших малышей причастна Нурбану Султан. Это она подстроила эту операцию, подкупив акушерку через своих преданных слуг.—внезапно прервав их пламенный поцелуй, поделилась с возлюбленным своими подозрениями юная Султанша, чем, мгновенно привела его в чувства, при этом, словно окатив ледяной водой, из-за чего он резко вспылил:
--Санавбер, ты вообще понимаешь себе, что сейчас обвиняешь в самом страшном смертном грехе и преступлении женщину, родившую мне четырёх детей?!
    Девушка стушевалась, и, виновато опустив блестящие от слёз глаза, тихо выдохнула:
--Прости меня! Я не хотела, задеть твоих чувств.
    Селим, не говоря больше ни единого слова, решительно встал с постели и уже направился к выходу, но, почувствовав, что повёл себя по отношению к девушке, непростительно резко, внезапно остановился, и, тяжело вздохнув, медленно обернулся и вернулся к ней.
--Прости. Я совсем не хотел обидеть тебя!—на одном дыхании проговорил он, и, ласково улыбнувшись девушке, нежно погладил её по золотисто-каштановым волосам, захотел сказать ей ещё что-то очень ласковое, как, в эту минуту, в покои вбежал Гюль-ага. Он немного отдышался, и, почтительно поклонившись султанской чете, извинился за внезапный визит и доложил:
--Мустафа-ага только что допросил дворцовую акушерку Айгуль Хатун, которая созналась ему в том, что действовала по приказу Баш Хасеки.
     Воцарилось мрачное длительное молчание, во время которого венценосные супруги, потрясённо переглянулись между собой, не зная, что и сказать друг другу. Они, лишь тяжело вздохнули, постепенно приходя к общему мнению о том, что Селиму необходимо, немедленно поехать в Старый дворец для того, чтобы, лично, разобраться с Баш Хасеки, а затем принять справедливое решение, относительно её дальнейшей судьбы.
--А где Разие?—внезапно, сменив тему разговора, поинтересовался у старшего аги молодой Падишах, пристально смотря на него, немигающим бирюзовым взглядом. Тот, растерянно, переминаясь с ноги на ногу, ответил:
--Похитили её, Повелитель!
     Это стало последней каплей в титаническом терпении с самообладанием Падишаха. Он горько рассмеялся и с, не скрываемым презрением воскликнул, вкладывая всё своё недоумение, смешанное с разочарованием, возмущением и, наконец, раздражением:
--Ну, что у нас за охрана дворца с гаремом такая?! Проходной двор какой-то! Все, кому не лень, приходят и уходят, не говоря уже о том, что совершают всё то, что вздумается! При моём покойном отце, Великом Султане Сулеймане и то, дворец считался непробиваемой крепостью. А что происходит сейчас?—и выдержав небольшую паузу для того, чтобы с помощью заботливых убеждений юной супруги, немного успокоиться, грозно приказал.—Вечером, чтобы все начальники дворцовой и гаремной охраны были у меня в главных покоях!
     Гюль-ага всё понял, и почтительно откланявшись, убежал прочь для того, чтобы не злить своего Султана ещё больше. Тот проводил верного слугу безразличным взглядом, и, ещё немного, душевно, пообщавшись с возлюбленной супругой, с её благословения, покинул Топкапы и отправился в Старый дворец для того, чтобы выручить Разие, которая, как он уже узнал от хранителя главных покоев, находилась там, в темнице, а, за одно разобраться со своей Баш Хасеки.
Старый дворец.
     Позднее, когда, смиренно сидящая на холодном каменном полу тесной и со скудной обстановкой темницы, Разие Султан уже, не смея, надеяться на возможное освобождение, отчётливо услышала, доносящиеся из коридора, приближающиеся мужские шаги. Молодая Султанша насторожилась и замерла в терпеливом ожидании неизвестности, которая, невыносимо сильно, пугала её.
    Вскоре, шаги неожиданно резко, смолкли возле тяжёлой двери камеры. Воцарилась мрачная тишина, заставившая юную девушку, инстинктивно подняться на ноги, и, взяв в руки фарфоровый кувшин с водой, встала с той стороны двери, чтобы, когда та откроется, она оказалась за ней. Расчёт оказался верным.
    Услыхав долгожданное позвякивание ключей, Разие подняла кувшин над своей темноволосой головой для того, чтобы нанести визитёру сильный удар по голове, а затем сбежать. Вот только Султаншу ждал сюрприз, к которому она не была готова, ведь её незваным визитёром стал старший брат Селим. Он пришёл для того, чтобы освободить сестру и отправить обратно в Топкапы.
--Разие, где ты?—позвал он сестру, войдя в тёмную камеру и внимательно осматриваясь по сторонам.
--Я здесь!—отозвалась Султанша, встав за его спиной и не говоря больше ни единого слова, нанесла ему удар кувшином по голове. Это стало для Селима полной неожиданностью. В его красивых ясных глазах, мгновенно потемнело, и он рухнул на каменный пол без чувств.
    Воцарилась мрачная тишина, во время которой прекрасная юная Султанша, осознав, что она, возможно, убила горячо любимого брата, рванула к нему, желая, убедиться в обратном. К счастью для неё и всей Империи, он был жив, и, наконец, очнувшись, находился в ошалелом состоянии.
--Интересно было бы узнать о том, чем я, вдруг разозлил тебя до такой степени, что ты решила меня убить?—потрясённо, но по-прежнему ничего не понимая, с горькой усмешкой спросил младшую сестру Селим. Он продолжал лежать на холодном каменном полу, испытывая невыносимую боль в голове. При этом, Султанша выглядела не менее растерянной, чем её венценосный брат. Она даже попыталась оправдаться перед ним, прекрасно понимая, что между ними возникла комичная ситуация.
--Прости! Было темно, да и откуда мне было знать о том, что это пришёл именно ты. Я думала о том, что это возможно опять Нурбану пришла надо мной поиздеваться, вот и решила проучить её.
     Слушая её объяснения, молодой Падишах не знал того, что ему делать: смеяться, устроить ей выговор или, наоборот, успокоить. Вместо всего этого, он, лишь тяжело вздохнул, и, с горькой иронией заключив:
--Не хотел бы я оказаться на месте твоего злейшего врага.—наконец, поднялся с пола, совершенно забыв о том, для чего он прибыл в Старый дворец.
      Разие смутилась ещё больше от столь искренних слов брата, и, скромно, ему улыбнувшись, повторила свои извинения, что выглядело, по истине, очаровательно. Селим не смог устоять перед ней, и отправив её в Топкапы, пошёл в покои к Нурбану для того, чтобы, серьёзно с ней разобраться.

     Одетая в парчовое платье горчичного цвета с преобладанием в нём золотого шёлка и органзы, Нурбану совсем не ждала мужа. Она царственно сидела на софе и, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, вышивала, не обращая внимания на лёгкое мерцание пламени свечей в медных канделябрах.
      В эту самую минуту, к ней в покои пришёл её дражайший супруг, весь пылая гневом. Казалось, ещё немного, и он испепелит Султаншу света своим яростным бирюзовым взглядом. Она только успела слегка привстать и отложить вышивание, как её любимый, грубо схватил её за тонкую шею.
--Да, как ты посмела поднять руку на моих, ещё не рождённых, Шехзаде, находящихся в утробе их матери!? Ты, что возомнила себя Господом Богом, Нурбану?!—грозно взревел на супругу молодой Падишах. Она судорожно сглотнула, и, чувствуя, что ей становится нечем дышать, отчаянно пропищала:
--Селим, ты меня задушишь! Пощади! Да, я сделала это, но из огромной любви к тебе и для того, чтобы у нашего Мурада не было соперников!
     При этом из её красивых изумрудных глаз брызнули слёзы. Она уже успела смириться с тем, что сейчас ей придёт конец, как в эту самую минуту, к её глубокому удивлению, ощутила на губах страстный, вернее беспощадный поцелуй венценосного мужа, во время которого, он разорвал на ней одежду, и, повалив на софу, грубо и без предварительных ласк, овладел ею, а затем, выместив на Баш Хасеки весь свой гнев, встал и привёл себя в порядок.
--Ты останешься здесь, в Старом дворце на целый год, Нурбану!—властно и, не терпя никаких возражений, приказал ей молодой Султан, после чего, не говоря ни единого слова, ушёл.
     Баш Хасеки осталась совершенно одна, лежать на софе, голая и морально раздавленная. из её ясных глаз, ручьём текли горькие слёзы. Только она сама была виновата в том, что её возлюбленный венценосный муж, так жестоко поступил с ней. Ведь жгучая ревность, чувства собственницы и жажда власти, ослепили молодую Султаншу, превратив её в безжалостного монстра, уничтожающего из-за амбиций, всё и всех на своём пути, подобно вулканической лаве или перакластическому облаку, стекающему из жерла по склону. 
    Теперь, же, ей ничего другого не осталось, кроме как, пожинать плоды своей ненависти и страдать от одиночества, забытая и презираемая, собственным мужем.
Топкапы.
Три недели спустя.
      За это время, прекрасная юная Хасеки Санавбер полностью поправилась и уже начала выходить гулять в сад, в чём её сопровождал горячо, трепетно и нежно любимый муж Султан Селим, в свободное от государственных дел время. Они душевно беседовали друг с другом о жизни, любви, политике и, конечно, о будущих детях. Им было очень хорошо и спокойно вдвоём.
      Так и в личной жизни Разие Султан, произошли перемены к лучшему. Она вышла замуж за Синана Пашу и уехала вместе с ним в Амасию.
      Гарем остался без управления, что очень сильно тревожило четырнадцатилетнюю Санавбер, о чём она и завела душевную беседу с возлюбленным мужем, в один из вечеров, когда они ужинали, удобно сидя на мягких подушках, разбросанных по полу, в медном мерцании свечей в золотых канделябрах.
    Сегодня, юная Султанша была одета в парчовое платье бледно-фисташкового цвета с преобладанием золотого кружева и шёлка. Густые пряди золотисто-каштановых длинных распущенных волос, выставлены вперёд и украшены бриллиантовыми нитями.
--Селим, нам необходимо кого-то поставить на управление твоим гаремом.—начала их душевный, но при этом, носящий деловой характер, разговор юная Хасеки, прекрасно осознавая, что возлюбленный может, легко посчитать его, заведённым не ко времени. Они встретились пристальными бирюзовыми, полными огромной взаимной любви, взглядами, после чего молодой Османский Правитель сдержано, но при этом, тихо и понимающе вздохнув, слегка пригубил земляничного шербета из серебряного кубка,  затем поставил его на низкий зеркальный стол и ласково погладил любимую девушку по бархатистым щекам, из-за чего она трепетно вздохнула и нежно ему улыбнулась.
--У тебя уже есть кто-нибудь на примете, Санавбер?—деловито спросил юную возлюбленную Падишах, доброжелательно ей, улыбнувшись.
    Девушка тихо вздохнула и честно ответила:
--К сожалению нет!
    Между молодыми супругами воцарилось длительное молчание, во время которого, они были глубоко погружены в раздумья.
--А сама то, ты не хочешь возглавить мой гарем, Санавбер?—внезапно, но при этом, очень серьёзно спросил возлюбленную Селим, чем и заставил её, мгновенно стушеваться, смутиться, и, потупив глаза, скромно улыбнуться ему и честно ответить:
--Что вы, Повелитель! Как я могу возглавить Ваш гарем, не имея ни одного шехзаде, как и Султанш?! Запрещено многовековыми традициями. Лучше верните в Топкапы Нурбану Султан.
     Она снова замолчала, погрузившись в глубокую задумчивость, ощущая на себе, пристальный, полный огромной заинтересованности, бирюзовый взгляд возлюбленного мужа. он оказался тронут искренностью девушки, мысленно уже решив, поставить именно её на управление своим гаремом. Осталось, только это сделать официально.
Старый дворец.
Вечер следующего дня.
   Узнавшая от преданной Дженфеде Калфы о том, что во главе султанского гарема встала её заклятая соперница, четырнадцатилетняя Санавбер Хатун, одетая в бледное сиреневое бархатное платье, Нурбану пришла в праведный гнев и начала, всё крушить в покоях, пока внезапно, ни почувствовала сильное головокружение. В ясных изумрудных глазах черноволосой венецианской красавицы Султанши, излучающей свет, потемнело. Она слегка качнулась и рухнула на пол.
--Госпожа, что с Вами?!—встревожено воскликнула верная калфа, кинувшись к ней, но та никак и ни на что не откликалась. Она была очень бледной, тихой и измождённой, что ещё сильнее, перепугало Джанфеде. Она даже позвала дворцовую лекаршу, которая внимательно осмотрела, удобно лежащую на по истине царственном ложе с золотыми столбами и ниспадающим воздушным, словно облако, газовым балдахином пурпурного цвета, как и бархатное покрывало, влиятельную госпожу. При этом морщинистое лицо акушерки выражало искреннюю радость.
--Что со мной?—сгорая от нетерпения, спросила её, постепенно приходящая в себя, молодая Султанша, пристально смотря на акушерку. Та почтительно поклонилась и радостно объявила:
--Поздравляю вас, Госпожа! Вы беременны!
    Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого Султанша восторженно переглянулась со своей верной калфой, и, терпеливо дождавшись момента, когда акушерка ушла, заговорила, очень серьёзно и решительно:
--Ты никому ничего не скажешь о моём положении, Джанфеда! Если Повелителю станет интересно узнать о том, как я, он сам придёт и всё узнает, но уже от меня! Это наше с ним дело.
    Джанфеда оказалась глубоко потрясена словами Султанши, но ослушаться не посмела, вместо этого, она всё поняла и почтительно поклонилась. Нурбану одобрительно кивнула, и, отпустив Калфу, продолжила отдыхать. Её верная подруга вернулась в Топкапы, где её уже терпеливо ждали в главных покоях султанская чета для очень важного разговора с ней и двумя старшими агами: Газанфером и Гюлем.
Топкапы.
Вечер.
    Венценосные супруги сидели на, обитой пурпурного цвета парчой, тахте, с огромной нежностью, держась за руки, и смотря друг на друга, при этом, исходящее от, горящих в камине, дров, приятное тепло и лёгкое медное мерцание, обволакивали их. Они о чём-то очень тихо разговаривали, но заметив присутствие в покоях преданных слуг, замолчали, мысленно решая, кто заговорит первым. Придя, наконец, к общему мнению и согласию, с ними заговорил молодой Султан:
--Я собрал вас для того, чтобы настоятельно просить о том, чтобы вы поддерживали мою Хасеки Санавбер в её управлении моим гаремом, тем самым обсудив все детали, но произошло непредвиденное обстоятельство, в связи с которым нам необходимо завтра уехать в Эскердес. По этой причине, гарем остаётся на вас до нашего возвращения через неделю.
     Слуги понимающе переглянулись между собой, и, почтительно откланявшись, ушли, оставив венценосную пару одних в мрачном молчании, сидеть на тахте и пристально смотреть друг на друга.
--Надеюсь на то, что  всё обойдётся, и Эскердес не постигнет печальная судьба Помпеи!—потрясённо вздыхала юная Султанша, чувствуя то, с какой нежностью возлюбленный гладит её по ладони, что вызывало в ней приятный трепет.
--Не думай сейчас об этом. Увидим и разберёмся со всем на месте.—мягким тихим голосом посоветовал девушке Падишах, самозабвенно припадая тёплыми губами к атласной коже её лебединой шеи, что вызывало в девушке приятную дрожь во всём теле, не говоря уже о частом сердцебиении. Она даже закрыла глаза от наслаждения.
        А между тем, Селим продолжал настойчиво, ласкать и пылко целовать юную девушку, лёжа вместе с ней на тахте под парчовым пледом. Так продолжалось почти всю ночь. Им удалось уснуть, лишь во второй её половине, а днём, они отбыли, сопровождаемые верными янычарами и знатными пашами в провинцию Эскердес, куда прибыли спустя два дня пути, остановившись во дворце санджак-бея.
Эскердес.
    Там, молодой Султан собрал совещание с местными властями по поводу, внезапно активизирующегося, вулкана, при этом, он время от времени подходил к арочному окну роскошного зала и задумчиво посматривал на, царственно возвышающуюся над городом, высокую грозную гору. Ни от кого, не было секретом, что в ближайшие дни разразится страшная катастрофа, равносильная той, что погребла под собой три города Римской Империи в начале первого тысячелетия новой эры. Ведь не зря, же, смолкли все птицы и беспокойно вели себя животные.
--Собирайте отряд! Мы едем, осматривать вулкан!—внезапно прервав собрание, приказал подчинённым Султан. Он вознамерился уже, было, покинуть зал для заседания городского совета, как, в эту самую минуту услышал протяжный металлический гул и ощутил под ногами сильную вибрацию, заставившие, его насторожиться.
     Селим вспомнил из того, что он успел, в своё время прочитать из геологических манускриптов о том, что сейчас, непременно, должен, последовать толчок. Так и вышло. Вскоре, город начало мощно трясти.  Жители в панике выбежали на улицу, ища безопасное место от падающих на них обломков, рушившихся, зданий, внутри которых всё падало, и сыпалась штукатурка. Это продолжалось несколько минут. Всё смолкло так, же, внезапно, как и началось. Наступила мрачная, почти могильная, тишина. Что касается Мустафы-аги? Он вместе с несколькими янычарами принялся разгребать завалы губернаторского дворца, внимательно обследуя каждую просторную комнату на наличие погибших и раненных, пока в одной из них, ни обнаружили, лежащую под мраморной колонной, Санавбер Султан. Она была жива, но находилась без сознания.   
--Повелитель!—громко позвал своего властелина хранитель главных покоев, немедленно приступив к освобождению прекрасной госпожи из-под завала. Янычары помогали ему.
      В эту самую минуту, в покои, на его зов пришёл немного растерянный, не говоря уже о том, что потрясённый всем случившимся, Султан Селим. Он внимательно осмотрелся по сторонам, и, увидев, лежащую на холодном полу, засыпанную пылью со штукатуркой, свою прекрасную юную возлюбленную, при этом, возглавляемые Мустафой-агой, янычары уже отодвинули от неё колонну.
--Санавбер!—встревожено воскликнул Султан, и, не медля ни минуты, кинулся к ней с тем, чтобы привести её в чувства. у него получилось. Вскоре, юная девушка очнулась и закашлялась от пыли и штукатурки, которыми был наполнен воздух. Во рту всё пересохло. Ясные бирюзовые глаза слезились.
--Пить.—прохрипела сквозь кашель Султанша, ещё не успев, как следует, рассмотреть потрёпанный вид венценосного возлюбленного. Он тоже был весь в пыли и штукатурке, хотя это его  совсем не волновало.
--Принесите воды, немедленно!—приказал, обращаясь к янычарам, молодой Падишах, стараясь не смотреть на убитых служанок, ведь зрелище было не из приятных. Всюду была кровь, упавшие мраморные колонны, балки, канделябры, перегородки.
     Мустафа-ага понял Властелина и отправил одного из подчинённых во двор за водой для юной Султанши.

     Не прошло и нескольких минут, как все услышали оглушительный хлопок, донёсшийся с улицы, что заставило Селима, Санавбер, Мустафу-агу с, сопровождающими их, янычарами, встревоженно переглянуться между собой.
    Вот только недолго продлилось их мрачное молчание, так как, в эту минуту в покои вбежал, запыхавшийся и перепуганный до смерти, молоденький янычар, но заметив, прикованные к нему многочисленные взгляды, собрался с мыслями и, словно на выдохе, известил:
--Вулкан рванул!
     Снова воцарилась мрачная тишина, во время которой, ошарашенная страшной вестью, венценосная чета осторожно поднялась с пола и, сопровождаемая своей преданной охраной, вышла на улицу, устремив потрясённые взгляды на вулкан, из которого валил густой чёрный клубообразный, вздымающийся к ясному безоблачному небу, дым. Его форму можно было сравнить только с, распустившимися, кронами дуба. 
--Всемилостивый Боже!—хором и с не скрываемым ужасом, выдохнули Селим с Санавбер, крепко держась за руки. 
    Их можно было, легко понять, ведь им ещё никогда не приходилось видеть ничего подобного. Потрясение, вызванное ужасами, только что пережитого, мощного землетрясения, мгновенно растаяло, как сон пустой. Первым порывом было, прислушаться к инстинкту самосохранения и поскорее, убраться отсюда в безопасное место, но совесть и султанский долг, что оказалось, превыше страха за собственные жизни.
--Немедленно займитесь погрузкой пострадавших на корабли и отправляйте в ближайшую, но безопасную провинцию!—приказал янычарам вместе со, скопившимися возле него с Санавбер, местными блюстителями закона и власти, Падишах, и, не дожидаясь их действий, сам отправился общаться с пострадавшими. Возлюбленная супруга сопровождала его в этом, никого не обделяя своими заботой и вниманием.
    При этом, венценосная чета, самолично, обрабатывала и перевязывала им раны сподручными средствами и внимательно, следя за их погрузкой на корабли, обеспечивая необходимым сопровождением. Горожане, глубоко тронутые высочайшим вниманием, искренне благодарили их и желали, остаться в живых после, разбушевавшейся, природной стихии.
    Селим с Санавбер, застенчиво краснея и скромно улыбаясь, говорили, что это их прямые обязанности, как правителей Османской Империи, заботиться обо всех её гражданах, делая их жизнь лучше.

--Думаю, тебе, тоже пора уезжать отсюда и возвращаться в Топкапы, Санавбер!—наконец, осторожно, но вразумительно, заговорил с возлюбленной молодой Падишах, когда они стояли на пристани, обдуваемые морским лёгким бризом и в ярких золотых солнечных лучах, на которые супружеская пара не обращала никакого внимания. Их бирюзовые, полные огромной любви и невыносимой печали, взгляды были прикованы друг к другу. В них блестели слёзы от, переполняющего хрупкие, словно хрусталь, души, отчаяния и леденящего кровь, страха от понимания того, что они могут, больше никогда не встретиться.
--Нет, Селим! Я никуда без тебя не поеду! Мы, либо вместе спасёмся, либо погибнем! Третьего не дано!—само отвержено и, при этом, очень решительно, не говоря уже о том, что крайне непреклонно, отклонила его настоятельную просьбу юная девушка, не обращая внимания на то, как сильно дрожит от волнения её голос. По бархатистым щекам Султанши, текли прозрачные солёные ручейки горьких слёз, которые с огромной заботой и нежностью шёлковым платком вытирал возлюбленный.
    Он понимающе, тяжело вздохнул, и, ласково ей улыбнувшись, почувствовал то, как каждое, сказанное девушкой, искреннее слово, врезалось ему в самую душу. Селим оказался глубоко тронут самоотверженностью любимой, из-за чего, не говоря больше ни единого слова, крепко прижал её к своей мужественной груди, и, нежно обнимая стройный стан возлюбленной, принялся с неистовым жаром, целовать её в сладкие, как спелые ягоды земляники, алые губы, хорошо ощущая то, как она вся трепещет и дрожит от, переполнявших девушку, бурных чувств.   

    Вот только, вскоре, молодым возлюбленным пришлось отстраниться друг от друга из-за того, что, в эту самую минуту, вулкан начал выбрасывать из себя раскалённые куски пемзы. Это действовало, подобно боевому снаряду, убивающему, либо сражающему, наповал, в связи с чем, венценосной чете, экстренно, пришлось укрыться под навесом и с ужасом смотреть на то, как, подстреленные раскалёнными чёрными камнями, люди падали: кто замертво, а кто от полученных ран и ожогов.
     Всюду лилась кровь, от дикой боли кричали люди, которым Селим с Санавбер уже ничем, не могли помочь. Ведь это означало бы, подставить себя под удар и риск, самим оказаться в числе раненых, либо погибших, что для них, крайне не допустимо.
--Повелитель! Госпожа! Мы больше ничего не можем сделать для несчастных горожан. Необходимо, срочно искать себе надёжное укрытие! Сейчас бомбы полетят!—уворачиваясь от, летящей пемзы, подбежав к султанской чете в сопровождении нескольких янычар, быстро проговорил Мустафа-ага. Его красивое лицо было мертвенно бледным и встревоженным, а светлые глаза выражали невыносимый ужас.
      Селим внимательно, и, стараясь, сохранять султанские выдержку с достоинством, выслушав разумные слова хранителя главных покоев дворца Топкапы, понимающе вздохнул и не на долго призадумался.
--И где нам искать такое здание, способное выдержать вулканические бомбы, тепловую и ультразвуковую волны?—не выходя из оцепенения, спросил его молодой Падишах.
     Что касается юной Султанши, то она, стоявшая всё это время в мрачном молчании, вскрикнула от ужаса и сильнее вцепилась в руку мужа, что заставило его вместе со своим телохранителем, мгновенно прервать беседу, устремив потрясённые взгляды на залив с кораблями, ставшими прямой мишенью для, летящих из вулкана бомб с раскалённой лавой. Те горели и шли на дно вместе с командой и пассажирами. Зрелище было впечатляющее.
--Подвал заброшенной тюрьмы подойдёт. Там отсидимся, пока ни стихнет бомбёжка. Вот только запасёмся водой.—снова обращая на себя внимание султанской четы, быстро проговорил Мустафа-ага. 
    Вот только слова его вызвали странную реакцию у Повелителя, что ещё больше встревожило собеседников. Он внезапно рассмеялся и никак не мог успокоиться, при этом из его красивых ясных бирюзовых глаз текли слёзы, из-за чего Мустафа-ага с Санавбер потрясённо переглянулись между собой, думая над тем, ни тронулся, ли, он рассудком.
--Селим, с тобой всё хорошо?—обеспокоенно спросила у возлюбленного юная Султанша, ласково гладя его по бархатистым щекам, тем самым, помогая ему прийти в себя.
    Падишах постепенно успокоился, и, вытерев слёзы, измождённо вздохнул и заверил собеседников в том, что с ним всё в порядке, как и его душевное равновесие. Оно находится на прежнем уровне. Санавбер с Мустафой вздохнули с облегчением. Вот только, они поспешили с радостными эмоциями. Ведь, в эту самую минуту, в их сторону летела бомба, вернее, она уже на них падала. Увидев это, все отскочили в разные стороны. Воцарилось мрачное молчание. Потянулись бесконечные секунды ожидания того, куда, а точнее на кого она упадёт. Бомба приземлилась рядом с Селимом, слегка задев его по ноге, что вызвало у его юной супруги встревоженный громкий крик, при этом, она, едва ни упала в обморок:
--Селим!
     Только, что касается самого Падишаха? Он, ничего не понимая, посмотрел на своих сопровождающих и удивлённо спросил:
--Да, что вы все на меня так смотрите? Я…
      Он не договорил из-за того, что ощутил сильное жжение и резкую боль в бедре. Бедняга мгновенно побледнел и плавно сел на каменную мостовую, кусая мягкие губы крепкими белоснежными ровными, как жемчуг зубами. Ему уже больше не хотелось рисковать жизнями себя и своих путников, о чём и сказал своему хранителю. Тот понял Султана, и, убедившись в том, что он сможет идти самостоятельно, вместе с янычарами повёл султанскую чету в безопасное место. Их путь был не из лёгких, даже опасным, ведь им приходилось идти короткими перебежками, укрываясь и пережидая бомбёжку, не говоря уже о том, чтобы уворачиваться от, падающих обломков.
     Путникам, казалось, что время для них тянется, мучительно медленно и, что они никогда не дойдут до своего убежища. Вокруг них, всё взрывалось, горело и рушилось. Воздух стоял горячий, вернее удушающий и смрадный.
--Это, что, конец света? За какие такие прегрешения Господь оставил нас?—потрясённо спрашивала мужчин и саму себя юная девушка, с нескрываемым ужасом смотря на весь этот, царящий вокруг них, ад.
     Мужчины ничего не отвечали из-за того, что сами были потрясены не меньше, а тем временем, стало, темно и было не понятно из-за чего: то, ли от того, что наступил вечер, либо из-за вулканического облака, закрывшего солнце. Лишь только, горящие здания, создавали освещение. Путники продолжали идти, но в мрачном молчании, пока, наконец, ни дошли до убежища. Это было небольшое двухэтажное здание с мраморными колоннами и, выполненное так, как должна выглядеть городская тюрьма для государственных и обычных преступников.
--Мы пришли.—объявил Мустафа-ага и повёл всех внутрь, а точнее в подвальные помещения, где им предстояло переждать бомбёжку и тепловую с ультразвуковой волнами, а, за одно, обработать ожог Султану, чем Санавбер и занялась, взяв флягу с водой у хранителя покоев, пока он закрывал щели кафтанами своим и подчинённых. 

    Молодая венценосная супружеская пара сидела на холодной полу, прижавшись к каменной стене, и тихо друг с другом, душевно беседовала, при этом, Санавбер обмыла ожог возлюбленному, смоченным в прохладной воде, лоскутком, который оторвала от подола блестящего шёлкового бледно-бирюзового платья с золотым кружевным кафтаном, после чего, достала из лифа небольшой пузырёк с противоожоговой травяной мазью и принялась втирать её в рану мужу, охлаждающий, не говоря уже о том, что анестезирующий эффект которой, постепенно успокаивал и снимал боль в бедре Селима. Он даже стал дышать ровнее, заворожённо следя за каждым осторожным, полным искренней заботы, прикосновением юной девушки, уже перевязывающей ему рану шифоновым лоскутом от рукава.
--Ну, всё! Утром всё пройдёт!—ласково ему улыбаясь, доброжелательно произнесла девушка. Бирюзовые, полные огромной любви и обожания, взгляды супругов встретились. Им бы забыться в жарких объятиях друг друга, но их сковывало понимание того, что, помимо них в полутёмном помещении находятся ещё Мустафа-ага с пятью янычарами.
     Тяжело вздохнув, Селим с Санавбер обнялись и сами того не заметили, как провалились в глубокий безмятежный сон. На них сказалась невыносимая усталость этого дня.   

      Ближе к утру, возлюбленная пара проснулась от того, что стало, подозрительно тихо. Бомбы перестали падать и разрушать всё на своём пути. Супруги даже потрясённо переглянулись между собой, что помогло им, окончательно размаяться. Только, не смотря на то, что за стенами их убежища наступил новый день, было по-прежнему темно, как ночью из-за того, что солнечные лучи не могли проникнуть сквозь густые облака вулканического пепла, выбрасываемые в атмосферу.
--Тихо?! Что происходит, Мустафа-ага? Неужели вулкан перестал извергаться?—с оттенком лёгкого недоумения, смешанного с недоверием, спросил своего телохранителя молодой Падишах, пристально на него посматривая.
    Молодой человек сам ничего не понимал, из-за чего потрясённо пожал плечами и вопросительно посмотрел на, хорошо разбирающегося в таких делах из-за того, что тот много читал, подчинённого, который иронично усмехнулся и, как есть, объяснил  своему Повелителю:
--Вулкан ещё только прекратил прочищать себе горло, Государь. Сегодня он нам устроит настоящий ад.
     Воцарилось мрачное молчание, во время которого, Селим оказался, окончательно сбит с толку, из-за чего, вновь спросил:
--В смысле? Что нам ещё, то, ждать?
     Молодой янычар внимательно проследил за тем, как его товарищи по службе облили водой тряпки, которыми, ещё накануне, они, плотно, заткнули щели, после чего ответил, так, же, честно:
--Сейчас вулкан готовится обрушить на нас две волны: тепловую, жар, от которой превращает всё живое в небытие, не оставляя даже тени, и высокочастотную ультразвуковую. Во время второй волны взрывается мозг, и лопаются барабанные перепонки.
     Тем временем, пока мужчины общались между собой, находящаяся, немного вдали и в мрачном молчании, Санавбер уже подготовила импровизированные беруши, созданные ею из шифонового второго рукава, которые она и раздала мужчинам. Они, не говоря ни единого слова, вставили их в уши, следуя примеру юной Султанши, и, облив всех водой, принялись ждать нового удара от, разбушевавшейся ещё вчера, природной стихии.
      Их ожидание продлилось не долго. Вскоре, находящиеся в подвале, султанская чета со своими телохранителями испытали такую невыносимую духоту с жарой, что летний полуденный зной, показался им вечерней прохладой, во время которых их одежда мгновенно высохла и снова взмокла, но в этот раз от пота, который солёными ручьями, стекал с них.
     Независимо от неё, несчастным людям пришлось, плотнее прижаться друг к другу из-за того, что вместе с тепловой волной, пришла высокочастотная ультразвуковая, а это означало, что не смотря на то, что в их ушах были воткнуты беруши, звук всё равно резал им слух. Казалось, ещё немного, и взорвётся мозг, но, к счастью, этого не произошло. Спустя несколько минут, которые продлились, словно целая вечность, наконец, закончились. Наступила ещё более мрачная тишина из-за того, что венценосная чета вместе с телохранителями лежали на полу в глубоком обмороке.
     Не известно, сколько прошло времени прежде, чем очнулся Мустафа-ага. Открыв глаза и собравшись с мыслями, он подполз к султанской чете. Они, тоже, постепенно приходили в себя, не в силах поверить в то, что, пока для них, хотя и ненадолго, но всё закончилось. Их бирюзовые, но, покрасневшие от давления, глаза открылись и потрясённо осматривали, окружающее пространство. Молодые супруги не могли поверить в то, что им, каким-то неведомым чудом удалось, выжить. Сердца учащённо бились, и в голове стоял такой шум, словно гул мотора самолёта.
--Это и есть те самые волны?—собравшись с мыслями, потрясённо спросил своего главного телохранителя Падишах, сев на пол, и заботливо помог юной супруге, последовать его примеру, хотя она тоже ничего не понимала.
    Только Мустафа-ага растерянно пожал плечами. Вместо него ответил всё тот, же, молоденький янычар:
--Да, Ваши Султанские Величества! Только что мы с вами пережили, хотя и с большим натягом, те самые две волны, о которых я Вам говорил накануне.
     Все, молча, переглянулись между собой, не зная того, что им ещё ждать от грозного вулкана, давшего всем передышку для того, чтобы они сменили убежище.
--Сколько у нас, приблизительно времени для нового удара? Что нам ещё ждать?—всё с тем, же беспокойством поинтересовался Султан, пристально смотря на янычара. Тот ненадолго призадумался, и, тяжело вздохнув, ответил с оттенком лёгкой неуверенности:
--Часа два у нас есть, наверное. Зато на счёт того, что нам ещё ждать от вулкана, у меня есть три варианта. Только они Вам всем, очень сильно не понравятся. Это будут потоки: либо грязевой, либо лавовый, что само по себе страшно, или самое убийственное—перакластическое облако, которое и погубило всех жителей легендарных Помпеи с Геркуланумом.—и, выдержав короткую паузу, но лишь для того, чтобы все обдумали, хорошенько его предостерегающие слова, уже более спокойно и, в какой-то степени решительно и крайне непреклонно заключил.—Уходим отсюда для того, чтобы спрятаться в акведуках. Они ведут к морю. Там и переждём последний удар вулкана.

    Только они вышли из трёхэтажного здания городской тюрьмы и боязливо взглянули на вулкан, который уже выпускал огненные лавовые потоки. Они, подобно кипящему густому желе, медленно достигали своего препятствия. И, поглотив его, превращали в прах. Зрелище было на столько завораживающим, ярким и насыщенным, что венценосная чета залюбовалась им, не в силах отвести глаз. Их даже не останавливало то, что лава с тихим потрескиванием уже постепенно подползала к ним, обдавая невыносимым жаром.
--Возвращаемся обратно и поднимаемся на крышу!—громко прокричал кто-то из охранников, что вывело венценосную чету из оцепенения. Они мгновенно очнулись, и, продолжая, крепко держаться за руки, стремительно вбежали обратно в здание городской тюрьмы и по мраморной лестнице, ведущей на чердак, поднялись на него, где смогли немного отдышаться, не говоря уже о том, что осмотреться по сторонам. Здесь хранилось очень много не нужных вещей: ящики, тюфяки, сундуки. При этом, всё было покрыто многослойной пылью с паутиной.
--И что теперь станем делать? Смиренно ждать, когда лава поднимется и сожжёт всех до тла?—спросил у хранителя своих покоев молодой Султан, с нескрываемой нервозностью в приятном тихом голосе. Он сидел на одном из сундуков, погружённый в мрачную задумчивость.
   Санавбер находилась рядом, делая ему расслабляющий массаж мускулистых спины и плеч. Вот только это не приносило облегчения Селиму. Он беспокоился за жизни окружающих его людей, любимой и себя.
   Мустафа-ага понял Правителя и уже собрался подбодрить, как, в эту самую минуту, к ним прибежали ошарашенные стражники с самодельным мостиком.
--Немедленно все отправляйтесь на крышу! Лава уже достигла первого этажа!—хором прокричали они, что заставило венценосную чету встревоженно переглянуться между собой, но на обдумывание, происходящих с ними страшных событий не было времени.
  Стражники под командованием Мустафы-аги уже взломали окно, выходящее на черепичную крышу и помогали венценосным супругам выбираться наружу, после чего сами присоединились к ним.

  Оказавшись, наконец, вне здания, Селим с Санавбер с ужасом увидели, что лава прошла уже достаточно далеко. Её обжигающий жар, перехватывал дыхание, заставляя несчастных путников, вспотеть.
--Когда мы уже выберемся отсюда?—в оцепенении задала скорее самой себе, чем своим путникам вопрос юная девушка, прижавшись к мужу. Он крепко обнял её.
--Не стоит смотреть на то, откуда придёт смерть, Санавбер. Лучше смотри на меня.—наконец, оценив всю сложность их общей ситуации, решительно проговорил Селим, ласково гладя возлюбленную по бархатистым щекам и добровольно утопая в её бирюзовой бездне колдовских глаз. Она поняла его, что позволило им плавно воссоединиться в долгом, очень страстном поцелуе.
      Видя, что Повелитель с супругой впали в глубокую апатию, готовясь, смиренно встретить смерть, Мустафа-ага вместе с подчинёнными потрясённо переглянулись между собой, как в эту минуту заметили, стремительно приближающуюся к ним со стороны набережной, с оглушительным рёвом и шипением из-за соприкосновения с лавой, огромную волну-цунами.
   Благодаря тому, что группа вернулась на чердак и плотно закрыла окно, никто из них не ошпарился паром. Все сидели на пыльном полу, вжавшись в стены и друг к другу, истекая солёными ручьями пота и покраснев, как после длительного пребывания в парной. Только радовались тому, что испытания для них, пока закончились на сегодня. Осталось терпеливо дождаться момента, когда лава остынет для того, чтобы несчастная султанская группа отправилась в катакомбы, где они смогут переждать сход раскалённого облака пепла.
    Ждать им пришлось целые сутки, по истечении которых, группа покинула своё временное пристанище и по остывшей лаве дошла до катакомб, где и переждала обрушение раскалённого перакластического потока, а спустя ещё пару дней покинула навеки погибший город на корабле, за период плавания которого, измождённые вынужденным трёх суточным голодом, венценосная пара вместе с хранителем покоев и пятью янычарами постепенно пришли в себя, хотя им и пришлось пролежать в постелях, пока заботливая команда ухаживала за ними, откармливая аппетитной высококалорийной едой и отпаивая травяным чаем. Селим с Санавбер, как и их сопровождение, встали только на вторые сутки морского путешествия.
Топкапы.
      Вот уже три дня прошло с тех пор, как султанская чета вернулась в столицу и занялась каждый своими обязанностями. Так и в этот жаркий августовский день. Молодой Султан, как обычно, проводил заседание Дивана, подводя итог своей поездки в Эскердес и делая назначения на посты тех визирей, кто погиб во время извержения вулкана с одноимённым, как навеки погибшая провинция, названием.
     Султан царственно восседал на серебряном троне предков, озаряемый яркими солнечными золотыми лучами и одетый во всё чёрное из-за того, что был объявлен траур по всем погибшим в Эскердес. Падишах скорбел так, словно это была и его собственная трагедия. И не удивительно. Ведь он со своей юной женой сам, едва жив остался. Вот только не долго суждено, было, длиться его невыносимой душевной печали.
      В эту самую минуту, в просторный зал для заседания Дивана прошёл старший евнух главного гарема крымского хана Мехмета Гирея Бюль-Буль-ага, и, почтительно поклонившись молодому Султану, объявил после предварительных приторно-слащавых любезностей о том, что его достопочтенный хан Мехмет Гирей дарит Османскому Властелину свою единственную дочь, принцессу Теодору, дальнейшее содержание которой крымская ханская казна из-за бесконечных междоусобных войн, потянуть не может.
--Ну, и, где, же, принцесса Теодора?—с измождённым вздохом спросил у евнуха Селим, когда все визири разошлись, и зал опустел, за исключением того, что в нём появились, помимо Бюль-Буля с худенькой, скрытой в парчовых покрывалах, молоденькой девушкой, ещё и Газанфер-ага с Джанфедой Калфой.
    Евнух понял Властелина, и, подойдя к своей семнадцатилетней госпоже, почтительно ей поклонился и осторожно снял с неё сиреневое парчовое покрывало для того, чтобы Повелитель смог, наконец,  хорошо рассмотреть прекрасную черноволосую и кареглазую, стройную, как юная сосна, крымскую принцессу, одетую в простенькое парчовое алое платье.
--Представляю Вашему вниманию мою достопочтенную госпожу, принцессу Теодору Крымскую!—восторженно провозгласил Буль-Бюль-ага.
     Стоявшая возле него, юная девушка залилась румянцем смущения, из-за чего скромно улыбнулась и почтительно поклонилась Султану.
     Он, лишь, бегло взглянул на неё и с полным безразличием приказал своему старшему евнуху с главной калфой, проводить Теодору в гарем и поселить на этаже для фавориток. Те всё поняли, и, почтительно откланявшись, повели принцессу с её агой в гарем, провожаемые измождённым взглядом Повелителя. Он снова измученно вздохнул и вышел в дворцовый сад для того, чтобы немного прогуляться, не говоря уже о том, чтобы разобраться в собственных мыслях.

     В эту самую минуту, сопровождаемая двумя старшими евнухами и главной калфой, Теодора, разочарованная холодностью Османского Султана, вальяжно вошла в общую комнату гарема, где ей на встречу вышла, одетая в золотое парчовое платье с преобладанием шёлка и газа, Санавбер Султан, с глубоким недоумением и настороженностью посматривая на  новенькую.
--Дженфеде, кто эта девушка? Что она делает в гареме нашего Повелителя?—с оттенком лёгкой доброжелательности, поинтересовалась у главной калфы прекрасная юная Хасеки. Та почтительно поклонилась и любезно представила, стоявшую с высокомерно поднятой головой, девушку:
--Это принцесса Теодора, госпожа моя. Она дочь Крымского Хана, преподнесённая Султану в качестве подарка. Теперь она стала частью гарема.
    Санавбер внимательно выслушала доклад главной калфы, и, приторно улыбнувшись, громко произнесла, желая, сбить с девушки спесь, тем самым спуская её с царского пьедестала и давая, понять о том, кем она, отныне, является:
--Запомните все! Теодора Хатун, отныне, больше не принцесса Крымского Ханства, а простая наложница Нашего Султана, а это означает, что, до тех пор, пока она не заслужит Его благосклонность, ей никаких привилегий не будет!
     Джанфеда с Газанфером почтительно поклонились, и, проводив Султаншу гармонии понимающими взглядами, одобрительно переглянулись между собой, после чего поселили Теодору в комнату к Ламии Хатун на этаже для фавориток, не обращая внимания на возмущения обеих девушек.

--Эта Хатун никогда не получит моего Султана, Гюль-ага! Можешь быть уверен! Я приложу все усилия для этого!—воинственно произнесла, обращаясь к старшему евнуху, юная Султанша, царственно выходя вместе с ним и своими служанками в дворцовый сад, намереваясь, немного прогуляться по аллее фонтанов для того, чтобы хорошо подумать над тем, с чего начать борьбу с наглой принцессой.
     Вот только, какого, же, было приятное удивление Санавбер, встретившейся там, с горячо любимым мужем.
--Оставьте нас!—собравшись с мыслями, приказала слугам Султанша. Те всё поняли, и, почтительно откланявшись, вернулись во дворец.
     Санавбер выждала немного, а затем мягко и крайне бесшумно, подойдя к венценосному возлюбленному сзади, осторожно закрыла ему глаза гладкими ладонями. Не ожидающий её появления в саду, Селим, слегка вздрогнул, но, почувствовав, как его всего переполняет приятное тепло, трепетно вздохнул, и, нежно улыбнувшись, тихо произнёс:
--Санавбер! Красавица моя, принёсшая мне душевный покой.
     Затем, накрыв её изящные руки своими сильными руками и отведя их от своих бирюзовых глаз, плавно обернулся и заворожённо принялся смотреть в её колдовские ласковые омуты, добровольно утопая в них.
--Если ты меня так любишь, как говоришь, для чего тогда ввёл в гарем крымчанку?—осторожно и крайне деликатно, но при этом,  с оттенком, хорошо ощутимой, ревности, спросила у возлюбленного юная девушка.
     Он сдержано вздохнул, случайно, догадавшись о том, что его любимая жёнушка уже познакомилась с Теодорой и так, же, доброжелательно, как и прежде, улыбнулся ей:
--Не забивай себе голову, Санавбер! Лучше занимайся гаремом, а не политикой!—мягким тихим бархатистым голосом, разумно посоветовал возлюбленной Падишах, плавно овладевая её сладкими, как земляника, алыми губами, даже не догадываясь о том, что девушка восприняла его слова, как за позволение к полной свободе в действиях. Она, довольная таким заключением, загадочно ему улыбнулась, но, желая, удостовериться в том, что не ослышалась, переспросила, в перерыве между очередным страстным поцелуем:
--Значит, я могу делать всё, что захочу?
     Из этих её слов, Селим понял одно, что сам, того не ведая, угодил в, умело расставленную девушкой для него, словесную ловушку, из-за чего иронично рассмеялся и, немного погодя, добродушно ответил:
--Только в пределах разумного, без интриг и рукоприкладства, пожалуйста.
    Санавбер, почтительно поклонилась, и, сделав шаг назад, случайно оступилась и с криком рухнула в мраморную чашу фонтана с прохладной водой, утянув за собой мужа, что стало для него ещё большей неожиданностью. Их роскошная одежда, мгновенно промокла, что супружескую пару, лишь позабавило. Не обращая внимания на то, что вода с них текла ручьём, они совершенно забыли о том, кем являются в этой грешной жизни, и дурачились, как маленькие беззаботные дети, звонко смеясь и купаясь, делая друг другу подножки и вместе падая, благо вода в чаше была, чуть тёплая.
    Вскоре, им надоела эта возня и они, запыхавшиеся, но счастливые, крепко обнялись, при этом, в бирюзовых глазах возлюбленной пары, пылала такая безумная страсть, которую те могли унять, лишь одним, самым известным способом.
--Я не кому тебя не отдам! Пусть эти глупые гаремные гусыни с курицами, даже и не мечтают об этом! Ты принадлежишь только мне одной, Селим, совсем, как я тебе!—пылко, но, при этом очень откровенно и с оттенком воинственности, выпалила юная девушка. Затем, не говоря ни единого слова, принялась, страстно, беспощадно и неистово целоваться с ним, мысленно, давая ему обещание, распустить его гарем, если потребуется.
    Воинственность девушки веселила и, одновременно восхищала Султана, из-за чего он, не говоря больше ни единого слова, решительно избавил её и себя от, уже начавшей, им обоим мешать одежды, после чего, пламенно приласкал каждый дюйм стройного и уже, изрядно разгорячённого, тела юной девушки, вызывая в ней, бурю разных чувств с яркими эмоциями. Она сильнее прижалась к его мужественной груди, в которой учащённо билось трепетное сердце возлюбленного.
      Обжигающая страсть накрыла возлюбленных тёплой ласковой волной, во время которой, они и стали единым целым, при этом самозабвенно продолжая головокружительную любовную битву, пока ни выдохлись из сил.
--Если так будет во время каждой твоей ревностной сцены, я готов, хоть каждый день, флиртовать с наложницами.—тяжело дыша и одновременно, поддразнивая возлюбленную, добродушно смеясь, прошептал ей на ухо молодой Султан, обдавая её горячим дыханием.
     Девушка вся затрепетала от приятных ощущений, но не на шутку, разозлившись на, сказанные им, слова, возмущённо взвыла, и, не обращая внимания на добродушный беззаботный смех мужа, толкнула его в воду, а затем накинулась на него, что привело к новой любовной битве и сладостному жаркому воссоединению. Так продолжалось несколько раз, пока Селим, наконец, ни сдался, обещая, звать к себе в покои только её одну.    
Спустя две с половиной недели.
Топкапы.
      Вот только, недолго, суждено было длиться трепетному счастью и головокружительной страсти венценосной четы. Ведь, спустя две с половиной недели, у четырнадцатилетней Султанши начались постоянные утренние недомогания в виде невыносимой, выворачивающей её наизнанку, тошноты, после которой прекрасная юная девушка выходила из уборной бледная и измученная. В хорошенькую золотисто-каштановую голову лезли разные тревожные мысли, которые юная Хасеки развеяла лишь тогда, когда сходила к дворцовой акушерке. Та внимательно осмотрела Султаншу и радостно объявила о том, что та уже три с половиной недели, как беременна.
    Счастью Санавбер не было предела. Она ликовала и готова была, кричать, что есть сил от, переполнявшего её трепетную душу, огромного счастья, из-за чего, мгновенно отдав акушерке бархатный мешок с золотом, помчалась по мраморному коридору в главные покои для того, чтобы порадовать венценосного возлюбленного благодатной вестью. Вот только у самого входа в них, девушку ждало глубокое разочарование в лице хранителя главных покоев. Он почтительно поклонился юной Султанше и доброжелательно известил её о том, что Повелитель принимает у себя Теодору.
      Это прозвучало для прекрасной Санавбер, как гром среди ясного неба, из-за чего она разбитая и подавленная побрела обратно в гарем, ничего не видя из-за, застлавшей ясные бирюзовые глаза, пелены слёз невыносимой горечи с разочарованием.
     Мустафа-ага проводил Султаншу взглядом искреннего сожаления и непреодолимым желанием, утешить её. Вот только не знал как, да и понимал одно, что ему строго-настрого запрещено, ухаживать за женщинами своего господина, как бы ни рвалась к ним трепетная душа. Он печально вздохнул с нескрываемым оттенком обречённости. Что с ним происходит? Почему ему так небезразлична Санавбер Султан? По какой причине он начинает, весь трепетать от волнения при встрече с ней, а его голос дрожать от разговора, не говоря уже об учащённом сердцебиении? Неужели молодой хранитель главных покоев влюбился в госпожу?
     Вскоре, ход его мрачных запретных мыслей нарушила, потерянно вышедшая в мраморный коридор, принцесса Теодора. Она горько плакала, на ходу застёгивая жемчужные пуговицы на корсете шёлкового синего платья, не обращая внимания на взлохмаченные чёрные волосы. В душе её бушевала злость на Султана, ведь по его вине и не известно почему, у них ничего не получилось с близостью, из-за чего девушка было глубоко разочарованна. Девушка прошла мимо Мустафы-аги, проводившего её взглядом, полного безразличия..
     Выждав немного, он прошёл в главные покои для того, чтобы узнать от Повелителя о том, что произошло между ним и принцессой. 

     Селим находился в постели и растеряно смотрел, куда-то вдаль, не понимая одного, что с ним, вдруг, стало не так, раз его постигла неудача в хальветном деле. Ведь у него, всегда, всё было хорошо, что вызвало в нём новый печальный вздох.
     В таком потерянном душевном состоянии своего Властелина застал, мягко и бесшумно, войдя к нему в просторные покои и, почтительно, поклонившись, Мустафа-ага.
--Не знаю, что произошло между вами с принцессой, Повелитель. Только к Вам сейчас приходила Санавбер Султан, желая, как я понял, поделиться какой-то очень радостной вестью, судя по счастливому блеску в её глазах.—привлекая к себе его внимание,  доложил он.
    Молодой Султан тяжело вздохнул, и, решив, отбросить душевные печали, не на долго задумался, пытаясь, угадать причину внезапной радости, горячо им любимой, супруги, пока снова ни посмотрел на хранителя покоев с загадочной, но довольной улыбкой, озарившей его красивое лицо, приказав ему:
--Приведи ко мне Санавбер, Мустафа! Я, кажется, догадываюсь о том, что она собиралась мне сообщить. Только желаю, услышать об этом из её соблазнительных уст.
      При этом бирюзовые глаза молодого Правителя блестели от, переполнявшего его всего, огромного счастья. Вот только хранитель главных покоев, не разделял радости Султана. Наоборот, он даже, осторожно попытался, остудить его пыл тем, что с тяжёлым вздохом проговорил:
--Вы уж меня простите, Повелитель! Только я что-то, очень сильно сомневаюсь в том, что госпожа захочет прийти к вам! Ей стало известно про Вас с принцессой. Это ранило Султаншу в самое сердце. Оно разбито и кровоточит. 
     Между молодыми людьми воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого Султан, понимающе вздохнул, и, быстро одевшись в парчу, шелка и бархат, встал с постели и отправился в покои к горячо любимой Санавбер, провожаемый взглядом огромного душевного сомнения своего хранителя.

      Что касается самой девушки, она ни с кем не хотела: ни говорить, ни видеться и, обиженная навесь мир, сидела на, обитой сиреневой парчой, тахте, прижав к груди валик и не обращая внимания на, лёгкое медное мерцание пламени свечей в золотых канделябрах. Её красивые бирюзовые глаза были полны горьких слёз.
    В эту самую минуту, бесшумно открылась дверь, и в покои к своей возлюбленной уверенной походкой вошёл Селим. Только она не обратила на него внимания, и, думая над тем, что это опять пришёл кто-то из слуг, либо наложниц, грозно крикнула:
--Да, когда, же, вы меня все уже оставите в покое!? Неужели не понятно, что я никого из вас всех видеть не…
    Она осеклась, наконец, увидев своего венценосного мужа, смотрящего на неё с огромной нежностью.
--И меня, тоже видеть не хочешь?—мягко спросил он возлюбленную, при этом, в его красивых бирюзовых глазах, отчётливо проглядывалось лёгкое озорство, мгновенно, развеянное грозной красавицей. 
--А уж вас, мой Повелитель, особенно! Возвращайтесь к Теодоре и продолжайте с ней развлекаться!—обиженно, но очень соблазнительно, надув пухлые губки, отмахнувшись от него, как от надоедливой мухи, что лишь, позабавило Падишаха. Он сдержанно вздохнул, и, поймав, брошенный ею в него, валик, мягко подошёл и сел на софу рядом с возлюбленной.
--Да, не получилось у меня ничего с Теодорой в постели. Впервые в жизни, я потерпел полный крах!
     Санавбер перестала, злиться на него, и, добровольно утопая в бирюзовой ласковой бездне его глаз, встревоженно спросила:
--А об этом ещё кто-нибудь, кроме тебя, меня и Теодоры Хатун знает?
    Конечно, ей лестно было слышать о том, что у Селима получается сделать счастливыми только её с Баш Хасеки Нурбану, но необходимо, как-то попытаться скрыть его неудачу от гарема. Но как? Конечно, Теодору, она припугнёт и заставит молчать под страхом смерти, а, что делать с другими рабынями? Топить в Босфоре! Вот и выход из проблемы!
     Девушка даже загадочно заулыбалась, ласково гладя любимого по ладони, что вызывало в нём приятную лёгкую дрожь во всём теле, из-за чего он трепетно вздохнул и тихо ответил:
--Надеюсь на то, что больше никто не знает.
    Они встретились бирюзовыми взглядами, в которых отчётливо читалась огромная взаимная пламенная любовь, искренняя моральная, духовная поддержка во всём и дружеское взаимопонимание. Девушка нежно улыбнулась ему и легкомысленно заверила избранника:
--Не беспокойся! Наложницы станут молчать, иначе окажутся в Босфоре.
  Вот только, Селим не знал: радоваться ему подобному отстаиванию его чести, либо, наоборот, огорчаться, из-за чего тяжело вздохнул и понимающе, кивнул.
--А о чём, же, ты хотела сообщить мне, когда приходила в мои покои, Санавбер?—меняя тему разговора на более приятную, участливо спросил возлюбленную молодой Султан.
    Она скромно ему улыбнулась, и, умилённо вздохнув, чуть слышно ответила, при этом её бирюзовые глаза заблестели от огромного искреннего счастья, переполнявшего её трепетную душу:
--Я беременна, Селим! Господь смилостивился над нами!
    Между молодой султанской четой воцарилось длительное молчание, во время которого Падишах, не говоря ни единого слова и испытывая огромное восхищение, благодарственно припал к алым губам юной девушки с пламенным поцелуем, ласково гладя её по бархатистым щекам сильными руками, отчётливо ощущая лёгкую дрожь любимой, нежно обнимающей мужественную шею возлюбленного и отвечая ему взаимным пылом.

  Тем, же, вечером, ни о чём не подозревающая, Теодора находилась в хамаме и умывалась, погружённая в глубокую задумчивость. Она продлилась не долго из-за того, что, в эту самую минуту, кто-то грубо схватил её за чёрную шевелюру шикарных чёрных волос и принялся топить в мраморной чаше с приятной тёплой водой.
   Этими людьми оказались две молоденькие служанки четырнадцатилетней Санавбер Султан и под её, непосредственным руководством. Она, сложа руки на соблазнительной груди, стояла немного в стороне, одетая в сиреневое шёлковое платье с парчовым золотистым кафтаном, при этом, возле неё находились преданные Гюль-ага и Джанфеда-калфа.
--За что вы так со мной?--не выдержав, попыталась выяснить у мучительниц, перепуганная до смерти, Теодора, немного отдышавшись после того, как  две рабыни вытащили её из воды. Вот только вместо них на её вопрос ответила с, не скрываемым презрением в приятном тихом голосе Хасеки молодого Падишаха:
--За то, что у тебя оказался слишком длинный язык, Теодора! За это ты поплатишься, как и твоя подружка Ламия Хатун! Вас утром задушат и бросят в Босфор!
   Только сейчас Теодора поняла, что госпожа собирается, жестоко покарать её за то, что она поделилась с подругой о своём неудачном хальвете с Падишахом. Принцесса презрительно рассмеялась, но не теряя воинственности, посмотрела на Султаншу с нескрываемой ненавистью и с вызовом бросила:
--Не забывайте о том, что я дочь крымского хана Мехмеда Гирея, госпожа! Если вы причините мне, хоть малейший вред, мой могущественный отец, жестоко покарает всех вас!
   Санавбер задумчиво переглянулась с преданными людьми и отрезвляюще напомнила принцессе, как бы, приводя её в чувства и давая ей, понять о том, кем та, на данный момент, является:
--Ты, видимо забыла о том, что твой отец, крымский хан подарил тебя Падишаху Мира, тем самым, автоматически, сделав тебя рабыней, а это означает, что ты, отныне никто, даже не фаворитка! Ведь, как я понимаю, Властелин отверг тебя!
    Это ещё больше раззадорило Теодору. Она сделала вывод о том, что теперь ей, всё равно уже нечего, терять. Она иронично рассмеялась и бросила в лицо госпоже:
--Отверг?! Не смешите меня, госпожа! Да, ваш Султан Селим, вообще в постели ничто! У меня было, столько любовников, что он им и в подмётки не годится!
    Это стало последней каплей в терпении юной Султанши. Подобного оскорбления в адрес горячо любимого мужа и Повелителя Османской Империи, она не могла выдержать, и, влепив мерзавке пощёчину, грозно приказала, вовремя появившимся в хамаме, молодым евнухам:
--Дайте ей двадцать ударов плетьми и отрежьте язык, после чего, отправьте в лазарет для того, чтобы лекарша обработала ей раны!
    Стражники поняли прекрасную юную госпожу, и, почтительно откланявшись, крепко схватили Теодору за руки и поволокли в темницу, где им предстояло, провести над ней кровавую экзекуцию, не зная ничего о том, что несколькими минутами ранее, там была задушена Ламия Хатун, бездыханное тело которой выбросили в Босфор.

      Прекрасная юная Хасеки, погружённая в мрачные мысли о том, что, теперь ей, ради благополучия, душевного спокойствия и счастья горячо любимого мужа, Султана Мира, Селима, придётся перестать быть ангелом, а превратиться в грозную, но справедливую Султаншу, борющуюся со своими реальными и потенциальными соперницами ни истерикой с эмоциями, а холодным и здравым умом. Она никого не пощадит из наложниц, в случае, если та осмелится, перейти ей дорогу. От понимания этого, девушка тяжело вздохнула, и, покинув хамам, вернулась в свои просторные покои для того, чтобы хорошо над всем подумать. 
      Вот только, на оставшуюся часть вечера, Санавбер пришлось, внезапно  изменить все свои планы. Ведь в покоях её ждал приятный сюрприз в красивом лице, лежащего на парчовом сиреневом покрывале постели, усыпанный лепестками роз и в мягком освещении, горящих в золотых канделябрах, свечей, молодого Султана Селима. Он был полностью раздет и призывно смотрел на возлюбленную, ласково ей улыбаясь, а в бирюзовой бездне глаз, горел неистовый огонь огромного порочного желания, воссоединиться с ней в жарком экстазе. Юная девушка даже, слегка смутилась и скромно ему улыбнулась в ответ, отчётливо ощущая то, как бешено колотится в  трепетной груди её нежное сердце.
--Ну, как? Всех моих наложниц в Босфор отправила?--с оттенком лёгкого юмора поинтересовался у возлюбленной Селим, игриво посматривая на неё.
     Она иронично усмехнулась и мягко села рядом с ним.
--Нет. Только Ламию Хатун, а Теодору отправила в Девичью Башню за чрезмерно длинный язык и крайне не лестные отзывы о тебе.--легкомысленно и, как бы отмахнувшись, ответила юная девушка на вопрос возлюбленного. Он сел позади неё, и, легонько убрав золотистый густой шёлк пряди волос девушки, в которой переливалось всеми цветами радужного спектра, отсвет от пламени свечей, припал к её гладкой, словно атлас, коже лебединой шеи мягкими тёплыми губами, от чего по телу красавицы пробежала приятная дрожь. Она даже судорожно вздохнула.
--Только не забывай о том, что Теодора является принцессой из родственной династии.--легонько напомнил юной возлюбленной Падишах, уверенно развязывая атласную шнуровку корсета её роскошного платья и лаская упругие полушария соблазнительной груди юной девушки с, затвердевшими от возбуждения, брусничного цвета сосками. Они приятно ныли, а мягкие тёплые губы Султана уже взяли в плен губы юной возлюбленной и принялись целовать её, страстно, самоотверженно.
--Теодора больше ничего не сможет сказать о нашей Династии, Селим.--откликаясь на его сладостный зов, призналась возлюбленному юная девушка, из-за чего он потрясённо посмотрел в её бирюзовые омуты, мысленно, задавая встревоженный вопрос: «В смысле? Что ты с ней такого сделала, раз она теперь стала нема, как рыба?»
     Санавбер сдержано вздохнула, и, легонько толкнув мужа на мягкую перину, окутала его жаркими поцелуями, неистовыми ласками, словно шёлковым саваном.

--Когда я обнаружил, что Теодора не девственница, у меня возникло к ней полное отвращение от понимания того, что я у неё, далеко не первый. Да она и не скрывала этого, что свело на «нет» моё желание. Мне даже пришлось выгнать её из моих покоев!--поделился с юной возлюбленной Селим, когда они отдыхали, лёжа в жарких объятиях друг друга после, вспыхнувшей между ними, безумной страсти.
     Санавбер поняла любимого и ласково погладила его по бархатистым щекам, из-за чего он тяжело вздохнул и пылко поцеловал её в алые губы.
--Теодора призналась в том, что её отец, крымский хан Мехмед Гирей отправил её к нам из-за того, что больше не мог выносить бесконечный блуд.--поделилась с возлюбленным юная Султанша, встретившись с ним пристальным бирюзовым взглядом, отчётливо ощущая то, как он оказался до глубины души потрясён её словами о принцессе, что вызвало у него очередной печальный вздох, во время которого, молодой Султан даже не представлял себе того, как ему теперь поступить с принцессой.
--Выпусти её из башни! Пусть и дальше живёт на этаже для фавориток!--тоном, полной отрешённости и с измождённым вздохом попросил возлюбленную Султан, чем ввёл её в глубокое недоумение, с которым она принялась смотреть на него, пока он снова ни увлёк юную девушку в ласковый любовный омут, в котором она, добровольно утонула.

     Утром принцесса Теодора вернулась в гарем, где у самого входа в общую комнату, встретилась с Повелителем, одетым в парчу пурпурного цвета, золотой шёлк и бархат. Девушка почтительно поклонилась.
--Повелитель, простите, но мне бы хотелось...--начала было она, но Селим властным жестом руки прервал её, смотря на неё с полным безразличием.
--Возвращайся в свои покои, Теодора!--приказал он ей ледяным тоном, давая девушке понять от том, что она ему отвратительна.
    Только Теодора не хотела сдаваться и, наконец, решила признаться ему во всём.
--Повелитель, Вы не так всё поняли! Поверьте, мне совсем не хотелось, задеть Вас вчера! Только поймите и вы меня! У меня не было другого выхода, да и должна, же, я была, хоть как-то побороться за себя.--осторожно перешла к откровенной беседе с ним девушка, смотря на него взглядом, полным невыносимой печали с тоской.
    Селим, понимая, что она от него так и не отстанет, решил, наконец, выслушать её, из-за чего сдержано вздохнул и устало распорядился:
--Говори! Я тебя слушаю.
   Теодора тяжело вздохнула и, наконец, призналась:
--Дело в том, что в Крыму у меня есть возлюбленный, с которым я хотела связать мою судьбу, но отец посчитал моего Мурада не достойным меня. Отцу захотелось ещё больше укрепить родственные связи с османским двором. Именно по этой причине, он и подарил меня вам, предварительно разлучив с возлюбленным, сослав его в одно из воинских подразделений.
    Между Султаном с его наложницей воцарилось длительное молчание, во время которого он, тщательно обдумывал откровения Теодоры, мысленно признаваясь себе в том, что глубоко потрясён ими. Теперь ему стала известна истинная причина её агрессии с отчаянным сопротивлением. Падишах понимающе вздохнул и обещал подумать над тем, как воссоединить возлюбленных, даже не догадываясь о том, что с мраморного балкона весь их разговор слышит, одетая в парчовое мятного цвета платье с преобладанием серебристого шёлка и органзы, Санавбер Султан в обществе Гюля-аги и Джанфеде Калфы. Они потрясённо переглянулись между собой.
--Отправьте своих шпионов в Крым для того, чтобы они нашли жениха принцессы Теодоры и привезли его в Стамбул!--приказала старшему евнуху юная Хасеки. Тот почтительно откланялся и ушёл вниз.
    Санавбер проводила верного слугу мягким взглядом и продолжила внимательно наблюдать за общением Селима с Теодорой. Они обменялись ещё несколькими душевными фразами, после чего расстались.  Понимая, что, в ближайшее время ничего интересного не предвидится, юная Султанша, сопровождаемая служанками, вышла в дворцовый сад для того, чтобы немного прогуляться и подышать свежим воздухом, благо погода, сегодня, выдалась: солнечная, тёплая и безоблачная.
     Пройдя немного по цветочной аллее, юная девушка грациозно спустилась по мраморным ступенькам к небольшому пруду. Там-то, её и поджидал хранитель главных покоев Мустафа-ага.
--Хранитель покоев.--удивлённо произнесла красавица Султанша, совершенно не ожидая, встретиться с ним здесь, в дворцовом саду.  Он почтительно ей поклонился, и, тяжело вздохнув, обратился к ней с просьбой:
--Госпожа, простите меня за то, что вынужден, нарушить вашу прогулку в одиночестве.   Только мне необходимо, признаться вам кое в чём. Поверьте, для меня это очень важно.
     Юная девушка сдержано вздохнула, и, наконец, решив, выслушать хранителя главных покоев, уступчиво произнесла:
--Говорите, Мустафа-ага! Что у вас за важное дело ко мне? Я вся во внимании.
      Хранитель главных покоев в очередной раз тяжело вздохнул, и, собравшись, наконец, с мыслями, признался, словно, на выдохе: 
--Вот уже на протяжении длительного времени, я люблю вас, Султанша! Мне хорошо известно о том, что Вы являетесь женщиной Падишаха, но...
       Он не договорил из-за того, что решительно заключил её в крепкие  объятия и пылко поцеловал  в губы. Девушка не на долго растерялась, но, постепенно собравшись с мыслями, вырвалась из его сильных рук, и, влепив звонкую пощёчину, вернулась во дворец: смущённая, потрясённая и разгневанная, при этом в груди у неё, учащённо билось сердце, а бархатистые щёки пылали.
    Это заставило привлекательного молодого  хранителя главных покоев, почувствовать себя, крайне неуютно перед ней. 

   В гареме юную госпожу с почтительным поклоном  встретила Джанфеда Калфа, встревоженная её внезапной возбуждённостью, смешанной со смущением. Вероятно, в саду произошло что-то такое экстраординарное, раз это вывело госпожу из себя. Вот только что именно? Калфа не знала, да и решила не спрашивать её об этом.
--Ко мне в покои никого не впускать!--на ходу приказала главной калфе султанского гарема юная Султанша.
    Войдя, наконец, в свои покои, Санавбер бросила головной убор и плащ на пол, чувствуя то, как продолжает учащённо биться в груди трепетное сердце, и пылать от смущения бархатистые щёки. Всему виной был страстный поцелуй Мустафы-аги, от которого девушка ещё никак не могла отойти, из-за чего, в гневе, начала всё крушить на своём пути, пока ни рухнула в изнеможении на дорогой ковёр.
    В глазах прекрасной Хасеки блестели слёзы. Она не понимала того, что с ней происходит. Султанша была смущена, оскорблена и сконфужена дерзким поступком аги, но осознавала, что враждовать с ним, ей нельзя. Ведь её коварные враги, лишь этого и ждут, а такого удовольствия, Санавбер им не доставит. Она тяжело вздохнула, и, наконец, постепенно успокоившись, собралась с мыслями и решила, создать вид, словно между ней и Мустафой-агой ничего не произошло.
     Но вот, что девушке делать с принцессой Теодорой? Ведь та, непременно, отомстит  ей вместе с Повелителем за все, пережитые в гареме, унижения. Такого юная Хасеки не  могла допустить, и решила, взять в плен жениха крымчанки Мурада для того, чтобы держать парочку в узде. Именно по этой причине, Санавбер приказала слугам, доставить Мурада в столицу Османской Империи так, чтобы о нём не узнала ни одна живая душа. Пока, же, Султанше осталось, набраться терпения и ждать выполнения всех её распоряжений, сколько бы для этого ни потребовалось времени.
Три месяца спустя.
Дворец Топкапы.
Поздний вечер.
    Вот уже ровно месяц прошёл с тех пор, как Падишах сблизился с принцессой Теодорой, сделав её своей фавориткой, хотя сама она лишь делала вид, что ей приятны его ухаживания. На самом деле, девушка, лишь ждала возможности для того, чтобы сбежать и вернуться в Крым к своему жениху Мураду. Что касается самого молодого Султана, то он совсем не замечал её притворства, воспринимая его за искренность. Наивный. Так продолжалось на протяжении этих зимних морозных дней. Принцесса обманывала его.
      Но вскоре, наступило время Падишаху вспомнить о своих горячо любимых жёнах.  Он позвал их к себе в покои на ужин. И вот, удобно сидя на, разбросанных по полу, мягких подушках за низким столиком, он вёл с супругами душевную беседу приглушённым тоном, не обращая внимания на лёгкое медное мерцание, исходящего от мраморного камина, где тихо потрескивали дрова, распространяя по просторным главным покоям, приятное тепло.
     В эту самую минуту, к венценосной семье подошёл, предварительно, почтительно поклонившись, Гюль-ага. Он бесшумно приблизился к, одетой в бархатное платье розоватого персикового цвета с золотыми парчовыми и шёлковыми вставками, Санавбер Султан и сообщил ей на ухо о том, что его люди нашли жениха крымской принцессы и доставили его в подвал мраморного павильона. Вся просиявшая от радости, юная Султанша, плавно и грациозно поднялась с подушек, и, принеся свои искренние извинения венценосной чете, спешно вышла из покоев провожаемая недоумевающим бирюзовым взглядом Султана. 
--Куда это она пошла?--потрясённо смотря на Баш Хасеки, спросил он её, из чего Нурбану поняла, что пришло время и ей внести лепту по окончательному уничтожению крымчанки. Султанша света загадочно улыбнулась мужу и ответила:
--Санавбер через своих верных шпионов узнала о том, что Теодора не верна тебе. Вот только, если ты не доверяешь моим словам, то можешь, лично убедиться в измене   принцессы отправившись в мраморный павильон, где и произойдёт встреча любовников.
     Понимая, что делать какие-либо выводы, строя их на догадках с подозрениями, не стоит, Селим решил прислушаться к мудрым словам Баш Хасеки. Он тяжело вздохнул, и, встав с подушек и отправился к месту, предполагаемой встречи любовников. 
Мраморный павильон. 
     Кадины не обманули  Султана, сообщив ему о том, что Теодора никогда не любила его. Вскоре, он сам убедился в этом, придя, в назначенное место и увидев то, с каким пылом парочка встретилась друг с другом. Они обнимались и пылко целовались, а из их глаз текли слёзы искреннего счастья.
    Селима, аж всего передёрнуло от, испытываемого им, огромного презрения. Вот только, что больше всего задело его самолюбие, так это заверения принцессы в том,  что ей приходилось делать вид, что ей приятны ласки, поцелуи с объятиями молодого османского правителя, хотя, на самом деле, они были ей отвратительны, а каждая ночь с ним, для неё была сравнима с каторгой.
--Неужели, ты, молча, стерпишь подобное оскорбление, Селим?--елейным голосом спросила у возлюбленного Санавбер, мягко подойдя к нему, тем самым выводя его из мрачной задумчивости. Они обменялись бирюзовыми пристальными, полными огромного душевного недоумения, взглядами.   
--И что ты предлагаешь мне сделать с ними?--ища у возлюбленной супруги мудрого совета, всё с той, же, не скрываемой растерянностью, спросил у девушки Падишах, хорошо ощущая то, как в нём всё кипит от разочарования с возмущением из-за обмана с притворством, но, понимая, что в таких важных, вернее даже судьбоносных вопросах, необходимо действовать, не упираясь на чувства с бурными эмоциями, а на, здраво думающую, голову.
    Санавбер согласилась с ним, и, сдержано вздохнув, мудро рассудила без всякого сожаления:
--Конечно, ты можешь отдать приказ об их казни, только это для них станет слишком лёгким наказанием. На твоём бы месте, я заставила бы их помучиться так, чтобы потом, они сами, слёзно, начали, умолять тебя о казни!--, и, не дожидаясь одобрения возлюбленного в свершении дальнейших действий, юная Султанша подала, ожидающим в засаде, стражникам знак для того, чтобы они немедленно схватили преступную парочку и привели их сюда, в зал с колоннами. Те почтительно откланялись венценосной чете и ушли, выполнять приказ.   

    Спустя  несколько минут, Теодора вместе с Мурадом стояли на коленях перед Османской венценосной четой, ничего не понимая, перепуганные до смерти, но смиренно ожидающие вынесения смертного приговора, хотя в их глазах, продолжал гореть враждебный огонь.
     Вот только, всё безрезультатно, ведь, как бы они ни пытались, запугать венценосную чету обжигающей ненавистью, ни один мускул, не дрогнул на красивых лицах молодых правителей.
--Значит, моя любовь к тебе стала для тебя равносильной каторге, Теодора?! Ну, что, же! Ты сама решила свою участь! Твоё желание будет исполнено.--почти безжизненным тоном произнёс, обращаясь к принцессе, Падишах, взглянув на неё, лишь мельком из-за того, что она стала ему отвратительна. Он уже собрался, отдать стражникам приказ о том, чтобы они бросили парочку в темницу, как, в, эту самую минуту, до него донёсся, полный огромного презрения,  вопрос Теодоры:
--И что, же, ты со мной сделаешь, Султан Селим? Убьёшь? Станешь каждый день насиловать? Давай! Мне уже всё равно!
    Воцарилось мрачное молчание, во время которого Санавбер, не выдержала и влепила дерзкой принцессе звонкую пощёчину, и, не говоря ни единого слова, достала из шёлкового лифа маленький пузырёк с прозрачной жидкостью, затем открыла её, и хладнокровно влила содержимое в рот к красивому молодому человеку с тёмными короткими волосами и со светлыми глазами.
    Он мгновенно стал задыхаться, при этом, весь покраснел, выпучив глаза, чем напугал возлюбленную, в панике, пытающуюся, понять, что происходит с её любимым.
--Что вы мне влили?--теряя силы, попытался узнать у султанской четы Мурад. Санавбер с полным безразличием, легкомысленно бросила ему ответ:
--Яд! Сейчас ты умрёшь, презренный раб!
     От услышанного, Теодора, едва ни потеряла рассудок. Вот только её возлюбленному уже было всё равно. Он лежал на холодном мраморном полу мёртвый и с широко раскрытыми глазами.
--Мурад!--исступлённо закричала принцесса, осознав, что её любимого больше нет. Она не могла больше себя сдерживать и горько разрыдалась над его телом, не обращая  внимания на, прикованные к ней, бирюзовые взгляды султанской четы. Они в мрачном молчании стояли немного в стороне, крепко держась за руки.
--Бросьте тело в Босфор, а принцессу закройте в темнице!--приказала стражникам юная Султанша от понимания того, что вместе с мужем, уже изрядно устала от всего этого.
     Стражники почтительно откланялись и занялись выполнением высочайшего приказа, не обращая внимания на отчаянные крики Теодоры.   
5  ГЛАВА.
«Эта странная любовь,
приносящая одну, лишь боль».
Топкапы.
    Свершённое ею сейчас, вынужденное убийство, так сильно потрясло юную девушку, из-за чего она, подобно разъярённой тигрице, помчалась по пальмовой аллее во дворец. Слёзы душили её, и в груди учащённо билось трепетное сердце. Султанша шла, не разбирая пути, а в голове до сих пор звучал ужасающий и, полный невыносимого отчаяния с болью, крик несчастной принцессы.
--Санавбер, успокойся! Я тебя ни в чём не обвиняю! Тебе пришлось так поступить из-за меня!--вразумительно просил возлюбленную молодой Султан. Он еле поспевал за ней, но внезапно девушка остановилась, и, смотря на него ошалелым бирюзовым взглядом,  истерично рассмеялась, чем не на шутку перепугала мужа.
--Если бы только Теодора попросила бы у тебя прощения за все свои оскорбления, я бы немедленно дала бы её жениху противоядие и может даже, помогла бы уехать, но...--Султанша не договорила из-за того, что слёзы душили её. Она не могла больше себя сдерживать, и, инстинктивно уткнувшись мужу в мускулистую грудь, горько расплакалась.
    Девушку даже всю трясло от нервов и негодования, пока она ни ощутила внезапную, очень резкую боль в, уже заметно округлившемся, животе, из-за чего громко вскрикнула и побледнела, плавно осев на снег, чем встревожила венценосного возлюбленного, заставив его, опуститься рядом с ней, и, заботливо обнимая за изящные плечи, с не скрываемым беспокойством, спросил:
--Что с тобой, Санавбер?
      Только вместо ответа, юная девушка потеряла сознание, а бархатный подол её светлого платья окрасился в багрово-красный цвет из-за, медленно растекающейся, липкой вязкой крови. 
--О, Аллах! За что ты так с нами не справедлив!--еле сдерживая горькие слёзы, громко воскликнул Селим и припал мягкими тёплыми губами к холодному лбу юной возлюбленной, ощущая жгучую ненависть к Теодоре.
--Селим, прошу тебя, ради нашей с тобой любви, не вымещай гнев на Теодоре! Лучше позволь ей уехать к родителям в Крым.--попросила возлюбленного слабым тихим голосом Санавбер, лишь на мгновение придя в себя, а затем снова провалилась в беспамятство.

Три недели спустя.
     Не в силах больше смотреть на душевные терзания возлюбленного мужа из-за постоянных выкидышей Санавбер, Нурбану отправила её в Старый дворец, а для Султана стала подбирать новую усладу. Именно по этой причине, она, одетая в бархатное тёмное зелёное платье с преобладанием золотой парчи с шёлком и пребывая в глубокой задумчивости, плавно и медленно проходила мимо, выстроившихся в ряд, молоденьких и прибывших из Эдирне, ещё вчера, молоденьких, очень хорошеньких рабынь, пока ни остановилась перед, одетой в сиреневое шёлковое платье пятнадцатилетней девушкой с огненно-каштановыми длинными волосами, светлой нежной, как атлас, кожей, розовыми пухлыми губками и стройной, словно ствол молодой сосны, фигурой.
--Как твоё имя? Откуда ты родом и сколько уже находишься в гареме?
     Шелковистые густые ресницы юной девушки, в миг, встрепенулись, а на Баш Хасеки устремились её красивые большие карие глаза.
--Моё имя Бихтер, госпожа. Меня привезли из Венеции и продали во дворец в Эдирне три месяца тому назад, так, что можете не волноваться, правила и традиции мне известны.--скромно улыбаясь, по-турецки ответила юная красавица. Баш Хасеки одобрительно кивнула и обратилась к, сопровождающей её, главной калфе с распоряжением:
--Готовьте Бихтер к ночи! Сегодня она пройдёт по «золотому пути» и окажется в «раю» нашего Повелителя!
     Главная калфа султанского гарема всё поняла, и, почтительно поклонившись, пообещала исполнить всё в лучшем виде. Довольная её услужливостью с взаимопониманием, Баш Хасеки доброжелательно улыбнулась и покинула общую комнату гарема.
Старый дворец.
       А тем временем, в своих покоях, одетая в роскошное бирюзовое парчовое платье,  прекрасная Санавбер Султан, царственно восседала на тёмно-синей бархатной тахте  и проводила с преданными агами: Гюлем и Буль-Булем тайный совет, относительно будущего принцессы Теодоры.
    Султанша чувствовала себя виноватой перед ней и, всем сердцем хотела помочь ей, уехать домой в Крым, о чём и, тихо беседовала с агами, решив, в итоге, под покровом ночи, выкрасть Теодору из темницы и посадить на ближайший корабль, отбывающий в столицу Крымского Ханства.
     Авантюра удалась, и вечером, принцесса Теодора, благополучно отбыла домой. О её отъезде никто во дворце Топкапы не знал, так как все о ней уже забыли, да и самого Повелителя, на данный момент, занимало другое—что за напасть обрушилась на него с возлюбленной Санавбер, раз Господь Бог никак не хочет дать им дитя.   

    Так и сейчас, молодой Султан ужинал в приятном обществе Хасеки Санавбер и, вернувшейся из Амасии, Разие Султан, ведя с ними, тихую душевную беседу о: жизни, любви и о многом другом. Они втроём понимали одно, что управлять гаремом, Нурбану становится всё сложнее. Ведь ей в скором времени предстоит, произвести на свет ребёнка.
--Нурбану необходимо сейчас, думать о предстоящих родах, а не управлять гаремом.--мудро рассудила, одетая в траур, Разие Султан, осторожно намекая на свою кандидатуру. Этим действием, она давала правящему брату понять о том, что ей хочется, забыть всю ту невыносимую боль, вызванную смертью от тяжёлой болезни, возлюбленного мужа, два месяца тому назад. Селим с Санавбер понимали и искренне сочувствовали её утрате.
--Я обязательно и в самое ближайшее время, подумаю над твоим предложением, Разие.--мягко и дружелюбно заверил сестру молодой Падишах, бирюзовые красивые глаза которого, излучали душевную заботу.
     Красавица Султанша поняла брата, и, решив, что, возможно, ему хочется, остаться наедине с любимой девушкой, искренне пожелала им спокойной ночи, а затем встала с бархатных подушек, и, почтительно откланявшись, ушла. Венценосные супруги остались, наконец, одни.

Топкапы.
    В эту самую минуту к главным покоям подошла, сопровождаемая молодыми калфами и евнухами, Бихтер Хатун, одетая в шёлковое платье салатового цвета. Она была погружена в романтические мысли о предстоящем хальвете. Конечно, девушка боялась и дрожала, как осиновый лист на сильном ледяном ветру. Вот только у входа в главные покои, её ждало глубокое разочарование в лице их хранителя.
--Возвращайся в гарем, Хатун! Повелитель уехал в Старый дворец, когда вернётся, не знаю!--тоном полного безразличия, властно приказал, подошедшей к нему, наложнице Мустафа-ага, даже не смотря на неё, но ощущая, не известно откуда взявшуюся в душе, невыносимую тревогу за жизнь своего друга Повелителя. Ведь эта красивая девушка, что сейчас пришла на хальвет по приказу Баш Хасеки, несла в себе смертельную опасность для него.
     Воля бы хранителя главных покоев, он бы никогда и никого бы не подпустил к Султану, за исключением его Хасеки Нурбану и Санавбер. Последняя до сих пор не выходила у него из головы, хотя о новых встречах с ней, даже думать было запрещено. Он тяжело вздохнул и бесстрастно проследил за тем, как, разочарованная Хатун, сопровождаемая калфами с евнухами, вернулась в гарем, даже не догадываясь о том, что невыносимое чувство тревоги, передалось и Хасеки Санавбер. Оно вылилось в кошмарный сон.
Старый дворец.
     «В своём сне, юная девушка, как обычно, утром, подошла к главным покоям для того, чтобы позавтракать вместе с возлюбленным и пожелать ему доброго дня. Вот только, к её глубокому удивлению, из покоев выбежала хорошенькая рыжеволосая наложница, которую Санавбер никогда не видела в гареме. Это вызвало в ней невыносимую тревогу, из-за которой она, не медля ни минуты, вбежала во внутрь и остолбенела.
    В постели лежал её возлюбленный муж, выглядевший очень бледным измождённым и не подающим никаких признаков жизни. Его красивые бирюзовые глаза плотно закрыты, а блондинистая голова мирно покоилась на мускулистой груди.
--Селим, вставай! Тебе пора идти заниматься государственными делами! Хватит спать!--просила мужа юная Султанша, подбежав к нему и начав, его тормошить за плечо, но он ни на что не реагировал и был холодным, как лёд.
     Видя и ощущая это, девушку, словно молнией ударило от мысли, что её любимый, возможно мёртв, хотя она и гнала от себя подобное, из-за чего трясла его ещё сильнее, не говоря уже о лёгких пощёчинах, но всё безрезультатно. Её муж находился в прежнем положении. Слёзы невыносимого отчаяния душили юную девушку.
--Селим, не-е-е-т!!!!! Не оставляй меня!!!!!--от безысходности, невыносимой боли и, словно раненый зверь, громко и со слезами на глазах прокричала Султанша»
      Это привело к тому, что она проснулась от собственного крика, будучи, вся в слезах, в холодном поту, тяжело дыша и отчётливо ощущая то, как бешено колотится в груди трепетное сердце, благо в просторных покоях было темно и очень тихо, а в шелковистой золотисто-каштановой голове проносилось одно и то, же: «Это всего лишь, дурной сон, Санавбер! Приди в себя! Всё хорошо!»
      Она на мгновение закрыла глаза, и, измождённо вздохнув, открыла их и посмотрела на, по-прежнему крепко спящего, мужа. Он заботливо обнимал её и ничего не слышал, из-за чего, готовая в любую минуту, расплакаться, юная девушка снова легла, и, сильнее прижавшись к мускулистой мужественной груди возлюбленного, в которой спокойно билось трепетное сердце, бесшумно разревелась, мысленно, давая себе клятву в том, что никогда не подпустит к нему ни одну наложницу. Так, за подобными мыслями, Санавбер сама для себя того не заметила, как провалилась в глубокий сон.
Топкапы.
    Утром, сразу после завтрака, султанская чета вместе с Разие Султан прибыли в главный дворец и отправились в гарем из-за того, что Селиму хотелось серьёзно поговорить с Баш Хасеки о том, по какому праву, она сослала в Старый дворец его возлюбленную  отдушину и тихую гавань в бушующем океане безумных страстей, заговоров и интриг, милую Санавбер.
    В общей комнате, калфы с евнухами уже выстроили в две линии всех девушек, которые стояли в почтительном поклоне. Бихтер находилась в их числе и лишь, единожды взглянула на, проходящего мимо, молодого красавца Султана. Он понравился ей своей царственной статностью, мягкостью, грациозностью и изысканностью в манерах.
     Вот только юная Бихтер даже и подумать не могла, что этим невинным взглядом вызовет гнев у юной Султанши, идущей следом за правителем. Она узнала в Хатун девушку из своего кошмара, что придало ей ещё большую враждебность по отношению к той. Санавбер решила разобраться с девушкой позже, пока, же, она бросила на неё угрожающий бирюзовый взгляд, в котором обещала ей море бед в случае, если та посмеет приблизиться к Повелителю, либо, просто посмотрит на него.
    Бихтер вздрогнула и побледнела, испытав невыносимый страх за свою жизнь, даже не догадываясь о том, что за всем этим, с террасы наблюдает, одетая в парчовое светлое платье, Баш Хасеки, сделавшая для себя вывод в том, что она правильно избрала в подопечные Бихтер Хатун. Санавбер уже ненавидит её, а это означает, что жизнь в гареме становится веселее.
--Готовьте Бихтер Хатун! Она сегодня опять идёт в главные покои!--приказала преданной Джанфеде Баш Хасеки. Та всё поняла, и, почтительно откланявшись, ушла.

    Вот только не долго Нурбану радовалась. Вскоре, ей с царственным достоинством пришлось выдерживать гневную тираду, высказываемую венценосным супругом. Вероятно, кто-то из служанок или калф Санавбер проболтался Повелителю о ссылке девушки в Старый дворец из-за её неспособности, подарить Династии Великих Османов новых наследников.
--Всё, Нурбану! Я снимаю с тебя обязанности управительницы гарема! Теперь им станет править Разие!--немного остыв, заключил Падишах, продолжая, смотреть на Баш Хасеки испепеляющим взглядом красивых глаз, которые в пылу гнева, приобрели цвет штормового моря
     Нурбану, хотя и вся кипела от негодования, но бурно высказываться не стала. Вместо этого, она сдержано вздохнула, и, почтительно ему поклонившись, с пленительной улыбкой произнесла:
--Как вам будет угодно, мой ненаглядный и горячо любимый Властелин!
       Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого Падишах не знал, что и сказать на эти дружелюбные слова своей Баш Хасеки. Он оказался растерян, но не на долго. Когда, же, Падишах собрался с мыслями, он загадочно ей улыбнулся и мягко заключил:
--Вот и решили всё!
      После чего, царственно покинул покои Баш Хасеки, оставляя её одну..
       Дождавшись, когда за ним закрылась тяжёлая дубовая дверь, Султанша света со всей яростью перевернула круглый стол с едой. Казалось бы, гнев должен пройти. Он прошёл, но в эту самую минуту, красавицу Баш Хасеки скрутила невыносимая резкая боль в животе, заставившая её, мгновенно осесть на тахту, но увидев на полу небольшую лужу, Султанша поняла, что у неё начались преждевременные роды, из-за чего позвала к себе, перепуганную до смерти, рабыню и приказала ей, немедленно бежать за лекаршей. Та почтительно откланялась и убежала, выполнять распоряжение.
      Оставшись в одиночестве, молодая Султанша света, переоделась с помощью других рабынь в ночную рубашку и легла на постель. Дворцовая акушерка не заставила себя долго ждать, и, войдя в султанские покои, принялась за свои прямые обязанности. Вот только, схватки были, хотя и болезненные, но редкие. Несчастная Нурбану даже несколько раз впадала в беспамятство и горячку, что совсем не нравилось акушерке с её молодыми помощницами.

     В то время, как Баш Хасеки боролась за жизни себя и своего ребёнка, мучимая родовыми схватками, что на этот раз проходило, невыносимо тяжело, Санавбер подошла к главным покоям, у тяжёлой дубовой двери входа, в которые её встретил Мустафа-ага. Он почтительно поклонился госпоже и вежливо известил о том, что Повелителя сейчас нет. Он находится на заседании Дивана, при этом мягкий голос молодого хранителя главных покоев, предательски дрожал от волнения.
     Только юной Султанше было не до его запретных чувств к ней. Кошмарный сон не давал покоя хрупкой душе госпожи, о чём она и заговорила с ним. Мустафа-ага внимательно выслушал её, признавшись, что он сам почувствовал невыносимое беспокойство за жизнь их Повелителя и, исходящую от Бихтер Хатун, угрозу для него.
--Нам необходимо найти надёжных и преданных только нам, людей для того, чтобы они следили за каждым шагом и действием этой тихой, до подозрительности Хатун.--дрожа от беспокойства за жизнь любимого мужчины, тихо заключила прекрасная Султанша.
    Мустафа-ага понял её и обещал, найти из служителей гарема таких людей. Ему ещё хотелось попросить у неё прощения за своё непростительное поведение при их последней встрече в дворцовом саду, но не удалось из-за того, что, в эту самую минуту, к ним подошёл Падишах. Молодые люди, инстинктивно почтительно поклонились ему.
--Случилось что-то важное? Почему вы выглядите такими встревоженными?--чувствуя неладное, обеспокоенно спросил у них Султан, хорошо ощущая то, как учащённо колотится в мужественной груди его отзывчивое сердце. Он пристально смотрел на своих собеседников, из-за чего те мгновенно переглянулись между собой и тяжело вздохнули.
--Просто нас не покидает подозрение о том, что, возможно персидский шах подослал к Вам в гарем лазутчицу для того, чтобы убить Вас, а на Османский Престол посадить своего ставленника—задумчиво высказал их общее с Санавбер Султан мнение Мустафа-ага.
    Его слова глубоко потрясли молодого Падишаха, заставив вспомнить о странной встревоженности и заплаканности в красивых бирюзовых глазах юной возлюбленной в момент их пробуждения. Он, конечно, заботливо пытался у неё узнать причину внезапной грусти. Только милая Санавбер отмалчивалась, и, уходя от разговора, была ненасытна в страсти. Она, словно обезумела, а он списал это на её тоску по нему, вызванную их долгой разлукой, умело устроенной Баш Хасеки, тщательно скрывшей от него всё, да Селим из-за своей чрезмерной занятости государственными делами, не спрашивал, совершенно забыв о юной возлюбленной, пока к нему ни поступила записка от, на днях приехавшей, Разие, известившая его обо всём. Именно это и заставило Падишаха, вчера, сорваться с места, бросить все дела и поехать в Старый дворец.
--Можете успокоиться, я буду, предельно осмотрительным в отношении моих наложниц.--сдержано вздохнув, заверил он собеседников, и, не говоря ни единого слова, прошёл в свои покои, провожаемый их недоумевающими взглядами. Молодые люди снова потрясённо переглянулись между собой, и, обречённо пожав плечами, разошлись по своим делам.

    Немного позже, когда Бихтер прогуливалась по мраморному, залитому яркими солнечными лучами, коридору, к ней мягко и бесшумно подошла калфа, и, с предосторожностью осматриваясь по сторонам, быстро вручила, ничего не понимающей, юной девушке маленький пузырёк с ядом и чуть слышно произнесла, начиная издалека:
--Как я понимаю, ты сегодня идёшь в главные покои для того, чтобы разделить ложе с Повелителем, Бихтер?! Очень хорошо! Вот и вольёшь яд ему в еду!
      Между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Бихтер убрала флакончик с ядом в газовый лиф бирюзового платья под одобрительным взглядом своей молоденькой кураторши и, не говоря больше ни единого слова, продолжила путь. Вот только, далеко пройти, ей не удалось из-за того, что, в эту самую минуту, она была схвачена Гюлем-агой с двумя подчинёнными. Они утащили её в тёмную бельевую, куда без горящего факела, войти было нельзя, и бросили к ногам Санавбер Султан, высокомерно смотрящей на, ничего не понимающую и ползающую на полу, наложницу.
--Вот ты и попалась, Бихтер! Сейчас ты нам во всём признаешься!--обличительно и с торжествующей улыбкой произнесла султанша, и, не говоря больше ни единого слова, влила ей в рот яд.
     Наложница мгновенно принялась задыхаться и паниковать. Из её ясных карих глаз солёными прозрачными ручьями текли слёзы.
--За что вы так со мной, госпожа?! Я обычная наложница, как и многие девушки здесь, в гареме.--с негодованием пыталась узнать причину столь явной и не известно, откуда взявшейся, ненависти Госпожи, в отношении неё, простой рабыни.
    Только Султаншу совсем не трогали горькие слёзы с мольбами о пощаде наложницы. Вместо этого, она высокомерно посмотрела на неё, и, уже начиная, терять терпение, грозно приказала:
--Немедленно говори о том, кому ты служишь! Хватит строить из себя полную дуру и невинную овечку! Ведь тебя прислали сюда для того, чтобы ты убила нашего Повелителя вместе с его наследником Шехзаде Мурадом? Кто? Персы? Англичане? Австрийцы?
    В глазах у Бихтер уже всё плыло от слёз и головокружения. Она извивалась и умоляла о пощаде, подобно змее.
--Госпожа, пощадите! Я никому ничего не сделала! Меня прислали сюда из Эдирне для  того, чтобы делать счастливым нашего Государя!--начиная уже, терять сознание, прокашляла наложница, хватаясь дрожащими руками за парчовый подол великолепного платья Султанши.
     Понимая, что девушка так им ничего и не скажет, Султанша, в конец, потеряла терпение, и, грубо выдернув из её рук свой подол, влила ей противоядие, грозно бросив:
--Даже не смей мечтать о Повелителе, Хатун!--стремительно покинула бельевую, оставляя Бихтер, валяться на холодном мраморном полу и обливаться горькими слезами.

     Так незаметно наступил вечер, окрасивший всё вокруг в тёмные: синий, фиолетовый, зелёный и голубой тона. Вот только во дворце Топкапы никто не спал. Все его обитатели смиренно ждали того, как завершатся роды у Баш Хасеки и того, как она их перенесёт. К счастью, всё закончилось благополучно.
      Нурбану родила девочку, хотя и очень слабенькую. дворцовые лекарши мгновенно занялись ею. Что касается самой Султанши, она, измученная тяжёлыми родами, уснула, удобно дёжа в просторной постели под газовым балдахином и в лёгком медном мерцании, горящих в золотых канделябрах, свечей. У дверей в её просторные покои уже столпились наложницы, громкий шёпот которых, с трудом угоманивали Разие Султан с Джанфеде Калфой.
--Что, вы здесь за балаган устроили?! Немедленно замолчите! У Нурбану Султан были тяжёлые роды! Дайте госпоже отдохнуть!--вразумительно шикнула на рабынь Хазнадар. Те моментально перестали шептаться и замерли в ожидании выхода кого-нибудь из служанок госпожи с известиями из султанской спальни о том, кто родился.
--Надеюсь, ты сообщила обо всём нашему Повелителю, Дженфеде?--привлекая к себе внимание, осведомилась у главной калфы султанского гарема Разие Султан, пристально смотря на неё. Та почтительно поклонилась и выдохнула свой ответ:
--Конечно, госпожа! А как, же?! Хасеки Санавбер Султан, тоже поставлена в известность. Скоро Их Султанские Величества придут сюда.
    Одетая в тёмно-синее бархатное с парчовым и шёлковым дополнением шикарное платье, Разие Султан одобрительно кивнула, задумчиво смотря в ту сторону мраморного и украшенного синими изразцами, коридора, откуда должны выйти её горячо любимый правящий брат Селим со своей возлюбленной Хасеки Санавбер.
     Всеобщее ожидание продлилось не долго. Вскоре, до всех их донёсся громкий голос, ударившего посохом о пол и привлекающего к себе внимание,  Газанфера-аги:
--Внимание! Султан Селим хан Хазретлири и Хасеки Санавбер Султан!
     Все замерли, затаив дыхание и с нескрываемым трепетным волнением, склонились в грациозном почтительном реверансе. Не прошло и минуты, как, в эту самую минуту, к покоям Баш Хасеки царственно подошла султанская чета, с высока посматривая на всех, собравшихся здесь, людей.
    Вот только, вскоре, юной Хасеки пришлось, внезапно сойти со своего пьедестала. Вернее, с него её сбросил сам Селим тем, что, не говоря ни единого слова, закрыл перед ней дверь в покои Нурбану. Это задело Санавбер, задев за самолюбие, да ещё и девушки начали, злобно шушукаться, ядовито посмеиваясь, при этом за её спиной. Ей стало, невыносимо больно, из-за чего прекрасная юная Султанша, не желая, больше оставаться здесь, у всех на посмешище, убежала к себе в покои, где с диким криком, начала всё крушить от, обуреваемой её всю, ярости.

     А тем временем, прочтя над маленькой дочкой молитву и дав ей имя  Танальдиз, что означало «закат звезды», Селим побыл немного с Баш Хасеки, и, вернувшись в главные покои, приступил к ужину в обществе, присланной к нему, хорошенькой молоденькой наложницы. Она чувствовала себя скованно и робко. Её бархатистые щёки залились румянцем смущения. Девушка так и не могла никак решиться на то, чтобы, наконец, взглянуть на молодого красивого Султана, из-за чего они, молча, сидели на, разбросанных по полу, подушках за круглым столом.
--Как твоё имя, Хатун?--нарушая, уже начавшую, изводить его, тишину, спросил у  девушки Падишах, с интересом смотря на неё, что ту ещё больше смутило.
--Бихтер, господин.--робко пролепетала наложница, терпеливо ожидая удобный момент для того, чтобы, не заметно влить яд в кубок с шербетом Султана. Он сдержано вздохнул, продолжая, внимательно наблюдать за ней. Внутреннее чутьё подсказывало ему, что персидская лазутчица-диверсантка—это именно она, Бихтер. Ведь девушка, хотя и всеми силами скрывала истинные чувства, но уже нервничала.
--Кто приказал тебе, отравить меня? Шах Тахмасп?--внезапно спросил он девушку, что стало для неё полной неожиданностью. Она даже растерялась, не зная того, что и ответить в своё оправдание. Это стало её концом. Селим всё понял, и, подозвав к себе стражу, приказал им, увести лазутчицу в темницу, как полагается допросить и бросить в Босфор. Те всё поняли, и, почтительно поклонившись, схватили, плачущую от дикого страха за свою жизнь, юную девушку за руки и потащили, прочь из главных покоев. Она продолжала отчаянно вырываться и слёзно молить о пощаде, провожаемая ледяным, полным глубокого безразличия, бирюзового взглядом Падишаха.
     А в эту самую минуту, к дверям главных покоев подошла, желающая, выяснить отношения с горячо любимым  мужем, Санавбер Султан. Бихтер увидела её, и, вырвавшись из крепких рук стражников, подбежала к ней и слёзно принялась умолять о защите:
--Госпожа, умоляю вас! Спасите! Я стану вашей преданной рабыней!
    Султанша не могла ничего понять, из-за чего, вопросительно посмотрела: сначала на грозное выражение красивого лица мужа, а потом на хранителя покоев.
--Хатун оказалась лазутчицей персидского шаха, Госпожа! Повелитель понял это по её подозрительному поведению!--мягко объяснил Султанше Мустафа-ага, внимательно проследив за тем, как её всю передёрнуло от, испытываемого к, рыдающей от невыносимого отчаяния, наложнице, презрения. Она уже хотела, резко выдернуть подол платья из её рук и пройти мимо, но, в эту самую минуту, в голове созрел гениальный план о том, чтобы использовать Бихтер против персов, о чём и разумно заговорила с, вышедшим в мраморный коридор, любимым мужем, но он, мгновенно пресёк её предложения властным жестом руки, и, терпеливо дождавшись, когда она замолчала, грозно приказал:
--Не лезь не в своё дело, Санавбер! Возвращайся в свои покои и находись там, пока я тебя ни позову!
    Глубоко потрясённая его внезапной грубостью, Султанша разочарованно посмотрела на него, и печально вздохнув, потерянно побрела в свои покои, оставляя несчастную Хатун на растерзание её трагической судьбе. Санавбер перестала узнавать  возлюбленного. Он больше не был тем ласковым, нежным и заботливым Селимом, которого она полюбила. Теперь он превратился в жестокого тирана. Санавбер начала бояться его.
Три дня спустя.
     Утром, в покои к своей душевной подруге пришла Разие Султан, пребывающая в прекрасном настроении, которое, мгновенно исчезло из-за того, что, в эту самую минуту, Султанша застала Санавбер, сидящей на тахте. Вероятно, она вообще не спала ночью, иначе, не выглядела бы, сейчас такой измученной. Бедняжка беспрестанно плакала, о чём свидетельствовали её красные и влажные бирюзовые глаза.
--Рассказывай, что случилось, Санавбер! Кто посмел, расстроить тебя!--встревоженно принялась выяснять у подруги красавица Султанша, плавно подойдя и сев рядом с ней на одну тахту. Юная девушка печально вздохнула, и, продолжая горько плакать, поделилась:
--Я перестала узнавать моего, всегда такого ласкового, нежного и заботливого Селима. Он больше не любит меня. Теперь он стал жестоким тираном. Я боюсь его, Разие! Бедная Бихтер! Её, наверное, уже жестоко казнили.
     Только вместо того, чтобы утешать законную жену своего старшего, правящего огромной Империей, брата, Разие вразумительно произнесла:
--Хватит лить слёзы, Санавбер! Немедленно отправляйся в хамам, затем надень самое лучшее из твоих платьев, после чего иди в Главные покои, и, приложив всё своё очарование, заставь моего брата забыть навсегда о других женщинах.
    Санавбер всё поняла, и, в миг успокоившись, сходила в хамам и нарядившись в парчовое серебристое платье с дополнением шёлка с кружевом, распустила волосы, и, украсив их бриллиантовыми нитями, вся радостная и красивая, не говоря уже о том, что воодушевлённая, грациозно подошла к главным покоям, у входа в которые её с почтительным поклоном встретил Мустафа-ага.
--Простите, госпожа! Только Повелитель не сможет Вас принять! Он уже, как три дня, находится на охоте в Эдирне!--с тяжёлым вздохом известил девушку хранитель главных покоев, чувствуя, что она сейчас находится в таком плачевном душевном состоянии, что способна пойти на свершение любых глупостей, из-за чего он даже начал её уговаривать вернуться в гарем и успокоится. Только Санавбер не захотела его слушать. Вместо этого, она сама отправилась в Эдирне, совершенно не думая о собственной безопасности.
Окрестности Эдирне.
Поздняя ночь.
      Санавбер Султан горько поплатилась за свою беспечность с отчаянием тем, что на её карету напали разбойники, взявшие в плен прекрасную Султаншу и притащившие в свой лагерь.
     Вот только молодой Падишах ничего не знал о несчастье своей Хасеки. Он забыл о ней, увлёкшись новой фавориткой по имени Мелеке, белокурой красавицей с серыми глазами и стройной фигурой. Даже в эту безлунную зимнюю ночь, правитель спал, утомлённый их общими необузданными ласками, нежно обнимая её гибкий стан.
      Но, вскоре, его разбудил, появившийся в покоях, преданный Мустафа-ага. Он выглядел чрезвычайно серьёзным, что заставило Селима, мгновенно проснуться, и, выйдя из любовного дурмана, лениво спросить с оттенком, хорошо уловимого недовольства:
--Что случилось, Мустафа-ага? Почему это не может подождать до утра?
       Хранитель главных покоев дворца Топкапы немного отдышался, и, собравшись с мыслями, сообщил о том, что с Санавбер Султан произошло несчастье по дороге сюда. Она не выдержала, не известно, откуда взявшуюся, холодность с безразличием мужа и их разлуку, из-за чего поехала сюда для того, чтобы попытаться узнать эту причину, но по дороге, на карету напали разбойники.
--Санавбер Султан любит вас самоотверженно и пламенно! Ей не мила собственная жизнь без вас! Она для неё не имеет никакого смысла и не нужна, если вас нет рядом, мой Повелитель!--заключил с тяжёлым вздохом хранитель главных покоев.
      Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, Селим выбрался из постели, и, стремительно одевшись, покинул дворец, и, присоединившись к своей, терпеливо ожидающей его, вооружённой охране, отдал им необходимые указания и вместе с ними, верхом на коне, отправился на поиски, пропавшей супруги, мысленно виня себя за несправедливую холодность с безразличием.

      А тем временем, два разбойника приволокли прекрасную юную пленницу в шатёр к своему атаману, царственно восседавшему на большом сундуке, словно на троне. Это был полный пожилой мужчина, курящий кальян и с нескрываемым вожделением смотрящий на девушку. Он еле сдерживал себя от порочного желания, разорвать на ней роскошное одеяние в клочья и наброситься на неё.
--Если вы посмеете, хоть раз прикоснуться ко мне, Султан Селим вас не пощадит и лично разрубит в фарш! Я его законная жена, Хасеки Санавбер Султан!--воинственно взвилась юная девушка, случайно угадав его намерения. Она с ненавистью смотрела на отвратительного старика, пока он презрительно ни рассмеялся прямо ей в красивое лицо, после чего разорвал на ней одежду со словами, словно издеваясь над своей пленницей:
--Ну и где, же твой драгоценный Султан? Ты не нужна ему!--,и, повалив её на, разбросанные на полу, шкуры, с диким криком, принялся грубо насиловать её разными способами, после чего захрапел.
    Вся растерзанная   и втоптанная в грязь, юная девушка, чуть живая, выбралась из-под отвратительного борова, и, закутавшись в его шубу, незаметно сбежала из лагеря, и, дойдя до реки, которая ещё не успела, покрыться льдом, бросилась в ледяную воду, тем-самым сводя все счёты с жизнью.
Дворец в Эдирне.
     Не известно, сколько прошло времени и дней, но, когда прекрасная юная Султанша очнулась, увидела, что лежит в своих просторных покоях во дворце, на постели под газовым серебряным балдахином в лёгком медном мерцании, горящих в золотых канделябрах, свечей. Девушка была одета в шёлковую полупрозрачную сорочку с пеньюаром. Она не могла ничего понять, но почему-то ей, непреодолимо хотелось плакать, из-за чего, не в силах больше себя сдерживать, Санавбер тихо расплакалась, подобно маленькому ребёнку, что привлекло к ней внимание, стоявшего у окна, с задумчивым выражением на красивом лице, молодого Падишаха. Он с огромным облегчением вздохнул, и, плавно обернувшись, подошёл к ней и сел на край кровати у самого изголовья.
--Успокойся, душа моя! Не надо плакать! Всё хорошо, Санавбер! Я рядом с тобой!—ласково проговорил он, и, заботливо поправив мягкую подушку с золотистой шёлковой наволочкой, плавно потянулся к её алым, таким сладким для него губам, желая, насладиться их живительным нектаром, а его сильные руки уже ласково гладили её по бархатистым щекам.
    Девушка почувствовала это, но, печально вздохнув, попыталась отстраниться со словами:
--Не надо, Селим! Я грязная и должна быть тебе отвратительна!
    Понимая то, о чём говорит его возлюбленная, Селим, сдерживая в себе, постепенно закипающий, гнев, пылко поцеловал её в губы, заверив в том, что он обязательно отомстит разбойникам, обратив их всех в прах и без всякой жалости.
--Если хочешь, можешь сама поучаствовать в казни их главаря.—заключил он, увлечённо развязывая шёлковую тесьму на её сорочке, обнажая упругую белёсую грудь и лаская гладкую, как атлас, кожу и брусничного цвета спелые ягоды сосков.
     Молодой мужчина брал их в  тёплый рот и легонько посасывал, что вызывало у девушки приятную дрожь с головокружением. Она даже вся затрепетала и начала тяжело дышать, когда его заботливая рука плавно сползла по её упругому втянутому животу и проникла во влажную тёплую пещеру женственного грота, блуждая в ней. Юная девушка, аж задохнулась и ахнула от, переполнявших нежную и истерзанную душу, сладостных ощущений. Она даже выгнулась ему на встречу, залившись румянцем смущения с небольшой скованностью и, начиная, тихонько постанывать от удовольствия, как разомлевшая кошечка.
--Селим!—громко выдохнула она, не в силах больше, выдерживать его сладостной пытки. Ощущения от них были на столько острыми, что юная Султанша потеряла сознание.
    Девушка вся горела от жара. У неё началась горячка и пот стекал ручьём, что перепугало молодого правителя очень сильно. Он даже приказал стражникам, немедленно привести к нему лекаря. Когда тот пришёл и внимательно осмотрел юную Султаншу, едва не потерял дар речи, не говоря уже о том, что побледнел от ужаса.
--Да, что случилось-то? Что с моей Хасеки?—не выдержав мрачного молчания, спросил у дворцового лекаря Падишах, боясь услышать самое страшное, но всё-таки ему пришлось это сделать. Медик тяжело вздохнул и откровенно ответил:
--У госпожи чума, Повелитель! Вы, возможно, тоже уже заражены. Поэтому мне ничего другого не остаётся кроме, как закрыть вас обоих в этих покоях и вести наблюдение.
    От услышанного им, страшного известия, прежний мир Селима рухнул. Почва ушла у него из-под ног, а в рыжеволосой голове звучало одно: «Это твой конец, Селим! Срочно назначай приемника с регентом при нём!»
     От понимания этого, он тяжело вздохнул, и, чувствуя то, как у него начинает темнеть в глазах, из последних сил приказал:
--Немедленно отправьте весть во дворец Топкапы о том, чтобы готовили шехзаде Мурада к скорому вступлению на Османский престол, а Нурбану Султан назначается при нём регентом!—и только после этого потерял сознание, упав на, рядом стоявшую, софу.
Пару дней спустя.
Топкапы.
    Днём, когда, царственно восседая на сиреневой парчовой тахте, залитая яркими солнечными лучами и одетая в салатовое бархатное платье с золотым кружевным кафтаном, Баш Хасеки занималась своими пятью детьми, в её покои вошли с мрачными выражениями на лицах два старших евнуха Газанфер с Гюлем, Дженфеде Калфой и Разие Султан.
--Что-то случилось страшное с Падишахом? Почему вы все такие мрачные?—встревоженно спросила их, ничего не понимающая Султанша света, пристально смотря на внезапных посетителей.
   Те почтительно поклонились, мысленно решая о том, кто сообщит Баш Хасеки печальную новость из дворца в Эдирне о том, что возможно Падишах с Хасеки Санавбер больны чумой, свирепствующей там в округе. Это решила сделать мужественная Разие Султан. Она тяжело вздохнула и заговорила, подбирая подходящие, не говоря уже о том, что мягкие слова:
--У нашего Падишаха с его Хасеки Санавбер, дворцовые лекари, хотя и поначалу подозревали чуму, которая свирепствует в округе, но всё обошлось. Их жизням ничего не угрожает. Они в безопасности. Вот только, они вынуждены, пока какое-то время побыть в Эдирне, пока чума не спадёт. Причин для паники нет.
     Услыхав это, Нурбану вздохнула с облегчением и приказала всем разойтись для того, чтобы заняться своими делами в гареме. Слуги почтительно откланялись и разошлись. С Баш Хасеки остались только Разие и, спасённая ею от казни, Бихтер Хатун, которую, ещё три дня тому назад, Селимом решено было оставить под его личное наблюдение. Сейчас девушка, смиренно ждала возвращения султанской четы из Эдирне для того, чтобы снова попытаться, пройти по «золотому пути». Разие обещала ей, что уговорит брата на хальвет. Пока, же, юная Бихтер прислуживала Баш Хасеки. Та была ей довольна.
Дворец в Эдирне.
То, же, время.
   Признавая, что ему терять уже нечего, Султан Селим всё время проводил в постели, крепко обнимая возлюбленную и внимательно вслушиваясь в её дыхание. Оно было ровным. Дворцовый медик проверял состояние их здоровья два раза в сутки. Так и в этот морозный зимний день, медик пришёл в султанские покои, уверенный, что сегодня ему предстоит констатировать смерть венценосной четы. Какого, же, было его удивление, когда он застал их, сидящими на парчовой сиреневой тахте и душевно о чём-то беседующими. При этом, возлюбленные с огромной нежностью держались за руки и чувствовали себя превосходно, о чём свидетельствовал здоровый блеск в бирюзовых глазах, не говоря уже о румянце на красивых лицах.
--Когда, вы нас уже выпустите из этой тюрьмы? Скучно.—заметив, наконец, его присутствие, сетовал молодой Падишах, высказывая их с Санавбер общее мнение и измождённо вздыхая.
--Мы уже не знаем, чем себя занять.—поддерживая супруга, произнесла юная Султанша, чувствуя, с какой нежностью, любимый ласкает её руки. Она, аж, вся трепетала от, переполнявшего её всю, удовольствия.
      Дворцовый медик внимательно осмотрел венценосных супругов, не веря собственным глазам. Неужели он ошибся три дня назад, когда выносил им страшный вердикт? Да, быть этого не может! Ведь у них были все признаки, говорящие о том, что венценосцы заражены чумой. Вот уж, действительно чудеса Высшего Проведения. Как, же, им удалось, буквально за полутора суток полностью исцелиться? Дворцовый медик был озадачен.
--Так, нам можно свободно передвигаться по дворцу и выходить в сад? Скучно, же!—теряя терпение, на прямую, спросил медика Падишах, пристально смотря на него, пронизывающим на сквозь, бирюзовым взглядом.
--Да, конечно, Ваши Султанские Величества! Можете, смело возвращаться к занятию своими обычными делами!—ответил медик и с их позволения, почтительно откланялся и ушёл. Венценосные супруги вздохнули с облегчением.
--Ну, что, же, пора жестоко покарать твоих обидчиков, Санавбер!—заключил Селим, и, не говоря больше ни единого слова, вышел из покоев, и, найдя Мустафу-агу, приказал ему, срочно собираться и вместе со стражей отправляться на поиски разбойников для того, чтобы порубить их всех в фарш, а главаря притащить сюда во дворец, где состоится его публичная казнь на площади.
     Хранитель понял Повелителя и поехал, чинить суровое правосудие над разбойниками. Селим проводил друга благословляющим взглядом и вернулся к супруге для того, чтобы вместе с ней немного прогуляться по дворцовому саду.

    Позднее, когда Мустафа-ага со своим вооружённым отрядом достиг лагеря разбойников, там уже ничего от него, по сути дела, не осталось—одно, лишь пепелище с догорающими трупами умерших. Их всех, как и главаря, скосила страшная болезнь. Остальные бежали, надеясь, спастись от неё, но тоже погибли. Понимая, что им некого вести на суд к Повелителю, карающий отряд вернулся во дворец, хорошо вымылся, и, переодевшись в банях, и, переодевшись во всё чистое, сжёг ту, в которой ездили в лагерь для того, чтобы не заразить чумой никого из дворца.
     А тем временем, молодой Султан вместе с юной Хасеки прогуливался по, запорошённому пушистым снеком, саду, о чём-то тихо беседуя друг с другом и не обращая внимания на лёгкий морозец, и, окутывающие их золотистым газовым покрывалом, яркие солнечные лучи. Так, незаметно,  они, наконец,  остановились возле толстого ствола дерева, крепко обнялись, и, добровольно утопая в ласковой бирюзовой бездне собственных глаз, внезапно замолчали, ощущая не объяснимое порочное желание, придаться головокружительной страсти именно здесь и сейчас.
   Молодой Султан хищно улыбнулся, обнажая свои белоснежные крепкие, как жемчуг, ровные зубы и сквозь шёлк светлого платья юной супруги, уверенно принялся ласкать её тёплый грот лона изящными тонкими пальцами. Она не ожидала подобного натиска, из-за чего, аж вся задохнулась, переполняемая остротой ярких чувств с эмоциями. Бархатистые щёки залились румянцем смущения. Трепетное сердце учащённо забилось в груди юной девушки. Она начала тяжело дышать и тихо постанывать от наслаждения. Её шелковистая золотисто-каштановая голова пошла кругом.
--Я начал с того момента, на котором мы прервались из-за внезапной болезни! Думаю, ты не против?—загадочно ей улыбаясь, немного хрипловатым от, переполнявшего его всего возбуждения с желанием, приятным тихим голосом спросил возлюбленную Султан, обдавая её своим горячим ровным дыханием. Это заставило девушку дрожать ещё сильнее.
--Нет!—заворожённо выдохнула она ему на ухо и трепетно воссоединилась с венценосным возлюбленным в долгом, очень жарком поцелуе, хорошо ощущая его лёгкую дрожь.
--Прекрасно.—одобрительно заключил он ей в самые губы, тем самым вознаграждая новым, очень страстным поцелуем, во время которого обвил себя её стройными ногами и медленно принялся, входить в её ласковые недра, постепенно ускоряя движения в ней.
      Санавбер, благоговейно приняла его, и, постепенно подстроившись под ритм, начала возбуждённо, сминать мускулистые руки и плечи возлюбленного, готовясь в любую минуту, воспарить к небесам от, переполняющего её хрупкую, как горный хрусталь, душу. Вскоре, этот момент наступил. Издав последний сладострастный крик, переполнявшего его всего, возбуждения, Селим излился в прекрасную юную возлюбленную горячим семенем, и, нежно выдохнув:
--Всё, было бесподобно! Я люблю тебя!—ласково ей улыбнулся и воссоединился с ней в долгом, очень пламенном поцелуе, на который девушка ответила взаимностью.
--А я люблю тебя, мой Селим!—с жаром выдохнула юная девушка на пламенное признание венценосного возлюбленного, после чего, они снова поцеловались.
   В эту самую минуту к ним, мягко и бесшумно ступая по хрустящему снегу, подошёл Мустафа-ага, благо венценосные возлюбленные успели привести себя в порядок и собраться с мыслями, хотя продолжали смущённо переглядываться между собой.
--Простите меня за то, что вынужден оторвать Вас от приятного занятия, Ваши Султанские Величества. Только я пришёл сообщить Вам о том, что я вместе с моим отрядом, не нашёл никого живого из бывшего лагеря разбойников. Они все умерли от чумы и сгорели в погребальном костре.—с мрачным выражением на красивом лице, и, почтительно им поклонившись, доложил Мустафа-ага, от внимательного взгляда которого ни укрылось то, как побледнели от ужаса с отвращением его господа.
    У юной Султанши, так вообще его жуткие слова вызвали тяжелейший приступ тошноты, из-за которого, она мгновенно убежала за небольшой кустик, провожаемая сочувствующими взглядами обоих мужчин. Они даже понимающе вздохнули.
--Не беспокойтесь! Мне уже лучше!—вернувшись к ним, вся бледная и измождённая, произнесла юная девушка, через силу, им улыбнувшись, после чего упала в обморок. Не медля ни одной минуты, Селим подхватил её к себе на руки и спешно понёс на осмотр к дворцовой акушерке в коморку.

   Та внимательно осмотрела Султаншу и сообщила Повелителю о том,  что с его дражайшей фавориткой всё в порядке, а вся дурнота вызвана реакцией на нервный стресс. Влюблённые поверили ей и вернулись в главные покои, где их снова поглотила головокружительная страстная любовь. Они занимались ею везде, где только могли, забыв обо всём на свете.
      Так незаметно пролетела ещё целая неделя, во время которой, свирепствующая в округе, чума пошла на спад и совсем прекратилась. Это позволило возлюбленной паре, благополучно вернуться в главный дворец, что они и сделали.

Топкапы.
    Там, молодой Султан, мгновенно, утонул в государственных делах и в собрании с визирями. Вечером, же, он стоял на балконе, задумчиво смотря на зимнюю гавань Золотой рог. В эту самую минуту, к брату вышла, одетая в роскошное платье цвета морской зелени, Разие Султан. От её внимательного взгляда ни укрылась непонятная мрачность, хорошо читаемая по красивому лицу горячо любимого брата. Она сдержано вздохнула, и, обняв его за мускулистые плечи, участливо спросила:
--Поделись со мной своими душевными переживаниями, для того, чтобы я смогла помочь тебе найти самый оптимальный выход из данной проблемы, Селим!
     Он тяжело вздохнул, и, признавая, что, ему, же, станет намного легче от того, когда поделится с кем-то из родных своими душевными терзаниями, заговорил:
--Видимо, мне придётся распустить весь гарем, Разие. Просто я так сильно люблю мою Санавбер, что боюсь того, как бы она с собой чего ни сделала, зная о моём общении с наложницами.
    Разие внимательно выслушала брата, и, понимающе вздохнув, успокоила его, предложив самый безболезненный для него и Санавбер выход:
--Твоя возлюбленная ни о чём не узнает. Мы с Нурбану позаботимся об этом. Ты станешь проводить время с наложницами в охотничьем домике, куда их привезёт к тебе Газанфер-ага.
    Между братом с сестрой снова воцарилось длительное молчание, во время которого Селим согласился с разумными словами мудрой сестры и попросил её:
--Готовьте мне на сегодня Бихтер Хатун!
    Разие всё поняла, и, доброжелательно улыбнувшись брату, почтительно поклонилась и ушла для того, чтобы дать Газанферу-аге распоряжения относительно Бихтер Хатун, провожаемая задумчивым взглядом венценосного брата. Он тяжело вздохнул, и, выждав немного, уехал в охотничий домик., ждать прибытия наложницы.

    А тем временем, находящейся в просторных покоях Баш Хасеки, Санавбер внезапно побледнела, ощущая невыносимое головокружение. Она сидела на бархатных подушках возле, царственно восседающей на тахте, одетой в парчовое зелёное платье, Нурбану, стараясь, поддерживать непринуждённую и, носящую легкомысленный характер, беседу, что ни укрылось от внимания обеих молодых мудрых Султанш.
--Санавбер, с тобой всё хорошо? Может стоит позвать лекаршу?—встревоженно спросила юную подругу, сидящая напротив неё, Разие Султан. Девушка через силу выдавила из себя доброжелательную улыбку, и уже собралась было, любезно заверить обеих госпожей в том, что с ней всё хорошо, а они напрасно беспокоятся о ней, как лишилась чувств, упав на, разбросанные по полу, подушки.
--Лекаря сюда, немедленно!—громко приказала служанкам Баш Хасеки, не на шутку встревоженная за юную подопечную. Те почтительно откланялись и убежали за лекаршей.
     Та не заставила себя долго ждать, и, явившись в покои Баш Хасеки по её, непосредственному приказанию и в присутствие Разие Султан, внимательно осмотрела Санавбер, которая уже полностью пришла в себя, и радостно объявила:
--Поздравляю! У Династии Великих Османов скоро появится ещё один наследник, либо Султанша! Санавбер Султан беременна!
     Воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого прекрасная юная Султанша впала в состояние близкое к панике, а в её ясных бирюзовых глазах заблестели слёзы невыносимого страха. Конечно, она была искренне рада своему деликатному положению. Только девушку мучило сомнение в том, сможет, ли, она, на этот раз, выносить своего малыша, а затем благополучно произвести его на свет.
--Раздавайте в гареме шербет с золотом! Пусть девушки порадуются тому, что дражайшая Хасеки Повелителя Санавбер Султан скоро подарит Османской Династии нового Шехзаде!—восторженно приказала служанкам Баш Хасеки, пребывающая в приподнятом настроении. Те почтительно откланялись госпожам и ушли, выполнять приказ.
Охотничий домик.
Глубокая ночь.
     Тем временем к мраморному крыльцу охотничьего домика, подъехала карета с, одетой в шёлковое сиреневое платье с белым гипюровым кафтаном, Бихтер, шикарные длинные волосы, которой украшены бриллиантовой нитью и заколоты сзади на серебряный гребень. Девушка робко вошла в просторные покои, утопающие в лёгком медном мерцании, исходящего от, горящих в камине, дров. Их приятное тепло плавно обволакивало и придавало им уют.
     Не зависимо от этого, Бихтер не смела поднять своих карих глаз на, сидящего на широкой мягкой постели и пребывающего в глубокой задумчивости с сомнением о том, правильно, ли поступает, проводя этот хальвет, Султан. Он был одет в шёлковую пижаму нефритового цвета и в парчовый жёлто-зелёный халат. В руках молодой мужчина держал серебряный кубок с прохладительным ягодным шербетом, который лениво попивал. Из его мужественной груди вырвался тяжёлый тихий вздох, но понимая, что пути назад уже нет, Селим, наконец, обратил внимание на, робко стоявшую перед ним в почтительном поклоне и покрасневшую от смущения, юную девушку, трепетное сердце в соблазнительной груди которой, билось так сильно и часто, что напоминало собой испуганную, пойманную в ловушку, маленькую птичку.
--Подойди, Бихтер! Не бойся!—приветливо позвал он юную девушку. Она судорожно вздохнула, и, робко подойдя, плавно опустилась на одно колено, и, коснувшись, дрожащими от волнения, тоненькими пальчиками парчовые полы его халата, приложила их ко лбу и губам, высказывая властелину своё искреннее почтение и покорность, замерла в ожидании.
    Оно продлилось не долго. Вскоре, Селим медленно протянул к ней свою руку, и, дотронувшись до её аккуратно очерченного гладкого, словно атлас, подбородка, крайне бережно поднял девушку с колен, затем плавно завладев её пухлыми алыми губами, пламенно поцеловал, после чего полностью раздел девушку, и, уложив на шёлковые простыни, приласкал её всю, и, накрыв собой, овладел девушкой.
    Она вскрикнула от боли, вызванной потерей невинности, которая была кратковременной. Когда всё закончилось, Селим снова пылко поцеловал наложницу и сквозь сон, приказал:
--Возвращайся во дворец!
    Бихтер всё поняла, и, молча, выбравшись из постели, собрала с пола свою одежду и немного разочарованная высочайшим распоряжением, не посмела ослушаться и ушла, оставляя Повелителя одного, вальяжно лежать в постели и спать.
Топкапы.
    Ближе ко второй половине ночи, когда прекрасная юная Санавбер уже мирно спала на широкой постели с мягкими периной и подушками под одеялом, скрытая в густых вуалях серебристого газового балдахина в своих просторных покоях, где уже в канделябрах догорели свечи и стало темно, не говоря о том, что тихо, к ней осторожно пристроился Селим. Он прижался к возлюбленной, и, закрыв красивые бирюзовые глаза, уснул, вдыхая её, такой родной для него, аромат спелой садовой клубники, который уже кружил ему голову и успокаивал, помогая, полностью расслабиться, забыв обо всём на свете.
    Не прошло и нескольких минут, как юная девушка, словно почувствовав, заботливо обнимающего её, возлюбленного мужа, повернулась к нему, и, прижавшись к его мужественной груди, продолжила крепко спать.
   Так, незаметно, наступило утро, дерзкие яркие солнечные лучи, которого проникли во все просторные помещения великолепного султанского дворца. Они даже не обделили собой покои четырнадцатилетней Хасеки Санавбер, заставив её, недовольно поморщиться и даже, невольно чихнуть.
--Будь здорова, душа моя!—ласково гладя любимую по бархатистым щекам, тихо произнёс Падишах, чарующе ей улыбаясь, при этом его красивые бирюзовые глаза светились от огромной любви. Она уже потянулась к нему, желая, слиться с ним в долгом, очень жарком поцелуе, но внезапно ей стало плохо, из-за чего девушка убежала в уборную, где её рвало нещадно.
     Это встревожило Султана. Он поднялся с постели и уже, вознамерился пойти к возлюбленной для того, чтобы узнать о том, как она. Только девушка вышла к нему сама, вся бледна и измождённая.
--Всё в порядке, Селим. В моём положении такое, вполне, естественно.—спокойно произнесла Санавбер, видя, застывший в красивых бирюзовых глазах любимого немой вопрос.
     Между ними воцарилось длительное молчание, во время которого, супруги, молча, смотрели друг на друга, погружённые в глубокую мрачную и, полную огромного душевного сомнения, задумчивость.

     Что касается Бихтер Хатун, она утром, как это было заведено многовековыми традициями султанского гарема, переселилась в покои для фавориток. Ей выделили служанок, да и вниманием Султана она была одаренна, с лихвой. Их тайные встречи в охотничьем домике участились и переросли в головокружительную страсть, о которой начала подозревать Санавбер. Когда, же, всё подтвердилось, она пришла в такую ярость, что, действуя на бурных чувствах с эмоциями, приказала преданной служанке по имени Нергиз, устранить проклятую соперницу. Та всё поняла, и, случайно узнав о том, что утром состоится прогулка Бихтер с Повелителем верхом на конях, под покровом ночи и так, чтобы никто её из конюхов не увидел, подрезала кожаные ремни, удерживающие сидение коня, предназначенного для новой любимицы султана и вернулась во дворец.
      Зимним солнечным утром, когда возлюбленная парочка отправилась на прогулку, случилось страшное несчастье. Бихтер Хатун упала со своего коня и сломала себе шею. Она умерла мгновенно, а молодой Султан от невыносимой боли утраты впал в апатию и заперся в своих покоях, уйдя в длительный запой, из которого его никто не мог вывести.

    Понимая, что именно она причинила невыносимые душевные страдания возлюбленному, одетая в шёлковое сиреневое с золотистыми: кружевным кафтаном и газовыми рукавами, Санавбер ворвалась в главные покои, не обращая внимания на предостерегающие просьбы Мустафы-аги, говорящего ей о том, что Повелитель никого не принимает.
--Ничего! Меня примет!—бесстрашно заключила Султанша и стремительно направилась к широкой постели с газовым балдахином, на которой крепко спал Повелитель.
   Девушка взобралась к нему на постель и легонько принялась тормошить его, вразумительно прося, взяться за ум и вернуться к семье и к Государственным делам. Только Селим был так сильно пьян, что сквозь сон отмахнулся от неё, как от надоедливой мухи. Это привело к тому, что девушка внезапно упала с кровати, и, ударившись о выступ, потеряла сознание, распластавшись на дорогом персидском ковре.
   Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, Селим, наконец, осознав, что, возможно, по не осторожности, убил возлюбленную, в миг, протрезвел. Он сорвался с постели и опустился к, лежащей на полу возле его кровати, юной девушке. Она по-прежнему не подавала никаких признаков жизни.
--Санавбер, пожалуйста, не оставляй меня!—слёзно умолял возлюбленную Селим, пламенно целуя её красивое лицо, пока ни ощутил пульс под рукой. Он вздохнул с облегчением и даже разрыдался, не в силах, бороться с переполнявшими его всего, радостными чувствами.
     В эту самую минуту, на шум сбежались Султанши, сопровождаемые двумя старшими евнухами и главной калфой. Они пришли в оцепенение от увиденной сцены. Санавбер лежала на полу, уже постепенно приходя в себя, а над ней, в панике, хлопотал Повелитель.
--Селим, как ты мог так поступить с Санавбер?! Она член нашей династии и скоро родит тебе шехзаде!—задохнувшись от, переполнявшего её всю, возмущения, накинулась на правящего брата с вразумительной тирадой Разие Султан, еле сдерживая себя от желания, дать ему несколько отрезвляющих пощёчин.
      Только этого не потребовалось, ведь в эту самую минуту, с тихим стоном юная Султанша открыла глаза и потрясённо принялась смотреть на всех, превозмогая невыносимую боль в голове.
--Со мной всё нормально. Успокойтесь! Повелитель не виноват. Между нами, просто возникла небольшая ссора, но мы уже помирились.—слабым голосом вступилась за возлюбленного девушка и снова потеряла сознание.

     Санавбер пролежала в постели с сотрясением мозга целых два месяца. За их время, в Османскую Империю, наконец, пришла долгожданная весна. Растаял снег и стало очень тепло, благодаря чему, зазеленела шелковистая травка и распустилась на деревьях листва. Звонко распелись птицы. Солнце светило ярче.
     В главной Султанской резиденции, тоже активно кипела жизнь. Осознав то, что он едва ни убил единственную возлюбленную, Султан Селим, окончательно завязал с выпивкой и стал уделять Санавбер больше внимания, любви и нежности с лаской. Что, же, касается самой юной девушки, она не могла больше молчать и в один из их душевных вечеров, призналась ему в том, что из-за своего секундного ревностного импульса дала приказ служанке, подстроить гибель Бихтер, что та успешно и сделала. Узнав об этом, Селим пришёл в такое бешенство, что первым его порывом было, отдать приказ о немедленной казни супруги, но признав, что жизнь для него тогда окончательно потеряет смысл, смягчился и сослал свою Санавбер во дворец Слёз. Сам, же, пустился во все тяжкие, развлекаясь с наложницами, в общении с которыми даже не брезговал извращёнными плотскими утехами. Вот только, ни одна из Хатун ни завладела его истерзанными невыносимыми страданиями, сердцем и душой потому, что все девушки были очень скучны, тупы, шибко покладисты и наивны, из-за чего мгновенно выставлялись из главных покоев и больше ни звались.

      А тем временем, находящаяся с Старом дворце, Санавбер полностью поправилась и вернулась в Топкапы по решению Разие Султан, беспокоящейся о душевном равновесии брата. Она с царственной грацией шла по мраморным коридорам, залитым яркими лучами апрельского солнца, а её округлившийся животик, был уже хорошо заметен, ведь наступил уже четвёртый месяц. Девушка и не скрывала своё деликатное положение, напротив, она с гордостью несла, находящегося в нём, шехзаде и доброжелательно улыбалась, встречающим её, калфам с евнухами, не говоря уже о девушках.
      Так, погружённая в свою романтическую мечтательность о скорой встрече с возлюбленным, прекрасная юная Султанша, наконец, дошла до дубовых дверей, ведущих в главные покои, которые ей, галантно открыл Мустафа-ага. Санавбер, слегка придерживая бледно-розовую юбку роскошного парчового платья с преобладанием серебристого шёлка и газа, вошла внутрь, где, сидя на парчовой тахте, Султан Селим со своим, пока ещё единственным наследником увлечённо сражались в шахматы, тщательно продумывая каждый шаг. Их настроение было чудесным. Они даже добродушно шутили друг над другом, тихонько посмеиваясь.
--Госпожа!—наконец, заметив юную Султаншу, доброжелательно проговорил, красивый тринадцатилетний черноволосый юноша, одетый в светлый парчовый кафтан.
     Санавбер почтительно поклонилась, одарив шехзаде искренней приветливой улыбкой, что ни укрылось от внимательного бирюзового взгляда Повелителя. Он сдержано вздохнул и приказал тихим, как ему казалось, приветливым голосом:
--Иди в свои покои, Мурад! Продолжим позже!
     Шехзаде всё понял, и, почтительно поклонившись отцу с Султаншей, встал с тахты и ушёл из главных покоев, провожаемый её взаимным почтительным поклоном.
     Наконец, терпеливо дождавшись момента, когда за наследником закрылась дверь, Селим холодно обратился к юной Хасеки, даже не глядя на неё:
--Ну, и зачем, ты вернулась, Санавбер?! Я тебе такого позволения не давал! Возвращайся обратно в Старый дворец и находись там до тех пор, пока я сам не позову тебя!
     Девушка понимающе вздохнула, и, сделав шаг к нему на встречу, взмолилась:
--Селим, пощади! Разлука с тобой для меня равносильна смерти, а каждый, проведённый без твоей любви день, как целая вечность!
    Только Падишах ничего не говорил ей на пламенные, полные огромного душевного раскаяния и невыносимой тоски, речи жены, наказывая её ледяным безразличием. Это стало для юной девушки последней каплей в терпении. Она уже собралась было, забыв про гордость, кинуться ему в ноги и слёзно умолять о прощении, как, в эту самую минуту, ей, внезапно стало плохо.
--Санавбер!—встревоженно воскликнул Селим, рванув к, согнувшейся пополам от внезапной резкой боли, юной супруге, готовой в любую минуту, потерять сознание. Пока, же, она кусала губы в кровь, чувствуя то, как тьма окутывает её. Понимая, что,  если он сейчас что-нибудь не предпримет, они опять потеряют их ребёнка. Счёт шёл на минуты. Действовать надо было немедленно.
--Лекаря сюда, срочно!—громко приказал стражникам Падишах. Те всё поняли, и, почтительно откланявшись, убежали выполнять высочайшее повеление. Селим, же, крайне бережно уложил возлюбленную в свою постель и находился рядом с ней, пока ни пришла дворцовая акушерка. Она внимательно осмотрела госпожу, пока Повелитель приводил мысли в порядок, стоя на балконе.
   Когда, же, он вернулся, акушерка заверила его в том, что, хотя у Султанши и была угроза выкидыша, но теперь уже всё позади. Вот только она нуждается в отдыхе и заботе, после чего, почтительно откланялась и ушла, оставляя венценосных супругов одних..

     Тем, же, вечером, прекрасная Санавбер Султан стояла на террасе, с интересом, наблюдая за тем, как, одетая в парчовое изумрудное платье, Баш Хасеки, находясь в общей комнате, плавно и медленно проходила мимо, выстроившихся в ряд, девушек, и любезно беседуя с каждой, отбирала некоторых из них для гарема шехзаде Мурада. Ему пора было уже им обзаводиться. Когда, же, отбор завершился, выбранные для шехзаде, девушки волновались и строили предположения о том, кто станет той самой первой счастливицей, которая пойдёт в покои тринадцатилетнего наследника.
    Ждать пришлось не долго. Вскоре Баш Хасеки остановилась напротив, очень хорошенькой девушки с длинными русыми волосами и серыми глазами, облачённой в скромное серенькое шёлковое платье.
--Как твоё имя, Хатун?—приветливо спросила девушку Нурбану, с интересом посматривая на неё. Девушка почтительно поклонилась и робко ответила:
--Меня зовут Клара, госпожа.
   Нурбану доброжелательно ей улыбнулась и дала распоряжение Дженфеде Калфе:
--Готовьте Клару Хатун. Завтра вечером она осчастливит шехзаде Мурада.
   Султанша света, прекрасно знала о том, что девушка полгода тому назад ходила в преданных служанках у Санавбер, которая выдвинула подопечную специально для того, чтобы быть в курсе того, не замышляется, ли наложницами шехзаде, как и им самим, что-то против Повелителя.
    Как-то, на днях, когда Санавбер ещё отбывала наказание в Старом дворце, Нурбану пришла к ней для того, чтобы посоветоваться о том, кого из девушек лучше сделать самой первой фавориткой шехзаде Мурада. В тот день. Молодые Султанши душевно поговорили обо всём, что касалось благополучия их общего возлюбленного и приняли мудрое решение о том, что им надо не враждовать, а наоборот, быть заодно.
    В эту самую минуту к, стоявшей на террасе, одетой в бирюзовое парчовое платье, юной Султанше подошёл Гюль-ага, и, почтительно ей поклонившись, любезно осведомился о том, какие у неё будут распоряжения относительно него. Султанша сдержано вздохнула и довольная выбором Баш Хасеки, относительно «первой ласточки» для шехзаде Мурада, распорядилась:
--Приведи ко мне в покои Клару Хатун, Гюль-ага! Мне необходимо, дать ей некоторые наставления о том, как на долго удержаться в сердце господина и стать не только фавориткой, но и в последствие, госпожой.
    Евнух всё понял, и, почтительно откланявшись, вернулся в гарем, а Санавбер, простояв так ещё немного на мраморной террасе, пошла в свои покои. Вот только не пройдя и нескольких коридоров, девушка почувствовала, как кто-то накинул ей удавку на шею и начал сильно сдавливать. Всё произошло неожиданно. Вероятно, кто-то специально подкараулил её за углом. Только Султанше было уже всё равно. Она стала задыхаться. В ясных глазах потемнело и перед тем, как потерять сознание, она услышала насмешливый, но полный злобы с ненавистью голос какой-то Хатун:
--Думала тебе сойдёт с рук смерть Бихтер?! Получай по заслугам, Санавбер Султан!
    Тьма поглотила Султаншу, и она упала на мраморный пол без чувств.

    А тем временем, Баш Хасеки уже тихо беседовала с горячо любимым супругом о том, что их сын вырос и завтра у него первый хальвет.
    Молодому Султану в это до сих пор не верилось. Время для него пролетело незаметно. Ещё пару дней тому назад его сын, шехзаде Мурад прошёл посвящение в янычары и принёс клятву.
--Теперь мы должны быть внимательными к нему, Селим. Ведь, раз у нашего сына завтра первый хальвет, значит, в самое ближайшее время надо ожидать первые любовные страдания.—с тяжёлым вздохом душевно произнесла Баш Хасеки, встретившись взглядом с мужем, полностью разделяющим с ней беспокойство за их общего сына.
--И, что ты мне предлагаешь, Нурбану?—всё с той, же, глубокой задумчивостью спросил у супруги Падишах. Нурбану ничего не ответила возлюбленному, считая, что пусть он сам решает и делает так, как считает нужным.
--Ну, что, же, раз уж мы всё решили, я вернусь к детям.—заключила она, и, получив полное молчаливое одобрение мужа, грациозно встала с подушек, и почтительно откланявшись, ушла. Селим проводил её мягким взглядом, и, выждав немного, отправился, проведать свою возлюбленную Санавбер.
 
     Чуть позже, когда под действием успокоительных трав, которые дала ей дворцовая лекарша, Санавбер уже крепко спала в постели, возле неё на, обитой сиреневой парчой, находилась Разие Султан и дремала. Но вскоре ей пришлось встрепенуться, ведь, в эту самую минуту, в просторные, залитые мягким медным светом от, горящих в серебряных канделябров, свечей, покои, бесшумно пришёл Селим, и, застав в ним младшую сестру, встревожился, ничего не понимая.
--Селим!—спохватившись, воскликнула молодая Султанша, заметив присутствие брата, что заставило её вскочить с тахты, и, нервно теребя золотое кружево кафтана шёлкового платья цвета розовой фуксии, почтительно поклонилась. Только молодого Султана интересовало другое, приблизившись к ней.
--Что случилось с моей Санавбер?—всё с тем, же, невыносимым беспокойством спросил он сестру. Разие тяжело вздохнула, и, не желая, ничего скрывать от любимого брата, ответила:
--На девушку было совершено вероломное нападение. Её едва не задушили верёвкой, вероятно подкараулив за углом одного из коридоров, благо Гюль-ага с помощниками подоспели вовремя и спасли нашу Санавбер. Дворцовая лекарша осмотрела её и дала успокоительный травяной настой. Теперь твоя возлюбленная спит.
     Потрясённый до глубины души, Селим, молча, выслушал младшую сестру, и, понимающе кивнув, любезно попросил, оставить его наедине с возлюбленной. Разие всё поняла, и, почтительно откланявшись, ушла. 
     Терпеливо дождавшись момента, когда за Разие закрылась дверь, Селим мягко подошёл к постели юной возлюбленной, озаряемый ласковой улыбкой, и, быстро раздевшись, осторожно лёг и крепко обнял девушку. Она, лишь что-то сквозь сон пробормотала, пока Селим самозабвенно пламенно целовал и ласкал её, бережно снимая с неё шифоновую сиреневую сорочку.
--Ты не выносим, Селим!—пленительно улыбаясь, проговорила юная девушка, чувствуя, что горячо любимый муж, ей так и не даст поспать, своими необузданными ласками. Она лениво открыла бирюзовые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза, и, плавно повернувшись на спину, заворожённо принялась смотреть на, крепко обнимающего её, возлюбленного, ласково поглаживая его изящными руками по бархатистым щекам, добровольно утопая в безмятежной бирюзе его колдовских глаз.
     Он добродушно усмехнулся, и, плавно завладев сладкими, как мёд, алыми губами любимой девушки, принялся пламенно целовать их, а его головокружительные ласки, были неистовыми и ненасытными. Санавбер ничего другого не осталось кроме, как полностью раствориться в их общей страсти.

--Знаешь, в момент, когда меня душили, мне было страшно не из-за того, что я сейчас умру, а из-за того, что больше никогда не смогу насладиться нашей с тобой головокружительной и одновременно такой нежной любовью.—печально вздыхая, делилась юная девушка своими душевными переживаниями с венценосным возлюбленным, когда они лежали, прижавшись друг к другу и отдыхая после безумной страсти, которой предавались несколько минут тому назад.
    Селим тяжело вздохнул, и, пылко поцеловав возлюбленную в шелковистый золотистый лоб, разумно посоветовал спокойным тихим бархатистым голосом, как бы, давая, любимой понять о том, что разговор на данную тему ему не приятен:
--Забудь об этом, Санавбер! Это уже в прошлом.
    Юная девушка прислушалась к его мудрому совету и, тяжело вздохнув, позволила возлюбленному, снова утопить её в их огромной, как бескрайний океан, любви. Они предавались ей, почти до самого утра и уснули с первыми солнечными лучами.

     Утром, когда Селим уехал на пятничную молитву в центральную городскую мечеть, сопровождаемый охраной с высокопоставленными сановниками, Санавбер принимала в своих просторных покоях, одетую в сиреневое шёлковое платье, Клару Хатун. Юная Хасеки с царственной грацией восседала на парчовой тахте и время от времени ела фрукты из серебряной чаши и доброжелательно улыбалась робкой и, до невозможности, застенчивой Хатун.
--Запомни, Клара! Твоя задача не только покорить сердце Нашего Шехзаде Мурада так, чтобы кроме тебя он никого не замечал, но и стать нашими с Баш Хасеки глазами и ушами в гареме, своевременно предупреждая нас о, затеваемых против Повелителя, заговорах. И ещё одно, Клара! Пока Шехзаде не отбудет в санджак, ему запрещено иметь детей от наложниц. Поэтому, та наложница, которая нарушит правила и забеременеет, будет немедленно отправлена на аборт и выслана из дворца на улицу!--, напоминая правила султанского гарема, наставляла наложницу юная Хасеки. Та всё поняла и обещала, быть предельно осмотрительной.
     Санавбер доброжелательно улыбнулась наложнице и знаком, позволила ей, покинуть покои для того, чтобы уже идти в хамам. Та почтительно откланялась и ушла готовиться к встрече с Шехзаде Мурадом.

     Прекрасная юная Султанша снова осталась одна, что лишь посодействовало её размышлениям о жизни, которая закрутилась для неё в бешеном темпе. Казалось, ещё только вчера, она была любимой дочерью отца и матери, выходцем из боярской, очень влиятельной семьи, приближённой к русскому царю. Сегодня, же, хрупкая и нежная девочка Мария превратилась в могущественную Султаншу Санавбер, ставшей владычицей трепетного сердца и, израненной бесконечной жесточайшей борьбой за Османский престол, хрупкой души молодого красивого мягкосердечного, но справедливого турецкого Властелина.
    Девушка полюбила впервые в жизни и навсегда. От понимания этого, из её груди вырвался тяжёлый, но нежный вздох, мысленно признаваясь себе в том, что даже, если кто-то и предложит ей, вернуться домой в Московское царство, Санавбер, не раздумывая ни одной минуты, откажется. Ведь, отныне её дом и Родина—Османская Империя с дворцом Топкапы. Здесь смысл её жизни и счастье—Султан Селим.
    Думая об этом, юная девушка не заметила того, как прошло время, за которое её возлюбленный, благополучно вернулся из городской мечети и уже провёл заседание Дивана, где с визирями обсудил массу важных государственных вопросов, найдя разумные решения, после чего мягко и бесшумно пришёл в просторные покои к юной возлюбленной. 
     Она не ждала его из-за того, что была глубоко погружена в написание очередной страницы летописи своей короткой, но увлекательной жизни в личном дневнике, удобно сидя на, обитой парчой, позолоченной софе за небольшим столиком и при горящей в золотом канделябре, свече.
     Видя это занятие любимой юной жены, одетый во всё зелёное, но разных оттенков парчу и шёлк, Селим умилённо вздохнул, и, ласково ей улыбнувшись, мягко подошёл к возлюбленной, затем сел на позолоченную ручку софы, самозабвенно припал тёплыми губами к лебединой шеи и бархатистым щекам возлюбленной, обдавая её лёгким горячим дыханием. Оно заставило девушку затрепетать от, переполнявшей её, нежности. Она судорожно вздохнула, и, залившись румянцем смущения, скромно улыбнулась и тихо произнесла:
--Селим, я пишу свой дневник, а ты меня отвлекаешь и сбиваешь с мысли.
     Он тихо вздохнул и, заинтересованный её увлекательным занятием, спросил:
--А могу я его почитать?
      Возлюбленные с огромным обожанием переглянулись между собой, после чего, юная девушка судорожно вздохнула и пробормотала:
--Это слишком личное. Я даже сама его не читаю, а просто пишу.
      Тогда Падишах решил окончательно развеять её вдохновение тем, что ласково пригладил любимую по бархатистым щекам, и, припав к мягким сладостным, как мёд, алым губам своими губами, пламенно принялся целовать их, чувствуя её лёгкий трепет.

      А тем временем, по мраморному, освещённому лёгким медным мерцанием от, горящего в факелах, пламени, коридору шла, сопровождаемая калфами и евнухами, Клара Хатун, одетая в шёлковое бирюзовое платье. Она направлялась в просторные покои шехзаде Мурада.
     Юноша с трепетным волнением, уже ждал, обещанную матерью, наложницу, и одетый в светлую шёлковую пижаму, попивал фруктовый шербет из серебряного кубка, не обращая внимания на, горящие в канделябрах, свечи и тихое потрескивание дров в камине, которые распространяли приятное тепло по всем покоям, обволакивая их. слуги ушли, оставив юного принца, совершено одного, что продлилось не долго.
     Вскоре бесшумно открылись деревянные створки дверей, и в просторные покои, мягко вошла наложница. Она приблизилась к Шехзаде, грациозно опустившись перед ним на одно колено, и, взяв в руки полы его парчового халата, приложила их ко лбу и губам, в знак почтения и покорности. При этом, трепетное сердце юной Хатун, учащённо билось в груди и готово было вот-вот выскочить наружу. Мысли путались в голове, а бархатистые щёки залились румянцем смущения.
     Именно, в эту самую минуту, словно угадав мысли девушки, Мурад медленно протянул к ней руку, и, бережно взяв на подбородок, плавно поднял с колен и задумчиво всмотрелся в её светлые бездонные омуты, ласково ей улыбнувшись.
--Как тебя зовут, Хатун?—заинтересованно спросил девушку юноша, стараясь, быть спокойным, но и одновременно нежным к ней. Она судорожно вздохнула, и, дрожа от трепетного волнения, смешанного со страхом, сделать что-то не так, тихо выдохнула:
--Клара.
    Мурад нежно вздохнул, и, плавно накрыв её губы своими мягкими тёплыми губами, принялся пылко целовать, во время чего юная пара, молча дошла до постели, где, удобно устроившись на шёлковых простынях с мягкими периной и подушками, влюблённые полностью растворились в жарких волнах безумной страсти друг друга, при этом Клара применила все свои знания о плотских утехах, чему её научили калфы с евнухами. Ночь прошла удачно.

     В отличие от, горячо ею любимого, мужа, Баш Хасеки за всю ночь не сомкнула глаз ни разу, из-за невыносимого беспокойства о том, как прошёл первый хальвет у её единственного сына, шехзаде Мурада. Еле дождавшись наступления первых солнечных лучей, она подошла к главным покоям для того, чтобы поговорить об этом с мужем, но к её глубокому разочарованию, путь ей преградил Мустафа-ага. Он почтительно поклонился Баш Хасеки, и, принеся свои искренние извинения, сказал:
--Сожалею, только Повелителя нет в покоях!
    Нурбану пришла в лёгкое недоумение от услышанного, но собравшись с мыслями, спросила:
--А где он? Неужели ушёл на совет Дивана в такую рань?
    Она бы сильно удивилась тому, если бы так и было на самом деле, учитывая то, что Селим любит долго поспать, особенно после жарких хальветов с наложницами. Только Мустафа-ага, словно угадав тайные мысли Баш Хасеки, добродушно усмехнулся и, ничего не скрывая, ответил:
--Нет, госпожа! Что, вы!  Повелитель провёл ночь в покоях кадины Санавбер Султан. Даже сейчас он, наверное, до сих пор с ней.
     Глубоко потрясённая таким ответом хранителя главных покоев, Нурбану всё поняла, и, вернувшись в гарем, отправилась прямиком в покои к главной сопернице, уверенная, застать Селима там.
    Она не ошиблась, ворвавшись, подобно разъярённой фурие, в просторные покои и с порога обрушилась на, только что проснувшегося, но ничего не понимающего, Султана, тупо переглядывающегося с, ещё заспанной и встревоженной Санавбер:
--Значит, пока я тут с ума схожу, не находя себе места от переживаний о том, как прошёл самый первый хальвет у нашего Мурада, ты тут отсыпаешься, словно тебя это не касается, Селим!—бушевала, словно самая мощная и беспощадная снежная буря, Нурбану.
    Султанская чета понимающе вздохнула и снова потрясённо переглянулась между собой.
--Нурбану, успокойся! У всех когда-то случаются первые хальветы. У кого-то они удачно проходят, у кого-то нет—это нормально.—философски рассудил спокойным тоном Селим, надевая на своё стройное, хорошо накачанное мускулистое атлетическое обнажённое тело, смятую и брошенную в угол, шёлковую пижаму.
     Нурбану с Санавбер с нескрываемым смущением и глубоким обожанием, заворожённо наблюдали за ним, что Селима немного сковывало в действиях. Он даже тяжело вздохнул и коварно заулыбался, но собравшись с мыслями, приказал:
--Иди в свои покои, Нурбану! Не толкай меня на грех!
    Глубоко разочарованная Баш Хасеки печально вздохнула, и, почтительно откланявшись мужу, наконец, ушла, вся перевозбуждённая, но не удовлетворённая, при этом, провожаемая немного насмешливым бирюзовым взглядом, м Падишаха, решившего следующей ночью провести жаркий хальвет с Баш Хасеки.

   Позднее, отдав приказ Газанферу о том, чтобы Баш Хасеки готовилась к сегодняшней ночи, Селим прошёл на балкон, намереваясь, позавтракать там в одиночестве. Только, видимо не судьба, из-за того, что, в эту самую минуту, к нему на балкон вышел шехзаде Мурад и почтительно поклонился отцу. Тот доброжелательно улыбнулся наследнику и пригласил к, уже накрытому, столу. Они сели на мягкие подушки, заведя душевную беседу.
--Сегодня ко мне с утра по раньше приходила твоя валиде, Мурад. Она очень сильно переживает, что, вполне себе понятно, ведь этой ночью, ты окончательно и бесповоротно вошёл во взрослую жизнь.
   Одетый во всё бирюзовое, шехзаде понял о чём говорит его горячо любимый отец и смущённо, но дружелюбно улыбнувшись, признался уверенным тоном:
-- Матушка напрасно переживает, ведь всё хорошо прошло. Я даже пригласил мою Клару этим вечером снова к себе.
    Селим одобрительно улыбнулся наследнику и, погружённый в глубокую задумчивость о возлюбленной Санавбер, нежно вздохнул. Мурад понимающе улыбнулся, искренне радуясь за отца, ведь с появлением Санавбер, он задышал свободно.
     В эту самую минуту, на султанском балконе появились Нурбану и Санавбер Султан, которую Султанша света привела с собой для поддержки в душевном разговоре с сыном и их общим возлюбленным.
--Доброе утро, Повелитель! Доброе утро, Шехзаде!—доброжелательно им улыбаясь и почтительно поклонившись, произнесла юная Хасеки.
    Заметивший возлюбленную, Селим радостно просиял, как утреннее солнце, из-за чего мгновенно оживившись, одобрительно кивнул и, знаком, указал на место рядом с собой.
   Девушка плавно подошла и, расправляя складки шёлкового сиреневого платья с золотым кружевным кафтаном и газовыми рукавами вместе со сборёным лифом, села на указанную подушку, обменявшись с любимым мужем взаимным, полным огромного обожания, бирюзовым взглядом с завораживающей улыбкой, готовой растопить самые крепкие льды.
    Что, же, касается Баш Хасеки, она, тоже получив позволение от мужа с сыном, присоединилась к ним за столом и во время их общего завтрака, вела с ними душевную, вернее даже легкомысленную беседу.    Вот только она продлилась не долго из-за того, что, в эту самую минуту на балкон прибежал встревоженный Гюль-ага, и после того, как немного отдышавшись, почтительно поклонился султанской семье и известил их о прибытии из Трабзона Михримах Султан.
    Воцарилось мрачное молчание, во время которого все с, нескрываемым беспокойством переглянулись между собой. Зато пятнадцатилетняя Санавбер ничего не понимала, о чём и поспешила спросить у возлюбленного:
--Что это со всеми вами? Почему вы пришли в ужас от известия о приезде госпожи?
    Селим одарил девушку чарующей улыбкой с ласковым взглядом и с негласного согласия милой Нурбану, рассказал юной возлюбленной обо всех разногласиях с горячо любимой старшей сестрой.
    Юная девушка внимательно выслушала любимого мужчину, не зная того, как ей поступить и чью сторону занять, хотя ответ очевиден—мужа, о чём и душевно сообщила ему. Только, в отличие от Султана, который души ни чаял в своей прекрасной юной Хасеки, веря каждому её слову и заверению, Баш Хасеки, мучимая невыносимыми сомнениями, отрезвляюще рассудила:
--В том, что ты бескорыстно предана нам, Санавбер, нет сомнений. Только Михримах, зная о том, что ты очень юна и совсем неопытна в дворцовых интригах, может, легко использовать это против всех нас и себе на пользу. Так, что будь осмотрительной и осторожной во всём.
    Глубоко потрясённая проницательностью Баш Хасеки, юная девушка, молча, посмотрела на, погружённого в мрачную задумчивость, Властелина своего трепетного сердца с хрупкой душой, как бы спрашивая у него совета в том, как ей полагается вести себя в общении с его старшей сестрой, но вместо ответа, Селим тяжело вздохнул.

     А тем временем, облачённая в платье цвета розовой фуксии, прекрасная Султанша луны и солнца с царственной грацией проходила по мраморному, освещённому яркими солнечными лучами, коридору, сопровождаемая двумя очень красивыми девушками: Эфсун и Сафие, решив преподнести их в дар Повелителю с его наследником, предварительно воспитав Хатун так, чтобы они шпионили для неё в спальнях своих мужчин.
--Запомни, Эфсун! Сегодня, тебе предстоит свести с ума Повелителя и отвлечь его от венецианки Нурбану. Влюби моего правящего брата в себя так, чтобы, кроме тебя, он никого больше не замечал.—давала Михримах последние наставления преданной ей, очень красивой черноволосой девушке с густыми шелковистыми ресницами, выразительными карими глазами, вздёрнутым носиком, бархатистыми щеками и пухлыми алыми губками, не говоря уже про стройную фигуру.
    Девушка внимательно слушала госпожу, сидящую на, обитой светлой парчой, тахте роскошных покоев, в которых та жила до свадьбы с, уже три года как покойным супругом Рустемом пашой. Они были выполнены в светлых тонах и выглядели по-прежнему уютными и просторными.
--Я сделаю так, что вы останетесь мною довольны, Султанша.—застенчиво улыбаясь наставнице, заверила её, одетая в яркое оранжевое шёлковое платье с парчовым персикового цвета кафтаном, юная красавица.
    Довольная словами воспитанницы, Михримах одобрительно кивнула и приказала ей, немедленно отправляться в главные покои для того, чтобы заняться в них приборкой. Девушка почтительно откланялась и ушла выполнять приказ луноликой госпожи, оставшейся в гордом одиночестве и погружённой в воспоминания о былом.

     Позднее, когда, решив все государственные дела на заседании Дивана, Селим вернулся в свои покои для того, чтобы немного отдохнуть перед жарким хальветом с Нурбану, он оказался приятно удивлён, застав в них, одетую в шёлковое зелёное платье, красивую юную темноволосую девушку. Она прибиралась, погружённая в свои мысли так глубоко, что даже не слышала того, как открылась дверь.
     Селим залюбовался девушкой, пока, наконец, она, ни, заметив его присутствия, вздрогнула от испуга с неожиданностью.
--Повелитель, ради Господа Бога, простите вашу презренную рабу за то, что не увидела того, как вы пришли.—растерянно пролепетала она, почтительно ему поклонившись, и, напоминая собой, загнанную коварным хищником в ловушку,  испуганную лань, при этом её трепетное сердце билось в груди так сильно, что готово было, в любую минуту выскочить наружу.
    Селим плавно приблизился к девушке, продолжая с огромным интересом, рассматривать её,  от  чего она залилась румянцем смущения.
--Кто ты? Почему, я раньше никогда тебя не видел здесь, в гареме?—наконец, собравшись с мыслями, спросил у девушки тихим и, одновременно доброжелательным голосом Селим. Она застенчиво ему улыбнулась и выдохнула дрожащим от, испытываемого ею, волнения голосом:
--Я ваша преданная рабыня по имени Эфсун, господин, прибывшая сюда из Старого дворца для того, чтобы дарить вам бесконечное счастье и безграничную любовь с нежностью. Даже моё сердце бьётся для вас! Вот, послушайте, пожалуйста!—и, не говоря больше ни единого слова, взяла его за руку и приложила к своей груди с левой стороны. Между ними воцарилось длительное молчание, во время которого, они заворожённо смотрели друг на друга, добровольно утопая в ласковой бездне их глаз, хорошо понимая одно, что стали пленниками головокружительной  страсти.

      Так, за романтическими мыслями об Эфсун Хатун, стоявший у горящего камина и одетый в тёмно-фиолетовую пижаму с бархатным бардовым халатом, Селим мечтательно вздохнул и медленно обернулся на звук, открывшейся двери.
     Перед ним в почтительном поклоне, стояла, одетая в атласное мятного цвета платье, расшитое бриллиантами и жемчугом, Нурбану Султан, замершая в трепетном ожидании внимания возлюбленного мужа. Она дождалась.
      Он приблизился, и, ласково ей улыбаясь, нежно выдохнул, бережно гладя её по, залитым румянцем смущения, бархатистым щекам:
--Моя милая, излучающая свет,  госпожа с титаническим терпением!
    Баш Хасеки, на эти душевные слова любимого мужа, тихо вздохнула и заворожённо принялась смотреть в его бирюзовую ласковую бездну глаз, добровольно утопая в них и не желая, всплывать на поверхность. Селим почувствовал это, и, медленно завладев её алыми губами, принялся осторожно и нежно целовать Султаншу, многострадальное сердце которой, учащённо билось в груди. Она не в силах была поверить в то, что её мечты сбылись.
   Селим, тем временем, плавно и медленно подвёл Хасеки к их широкому мягкому ложу, и, не обращая внимания на лёгкое медное мерцание, горящих в канделябрах, свечей, быстро раздел её полностью, затем разделся сам и обласкал каждый изгиб и тайное место на соблазнительном стройном теле Султанши, заставив её, изнывать и стонать от, переполнявшей хрупкую душу, головокружительной страсти.
    Султанша света так сильно перевозбудилась, что уже сминала руками шёлковую простыню, либо царапала ногтями мужественную мускулистую спину возлюбленного, давая  ему, понять о том, что она полностью готова принять его могучий меч в свои тёплые ножны.
    Селиму не стоило повторять дважды. Он итак всё видел и чувствовал, что позволило ему, нависнуть над ней, подобно скале и медленно войти в недра жены, постепенно ускоряя темп, под который она подстроилась, превратив их трепетное воссоединение в жаркую любовную битву.
    Она длилась до тех пор, пока Селим, ни издав громкий крик победителя, пламенно поцеловал жену в губы, и, тяжело дыша, но со счастливым выражением на красивом лице, упал на мягкую подушку. Что касается Нурбану, она постепенно отдышалась, и, собравшись с мыслями, прижалась к мужественной груди возлюбленного и постепенно провалилась в глубокий сон, как и он сам. 

     В эту самую минуту, лежащей на холодном каменном полу в мрачной темнице, Санавбер внезапно стало очень плохо. Откуда не возьмись, у неё появилась резкая боль в животе. Она, словно разрывала девушку изнутри. Помимо этого, ей стало невыносимо душно и было нечем дышать, что заставило юную Хасеки через силу подняться с пола, и, пошатываясь, подойти к двери и слабым, вернее даже, охрипшим голосом позвать на помощь, после чего, она лишилась чувств, упав на пол.

      Не известно, сколько прошло времени, но, когда юная девушка, наконец, пришла в себя, первое, что она произнесла—было имя возлюбленного.
--Селим!—позвала Султанша слабым голосом, и, через силу открыв глаза, обнаружила, что лежит в постели своих покоев, а вокруг неё находятся встревоженные Султанши: Михримах, Разие и Нурбану. Если у последних, беспокойство было естественным, вернее даже искренним, то у первой—наигранным, лишь для того, чтобы усыпить бдительность в правящем брате.
     Вот только Михримах ни учла одного, что юная Санавбер одним лишь кратковременным взглядом читает людей, словно открытую книгу, не зависимо от того, что в данный момент, девушка ощущала невыносимую слабость, она мысленно дала себе обещание в том, что станет бороться с коварными интригами Луноликой красавицы-султанши.
    От столь пронзительного воинственного взгляда юной Хасеки, одетая в шёлковый нежно-розовый халат, по стилистике похожий на кимоно, Михримах Султан почувствовала себя не уютно, из-за чего спешно покинула её покои, пропуская к постели золовки, своего брата.
--Я здесь, любовь моя и никуда тебя от себя не отпущу!—отозвался на слабый зов возлюбленной молодой Падишах. Он мгновенно удобно устроился на постели рядом с женой и принялся что-то ласково ей говорить. Его приятный тихий голос дрожал от, испытываемого им, волнения, невыносимой тревоги и, леденящего трепетную душу, страха потерять её.
    Лекарша уже сказала ему о том, что из-за отравления каким-то неизвестным ядом, юная Султанша потеряла ребёнка и теперь, от  большой кровопотери, находится между жизнью и смертью.
--Повелитель, простите меня за то, что снова не уберегла нашего малыша...—едва слышно произнесла девушка, чувствуя то, как постепенно начинает проваливаться в темноту, при этом, отчётливо ощущая горькие рыдания, отчаянные мольбы не уходить от него и жаркие поцелуи любимого мужчины над ней. У девушки даже начала разрываться душа от жалости к нему. Вот только совершенно не было сил для того, чтобы утешить и приласкать его. 
6 ГЛАВА.
«Жертвы дворцовых интриг»
Топкапы.
    Так незаметно наступило утро, яркое летнее солнце которого осветило всё кругом, проникнув золотыми лучами во все помещения великолепного дворца Топкапы и окрасив всё в яркие розовый, оранжевый, фиолетовый и бирюзовый тона. Его обитатели уже занимались своими обычными делами, только Султанская семья ещё крепко спала в своих роскошных покоях. Так, же, и молодой Падишах в покоях юной возлюбленной. Только его безмятежный крепкий сон, вскоре оказался дерзко нарушен.
    Селим проснулся от того, что почувствовал, с какой нежностью его обнимает и жарко целует милая Санавбер. Она пришла в себя и грациозно сидела на мягкой перине, склонившись над возлюбленным и ласково поглаживая его по шелковистым коротко остриженным золотисто-русым волосам.
    Селим слегка вздрогнул от неожиданности, и, нехотя открыв бирюзовые, как небо в ясную погоду, печальные, но такие красивые глаза, не мог поверить в то, что его прекрасная юная возлюбленная сумела победить смерть и остаться с ним. Он был потрясён до глубины души, из-за чего почувствовал то, как его снова начинают душить предательские слёзы.
--Но как, же, так!? Ведь ещё вчера ты потеряла нашего шехзаде и едва не отдала безгрешную душу Аллаху.—не понимая ничего, недоумевал Селим, трепетное и, измученное бесконечными невыносимыми страданиями, сердце, которого учащённо билось в мужественной груди. Юная девушка печально вздохнула, и, ответив, лишь одно:
--Видимо, милостивый Господь решил, что тебе я намного нужнее, вот и вернул меня моему возлюбленному, то есть тебе, Селим!—снова пламенно начала целовать возлюбленного в тёплые мягкие губы, помогая, ему забыть обо всех их печалях.

    А тем временем, в просторные покои к Луноликой госпоже грациозно пришла хорошенькая белокурая, одетая в бледно-голубое парчовое платье, девушка со светлыми глазами, красивое лицо которой озарила коварная улыбка. Красавица почтительно поклонилась, сидящей на софе перед зеркалом в золотой раме, госпоже и известила её:
--Наш план сработал, госпожа. Султан Селим уже мучается невыносимыми душевными и любовными страданиями. Осталось ещё немного. Скоро он не выдержит, сорвётся, что непременно приведёт его к самоубийству.
    Михримах одобрительно кивнула, и, сияя загадочной улыбкой, заключила:
--Очень хорошо, Сафие! Скоро придёт наше время править! Осталось только свести с ума от любви нашего шехзаде Мурада, которого мы, в итоге и посадим на трон Великих Османов!
     Только коварные заговорщицы ещё не знали о том, что, в эту самую минуту, весь их разговор отчётливо слышит, одетая в яркое оранжевое платье, уже успевшая, влюбиться в молодого красавца Султана, Эфсун Хатун. Она пришла в ужас за его жизнь, и, признаваясь самой себе в том, что совсем не желает ему смерти, решила бороться за него с коварными Сафие Хатун и Михримах Султан.
    Для этого юная девушка, не заметно выскользнула из покоев и отправилась, прямиком к Разие Султан, уже, заведомо зная о том, как сильно та дорожит благополучием и душевным равновесием правящего брата, борясь всеми его видимыми и невидимыми врагами. Только внимательно прислушавшись к интуиции, Эфсун пришла в покои к Санавбер Султан, уверенная в том, что госпожа именно там.
    Девушка оказалась права. Разие, как и сам Падишах, находились там, и, удобно расположившись на подушках, завтракали, о чём-то тихо и душевно беседуя. На их красивых лицах сияла доброжелательная улыбка. В эту самую минуту, к ним мягко приблизилась Эфсун Хатун, и, почтительно им поклонившись, принесла искренние извинения за то, что вынуждена вмешаться в их увлекательный разговор. Только у неё возник к ним очень важный вопрос, касаемый жизни и смерти. Султанская семья потрясённо переглянулась между собой, решив, наконец, внимательно выслушать девушку.
--Можешь смело рассказывать нам обо всём, что у тебя случилось, Хатун!—доброжелательно смотря на неё, одобрительно произнёс Селим. Эфсун собралась с мыслями, и, ничего от него не скрывая, встревоженно выпалила:
--Простите меня за то, что вынуждена говорить Вам об этом, только я больше не могу молчать, зная о том, что наша достопочтенная госпожа Михримах Султан до сих пор, продолжает ненавидеть Вас за казнь Шехзаде Баязеда. Она жаждет мести, и уже начала действовать тем, что по пустяковому предлогу отправила Санавбер Султан в темницу вчера днём, а ближе к ночи отравила. Таким способом, Султанша луны и солнца пытается умертвить всех, кого вы любите, тем самым, доводя Вас до самоубийства.
     Воцарилось мрачное молчание, во время которого все потрясённо переглянулись между собой. Вот, только, почему-то, Селим, с ходу, поверил каждому слову бдительной Эфсун Хатун из-за того, что слишком хорошо знал старшую сестру, от которой ожидал любое жестокое коварство. Падишах измученно вздохнул и вопросительно посмотрел на младшую сестру с Хасеки для того, чтобы вместе с ними решить, как им поступить с юной Хатун, жизнь которой, ныне была в огромной опасности. Ведь Михримах, обязательно захочет избавиться от неё, чего им ни в коем случае, нельзя допустить.
--Я возьму Эфсун под своё покровительство.—наконец, нарушая, затянувшееся мрачное молчание, решила Разие Султан, давая, девушке понять о том, что скоро вознаградит её за преданность Султану тем, что на днях отправит её к нему в покои. Эфсун, прочтя об этом мудром решении госпожи по её красивым карим глазам, смутилась, и получив молчаливое разрешение у венценосной семьи, почтительно им поклонилась и вернулась в общую комнату для девушек, оставив венценосцев, продолжать мрачно думать над тем, как им бороться с Луноликой Султаншей за своё существование и место под солнцем.
--А я так и не понял, за что тебя моя дражайшая сестрица отправила вчера в темницу?—с нескрываемым негодованием, и, наконец, собравшись с мыслями, меняя тему разговора, участливо спросил возлюбленную с оттенком лёгкого добродушного юмора Селим, с огромным обожанием смотря на неё. Девушка смущённо отвела от него бирюзовый взгляд, и, скромно ему ему улыбнувшись, призналась:
--Всего лишь за то, что я сказала ей о том, что поборюсь с ней за Ваше благополучие, мой Властелин! Султанша луны и солнца приняла это за оскорбление, вот и приказала евнухам, заточить меня в темницу.
    Санавбер произнесла это столь очаровательно и невинно, что Падишах не удержался от добродушного заразительного смеха, которым он постепенно заполнил просторные покои любимой супруги.

    А, в эту самую минуту, в покои к Михримах Султан ворвалась, одетая в роскошное дорогое парчовое платье свекольного цвета, Нурбану Султан. Она была вся переполнена гневом, с которым накинулась на свояченицу, царственно восседающую на тахте, грациозно попивая лимонный шербет из серебристого кубка, не говоря уже о том, что, поедая фрукты из хрустальной чаши. Настроение Луноликой было превосходным, но его, вскоре испортила золовка.
--Да, когда, Вы, наконец, успокоитесь и перестанете портить жизнь моей семье?! Сколько можно мстить?! Ваш любимчик, шехзаде Баязед, уже шесть лет, как мёртв, совершенно справедливо наказанный за свою неистовую несдержанность, ненависть и зависть к Селиму! Угомонитесь уже и Вы!—справедливо бушевала красавица Султанша с шикарными распущенными иссиня-чёрными длинными волосами.
    Только, одетая в зелёное платье, Михримах высокомерно взглянула на «чёрную кошку», как она часто и с огромной ненавистью называла, излучающую свет, Хасеки, и небрежно бросила:
--Хватит, Нурбану! Знай своё место! Я не желаю ни о чём с тобой разговаривать! Пошла вон из моих покоев!
   Нурбану с царственным достоинством выдержала эту гневную тираду Луноликой, после чего воинственно пригрозила:
--Я, то, сейчас уйду, вот только вы знайте, Султанша о том, что, если, хоть один волос упадёт с головы Падишаха и его детей! Вам сильно не поздоровится! Я сама лично уничтожу вас!—и с гордо поднятой головой, величественно покинула покои Михримах Султан, провожаемая её насмешливым взглядом.
     Луноликая Султанша немного выждала, после чего, подозвав к себе преданную  Сафие Хатун, приказала ей, отправляться в хамам и готовится к хальвету с Шехзаде Мурадом. Девушка всё поняла, и, почтительно откланявшись, ушла выполнять распоряжение венценосной наставницы. Мол, пора переходить к боевым действиям.

    Ближе к вечеру, когда, погружённая в глубокую задумчивость, Сафие Хатун сидела в мраморной ванной с приятной тёплой водой, затерявшись в густых клубах пара в хамаме, туда мягко и крайне бесшумно пришла, одетая в бледно-голубое шёлковое платье с серебряным гипюровым кафтаном, Санавбер Султан в сопровождении Эфсун Хатун с Джанфеде Калфой, и, не говоря ни единого слова, схватила Сафие за кудрявую светловолосую шевелюру и принялась топить её в ванной, словно котёнка в ведре с помоями, тем самым, вымещая на ней свой гнев.
--Ах, ты, подлая гадина! Немедленно говори, что тебе ещё приказала сделать Михримах Султан?! Убить Повелителя?—грозно принялась допрашивать, запыхавшуюся и перепуганную до смерти, наложницу Санавбер, предварительно вытащив её из воды. Наложница немного отдышалась, но, продолжая, выгораживать госпожу, солгала:
--Султанша, помилуйте! Кто я такая для того, чтобы покушаться на жизнь самого Султана! Простая ра…
    Она не договорила из-за того, что, в эту самую минуту получила звонкую пощёчину от, разъярившейся ни на шутку, Санавбер.
--Не лги, гнусная тварь! Ведь это по твоей вине, я потеряла моего шехзаде! Ты отравила меня по приказу своей госпожи подлой интриганки Михримах Султан!—бушевала, потеряв над собой контроль, юная Султанша, принявшаяся, жестоко избивать ненавистную наложницу, пока её ни оттащили от неё Джанфеда с Эфсун, вразумительно прося госпожу успокоится и не совершать опрометчивых действий. Им удалось увести её из хамама, где осталась, лежать без чувств и вся избитая Сафие Хатун.

   В одной из, залитых медным мерцанием от, горящих факелов, мраморном коридоре великолепного дворца, свою госпожу встретил с довольной улыбкой Гюль-ага. Он почтительно поклонился ей и радостно известил о том, что Повелитель ждёт её в своих покоях. Санавбер мгновенно воспряла духом, а её красивые бирюзовые глаза заблестели от, переполняемого трепетную душу, огромного счастья. Из-за этого всего, она, словно на крыльях, примчалась в главные покои.
    Старший евнух не обманул юную Хасеки. Одетый в шёлковую пижаму цвета зелёного яблока и в парчовый горчичный халат, Селим, действительно терпеливо ждал свою возлюбленную, стоя перед зеркалом в глубокой мрачной задумчивости. Мысли занимала жгучая ненависть старшей сестры по отношению к нему. Как, же, молодой Падишах устал от неё, из-за чего измученно вздохнул, что ни укрылось от чуткого внимания, стоявшей немного в стороне, Санавбер.
    Ей не стоило ничего говорить. Она прекрасно знала о том, что происходит в хрупкой душе её венценосного возлюбленного, из-за чего Султанша, молча, подошла к нему, и, заключив в жаркие объятия, воинственно выдохнула:
--Я никому не дам тебя в обиду, мой Селим! Если потребуется, я обрушу весь мир на голову Михримах и всех наших врагов, вместе взятых!
     Затем принялась пламенно целовать, решительно раздевать и неистово ласкать его, что заставило Селима, стонать и молить о пощаде от, переполнявшего его всего, сладостного возбуждения. У него даже голова пошла кругом и учащённо забилось сердце. Только жаркая гурия не замечала ничего, погружённая в своё порочное занятие, во время которого возлюбленная супружеская пара, полностью нагая уже лежала на, разбросанных по полу, мягких подушках с пёстрыми наволочками, выполненными из парчи, бархата, жаккарда и шёлка.
    Страсть накрыла их ласковой волной, из-за чего возлюбленные отдались её бурному течению, предаваясь ей до самого рассвета, пока ни уснули счастливые и расслабленные.

     В то время, как Селим с Санавбер любили друг друга  с неистовой головокружительной страстью, в покои к своей Луноликой наставнице прибежала вся избитая и зарёванная, не говоря уже о том, что перепуганная до смерти, Сафие Хатун. Она почтительно поклонилась, уже, собирающейся, лечь спать Султанше луны и солнца, которая была переодета в шёлковые бирюзовые: халат и сорочку.
--Что это с тобой, Сафие? Кто посмел сотворить с тобой такое?—придя в ужас от увиденного, весьма жалкого вида верной рабыни, спросила у неё Михримах Султан. Она схватилась за салфетку, лежащую на тумбочке, и принялась ею нервно обмахиваться, тем самым, отчаянно приводя мысли в порядок.
   Зато сама Сафие не растерялась, и, плача, но переполненная жаждой мести, пожаловалась:
--Это всё Санавбер! Она меня чуть не убила!
     От услышанного, Михримах пришла в настоящее бешенство, но понимая, что дерзкая наложница, возможно сейчас, проводит время с Повелителем, которого Луноликая никогда в серьёз не воспринимала, решила отложить разборки с невесткой до утра. Пока, же, она отправила Сафие в лазарет для того, чтобы ею занялась лекарша. Сама, же, после её ухода, наконец, легла спать.

    Дождавшись, наконец, наступления утра, одетая в шикарное платье из золотой парчи, Михримах султан направилась в главные покои для того, чтобы серьёзно поговорить с братом и выяснить все их разногласия, не говоря уже о том, чтобы отдать трон её племяннику шехзаде Мураду, как более достойному. Она подошла к мраморному, залитому яркими солнечными лучами, коридору, который вёл в главные султанские покои, где и встретилась с пятнадцатилетней невесткой.
--Санавбер!—гневно окликнула юную девушку Султанша луны и солнца.
    Та мгновенно остановилась и почтительно поклонилась госпоже. На что Михримах стремительно подошла к ней, и, влепив невестке звонкую пощёчину, накинулась на неё с яростной тирадой:
--Да, как ты посмела жестоко избивать мою преданную служанку?! Пусть ты и стала женой моему наивному, до невозможности, брату, предварительно вскружив ему голову своими чарами, ты никто! Сначала шехзаде роди! Пока, же, ты ничем не лучше обычной наложницы! Знай своё место, иначе, мигом, окажешься на дне Босфора!
     Санавбер с царственным достоинством выдержала эти не справедливые гневные высказывания Луноликой Султанши, и, потирая изящной рукой, пылающую от удара, бархатистую щеку, воинственно посмотрела на госпожу и отважно произнесла:
--Я подарила бы правящей династии шехзаде, если бы ни ваша разлюбезная рабыня, которая отравила меня, непосредственно по вашему приказу! Вы, же, ещё продолжаете защищать её вместо того, чтобы отдать стражникам приказ о её казни!
    Такой дерзости Михримах не могла стерпеть и уже занесла руку для того, чтобы снова ударить невестку, как в эту самую минуту, к ним вышел Селим. Он услышал их ссору и захотел вмешаться для того, чтобы угомонить, не на шутку разбушевавшуюся старшую сестрицу.
--Возвращайся в мои покои, Санавбер, и жди меня там!—приказал он жене. Она поняла его, и, почтительно поклонившись,  ушла в главные покои, при этом её всю трясло от негодования и возмущения, вызванных несправедливыми словами Луноликой Султанши, а в красивых, словно два лесных озера, бирюзовых глазах с густыми шелковистыми ресницами блестели слёзы.

     Селим проводил возлюбленную ласковым взглядом, после чего немного выждал, и, выйдя из романтической задумчивости, сдержано вздохнул и принялся, выяснять отношения со старшей сестрой.
--Да, сколько можно, Михримах?! Хватит! Смирись уже с тем, что трон османов достался мне, а не твоему любимчику Баязеду! Перестань нападать на меня и моих женщин!—вразумительно  прикрикнул на старшую сестру молодой Падишах, при этом, в его приятном тихом бархатистом голосе, отчётливо ощущалась невыносимая: физическая и эмоциональная усталость. Ему уже изрядно надоели все её не справедливые обвинения и беспощадная ненависть.
   Только Михримах даже и не думала, уступать брату. Вместо этого, она воинственно посмотрела в его красивые бирюзовые глаза и уверенным голосом потребовала:
--Отрекись от престола в пользу шехзаде Мурада и позволь мне стать при нём регентом, а своих женщин сошли в Старый дворец, Селим!
     Между братом и сестрой воцарилось мрачное молчание, которое оказалось нарушено громким ироничным смехом Султана, что привело Султаншу луны и солнца в недоумение. Селим так и знал, что она снова вернётся к «старой песне» об одном и том, же. Михримах была не исправима.
--И не мечтай об этом!—немного успокоившись, непреклонно бросил старшей сестре Султан, давая ей, понять, что он никому не уступит свой престол.
    Из этого Михримах поняла одно, что её брат настроен очень решительно в борьбе с ней. Она печально вздохнула и бросила ему вызов:
--Вижу, ты так ничего и не понял, Селим! Очень жаль! Только я, тоже не уступлю тебе ни в чём и приложу все усилия для того, чтобы свергнуть тебя! Тогда пощады не жди!
     Селим загадочно улыбнулся ей своей магнетической белозубой улыбкой и с взаимной любезностью ответил:
--Удачи в поражении, дражайшая сестрица!
    Михримах на эти его «любезности» злобно фыркнула и ушла в гарем, провожаемая громким язвительным смехом правящего брата.

    А тем временем, стоявшая за дверью главных покоев, Санавбер отчётливо слышала весь воинственный разговор между братом и сестрой, от чего пришла в ужас. Ведь это означало лишь одно, что покоя во дворце уже никогда не будет. Начинается беспощадная кровопролитная война, победитель, в которой будет только один. Другому, же, сопернику суждено уйти в небытие.
    От понимания этого, юную Хасеки всю передёрнуло. Она глубоко ушла в себя, нервно наводя порядок на рабочем столе мужа и совсем не заметила того, как он, пребывая в приподнятом настроении, вернулся в покои и подошёл к ней.
--Не понимаю, из-за чего ты веселишься, Селим! Михримах, в открытую, угрожала тебе свержением вместе с убийством.—мельком взглянув на возлюбленного, дрожащим от невыносимого беспокойства за его жизнь, вразумительно произнесла юная девушка.
    Селим понял, что его любимая слышала весь его неприятный разговор с Михримах. Он сдержано вздохнул и в той, же весёлой манере проговорил, задумавшись, лишь на короткое мгновение:
--Странно, но я совсем не боюсь угроз моей сестры! Она, лишь хочет казаться грозной. На самом деле Михримах добрая.
    После чего взял в руки серебряную чашу с ягодами, и, сев на парчовое покрывало своего широкого ложа, принялся увлечённо их есть. Санавбер внимательно проследила за ним, после чего, тяжело вздохнув, мягко приблизилась к нему и села рядом с ним на постель.
--Селим, ты, же, прекрасно знаешь о том, что, если не станет тебя, тогда не зачем и мне жить!—нарушив их общее мрачное молчание, заговорила с возлюбленным юная девушка, на мгновение встретившись с ним бирюзовым взглядом.
     Селим, глубоко тронутый искренностью с готовностью на самопожертвование возлюбленной, уже захотел утешить её, как в эту самую минуту, случайно уронил несколько ягод на светлый парчовый кафтан в области сердца, что заставило Санавбер всю побледнеть от, испытываемого ею, ужаса. Она даже вскрикнула, готовая в любую минуту, упасть в обморок, и схватилась за грудь.
    Видя это, Селим добродушно её улыбнулся и подбадривающими словами:
--Всё хорошо, Санавбер! Успокойся! Это всего, лишь пятно!—взял с тумбочки салфетку и беззаботно принялся оттирать пятно под потрясённым взглядом любимой девушки. Только она считала иначе, о чём и сказала возлюбленному:
--Это дурной знак.
    Молодой Султан сдержано вздохнул, и, чувствуя, что ему уже, изрядно, начинает надоедать их мрачный разговор, принялся ласково поглаживать любимую девушку по шелковистым распущенным волосам и бархатистым щекам, тем самым, утешая её.

    В эту самую минуту, Михримах уже находилась в просторных покоях Разие. Они царственно сидели на парчовой тахте, залитые яркими солнечными лучами и вели вразумительную беседу о возлюбленной их общего брата.
--Я не понимаю одного, почему ты до сих пор ни сослала Санавбер во дворец Слёз, Разие? Неужели ты забыла правило, гласящее о том, ту наложницу, какой по каким-то причинам не может подарить правящей династии ребёнка, необходимо сослать в старый дворец, либо выдать замуж за кого-нибудь из пашей! Раз Санавбер является женой Селима, значит, её необходимо выслать во дворец Слёз!—недоумевала Султанша луны и солнца.
   Разие сдержано вздохнула и непреклонно ответила, приведя, как ей казалось, самый весомый аргумент:
--Селим любит Санавбер!
   Только Михримах слова младшей сестры не убедили. Чувства для неё ничего не значили.
--Наша династия нуждается в наследниках! Любви здесь нет места! Прикажи Лалезар калфе, готовить сегодня для Повелителя Эфсун Хатун!—настоятельно порекомендовала младшей сестре Луноликая.
    Понимая, что с Михримах бесполезно разговаривать о чувствах с романтикой, Разие печально вздохнула и пообещала, подумать над её разумными словами.
    Вот только Луноликая, понимая, что младшая сестра поступит так, как ей велит сердце, а не разум, решила сама дать необходимые указания преданной ей старшей калфе. Для этого, она прошла в общую комнату для девушек, и, подозвав к себе верную калфу, приказала ей, готовить Эфсун Хатун для сегодняшней ночи с Повелителем.
    Старшая калфа всё поняла, и, почтительно поклонившись, обещала немедленно заняться этим. Михримах одобрительно кивнула и вернулась в свои покои.

     Тем временем, взволнованная решением старшей сестры, разлучить брата с его возлюбленной Санавбер, Разие Султан примчалась в покои к подруге для того, чтобы предупредить её о, грозящей опасности их с Селимом браку. Какого, же, было удивление Султанши, когда она застала Санавбер, стоявшей перед большим зеркалом  и с огромной нежностью поглаживающей свой уже, заметно выросший, живот. Она улыбалась.
--Но как, же, так?! Ведь ты потеряла ребёнка и едва не померла от сильного кровотечения!—недоумевала, потрясённая до глубины души, Разие и для того, чтобы убедиться в том, что беременность подруги не мираж, осторожно дотронулась до её живота, а спустя какое-то мгновение, ощутила несколько сильных толчков, идущих изнутри живота. Это пинался ребёнок. Искренней радости с восторгом молоденькой Султанши, не было предела. Она даже вся просияла. Санавбер трепетно вздохнула, и, одарив подругу доброжелательной улыбкой, объяснила ей о том, что это всё, тщательно спланированный, план Селима, желающего лишить старшую сестру всех притязаний на его трон и жизнь.
--И как ты теперь станешь действовать? Ведь к Селиму отправляют Эфсун Хатун для хальвета. Такого распоряжение Михримах.—всё с тем, же, не скрываемым душевным беспокойством, спросила юную подругу Разие, продолжающая, переживать за её семейное счастье и огромную любовь с братом. Санавбер загадочно улыбнулась подруге и ответила:
--Раз Михримах по-прежнему считает нашу Эфсун своей девушкой на побегушках, которую может, применить против нас в любой момент, пусть так и дальше думает. Мы, же, используем Эфсун в качестве ответного оружия против Михримах.
    Разие не знала, что и сказать подруге на её мудрые планы с решениями. Она, лишь погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей удержать свои брозды в управлении гаремом горячо любимого брата.

     Так, за мрачными раздумьями о битве с Михримах, Разие не заметила того, как наступил вечер. А между тем, одетая в белоснежное шёлковое платье с газовыми рукавами и золотистый кружевной кафтан, Эфсун Хатун, длинные тёмные волосы которой, были сзади перевязаны бриллиантовой нитью, стояла в смиренном почтительном поклоне перед бирюзовыми очами молодого красивого Повелителя, не обращая внимания на лёгкое медное мерцание, горящих в золотых канделябрах, свечей.
    Сердце юной девушки учащённо билось в груди и готово было в любую минуту выскочить от, испытываемого ей, волнения, скромности и неуверенности в себе. Бархатистые щёки залились румянцем смущения. Сидящий на парчовом покрывале широкого ложа и одетый в тёмно-зелёную с золотой вышивкой шёлковую пижаму, Селим с интересом посматривал на, присланную к нему Разие, девушку, ходившую у ней с Санавбер в разведчицах. Он даже и не надеялся на жаркий хальвет с ней, хотя она ему полюбилась, трепетно.
--Милая Эфсун!—ласково улыбаясь юной девушке,  выдохнул Селим, приманив её к себе тем, что легонько похлопал рукой по покрывалу рядом с собой.   Девушка судорожно вздохнула, и, подойдя к постели, продолжала дрожать от страха перед неизбежной близостью. Она робко села рядом с повелителем, не смея, поднять на него своих выразительных карих глаз с шелковистыми густыми ресницами, и взволнованно теребя тоненькими пальчиками блестящее кружево кафтана.
    Это ни укрылось от внимательного бирюзового взгляда Селима, что вызвало в нём вздох искреннего умиления.
--Не бойся, Эфсун! Можешь мне довериться! Я постараюсь сделать так, чтобы ты не почувствовала боли.—заботливо произнёс Селим, постепенно овладевая её, сладкими, как мёд, трепетными алыми губами, а его изящные пальцы, умело развязывали шнуровку на сборёном лифе платья и уверено ласкали упругие полушария, обнажающейся девичьей груди с брусничного цвета сосками. Они затвердели и приятно ныли от возбуждения, при этом красивая голова юной девушки шла кругом.
     Эфсун не смела, да и не хотела отказывать Султану. Вместо этого, она позволила ему, увлечь себя на постель, продолжая увлечённо, раздевать и ласкать её стройное тело. Когда, же, девушка уже полностью была готова к их общему трепетному воссоединению, Селим осторожно и медленно вошёл в неё, постепенно ускоряя внутри наложницы свои движения, под которые она подстроилась, превращая их соитие в жаркую битву на султанском широком ложе. Только вскоре всё закончилось и измождённые головокружительной страстью, любовники уснули в жарких объятиях друг друга. 

    Вот только с первыми лучами яркого летнего солнца, юная наложница осторожно высвободилась из жарких объятий молодого Султана, и, бесшумно выбравшись из постели, принялась собирать с пола свою одежду для того, чтобы немедленно уйти из главных покоев. Ведь ей ещё предстояло привести себя в порядок и отчитаться перед Михримах Султан о прошедшей ночи.
    Только, в эту самую минуту, до неё донёсся ещё сонный голос Правителя, внезапно почувствовавшего, рядом с ним никого нет, из-за чего он проснулся и с глубоким недоумением принялся смотреть на, собирающуюся уйти, наложницу.
--Возвращайся в постель, Эфсун! Я тебя не отпускал от себя!—приказал девушке Селим. Она трепетно вздохнула, и, счастливо заулыбавшись, вернулась к нему в постель. Селим, же, со своей стороны, обрушил на девушку очередной шквал, состоящий из: неистовых головокружительных ласк и жарких поцелуев.

    Позднее юная девушка уже стояла перед, царственно восседающей на парчовой тахте, госпожой, которая была одета в яркое синее парчовое платье с золотой вышивкой на груди. Красивое лицо её было озарено доброжелательной улыбкой. Султанше пришёлся по душе отчёт Эфсун о, проведённой ей, ночи с Султаном.
--Как понимаю, Селим,  влюбился в тебя. Это очень хорошо, Эфсун! Теперь нам необходимо приложить все усилия для того, чтобы он лишился бдительности с осторожностью. Только тогда мы сможем действовать дальше. Селим ещё не знает, что с нами опасно ссориться.—коварно улыбаясь юной девушке, загадочно произнесла Михримах, грациозно пригубив шербета из розовых лепестков, налитого в серебряный кубок.
    Эфсун, чувствуя неладное, насторожилась, но притворяясь любопытной наивной дурочкой, поинтересовалась:
--А могу, ли, я узнать у вас о том, что потребуется от меня, госпожа?
    Михримах, довольная проявлением участия со стороны преданной рабыни, подала ей маленькую стеклянную склянку с прозрачной жидкостью с настоятельными рекомендациями:
--Пора немного припугнуть Селима, а то слишком что-то он себя самоуверенно ведёт. В этой склянке содержится яд, не имеющий: ни вкуса, ни запаха. Ты вольёшь его в кубок с шербетом Селиму когда придёшь к нему на новый хальвет. Яд, конечно, не убьёт Султана, но заставит его слечь в постель с симптомами похожими на лихорадку, зато после этого, мой братец хорошенько поразмыслит о том, что значит, иметь меня в качестве своего врага и станет более покладистым. 
    Девушка, хотя и была потрясена до глубины души коварством Султанши луны и солнца, но для своего, же, благополучия, спорить не стала. Она всё поняла, и, взяв пузырёк, надёжно спрятала его в лифе своего сиреневого платья, пообещала всё исполнить. Михримах поверила девушке и отпустила её. Эфсун почтительно откланялась и ушла, провожаемая взглядом Сафие, полного искреннего к ней недоверия.

       Вот только не успела юная девушка пройти и пару закоулков, как была остановлена, вышедшей ей на встречу, Разие Султан, которая интуитивно поняла, что Михримах замышляет против их общего брата очередную подлость.
      Султанша не ошиблась. Ведь юная Эфсун выглядела, до подозрительности, взволнованной и даже расстроенной.
--Немедленно признавайся мне в том, что тебе приказала сделать Михримах, Хатун! Убить Селима? Каким образом?  Отравить его? Задушить подушкой во время сна? Заколоть кинжалом?—подлетев к девушке, с яростью допытывалась у неё Султанша, крепко схватив её за плечи и со всей силы ударила наложницу о каменную стену. Из карих глаз Эфсун даже брызнули слёзы. Она взмолилась о пощаде, не говоря уже о том, что отдала госпоже склянку с ядом и во всём призналась
    Вся пребывающая на бурных чувствах с эмоциями, Разие влепила наложнице несколько звонких отрезвляющих пощёчин, после чего вылила содержимое склянки на мраморный пол и с, не скрываемой брезгливостью отбросила её в самый дальний угол, затем снова грозно взглянула на, перепуганную до смерти и потирающую, пылающие от удара бархатистые щёки, девушку, приказала:
--Пошла вон с глаз моих! Потом решу, что с тобой делать, когда немного остыну!
    Эфсун всё поняла, и, почтительно откланявшись, убежала на этаж для фавориток в, выделенные для неё, покои. Заперевшись в них, она вжалась в самый угол бархатной тахты, и, прижав ноги к соблазнительной груди, горько заплакала. Её пугала неизвестность своей дальнейшей участи. Ведь Разие Султан могла и отдать приказ о казни наложницы. Тогда несчастную девушку ждали бы: удавка на шею и холодные воды Босфора.
 
      А тем временем, Разие ворвалась в покои к, ни о чём не подозревающей, Михримах. Она всё ещё сидела на парчовой тахте и тихо о чём-то беседовала с Сафие Хатун, никого к себе не ожидая из визитёров. Какого, же, было удивление Султанши луны и солнца, когда, на мгновение, посмотрев в сторону, она увидела младшую сестру, что вызвало в ней крайнее недоумение, смешанное с лёгким возмущением.
--Зачем ты пришла, Разие? Я тебя не звала! Уходи!—с полным безразличием приказала ей Луноликая, как бы отмахнувшись.
    Только Разие даже и не думала подчиняться старшей сестре, о чём и заявила:
-- Я тебе не рабыня, которой можешь распоряжаться, как вздумается, Михримах! Я твоя сестра, такая, же, Султанша по крови, как и ты! Я пришла для того, чтобы, настоятельно требовать, немедленно прекратить, терроризировать нашего общего брата! Оставь его в покое! Хватит мстить!
     Михримах посмотрела на сестру, как на ненормальную, но продолжая, сохранять самообладание, сдержано вздохнула и, устало произнесла:
--Мои с Селимом разногласия, не должны тебя волновать! Это наши с ним дела!
    От таких её слов, Разие едва ни задохнулась от, переполнявшего её всю возмущения, из-за чего она не могла больше себя сдерживать и отрезвляюще воскликнула:
--Это ваше с Селимом дело!? Да, ты его убить собираешься и за что?! То, что он казнил вашего с Хюррем всеобщего любимчика, избалованного вашим вниманием и отбившегося, в итоге от рук, злобного психопата Баязеда?! Он получил по заслугам! Лучше Селима пожалей! Бедняга от рождения у вас всех изгоем стал! Вы постоянно срываетесь и придираетесь ко всему, что бы он ни начинал делать! Вам всё не так! Думаешь, почему Селим, спился? От чувства одиночества и никому не нужности! Вы вспоминаете о бедняге лишь тогда, когда надо гнев на нём сорвать, либо избить до полусмерти! Думаешь, я ничего не знаю о ваших всеобщих издевательствах над Селимом? А мне постоянно об этом доносили верные источники, о ком вы даже и не подозревали!   
      Михримах, слушая эти правдивые, и, полные  справедливости, душевные высказывания младшей сестры, не могла вымолвить ни единого слова. Она молчала, тщательно обдумывая всё то, что сейчас ей наговорила Разие. Зато, что касается самой Султанши, она, заметив, наконец, присутствие Сафие, накинулась и на неё.
--А, что касается тебя, Хатун! Так ты давно уже должна быть, казнена за убийство не рождённого шехзаде и за покушение на жизнь законной жены Падишаха Санавбер Султан! Учти, так и будет, как только ты снова попытаешься что-либо предпринять!
    Сказав эти угрожающие слова, Разие царственно развернулась и с, высоко поднятой головой, ушла, оставляя старшую сестру вместе с её верной собачонкой Сафие, потрясённо смотреть ей в след, периодически переглядываясь между собой и думая над тем, какие новые шаги предпринять

     А в эту самую минуту, в своих просторных покоях, величественно сидящая на бархатной тахте, одетая в парчовое платье цвета синей лазури с золотой вышивкой и преобладанием в роскошном наряде золотого шёлка с органзой, Нурбану Султан душевно беседовала с возлюбленной своего единственного сына Мурада Кларой Хатун, которую тот, в минуты нежности в одну из их жарких ночей, назвал Нурбахар, что означает «светлая роза».
--Вижу, что мой шехзаде искренне полюбил тебя, Нурбахар! Очень хорошо. Продолжай радовать и дальше моего льва. Только помни о том, что ты ещё являешься моими глазами и ушами в его гареме. Мимо тебя ни одна муха не должна пролететь. Ты должна докладывать мне обо всём, что там творится.—возвращая девушку из мира нежных грёз в суровую реальность, наставленчески напомнила ей Султанша света.
    Нурбахар никогда не забывала о том, какое важное место занимает в гареме шехзаде Мурада. Она хорошо знала о своих обязанностях в нём о чём и заверила валиде своего шехзаде:
--Не переживайте об этом, госпожа! Я хорошо знаю о своём месте и помню об обязанностях.
    Нурбану, довольная искренними заверениями юной Хатун, одобрительно ей кивнула и собралась было уже отпустить её, но, внезапно вспомнив о существовании преданной собачонки Михримах Султан, албанской рабыне, задала девушке последний, но полный искреннего беспокойства, вопрос:
--А как там Сафие? Пока ещё не рвётся в гарем к Мураду?
     Нурбахар поняла, излучающую свет, госпожу, и, тяжело вздохнув, ничего не скрывая от неё, поделилась:
--Она очень наглая и дерзкая, не говоря уже о том, что себялюбивая, властная и подлая девица. Сафие несколько раз пыталась, привлечь к себе внимание нашего шехзаде, но он, к счастью, так сильно любит меня, что не обращает на неё никакого внимания.
    Только Нурбану не спешила радоваться такому раскладу, и, подозревая о том, что коварная Михримах Султан не успокоится, пока ни уложит в постель к её сыну свою собачонку, предпочла оставаться на стороже.
--Будь осторожна с албанкой, Нурбахар! От неё можно ожидать всего, что угодно. Предупредила преданную Хатун Нурбану Султан, искренне переживая за её жизнь с безопасностью.
    Девушка всё поняла, и, получив позволения от госпожи, почтительно ей откланялась и вернулась в гарем. 
Три месяца спустя.
Дворец Топкапы.
   Нурбану с Нурбахар не зря беспокоились за благополучие Мурада. Михримах всё, же, удалось толкнуть к нему в постель Сафие, приложившую все усилия для того, чтобы его очаровать. Молодой человек оказался околдован ею на столько, что никого больше не хотел замечать. Даже к Нурбахар постепенно охладел, перестав её к себе звать.
   Вскоре выяснилось, что девушка беременна, от чего Нурбану пришла в ярость и отправила несчастную Нурбахар на аборт, во время которого та умерла от сильного кровотечения, а, узнавший об этом, Мурад так сильно опечалился смертью первой возлюбленной, что на зло матери, стал встречаться с Сафие. Султаншу света сильно раздрожало непослушание сына, который по решению Повелителя, отправился в Манису санджак-беем, взяв с собой возлюбленную Сафие.
   Что касается Эфсун Хатун, Разие простила её. В скором времени, девушка забеременела от Селима, пришедшего в огромный восторг. Девушке отвели личные покои на территории Султанш, выделив ей верных рабынь и одарив дорогущими подарками. Теперь она перешла под полное покровительство Разие Султан.
    Михримах Султан притихла, но не на долго. Вскоре, она объединилась с, приехавшей из Бурсы, Махидевран Султан, узнавшей от надёжных источников о том, что возлюбленная жена Селима, Санавбер, ребёнка не потеряла и вот вот должна родить. Заговорщицы решили выкрасть новорожденного шехзаде, а Хатун сказать о том, что её сын родился мёртвым. Им осталось. Только терпеливо ждать благодатного дня родов.

    И вот он, наконец, наступил.  Словно чувствуя, затеваемый мстительными заговорщицами, подвох, Селим забрал Санавбер в свои покои и, пока она рожала в присутствии дворцовых акушерок, преданных служанок и Разие, он был спокоен и находился на балконе, терпеливо ожидая благополучного разрешения возлюбленной от тяжкого бремени, глубоко погрузившись в благодатную молитву.
   На удивление, роды у юной Санавбер продлились не долго и легко. Вскоре, пространство главных покоев наполнил двойной громкий плач новорожденных шехзаде.
    Услыхав их, Селим мгновенно вернулся в покои, переполняемый искренней радостью. У него даже бирюзовые глаза заблестели от слёз, и учащённо забилось трепетное сердце в мужественной груди.
    Преданные рабыни уже успели привести юную Султаншу в благопристойный вид и теперь она, переодетая в чистую шёлковую светлую рубашку, удобно лежала в постели и отдыхала, терпеливо ожидая момента, когда ей принесут для кормления её сыночка. Вот только, какого, же, было удивление юной Хасеки, когда к ней мягкой уверенной поступью подошёл Селим с двумя крохотными пищащими свёртками, весь сияя от, переполнявшего его, огромного счастья с восторгом.
    Он осторожно сел на край кровати и передал возлюбленной  маленьких шехзаде, уже успев, наречь их именами Сулейман и Осман.
--Наконец-то, мы дождались с тобой этого благодатного дня!—восторжено проговорил молодой Султан, с искренней благодарностью целуя возлюбленную в шелковистый лоб и трепетные алые губы, из-за чего, переполненная бурными чувствами, Санавбер, чуть ни расплакалась, хотя её красивые бирюзовые глаза заволокло слезами.

     А в эту самую минуту, у главных покоев столпился весь гарем, которому нетерпеливо хотелось узнать о том, кого произвела на свет юная Хасеки молодого красавца Султана. Лалезар и Джанфеда Калфы еле сдерживали всех Хатун. К ним на помощь даже вышел Мустафа-ага и прекратил весь шум, громко всем объявив:
--У Санавбер Султан с Государем родились два чудесных, здоровых и крепких шехзаде Сулейман с Османом!
   На мгновение воцарилось молчание, но вскоре, снова раздались восторженные крики. Девушки ликовали, не обращая внимания на присутствие здесь, же, в мраморном коридоре двух Султанш: Махидевран и Михримах. Они не разделяли всеобщей радости. По ним, так, лучше бы у Селима, вообще детей бы не было.
--Ну, что, же, значит Османская Династия обзавелась ещё двумя представителями мужского пола.—более дружелюбно заключила Луноликая Султанша. Зато Махидевран вся изошла на злобу, из-за чего выплюнула своё проклятье:
--Пусть они все умрут!
    От услышанного, частенько ненавидящая брата, Михримах пришла в ужас, не зная того, что и сказать вдовствующей Султанше. Она лишь искренне пожелала племянникам всех благ и вернулась в свои покои.
    Махидевран, же, простояв у главных покоев ещё какое-то время, ушла к себе для того, чтобы подумать над тем, как уничтожить молодую султанскую чету, либо сделать им так больно, что они сами начнут, захлёбываясь слезами, молить о смерти.

   Она решила начать со старшей Хасеки Селима, красавицы венецианки Нурбану. Для этого, Махидевран приказала одной из рабынь, которой предстояло сегодня нести еду Баш Хасеки, подлить яд.
   Хатун всё поняла и пообещала всё выполнить, спрятав склянку в лифе простенького платья. Она собралась было уже, покинуть просторные покои Султанши, как, в эту самую минуту, в них ворвалась разъярённая Разие. Она, словно почувствовала, нависшую над Баш Хасеки, смертельную опасность.
--что вы опять замышляете против моего несчастного, правящего огромной Империей, брата, мама?—встревоженно поинтересовалась у Махидевран её единственная дочь, пристально всматриваясь в её, полное злобой, моложавое лицо.
-- Это не твоё дело, Разие! Иди лучше занимайся управлением гарема своего дражайшего братца!—небрежно отмахнулась Султанша.
    Понимая, что ей, так ничего и не добиться от матери, Разие решила пойти к Баш Хасеки для того, чтобы предупредить об опасности, не говоря уже о том, что дать ей универсальное противоядие.

     Вот только Махидевран опоздала с планом по устранению венецианской «чёрной кошки», ведь в этом её опередила Михримах. Нурбану вместе со всеми девушками, кроме Эфсун, была отравлена во время угощения их шербетом, в честь рождения двух шехзаде. Вину в содеянном злодеянии, Луноликая свалила на пятнадцатилетнюю, только что ставшую матерью, невестку, и даже бросила её в темницу.
     Только, убитый горем от смерти горячо любимой Нурбану, Селим категорически отказывался верить в причастность Хасекив убийстве. Он даже пришёл к ней в темницу и лично принялся, допрашивать, желая, убедится в том, что она действительно неповинна ни в чём.
--Селим, ты, же, сам знаешь о том, что я весь день пробыла с тобой и нашими малышами! Да и, зачем мне брать грех себе на душу?! Я глубоко уважаю и искренне благодарю Нурбану Султан за то, что она выкупила меня на невольничьем рынке и вырастила! Если бы ни её старания, забота и любовь, я никогда бы не познала огромного счастья в твоих объятиях, да и девушек мне искренне жаль!—откровенно призналась возлюбленному юная Султанша, плавно встав с холодного каменного пола, и, медленно подойдя к мужу, пристально всмотрелась в его ласковую бирюзовую бездну красивых глаз. Она даже осторожно дотронулась до рук возлюбленного, мысленно умоляя его, наконец, поверить ей.
     Только Селим сомневался, и, не говоря ни единого слова, вышел из камеры, не обращая внимания на её отчаянные мольбы поверить ей, при этом юная девушка горько плакала, упав на каменный пол.
    
     Тем, же, вечером, сразу после похорон Баш Хасеки и длительных мучительных размышлений, Селим принял, наконец, решение относительно дальнейшей судьбы своей юной супруги, о чём и приказал хранителю главных покоев:
--Передай Санавбер Султан моё решение о том, что утром, она отправляется во Дворец Слёз!
    Мустафа-ага оказался глубоко потрясён столь не справедливым наказанием для ни в чём, неповинной Хасеки. Она до сих пор нравилась молодому человеку, из-за чего он даже предпринял отчаянную попытку, вступиться за Султаншу:
--Повелитель, но ведь Санавбер ни в чём не виновата! Разве можно, наказывать ссылкой безвинную женщину лишь из-за того, что она крепко и преданно любит Вас!? Вы, же, остаётесь совсем одни, окружённые стаей, желающих Вашей безвременной смерти, врагов! Вы совсем беззащитны перед ними!
    Понимая это, Селим тяжело вздохнул и отрешённо проговорил, как бы ставя на себе крест:
--Я знаю. Именно по этой причине мне хочется, чтобы, хотя бы моя Санавбер спаслась, Мустафа!
    Между молодыми людьми воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого Падишах вышел на балкон, провожаемый печальным взглядом своего лучшего друга, который, простояв так, какое-то время в одиночестве, печально вздохнул и пошёл сообщать юной Султанше о тяжёлом решении Повелителя, хотя оно и было ему, далеко, не по душе.

--Нет! Я скорее умру, чем оставлю моего Султана на растерзание Махидевран с Михримах!—воинственно воскликнула юная Хасеки, узнав от Мустафы-аги о высочайшем повелении. Она пришла в ужас от подобного решения возлюбленного, относительно её судьбы. Вот только Санавбер больше беспокоилась за мужа. Он оставался совсем один и беззащитен в окружении злобных и, ненавидящих его, гиен.
     Мустафа-ага разделял чувства прекрасной юной Хасеки, но ничего не мог изменить, ведь такого было решение их Повелителя, против которого никто не мог пойти. Молодой человек лишь обречённо вздохнул и печально заключил:
--Вам придётся смириться и уехать, госпожа!
    Только девушка даже и не думала уступать. Вместо этого, она внезапно сорвалась с места и помчалась в главные покои для того, чтобы умолять любимого, не отсылать её от себя.
    Не ожидавший подобного поступка от Султанши, Мустафа-ага растерялся, не смея, сдвинуться с места. Его сковал лёгкий ступор, но, постепенно собравшись с мыслями, пошёл следом за ней для предотвращения свершения необдуманных поступков, что может стоить им всем жизни, ведь Повелитель, непременно придёт в ярость.
   Только Санавбер было уже, абсолютно всё равно, что с ней будет. Она даже готова умереть от руки любимого мужа, лишь бы он никогда не лишал её своей любви.

    Вот только у главных покоев Султаншу остановили стражники, известившие её о том, что Повелитель приказал к нему с новорожденными шехзаде никого, кроме кормилицы, не впускать. Санавбер всё поняла, и, сев на холодный каменный пол, решила терпеливо ждать момента, когда Селим выйдет и, наконец, примет её. В этом, девушку никто не мог переубедить. Она выглядела стойкой, не говоря о том, что уверенной в себе.
    Просидеть Санавбер пришлось до самого утра. Именно тогда из своих покоев вышел Селим, намереваясь, пойти в зал для заседания Дивана, даже не догадываясь о том, что именно там его должен убить один из стражников по приказу Махидевран. Мысли молодого Падишаха занимало то, что здесь делает, у дверей его покоев, Хасеки. Он был крайне удивлён, но больше всего Селима беспокоил её измождённый вид, говорящий ему о том, что девушка всю ночь провела здесь. Казалось, ещё немного, и она упадёт в обморок. Необходимо было, срочно что-то предпринимать.
--Санавбер, милая, что, же, ты с собой делаешь!—потрясённо проговорил молодой Султан, и, не говоря больше ни единого слова, мгновенно подхватил юную Хасеки на руки и отнёс в покои, где заботливо уложил в постель, приказав слугам, немедленно принести им завтрак. Сам, же, остался с ней и их маленькими детьми, с восхищением смотря на то, как прекрасная юная возлюбленная, кормит их грудью, решив, отменить на целую неделю все заседания Дивана, уделяя внимание жене с шехзаде.

    Такое решение молодого султана разрушило все планы коварной Махидевран Султан по его устранению, из-за чего она пришла в неописуемую ярость. Зато её единственная дочь, Разие ликовала. Ведь это означало лишь одно, что горячо любимый брат предвидит каждый коварный шаг жестоких интриганок, наперёд.
    Пока, же,  одетая в роскошное синее бархатное платье с преобладанием парчи и шёлка, молодая красавица Султанша царственно сидела на парчовой тахте и пила фруктовый шербет, загадочно улыбаясь матери.
--Не понимаю, чему ты радуешься, Разие?! Султан Селим всё равно будет убит: не сейчас, так позже!—небрежно, и, внося в каждое слово сарказм, фыркнула, одетая в горчичного цвета парчовое платье, Махидевран Султан, не на долго задержав на дочери укоризненный взгляд.
    Та, хотя и напряглась от угрожающих слов матери, но, сохраняя полную невозмутимость, доброжелательно улыбнулась, приняв их за вызов к воинственным действиям.
--Не спешите произносить громких слов, матушка! Лучше признайте, наконец, своё поражение и вернитесь в Бурсу!—вразумительно посоветовала вдовствующей султанше Разие, продолжая, притворяться самой любезностью.
    От услышанных слов единственной дочери, Махидевран Султан испытала такую ярость с негодованием, что даже не находила себе подходящих слов для выражения своих чувств. Вместо этого, она, молча, села на свою тахту и нервно принялась есть виноград.

    Чуть позже, в главные покои две служанки, наконец, принесли, аппетитно пахнущий, завтрак и аккуратно принялись расставлять всё на круглый стол под пристальным наблюдением молодой султанской четы, удобно сидящей на, разбросанных по полу, мягких подушках, утопая в ярких лучах летнего солнца, которое согревало их своим приятным теплом.
   Что-то в поведении одной из рабынь, одетой в шёлковое сиреневое платье с блестящим золотистым кружевным, обшитым аметистами с бриллиантами, кафтаном, Санавбер показалось странным. Уж, слишком нервно и суетливо во время разливания шербета по кубкам, она себя вела. У неё даже дрожали руки. Что-то здесь было не так.
--Выпей-ка первой шербет, голубушка!—доброжелательно предложила подозрительной рабыне юная Султанша, плавно и грациозно подав ей кубок своего возлюбленного мужа, смотрящего на всё с глубоким недоумением и не понимающего, к чему Санавбер затеяла весь этот фарс.
   Только молоденькая рабыня не торопилась исполнить распоряжение госпожи. Ей было очень страшно, из-за чего она даже начала под любыми предлогами отказываться.
   Санавбер мгновенно всё стало ясно, и, не говоря больше ни единого слова, тяжело вздохнула и вылила содержимое большого серебряного кубка на дорогой ковёр и внимательно, но с, не скрываемым душевным потрясением проследила за тем, как отравленный шербет образовал большую дыру в нём.
    Даже сами рабыни пришли в ужас от увиденного и, слёзно принялись молить султанскую чету о пощаде, ссылаясь на то, что они ничего не знали. Вот только они не поверили им, и, позвав стражу, приказали, немедленно увести рабынь в темницу, хорошенько обо всём допросить, а затем бросить в Босфор. Стражники всё поняли и увели, плачущих рабынь прочь из главных покоев, оставляя венценосных супругов одних, потрясённо смотреть на дыру в ковре и периодически между собой, молча, переглядываться.
--Я не перестаю удивляться твоей чрезмерной наблюдательности за людьми, Санавбер! Ты их на сквозь видишь.—немного отойдя от пережитого нервного потрясения, задумчиво проговорил молодой Султан, бросив кратковременный бирюзовый взгляд на юную возлюбленную, при этом в его хрупкой душе бушевали противоречивые бурные чувства.
   Девушка тихо вздохнула, и, ласково ему улыбаясь, нежно погладила по гладким бархатистым щекам, покрытым еле заметной шелковистой золотисто-русой щетиной, от чего Селим весь затрепетал.
--Если хочешь выжить, приходится быть наблюдательной.—постепенно овладевая мягкими тёплыми губами возлюбленного, заворожённо произнесла юная девушка, вызывая в Султане приятную лёгкую дрожь. Он судорожно вздохнул и обхватил стройный стан любимой жены сильными руками. Их губы воссоединились в долгом жарком поцелуе.

     А тем временем, одетая в зелёное шёлковое платье с золотистым кружевным кафтаном, Эфсун Хатун с интересом наблюдала за, только что прибывшими в, заметно опустевший, гарем, рабынями, многие из которых были даже красавицами
    Юная девушка чувствовала себя одинокой, ведь Султан больше не звал её к себе, уделяя всё внимание жёнам: Санавбер и, ныне покойной, Нурбану Султан, что сильно огорчало красавицу Эфсун. Она даже снова печально вздохнула, и, выйдя из мрачных мыслей, наконец, спустилась вниз.
   Только сейчас беременная султанская фаворитка могла, хорошенько  рассмотреть потенциальных соперниц. Все они выглядели измождёнными, исхудавшими, грязными и потрёпанными.
   Вскоре, присутствие юной красавицы заметила Лалезар Калфа, и почтительно ей поклонившись, участливо, не говоря уже о том, что с наигранной любезностью спросила:
--Эфсун Хатун! Вы пришли к нам для того, чтобы подобрать себе рабынь?
    Только юная наложница, не обратив внимания на язвительность главной калфы султанского гарема, жалобно поделилась:
--Мне просто стало очень скучно, сидя в моих покоях.
   Лалезар презрительно ухмыльнулась и не удержалась от того, чтобы больно ущемить девушку:
--А ты, что думала, Повелитель бросит, ради тебя свою красавицу ангелоподобную и мудрую Хасеки Санавбер?! Забудь и не мечтай об этом! Кто ты, а кто она! Тебе до неё, как до Луны!
    Сказав эти колкие слова, Лалезар мгновенно отошла от неё. Теперь её вниманием завладела, робко вошедшая в просторную общую комнату, очень красивая золотоволосая стройная, как молодая сосна, юная девушка, выразительные глаза которой имели цвет тёмного шоколада с густыми шелковистыми ресницами. Одета она была в скромное атласное платье салатового цвета.
--Лалезар Калфа, пожалуйста, скажите о том, куда мне поселиться? Меня направила к вам Михримах Султан.—почтительно поклонившись главной калфе султанского гарема, скромно осведомилась юная девушка.
    Только сейчас Лалезар вспомнила недавний разговор с Луноликой госпожой о том, что прибывшую из Старого дворца Хатун по имени Шемспери, полагается поселить на этаж для султанских фавориток. Вот только, для начала, калфе захотелось узнать имя, стоявшей возле неё в терпеливом ожидании, девушки:
--А как твоё имя, Хатун?—поинтересовалась она.
    Девушка скромно ей улыбнулась и застенчиво произнесла:
--Моё имя Шемспери. Я прибыла только что из дворца Слёз по приказанию Михримах Султан.
   Воцарилось кратковременное молчание, после которого главная калфа доброжелательно улыбнулась новенькой и приказала:
--Ты будешь жить в комнате для фавориток. Можешь идти туда прямо сейчас.
    Девушка почтительно поклонилась и, сопровождаемая двумя младшими калфами с евнухами, поднялась на этаж для султанских любимиц, провожаемая обеспокоенным взглядом Эфсун Хатун, почувствовавшей своё положение шатким, что девушку сильно напрягло.

     Вот только тревогой заразилась от наложницы ещё и единственная Хасеки молодого Султана, юная Санавбер, стоявшая на мраморной террасе и с, не скрываемым подозрением, смотря на, появившуюся в гареме её возлюбленного мужа, блондинку. Что-то Султаншу в Хатун сильно напрягло. Вот, что именно, она, пока не знала.
--Кто эта Хатун? Откуда она взялась, Гюль-ага?—спросила у, бесшумно подошедшего к ней, старшего евнуха, юная Хасеки, пристально смотря на него бирюзовым взглядом.
    Тот почтительно поклонился, и, тяжело вздохнув, ничего не скрывая от своей любимой госпожи, откровенно рассказал ей всю историю Шемспери Хатун: кто такая, откуда родом, где всё это время росла и воспитывалась, для чего сюда прибыла и по чьему приказу, что ещё больше встревожило юную красавицу Султаншу. Она даже вся побледнела от невыносимого страха за жизнь возлюбленного, но, сохраняя самообладания, сдержано вздохнула и приказала:
--Внимательно следи за каждым шагом и действием этой подозрительной Хатун, Гюль-ага, а я, же, подумаю над тем, как не допустить того, чтобы она пошла по «золотому пути»!
    Старший евнух понял госпожу и, почтительно ей поклонившись, с её молчаливого позволения, вернулся в гарем. Санавбер осталась одна, но, бушующие в её душе, беспощадные бури были на столько сильны, что она, не медля ни минуты, пришла в покои к Михримах Султан, и, почтительно ей поклонившись, с порога, принялась высказывать свои возмущения:
--Да, когда, же, вы, наконец, угомонитесь и перестанете подговаривать невинных несчастных девушек для убийства Повелителя!? Пощадите их безгрешные души! Не ломайте им жизнь, да и оставьте уже в покое Селима! Хватит срывать на нём гнев! Сколько можно мстить!?
    Только, царственно восседающая на парчовой тахте, одетая в вишнёвое бархатное платье с преобладанием золотой парчи и шёлка, Михримах Султан высокомерно посмотрела на невестку и знаком приказала ей, молчать.
--Пошла вон, Санавбер! Я не собираюсь перед тобой отчитываться, да и кто ты такая для того, чтобы со мной разговаривать в столь не подобающем тоне! Давно не была на фалаке? Так я могу, немедленно приказать стражникам, чтобы они тебе это устроили! Возвращайся к себе и занимайся своими двойняшками шехзаде!—грозно, прикрикнув на невестку, приказала ей Султанша луны и солнца, но девушка даже и не думала сдаваться. Вместо этого, она стойко выдержала её гневную тираду и бросила вызов:
--Если вы не перестанете, покушаться на жизнь моего венценосного супруга и нашего Повелителя, будете иметь дело со мной, госпожа! Я объявляю вам войну! Обещаю, она будет очень кровопролитной!
     Затем грациозно развернулась и с, гордо поднятой золотисто-каштановой шелковистой головой, вышла из покоев Луноликой, провожаемая презрительным взглядом той с язвительной усмешкой. Девушка росла на глазах и из испуганного ангелочка, превратилась в яростную тигрицу, защищающую свою семью, а всему виной головокружительная страстная любовь к Селиму. Именно она вдохновляла и придавала силы к борьбе. Санавбер могла легко превратиться во вторую Нурбану, если вовремя ни подрезать ей крылья. Вот только как? С помощью Шемспери. Вот и наступил момент для того, чтобы юная Хатун сыграла свою ключевую роль в мести Луноликой своему правящему брату за смерть Баязеда. 
     Чуть позже, взбешённая после неприятного разговора с Луноликой Султаншей, Санавбер вернулась в главные покои к, сидящему за своим рабочим столом и сосредоточенно читающему все государственные донесения и отчёты от влиятельных сановников с простыми горожанами, мужу. Она, не говоря ни единого слова, стремительно подошла и села к нему на колени, затем с огромной нежностью, обвив мужественную шею избранника изящными руками, с огромным пылом принялась целовать его мягкие тёплые губы.
    Это стало для Селима полной неожиданностью. Он оказался, глубоко удивлён такому странному поведению юной возлюбленной. Её неистовость не знала предела.
--Санавбер, потише! Мы так разбудим наших мальчиков!—легонько, даже шутливо пожурил возлюбленную молодой Падишах, нежно гладя её по бархатистым щекам. Она полушёпотом выдохнула ему на ухо, протяжно:
--Се-лим!
    Он задрожал от, переполнявших его всего, бурных чувств, из-за чего страстно принялся целовать девушку в ответ, и, перенеся её на широкое мягкое ложе, надёжно скрытое в золотых газовых и парчовых тёмно-аквамариновых вуалях воздушного, как облако, балдахина, бережно уложил на шёлковые, источающие приятный аромат свежей сирени, простыни с мягкими подушками. При этом, Селим продолжал, крепко сжимать красавицу жену в своих мужественных объятиях, и с жаром целовать её.
   А, в эту самую минуту, к дверям в главные покои подошла, сопровождаемая молодыми калфами и евнухами, возглавляемыми Лалезар калфой, Шемспери Хатун, которая была облачена в светлое шёлковое платье с зелёным кружевным кафтаном. Вот только их ждало глубокое разочарование в лице, вышедшего им на встречу, Мустафы-аги, который им объявил о том, что Повелитель проводит время с женой, Санавбер Султан и новорожденными шехзаде. Путники всё поняли и вернулись, ни с чем в общую комнату.

--Ну и, что всё это значит, Санавбер? Что за внезапный всплеск страсти?—осторожно попытался узнать у юной возлюбленной молодой Султан, когда они отдыхали после, нахлынувшего на них, всплеска безумной страсти, лёжа в жарких объятиях друг друга. Красивые бирюзовые глаза Селима излучали весёлость, вернее, он в открытую смеялся ими, а его лицо сияло доброжелательной, очень искренней улыбкой. Он смотрел на юную девушку так, что ей даже казалось, что её венценосный возлюбленный зрит в самые сокровенные частички хрупкой души.
    Санавбер одарила его взаимной чарующей улыбкой, обнажив белоснежные крепкие ровные, словно жемчуг, зубы, и. нежно вздохнув, ласково погладила возлюбленного по бархатистым щекам и поделилась с ним душевными переживаниями:
--Сегодня, по приказу Михримах Султан, в твой гарем пришла девушка, выросшая и воспитанная в гареме покойного шехзаде Баязеда. Она предназначалась ему, но в связи с известными событиями, так и не стала его наложницей. Теперь ей предстоит стать твоей фавориткой для того, чтобы обольстить, и, лишив бдительности, в итоге, убить тебя тогда, когда ты меньше всего этого ожидаешь.
   При этом, из соблазнительной груди юной девушки вырвался измученный вздох. Мысленно, же, она умоляла венценосного возлюбленного прислушаться к её мудрым словам и отправить Шемспери Хатун обратно во дворец Слёз, либо выдать замуж за какого-нибудь верного трону визиря.
    Только Селиму стало интересно узнать о том, что это за девушка такая, вызвавшая переполох и панику в хрупкой, как горный хрусталь, душе его юной возлюбленной. Он даже загадочно улыбнулся, что, лишь ещё сильнее встревожило Санавбер. Она даже напряглась.
--Что ты задумал, Селим?—встревоженно спросила возлюбленного юная девушка, пристально смотря в его бирюзовые омуты ласковых колдовских глаз, а душа замерла от, одолевших её вновь, дурных предчувствий.
   Только вместо ответа, молодой Султан самозабвенно прильнул своими мягкими тёплыми губами к её сладким, как мёд, трепетным алым губам и принялся жадно целовать их так, словно, измученный жаждой от полуденного летнего зноя, путник прохладную ключевую воду.

--И всё-таки, я хочу знать о том, что не даёт покоя твоей хрупкой, словно горный хрусталь, душе, милая моя Санавбер?—заботливо спросил юную возлюбленную Селим, заметив в её ясных бирюзовых глазах невыносимую печаль, когда супруги лежали в жарких объятиях друг друга после, нахлынувшей на них внезапной безумной страсти. Молодой Султан даже ласково погладил блестящий мягкий золотисто-каштановый шёлк длинных распущенных волос юной девушки. Она тяжело вздохнула, и, самозабвенно поглаживая  его по мужественной мускулистой обнажённой груди, в которой билось отзывчивое доброе сердце, призналась:
--Сегодня, я услышала в разговоре, состоявшимся между кизляром-агой с Хазнадар разговор о том, что ты собираешься отправиться в военный поход на Астрахань, из-за чего мне пришлось, позже хорошенько надавить на Мустафу-агу для подтверждения, услышанной мной в гареме сплетни. Он признался, хотя и не охотно. Так вот, разлука с тобой, особенно такая длительная, для меня неприемлема и равносильна смерти. Я поеду вместе с тобой в этой поход. Можешь, даже не пытаться разубедить меня в обратном, Селим! Если прыгнешь ты—прыгну я! Вспомни, что ты мне сказал в тот критический  момент, когда я пыталась утопиться, бросившись с обрывав ледяную воду озера за три недели до коронации! Да и, матушка с колыбели внушала мне о том, что жена обязана беспрекословно, следовать за мужем всюду, куда бы он ни отправился.
      От услышанной им душевной откровенности с решительностью юной девушки, Селим оказался тронут до глубины души. Ему нравилось это, но прежде чем делать какие-либо выводы, он тихо вздохнул, и, пламенно поцеловав её в сладкие, как спелая клубника, алые губы, задал один лишь единственный вопрос, волнующий его трепетную душу, вот уже на протяжении двух лет их счастливой супружеской жизни, при этом добровольно утопая в ласковой бирюзовой бездне глаз возлюбленной:
--Я удивляюсь твоему спокойствию на мои частые хальветы с простыми наложницами, Санавбер. Нурбану устраивала бы мне постоянные ревностные скандалы. Ты, же, равнодушна к ним и продолжаешь, как ни в чём не бывало, горячо, преданно и нежно  любить меня, оставаясь не только заботливой женой и матерью нашим детям, но и жаркой любовницей в постели, не говоря уже о том, что душевным понимающим другом мне. Как тебе это удаётся? Поделись секретом.
     Юная девушка доброжелательно улыбнулась возлюбленному, и с взаимным жаром поцеловав его в тёплые мягкие губы, душевно объяснила:
--А как на Руси царям жён выбирают? Заводят потенциальных невест в просторный зал, и, выдав шерстяные, заранее спутанные мотки, внимательно наблюдают из соседней залы за поведением каждой из девиц. Какая невеста начинает нервничать и злиться, то всё. Пошла вон, ленивая! Ведь царской жене необходимы титанические: терпение с выдержкой. Так и меня мама готовила в невесты. Именно по этой причине, я безразлична к твоим развлечениям с наложницами. Они все на одну ночь, а наша с тобой любовь на всю жизнь.
    Между молодыми людьми воцарилось длительное молчание. Селим не переставал удивляться проницательности и мудрости прекрасной юной возлюбленной, зрившей в самые сокровенные места его души. Она понимала и во всём поддерживала венценосного супруга, а он уважал и глубоко ценил её мнение, из-за чего тихо вздохнул, обдумывая настоятельную просьбу, полную огромной любви и заботы девушки, взять её с собой в поход, мысленно признаваясь самому себе в том, что он уже сам желает того, чтобы она сопровождала его всюду, куда бы ни отправился. Вот только. Как к такому его решению отнесутся его две сестры, привыкшие, считать о том, что место Хасеки Султана—гарем, да Селиму это было и не важно. Главное—его любимая будет находится рядом с ним. Остальное, его уже не волнует.
--Ты поедешь со мной, Санавбер!—наконец, нарушив, чрезмерно затянувшееся молчание, решил он и снова полностью растворился  в их головокружительной страстной любви, лёжа под мягким, как пух, одеялом, скрытые в густых вуалях газового балдахина и не обращающие внимания на, уже полностью догоревшие и потухшие в канделябрах, свечи. В просторных главных покоях стало совсем темно и тихо.

      Ближе к полудню, узнавшие о столь внезапном решении Повелителя, от него, же самого, как взять с собой в военный поход единственную Хасеки, находящиеся в покоях валиде султан, в которых отныне проживала Луноликая Султанша, сидящие на, обитой парчой, друг на против друга, одетые в бархатные платья бирюзовых оттенков с преобладанием золотого и медного шёлка с парчой, Михримах с Разие единогласно пришли в негодование.
--Селим, мы, конечно, хорошо понимаем твои трепетные чувства к Санавбер и то, что длительная разлука с ней, тебе невыносима. Только это полнейшее безумие! Вдруг, не приведи Аллах, с вами, что случится, либо вас русские в плен возьмут! Что мы тогда станем делать? Подумай, хотя бы о маленьких шехзаде! Как они станут жить без матери?—вразумительно произнесла Михримах, призывая, правящего огромной Османской Империей, брата к благоразумию.
   Между ними воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, удобно сидя на тахте и попивая ягодный шербет, Селим сосредоточенно обдумывал мудрые слова старшей сестры, не обращая внимания на, постепенно заливающие просторные покои, яркие солнечные золотые лучи, при этом, из мужественной груди молодого красивого Султана произвольно вырвался измученный вздох.
--Это не обсуждается!—проявляя твёрдость в характере, непреклонно заключил Падишах, и, выдержав короткую паузу, произнёс последнее, тем самым, давая сёстрам понять, что их общий разговор на этом закончен.—Если со мной и с Санавбер что-нибудь случится, и мы погибнем, на престол взойдёт Шехзаде Мурад!
    Затем, он величественно встал с тахты, и, выйдя из покоев старшей сестры, отправился в зал для заседания Дивана, обсудить с визирями текущие государственные проблемы, а затем проведать воинские корпуса, чтобы справиться о том, как у них обстоят дела с приготовлениями к походу.

    Вот только, что касается самого Шехзаде Мурада, он, зная о, затеянном отцом Повелителем, походе на Астраханское ханство, прибыл в столицу Османской Империи Стамбул, а точнее во дворец Топкапы для того, чтобы присоединиться к султанской военной компании.
    Встретившись с Падишахом в главных покоях, Мурад детально обсудил с ним предстоящий поход, во время которого Селим, мысленно отметил то, как сильно возмужал его первенец, на красивом лице которого появилась едва заметная тёмная щетина, при этом, молодые мужчины сидели на тахте, увлечённо играя в шахматы и сосредоточенно обдумывая каждый свой шаг.
--Значит, ты хочешь отправиться в поход на русских вместе со мной, Мурад?—испытывающе смотря на старшего сына пристальным бирюзовым взглядом, спросил Селим, делая очередной ход.
    Юноша доброжелательно улыбнулся венценосному отцу очаровательной белозубой улыбкой, и не раздумывая ни одной минуты, честно выдохнул ответ, при этом, в ясных голубых глазах ерноволосого юноши, отчётливо просматривалась смутная надежда на взаимопонимание и одобрение Повелителя:
--Просто для моей души так будет спокойнее!
    Глубоко тронутый искренностью старшего сына, Селим доброжелательно ему улыбнулся и снова погрузился в мрачную задумчивость, из-за чего потянулись бесконечные минуты утомительного ожидания окончательного решения, то давалось Султану, крайне не просто, но, взвесив все «за» и «против», он, наконец, одобрил душевное рвение сына, позволяя ему, присоединиться к его астраханскому походу и русские земли.
     Обрадованный мудрым решением горячо любимого отца, Мурад Благодарственно поцеловал ему руку и продолжил с ним увлекательную игру в шахматы.

      А тем временем  в просторном мраморном коридоре, одетая в тёмно-бирюзовое парчовое платье, юная Хасеки молодого двадцати-пятилетнего Султана тихо беседовала с преданными Гюлем-агой и Дженфеде Калфой, высказывая им своё душевное беспокойство из-за приезда белокурой албанской наложницы по имени Сафие. Ведь она могла сделать всё, что угодно с маленькими Шехзаде, а взять их с собой в поход, Санавбер запретила Михримах Султан.
   Именно по этой причине, юная Хасеки просила своих преданных слуг, внимательно следить за каждым шагом и действием коварной албанки, не утя одного, что, в эту самую минуту, к ним мягко приближается, сопровождаемая преданной калфой по имени Мелек, одетая в светлое, почти белое платье, Сафие Хатун.
--Опять то-то против меня замышляешь, Санавбер?—с небрежной презрительностью иронично, усмехнувшись, спросила она у Султанши, привлекая к себе её внимание и даже не потрудившись, почтительно поклониться.
   Это сильно не понравилось, как самой Хасеки, так и её верным слугам.
--Да, кто ты такая для того, чтобы разговаривать со мной, законной женой Падишаха и матерью двух его шехзаде?! Ты, жалкая рабыня наследного Шехзаде! Знай своё место!—грозно прикрикнула на дерзкую наложницу Санавбер, сверкнув на неё бирюзовым взглядом и чувствуя негласную поддержку верных слуг. Им, тоже сильно не понравилось, лишённое всякого почтения, поведение албанской девицы, презрительно рассмеявшейся в красивое лицо юной Хасеки:
--Мой Шехзаде, хотя бы не пьёт вино, как это делает Повелитель-пьяница!
    Санавбер не стала, молча, терпеть подобное оскорбительное высказывание в адрес возлюбленного, и, влепив Сафие звонкую пощёчину, грозно приказала Гюлю-аге с его двумя молодыми помощниками, дать дерзкой рабыне двадцать ударов палками по пяткам, после чего, на сутки бросить её в темницу без еды и питья для того, чтобы потом было неповадно, бросать оскорбительные речи в адрес султанской четы. Евнухи поняли юную Султаншу, и, почтительно откланявшись, крепко схватили дерзкую Хатун за обе руки и поволокли наказывать.

     Узнав от Мелек Калфы о, вынесенном Санавбер Султан для Сафие Хатун наказании за непочтительность, Михримах Султан не стала защищать её перед невесткой. Вместо этого, она одобрила решение Хасеки брата, из-за чего провинившейся наложнице пришлось просидеть в темнице сутки. Шехзаде Мураду, как и самому Султану было, тоже не до неё. Они активно занимались подготовкой к предстоящему походу. Так незаметно наступил долгожданный день отправления Повелителя вместе с Шехзаде Мурадом и их войсками в военный поход на русские земли. Они попрощались со всеми своими родными в главных покоях, и, получив от них благословение, благополучно выехали, сопровождаемые верными янычарами и сипахами.









7 ГЛАВА.
«Наша с тобой любовь,
Словно в сердце острый нож».
В нескольких сотнях метрах От
Астрахани.
      Вот уже месяц прошёл с того дня, как султанские войска отправились в военный поход на русские земли для того, чтобы присоединить к Османской Империи бывшие Казанское и Астраханское Ханства. Только русские не хотели сдаваться османам, из-за чего осада получилась затяжной, да и к тому, же, из Московии на помощь астраханцам прибыли войска, возглавляемые самим царём Иваном Грозным с его опытным и, ни разу не проигравшим ни одной войны, воеводой боярином Дмитрием Извольским с 20-летним сыном Александром, жестоко мстящим османам за похищение младшей сестры Марии, даже не догадываясь о том, что красавица Мария находится в нескольких сотнях метрах от города в стане османов, а точнее в султанском шатре, являясь горячо любимой женой турецкому Султану.
    Пока, же, воевода вместе с сыном и другими военными начальниками обсуждали ночную вылазку с последующим нападением на султанский шатёр и пленением Султана. В их активном обсуждении принимал участие сам царь, хорошо знающий о том, что воевода Извольский мстит врагу за похищение горячо любимой дочери. Он не сдерживал его, а наоборот поощрял в зверствах.
--Смотрите мне, только не убейте султана! Он мне нужен живым!—предупредил воеводу царь, мягко и бесшумно подойдя к столу, на котором была расстелена карта местности с расставленными на ней солдатиками.
    Это был привлекательный мужчина среднего возраста, обладающий крепким телосложением, темноволосый и со светлыми глазами. Воевода с сыном поняли государя и пообещали исполнить всё в лучшем виде, до сих пор считающие, что турецкий Султан, обладает отталкивающей внешностью: толстый, старый и страшный. Только ночью их ждало неожиданное открытие и разубеждение в своих привычных стереотипах.

     Так незаметно наступила глубокая ночь, окрасившая всё вокруг в тёмные: синий, фиолетовый, зелёный и бирюзовый тона. Этим и воспользовались воевода Дмитрий Извольский со своим отрядом. Убедившись в том, что султанские янычары занимаются своими делами и ни на что не обращают внимания, лазутчики, подобравшись к роскошному, выполненному из сиреневой парчи с золотой вышивкой и бахромой, шатру, принялись перерезать горло и сворачивать шею стражникам. Они делали это очень тихо и осторожно для того, чтобы не разбудить самого Султана, который, возможно уже крепко спал в объятиях наложницы, утомлённый их любовными утехами.
    Так и было на самом деле. Молодой Султан, не догадываясь о том, что к его шатру уже подобрались русские лазутчики, тихо о чём-то беседовал с прекрасной юной Хасеки по имени Санавбер, удобно лёжа вместе с ней на широкой походной постели, крепко обнимая и пылко целуя возлюбленную. Кругом стояла непроглядная темнота и мрачная тишина.
    В эту самую минуту в шатёр проникли русский воевода с сыном. Какого, же было их удивление, когда в постели с наложницей, они застали ни старого, страшного толстого Султана, а красивого стройного молодого парня со светло-русыми, слегка рыжеватыми, коротко стриженными волосами и еле заметной щетиной на лице, облачённого в *шёлковую пижаму.
   Он заметил, дерзко проникших в его шатёр, непрошенных гостей, и, нехотя выбравшись из постели, схватился за, лежащий на полу, меч и предпринял отчаянную попытку защиты себя с возлюбленной супругой, едва ни лишившейся чувств от того, что узнала в нападавших, своего отца с братом. Зато они, пока не узнали её, да и не удивительно. Ведь со дня похищения прошло семь лет. За это время, люди меняются, как и события.
     Вот только, понимая, что может пролиться кровь, юная Хасеки решила вмешаться от того, что отчётливо видела, каким праведным гневом пылают глаза её возлюбленного, отца и старшего брата. Для этого юная девушка быстро набросила на волосы шифоновый платок, и, встав между, готовыми сцепиться друг с другом  мужчинами, отчаянно принялась умолять их не совершать глупостей, успокоится и мирно поговорить:
--Селим! Отец! Александр! Прошу вас, успокойтесь! Мы теперь одна семья!
   Вот только мужчины сами уже замолчали, пребывая в глубоком оцепенении, но продолжали враждебно смотреть друг на друга.
    В эту самую минуту, в шатёр ворвалось несколько подчинённых боярина Извольского, один  из которых ударил молодого Султана по голове чем-то тяжёлым. Последнее, что тот увидел и услышал перед тем, как лишиться чувств—душераздирающий оглушительный крик, рванувшей к нему юной возлюбленной. Только девушку оттащили её брат с отцом. Она продолжала отчаянно кричать и рваться к любимому мужу, но всё безрезультатно.
Астрахань.
    Когда, же, молодой Султан очнулся, то увидел, что висит на дыбе обнажённый по пояс в невыносимо душной комнатушке, похожей на подвал. С него прозрачными ручьями стекал солёный пот. Руки затекли от напряжения. Ощущалась такая дикая боль в голове, что казалось ещё немного, и .её разорвёт на части. Мучители продолжали истязать его плетьми, выбивая, где турецкий Султан и не веря в то, что перед ними он и есть. Всему виной чрезмерно славянская внешность Селима, совсем не похожего на турка.
--Я тебя, щенок, в последний раз спрашиваю. Где Султан Селим?—уже начиная, терять терпение, допытывался у молодого пленника один из мучителей, весьма преклонного возраста, ближе подойдя к нему и больно схватив за светлые волосы, от чего у бедняги даже из ясных бирюзовых глаз потекли слёзы. Он, конечно, мог стерпеть любое издевательство и боль над собой, но сейчас его силы оказались на исходе, как и титаническое терпение, из-за чего бедняга прокричал уже не своим голосом:
--Султан Селим—это я! Сколько можно повторять вам одно и тоже!
    Вот только жестокий надзиратель, решив, что пленник издевается над ним, не захотел больше с ним церемониться и приложил к его груди раскалённое железо, из-за чего бедняга взвыл нечеловеческим голосом и снова потерял сознание, не в силах больше терпеть все издевательства, успев услышать последние слова мучителя, обращённые к помощникам:
--Забейте этого турецкого щенка до смерти! Потом сожгите тело, а прах развейте в сторону Турции!
    Те всё поняли и приступили к исполнению приказа царского воеводы.

     А тем временем в губернаторском доме, юная Санавбер валялась в ногах у своего отца и слёзно умоляла его о спасении для Селима, совершенно забыв про гордость и высокое положение, которое занимала в Топкапы. Теперь и здесь, всё это было неважно. Главное спасти жизнь любимому мужчине.
--Отец, прошу тебя! Вступись за Селима! Я люблю его больше жизни! Не дай своим соратникам убить его!—срываясь на крик отчаяния умоляла Извольского юная девушка, не выпуская из дрожащих рук полы его парчового кафтана. Душу её разрывало от невыносимой боли. Только её отец с братом были неумолимы.
--Иди к себе в комнату, Мария! Твою судьбу решим позже!—грозно приказал дочери Дмитрий Извольский, желая, скорее прекратить весь этот бессмысленный разговор.
    Он был не пробиваем. Видя и понимая всё это, юная девушка в отчаянии осмотрелась по сторонам, и, внезапно вскочив с колен, стремительно подошла к масляной лампе, затем взяла её в руки и вылила на себя всё содержимое, не обращая внимания на, полные огромного душевного оцепенения взгляды, появившихся в зале, русского царя со слугами, взяла в руки свечу и подожгла себя.   
    Вот только ей не удалось сильно пострадать из-за того, что, в эту самую минуту слуги набросили на девушку покрывало и потушили её. Попытка самосожжения не удалась. От понимания этого, Санавбер горько разрыдалась, лёжа на деревянном полу, что ещё больше потрясло русского царя.
--Да, что здесь происходит, Извольский? Что за крики?—недовольно спросил он у своего воеводы. Тот почтительно поклонился монарху и объяснил всё как есть. Воцарилось мрачное молчание, нарушаемое тихими рыданиями, отчаявшейся, увидеть вновь живым своего возлюбленного мужа, юной девушки. Наконец, она внезапно успокоилась, и с огромной ненавистью смотря на всех, присутствующих в зале, людей, воинственно бросила им:
--Допустим, сейчас вы спасли меня и не дали умереть. Только знайте! Я всё равно покончу с собой, найдя самый действенный способ!
    Девушке было абсолютно без разницы то. Что в зале находится сам русский царь со своими боярами и воеводами. Она уже была мертва. Осталось только завершить то, что ей помешали сделать, из-за чего юная Султанша плавно поднялась с пола и на ватных ногах подошла к одному из стражников, и, взяв у него меч, наставила на себя, вознамерившись, проткнуть им себя насквозь.
     Восхищённый отвагой и отчаянной борьбой за семейное счастье, юной прекрасной османской султанши, царь решил, прекратить, наконец, её душевные терзания, и, сдержано вздохнув, миролюбиво сказал:
--Успокойся и не терзай себя попытками свести счёты с жизнью, красавица! Жив твой муж. Мне уже обо всём известно.
    Он не солгал девушке, ведь как раз вернулся из пыточной, куда пришёл для того, чтобы прекратить истязания, чинимые его людьми, над молодым османским султаном, поселив его в одном из ближних домов, выделив слуг, поваров и лекаря.
    Узнав об этом, уже лишённая всякой надежды и измученная бесконечными страданиями, юная девушка дрожащими руками отбросила меч в сторону и лишилась чувств, упав на пол, вся бледная и измождённая.   

    Иван Грозный, хотя и безумно возжелал юную османскую султаншу, но решил вызвать в ней доверие, а пока, же, приказал супруге с дочерьми астраханского губернатора, привести госпожу в благопристойный вид. Те мгновенно занялись юной девушкой, отправив в личную баню, где хорошенько помыли и попарили.
   Когда, же, она полностью приготовленная и облачённая в шикарное светлое парчовое платье, привстала перед ясными царскими очами, вальяжно восседающего в любимом кресле хозяина, похожем на трон и обитом тёмно-зелёным бархатом, государя. Он внимательно оглядел её с головы до кончиков носков перламутровых белоснежных туфелек, хорошо ощущая, растущую в его чреслах, похоть.
    Только юная девушка не обратила на него никакого внимания, хотя и залилась румянцем смущения, из-за чего опустила красивые бирюзовые глаза, смотря в пол, при этом вся её, истерзанная невыносимыми страданиями последних мгновений, хрупкая душа рвалась к, находящемуся в соседнем доме,  возлюбленному супругу. Вернее, она уже вся находилась с ним. Здесь была, лишь её телесная оболочка. 
--Ладно! Можете идти к мужу, султанша! Я зайду проведать вас позже!—видя и понимая это, разрешил юной девушке царь, не желая её задерживать. Она почтительно поклонилась ему и, сопровождаемая кем-то из стражников, отправилась к мужу, провожаемая всё тем, же, задумчивым взглядом, обладающим чарующей внешностью, царя Ивана.

    Что касается молодого красивого Султана, он крепко спал в спальне одного из очень знатных горожан, куда его принесли на носилках по приказу русского царя, взявшего его себе под защиту сразу, после унизительной экзикуции в пыточной.
    Сейчас за молодым парнем присматривали хозяева дома, пожилая пара, очень знатных горожан, дети и внуки которых жили в столице Русского Царства. Они ухаживали за Селимом так, словно он был им внуком, то есть очень заботливо и осторожно. Они самолично обработали ему все раны специальной заживляющей мазью и оставили в покое, отсыпаться, то молодой Султан и делал успешно, лёжа на широкой мягкой постели под газовым балдахином, пока к нему ни пришла его возлюбленная жена, юная Хасеки Санавбер, крайне осторожно севшая на край постели и, ласково погладившая любимого по шелковистым золотисто-русым волосам.
   Почувствовав её осторожное к нему прикосновение, Селим слегка вздрогнул от неожиданности, из-за чего внезапно проснулся и тихо застонал от боли из-за рубцов в спине, но, справившись с собой, медленно открыл ещё сонные бирюзовые глаза, и,  всмотревшись в красивое лицо юной возлюбленной, тихо выдохнул:
--Санавбер, милая моя!
    Девушка ласково ему улыбнулась, и, не говоря ни единого слова, самозабвенно припала к его мягким тёплым губам в длительном, полном огромной нежности, поцелуем. Селим инстинктивно обвил лебединую шею возлюбленной сильными руками и с тихим вздохом, напоминающим искреннее признание:
--Находясь на дыбе и, молча,  снося невыносимые муки с унижениями, я боялся лишь одного, что больше никогда не утону в ласковой бирюзовой бездне твоих глаз, забывшись в нашей с тобой огромной любви, не говоря уже о том, что ни прижму к груди наших нынешних и будущих детей, Санавбер. Это стало бы для меня…—он не договорил из-за того, что юная девушка не позволила ему это сделать своим очередным жарким поцелуем.
--Теперь мы снова вместе и никогда не расстанемся, Селим!—решительно произнесла она, словно, давая ему клятву верности. Молодой Падишах с огромным наслаждением, и, забыв про, причинённые ему боль с унижением, принял её, забывшись в их бесконечных неистовых поцелуях.

     Так незаметно над городом сгустились сумерки. Стало темно. Возлюбленная супружеская пара уже отдыхала после, внезапно вспыхнувшей между ними головокружительной страсти, удобно лёжа в постели в жарких объятиях друг друга и продолжая пылко целоваться, пока откуда-то с улицы ни раздался протяжный волчий вой, заставивший их, мгновенно отстраниться друг от друга и испуганно переглянуться между собой.
--Что это?—встревоженно спросил, скорее у себя, чем у юной возлюбленной Селим, и, превозмогая невыносимую боль в спине, поднялся с постели и подошёл к окну, предварительно надев на себя бархатный халат. Он внимательно всмотрелся в ночную даль и отчётливо разглядел, промелькнувшую тень какого-то очень крупного животного, похожего на собаку, волка или медведя, от чего пришёл в ещё большее негодование.
    Это не укрылось от, удобно лежащей в его постели юной девушки, которая была абсолютно голая, что её совсем не волновало.
--Что ты там увидел на улице, Селим?—заинтересованно спросила она у возлюбленного, заметив его, чрезвычайно ошарашенное выражение красивого лица, которое было бледным.
--Кажется, я сейчас видел, пробежавшего мимо дома, очень большого чёрного волка с, горящими, как адское пламя, глазами!—потрясённо поделился с любимой девушкой Селим, постепенно собираясь с мыслями, но продолжая находиться в глубоком оцепенении.
   Она понимающе вздохнула, и,  призывно ему, улыбаясь, кокетливо откинула одеяло, как бы предлагая, продолжить их приятное общение друг с другом, что так дерзко и непростительно было прервано волчьим воем.
   Селим не смог устоять перед магнетизмом юной возлюбленной, и, чарующе ей улыбаясь, вернулся в её жаркие объятия, добровольно утонув в их огромной жаркой любви с головокружительной страстью, которым не было конца. Их сладострастные тихие стоны и вздохи плавно заполнили просторную светлую комнату. Им удалось уснуть лишь ближе к утру, когда лучи яркого солнца дерзко проникли во все помещения и дома, окрашивая их в яркие: розовый, сиреневый, бирюзовый и оранжевый тона, при этом на красивых лицах возлюбленной супружеской пары сияла счастливая довольная улыбка.

     Утром, когда его юная возлюбленная ещё крепко спала в их общей постели, Селим явился в губернаторский дом, намереваясь, поговорить с русским царём о ночном происшествии, но стал случайным свидетелем очень странного разговора, состоявшегося между отцом и сыном Извольскими, проходящем в одном из залов. Молодой Султан не обратил бы на него никакого внимания, если бы он ни касался, непосредственно, его самого вместе с Санавбер. Для этого, ему, в целях собственной безопасности, пришлось затаиться и внимательно прислушаться. Вот, что он услышал.
--Да, ты с ума сошёл, шастать по городским улицам в волчьем обличии, Александр! Вдруг, тебя, кто увидит и донесёт Государю!? Тогда нам головы не сносить! В волка надо обращаться во время ночных сражений!—вразумительно отчитывал единственного сына за неосмотрительное поведение боярин Извольский, крайне недовольный его ночной пробежкой.
   Зато сам молодой воин даже и не думал сдаваться, продолжая, сетовать на сердечную привязанность младшей сестры, отныне, потерянной для их клана:
--Если бы ни этот проклятый турок, Марию мы обратили бы и выдали за князя Снежинского! Хотя, он готов принять её и опозоренную! Вот только мне надо убить этого турчонка!
    При этом, в карих глазах юноши пылал такой яростный огонь, что казалось ещё немного, и он, сам того не ведая, обратится в волка. Понимая это, старший Извольский отрезвляюще встряхнул сына за широкие богатырские плечи, и, грозно смотря на него, вразумительно приказал:
--Даже не вздумай причинить ему вред, Александр! Не забывай о том, что Султан Селим, отныне наш зять, хотим мы того, или нет, да и он нужен государю!
   Он хотел сказать сыну ещё что-то, как в эту самую минуту услышал звон, упавшего за дверью золотого канделябра. Это Селим, по своей неосторожности и, потрясённый до глубины, открывшейся ему страшной тайны семьи своей возлюбленной, случайно задел канделябр ногой, но, понимая, что может легко угодить в лапы волкам-оборотням, стремительно покинул страшную комнату, пока его ни поймали и ни разорвали, при этом, беднягу всего трясло от ужаса. Трепетное сердце учащённо билось в груди, как сумасшедшее, а его стук эхом раздавался в ушах молодого Падишаха.

     А тем временем, в султанском лагере, узнавший о вероломном пленении русскими воеводами Повелителя с юной Хасеки от хранителя Мустафы-аги, Шехзаде Мурад пришёл в ужас.
--Я уже давно наблюдаю за главным царским воеводой с его сыном…Это очень страшные особы, обладающие дьявольской силой. Скажу даже больше, они—волки-оборотни! Наш Падишах в огромной опасности. Если мы ни предпримем меры по спасению, волки разорвут его, а Султаншу продадут своему развратному альфе!—с мрачным выражением на красивом лице поделился с хранителем главных покоев Шехзаде, от чего тот, тоже пришёл в ужас, но постепенно, собравшись с мыслями, полностью успокоился, и, стремительно покинув султанский шатёр, собрал экстренное совещание с начальниками воинских подразделений, где изложил всю сложность с опасностью положения Повелителя в русском плену, пришёл к выводу, что похищение султанской четы необходимо организовать и провести в самое ближайшее время и до наступления ночи
  Шехзаде Мурад находился там, же, не подозревая о том, что в стане русского царя Селим, действуя весь на эмоциях, вернулся к горячо любимой жене, возбуждённо рассказал ей обо всём, что случайно подслушал из разговора её отца с братом.

--Сегодня мы сбежим и вернёмся к нашим войскам! Оставаться здесь становится опасно для наших жизней! Если русский царь нам ничего не сделает из-за своей гостеприимности, то твой братец, ясно дал понять, что намеревается разорвать меня для того, чтобы я не чинил ему препятствия к, уже решённой им, твоей дальнейшей судьбы, а точнее, он преподнесёт тебя в дар своему московскому развратному альфе!—взволнованно проговорил молодой Султан, нервно меряя просторную комнату своими мягкими, но частыми шагами.
    Он был близок к панике, что ни укрылось от внимания, сидящей в бархатном кресле, юной Хасеки, одетой в светло-розовое, почти кремовое парчовое платье. Её шикарные длинные золотисто-каштановые волосы были распущены и шелковистыми волнами ниспадали по изящным плечам к стройной, словно ствол молодой сосны, талии.
    Она, хотя и оказалась, глубоко потрясена, открывшейся ей, страшной правды об истинной сущности отца со старшим братом, но, сохраняя царственное самообладание, сдержано вздохнула, затем грациозно встав с кресла,  плавно подошла к возлюбленному, и, ласково поглаживая его по бархатистым щекам, зачарованно всмотрелась в его красивые, но полные ужаса, ставшие тёмными, как море в шторм, бирюзовые глаза, вразумительно произнесла:
--Селим, прошу тебя, успокойся! Я хорошо понимаю, что ты очень сильно напуган! Только в таких вещах, необходимо действовать осторожно, осмотрительно, а не на бурных эмоциях. Русский царь Иоан благосклонен к нам и непременно найдёт способ, как нас защитить!
    Говоря эти мудрые спокойные слова, юная Хасеки, самозабвенно блуждала мягкими алыми губами по красивому лицу возлюбленного, помогая ему, успокоиться. У неё это увенчалось успехом.
   Селим перестал дрожать от, испытываемого им, страха за жизни себя и возлюбленной. Он постепенно собрался с мыслями, измученно вздохнул и страстно принялся целовать юную возлюбленную в алые сладкие, как ягоды спелой садовой клубники, губы. 

    Вот только встревожен оказался не только молодой османский Правитель, но и бояре Извольские, понявшие, что их подслушивали. Это вызвало в них гнев. Им даже захотелось, немедленно разорвать случайного свидетеля их беседы, но, кто это сделал, Извольские и подумать не могли, пока Александр, выйдя из зала в коридор, ни обнаружил, валяющийся на паркете возле, опрокинутого золотого канделябра, изумрудный перстень с вензелем Османской Султанской Династии.
--Вот неугомонная османская тварь!—громко выругался молодой боярин Извольский, чем ни на шутку встревожил своего отца, обо всём догадавшегося.
--Даже не вздумай, причинить вред нашему зятю, Александр! Пожалей свою сестру Марию! Она любит Султана! Убив его, ты тем-самым убьёшь её!—отчаянно взмолился старший Извольский, случайно угадав мысли с желаниями сына.
   Только Александр уже решил убить Селима Этой ночью, ворвавшись в дом проживания султанской четы, не заботясь о том, что в ходе его нападения, может легко пострадать, либо погибнуть родная сестра. Злость с ненавистью ослепили и лишили разума юношу.
    Зато старший Извольский не желал допускать кровопролития со страшной гибелью молодой четы, из-за чего решил вмешаться и заступиться за них, пусть даже ценой собственной жизни, и, забрав у сына султанский перстень, присоединился к пиршеству государя.

     Так незаметно, снова наступила ночь. Возлюбленная супружеская пара уже крепко спала в объятиях друг друга, измождённые эмоциональностью этого дня. Вот только не долго суждено было продлиться их душевному спокойствию. Вскоре оно закончилось разрушено, донёсшимся до возлюбленной пары, громким звоном от, разбившегося стекла и падением на пол чего-то очень тяжёлого.
   Они мгновенно проснулись, и, вскочив на постели, с ужасом в бирюзовых глазах переглянулись между собой, но, прислушавшись к инстинкту самосохранения, быстро оделись и, схватив с прикроватной тумбочки по серебряному канделябру, крепко держась за руки, вышли из комнаты и едва ни лишились чувств от, увиденного ими, страшного огромного чудовища, напоминающего чёрного волка, глаза которого горели яростным огнём. Он оскалился и угрожающе рычал, готовясь к нападению на венценосную пару, а точнее на Селима, о чём свидетельствовал, направленный в его сторону свирепый взгляд.
--Александр, успокойся! Не надо! Пощади моего мужа, ведь убив его—ты причинишь боль мне! Подумай о наших с Селимом детях, которые останутся сиротами в младенчестве!—предприняла отчаянную попытку, достучаться до человеческой сущности старшего брата, вразумительно просила его юная Султанша, узнав того по тёмным, как ночь глазам. Для этого ей пришлось, выступить вперёд, тем самым загородив собой, немного ошарашенного Султана.
    Только огромный волк даже и не собирался внимать в благоразумные просьбы прекрасной юной сестры. Вместо этого, он со всей силы швырнул её о стену. Это привело Селима в чувства. Он мгновенно вышел из своего ступора и рванулся к возлюбленной, как, в эту самую минуту на него прыгнул волк, который был мгновенно отброшен в сторону, не известно откуда взявшимся, другим, но уже белым волком, что позволило Селиму, не теряя драгоценного времени, рвануть к Санавбер и попытаться привести её в чувства. К счастью, она была жива, но находилась в глубоком обмороке.
--Слава тебе, Великий Милосердный Аллах!—со вздохом огромного облегчения, тихо проговорил молодой Султан, заботливо обнимая юную девушку и не обращая внимания на жестокую кровопролитную бойню между двух оборотней, вскоре закончившуюся смертью белого волка от, полученных им ран, не совместимых с жизнью. Оставшийся в живых, чёрный волк, хотя и был, тоже очень серьёзно ранен, поспешил сбежать с места битвы и отправиться искать себе пристанище для залечивания ран.

    Узнавший о ночном нападении на султанскую чету, русский царь пришёл в такую ярость, что приказал своим стрельцам, сжечь тело воеводы Дмитрия Извольского и надёжно охранять османских гостей, не говоря уже о том, что направил к ним личного врача, отдав приказ, из кожи вон лезть, но поставить на ноги Султаншу. Сам, же, в данный момент, находился вместе с османским коллегой в гостиной и терпеливо ждал окончания медицинского осмотра, мысленно молясь о том, чтобы у девушки не выявилось никаких ранений с царапинами, иначе, во избежание обращения, её придётся убить, а потом сжечь.
--Если это действительно так, и моя жена заражена, я сам убью её и зажгу погребальный костёр!—словно угадав мысли русского царя, скорбно произнёс, печально вздыхая, молодой Султан, красивые бирюзовые глаза которого блестели от горьких слёз, а мягкий бархатистый голос, казался отрешённым. Тот, разделяя его чувства и желая, хоть немного взбодрить, легонько похлопал рукой по плечу.
   В эту самую минуту, в гостиную к монархам вышел медик, и, почтительно им поклонившись, объявил, что заставило венценосцев, вздохнуть с огромным облегчением:
--У госпожи всё хорошо, за исключением сотрясения мозга и ушибов! Никаких волчьих царапин и укусов нет! Скоро она поправится, но три недели, как минимум, ей придётся провести в постели.
    Обрадованный таким известием, Селим стремительно вернулся в спальню, и, удобно устроился на постели рядом с, лежащей на мягких подушках и парчовом покрывале, юной возлюбленной, которая была одета в шёлковую светло-сиреневую сорочку с кружевной отделкой в тот самый момент, когда Санавбер постепенно начала приходить в себя, но из-за, испытываемой невыносимой боли во всём теле и голове, которую, просто разрывало на части, тихо застонала и, наконец, открыла бирюзовые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза. Перед ними всё плыло и было мутным.
--Селим!—позвала она возлюбленного слабым голосом, напоминающим новый измученный стон. Молодой Султан ласково ей улыбнулся, и, очень нежно гладя возлюбленную по шелковистым золотисто-каштановым волосам радостно выдохнул:
--Я здесь, любимая, и никогда тебя не покину!
    Ему даже непреодолимо захотелось воссоединиться с ней в длительном, очень жарком поцелуе, но мгновенно пришлось отказаться от столь бурного порыва трепетной души, рвущейся к её душе из-за того, что, в эту самую минуту к возлюбленной паре в комнату вошёл русский царь и радостно объявил:
--Вечером из надёжных источников мне стало известно о том, что переговоры о выплате выкупа за вас уже ведутся между визирями и моими боярами. Будем надеяться на то, что через пару месяцев вы благополучно вернётесь домой.
    От услышанной благоприятной новости о возможном скором освобождении, султанская чета, хотя и одобрительно кивнула, но всё равно погрузилась в длительную задумчивость. Царь не стал больше докучать им своим присутствием и вернулся в губернаторский дом.

Османская Империя.
     Известие о пленении султанской четы русскими царскими войсками дошло, наконец, до столицы Османской Империи Стамбула, спустя три недели. Его привезли Шехзаде Мурад с Мустафой-агой, что привело в ужас весь главный дворец от Султанш до простых рабынь. В атмосфере повисло напряжение, а гарем, так вообще превратился в растревоженный улей.
    Девушки строили предположения о том, что с ними со всеми будет в случае, если Повелитель не вернётся. Даже, пока ещё его единственная фаворитка, Эфсун Хатун так сильно встревожилась за судьбу Султана, что внезапно почувствовала себя очень плохо, из-за чего была мгновенно отправлена в лазарет, но ребёнка спасти не смогла. Она потеряла его и  впала в глубокую апатию.
     Несчастную девушку даже начали отпаивать успокоительными зельями, что помогло ей, постепенно прийти в себя и вернуться к прежнему душевному состоянию. Только не смотря на всё это, Разие Султан не оставляла юную подопечную без своего внимания с опекой, хотя и сама, тоже не находила себе места от невыносимого беспокойства за горячо любимого брата.
    Гаремом Султанша уже не правила. Её сняла с должности старшая сестра, взявшая все брозды управления им и Османским Государством в свои руки.

    Зато её воспитанница, албанская наложница венецианского происхождения Сафие Хатун, в конец, обнаглела и начала задирать, не говоря уже о том, что дерзить другим наложницам, калфам с евнухами, пользуясь тем, что её возлюбленный Шехзаде Мурад стал полноправным регентом Османской Империи, собирая каждодневные собрания с визирями, где требовал от них, ускорить процесс по сбору денег для выкупа султанской четы.
   Поначалу, визири с другими высокопоставленными сановниками возмущались и желали провести переворот, во время которого вознамерились, возвести на трон Шехзаде Мурада, лишь бы не выделять денег для выкупа Султана, которого они не жаловали и считали не достойным. Только Шехзаде Мурад общался с ними очень строго, даже грозно, дав им понять о том, что он никогда не пойдёт против отца и никому этого не позволит сделать, под страхом смерти.
   Высокопоставленным государственным сановникам пришлось уступить и даже начать искать деньги для выкупа, а что касается самого юного Шехзаде, он начал наводить порядки ещё и в воинских частях, где все, поголовно, были, крайне не довольны проигрышем Султана Селима в войне с русскими, жаждя его смещения, считая Шехзаде Мурада более достойным Правителем.
   Зная об этом, юноша пришёл в страшную ярость, из-за чего сурово наказал всех зачинщиков беспорядков в стране и жестоко подавил все возникающие восстания.

    Видя, что ситуация приобретает серьёзный, даже опасный оборот, Михримах, хотя это и далось ей, крайне тяжело, смирилась с тем, что Селим, возможно уже не вернётся к ним: ни живым, ни мёртвым, приказала преданным агам умертвить новорожденных Шехзаде Сулеймана с Османом, а весь гарем: кого распустила и выдала замуж, а других, кто, хотя бы один раз разделил ложе с Султаном, сослали в старый дворец ещё месяц тому назад для того, чтобы ничего и никто не мешал Шехзаде Мураду править спокойно. Ведь теперь началась эпоха его с Сафие, уже носящей под сердцем ребёнка, из-за чего за ней постоянно присматривали дворцовые лекарши. Даже сама Луноликая Султанша не оставляла девушку без своего внимания.
     Так и в этот зимний вечер, когда за окном бушевала сильная метель, молодые женщины сидели на тёмно-фиолетовой парчовой тахте в роскошных покоях Михримах Султан и за душевной беседой о будущем Династии, пили фруктовый шербет в мягком медном освещении, горящих в канделябрах, свечей.
--Ох! Не поторопились, ли мы со столь мощной чисткой в гареме и удушением свовсем крошечных Шехзаде, госпожа!?—с нескрываемым сомнением в тихом голосе, тяжело вздохнула, одетая в светлое платье, Сафие Хатун, преданно смотря на Луноликую Султаншу. Та слегка пригубила из серебряного кубка шербета, и, поставив его на небольшой зеркальный столик, доброжелательно улыбнулась юной подопечной и без тени сожаления, легкомысленно ответила:
--В сложившейся ситуации, мы сделали всё так, как гласит закон предков. Возможно Султан Селим с Санавбер Султан уже несколько месяцев как мертвы, ведь с момента их пленения прошло уже полгода. Только Мурад никого из нас не желает слушать и продолжает собирать деньги для выкупа.
   Внимательно выслушав разумные слова госпожи, юная беременная фаворитка тяжело вздохнула. Её можно было легко понять, ведь она искренне боялась за жизни своей семьи, чувствуя, что в случае, благополучного возвращения Повелителя из плена, им всем не поздоровается, очень мощно, так как он придёт в самый настоящий гнев, узнав обо всём, что произошло в его отсутствие.

     А тем временем, Шехзаде Мурад уже набрав необходимую сумму денег для выкупа горячо любимого отца с его Хасеки, отправился в Россию за ними. В этом его сопровождали преданные янычары с Мустафой-агой.
Россия.
Москва.
Кремлёвский дворец.
Спустя месяц.
    Только беременной была ещё и юная Хасеки молодого Султана Санавбер, уже переставшая посещать шумные царские пиршества в Кремлёвском дворце, выполненном из красного кирпича. Ей стало уже тяжело их выдерживать, из-за чего она, уже как пару месяцев жила в скромном особняке дорогой матушки, вдовствующей боярыни Агриппины Михайловны Извольской, окружившей, вернувшуюся к ней, да ещё и с мужем, молодым красавцем Султаном, младшую дочь, огромной заботой и вниманием.
   Юная девушка готовилась стать матерью. Срок подходил к концу, из-за чего девушка всё больше старалась лежать в постели. Даже её старший брат Александр смирился с османским родственником, найдя, наконец, с ним общие темы для разговора, что помогло им подружиться.
    В этот морозный февральский вечер семья, как обычно, ужинала за одним столом в просторной столовой, выполненной в ярких: красном, зелёном и золотом тоне, ведя непринуждённый разговор о том, как им всем жить дальше, ведь вопрос с выкупом султанской четы, пока решается.
--А вы уверены в том, что османский трон до сих пор принадлежит вам, Повелитель? Ведь за эти долгие месяцы, родня могла уже посчитать Вас мёртвым и сменить власть в Империи.—с не скрываемым сомнением в голосе осведомился Александр, обращаясь к зятю.
    Селим сам уже неоднократно об этом думал долгими вечерами, но ещё смутно надеялся на то, что не всё потеряно и в ближайшие дни Шехзаде Мурад привезёт выкуп и заберёт его с Хасеки домой. Только надежда с каждым, проведённым в России днём, неделей, не говоря уже о месяце, таяла всё больше и больше. Да и, царь уже, в открытую и неоднократно заговаривал с османским коллегой о том, чтобы тот сменил религию, перешёл в русское подданство и спокойно жил с красавицей-женой и детьми в её родовом гнезде. Только Селим ещё надеялся на старшего сына с долгожданным выкупом.
--На всё воля Господа Бога! Видимо, он таким суровым образом испытывает меня с Хасеки!—выдохнул он в ответ, встретившись с молодым Извольским задумчивым взглядом.
   Юная Санавбер поддержала мужа взаимным тяжёлым вздохом и нежным взглядом с чарующей улыбкой. В эту самую минуту, к ним пришёл Шехзаде Мурад, восторженно объявивший горячо любимому отцу-повелителю о том, что он с его Хасеки теперь полностью свободны и в ближайшие дни поедут обратно в Стамбул. Выкуп полностью оплачен. Русский царь дал добро, пожелав счастливого возвращения домой.
   От услышанной радостной новости, все вздохнули с облегчением и вознесли хвалебные молитвы Господу Богу.
Топкапы.
Три месяца спустя.
Вечер.
   Молодая султанская чета благополучно вернулась домой, когда снова стояло тёплое лето. Ярко светило июньское солнце. Вот только их встречал совершенно обновлённый гарем, состоящий из совсем ещё девочек возрастом 11-16 лет, чему, конечно, Селим совсем не обрадовался. Наоборот, он даже пришёл в негодование.
--Михримах, за кого ты меня принимаешь?! Неужели ты думаешь, что я стану проводить ночи с этим…детским садом?! Нет!—возмутился он, подобно смерчу, ворвавшись в покои к старшей сестре, как обычно, наставляющей, одетую в розовое паровое платье, Сафие Хатун, у которой был уже прилично большой живот. Она даже еле ходила, напоминая собой,  переваливающуюся с боку на бок, утку.
   Заметившая Повелителя, юная девушка вскочила с подушек и почтительно поклонилась, испытывая перед ним невыносимый страх. Ведь Государь примчался к её госпоже, весь пылая яростью и жаждущий немедленного выяснения их отношений. Казалось, ещё немного, и он начнёт душить Луноликую Султаншу, тоже почтительно поклонившуюся брату.
--Селим, возраст тех девушек, что были в гареме, уже почти вышел из брачного! Вот я и выдала их всех замуж.—осторожно объяснила брату Султанша, совершенно забыв о подопечной, которая, почтительно откланявшись, поспешила уйти от греха подальше.
     Только Султан продолжал бушевать, из-за чего снова крепко схватив старшую сестру за тонкую шею, гневно прокричал ей в красивое лицо:
--Да, кто ты такая, Михримах для того, чтобы устраивать дворцовый переворот и пытаться сместить меня с законного престола?! Спасибо Мураду. Он вовремя пресёк всё и сурово наказал зачинщиков и признался мне во всём, пока мы возвращались из России в Стамбул! Ты даже не побрезговала моими ещё совсем крошечными Шехзаде, став их убийцей! За всё это, я смещаю тебя с поста управления моим гаремом и отсылаю в старый дворец! Видеть тебя больше не желаю!
   При этом, Селим еле сдерживал себя от порыва, избить сестру до полусмерти, но благоразумие взяло над ним верх, из-за чего он отпустил её, и, не обращая внимания ни на какие отчаянные попытки объяснения, царственно покинул покои, провожаемый измученным стоном, поверженной Луноликой Султанши. С которым она плавно опустилась на мягкие подушки, тяжело дыша и обливаясь горькими слезами.

      Не успела фаворитка Шехзаде Мурада сделать и нескольких шагов, как была схвачена двумя молодыми евнухами, возглавляемыми Газанфером-агой, и уведена ими в бельевую по приказу новой правительницы султанского гарема Санавбер Султан, терпеливо ожидающей их там вместе с Дженфеде и Лалезар Калфами.
    Сегодня прекрасная юная Хасеки была одета в шикарное бледно-розовое атласное платье с парчовым кафтаном и золотыми рукавами со сборёным лифом. Роскошные длинные золотисто-каштановые волосы были распущены и украшены бриллиантовыми нитями.
   Ожидание прекрасной юной Хасеки молодого Падишаха продлилось не долго. Вскоре, евнухи втащили за белокурые волосы, вопящую от страха и злости, Хатун, и, бросив её к стройным красивым ногам влиятельной госпожи, отошли в сторону.
--Заткнись уже, Хатун! Никого здесь не волнует то, чьей фавориткой ты являешься! Ты вместе со своей покровительницей пошла против законного Государя, убив наших с ним крошечных Шехзаде и свершив переворот в гареме! За это ты поплатишься жизнью!—елейно и едва слышно, угрожающе произнесла Хасеки и подала знак молодым евнухам, приступить к акции устрашения.
    Те всё поняли, и, не говоря ни единого слова, набросили наложнице на шею верёвку и постепенно принялись сдавливать, из-за чего из светлых глаз её брызнули слёзы, а перед ними всё поплыло. Она даже начала задыхаться и хрипеть от нехватки воздуха. При этом, в груди у девушки учащённо билось сердце. Она могла отчётливо слышать его стук.
    Молить о пощаде не имело никакого смысла, как и проклинать всё и вся. При этом, Сафие чувствовала то, с каким наслаждением Санавбер стоит и наблюдает за её агонией, пока, наконец, ни услышала громкий приказ мстительной Султанши:
--Хватит! Немедленно отпустите Хатун!
    Евнухи подчинились, и, сняв с шеи, стоявшей на четвереньках, наложницы верёвку, отошли в сторону. Она, же, начала жадно глотать ртом воздух, напоминая собой, выброшенную их речной прохлады на раскалённый песок, рыбу. А между тем, Хасеки Султана Селима продолжала свою откровенную и, выводящую её на чистоту, тираду.
--Если ты любишь Шехзаде Мурада, как говоришь, то сможешь, ли, ради него и вашей любви умереть, когда это потребуется? Я, ради моего Султана один раз даже, чуть не сожгла себя живьём лишь для того, чтобы доказать моим близким и правителю вражеского государства то, как пламенно и преданно люблю моего Селима, не мысля своей жизни без него! Поверь, я бы сгорела, словно свечка, если бы меня вовремя ни затушил сам русский царь!—испытывающе, смотря на беременную рабыню, спросила её юная Султанша, и, не дожидаясь ответа, поставила рядом с ней склянку с ядом, а затем, царственно развернувшись, ушла из тускло освещённой тесной бельевой в сопровождении калф и евнухов, провожаемая взглядом Сафие Хатун, полным огромной ненависти.

     Чуть позже, молодой светловолосый Султан стоял на мраморном балконе, погружённый в мрачную задумчивость и освещаемый лёгким медным мерцанием от, горящих в канделябрах, свечей, не говоря уже о том, что обвеваемый приятным прохладным бризом, благодаря которому, Селим постепенно успокоился после бурной ссоры со старшей сестрой предательницей, едва не свергнувшей его с престола и чуть не подвёдшей Шехзаде Мурада под эшафот, а всему виной её непреодолимое желание, властвовать над всеми. Михримах в своём привычном репертуаре и никак не хочет меняться.
    Помня об этом, Селим тяжело вздохнул, что ни укрылось от музыкального слуха, бесшумно вышедшей к нему на балкон Хасеки Санавбер. Она мягко подошла к нему, и, очень нежно обняв, склонила шелковистую голову ему на мужественное плечо и тихо выдохнула:
--Мой любимый!
    От чарующего звучания её бархатистого голоса, Селим, внутренне весь затрепетал от, переполнявших его, бурных чувств, из-за чего, на мгновение закрыл глаза и судорожно вздохнул, отчётливо ощущая то, как сильно бьётся в груди многострадальное сердце, а бархатистые щёки заливаются и пылают румянцем смущения.
--Я тебя, тоже очень люблю, Санавбер!—собравшись с мыслями, хотя это далось ему, ой как не просто, дрожащим от волнения мягким тихим голосом, выдохнул молодой человек, ласково гладя возлюбленную по золотистым локонам, упиваясь, исходящим от них, приятным розовым ароматом. Он кружил голову сильнее самого крепкого вина. Девушка закрыла на мгновение, полные огромной любви, бирюзовые глаза, и, открыв их снова, воинственно произнесла, как бы давая обет возлюбленному:
--Ничего, Селим! Вместе мы всех наших врагов одолеем и будем беспощадны в борьбе с ними, после чего, наша с тобой эпоха запомнится людям, как правление, полное огромной любви, мира и благоденствия! Никто не будет знать ни в чём нужды!
    Молодому Падишаху пришлись глубоко по душе решительные слова юной возлюбленной. Он даже загадочно ей улыбнулся, обнажив свои крепкие ровные белоснежные, как жемчуг, зубы, а в красивых доброжелательных глазах его, заплясали озорные огоньки, с которыми он заворожённо посмотрел на любимую девушку, и, не говоря ни единого слова, впился ей в губы властным, вернее даже беспощадным поцелуем, мысленно признавая, что больше не может бороться с порочным желанием, обладать ею, здесь и прямо сейчас.
     Санавбер увидела это желание любимого по его красивым бирюзовым глазам, из-за чего смутилась, и, скромно ему улыбнувшись, вразумительно произнесла:
--Селим, я всё понимаю и тоже безумно хочу тебя, но не станем, же мы самозабвенно любить друг друга прямо здесь?! Может, лучше пройдём в покои! Нам там будет удобнее и…
   Она не договорила из-за того, что Падишах прервал её речи новым жарким поцелуем. Вот только вскоре их счастью пришёл конец из-за того, что Селиму внезапно стало плохо. Он задыхался, а перед глазами всё потемнело. Бедняга слегка пошатнулся и упал на мраморный пол без чувств, чем перепугал до смерти возлюбленную.
--Лекаря сюда, немедленно! Повелитель умирает!—громко прокричала, обращаясь к стражникам, юная Султанша, и, не дожидаясь прихода дворцового лекаря, влила возлюбленному мгновенно действующее универсальное противоядие. Только после этого, она от переизбытка чувств с эмоциями, сама упала в обморок.

     А тем временем, в своих просторных покоях, Луноликая Султанша терпеливо ждала известий из главных покоев. Она царственно восседала на тахте и лениво ела виноград из серебряной чаши, при этом Михримах была спокойна, не говоря уже о том, что уверена в себе совсем, как удав, наевшийся кроликов. В данный момент, в роли несчастного кролика выступал её брат Селим. Она не испытывала к нему ни капли жалости, считая, что он сам виноват в том, что ей пришлось приказать преданной Сафие Хатун организовать его убийство. Ему следовало быть более сговорчивым.
    В эту самую минуту, в просторные покои к своей госпоже вошла Сафие, и, почтительно ей поклонившись, радостно доложила:
--Всё исполнено, как вы приказывали, госпожа! Моя служанка, что принесла ужин Повелителю, незаметно отравила его. Потом, я сама убила её для того, чтобы она не проболталась во время допроса, который непременно учинит Мустафа-ага. Санавбер, возможно уже тоже свела счёты с жизнью у тела Султана Селима, учитывая то. Как сильно она его любит. Теперь никто ничего не узнает, а нам пора готовиться к восшествию на престол Шехзаде Мурада!
    Внимательно выслушав отчёт о, проделанной ими, работе по устранению, неугодного им, Султана, Михримах одобрительно кивнула и, знаком, указала воспитаннице на место возле себя на тахте.
   Девушка всё поняла, и, не говоря ни единого слова, молча, села рядом с госпожой на тахту, в смиренном ожидании прихода дворцового лекаря с подтверждением о смерти Султана. Вот только к ним так никто и не пришёл.

   Немного позже, в главных покоях юная Хасеки Султана Селима очнулась после, случившегося с ней, обморока и, к своему глубокому удивлению, обнаружила, что лежит на широком мягком ложе горячо любимого мужа, скрытая в густых вуалях газового балдахина. Она не могла ничего понять.
--Селим!—встревожено позвала возлюбленного юная девушка, смутно надеясь на то, что всё его отравление—дурной сон. Ей совсем не хотелось верить в то, что её любимый Властелин мёртв. Только, если это действительно так, что она здесь делает в султанской постели, ведь эти покои, отныне принадлежат Шехзаде, то есть теперь Султану Мураду 3-му. Ей, же, впредь, место: либо во дворце слёз, как вдове, либо в могиле, что для юной Хасеки стало бы, куда более лучшим вариантом.
    Мысли в голове Султанши проносились в бешеном ритме. Неужели Мурад решил посягнуть на неё, возлюбленную жену своего покойного отца, сделав её своей наложницей? Да нет! Быть такого не может! Мурад не изверг и никогда не переступит через моральные, нравственные и этические нормы. Покойные Нурбану с Селимом слишком хорошо его воспитали. Тогда, как она оказалась здесь?
   Санавбер печально, а точнее измождённо вздохнула, не замечая того, что уже во всю правила балом глубокая ночь. Она снова закрыла глаза для того, чтобы немного успокоиться, иначе от предположений с ума сойдёт. Вот только ей это не позволил сделать, внезапно нарушивший мрачную ночную тишину, мягкий приветливый голос, вернувшегося в свои покои с балкона, хозяина.
--А кому, же, здесь ещё быть, Санавбер?! Ведь это, пока ещё мои покои.—как бы, отвечая на все её вопросы, проговорил Селим, бесшумно подойдя к постели и плавно склонившись над возлюбленной, очень нежно поцеловал её в алые сладкие, как спелая земляника, трепетные губы.
   Только вместо взаимности, девушка накинулась на любимого с пощёчинами, выплёскивая на него всё то, что накопилось в её хрупкой душе за эти бесконечные минуты, что она провела одна, мучимая догадками, из-за чего между супругами возникло бурное объяснение, плавно переходящее в жаркую, безумную головокружительную страсть, которая не знала пощады.

    Еле дождавшись наступления первых утренних солнечных лучей, одетая для приличия в траурное облачение, Михримах Султан примчалась в просторные покои пятнадцатилетнего племянника, не понимая одного, почему он до сих пор находится в них, а не в главных, как положено. Её даже не озаботило обратить внимание на то, что юноша возможно ещё спит.
   Так и было на самом деле, но из-за того, что слуги раздвинули плотные бархатные шторы, впуская в просторные, выполненные в кремовых, коричневых и молочных тонах, покои яркие солнечные лучи, ему пришлось проснуться и недовольно поморщиться, услышав властные слова своей мудрой тётушки:
--Хватит валяться в постели, Мурад! Немедленно вставай, и, приведя себя в благопристойный вид, отправляйся на площадь принимать престол!—отрезвляюще приказала она ему, возомнив себя грозной Валиде Султан. Только юноша, наконец, полностью проснувшись, посмотрел на неё, как на ненормальную, и, отмахиваясь, как от надоедливой мухи, пробормотал:
--А с какой это, интересно радости, я сейчас должен бежать, сломя голову, принимать престол, если он, пока ещё принадлежит моему горячо любимому папа?! Да, дарует ему Аллах долгих лет жизни, крепкого здоровья и благополучного правления!
  Из, полных огромного безразличия, небрежных слов племянника, Михримах поняла, что он ещё ничего не знает о ночном происшествии во дворце, из-за чего притворно тяжело вздохнула и печально объявила:
--Хотя бы по той причине, что несколько часов тому назад, Наш Повелитель предстал перед Аллахом. Его вероломно отравили шпионы Махидевран Султан. Только они уже понесли суровое наказание.
   Воцарилось мрачное длительное молчание, во время которого юный Шехзаде мгновенно сорвавшись с постели, натянул на себя бархатный халат и помчался в главные покои для того, чтобы обо всём узнать от Мустафы-аги. Мураду искренне не хотелось верить в то, что его горячо любимого отца больше нет в живых.

      А тем временем, в самих главных покоях, возлюбленная венценосная пара, приятно утомлённая головокружительной страстью, которой самозабвенно предавалась на протяжении всей ночи, крепко спала в жарких объятиях друг друга, когда у самых дверей, вовремя спохватившийся Мустафа-ага, остановил, пожелавшего, ворваться в главные покои, Шехзаде Мурада.
--Вам туда нельзя, Шехзаде! Повелитель ещё спит! Придите позже!—спокойным, но вежливым тоном посоветовал престолонаследнику он, чем его и успокоил.
   Юноша, узнав о том, что с его горячо любимым отцом всё хорошо, облегчённо вздохнул и вернулся в свои покои, где племянника уже терпеливо ждала Луноликая Султанша, счастливая улыбка с блеском глаз, которого привели её в недоумение, о чём она и поспешила у него выяснить.
--Интересно знать, чему ты так радуешься, Мурад? Этой ночью наш Султан умер.—негодовала, всегда спокойная и рассудительная Михримах, потрясённо смотря на племянника, который еле сдерживал, подступивший к нему, хохот. Ему даже пришлось громко выдохнуть, после чего, он собрался с мыслями и уже более спокойно произнёс, наконец, заметив то, в каком виде к нему заявилась горячо любимая тётушка:
--А вы напрасно облачились в траур, тётя. С нашим Повелителем всё хорошо. Он жив и здоров так, что можете смело, наказать своих доносчиков о, данной вам, неверной информации.—и, выдержав небольшую паузу, как бы продолжая, испытывать её терпение и внимательно наблюдать за её реакцией, продолжил.—Конечно, его отравили, но, благодаря мгновеннодействующему универсальному противоядию, которое ему вовремя дала выпить Хасеки Санавбер Султан, он быстро пришёл в себя так. Что сейчас идите и раздавайте золото девушкам за благополучие с процветанием правящей четы!
    Луноликая Султанша, узнав об этом, аж, вся позеленела от злости на вездесущую невестку, постоянно портящую все её планы по устранению ненавистного брата, но притворившись самой любезностью, почтительно поклонилась племяннику и ушла.

    Так незаметно пришло время пробуждения, лежащих в объятиях друг друга,  возлюбленных венценосных супругов. Первым проснулся Султан Селим. Он нехотя открыл глаза, и крайне осторожно так, чтобы не разбудить, ещё спящую на его обнажённой мужественной груди, юную Хасеки, сладко потянулся. Только после этого, молодой человек ласково погладил её по спутанным золотистым шелковистым шикарным волосам, из-за чего она, сквозь сон что-то пробормотала, и, заняв более удобную позу, продолжила спать. Это вызвало вздох умиления и нежную улыбку у Повелителя. Ему даже пришлось снова пламенно поцеловать возлюбленную в такие сладкие и, зовущие к новым головокружительным удовольствиям, алые губы.
--Просыпайся, моя спящая красавица и ночная голубка!—ласково попросил он юную девушку, обдавая её своим ровным горячим дыханием, щикочащим  светлую нежную, словно тончайший китайский шёлк, кожу, вызывая у любимой, лёгкую дрожь с приятным трепетом.
--Не хочу!—лениво пробормотала девушка, недовольно надув соблазнительные губки, что выглядело очень притягательно, из-за чего Селим не удержался и снова пылко поцеловал её, мысленно признаваясь себе в том, что он, тоже хочет остаться в постели вместе с ней и в жарких объятиях друг друга, где нет никаких смертельных опасностей, заговоров и коварных дворцовых интриг, а есть одна любовь, нежность, душевный покой и головокружительная страсть с неистовыми ласками и пылкими поцелуями, которым нет конца.
   Словно угадав смелые мысли любимого мужчины, юная Хасеки, наконец, открыла ещё сонные бирюзовые, как небо в ясную погоду, красивые глаза, и, томно смотря на него, пленительно улыбнулась и решительно заключила:
--Нет, Селим! Я вчера, едва не потеряла тебя, а это означает лишь одно, что больше, никуда ты от меня не денешься!—и только после этого, не говоря ни единого слова, обрушила на него новый беспощадный шквал, состоящий из: жарких поцелуев с головокружительными ласками, благодаря чему, просторные главные покои, постепенно заполнились сладострастными стонами и трепетными вздохами.
   Возлюбленные забыли обо всём на свете, добровольно утонув в ласковой тёплой бездне собственной любви.
--А как, же государственные вопросы и наша Династия? Ведь ими тоже надо заниматься. Они не могут обходиться без нашего внимания.—в перерыве между их неистовыми головокружительными ласками спросил у юной возлюбленной молодой Падишах, растворяясь в ней, подобно рафинаду в горячем кофе. Она пленительно ему улыбнулась и легкомысленно отмахнулась, чарующим тоном прошептав ему прямо в губы свой ответ:
--К чёрту их всех! Мне нужен лишь ты один, мой Селим!
     После чего они снова полностью растворились в своей огромной, как небесный океан, жаркой, словно полуденный летний зной, любви, лёжа в постели на мягких подушках с периной, скрывшись в газовых вуалях балдахина.

     Вот только расстаться возлюбленной паре всё равно пришлось. Приведя себя в благопристойный вид, Селим, сразу после завтрака в приятном обществе юной супруги отправился в зал для заседания Дивана, решать с визирями государственные дела. Что, же, касается его любимой, она пришла в гарем для того, заняться им.
    Какого, же, было её удивление, когда в общей комнате и среди других девушек, она застала ненавистную ей Шемспери Хатун, сидящую в стороне от всех и одетую в простенькое серебристое шёлковое платье, из-за чего радость от общения с возлюбленным у Санавбер мгновенно исчезла, сменившись яростью.
--Ка ты смеешь здесь находиться, подлая отравительница?!  Не притворяйся в том, что ты не причастна к вечернему отравлению Падишаха! Я всё знаю! Именно ты вчера приносила к нему ужин!—накинулась на девушку юная Хасеки, игнорируя её сбивчивые объяснения с мольбами о пощаде и горькими слезами.
--Санавбер, немедленно угомонись! Иди занимайся детьми и знай своё место! Ты безумна!—отрезвляюще прикрикнула на Хасеки, вовремя появившаяся в общей комнате и вступившаяся за плачущую Хатун, Михримах Султан.
    Прекрасная Хасеки молодого Султана Османской Империи, не обращая внимания на, собравшихся в группы, наложниц, с любопытством посматривающих на двух, свирепых Султанш, терпеливо ждали того, что будет происходить дальше.
    Только юная, одетая в розовато-персиковое парчовое платье с шёлковыми золотистыми рукавами и лифом, Хасеки, шикарные длинные волосы которой венчала бриллиантовая корона, воинственно посмотрела на Луноликую династийку и презрительно бросила:
--Я то своё место знаю, султанша, да и кому из нас, сейчас надо убираться восвояси, так это Вам! Отныне гаремом управляю я! Так захотел наш великодушный Султан Селим!
    Оскорблённая столь непростительной дерзостью невестки, Михримах не пожелала её терпеть и уже занесла свою руку для того, чтобы ударить оскорбительницу, но у неё ничего не получилось, так как реакция Санавбер оказалась молниеносной. Она вовремя схватила Луноликую за руку, и, резко отбросив её в сторону, угрожающе произнесла:
--Всё! Хватит, Султанша! Достаточно мы с моим Султаном от вас зла натерпелись! Больше мы Вам такого не позволим! Ещё одно покушение на мою с ним семью с вашей стороны, Вы жестоко поплатитесь за это! 
   Эти слова юной Хасеки ненавистного брата стали последней каплей в терпении Луноликой династийки. Сама не понимая, того, как всё произошло, она схватила в руки золотой канделябр и со всего размаха, ударила невестку им по голове. Ожидавшая такого, юная Санавбер слегка пошатнулась и рухнула на каменный пол без чувств под крики ужаса девушек. Внимательно проследившая за её падением, Михримах, понимая, что возможно убила её, инстинктивно отбросила окровавленный канделябр в сторону и ошарашенная, стремительно покинула общую комнату, а возле юной Хасеки уже столпились все девушки, калфы и евнухи.
    Это привело к тому, что на громкие крики, в общую комнату вбежали Мустафа-ага вместе с Лалезар Калфой, и, растолкав всех, к своему ужасу увидели, лежащую на холодном полу в луже крови бледную и не подающую никаких признаков жизни, прекрасную юную Хасеки. Она была совсем, как мёртвая, даже не дышала, что заставило молодого хранителя главных покоев поддаться, бушующим в нём до сих пор, страстным запретным чувствам к девушке, из-за чего он, забыв об осторожности, с криком боли разрыдался над её телом.
--Санавбер, прошу тебя, не умирай! Не оставляй нас!—горько плача, взмолился молодой человек, не обращая ни на кого внимания. Словно услыхав своим подсознанием его отчаянные мольбы, она, постепенно приходя в себя, тихо простонала, и, превозмогая невыносимую боль в голове, которую, словно разрывало на части, через силу разомкнула глаза и потрясённо принялась на всех посматривать, при этом, никого не узнавая.
--Где я? Кто вы все такие? Почему вы на меня так смотрите? Что произошло?—слабым, едва слышимым голосом, спросила у молодого, вполне себе привлекательного,  человека юная девушка.
   Это заставило Мустафе-агу мгновенно опомниться, и, подхватив её себе на руки, решительно подняться с колен и помчаться в главные покои, бросив распоряжение евнухам, немедленно бежать за лекарем в лазарет и вести его в покои Султана.

    Не известно, сколько прошло времени, когда молодой Султан, закончив все государственные дела с визирями в просторном зале для заседания Дивана, вернулся в свои покои, к глубокому недоумению увидел, лежащую в его постели юную возлюбленную с, почему-то перевязанной бинтами головой. Девушка выглядела очень бледной и измождённой, а возле неё суетились: дворцовая лекарша с помощницами под надёжным присмотром главной калфы гарема.
--Что здесь произошло, Лалезар Калфа? Почему моя Хасеки в таком плачевном состоянии?—обеспокоено спросил у Хазнадар Повелитель, мягко подойдя ближе к постели, но пристально смотря на собеседницу испытывающим бирюзовым взглядом. Та, заметив его приближение, почтительно поклонилась, и, тяжело вздохнув, доложила, как есть:
--Дело в том, что между Хасеки и Михримах Султан возникла ссора из-за вас и одной наложницы. Санавбер Султан сообщила госпоже о том, что теперь гаремом управляет она и то, что теперь никто из семьи, как и из врагов не посмеет причинить Вам вред, Повелитель. Михримах Султан приняла это за оскорбление и под действием бурных эмоций, ударила Вашу Хасеки канделябром по голове.
   Внимательно выслушав Калфу, глубоко потрясённый, Селим понимающе кивнул ей и приказал, оставить его с Хасеки одних. Та всё поняла, и, почтительно откланявшись, покинула главные покои и вернулась в гарем. Лекарши, последовав её примеру, тоже ушли.
    Теперь никто не мог помешать супругам быть вместе. По крайней мере, молодой Падишах на это надеялся. Он тихо вздохнул и с ласковой улыбкой на красивом лице, наконец, осторожно сел на край постели, принявшись с огромной нежностью, гладить возлюбленную по бархатистым щекам, терпеливо ожидая её пробуждения.
   Только юная девушка продолжала находиться во тьме, но для того, чтобы Властелин не тревожился, лекари, перед самим уходом предупредили его о том, что ему необходимо набраться терпения, ведь процесс выздоровления Султанши—длителен и, требующий от него, внимания с заботой. От понимания этого, из трепетной груди Селима вырвался тяжёлый вздох.
--Ничего, Санавбер! Моя любовь и забота помогут тебе, вернуться ко мне!—давая заверение с утешением скорее себе, чем юной возлюбленной, решительно проговорил он, очень нежно целуя её в златокудрый лоб, благодаря чему, юная красавица, по прежнему находясь в глубоком сне, слегка вздрогнула. Густые шелковистые ресницы всколыхнулись, а ясные бирюзовые глаза, наконец, открылись и посмотрели на, ласкающего ей грудь и плавно подбирающегося к её губам, Селима с полным недоумением так, словно он был для неё, совершенно чужим человеком, а не возлюбленным, являющимся смыслом её жизни, счастьем и безграничной любовью.
--Как вы можете?! Кто, вы? Почему, вы, так на меня смотрите? Что в ваших мыслях?—недоумённо спросила она у него, слегка отстранившись, хотя и признавала, что ей приятны его прикосновения,  из-за чего Селим слегка растерялся, удивлённый подобными вопросами любимой девушки, но собравшись с мыслями, крайне осторожно ответил:
--Как кто?! Я твой горячо любящий муж и ещё Падишах Османской Империи. У нас с тобой есть два хорошеньких здоровеньких малыша: Шехзаде Илькас и дочь Нилюфер Султан. Мы все живём в этом чудесном дворце.
    Только девушка отнеслась к его словам с недоверием, о чём и поспешила сказать ему:
--О чём это, Вы? Я не могу быть Вашей женой, ведь мы видим друг друга впервые!

    Вот только, оставаясь на своей романтической волне, Селим предпринял самый верный, как ему казалось, способ для того, чтобы возлюбленная вспомнила, хотя бы его.  Он уверенно ввёл свою руку в тёплый влажный упругий грот её лона и принялся блуждать по нему, что заставило, смущённую под его натиском, юную девушку, у которой голова шла кругом, не говоря уже о том, что ощущалось лёгкое саднение с возбуждением внизу живота, часто дышать и тихо постанывать.
--Сейчас ты меня вспомнишь, Санавбер!—целуя возлюбленную в сладкие, как мёд, алые губы, заключил Селим, продолжая, ласкать её и хорошо ощущать то, как она уже извивается под ним от, достигшего своего апогея, сладостного возбуждения, как уж на раскалённой сковороде.
--Селим, пощади! Я больше не могу! Пожалуйста, избавь меня от мучений! Будь милосерден!—со слезами огромного счастья в бирюзовых глазах, и, пылая смущением, взмолилась юная девушка, сама не заметив того, как в порыве бурных чувств, выкрикнула имя возлюбленного.
   Зато он это заметил, из-за чего, довольный, одержанной победой, весь просиял от, переполнявшей его душу, огромной радости, и, извлекя из девушки руку, пылко поцеловал её в губы и решил дать ей облегчение.
--Сейчас, любимая.—трепетно выдохнул ей на ухо Селим, но, продолжая, неистово с ней целоваться, плавно воссоединился с любимой в неистовом акте их жаркой и огромной, как пустыня или бескрайний мировой океан, любви.   

    Что касается Луноликой Султанши, она уже полностью успокоилась, благодаря известию от Лалезар Калфы о том, что Санавбер жива, но теперь страдает амнезией. Это означало, что Хасеки Повелителя не может управлять его гаремом по причине болезни. Исходя из этого, Михримах поняла, что брозды правления вернулись снова в её руки. Это обрадовало Султаншу, вознёсшую хвалебные молитвы к Господу Богу, после чего, восторженно посмотрела на преданную калфу и приказала:
-- Готовьте Шемспери Хатун! Сегодня ей предстоит разделить ложе с Повелителем! Пора положить конец нашей с ним изматывающей вражде.
     Стоявшая в почтительном поклоне, старшая калфа, хотя и искренне порадовалась мудрому решению госпожи, но по поводу предстоящего хальвета засомневалась, о чём и заговорила:
--Госпожа, возможно, вы не в курсе. Только у Повелителя сейчас находится его Хасеки Санавбер. Мустафа-ага посчитал, что место Султанши в покоях Властелина, да и лекарша порекомендовала ей, пока оставаться в постели, так, что хальветы с наложницами невозможны.
    Одетая в шёлковое, отделанное кружевом шикарное платье мятного цвета, величественно восседающая на тахте в медном мерцании, горящих в канделябрах, свечей, Михримах оказалась глубоко потрясена словами проницательной Калфы, испортившей весь её план по увлечению брата новой наложницей. Только, сохраняя царственное достоинство и хладнокровие, Луноликая Султанша сдержано вздохнула и погрузилась в глубокую задумчивость о том, какой ей найти выход из, сложившейся ситуации. Ведь, если рассуждать логически, она сама виновата, раз, идя на поводу бурных эмоций, едва не убила Хасеки родного брата за, вполне себе, справедливые и правдивые слова вместо того, чтобы прислушаться и уважать женщину, живущую не жаждой власти, как многие, здесь в гареме, а одной лишь безраздельной бескорыстной любовью с благополучием самого Селима, ставшим для Санавбер смыслом жизни, воздухом и дыханием, из-за чего и от,  понимания собственной  неправоты, Султанша тяжело вздохнула, и, доброжелательно улыбнувшись, ожидающей её распоряжения,  калфе, отпуская, заключила:
--Я утром наведаюсь к ним для того, чтобы помириться и справиться о здоровье Хасеки.
   Лалезар Калфа всё поняла, и, почтительно откланявшись, ушла, оставляя госпожу одну. 

    На следующий день, прогуливаясь по, залитым яркими солнечными лучами, мраморным коридорам роскошного, вернее даже величественного султанского дворца Топкапы, одетая в бирюзовое шёлковое, обшитое блестящим кружевом, платье, юная Хасеки была небрежно остановлена ироничным окриком, подошедшей к ней, Сафие Хатун, которая ощущала себя, вполне уверенно и безнаказанно.
--Девушки из гарема говорят о том, что ты потеряла память?! Какая досада! Но с другой стороны, хоть смирнее будешь и перестанешь задирать свой нос!—язвительно поддевая, ничего не понимающую юную Султаншу, проговорила Сафие Хатун, явно считая себя хозяйкой всей ситуации.
   Того, же, самого нельзя было сказать о Санавбер, которая совершенно ничего не понимала и чувствовала себя неуютно.
--За что вы так со мной? Что я вам сделала?—растерянно попыталась выяснить у самоуверенной собеседницы юная девушка, что ту ещё больше раззадорило.
    Сафие уже собралась было вволю поиздеваться над душевным состоянием Султанши, как, в эту самую минуту, услышала строгий окрик, появившейся возле них в сопровождении служанок, Михримах Султан, одетой в блестящее парчовое платье грушевого цвета:
--Да, как ты смеешь, говорить в столь не уважительном тоне с госпожой, Сафие?! Совсем стыд потеряла! Перед тобой стоит законная Хасеки нашего Повелителя Санавбер Султан! Что за бестактность?! Не забывай о том, что ты всего лишь фаворитка Шехзаде Мурада, продолжающаяся, оставаться бесправной рабыней! Знай своё место! Немедленно извинись перед Султаншей! 
    Не ожидавшая столь внезапной строгости покровительницы, Сафие мгновенно стушевалась, и, растерянно потупив светлые глаза, почтительно поклонилась обеим госпожам, после чего произнесла, обращаясь к Хасеки:
--Простите свою, отбившуюся от рук, рабыню, госпожа! Такого больше не повториться!—и с позволения обеих Султанш покинула коридор, решив,  пойти в покои к Шехзаде Мураду, который ещё возможно, находился вместе с Повелителем на заседании Дивана.
    Михримах, же, заботливо обняла невестку за изящные плечи, и, проявляя к ней всю свою доброжелательность, на какую была только способна, вошла вместе с ней в гарем, увлекая в беседу о вечернем празднике, устраиваемом в честь благополучного возвращения Султанской четы из Астраханского похода и русского плена.

    Конечно, ждать возвращения Мурада, Сафие пришлось, достаточно долго, но, когда он вернулся с заседания Дивана, где присутствовал вместе с горячо любимым отцом, к нему в объятия кинулась заплаканная Сафие, жалующаяся на то, что Михримах Султан перестала поддерживать её в борьбе с безумной Санавбер. Только фаворитку ждало глубокое разочарование. Внимательно выслушав её жалобы, Мурад строго посмотрел на неё и отрезвляюще произнёс, вернее даже прикрикнул:
--Хватит жаловаться, Сафие! Михримах Султан правильно сделала, то напомнила тебе твоё место! Ты никто по сравнению с Хасеки Санавбер! Обычная Рабыня, а она свободная женщина, да ещё к тому, же, законная жена Падишаха!
   Сафие не ожидала такой жёскости от Шахзаде, из-за чего обиженно надула соблазнительные пухлые губки, и, шмыгнув носом, снова заплакала, надеясь тем самым, вызвать в нём жалость. Только у неё номер не прошёл.
   Мурад даже и не думал поддаваться на её уловки, продолжая, твёрдо стоять на своём мнении, что ещё больше задело Сафие по самолюбию.
--Я думала, ты любишь меня, Мурад, но оказывается, ты тоже продолжаешь считать меня никчёмной рабыней! Очень жаль!—всхлипнув, с нескрываемым разочарованием в голосе произнесла Сафие, и, отойдя от избранника, вся пунцовая села на бархатную софу.
    Только Мурад даже и не собирался подходить к ней для того, чтобы утешить. Вместо этого, он царственно вышел из своих покоев и пошёл гулять по дворцовому саду, благо, погода выдалась отличная: солнечная и тёплая. Сафие осталась совершенно одна, сидеть на софе и горько плакать. 

    Так, гуляя по пальмовой аллее, погружённый в глубокую задумчивость, Мурад совсем не заметил того, как едва не налетел на Шемспери Хатун. Вот только, выйдя, наконец, из мрачных мыслей, Шехзаде оказался очарован юной красавицей, напоминающей ему ангела. Она, по виду, была такой, же, изящной, чистой, из-за чего юноша, мысленно, признался самому себе в том, что влюбился, попав в добровольный плен её красивых карих глаз с невинной, и очаровательной улыбки.
  Юная девушка, тоже оказалась немного скованна от встречи с наследным Шехзаде, из-за чего вовремя спохватившись, почтительно поклонилась, залившись румянцем смущения и скромно ему улыбнулась.
--Простите мне мою неловкость, Шехзаде. Я задумалась.—быстро пролепетала Шемспери Хатун, не смея, поднять на юношу своих глаз, при этом, дрожа от, переполнявшего нежную душу, страха за то, что Шехзаде рассердится, и, призовя на помощь евнухов, прикажет им, сурово наказать рабыню за проявление непочтительности.
     Только юноша, очарованный необычайной красотой юной девушки, даже и не думал поступать с ней так жестоко. Вместо этого, он осторожно дотронулся до её идеально очерченного гладкого подбородка, и, с огромной нежностью, всмотревшись в её бездонные колдовские омуты, чуть слышно выдохнул, что заставило юную Хатун, затрепетать от чувств, которые она ещё никогда до селе ни к кому не испытывала:
--Как, же, мне хочется утонуть в твоих чистых, словно два лесных озера, глазах и никогда не всплывать из их ласковой бездны.
   От столь искренних, полных огромной нежности, слов Шехзаде, юная девушка смутилась ещё больше, из-за чего снова почтительно поклонилась, и, быстро пролепетав:
--Простите, Шехзаде! Мне пора возвращаться в гарем!—высвободилась из его сильных, но при этом, заботливых рук юноши и убежала во дворец, провожаемая потрясённым взглядом юноши, оставшегося, стоять в полном одиночестве. 

     Вбежав, наконец, во дворец, юная девушка, не доходя немного до входа в общую комнату, остановилась, и, прижавшись к мраморной стене, попыталась привести мысли в порядок. Сердце её учащённо билось в груди, бархатистые щёки алели смущением. С ней никогда ещё такого не было. Встреча с Шехзаде Мурадом глубоко потрясла девушку и сбила с толку. Неужели, она влюбилась? Ведь это совсем не входило в её планы.
    Цель юной девушки была ясна—убить Повелителя, тем самым отомстив ему за казнь Шехзаде Баязеда. Именно по этой причине, она пришла сюда в главный гарем. Именно об этом ей и надо думать, а ещё о том, как, для начала, обольстить Султана так, чтобы он забыл об осторожности, и, лишившись бдительности, не о чём другом не мог думать, кроме безумной страсти к ней.
   Шемспери вбивали это на протяжении этих последних восьми лет, но вот, только, теперь, она уже начала сомневаться в том, хочет, ли, уже рисковать собой и идти на коварное преступление. Её мысли, отныне занимал юный Шехзаде, от одной мысли о котором, у неё учащённо начинало биться сердце.
--О, милостивый Аллах! Зачем ты послал мне эту боль, как любовь к Мураду!—измученно вздыхая, в пустоту произнесла юная девушка, инстинктивно прижав руку к груди.
   В эту самую минуту к ней подошла Лалезар Калфа, и, видя в каком странном душевном состоянии находится подопечная, обеспокоенно спросила:
--С тобой всё хорошо, Хатун? Может, лекаря позвать? Бледная ты какая-то стала.
   Обеспокоенные слова главной калфы султанского гарема помогли Шемспери выйти из глубокой задумчивости. Она мгновенно опомнилась, и, доброжелательно улыбнувшись ей, заверила:
--Со мной всё хорошо, Лалезар! Просто я задумалась о том, почему меня до сих не отправляют на хальвет к Государю.
    Главная калфа потрясённо возвела руки к небу и отрезвляюще воскликнула:
--Забудь об этом, Хатун! Повелитель так очарован юной супругой, что никого замечать не собирается! Ему нужна только одна Санавбер Султан!
   Эта пламенная любовь Повелитея к его прекрасной и, очень юной Хасеки была наложнице, как нельзя кстати. Она всё поняла, и, почтительно поклонившись главной калфе, наконец, вошла в общую комнату, провожаемая недоумевающим взглядом Лалезар Калфы, которая, простояв так, в недоумении какое-то время, ушла заниматься своими делами. 
      А тем временем, что касается молодой венценосной пары, Селим захотел придать их огромной любви с Санавбер немного романтики. Для этого, они, поднявшись на крышу мраморного павильона, плавно прогуливались по ней, ведя душевную беседу, обдуваемые лёгким вечерним ветерком и согреваемые ласковыми лучами, уходящего за горизонт, солнца, окрашивающего всё вокруг в яркие медные тона. Становилось прохладнее, только возлюбленная пара не замечала этого. Они были поглощены своими трепетными чувствами друг к другу.
    Селим рассказывал супруге о том, как в детстве и юношестве часто прятался здесь от надоедливых и, постоянно изводящих его своими придирками, братьев, хорошо ощущая то, с каким трепетом и вниманием юная возлюбленная слушает, не смея, сказать ни единого слова, лишь понимающе кивая и скромно улыбаясь.
--А хочешь, ощутить себя так, словно находишься на носу корабля, открытой всем ветрам и волнам?—внезапно сменив тему разговора, участливо предложил он юной возлюбленной, и, не дожидаясь ответа, потому что она потрясена его словами, взял её за руку, и, подведя к куполу, попросил:
--Закрой глаза, и, доверившись мне, поднимайся по ступенькам! Не бойся! Они надёжные. Ты не упадёшь.
   Санавбер, хотя испытывала неподдельный страх, не говоря уже о сомнении в, затеваемой мужем, афере, не стала возражать, и, трепетно вздохнув, подчинилась. Она поднялась, почти на самую верхнюю ступеньку, чувствуя подстраховку любимого мужчины, стоявшего за её спиной и расправляющего ей руки так, чтобы они напоминали крылья птицы во время полёта.
--А теперь, можешь открыть глаза!—тихо разрешил любимой Селим, обнимая её за стройную талию сильными руками, при этом обдавая гладкую атласную кожу лебединой шеи ровным дыхание, вызывающим в девушке лёгкий трепет.
     Она, продолжая, испытывать страх, сомнение и, наконец, интерес, который и взял, в итоге верх над всеми прочими чувствами, робко открыла глаза, и, увидев весь этот необъятный простор с той красотой, какие ей ещё никогда не приходилось видеть, не говоря уже о том чувстве огромной свободы, что переполняло её хрупкую душу, восторженно воскликнула:
--Селим, это восхитительно! Я просто слов не нахожу для того, чтобы выразить свои чувства!
   Она вся сияла и смеялась от счастья, как беззаботная маленькая девочка, какой была до судьбоносного пленения. Молодой Султан, лишь умилённо вздохнул, и, крайне бережно накрыв её изящные руки своими, плавно и медленно опустил их ей на стройную талию, продолжая с огромной нежностью обнимать.
--А знала бы ты о том, какие мощные взбучки я получал от отца Повелителя за эти мои попытки убежать от всего и всех, когда меня всё-таки находили стражники с кизляром-агой и притаскивали в главные покои!—задумчиво, но при этом, с оттенком лёгкой беззаботной весёлости, поделился с возлюбленной своими воспоминаниями Селим, когда их, полные огромной любви, бирюзовые глаза встретились. Девушка понимающе улыбнулась ему, и, трепетно вздохнув, призналась:
--А ведь я совсем не теряла память, Селим. Мне пришлось разыграть эту комедию для того, чтобы немного усыпить бдительность у наших с тобой врагов и, если я не ошибаюсь, Михримах Султан осознала, что была сильно не права по поводу нас с тобой. Конечно, я не простила её, но согласилась пойти на, предложенное ей, примирение лишь для того, чтобы стать к ней ближе и более наблюдательнее.
    Внимательно слушая душевные откровения возлюбленной, Селим плавно накрыл её, зовущие к головокружительным наслаждениям, алые губы своими мягкими тёплыми губами и принялся целовать их настойчиво, уверенно и очень страстно, при этом хорошо ощущая то, с какой заботой и нежностью юная девушка обнимает его мужественную шею высвободившейся одной рукой, что помогло возлюбленной паре отрешиться от всего внешнего мира с его бесконечными проблемами и заговорами, полностью растворившись в их огромной любви.
      Чуть позже, супругам всё-таки пришлось спустится с крыши дворца, и, вернувшись в него, шли по мраморному, освещаемому лёгким медным мерцанием, горящих факелов, коридору, держась за руки. Они что-то между собой весело обсуждали, сияя, переполнявшим их, огромным счастьем и беззаботностью. И, не обращая внимания на, доносящиеся из общей комнаты для наложниц, звуки музыки.
--Вот вы где, Повелитель. Мы вас везде искали.—довольный встречей с венценосной четой, вздыхая с огромным облегчением, проговорил Газанфер-ага, идя к ним для того, чтобы им передать просьбу Михримах Султан о том, чтобы немедленно шли в общую комнату.
     Из этого молодые люди поняли, что их беззаботным минутам пришёл конец и пора возвращаться в повседневную рутину, которая душила возлюбленную пару своими «драконьими» законами и протоколами. Они даже с нескрываемым пониманием и невыносимой печалью смотрели друг на друга, измождённо вздыхая, а ведь им так хотелось, вырваться на свободу и ощутить её в полную меру, забыв о том. Кем они являются в этой грешной жизни.
--Здесь во дворце ещё есть укромные места, где мы можем насладиться свободой и друг другом?—чуть слышно спросила у венценосного возлюбленного юная девушка, осторожно намекая на новый побег, тем самым давая, понять о том, что ей, как и ему, совсем не хочется идти на праздник в гарем.
     Она угадала его мысли, из-за чего Селим одобрительно кивнул, и, продолжая, крепко сжимать её руку в своей, распорядился, обращаясь к кизляру-аге:
--Передайте Михримах Султан, что мы с моей Хасеки устали от всего и всех, и уже давно спим!
    Газанфер догадался о том, что кроется за словами Султана, и, почтительно им поклонившись, тихо посоветовал:
--Можете идти отдыхать в амбар для карет, а я прикрою вас перед госпожой.
    Венценосные супруги между собой загадочно переглянулись, обменявшись понимающими лучезарными улыбками, но, вспомнив про, молчаливо стоявшего кизляра-агу, Селим доброжелательно ему улыбнулся и, отпуская, сказал:
--Можешь возвращаться в гарем, Газанфер!
    Евнух почтительно откланялся и ушёл.
     Венценосная чета осталась совершенно одна, что не помешало им, мгновенно кинуться друг другу в жаркие объятия с жаркими поцелуями, которым не было конца.

    Позднее, когда красивый молодой Султан вальяжно полулежал на бардовом бархатном покрывале широкого ложа в вуалях газового балдахина, согреваемый мягким теплом, исходящим от горящего камина, в лёгком медном мерцании свечей, при этом, лениво попивая ягодный шербет из серебряного кубка. Его бирюзовый взгляд был устремлён на прекрасную возлюбленную, танцующую перед ним в лёгком полупрозрачном серебристом одеянии. Каждое её грациозное движение с пластикой, с медлительного, плавно переходило в более быстрое и обратно. При этом, с её красивого лица не сходила доброжелательная улыбка.
   В своём танце, Санавбер: то завлекала возлюбленного в жаркие сети, обещая массу удовольствия, то отталкивая, оставляя его в недоумении и разочаровании, оставаясь холодной и неприступной, а в бирюзовом взгляде пылала всепоглощающая страсть. Она завораживала, благодаря чему, Селим отложил, наконец, шербет с фруктами в сторону и, всецело, принялся смотреть на, завлекающий танец своей прекрасной юной возлюбленной, чувствуя то, как часто бьётся от порочного возбуждения его трепетное сердце, и заливаются лёгким смущением бархатистые щёки.
    Только юная Султанша продолжала заигрывать с мужем: она то извивалась, подобно загипнотизированной кобре, то кружилась волчком, то выгибалась дугой, при этом, подобно волнам: то плавно набегала на мужа, словно на берег, то откатывала от него обратно, словно убегала в морскую даль.
    Вскоре музыка смолкла, обозначив собой окончание зажигательного танца, чем и воспользовался Селим, плавно дотянувшись до неё и схватив за руку, притянул к себе, заключая в жаркие объятия, после чего, прошептав её в самые губы:
--Богиня моя, а я твой верный раб!—с безжалостной страстью принялся жадно целовать её сладкие, как дикий мёд, трепетные, подобно розовым лепесткам, алые губы. Санавбер инстинктивно обвила мужественную шею венценосного возлюбленного, отвечая ему взаимной беспощадной страстью.
   Во время него, Селим плавно упал на мягкое широкое ложе, увлекая юную возлюбленную на себя, при этом, продолжая, крепко обнимать и с жаром целовать её, опьянённый, исходящим от шелковистых золотисто-каштановых волос, ароматом роз. Он кружил ему голову, пробуждая в нём самые порочные чувства, которые молодой человек тщательно прятал в самых потаённых уголках хрупкой, вернее даже ранимой души.
   Параллельно с жаркими поцелуями и головокружительными ласками, возлюбленные решительно и без всякой жалости избавлялись от, уже, начавшей, мешать им одежды, бросая её на дорогой персидский ковёр с длинным ворсом и пёстрым рисунком. Страсть накрыла их ласковой, но обжигающей волной, не знающей пощады, из-за чего просторная комната, постепенно заполнилась тихими стонами, плавно переходящими в крики сладостного возбуждения возлюбленной пары.
 
     А тем временем, стоя на мраморном балконе в мягком освещении, горящих в канделябрах, свечей, Шехзаде Мурад, одетый в парчовый светлый кафтан, шёлковые блестяшие шаровары и рубашку, задумчиво смотрел на, взрывающиеся в тёмном звёздном ночном небе, разноцветные фейерверки.
    Мысли юноши занимала белокурая красавица, с которой он встретился в дворцовом саду. Она запала ему в душу своей кротостью и душевной чистотой. Прекрасная юная Шемспери, казалась ему такой, же ангелоподобной, как Хасеки его отца, Санавбер, живущая, лишь одной любовью к Повелителю, ставшим для неё: дыханием, счастьем и смыслом жизни не то, что его, погрязшая в коварных интригах и притворстве со злобой, Сафие. От понимания всего этого, юношу передёрнуло от, испытываемого им,  презрения к своей фаворитке, мысленно признаваясь себе в том, что он больше не желает видеть её в гареме.
    В эту самую минуту к горячо любимому племяннику вышла, одетая в шикарное парчовое платье, Михримах Султан. На её красивом лице сияла доброжелательная улыбка, с которой она бесшумно подошла к нему и участливо произнесла, что вызвало у юноши весёлую добродушную усмешку:
--Интересно, что у вас с Повелителем, сегодня за странное поведение! Я в вашу честь устроила в гареме шикарный праздник для того, чтобы, хоть немного вас обоих развеселить, а вы предпочли уединение. Не понимаю я вас.
    Мурад мечтательно вздохнул, и, признавая, что ему всё равно придётся с кем-то поделиться, мягко посмотрел на тётю и произнёс:
--Просто мы с Повелителем влюблены. Зачем нам эти глупые гаремные наложницы, когда: у него есть Санавбер, а у меня Шемспери. Вот только она, пока не знает о моей к ней любви.
    Между Михримах с её сентиментальным племянником воцарилось длительное молчание, во время которого, Луноликая оказалась потрясена до глубины души, услышанным от Мурада признанием в любви к Хатун, которую она готовила завтра отправить к Селиму, из-за чего оказалась сбита с толку, но с царственным достоинством, признавая своё поражение, понимающе вздохнула и задала ему один единственный вопрос:
--А как, же, Сафие Хатун?
    Только юноша уже всё решил, о чём и сообщил горячо любимой тётушке:
--Я не хочу больше видеть её в моём гареме! Отправьте Сафие во дворец слёз! Она мне стала отвратительна своими коварными интригами с мстительностью. Безудержная жажда власти затмила её разум и лишила всего того, что я в ней любил! Мне, же нужна такая возлюбленная, которая станет жить одним мной, нашей любовью совсем как у моего горячо любимого отца его ангелоподобная Хасеки Санавбер, сказавшая ему в одну из их жарких ночей о том, что: «К чёрту Династию! Мне нужен только ты»! разве это ни доказательство безграничной чистой любви?
     Внимательно выслушав племянника, Михримах всё поняла, и, сдержанно вздохнув, пообещала, передать его решение Сафие, лично, после чего покинула балкон, оставляя Мурада одного.

     Покинув покои племянника, Михримах решила не ждать до утра со столь важным делом и отправилась в покои к Сафие Хатун для того, чтобы сообщить её распоряжение Мурада, относительно её дальнейшей судьбы.
    Только пройти далеко Султанше не удалось, так как, в эту самую минуту, она увидела двух стражников, ведущих за руки одного молоденького агу, испачканного кровью. Их сопровождал Мустафа-ага, красивое лицо которого выражало чрезвычайное беспокойство, близкое к панике и смешанное с праведным гневом. Из этого всего, Луноликая почувствовала, что в главных покоях произошло что-то неладное. Она даже вся побледнела, но не теряя времени, помчалась туда, не обращая внимания на бешеный стук сердца, отдающийся в её ушах эхом.
    Дурное предчувствие не подвело Султаншу. Только, к счастью, жизни её правящего брата ничего не угрожало, что нельзя было сказать о его возлюбленной Санавбер. Юная девушка лежала на постели бледная, истекающая кровью и не подающая признаков жизни.
--Да, где носит этого лекаря!? Почему, его никогда нет, когда он нужен срочно!—теряя терпение, раздражительно воскликнул, сидящий рядом с любимой, Селим, пытающийся, остановить кровотечение тем, что прикладывал к ране на её плоском животе свою шёлковую пижамную рубашку, предварительно, вытащив из девушки нож, предназначавшийся изначально ему.
--Селим, что здесь произошло? Почему Санавбер в таком состоянии?—встревожено пыталась узнать у брата Михримах, стремительно подойдя к нему и осторожно дотронувшись до его мужественного плеча, из-за чего он слегка вздрогнул от неожиданности, но, собравшись с мыслями, горько усмехнулся, и, ничего не скрывая, ответил:
--Меня пытались убить, вероломно пробравшись в главные покои. Если бы ни молниеносная реакция моей возлюбленной, успевшей, вовремя столкнуть меня с себя, утром по мне совершали бы похоронный намаз. Санавбер спасла меня, приняв удар на себя.
     Затем, не говоря больше ни единого слова, встал с постели, и, подойдя к рабочему столу, где в золотом канделябре ещё горели свечи, до красна раскалил металлическое лезвие своего кинжала, и, вернувшись к возлюбленной и прижёг ей рану, тем самым обезвреживая её, из-за чего просторные султанские покои наполнились истошным криком юной Султанши, снова потерявшей сознание.
    Ставшая невольной свидетельницей всего этого кошмара, Михримах сама едва не потеряла сознание, но, сумев совладать с, бушующими в её хрупкой душе, чувствами и эмоциями, спросила у брата последнее:
--Но, кто посмел отважиться на такое коварство?
    Селим снова горько усмехнулся, и, приведя возлюбленную в чувства, заботливо укрыл её одеялом, и, смотря на старшую сестру бирюзовым взглядом, полным искреннего презрения, с горькой усмешкой ответил:
--А ты как думаешь, Михримах?! Это всё козни мстительной Махидевран!
    Михримах ничего не ответила, но по её красивому лицу хорошо было видно то, как она была вся возмущена до предела.

     Вот только настоящим виновником нападения на Султана была вовсе не Махидевран Султан, а Сафие Хатун, решившая таким образом, избавиться от правящего монарха и посадить на трон Мурада для того, чтобы с его помощью, возвыситься самой.
    Сейчас, же, она нервно металась по просторным покоям, словно львица по клетке, искренне молясь о том, чтобы, подкупленный ею, евнух не назвал имя истинного заказчика цареубийства.
    В таком странном душевном состоянии бывшую фаворитку застал Шехзаде Мурад, пришедший к ней для того, чтобы, лично сообщить ей о том, что утром она уезжает во дворец слёз, но, почувствовав неладное, юноша стремительно подошёл к ней, и, хорошенько её встряхнув за изящные плечи, встревоженно приказал с оттенком нервозности в голосе:
--Немедленно говори, что ты опять натворила!
   Сафие истерично рассмеялась и ответила:
--Ничего! Только возвести тебя утром на османский престол, убрав с нашего общего пути твоего главного соперника!
   От услышанного, Мурада, аж всего бросило в жар. В нём мгновенно забурлила кровь. Фаворитка намекала на то, что она отдала приказ об убийстве  Повелителя, являвшимся его горячо любимым отцом и лучшим душевным другом, не говоря уже о том, что наставником. Разум отключился. Зато теперь в юноше говорили бурные эмоции, с которыми он накинулся на беременную фаворитку, принявшись, жестоко избивать её до тех пор, пока она ни потеряла сознание.
Только тогда Мурад прекратил избивать её, и, видя, что натворил, испугался за своего ребёнка, находящегося в утробе этой, обезумевшей от жажды власти, рабыни, и, позвав служанок с калфами, стремительно покинул гарем.
8 ГЛАВА.
«МУКИ СОВЕСТИ».
Топкапы.
     Так незаметно прошло несколько недель, за всё время протекания которых много чего произошло: коварную Сафие разоблачили, но не став убивать, сослали во дворец слёз, между Шехзаде Мурадом с Шемспери Хатун любовь стала взаимной. Девушка даже забеременела и уехала вместе с избранником в Манису. Что касается Хасеки Санавбер, она постепенно поправилась, благодаря заботе и любви своего Властелина, постоянно находившегося возле неё и самолично ухаживающего за ней, отложив все государственные дела, которые шли отлично.
   Так и в этот тёплый летний вечер молодой Властелин, уверенный в том, что его любимая крепко спит, стоял на балконе, задумчиво смотря на ночной сад и слушая звонкое пение птиц, при этом, его всего обвевало приятной прохладой, доносящейся с Босфора. Она освежала, внося ясность в мыслях.
   В эту самую минуту к нему мягко вышла его прекрасная юная возлюбленная, одетая в парчовый халат. Она с огромной нежностью обняла любимого за плечи, с тихим вздохом зарывшись лицом в мужественную спину, из-за чего Селим на мгновение закрыл глаза, испытывая лёгкий трепет. Из груди вырвался нежный вздох. Затем он снова открыл красивые бирюзовые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза, в которых отчётливо проглядывалась огромная любовь, и, плавно обернувшись к любимой девушке, ласково ей улыбнулся.
--Почему ты не спишь? Ведь уже поздно.—мягко спросил он, при этом, с огромной нежностью гладя её по бархатистым щекам, добровольно утопая в её ласковой бирюзовой бездне.
   Девушка одарила возлюбленного взглядом, полным огромной страсти, от чего Селим слегка смутился, и, загадочно ему улыбнувшись, ответила, как на духу:
--Я соскучилась по тебе, да и мне стало скучно и одиноко, даже холодно без нашей с тобой любви.
   Она произнесла эти слова очень искренне, что Султана снова бросило в жар смущения. Он затрепетал ещё больше. Его измождённое бесконечными душевными страданиями, нежное сердце учащённо забилось в груди, но, сумев, совладать с собой, молодой мужчина тяжело вздохнул, и, не говоря ни единого слова, плавно припал к алым губам юной возлюбленной принялся целовать их так жадно, словно измученный бесконечными скитаниями по беспощадной жаркой пустыне путник к прохладному роднику с кристально чистой водой, при этом, чувствуя то, с какой искренней нежностью юная Хасеки обнимает его изящными руками за мужественную шею.

    Вот только возлюбленная пара не знала того, что к ним из Бурсы уже спешила красавица Разие Султан, которой за этот утомительно мучительный год разлуки с любимым братом, вдовствующая мстительная матушка успела промыть мозги и настроить на жажду мщения.
   Сейчас Разие стояла на палубе корабля, плавно приближающегося к гавани Золотой рог и задумчиво смотрела на рассвет, плавно окрашивая всё вокруг в яркие: розовый, оранжевый, фиолетовый и бирюзовый тона, придавая им медный оттенок. Над головой Султанши с громким криком, и, широко расправив крылья, пролетела чайка, благодаря которой, молодая красавица, наконец, вышла из глубокой задумчивости, и, сильнее укутавшись в глубокий капюшон парчового плаща бледного мятного цвета, подобранного к её синему бархатному платью со вставками из золотой парчи и шёлка
   В эту самую минуту, к ней мягко и бесшумно подошла преданная служанка по имени Махфирузе, обладающая чарующей внешностью, но ужасным, даже капризным характером. По национальности она была черкешенка с выразительными карими глазами и шикарными каштановыми длинными волосами, одетая в шёлковое платье светлого мятного цвета.
--Госпожа.—почтительно поклонившись произнесла юная девушка. Султанша доброжелательно ей улыбнулась. 

     Ближе к полудню, когда молодая Султанская чета увлечённо занималась маленькими детьми, получая удовольствие от такой возни, о чём свидетельствовал счастливый блеск в их красивых глазах с весёлым звонким смехом. При этом, Селим с Санавбер сами напоминали собой беззаботных детей, что помогло им забыть об истинном предназначении и роли в этой грешной жизни.
   Вот только, вскоре их счастливой семейной идиллии пришёл конец тем, что, в эту самую минуту, в главные покои ворвалась, не на шутку обеспокоенная, Михримах Султан, и, почтительно поклонившись брату, сообщила:
--Только что приехала из Бурсы наша сестра Разие и уже отдала приказ о том, чтобы привезли из дворца слёз Сафие Хатун! Возмутительно!
    Воцарилось мрачное молчание, во время которого правящая чета потрясённо переглянулась между собой, не находя подходящих слов для выражения своих чувств, вызванных столь непонятным поступком Разие, чем та и воспользовалась, царственно войдя в покои к венценосному брату.
    На её красивом лице сияла искренняя доброжелательная улыбка, с которой она почтительно поклонилась. Вот только Селим не разделил радости сестры. Вместо этого, он, к изумлению Хасеки с Михримах, внезапно грубо схватил Султаншу за горло, и, слегка сдавив, гневно прокричал прямо ей в красивое лицо, что привело ту в негодование:
--Да, как ты посмела выпустить из дворца слёз Хатун, покусившуюся на мою жизнь и мой Престол, Разие?!
   Султанша не ожидала такого приёма, из-за чего растерялась, а из ясных глаз брызнули слёзы.
-- Селим, прости! Я не знала! Отпусти! Ты меня задушишь! Мне больно!—прохрипела она, чувствуя, что ей начинает не хватать воздуха.
      Видя это, Селим, тяжело дыша, внезапно отпустил сестру, из-за чего она плавно опустилась перед ним на колени, жадно глотая ртом воздух и кашляя, при этом из ясных глаз по бархатистым щекам текли слёзы.
     Только Султану не было до неё никакого дела. Он вернулся к кроватке с маленькими детьми для того, чтобы проверить то, ни разбудили, ли они их своими разборками с гневными криками.
    К счастью, малыши, как ни в чём не бывало, продолжали спать под бдительным присмотром заботливой матери Санавбер, одетой в бледно-голубое шёлковое, обшитое серебряным кружевом, платье, из-за чего Селим вздохнул с облегчением, обменявшись с возлюбленной ласковым взглядом с, полной искреннего взаимопонимания, улыбкой.

    Придя, наконец, в себя после неприятного и очень эмоционального разговора с горячо любимым братом, и, поднявшись с пола, Разие обижено посмотрела на него и со словами, полными искренней невыносимой душевной боли:
--Зря ты так, Селим!—вышла из главных покоев и прошла в гарем сопровождаемая Сафие с Махфирузе Хатун. В мыслях было одно—желание отомстить любимому брату за, пережитое только что, унижение перед Михримах и Санавбер. Вот только как, Султанша даже и не знала, но решила подумать.
   Зато Сафие знала как, о чём и обратилась к Разие Султан с просьбой о помощи:
--Госпожа, если уж Вы решили поквитаться за всё с Повелителем, то его свержение будет самым прекрасным выходом. Зашлём лазутчиков в воинские подразделения, чтобы они подговорили воинов на восстание. Устроим переворот, и убив Султана Селима, посадим на трон Османов Шехзаде Мурада!
   Разие посмотрела на беременную девушку, как на не нормальную.
--Ты, что, Хатун?! Совсем свихнулась от своей беременности! Как смеешь предлагать мне, устроить дворцовый переворот и свергнуть законного Правителя?!—накинулась на девушку Разие, влепив ей отрезвляющую звонкую пощёчину, не говоря уже о том, что сверкнув на неё гневным взглядом.
   Сафие мгновенно притихла, потирая рукой, горящую от удара, щеку, которая приобрела пунцовый цвет и, обиженно надув губки. Только Султанше не было до неё больше никакого дела. Она ворвалась в свои просторные, выполненные в ярких: зелёных розовых и фиолетовых тонах, покои, подобно разъярённой фурии и с диким криком начала крушить всё, что ни попадалось ей на пути и под руку. Когда, же, гнев утих, она, тяжело дыша, опустилась на парчовую тахту, пытаясь привести мысли в порядок.
    В эту самую минуту в покои к своей госпоже вбежала взволнованная Махфирузе Хатун. Она почтительно поклонилась Султанше, и, собравшись с мыслями, произнесла, чем и привлекла к себе её внимание:
--Госпожа, я сейчас узнала такое….. Это, непременно убьёт Санавбер Султан и Повелителя!
   Разие заинтересовалась, и, медленно подняв свои, ещё полные ярости, красивые глаза, и, пристально смотря на рабыню, миролюбиво приказала:
--Говори!
   Девушка немного отдышалась, и, собравшись с мыслями, продолжила:
--Сейчас, я случайно подслушала разговор между двумя калфами. Они говорили о том, что между Хасеки Повелителя и хранителем главных покоев уже два года как развивается бурный роман.
   Услыхав это, Разие коварно заулыбалась, мысленно признавая, что даже из сплетен, можно найти выгоду, если вспомнить историю печально известной Анны Болейн, казнённой по одному лишь навету, подкупив слуг, либо запугав их.
--Вот и повод для того, чтобы уничтожить тебя, братец! Твоя горячо любимая жена будет казнена твоими, же руками, после чего ты сам сведёшь счёты с жизнью. 


       Чуть позже, когда окончательно утихли все страсти, молодые возлюбленные супруги спокойно сидели на тахте, и, с огромной нежностью держась за руки, душевно разговаривали о своих трепетных чувствах. В их красивых бирюзовых глазах отчётливо читалась огромная страстная и, сжигающая изнутри, головокружительная любовь. Вернее, это Селим смотрел на любимую девушку щенячьим взглядом, словно собирался что-то сказать ей ещё, либо о чём-то попросить, но не находил подходящих слов для выражения чувств.
    Санавбер понимала возлюбленного без слов, из-за чего с жаром целовала его красивое, но при этом мужественное лицо. Он трепетно и нежно вздыхал, чувствуя то, как сильно колотится в груди его отзывчивое, доброе, хрупкое сердце.
    Вот только, вскоре их романтическая идиллия оказалась дерзко нарушена, вернувшейся в главные покои и коварно улыбающейся, Разие Султан, чем заставила венценосную чету напрячься и настороженно переглянуться между собой.
--Как мило! Мой брат-рогоносец читает любовные стихи изменнице-жене!—язвительно поддела султанскую чету молодая красавица Султанша, чем заставила их снова между собой переглянуться, но в этот раз со взглядом полного душевного негодования. Они даже измученно вздохнули, после чего, Селим с не скрываемым недовольством посмотрел на младшую сестру, и, не веря ни одному её слову, всё-таки спросил:
--О чём это ты говоришь, Разие?
    Любопытство всё-таки взяло над ним верх. Этого и надо было коварной Султанше. Она доброжелательно ему улыбнулась и елейным до приторности голосом ответила:
--Лишь о том, что твоя драгоценная отдушина Санавбер и хранитель главных покоев Мустафа-ага за твоей спиной и, пока ты находишься на длительных собраниях в совете Дивана—прилюбодействуют.
    Воцарилось длительное молчание, во время которого, отчётливо проглядывалось то, как внезапно, помрачнел Селим, наполнившись праведным гневом из-за, разыгравшегося некстати, ущемлённого самолюбия и то, как резко побледнела от ужаса Хасеки, знающая о том, к чему может привести то, если её возлюбленный Султан поверит в жестокую клевету.
--Селим,  не верь! Это всё жестокая ложь! Умоляю тебя, ради нашей с тобой любви и маленьких детей, не совершай тех ошибок, о которых потом придётся жалеть! Не бери грех на душу!—словно спохватившись и кинувшись к нему в ноги, с невыносимым отчаянием в глазах и в голосе, взмолилась, готовая заплакать в любую минуту, юная Хасеки, трепетное сердце которой бешено забилось в груди, а сама она была близка к панике.
     Только Разие продолжала, подливать «масла в огонь».
--Если ты безвинна, как говоришь, почему тогда вся дрожишь от ужаса, словно тебе есть, что скрывать?! Сидела бы себе спокойно и ждала окончания разбирательства с вынесением справедливого высочайшего вердикта!—ядовито поддела бывшую подругу коварная Султанша, хорошо ощущая, испытываемые братом, сомнения. Он не знал, кому из, находящихся здесь, женщин верить, но для выяснения данной проблемы, наконец, решил, из-за чего громко крикнув стражу, терпеливо дождался их прихода и холодно, почти безжизненно приказал:
--Уведите мою Хасеки в темницу и держите там, пока я всё не выясню!
    Они поняли Государя, и, схватив, сидящую на коленях возле его ног, юную Султаншу за руки, подняли с пола и в мрачном молчании, повели к выходу из главных покоев. Только она успела прокричать, уже сидящему, обхватив светлую голову руками, возлюбленному, который ощущал себя разбитым и втоптанным в грязь, возлюбленному мужу:
--Селим, не совершай жестоких ошибок! Ты, же, прекрасно знаешь о том, что кроме тебя, в моём сердце и жизни, нет никому места! Я верна тебе и люблю больше жизни!

      Насладившись первой, одержанной над братом, победой, Разие незаметно покинула его покои для того, чтобы в своих покоях, хорошенько обдумать следующие сокрушительные шаги, которые окончательно добьют того и сведут в могилу.
    Только, не пройдя и нескольких коридоров, Султанша встретилась со старшей сестрой. Та, вероятно, уже обо всём узнала и мчалась в покои к правящему брату для того, чтобы вместе с ним, хорошенько во всём разобраться и убедить о том, чтобы он ничего не предпринимал, с горяча и действуя на одних эмоциях.
--Бежишь спасать свою неразумную невестку, Михримах?! Напрасно! Её непременно казнят поутру!—язвительно усмехнулась Разие, окликнув старшую сестру.
   Та смерила её взглядом искреннего презрения, и, крепко схватив сестру за горло, резко прижала к каменной стене и угрожающе спросила:
--Что ты такого сказала Селиму, раз он приказал бросить в темницу свою Хасеки?
   Разие всё с той, же, ядовитой усмешкой небрежно ответила, что ещё больше встревожило Луноликую:
--Всего лишь бросила ему сплетню об измене его горячо любимой жены с хранителем покоев.—и рассмеялась.
    Михримах захотела уже было, придушить младшую сестру за её гнусную ложь, но, понимая, что, сейчас, находясь на бурных эмоциях, Селим способен свершить с собой любую глупость, помчалась к нему в покои для того, чтобы предотвратить непоправимое.

    Она вбежала в главные покои в тот самый момент, когда Селим, действуя на одних эмоциях, пытался свести счёты с жизнью тем, что стоял на мраморной перекладине балкона, собираясь, рвануть вниз и разбиться. Ему было всё равно на последствия, ведь его предали все, кого он любил и кем дорожил. Раз так, то зачем жить дальше? Ради трона Османской Империи? Да, будь он трижды проклят! Он достался ему в ходе жестокой кровопролитной борьбы, а для чего? Чтобы потом, в итоге, остаться одному и брошенному всеми?
    Селим больше не хотел жить с этой невыносимой душевной болью, из-за чего печально вздохнул и уже собрался сделать роковой шаг в пропасть, как, в эту самую минуту услышал отрезвляющий громкий крик старшей сестры, выбежавшей на балкон вместе с Мустафой-агой:
--Селим, нет!!!! Успокойся!
    Селим услышал крик старшей сестры, что помогло ему, мгновенно опомниться. Он вышел из своей глубокой печальной апатии, вознамерившись, спуститься с балконного ограждения, но случайно оступился и уже полетел бы вниз под дикий крик Михримах, готовой в любую минуту лишиться чувств от увиденного, но благодаря молниеносной реакции Мустафы-аги, вовремя схватившего его за руки и стремительно затащившего на балкон.
--Не трогай меня, подлый предатель! Как ты посмел прелюбодействовать с моей женой!—гневно взвился на друга молодой Султан, не в силах больше сдерживать себя, взорвавшись, как вулкан.
   Между молодыми людьми возникла драка, во время которой, они бурно выясняли отношения. Понимая, что Повелитель злится на него из-за симпатии к Хасеки, хранитель покоев признался ему в том, что между ним и Санавбер Султан нет ничего, кроме уважения друг к другу.
--Султанша чиста и безвинна перед Вами! В её сердце только Вы!—завершил откровение Мустафа-ага, что было похоже на крик, при этом, отбиваясь от беспощадных ударов своего Властелина, уже начавшего, уставать и постепенно успокаиваться.
--Уходи с глаз моих, Мустафа!—отрешённо приказал он хранителю.
    Мустафа-ага всё понял, и, поднявшись с холодного каменного пола, почтительно откланялся Государю, приведением в чувства которого уже активно занималась Михримах Султан, вразумительно, но при этом очень осторожно, убеждая его, поверить откровенным признаниям Санавбер с Мустафой-агой и не идти на поводу коварных интриг Разие с её верной собачонкой Сафие Хатун.
--Даже, если ты и казнишь Санавбер, как это сделал тридцать лет тому назад со своей Анной Болейн британский король Генрих 8, прислушавшись клеветы злобных завистников, ты не сможешь себе этого простить и в конце-концов покончишь с собой! Ведь Вы живы лишь, пока любите друг друга! Вы воздух, счастье и смысл жизни друг друга!
    При этом, брат и сестра сидели на каменном полу, заботливо обнимая друг друга и не обращая внимания на проливной дождь с грозой.

   Ближе к вечеру, сидя на холодном каменном полу в темнице, глубоко погружённая в мрачные мысли, Санавбер смирилась со своей печальной участью османской Анны Болейн. Она больше не кричала и не плакала, умоляя стражников, позвать к ней Повелителя. Вместо этого, юная Хасеки морально отрешилась от всего внешнего мира, ожидая часа своей казни, либо милосердного помилования.
   В эту самую минуту, открылась дверь, и в камеру вошёл главный муфтий столицы Османской Империи, сопровождаемый Михримах Султан. Он почтительно поклонился Хасеки Падишаха и доложил о том, что пришёл к ней по распоряжению самого Султана для того, чтобы исповедать Султаншу перед казнью, которая назначена на завтра. Девушка всё поняла, и, с царственным достоинством тяжело вздохнула, и, получив благословения, принялась исповедоваться.
-- Тогда передайте Государю, что я никогда не предавала его! Он единственный мужчина, живущий в моём сердце с душой!  О других и речи быть не может! Я верна моему Султану сердцем, душой и телом! Если я лгу, то, пусть я мгновенно превращусь в прах!—откровенно и ничего не скрывая от священнослужителя, заключила юная Султанша, почтительно поцеловав ему руку, из чего главный муфтий прочитал над госпожой благословляющую молитву, и, получив от неё все ответы на, интересующие его вопросы, отправился в главные покои для того, чтобы рассказать обо всём Падишаху.
    Санавбер снова осталась совершенно одна. Только спать ей совсем не хотелось, хотя она и была измучена: морально, физически и духовно. Она решила провести свою последнюю ночь в молитве и покаянии.

    Внимательно выслушав откровения главного муфтия столицы об исповеди Султанши, Селим, хотя и до сих пор сомневался в невиновности возлюбленной, из-за чего решил сам, лично, душевно побеседовать с ней.
   Для этого, он, незамедлительно, пошёл к ней в темницу. Какого, же, его удивление, застав супругу ни в горестных стенаниях, либо в апатии. А погружённую в молитву о благополучии династии и особенно в долголетии со здравием любимого Султана. При этом, юная Хасеки стояла на коленях, как полагается добросовестной истинной мусульманке.
   Видя это, Селим не посмел нарушить молитву. Вместо этого, он терпеливо дождался её окончания и только после этого, важно вошёл в скудную темницу, приказав стражникам, не беспокоить его с госпожой и держаться в нескольких метрах от камеры. Те всё поняли, оставив султанскую чету наедине друг с другом.
   Что касается прекрасной юной Султанши, она уже смирилась с тем, что больше никогда не увидит и ни прижмётся к мужественной груди своего венценосного возлюбленного, не говоря уже о том, чтобы услышать его приятный тихий, волнующий её нежную душу, бархатистый голос. Вот только она услышала его, из-за чего, внутренне затрепетала от, испытываемого ею, волнения.
--Сколько можно упорствовать, Санавбер? Признайся уже, наконец, в своём грехе! Обещаю, тогда я приложу все усилия для того, чтобы ты встретила смерть быстро и без мучений!—вразумительно попросил жену молодой Султан, почти бесстрастным голосом, при этом, вся его хрупкая душа обливалась кровью, а в ясных  красивых бирюзовых глазах блестели горькие слёзы от, испытываемой им, невыносимой боли.
   Только Санавбер даже и не собиралась внимать его советам с отчаянными мольбами. Вместо этого, она грациозно поднялась с холодного пола и всмотрелась в ласковую бирюзовую бездну печальных глаз любимого и произнесла, взывая к его совести:
--Селим, ты хотя бы слышишь себя?! Как ты можешь заставлять меня, признаваться тебе в том, в чём я невиновна!? Я тебя никогда не предавала и скорее умру, чем пойду на такое! Ведь ты единственный мужчина, которого я безгранично люблю и живу! Сколько ещё можно сомневаться в моей к тебе безграничной преданности.
      Юная Хасеки уже потянулась к нему для того, чтобы хоть немного приласкать по бархатистым щекам, но, Селим брезгливо отшатнулся от неё и словно ошпаренный выбежал из темницы, успев ей бросить лишь одно:
--Утром тебя казнят на площади совсем, как Анну Болейн, тридцать лет тому назад в Тауэре.
     Девушка снова осталась совершенно одна в тёмной холодной камере, пока ни заметила склянку с ядом, инстинктивно вложенную Селимом, ей в руки. Только она не собиралась умирать, подобно трусливой рабыне, что означало, позорно принять своё поражение. Вместо этого, она гневно отбросила склянку в угол камеры и снова села на тюфяк, прижав колени к груди, смиренно ожидая наступления своего последнего утра.

     Ожидание продлилось не долго. С первыми лучами солнца за, одетой в чистое парчовое бледно-мятное платье со вставками из серебристого шёлка, юной Султаншей, шикарные длинные золотисто-каштановые волосы которой были заплетены в толстую косу и скрыты от постороннего глаза в глубокий капюшон светлого бархатного плаща, пришли стражники, с искренней скорбью в голосе объявившие ей о том, что уже пора идти.
    Санавбер поняла их и с печальным вздохом плавно поднялась с тюфяка, где молилась на протяжении всего остатка ночи, в смиренном молчании покинула камеру и в  сопровождении своих конвоиров  вышла на дворцовую площадь, заполненную горожанами и стражниками, а на небольшом возвышении установлена мраморная плаха.
    Юная Хасеки бегло оглядела всех взглядом, полным искреннего смирения и материнской любви, после чего вручила палау бархатистый мешок с золотом, любезно попросив его о том, чтобы он сделал своё дело быстро, тем-самым избавляя её от мучений. Тот почтительно поклонился, дав позволение о том, чтобы она приступила к молитве.
   Санавбер всё поняла, и, плавно опустившись на колени, расправила складки шикарного платья для того, чтобы когда она упадёт мёртвая на мостовую, ни обнажились её стройные ноги и принялась с жаром молить Господа Бога простить ей все грехи, принять её душу и оберегать от всех бед Султанскую Династию, инстинктивно настороженно озираясь по сторонам в ожидании внезапного удара меча. Только палач заверил госпожу в том, что он терпеливо дождётся окончания молитвы с её сигналом, что позволило ей немного расслабиться и продолжить пламенную молитву.
--Я закончила!—хладнокровно объявила палачу юная Султанша. Тот подал знак её, стоявшим немного позади, рыдающим служанкам, из-за чего те робко подошли к госпоже, и, сняв с неё бархатный светлый плащ, надели ей на голову скромный белый чепец и помогли ей склонить голову на плаху. Затем рабыни снова отошли в сторону.
    Потянулись бесконечные минуты ожидания бесконечного конца. Трепетное многострадальное сердце Султанши билось, как сумасшедшее, напоминая собой, испуганную и загнанную охотником в сети, птицу. 
--Принесите мне меч!—скомандовал кому-то из своих помощников палач, как бы отвлекая юную прекрасную Султаншу от мыслей о неизбежном. Она даже замерла  в ожидании сокрушительного удара мечом, который сейчас лишит её жизни.
    Санавбер не ошиблась в догадках с подозрениями, ведь, в эту самую минуту, палач действительно занёс меч над её головой. Девушка даже услышала свист, разрубающий воздух и, воцарившуюся вокруг мрачную, почти могильную, тишину, из-за чего она инстинктивно зажмурилась и затаила дыхание.
    Только к глубокому удивлению, ничего не произошло. Девушка даже ущипнула себя за руку для того, чтобы удостоверится в том, что она ещё жива, да и голова находилась на своём месте, на лебединой шее, из-за чего, окончательно не могла ничего понять. Что произошло? Кто отменил казнь? Зачем? Чтобы поиздеваться над ней? Так у мучителей это отлично вышло.
--Сколько можно издеваться? Казните меня уже, да и дело с концом!—теряя самообладание, возмутилась юная Султанша…

     Несколькими часами ранее, когда в своих просторных покоях, переодетая в шёлковую ночную рубашку, Михримах Султан всё-таки решила хоть пару часов вздремнуть. Она уже сидела на краю своей широкой постели, погружённая в глубокую задумчивость о печальной судьбе юной Хасеки, маленькие дети которой утром станут сиротами, как. В эту самую минуту, в её покои пришли Лалезар Калфа, сопровождающая одну рыжеволосую рабыню, заметно нервничавшую, что и привлекло к ней внимание Луноликой.
    Он мгновенно вышла из мрачной задумчивости, и, с лёгким недовольством посмотрела на внезапных ночных посетителей. Те почтительно поклонились и принесли искренние извинения за поздний визит.
--Час тому назад ко мне в комнату прибежала Лейла Хатун и рассказала, что случайно подслушала, состоявшийся ещё днём, разговор Разие Султан с преданными ей Хатун о том, чтобы очернить Хасеки Повелителя, обвинив её в измене и запретной страсти с хранителем покоев Мустафой-агой. Завистливые лгуньи обещали свидетельствовать перед Падишахом против Султанши, что благополучно и сделали. Я мгновенно пошла к Газанферу-аге, всё ему рассказав, а Лейла Хатун указала на завистниц, которых теперь допрашивает главный ага султанского гарема.
    Внимательно выслушав доклад главной калфы султанского гарема, глубоко потрясённая Михримах Султан, не медля ни минуты, накинула на себя халат и шаль, и, приказав всем, следовать за ней в главные покои для того, чтобы повторить сказанное перед Султаном, помчалась к брату.
Утро.
Дворцовая площадь.
    В ответ, сидящей на мостовой с завязанными глазами, юной Хасеки было мрачное молчание, во время которого к ней кто-то стремительно подошёл, и, подняв с колен, куда-то повёл, что девушку ещё больше начало злить.
--Куда вы меня ведёте? Кто вы такие?—с нескрываемым раздражением в голосе спросила она своих конвоиров.
   Только никто из них не стал ей ничего говорить, продолжая вести по мраморному коридору Султанского дворца в направлении главных покоев, где свою жену уже с нетерпением, залитый яркими солнечными лучами, ждал султан Селим, молчаливо стоя возле горящего камина, в котором тихо потрескивали дрова, распространяя по всей комнате приятный аромат хвои.
    В эту самую минуту, , открылись деревянные створки двери, и в покои вошли стражники вместе с юной Хасеки. Заметив их, Селим одобрительно  кивнул и подал им знак о том, чтобы они вышли. Стражники поняли Государя, и, почтительно откланявшись, ушли.
--Где я? Сколько можно издеваться?!—не в силах больше выдерживать этих мук, воскликнула с раздражением Султанша, готовая в любую минуту разреветься, при этом её внутренне уже всю трясло от нервов.
    В этот самый момент, юная девушка услышала чей-то тихий, полный глубокой задумчивости, вздох и приближающиеся мягкие мужские шаги, которые вскоре стихли рядом с ней, из-за чего Санавбер внутренне вся сжалась и насторожилась.
--Селим, это ты? Что за игра в «кошки-мышки»?—со смутной надеждой, в дрожащем от трепетного волнения и страха, голосе спросила в тишину юная Султанша.
     Понимая, что его любимая уже на грани нервного истощения, Селим, наконец, нарушил, нависшее над ними, напряжение тем, что снова тихо вздохнул и мягко произнёс:
--Успокойся. Санавбер! Больше твоей жизни ничего не угрожает. Ты в безопасности. Это именно я отменил казнь и приказал стражникам привести тебя сюда, ко мне.
    Между ними воцарилось длительное молчание, во время которого Санавбер больше не в силах себя сдерживать, истерично рассмеялась, плавно опустившись на-четвереньки и оперевшись руками о дорогой ковёр. Она не могла никак успокоиться, при этом, из её ясных бирюзовых глаз по бархатистым щекам текли слёзы, а истерический смех перешёл в горькие рыдания с одышкой, что ни на шутку перепугало Селима. Он даже опустился на пол следом за девушкой, и, сняв её, покрасневших от усталости, глаз плотную повязку, заботливо прижал к мужественной груди и крепко обнял возлюбленную.
     Вот только юная Хасеки уже потеряла сознание от нервного перенапряжения. Заметивший это, Селим бережно подхватил её на руки, и, поднявшись с колен, подошёл к ложу и уложил девушку на мягкую перину с подушками. Сам, же, удобно устроился рядом, ласково гладя по бархатистым щекам и шелковистым локонам волос, которые распустил. Как, же, Селим хотел свою возлюбленную Санавбер, но не мог себе позволить, воспользоваться её беспомощностью. Совесть запрещала. Ведь он, итак, за эти сутки, принёс возлюбленной слишком много боли и невыносимых страданий.
   Ожидание молодого Правителя продлилось не долго. Вскоре, юная девушка, наконец-то, очнулась от обморока и открыла, выражающие невыносимую душевную печаль, бирюзовые глаза.
--Селим!—слабым, даже немного хрипловатым голосом позвала она возлюбленного. Он заботливо поцеловал её в златокудрый лоб и тихо выдохнул:
--Всё хорошо, любимая! Я рядом! Отдыхай.
    Вот только эмоционально вымотанных Селима с Санавбер постепенно сморил безмятежный сон, из-за чего они, прижавшись друг к другу, сами того не заметили, как уснули.

     Ближе к вечеру, мучимая угрызениями совести и беспокойством о душевном состоянии единственного брата, одетая в тёмное, почти чёрное шикарное платье, Разие Султан подошла к главным покоям и уже собралась было в них войти, как, к своему глубокому удивлению, услышала, доносящийся из них, весёлый звонкий смех, принадлежащий молодой венценосной чете. Они выяснили все разногласия, и, хорошо отдохнув, сидели на, разбросанных по полу, мягких подушках с разноцветными наволочками и, выполненными из парчи, бархата и шёлка, ели из хрустальной вазы клубнику со сливками с рук друг друга, что напоминало лёгкое дурачество и воркование влюблённых птенчиков, кем Селим с Санавбер и являлись.
--Разве Санавбер ни казнили этим утром?—потрясённо спросила она у хранителя главных покоев Мустафы-аги. Тот, испытывая к Султанше искреннее презрение за то, что по её вине Хасеки едва ни лишилась жизни, а он доверия венценосного друга, притворно поклонился.
--Нет! Повелитель ещё вчера разобрался в вашем коварстве, Султанша, и отменил казнь!—с нескрываемой иронией в голосе ответил он, что вызвало в Разие гнев. Она даже вся вспыхнула.
--Да, как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?! Я представительница султанской династии великих османов, а ты всего лишь презренный раб! Никто!—возмутилась она, за что и поплатилась.
     Мустафа-ага не стал этого терпеть, и, решительно заключив Султаншу в крепкие объятия, припал к её алым губам и жадно принялся целовать их, не обращая внимания на отчаянные попытки Султанши, вырваться. Когда, же, ей это всё-таки удалось, она влепила ему звонкую пощёчину и убежала прочь, вся, пылая смущением и яростью.

     А тем временем, в своих покоях, у понимающей, что теперь Хасеки, непременно ей отомстит за всё, Сафие Хатун внезапно начались схватки. Она даже позвала на помощь. Вот только вместо, всегда поддерживающей и защищающей её, Разие, к ней в покои пришла Михримах, сопровождаемая Лалезар Калфой с двумя помощницами, решившими, сурово наказать Хатун за все, совершённые ею, грехи против султанской четы. 
--Сделайте всё так, как мы решили!—распорядилась Луноликая госпожа, и, бросив беглый брезгливый взгляд на, уже лежащую в постели, наложницу, громкие крики которой оглушали и раздавались по всему гарему. Её роды проходили на столько тяжело и долго, что на протяжении всего длительного времени, Сафие несколько раз теряла сознание и даже совсем не заметила, как произвела на свет своего здорового шехзаде, которого у неё забрали по приказу Михримах и вынесли из дворца. Саму, же, девушку, рабыни привели в благопристойный вид и принялись ждать момента пробуждения.
   Оно наступило ближе к полудню. Открыв глаза и дождавшись прояснения в голове и во взоре, Сафие растерянно осмотрелась по сторонам, ничего не понимая.
--Что с моим ребёнком? Где он?—хриплым, едва слышимым голосом спросила у, подошедшей к её постели, Лалезар Калфы Сафие.
    Только вместо ответа, она получила мрачное молчание. В ясных глазах Хатун заблестели слёзы от, проносящихся хаотично в её голове, скорбных догадок.
--Почему вы молчите?—начиная, терять терпение, прорыдала Сафие, пристально смотря на всех, при этом, сердце в её груди учащённо билось.
    В эту самую минуту, к ней в покои царственно вошла, одетая в парчовое платье персикового цвета с золотыми шёлковыми вставками, Санавбер Султан. Она небрежно взглянула на виновницу всех своих бед, и, сдержано вздохнув, холодно произнесла:
--За всё в жизни надо платить, Сафие! Вот ты и расплатилась жизнью своего шехзаде. Жаль! Бедный малыш! Он умер так, и не узнав о том, какая подлая интриганка у него мать.
    Затем царственно развернувшись, покинула покои рыдающей недосултанши, искренне сожалея её малышу, которому суждено жить в приёмной бедной семье.

    А тем временем, закончив решения всех государственных вопросов с визирями и важными сановниками в зале для заседания Дивана, Селим,  находясь в личных покоях, тоже развлекался, но по-своему.
   Он, царственно восседая на парчовом покрывале широкого ложа, залитый яркими лучами осеннего сентябрьского солнца, еле сдерживал ироничный смех, внимательно выслушивая жалобы Разие на вчерашнее приставание хранителя главных покоев и просьбы наказать его сурово.
    Только Селим даже и не собирался вмешиваться в их дела. Вместо этого, он сдержано вздохнул, и, через силу усмирив, подступивший к нему взрыв смеха, решил:
--Разие, я не собираюсь ничего предпринимать. Это ваши с ним личные дела. Разбирайтесь в них сами.
   Услыхав столь неожиданный для неё мудрый ответ горячо любимого брата, Разие оказалась глубоко потрясена и даже не знала, что сказать ему в ответ. Она залилась румянцем смущения, из-за чего вся вспыхнула и возмутилась:
--Селим, но как же так?! Хранитель твоих покоев домогался меня, а ты на это глаза закрываешь!?
     Молодой Султан в очередной раз сдержано вздохнул, и, миролюбиво улыбнувшись сестре, на мгновение закрыл красивые бирюзовые, как небо в ясную погоду, глаза, а когда их снова открыл, спокойно повторил своё решение:
--Это ваша личная жизнь, и я в неё лезть не намерен, Разие.
    Его слова больно ударили Султаншу по самолюбию. Она снова вся вспыхнула от негодования с возмущением, и, затаив на брата обиду, покинула его покои, решив, поквитаться с ним, когда решит, как именно. Селим остался один. Теперь ему никто и ничто не мешало рассмеяться, что он и сделал, упав на подушки. 

     В эту самую минуту, на выходе из главных покоев, Разие едва ни столкнулась с Хасеки своего брата красавицей Санавбер Султан, которая посмотрела на бывшую подругу, полным огромного разочарования, бирюзовым взглядом, и, печально вздыхая, обличительно произнесла:
--Очень жаль осознавать то, что твоя лучшая подруга, которой ты всегда доверяла, как самой себе, предала тебя, и, гнусно оклеветав, собственноручно отправила на эшафот! Спасибо большое Селиму за то, что он вовремя во всём разобрался и помешал случиться непоправимому. Отныне, нашей с вами дружбы больше нет. Вы сами её убили, Султанша.
   Затем юная девушка почтительно поклонилась и собралась было уже пройти в главные покои, но Разие, словно спохватившись, остановила подругу своим откровенным признанием:
--Я никогда не желала тебе смерти, Санавбер! Мне, просто хотелось, жестоко проучить Селима. Ты стала, всего лишь безвинной жертвой в нашем с ним разногласии.
   Юная Хасеки внезапно остановилась, и, грациозно обернувшись, печально взглянула на бывшую подругу, и, измождённо вздохнув:
--Мстить Селиму—означает, причинять боль мне, Султанша!—наконец, вошла в главные покои, где на широком ложе отдыхал её возлюбленный.
   Разие проводила подругу печальным взглядом, окутанная приятным ароматом роз её любимых духов, мысленно признавая, что своими искренними и, в какой-то мере, философскими суждениями, Санавбер воззвала к голосу её совести, вразумительно убеждая, отказаться от вражды. Только Разие ничего не могла с собой поделать. Уж такой она себялюбивый и упрямый человек. Здесь ничего не изменишь. Остаётся, лишь смириться и принять её такой, какая она есть.

      Селим всё ещё находился в забытьи, и, отрешившись от всего внешнего мира, лежал на постели, пока ни заметил невыносимую печаль в ясных бирюзовых глазах юной возлюбленной, потерянно севшей на край его широкого ложа и ни услышал, вырвавшийся из её соблазнительной груди, измученный вздох.
--Что на сей раз случилось, красавица моя?—заботливо спросил возлюбленную молодой Султан, плавно сев на парчовом покрывале позади неё. Супруги встретились мягкими взглядами, из-за чего юная девушка снова тяжело вздохнула, и, ничего от мужа не скрывая, поделилась:
--Я уже не однократно замечаю, что мы с тобой живём в мире, где кругом правят балом: измена, трусость и гнусная ложь. Притом, я сама постепенно становлюсь не лучше их всех вместе взятых. Вот сегодня, например, фаворитка Шехзаде Мурада, Сафие Хатун, стала матерью здорового Шехзаде. Так вместо того, чтобы отправлять гонца в Манису с радостным известием, я, желая, жестоко покарать албанку за то, что по её лживому навету, я оказалась вчера на эшафоте, приказала устроить малыша в приёмную семью, а Сафие сказала о том, что её малыш умер. Ну и, кто я после этого всего? Сама лживая подлая гадина!
   Между возлюбленными венценосными супругами воцарилось длительное мрачное молчание. Внимательно выслушав любимую, Селим чувствовал то, как страдает её хрупкая душа от понимания и укорения за собственные грехи, совершаемые под действием краткого импульса, задетого самолюбия. Селим тяжело вздохнул, и, ласково погладив её по бархатистым щекам, из-за чего она вся затрепетала, спокойно посоветовал:
--Если тебе захотелось сурово наказать дерзкую рабыню—дело твоё! Я тебя не осуждаю, ведь дела гарема не в моей компетенции. Мне остаётся только посоветовать тебе о том, что когда твой гнев на Сафие немного утихнет, верни ей сына, либо отправь маленького Шехзаде в Манису к Мураду.
    Санавбер понимающе кивнула, обещая заняться возвращением маленького Шехзаде в лоно Султанской семьи в самое ближайшее время, в мыслях, искренне благодаря возлюбленного за понимание, что окончательно успокоило её и вернуло уверенности в себе. Она даже снова заулыбалась, и, встав с его ложа, почтительно откланялась и ушла из главных покоев, провожаемая обожающим взглядом Султана.

      Тем, же, вечером, маленький Шехзаде, которого при молитве нарекли Мехмедом, был благополучно возвращён матери, а в Манису, по распоряжению Султана Селима отправили гонца с радостным известием для Шехзаде Мурада.
     Вот только Сафие Султан, хотя и искренне порадовалась за возвращение к ней сына, но была строго предупреждена Хасеки Султан о том, что, если вздумает и дальше строить козни против правящей Султанской четы, её немедленно отправят в Босфор, а сына заберут и воспитают, как полагается. В гареме, калфы раздали девушкам золото, угостили шербетом и устроили весёлый праздник с танцами, где присутствовали все Султанши, кроме Санавбер. Её призвал к себе Селим, из-за чего она, надев самое лучшее платье, уже пришла к нему в покои.
    Теперь возлюбленные сидели на мраморном балконе и на, обшитой парчой тахте, прижавшись друг к другу в мягких медных отсветах, горящих в канделябрах, свечей, обвеваемые приятной прохладой, идущей с набережной.
--Я понимаю, что этот день для тебя выдался невыносимо тяжёлым, Санавбер. Ведь сегодня тебе пришлось переступить через собственную гордость с самолюбием. Ты всё правильно сделала. Скажу даже больше, я горжусь тобой.—трепетно вздыхая, мудро рассудил Селим, самозабвенно перебирая между пальцами её золотистые локоны, с наслаждением вдыхая приятный аромат розы. Он кружил ему голову сильнее самого крепкого вина. Юная Султанша поняла возлюбленного, и, нежно вздохнув, заключила:
--Тогда можешь смело считать это знаком моей огромной любви к тебе, Селим!
    Селим сдержано вздохнул, и, поцеловав её в весок, тихо выдохнул:
--Я знаю, Санавбер! За это я люблю тебя! Ведь ты очень мудрая, справедливая и добросердечная. Оставайся такой всегда!.
   Их пристальные, полные головокружительной страсти, бирюзовые взгляды встретились и не на долго задержались друг на друге, после чего, возлюбленные принялись пылко целоваться друг с другом, забыв обо всём на свете.
Месяц спустя.
Дворец Топкапы.
      Узнавший из письма горячо любимого отца о том, что Сафие благополучно подарила династии Шехзаде, Мурад, не долго думая и действия на радостных чувствах, наконец, собрался и вместе с любимой Шемспери Хатун прибыл в столицу Османской Империи в главный султанский дворец. Сейчас он царственно проходил по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору в направлении главных покоев, где уже выстроились в линию две его тётушки, Баш Хасеки и Сафие Хатун с Шехзаде Мехметом на руках, терпеливо ждали прихода Престолонаследника.
   Что, же. Касается Султана, он величественно восседал на парчовом покрывале широкого ложа и задумчиво смотрел в сторону двери, деревянные створки которой бесшумно отворились, и до всех донёсся громкий голос глашатого, объявившего:
--Дестур!!! Шехзаде Мурад Хазретлири!
    Все, находящиеся в главных покоях Султанши с маленькими детьми замерли в ожидании. Даже Султан Селим встал со своего ложа. В эту самую минуту, к ним и пришёл, одетый в парчовый синий халат с шёлковыми рубашкой и шараварами, Шехзаде Мурад, сопровождаемый беременной фавориткой.
--Шемспери Хатун носит под сердцем ребёночка. Она ещё отчаянно пытается это скрыть, конфуз невероятный!—чуть слышно иронично хмыкнула юная Баш Хасеки, весело переглянувшись с Михримах Султан, поддержавшей невестку добродушной усмешкой, после чего все почтительно поклонились Престолонаследнику.
   Проходя мимо них, Мурад доброжелательно кивнул, давая женщинам понять о том, что они могут расслабиться, и, важной походкой подойдя к отцу, почтительно поцеловал полы его парчового кафтана и протянутую к нему, руку.
--С приездом, сын!—приветственно проговорил Султан, сияя искренней радостью. Затем мужчины обменялись крепкими рукопожатиями вместе с объятиями.

--Вижу, что Вас что-то гложет, отец. Что случилось?—участливо поинтересовался у горячо любимого отца юный Шехзаде, когда они остались совершенно одни в главных покоях и вышли на мраморный балкон. При этом, от Мурада ни укрылась невыносимая глубокая и, не дающая никакого покоя хрупкой, словно хрусталь, трепетной душе Повелителя. Селим тяжело вздохнул, и, не желая от сына ничего скрывать, поделился:
--Война с островом Крит приобрела затяжной характер, Мурад. От моих полководцев и адмиралов поступают неутешительные известия. Многозначительные потери идут: что с нашей стороны, что с вражеской, да и зима близко. Высокопоставленные сановники, зная об этом, единогласно советуют мне о том, что пора подумать о заключении мира. К тому, же критский Царь Леонидас сам готов сдать нам остров без продолжения военных действий, ведь его власть от нашей осады уже по швам трещит: войска недовольны, мирное население голодает, да и денег в казне совсем нет. Вот вот может вспыхнуть восстание, в ходе которого вся царская власть падёт.
    Внимательно выслушав душевные откровения Султана, Престолонаследник ненадолго задумался, тщательно осмысливая слова своего монарха. Конечно, длительность войны, тоже была ему, далеко не по душе, ведь воины и с их стороны уже роптали на судьбу.
--И что, же, Царь Леонидас предлагает для заключения мира с нами?—наконец, нарушив, затянувшееся между ними, мрачное молчание, снова спросил у своего властелина юноша.
   Тот задумчиво глянул на соседний балкон, с которого за ними пристально наблюдала, но ничего не слышала, одетая в роскошное бирюзовое платье Баш Хасеки, и, тяжело вздохнув, чуть слышно ответил:
--Критский Царь предлагает мне в жёны свою единственную одиннадцатилетнюю доь Офелию и ключ от своего Государства.
   Мужчины снова замолчали, обдумывая предлагаемые откупы, ведь брать в жёны одиннадцатилетнюю девочку-подростка претило их морально-этическим нормам и взглядам, но и отказаться от новых земель, они тоже не могли, из-за чего тяжело вздохнули, снова переглянувшись.
--И, что Вы решили, Повелитель?—задал свой последний вопрос Шехзаде, заметив по красивому бирюзовому взгляду отца, что у того уже созрел кое-какой выход. Так и было на самом деле. Селим уже всё продумал как следует, о чём и поделился со своим наследником:
--Я приму предложение Леонидаса, и, заключив никях с принцессой Офелией, поселю её в один из пригородных дворцов, где она проживёт до достижения ею детородного возраста, обучаясь языку, нашим традициям, правилам с обычаями. У неё будут личные калфы, аги, Хатун в услужении. Потом она примет нашу веру и войдёт в мой гарем для того, чтобы в последствии стать матерью наших с ней будущих детей.
    После этих слов, Селим опять тяжело вздохнул и задумчиво принялся смотреть на Баш Хасеки, мысленно умоляя её, не строить никаких подозрений со сценами ревности. Он горячо любил и уважал свою Санавбер, ценя каждое её слово. Действие и решение, прекрасно осознавая, что между ними царит полное взаимопонимание и поддержка друг другу во всём. Одним словом, образцовая семья и пример другим для подражания.

      Так ничего и не расслышав, по-прежнему находящаяся на своём балконе, Санавбер внезапно почувствовала себя очень плохо: у неё очень сильно закружилась голова и потемнело в ясных бирюзовых глазах, из-за чего её слегка качнуло, и она рухнула на каменный пол без чувств, что ни осталось без внимания Селима.
--Санавбер!—встревоженно воскликнул он, и, не медля ни минуты, покинул главные покои и рванулся к ней.
     А в эту самую минуту, уже лежащую в постели юную Баш Хасеки, внимательно осматривала главная дворцовая акушерка, приглашённая Лалезар Калфой и под её пристальным наблюдением. Когда, же юная Султанша постепенно пришла в себя, но ничего не понимая, посмотрела сначала на лекаршу, а затем на главную калфу.
--Что со мной случилось? Почему вы так загадочно улыбаетесь?—слабым и немного хрипловатым голосом спросила она у женщин. Те радостно переглянулись, между собой решая, кто объявит Султанше благодатную весть. Это решила сделать декарша:
--Поздравляю Вас, госпожа! Вы снова беременны!
    Воцарилось длительное молчание, во время которого в покои к возлюбленной пришёл Султан Селим, успевший услышать слова главной акушерки, из-за чего весь просиял от, переполнявшей его трепетную душу, огромного искреннего счастья, из-за чего он даже бросил акушерке бархатный мешок с золотом, а Лалезар Калфе приказал, раздать наложницам золото с шербетом в честь нового представителя Османской Династии, которого отныне носит под сердцем его возлюбленная Санавбер. Лалезар Калфа вместе с акушеркой всё поняли, и, почтительно откланявшись венценосной чете, ушли, оставляя их одних, наслаждаться приятным обществом друг друга, чем возлюбленные и самозабвенно занялись.

     А в эту самую минуту, ставшая невольной свидетельницей раздачи калфами девушкам золота и угощения всех шербетом, появившаяся на пороге общей комнаты, одетая в парчовое великолепное изумрудное платье, Сафие Султан не могла понять того, чему все радуются, ведь, раз Санавбер Султан снова беременна, значит у её мужа, Шехзаде Мурада, с сыном Мехметом, появится конкурент на султанский престол, а это повод для кровопролитной войны, не знающей пощады.
   Об этом, новоиспечённая Султанша и поспешила поговорить с Хазнадар султанского гарема Лалезар Калфой, подошедшей к ней из-за того, что успела заметить чрезвычайную обеспокоенность в красивых глазах Султанши.
--Вам не о чем беспокоиться, Госпожа! Наш Повелитель очень молод и полон жизненных сил с энергией.—внимательно выслушав тревожные высказывания Сафие Султан, успокоила она её, как бы подводя заключение их душевной беседе.
   Вот только фаворитку Шехзаде Мурада заверения Хазнадар не успокоили, а наоборот, даже ещё больше огорчили. Ведь это означало, что трона Османской Империи им не видать очень долго, если вообще когда-нибудь увидят. Такой расклад совсем не устраивал Султаншу, но она решила ничего не предпринимать, а лучше занять ожидательную позицию, считая, что из-за своего пристрастия, пусть даже, хотя бы в целях немного расслабиться и отрешится от всего внешнего мира, но выпить, Султан Селим сам себя, в итоге, прикончит.

      Об этом, же, беспокоилась и Баш Хасеки Санавбер, не говоря уже о привычке возлюбленного уединяться на длительное время в хамаме. Даже сегодня, Селим планировал пойти туда для того, чтобы хорошо подумать в гордом одиночестве о ходе военных действий, происходящих на острове Крит.
--Селим, прошу тебя! Только сильно не напивайся в хамаме и не закрывай дверь, иначе аги не смогут помочь тебе, если ты будешь нуждаться в них!—вразумительно просила любимого юная Баш Хасеки, когда они сидели на, обитой зелёной парчой, тахте.
   При этом, молодой Султан заворожённо смотрел на любимую, добровольно утопая в её ласковой бирюзовой бездне, а из его мужественной груди вырвался трепетный, очень нежный вздох.
--Не беспокойся за меня, Санавбер! Обещаю, что сразу после хамама, я приду к тебе в покои!—ласково улыбаясь возлюбленной, заверил её Селим, очень нежно гладя по бархатистым щекам.
    «Он, словно прощается со мной перед смертью!»--внезапно пронеслось в золотистой голове юной Баш Хасеки, из-за чего её всю передёрнуло от, испытываемого ею ужаса.
--Селим, может, мне подготовить тебе наложницу!—всё с тем, же, беспокойством, которое уже плавно перешло в панику, предложила любимому Санавбер.
    Только Селим отверг заботливое предложение возлюбленной, и, пылко поцеловав её в губы, встал с тахты и ушёл, провожаемый, полным горьких слёз, печальным взглядом юной возлюбленной.
     Она не зря сходила с ума от беспокойства, ведь тем, же вечером в хамаме у Селима случился тепловой удар вместе с сердечным приступом. Он только хотел позвать на помощь стражу, но, не пройдя и нескольких метров, упал на мраморный пол, потеряв сознание, но, успев удариться головой о мраморную плиту. Из раны полилась алая кровь.
    Только молодому и полному сил Султану было уже всё равно. Он погрузился в глубокое забытье, но, благодаря тому, что дверь в хамам оказалась открыта, ему на подмогу примчались Мустафа-ага с Газанфером-агой. Они, словно почувствовав неладное, решили находится неподалёку и теперь, приводили бледного, как сама смерть, и не подающего никаких признаков жизни, Повелителя в чувства, но, для начала, им пришлось аккуратно оттащить его в самое прохладное место хамама. 

    Всё тайное рано или поздно становится явным. Так и известие о том, что Повелителю в хамаме внезапно стало плохо, и он впал в кому из-за удара головой о мраморную плиту, дошло до всех его близких, хотя Мустафа и Газанфер-аги перетащили Султана в покои Баш Хасеки на носилках с соблюдением всех возможных конспираций.
   В связи с этим и для того, чтобы избежать, никому не нужных беспорядков, Шехзаде Мурад со всеобщего согласия Султанш, взял на стал регентом Государства Османского, из-за чего, на первом, же, заседании Дивана объявил всем высокопоставленным сановникам с визирями о своём решении, заключить мир с правительством острова Крит и на следующей неделе отправить Мустафу-агу, как представителя Султана Селима для вступления в династийный брак с принцессой Офелией и благополучным доставлением её в Стамбул, искренне надеясь на то, что за эти месяцы Султан поправится, встанет на ноги и вернётся к государственным делам.
   Сафие, как кадина Регента, вела себя, на этот раз скромно и даже искренне сочувствовала Баш Хасеки, хорошо понимая то, что в случае смерти Султана Селима, все её дети, кроме дочери, будут убиты, а она сама отправлена во дворец слёз на постоянное место жительства, как полагается по жестокому закону Фатиха.
    В это октябрьское пасмурное утро, одетая в светлое платье, Сафие Султан находилась в просторных покоях Михримах Султан. Они сидели на софе и душевно разговаривали друг с другом.
--Не торопись праздновать победу, Сафие! Мой брат, Султан Селим, ещё жив! Да и, на сколько я поняла по его внешнему виду и словам Баш Хасеки, со дня на день, он очнётся.—отрезвила девушку Луноликая Султанша, тем самым спуская её с небес на землю, из-за чего та обиженно надула свои соблазнительные пухлые губки и ничего не сказала.

     А тем временем, закончив вести все дела в совете Дивана, Шехзаде Мурад пришёл в покои к Баш Хасеки для того, чтобы справиться у неё о здоровье горячо любимого отца.
     Султанша сидела у постели, где лежал её венценосный возлюбленный. Она с помощью верных служанок уже обмыла его. И, переодев во всё чистое, терпеливо ждала момента, когда он очнётся, но заметив появление Шехзаде, почтительно ему кивнула, позволяя, приблизиться к постели.
--Как мой отец?—осведомился он. Санавбер тяжело вздохнула и уже собралась ему ответить, что всё без изменений, как, в эту самую минуту, к всеобщей радости, Селим, наконец, очнулся и открыл свои красивые бирюзовые, как небо в ясную погоду, глаза, и, осмотревшись по сторонам, не мог понять, что с ним такое произошло в хамаме позавчера вечером, раз он каким-то непонятным образом, оказался в постели роскошных покоев возлюбленной Санавбер.
--Как я здесь оказался? Почему у меня голова забинтована?—слабым голосом спросил он, пристально смотря, на своих любимых жену и наследника.
--С возвращением, душа моя!—радостно воскликнула юная Баш Хасеки, и, пылко поцеловав возлюбленного в губы, вышла в коридор и, вся сияя огромным счастьем, приказала, собравшимся у дверей в её покои, Лалезар Калфе с Газанфером-агой, немедленно идти в гарем и раздавать всем золото не говоря уже о том. Чтобы угощать шербетом в честь долгожданного возвращения к ним Повелителя, после чего вернулась в покои и к постели любимого, к которому уже вернулось здравомыслие. Вернее, Селим уже полусидел на постели, упираясь на мягкие подушки за его спиной, что ему помог сделать Шехзаде Мурад, успевший, обо всём рассказать отцу, что произошло за эти два дня пребывания того в бессознательном состоянии.
     Селим, хотя и внимательно выслушал наследника, но постепенно сон одолел его. Он уснул. Сказалась сильная слабость. Видя и понимая это, Мурад решил зайти позже. Пока, же, он почтительно поклонился Баш Хасеки, и, услыхав, раздающиеся за дверью голоса, собравшихся в коридоре членов султанской династии, вышел к ним и знаком, приказав всем, молчать, терпеливо дождался наступления тишины и, наконец, заверил, как бы взывая к совести Султанш:
--Ну, что, вы все раскричались?! Повелитель пришёл в себя! Только он ещё очень слаб и нуждается в полном покое! Поэтому расходимся по своим покоям и ждём дальнейших известий: либо от меня, либо от Баш Хасеки Санавбер!
   Султанши всё поняли, и, прислушавшись к разумным словам Престолонаследника, разошлись, что-то между собой шумно обсуждая. Мурад проводил их понимающим взглядом, и, вздохнув с огромным облегчением, ушёл в свои покои, где его уже терпеливо ждала, царственно сидя на парчовой тахте, Сафие.

    Девушка пребывала в глубокой задумчивости, что ни укрылось от внимания Престолонаследника. Он сдержано вздохнул, и, мягко приблизившись к возлюбленной, участливо спросил:
--Ну, и о чём, на сей раз, думает моя красавица?
    Юная Султанша тяжело вздохнула, и, плавно подняв светлые глаза на любимого, задумчиво поделилась с ним, задав вопрос, поставивший наследника в тупик и заставивший его приступить к размышлению:
--Мурад, а ты уверен в том, что у Повелителя случился инфаркт позавчера?  Может, его отравили! Вот, он и упал, ударившись головой о плиту от того, что ему плохо стало! Ты ни спрашивал у него о том, пил, ли он что-нибудь в хамаме?
    Между молодыми людьми воцарилось мрачное молчание, во время которого Мурад, всерьёз  подумывал о том, как ему это всё выяснить у горячо любимого отца. Именно по этой причине, он и пошёл к Мустафе-аге в покои, желая, с ним посоветоваться по этому поводу.

    Вот только Шехзаде даже и не догадывался о том, что Мустафа-ага уже итак занимался расследованием данной версии, допрашивая всех евнухов и Хатун, обслуживающих Повелителя позавчера, из чего сделал неутешительный вывод о том, что его друг, Султан Селим, действительно был отравлен, но не в хамаме, потому что, пока находился в нём, ничего не пил вообще, а во время ужина. Ему подлили яд в ему. Это сделал один молоденький ага по имени Шерхан. Вот только по чьему приказу и чьим шпионом являлся, выяснить так и не удалось, к сожалению.
    Стражник так и не признался, предпочтя смерть, перерезав себе горло. Сейчас молодой хранитель главных покоев находился по-прежнему у себя, и, удобно сидя на, обитой бархатом, тахте в мягком освещении, горящих в канделябрах, свечей, он почти дремал, как, в эту самую минуту, к нему пришёл наследник Османского Престола Шехзаде Мурад. Молодые люди обменялись приветственными рукопожатиями.
--Чем я могу быть Вам полезен, Шехзаде?—почтительно поклонившись Престолонаследнику, доброжелательно осведомился у него хранитель главных покоев.
   Юноша ответил ему взаимной любезностью, после чего участливо поинтересовался:
--Как продвигается расследование по покушению на Повелителя? Виновные уже найдены? Кто они?
   Мустафа-ага тяжело вздохнул и рассказал престолонаследнику обо всём, что ему удалось выяснить за столь короткий срок. Шехзаде внимательно выслушал собеседника, не в силах скрыть собственного глубокого потрясения и искреннего сожаления о том, что единственный подозреваемый предпочёл, покончить с собой вместо того, чтобы выдать им имя своего настоящего хозяина.
--Ну, что, же! Для нас сейчас самое главное ждать и молиться о том, чтобы Повелитель скорее выздоровел, и, встав на ноги, вернулся к государственным делам!—тяжело вздыхая, заключил Мурад, подводя итог их душевной беседе. Мустафа-ага согласился с ним и тоже тяжело вздохнул. На этом молодые люди и расстались.

    Вот только имя истинного виновника отравления Селима, к своему глубокому потрясению, узнала одна лишь Михримах Султан из печати на письме, которое ей передал один из стражников. Луноликая едва в обморок ни упала, увидев имя своего уже семь лет, как казнённого за измену Османской Империи и трону, брата Баязеда. Поначалу Султанша решила, что это чья-то злая шутка, из-за чего даже разозлилась и отправилась в указанное место для того, чтобы приструнить шутника, посмевшего, на свою голову, назваться именем покойного Шехзаде.
     Таким местом стала площадь бедного квартала, а точнее заброшенный рынок. Какого, же, было  удивление Султанши, когда придя туда, она встретилась с совершенно здоровым, хотя и заметно повзрослевшим младшим братом Баязедом. За это время он превратился в ещё большего красавца. Шехзаде возмужал, немного оброс, но не важно. Главное живой. Вот только вместо искренней радости, Михримах пришла в ярость от того, что прочла в его светлых глазах.
--Даже и не вздумай устраивать новые покушения на нашего общего брата! Оставь Селима в покое, Баязед! Смирись! Османской Империей отныне он управляет и даже очень успешно! Возвращайся в Трабзон, обзаведись семьёй и живи там спокойно, а нас не трогай!—вразумительно потребовала от брата Султанша. Только Баязед, как был бунтарём, никого не слушающим, так им и остался. Вместо того, чтобы прислушаться к разумным словам старшей сестры, он горько усмехнулся и воинственно произнёс, что привело старшую сестру в ещё больший ужас:
--Скоро рухнет трон Селима! Я уже собрал достаточное количество сторонников для того, чтобы захватить дворец, а братца свергнуть и убить вместе с его лживой тварью Нурбану! Власть будет моей!
    Глубоко потрясённая его угрозами, Михримах, сама не понимая того, что на неё нашло влепила неугомонному брату звонкую пощёчину с гневными словами, похожими на приказ:
--Даже думать о мести не смей! Забудь! Да и Нурбану уже ровно год, как нет в живых! Теперь в жизни и в сердце нашего брата есть только одна женщина—Баш Хасеки Санавбер! Она подобна ангелу: добросердечная, справедливая и любимая не только Селимом, но всем османским народом из-за своей обширной благотворительной деятельности.
    Баязед, конечно, многое слышал об ангелоподобной Хасеки, чем и решил воспользоваться.
--Раз так, тогда я отниму у Селима самое дорогое, что у него есть и то, что является смыслом его жизни—его Санавбер! Она станет моей рабыней, а я уж её использую так, что ей мало не покажется!—мстительно заключил он и злобно рассмеялся.
    Понимая, что все разумные доводы на, ослеплённого местью, Баязеда не действуют, Михримах вернулась во дворец Топкапы, и, вся, пылая праведным гневом, из-за чего, войдя в свои покои, принялась в ярости всё крушить, пока гнев ни утих, и она измождённая, ни рухнула на постель, тяжело дыша.

     Так незаметно прошёл целый месяц, за время которого, Султан Селим, окончательно выздоровел и вернулся к управлению Империей вместе со своим наследником. На этом настояла Михримах Султан, никому из семьи ничего не объяснив, но для надёжности, приблизив к невестке в услужение таких Хатун, которые сумеют её защитить и дать мощный боевой отпор врагу, если потребуется, дав девушкам указание, следовать за Баш Хасеки всюду.
    Это привело юную Султаншу в недоумение, из-за чего она, в один из зимних морозных декабрьских дней, одетая в бледно-бирюзовое роскошное парчовое платье, даже попыталась выяснить причину столь необходимой предосторожности у самой Михримах Султан, придя к ней в покои для того, чтобы попить кофе и поговорить по душам. Они сидели на тахте в ярких лучах солнца, а возле них суетились служанки.
--Госпожа, Вы уж меня великодушно простите. Только мне до сих пор не понятно, для чего Вы приблизили ко мне телохранительниц.—доброжелательно поинтересовалась у покровительницы юная девушка, слегка пригубив горький напиток из серебряного кубка, а затем изящным плавным жестом поставила его на зеркальный столик.
    Михримах всеми силами, стараясь, скрыть истинную причину такой предосторожности, любезно объяснила:
--Санавбер, ты теперь  Баш Хасеки Падишаха и мать Шехзаде Искандера. На тебя направлены взоры не только верноподданных, но и врагов, которых может быть намного больше, чем друзей. Мы обязаны всё предусмотреть, особенно во время твоих выходов в благотворительные места..
    Только прекрасная юная Баш Хасеки своим внутренним чутьём успела заметить непонятную тревогу, мучившую душу, Михримах Султан, но что служит истинной причиной, так и не смогла рассмотреть, как ни старалась.
--Искренне надеюсь на то, что таковой, в сердце Селима останусь всегда.—одобрительно заключила юная Баш Хасеки, подводя итог их душевной беседе и одаривая свояченицу, доброжелательной, очень искренней улыбкой. На этом они и расстались. Покинув роскошные покои Луноликой госпожи, прекрасная Баш Хасеки, сопровождаемая надёжными охранницами, направилась в главные покои, смутно надеясь, застать в них Государя. 

     Селим находился в своих покоях. Завершив все дела в зале для заседания Дивана, он удобно сидел на парчовом покрывале широкого ложа и, отрешившись от всего внешнего мира, увлечённо читал интересную книгу, уверенный в том, что к нему так никто и не придёт. Вернее, ему хотелось в это верить, но не всем мечтам суждено было сбыться. Ведь в эту самую минуту, к нему в покои вошла юная возлюбленная, расплывшись в доброжелательной улыбке. Селим даже инстинктивно отложил книгу и, весь сияя от счастья, распахнул перед ней свои широкие объятия, в которые она с трепетным вздохом вплыла, взобравшись к нему на постель, после чего возлюбленные пылко поцеловались.
--Мне не даёт покоя странная обеспокоенность Михримах Султан. Последнее время, у меня складывается такое ощущение, словно она что-то скрывает, но, что именно…—поделилась  с возлюбленным юная Баш Хасеки, млея от, переполнявшей её всю, нежности из-за головокружительных ласк венценосного мужа, которыми он услаждал атласную кожу её упругой груди с брусничного цвета сосками. Они напряглись, затвердели и приятно ныли от, переполнявшего её, порочного возбуждения. Девушка даже судорожно вздохнула, и, собравшись с мыслями, вразумительно протянула, прекрасно понимая, что возлюбленному хочется. утонуть  вместе с ней в их огромной любви:
--Селим, мы не должны рисковать нашим малышом!
    Только сейчас молодой Султан заметил её, уже округлившийся, но ещё небольшой живот, и, почувствовав себя, крайне неловко, слегка смутился, но, собравшись с мыслями, принялся заботливо поглаживать его, предварительно попросив у возлюбленной прощения.
    Юная девушка даже и не думала обижаться на любимого мужчину. Вместо этого, она сама прильнула к его тёплым мягким губам, и сама пламенно начала целоваться с ним, плавно увлекая любимого на парчовое покрывало и мягкие подушки с шёлковыми наволочками, пахнувшими лавандой, решительно избавляясь от, уже мешающей им, одежды.   

    Днём, когда юная Баш Хасеки вместе со своими малышами ехала в свой вакф, на карету напали какие-то люди в масках и чёрных одеяниях. Они перебили всю стражу, и, захватив в плен Баш Хасеки, грубо закинули её на спину коня одного из всадников и куда-то повезли, при этом все попытки по самозащите и защите своих малышей развеялись прахом.
   Не известно, сколько продлилась дорога, только всё тело красавицы затекло от напряжения с неудобством, не говоря уже о том, что ныло, да и голова кружилась невыносимо сильно. Только девушка мужественно терпела, хотя в её животе возникла невыносимая резкая боль, разрывающая Султаншу изнутри. Казалось, ещё немного, и она лишится чувств. Так и вышло. Не в силах больше терпеть, Санавбер громко вскрикнула и отключилась.
    Когда, же, она, наконец, очнулась, то увидела, что лежит на полу с кляпом во рту, в каком-то хлеву, связанная по рукам и ногам, при этом, юная Султанша не знала о том, какое сейчас стояло время суток: утро, день, вечер или ночь. Ребёнка внутри себя, она тоже не чувствовала из-за того, что, вероятно, потеряла его, когда её сюда везли.
    Главный удар ждал юную Баш Хасеки впереди, ведь она потеряла не только того ребёнка, которого бережно носила под сердцем, но и тех, кто были с ней в карете. Их убили по приказу, захватившего её себе в плен, жестокого бунтовщика Шехзаде Баязеда, решившего уничтожить весь род своего правящего огромной империей, брата Селима.   

     Зато об этом узнали во дворце Топкапы, когда молодой Султан Селим проводил совет Дивана. Ему сообщил обо всём, случившемся с Баш Хасеки и их детьми, страшном несчастье, закончившимся гибелью от рук разбойников, всех его детей и пленением самой Санавбер, ворвавшийся, истекая кровью от полученных ран, кучер, который непосредственно вёз в вакф Баш Хасеки, после чего упал к ногам, потрясённого до глубины души, Султана, но перед тем как умереть, сказал лишь одно, что потрясло всех ещё больше:
--Нашу Султаншу похитил сам Шехзаде Баязед… Он жив…—после чего, бедняга скончался.
   Шокированный таким известием, Селим упал в обморок прямо на дорогой ковёр под всеобщее изумление визирей. Только ему было всё равно на них.
    Понимая, что собрание закончено, визири, о чём-то тихо между собой шепчась, разошлись. С Повелителем остались лишь Шехзаде Мурад с Мурад с Мустафой-агой. Они, встревоженные тем, что Шехзаде Баязед чудом остался жив и теперь готовится свергнуть законного Властителя и убить всю семейную линию Султана Селима, пришли в ужас.
--Неужели дядя Баязед способен пойти на такое злодеяние! Это, же, уму не постижимо!—негодовал Престолонаследник, смотря на хранителя главных покоев, когда тот занимался приведением в чувства их Султана. Только вместо ответа получил мрачное молчание из-за того, что Мустафа-ага сам ничего не знал.   

    Позднее, когда, обо всём узнавшая, Михримах Султан немного пришла в себя и успокоилась, а ей на это потребовалось три дня, она, обуреваемая страшным гневом, явилась на окраину столицу в один из постоялый дворов, крестьянский дом со скудной обстановкой. Именно там находился её непутёвый и, окончательно отбившийся от рук, младший брат, не учтя одного, что, на протяжении всего пути, за ней следил Селим, которого, тоже стало напрягать постоянные исчезновения из дворца. Он решил, лично проследить за тем, куда она всё время ходит и не зря. Теперь молодой красавец Султан сам встретился со своим неугомонным братцем и с гневными словами:
--Где ты прячешь мою жену, предатель! Немедленно верни мне её!—накинулся на него с кулаками. Его не останавливали никакие разумные просьбы сестры, всем успокоиться и решить всё миром, да и злобные насмешки Баязеда о том, как он вволю и очень жёстко поразвлекался с красавицей Султаншей после чего подарив её своим охранникам. Это ещё больше разозлило Селима, красивые бирюзовые глаза которого пылали яростью и готовы были вот вот испепелить обидчика. Он даже схватился за свой меч, желая порубить отступника в фарш, как, в эту самую минуту, услышал, доносящиеся до него, откуда-то из погреба, крик о помощи своей возлюбленной.
   Селим даже внимательно принялся осматриваться по сторонам, пытаясь, найти  вход, и когда уже, наконец, нашёл и направился к нему, внезапно получил по голове от одного из охранников Баязеда чем-то очень тяжёлым. У него мгновенно потемнело в глазах, и Селим упал на пол под крик ужаса Михримах. Она рванула к нему, не обращая внимания, на раздирающие душу, отчаянные крики о помощи Санавбер, которую продолжали жестоко насиловать  сторонники «Султана Баязеда», как они все называли своего предвадителя.
   Ему уже изрядно надоели все эти разборки, из-за чего он решил, прекратить всё разом, и, спустившись в погреб, увидел, что его прекрасная пленница держится уже из последних сил, готовая в любую минуту, отдать Богу душу, приказал, тем самым, приводя сторонников в чувства:
--Немедленно прекратить всю эту вакханалию! Заворачивайте Султаншу во что-нибудь и вместе с моими родственничками отправляйте в Топкапы! Пусть она именно там испустит дух на руках моего братца Селима!
    Те, хотя и пришли в крайнее неудовольствие от решения их главаря, но спорить не стали, и, завернув Султаншу в ковёр, погрузили в карету, где уже находилась, приводящая венценосного брата в чувства, рыдающая от ужаса, Михримах Султан, и отправили всех во дворец.
Два  месяца спустя.
Дворец Топкапы.
    За это время, Селим постоянно находился возле прекрасной юной возлюбленной, уделяя ей всё своё внимание для того, чтобы она скорее обо всём забыла. Так и в этот тёплый апрельский солнечный день, они были вместе.
--Селим, я, конечно, понимаю, что возможно говорю не вовремя. Только для того, чтобы мы скорее преодолели нашу с тобой скорбь от гибели наших малышей, нам необходимо родить нового.—поделилась со своим венценосным возлюбленным юная Санавбер, когда они плавно прогуливались по дворцовому саду и наслаждались хорошей безоблачной погодой, пока, ни остановились возле малахитовой чаши фонтана, из которой била кристально чистая прохладная вода. Возлюбленные принялись с огромным обожанием смотреть друг на друга, не обращая внимания на то, что их роскошными одеждами и волосами играл лёгкий ветер, а красивые лица озаряла счастливая улыбка.
--Не будем торопиться с этим, Санавбер. Лучше поживём для себя.—ласково гладя возлюбленную по бархатистым щекам, заворожённо проговорил Селим.
   Девушка поняла любимого и трепетно вздохнула, а он, со своей стороны, плавно склонился к её алым губам, и, взяв их в сладостный плен своих мягких тёплых губ, принялся целовать, очень нежно, не говоря уже о том, что бережно обнимая её стройный стан сильными руками. Юная Хасеки инстинктивно обвила изящными руками мужественную шею любимого, и, не обращая внимания на лёгкое головокружение, вызванное лёгким возбуждением, отвечала искренней взаимностью на каждый поцелуй мужа, вернее, она растворялась в нём, как и он в ней, без остатка.
   
     В эту самую минуту, возлюбленная пара заметила, как к мраморному крыльцу дворца подъехала, запряжённая белоснежными молодыми скакунами, золотая карета и остановилась, а, сидящий верхом на коне, Мустафа-ага спешился, и, открыв дверцу, помог выйти из неё и плавно спуститься по ступенькам какой-то, очень хорошенькой, одетой в светлое роскошное парчовое платье и в бледно бирюзовый плащ с капюшоном, девушке с каштановыми длинными волосами и детским личиком, не говоря уже выразительных изумрудных глазах с шелковистыми густыми ресницами, вздёрнутым носиком и алыми пухлыми губками, которые так и хотелось расцеловать.
    Это и была критская принцесса Офелия. На вид ей было не больше 15 лет, хотя на самом деле 13. Её привёз в главный дворец Османской Империи Мустафа-ага, заключив с ней брак от лица Падишаха Мира и ключи от острова Крит с подписанными бумагами о том, что земли отныне входят в состав Османской Империи.
--Вот Вы и во дворце Топкапы, то есть в центре мира, принцесса! Добро пожаловать на Вашу новую Родину!—восторженно объявил хранитель главных покоев, не мешая юной девушке с интересом осматривать великолепный тропический сад с многочисленными: лабиринтами, фонтанами и аллеями. Ей нравилось всё, но интересовало другое, о чём она и поспешила спросить, глядя на хранителя покоев:
--Мустафа-ага, а когда я смогу увидеться с Повелителем?
   Хранитель главных покоев ненадолго задумался, после чего. Честно ответил:
--Вам об этом сообщит: либо Хазнадар Лалезар Калфа, либо кизляр-ага Газанфер. Наберитесь терпения.
   Из этого, юная принцесса сделала для себя неутешительный вывод о том, что ждать ей внимания мужа, которого она никогда в своей жизни не видела, придётся долго. Она даже не знает того, как он выглядит. Может Султан Селим старый толстый и мерзкий. Девушка тяжело вздохнула и, молча, вошла в гарем, сопровождаемая верными фрейлинами, где её уже встречала, исполняющая обязанности валиде, Михримах Султан, старшая сестра Повелителя.

--Селим, кто эта девушка? Для чего она приехала сюда к нам?—чувствуя, как в её трепетной душе постепенно растёт ревность, спросила Санавбер, пристально смотря в ласковую бирюзовую бездну красивых глаз возлюбленного.
   Он, понимая, что рано или поздно,  ему придётся признаться во всём, тяжело вздохнул и честно ответил:
--Эта девушка—принцесса Офелия Критская, моя новая жена.—последние три слова Селим сказал чуть слышно, но и этого Санавбер хватило. Она услышала его слова, вонзившиеся в её трепетную душу, словно острый нож в сердце, из-за чего влепила ему звонкую пощёчину и вся в слезах убежала в глубь дворцового сада.
    Не ожидавший такой реакции от возлюбленной, Селим слегка растерялся, ощущая то, как сильно пылают от удара его бархатистые щёки. Вот только, бушующий в душе, гнев на Хасеки заставил Султана, мгновенно собраться с мыслями и стремительно пойти искать Санавбер для того, чтобы с ней разобраться. Собственные ущемлённые гордость с самолюбием напомнили о себе, не кстати.
--Что ты себе такое позволяешь, Санавбер!? Совсем от рук отбилась! Не забывай, кто я! И...—гневно взвился Селим, наконец, подойдя к ней, (девушка сидела на зелёной шелковистой, как ковёр, траве, прижав колени к груди и горько плакала, хотя и очень тихо) из-за чего он не договорил, да и гнев куда-то пропал. Султан тяжело вздохнул и сел рядом с ней. Между ними возникло бурное объяснение, включающее в себя: гнев, боль, слёзы, обиду, разочарование, признание вины, покаяние и, наконец, примирение с взаимопониманием.   
 
     А тем временем, тринадцатилетняя принцесса Офелия уже встретилась со старшей сестрой турецкого султана, которой, как она узнала, было тридцать лет. Значит, как Офелия в уме подсчитала, её мужу Султану Селиму получается двадцать семь лет, что уже хорошо. Раз его голубоглазая и светловолосая сестра прекрасная и стройная, подобно молодой сосне, то и он сам, наверное, тоже великолепен. От таких мыслей девушку, сидящую на софе возле, одетой в шикарное дорогое бархатное рубиновое платье с дополнением алого шёлка и в золотой парчовый кафтан, Султанши отвлекла она сама.
--Добро пожаловать в свой новый дом, Офелия! Только это уже от тебя самой зависит: станет он для тебя раем, либо превратится в сущий ад! Ты, хотя и стала женой  моему, правящему огромной империей, брату, но занимаешь положение, сравнимое с простой наложницей. Это означает, что ты обязана подчиняться и проявлять почтение с уважением главной женщине Повелителя Санавбер Султан. Она его Баш Хасеки, хотя и, в ходе трагического события, потеряла всех своих детей. Только это ничего не меняет! Да и, ты, как мне известно ещё не разделила брачного ложа!—как можно доходчивее, объяснила новой невестке Луноликая Султанша, тем-самым спуская её с небес на землю для того, чтобы та поняла своё место сразу и не создавала проблем в гареме.
    Офелию, хотя и до глубины души задели резкие слова Султанши, но спорить с ней она не стала, решив оставить это до того момента, когда обретёт силу и власть в своём новом доме. Вместо этого, она выдавила из себя что-то на подобии доброжелательной улыбки, и, почтительно поклонившись, почтительно произнесла:
--Как Вам будет угодно, госпожа!—и с её молчаливого позволения, плавно встала с софы и ушла, сопровождаемая главной калфой султанского гарема. 

    Что касается венценосной пары, они уже катались на деревянной лодке по небольшому озеру с гладкой, как зеркало, поверхностью озера и тихо разговаривали друг с другом. Грёб Селим, а юная Баш Хасеки сидела напротив него.
--Обещай мне, что ты никогда не призовёшь к себе принцессу, Селим!—елейно мягким голосом попросила любимого юная Султанша, испытывающе смотря на него, при этом в её бирюзовой бездне отражалось ласковое апрельское солнце, тёплые золотые лучи, которого согревали возлюбленных.
--Офелия моя жена, как и ты, Санавбер! Это означает, что вы обе мне одинакого дороги.—сдердано вздохнув, вразумительно проговорил Селим, смутно надеясь на то, что возлюбленная прислушается к его словам. Только просчитался. Санавбер, ослеплённая ревностью, мгновенно вспыхнула, ущемлённая его словами, и, небрежно бросив:
--Ах так!—вскочила со своего места и принялась расшатывать лодку.
   Понимая, что они так могут легко перевернуться, Селим принялся просить возлюбленную, успокоиться и сесть на место. Ему было уже не до веселья.
--Санавбер, я здесь Султан! Поэтому, я приказываю тебе, немедленно прекратить это дурачество и сесть на место! Мы перевернёмся!—начиная, терять терпение, уже более строго потребовал от жены Селим. Он даже протянул к ней руки для того, чтобы угомонить её и даже сам встал с места, что стало для него глубочайшей ошибкой, ведь, в эту самую минуту, они вылетели из лодки, а Санавбер так вообще, запуталась в шикарном платье и начала тонуть. Оно не позволяло ей двигаться и тянуло на дно. Девушка даже уже захлёбывалась солёной водой. Понимая, что ей осталось совсем не долго и сейчас она погибнет, Санавбер, что есть силы прокричала:
--Селим!!!
    Вода сомкнулась над её золотисто-каштановой шелковистой головой. Казалось бы, всё. Жизнь закончилась и душа готова покинуть бренное тело, но, в эту самую минуту, Селим вытащил возлюбленную из воды, хотя ему и пришлось достаточно понырять в её поисках и покричать. Но теперь, всё закончилось успешно. Он затащил девушку обратно в лодку, затем взобрался в неё сам, где на дне и стал активно откачивать жену, пока она, наконец, ни очнулась и ни начала отплёвываться водой, вся измученная и бледная, при этом слёзы текли из ясных бирюзовых глаз обоих супругов. Только они не обращали на них никакого внимания. Им было не до них. Они, крепко обнявшись,  радовались тому, что всё позади, и самое страшное их миновало.   

    Ближе к вечеру, у Санавбер начался сильный жар. Она металась по широкому султанскому ложу вся в бреду. Девушка снова находилась в том кошмаре, куда вверг её жестокий Шехзаде Баязед, два месяца тому назад. Девушка умоляла его о пощаде и о том, чтобы он вспомнил о братской любви, ведь она являлась горячо любимой женой его брату. Вот только Баязед, так сильно ненавидел Селима, что отчаянные мольбы о благоразумии Баш Хасеки, лишь раззадоривали мстительного бунтовщика на все возможные зверства.
--Санавбер, всё хорошо! Я рядом с тобой!—ласково приговаривал молодой Султан, лёжа на боку в постели возле неё и заботливо поглаживая любимую по шелковистым золотисто-каштановым спутанным волосам.
    Чувствуя его искреннюю заботу о ней, девушка постепенно успокоилась и уже начала дремать, пока внезапно ни почувствовала, одолевший её невыносимый пристут тошноты, из-за чего она вскочила с постели и помчалась в уборную, провожаемая потрясённым взглядом Селима. Он ничего не понимал и для того, чтобы во всём разобраться, ему пришлось сходить в лазарет и привести в свои покои дворцовую лекаршу.
    За всё то время, что он ходил за акушеркой, Санавбер, наконец, вышла из уборной вся бледная и измождённая. Сев на край постели, она горько расплакалась от понимания того, что беременна от кого-то из насильников, либо от Шехзаде Баязеда.
   Пришедшая вместе с Повелителем, акушерка, лишь подтвердила догадки Султанши после внимательного осмотра, да и, если учитывать, что между венценосными супругами за это время не было ни одного хальвета…
--Я не хочу этого ребёнка! Сделайте мне аборт, либо дайте такое зелье, которое спровоцирует выкидыш!—не терпя никаких возраженицй, приказала акушерке Баш Хасеки, смотря на женщину обезумевшим от переживаний взглядом. Она ничего не хотела слышать о том, что аборт может убить её, либо сделать бесплодной. Ей было всё равно.
    Зато Селим думал о последствиях, и, не желая, рисковать жизнью и психическим здоровьем  возлюбленной, выбрал самое безопасное для неё средство.
--Дайте моей Баш Хасеки зелья для выкидыша!—тяжело вздохнув, распорядился он и сел рядом с любимой.
   Акушерка поняла венценосную чету, и, немного покопавшись в своей шкатулке, дала юной Султанше самой безопасное зелье, которое та выпила залпом и полностью. Теперь потекли минуты ожидания результатов.

   Узнавшая о внезапной болезни Баш Хасеки, Михримах Султан не на шутку встревожилась, и, не находя себе места, пришла в главные покои в тот самый момент, когда у Санавбер, наконец-то случился долгожданный выкидыш под чутким наблюдением акушерки, которая сразу после того, как верные рабыни обмыли тёплой водой из серебристого тазика и переодели во всё чистое свою госпожу, дала ей заживляющее зелье. Теперь юная Султанша спала в постели, скрытая от постороннего взгляда плотными вуалями газового балдахина.
--Мне кто-нибудь объяснит о том, что здесь происходит?—теряя терпение, с нескрываемым раздражением спросила у, вернувшегося с балкона, брата, Луноликая Султанша. Он сдержано вздохнул, и, выйдя вместе с ней снова на балкон, благо, погода стояла изумительная и тёплая, произнёс с нескрываемым отвращением и жгучей ненавистью в приятном тихом бархатистом голосе:
--Это Баязед повинен в мучениях и невыносимых душевных страданиях моей Санавбер! Он мало того, что со зверской жестокостью надругался над ней два месяца тому назад, так ещё и наградил своим ублюдком!
    Он выдержал короткую паузу, но лишь для того, чтобы внимательно понаблюдать за реакцией старшей сестры и не ошибся. Она оказалась на столько сильно потрясена услышанным, что не знала того, как ей отреагировать на слова брата. Только это душевное её продлилось не долго. Султанша луны и солнца собралась с мыслями, и, тяжело вздохнув, встревожено спросила, опасаясь за дальнейшую судьбу невестки:
--И что ты предпринял, Селим? Надеюсь, девушка не пострадает?
   Селим загадочно улыбнулся, и, придав своему красивому лицу важность, успокоил:
--Моя Санавбер снова полностью принадлежит мне, Михримах. Как только она полностью поправится, между нами, снова воцарится гармония, счастье и головокружительная любовь.
   Султанша луны и солнца одобрительно улыбнулась брату в ответ, и понимающе кивнув, ушла, успев пожелать невестке скорейшего выздоровления. Селим проводил старшую сестру задумчивым взглядом, после чего всех выставил из покоев, и, терпеливо дождавшись момента, когда за последней рабыней закрылась дверь, сам лёг в постель, и. заботливо обнимая возлюбленную Санавбер, постепенно уснул.

      Спустя пару дней, когда Санавбер Султан, окончательно поправилась, она, одетая в сиреневое парчовое шикарное платье, шла по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, погружённая в свои мрачные мысли, пока ни увидела, идущую ей встречу, тринадцатилетнюю принцессу Офелию Критскую.  Девушка пребывала в приподнятом, вернее даже мечтательном, настроении и, словно летела на крыльях, а карие глаза сияли огромным счастьем.
    Вот только недолго суждено было продлиться её радости. Она перестала улыбаться, ведь, в эту самую минуту, девушка поравнялась с Баш Хасеки, и, почтительно ей поклонившись, поспешила пройти мимо, словно чего-то боясь. Не зря. Ведь, в эту самую минуту, Санавбер решительно схватила соперницу за локоть, и, крепко сжав, угрожающе прошипела ей в лицо, подобно гремучей змее:
--Даже не мечтай о том,  что Повелитель когда-либо призовёт тебя к себе, принцесса этого никогда не произойдёт! Я его единственная женщина, любовь и смысл жизни! Хотя мне тебя искренне жиль, ведь тебе суждено состариться в одиночестве бездетной и не испытав любви. 
    Только Офелия с королевским достоинством выслушала колкости Баш Хасеки и с притворной любезностью, ей улыбнувшись, заметила, как бы желая, уязвить в ответ:
--Раз Повелитель принадлежит только тебе одной, почему, же, он вчера гулял вместе со мной по саду, а потом мы вместе ужинали в моих покоях, мило беседуя по душам и обо всём?! Кстати, он действительно обаятельный красавчик! Я уже с нетерпением жду момента, когда окажусь с ним в постели, при этом мы будем полностью голые.
   Говоря эти слова, Офелия, явно потешалась над трепетными чувствами Санавбер. Так и было. Она получала удовольствие от того, как внимательно наблюдала за тем, как в душе Султанше постепенно росла жгучая ревность. Она не ошиблась. Ведь, от услышанных язвительных слов принцессы, в бирюзовых ясных глазах Баш Хасеки на мгновение потемнело, и, потеряв над собой контроль окончательно, она влепила мерзавке звонкую пощёчину.
    Офелия, не ожидав такого, слегка растерялась, но, собравшись с мыслями и потирая рукой, горящую от  удара, бархатистую щеку, поняла, что для неё, здесь, начинается борьба за собственное выживание. Детство кончилось. Наступило время взрослеть. А между тем, Султанша, опомнившись и получая удовольствие от унижения соперницы, пригрозила:
--Бойся меня, Хатун!  Вздумаешь, встать у меня на пути, окажешься на дне Босфора! Никто тебя даже не хватится.
   После чего, сопровождаемая верными рабынями, которые всё это время находились немного в стороне, царственной походкой и довольная собой, продолжила путь, оставляя принцессу, сидеть на холодном мраморном полу, погружённую в мрачные мысли о смысле жизни и о том, как ей существовать здесь, в султанском гареме.

     А тем временем, дойдя, наконец, до своих просторных покоев, разъярённая Баш Хасеки ворвалась в них, и, подозвав к себе верную Махфирузе, терпеливо дождалась момента, когда та закончила застилать постель госпожи и подошла к ней, почтительно поклонившись:
--Чем я могу быть Вам полезна, Султанша?—осведомилась.
    Санавбер немного успокоилась, и, собравшись с мыслями, заговорила очень тино, но так, чтобы Махфирузе её услышала, всё поняла и приступила к выполнению:
--Принцесса потеряла весь стыд. Сама не поняла с кем связалась. Нам необходимо напомнить ей о том, что здесь, в гареме, она никто, Махфирузе!
    Внимательно выслушав госпожу, Махфирузе, лишь этого и ждала. Ей самой совсем не нравилась принцесса из-за того, что, казалась какой-то тёмной, непонятной и скрытной.
--Как прикажете, Султанша! С этого дня, жизнь принцессы превращается в настоящий ад!—вся просияв от, переполнявшей её всю, искренней радости, заверила прекрасную госпожу, уже величественно севшую на, обитую бархатом, софу и, погрузившуюся в глубокую задумчивость, что послужило для Махфирузе знаком к тому, что она свободна. Девушка всё поняла, и, почтительно поклонившись, ушла к себе в коморку думать над тем, с чего ей начать травлю принцессы.

     Вот только не долго суждено было продлиться одиночеству юной Баш Хасеки. Ведь, в эту самую минуту, к ней в покои, мягко пришёл Селим, одетый в парчовый кафтан. Он с тихим вздохом обнял возлюбленную за изящные плечи сильными руками. Его мягкие тёплые губы настойчиво ласкали лебединую шею, изящные плечи, упругую грудь юной Султанши, вызывая в ней приятную дрожь с лёгким возбуждением. Она судорожно вздохнула, и, припав к губам любимого мужчины, который уже полностью раздел её, воинственно произнесла, что лишь вызвало в нём весёлый звонкий смех:
--Я убью каждую наложницу, кто посмеет посягнуть на тебя, мой Селим!
   При этом, юная Султанша абсолютно голая сидела на коленях венценосного супруга, который, кстати говоря, уже, тоже полностью разделся, и, удобно лёжа на мягкой широкой постели, заворожённо перебирал золотой шёлк шикарных распущенных волос юной девушки, с наслаждением вдыхая, исходящий от них, приятный аромат роз, что кружило ему голову и пьянило сильнее самого терпкого вина.
--Не думай о принцессе, Санавбер! Ты, же, знаешь о том, что я люблю только тебя одну!—легкомысленно отмахнувшись, убеждал жену молодой Султан, постепенно воссоединяясь с ней в жарком акте головокружительной страсти. Девушка медленно склонилась к мужу и прошептала ему прямо в губы:
--Только, если ты отошлёшь её из дворца!
   После чего, она пламенно поцеловала его, продолжая, ритмично двигаться на нём, словно на качелях, испытывая наслаждение, в связи с чем, просторные главные покои постепенно заполнились их тихими стонами. Но вскоре, всё стихло, и возлюбленные счастливые, и, не обращая внимания на то, что пот стекал с них солёным ручьём, уже лежали в жарких объятиях друг друга, тяжело дыша.

      А тем временем, возвращающуюся из хамама, Офелию за углом подкараулила Махфирузе Хатун, и, подставив ей кинжал к горлу, повела в прачечную. Офелия так испугалась за свою жизнь, что не смела даже вздохнуть. Она лишь послушно, и, вся трепеща, выполнила все указания своей похитительницы.
--Что вы со мной решили сделать? Не забывайте о том, что я жена Повелителя! –отчаянно боролась за себя Офелия, когда её грубо втолкнули в небольшую и тускло освещённую комнату и пробили на мешки с грязным бельём.
    Только Махфирузе Хатун вместе с Газанфером-агой, лишь иронично посмеялись над ней, и, бегло переглянувшись между собой, принялись решать, кто из них пойдёт и обо всём доложит Санавбер Султан.
--Как я приведу сюда госпожу, Газанфер-ага? Она сейчас проводит время с Повелителем.—недоумевала, полная сомнений, юная рабыня. Только кизляр-ага всё равно настоял на своём.
   Махфирузе пришлось подчиниться. Она тяжело вздохнула, и, почтительно поклонившись, побежала за Султаншей в её великолепные просторные покои, а Газанфер-ага связал принцессу по рукам и ногам, и, всунув ей в рот тряпку, надел мешок на голову. Теперь ему оставалось лишь терпеливо дождаться приходя Баш Хасеки, которой и предстояло решить дальнейшую судьбу Офелии.

    В эту самую минуту, Махфирузе пришла в покои госпожи, терпеливо ожидающей момента, когда Селим, наконец, уснёт. Только он продолжал неистово целовать и ласкать жену до тех пор, пока сон, в итоге, ни сморил его. Когда, же, Султан забылся крепким сном, что позволило юной Баш Хасеки, успевшей, заметить появление верной служанки, осторожно выбралась из объятий, крепко спавшего мужа, и, накинув на шёлковую сорочку парчовый халат, бесшумно подошла к рабыне.
--Вы с Газанфером-агой выполнили всё, о чём я вас приказывала?—чуть слышно осведомилась у неё Султанша, периодически настороженно посматривая на мужа, повернувшегося на другой бок и продолжившего, крепко спать, из-за чего вздохнула с облегчением.
   Махфирузе хорошо поняла госпожу, и, снова почтительно поклонившись, известила её о том, что принцесса Офелия сейчас в прачечной, связанная по рукам и ногам, ожидающая решения своей участи. Санавбер одобрительно кивнула, и, бросив взгляд на, по-прежнему крепко спавшего возлюбленного, пошла вместе с Махфирузе в прачечную, но лишь для того, чтобы окончательно разобраться с ненавистной соперницей. 

     Войдя в прачечную, Санавбер подала кизляру-аге царственный знак для того, чтобы он снял мешок с головы принцессы. Главный евнух выполнил распоряжение Баш Хасеки и позволил ей вволю насладиться крахом критской принцессы, что она с глубочайшим удовольствием сделала.
--Вот тебе и пришёл конец, Офелия Хатун! Ты никогда не получишь моего Султана! Забудь его навсегда! Селим принадлежит только мне одной!—с победной улыбкой высокомерно заключила прекрасная юная Баш Хасеки, и, отдав распоряжение, появившимся в прачечной, ещё двум агам о том, чтобы они отправили принцессу во дворец в Бурсу в качестве подарка к Шехзаде Баязеду от его, правящего Османской Империей, старшего брата Султана Селима в знак примирения, с той, же, царственной грацией развернулась и вышла из прачечной, мысленно молясь о том, чтобы её муж ещё крепко спал, а утром она придумает, что нашептать эротично ему на ушко, в случае, если он спросит её про принцессу.
   Махфирузе вместе с кизляром-агой проводили Султаншу понимающим взглядом, после чего приступили к немедленному выполнению Высочайшего распоряжения вместе с двумя агами.

     Санавбер не ошиблась, вернувшись в свои покои. Селим действительно крепко спал, напоминая безгрешного ангела и свернувшись в клубок, подобно кошке, из-за чего юная Султанша даже залюбовалась им. На её красивом лице появилась ласковая улыбка, а всё её существо наполнилось приятным теплом. Девушка трепетно вздохнула, и, мягко подойдя к своей постели, осторожно легла, и, теснее прижавшись к мужественной мускулистой спине любимого мужчины, с огромной нежностью обняла его.
    Почувствовав тепло, исходящее от её изящных рук, Селим тихо вздохнув, и, повернувшись на спину, лениво открыл свои красивые бирюзовые глаза, и, добровольно утопая в ласковой бездне глаз юной девушки, недоумевая спросил:
--Почему ты не спишь, Санавбер? Что тревожит твою хрупкую душу?
   При этом, он самозабвенно гладил любимую по бархатистым щекам, из-за чего из её груди вырвался измученный вздох, после которого она откровенно поделилась с мужем:
--Мне всё не даёт покоя наша принцесса, Селим! Странная она какая-то и очень скрытная, да и ни с кем не общается, хотя, видит Господь Бог, я пыталась с ней подружиться.
   Теперь наступил черёд Селима, тяжело вздохнуть. Он не на долго задумался, после чего, самозабвенно пылко поцеловав жену в сладкие, как спелая садовая клубника, и нежные, подобно розовым лепесткам, алые губы, разумно заключил:
--Не думай о ней! Она ещё не успела здесь освоиться, вот и дичится всех нас. Постепенно освоится.
   Девушка притворилась в том, что прислушалась к его мудрому совету, и, трепетно вздохнув, ответила на поцелуй с взаимной страстью, после чего, они опять растворились друг в друге без остатка.

    Утром, когда венценосная чета сидела на полу и завтракала, к ним в покои ворвалась, не на шутку встревоженная, главная хазнадар Лалезар, и, почтительно поклонившись, сообщила:
--Повелитель, госпожа, принцесса Офелия пропала! Мы нигде не можем её найти!
   Молодые супруги потрясённо переглянулись между собой, после чего, Селим, собравшись с мыслями, распорядился, чувствуя, что начинает терять терпение, а в его спокойном мягком голосе появилась раздражительность:
--Если выяснится, что она сбежала, отправьте стражников за ней в погоню, но верните во дворец!
   Главная Хазнадар всё поняла, и, почтительно поклонившись, ушла, предварительно бросив на госпожу взгляд, говорящий о том, что всё сделано, и Офелия отправлена в Бурсу к Шехзаде Баязеду.  Санавбер всё поняла, и, сделав вид полной невозмутимости с отстранённостью с непричастностью, предположила, обращаясь к любимому мужу:
--Селим, а ты, случайно не интересовался, когда соглашался на никях с Офелией о том, есть ли у неё возлюбленный? Может, она, не смирившись с участью твоей жены, сбежала к нему?
   Он погрузился в глубокую задумчивость, не исключая и такой вариант, ведь критский Царь, так ничего ему и не рассказал о личной жизни дочери. Конечно, Селим мог и отпустить Офелию, пожелав ей огромного счастья с избранником, но ущемлённое самолюбие, снова взяло верх над ним, из-за чего он властно, и, не терпя никаких возражений, заключил:
--Нравится тебе это, или нет, Санавбер, только Офелия всё равно вернётся в гарем! Она моя жена! Прими это!
    После чего, решительно встал с подушек и ушёл, провожаемый разочарованным взглядом своей Баш Хасеки, свидетелем чего стал, появившийся в её покоях, Газанфер-ага, который уже давно ненавидел Султана, а сегодняшний, весьма резкий разговор венценосных супругов, так вообще, стал последней каплей в его терпении.
--Вам стоит только приказать, госпожа, и я сделаю так, что сегодня, в течении дня, Повелитель отдаст Господу Богу душу.—участливо предложил Баш Хасеки кизляр-ага, за что и получил от неё отрезвляющую пощёчину с вразумительными словами:
--Да, в своём, ли ты уме, Газанфер?! Как ты смеешь, мне предлагать такое святотатство?! Да и, кого на трон посадим? У меня нет ни одного Шехзаде! Шехзаде Мурад со своей ведьмой Сафие Хатун сразу как взойдут на трон Османской Империи, мгновенно отправят меня во дворей слёз на вечное проживание! Нет! Даже думать об этом не смей! Да и, к тому, же, жизнь без Султана Селима для меня не имеет смысла! Лучше мне тогда с собой покончить!
    Кизляр-ага всё понял, и, почтительно поклонившись, принёс искренние извинения, после чего, вернулся в гарем, а Санавбер вышла на свой балкон для того, чтобы немного успокоиться. 

    Вот только, как бы молодой правитель ни пытался сосредоточиться на обсуждении государственных вопросов с визирями, ничего не получалось. Все его мысли занимала утренняя ссора с Баш Хасеки, в которой он винил себя из-за, неизвестно откуда взявшегося, срыва с резкостью. Ему даже непреодолимо захотелось, немедленно пойти к ней в покои для того, чтобы выпросить у неё для себя прощения.
   Но мучительно скучное собрание, казалось, длилось целую вечность и никак не заканчивалось, а почтенные визири продолжали читать ему свои длинные доклады, из-за чего Селим, сидя на своём серебряном троне, уже полудремал, лишь создавая видимость того, что внимательно слушает.
   Вскоре, кто-то из визирей заметил эту его отрешённость, и, решив, что Повелитель уже, возможно, устал, передал эту мысль всем коллегам по цепочке, после чего, визири, решив, больше не мучить Султана, да и особо важных дел не было сегодня, постепенно и с почтительным поклоном, разошлись.
   Оставшись, наконец, в гордом одиночестве, Селим вздохнул с огромным облегчением, и, выждав немного, отправился к милой Санавбер, но, узнав от Газанфера-аги о том, что Баш Хасеки в хамаме, важной летящей походкой ушёл туда.

    Вот только его жестоко обманули. Никакой Санавбер там не было. Она находилась в покоях Михримах Султан, узнавшей об исчезновении принцессы и пожелавшей, это отпраздновать. Селим убедился в этом, когда пришёл в хамам, и, пройдя немного в глубь, услышал тихий звук от, закрывшейся двери и чьи-то мужские шаги, давшие ему понять о том, что он здесь не один.
   Селим насторожился, и, остановившись, резко обернулся. Перед ним стояло пятеро крепкого телосложения стражников. Они враждебно смотрели на него, не предвещая ничего хорошего. Он это понял по их взглядам, из-за чего в мужественной груди учащённо забилось сердце. Молодой человек судорожно сглотнул, и, понимая, что возможно, его сейчас убьют, медленно стал отступать назад, пока ни упёрся спиной в, стоявших за ним ещё трёх крепких стражников.
--Что вам нужно? Кто вас подослал?—грозно допытывался у них Селим, когда они крепко держали его, не давая вырваться, хотя он и отчаянно пытался, что лишь вызывало злобный смех в мучителях.
--А султанчик-то красавчик у нас! Может, сначала мы с ним развлечёмся как следует, а потом задушим!—похотливо предложил кто-то из них, из-за чего все снова громко и презрительно рассмеялись.
--Вы не посмеете тронуть меня!—воинственно прокричал им Селим, хотя и осознавал, что все его действия безрезультатны. Сейчас над ним вволю надругаются, а после задушат, из-за чего у него прошёл мороз по коже. Мысли в голове, хаотично забегали.
   Только мучители так и не могли решить того, что с ним сначала сделать, чем Селим и воспользовался. Он вырвался из их крепких рук и под действием адреналина с инстинктом самосохранения, стремительно ушёл из хамама, благо дверь была не заперта, и отправился к старшей сестре в покои.
    Измученное сердце продолжало учащённо биться в мужественной груди. Состояние шока, в котором молодой человек находился до сих пор, никак не хотело покидать его, а в светловолосой голове звучало одно: «Пусть я и сбежал, подобно последнему трусу, зато остался живым и не обесчещенным!»

     А тем временем. Михримах и Санавбер сидели на, обитой тёмной парчой, тахте и за душевной беседой пили фруктовый шербет, залитые яркими лучами солнца.
--Признавайся, Санавбер! Ведь это именно ты организовала и провела похищение Офелии? Вышло очень умно, даже не подкопаешься! Молодец! Даже я, природная коварная мстительница не додумалась бы до такого! Браво!—с нескрываемым восхищением, и, весело смеясь, поинтересовалась у невестки Луноликая Султанша, при этом её весёлый смех, подобно звонкому ручью, разливался по просторным покоям, из-за чего Санавбер даже захлебнулась шербетом и начала откашливаться. Чуткость с проницательностью Михримах стали для юной девушки полной неожиданностью.
--Почему вы думаете, что это всё моих рук дело, госпожа?—наконец, придя в себя, потрясённо встречно спросила у Луноликой Султанши юная Баш Хасеки, настороженно смотря на неё. Михримах доброжелательно ей улыбнулась, и, подбадривая, заверила:
--Не бойся! Мне самой даже на руку это исчезновение критской «тёмной лошадки»! хоть не будет вмешиваться в наши дела и сеять раздор в гареме!
    Девушка постепенно успокоилась и уже хотела поговорить с заловкой о другом, как, в эту самую минуту, в покои к старшей сестре пришёл, изрядно потрёпанный, Селим, и, не доходя до возвышения, на котором царственно восседали Султанши, как подкошенный, рухнул на четвереньки, тяжело дыша и обливаясь слезами. Он не мог больше себя сдерживать. Его даже всего трясло от нервов с переживаниями, что очень сильно встревожило Санавбер с Михримах. Они потрясённо переглянулись между собой, и, хором воскликнув:
--Селим!—сорвались с места и кинулись к нему для того, чтобы привести его в чувства и, одновременно выяснить о том, что с ним случилось.
   Только он, не говоря ни слова и продолжая весь нервно дрожать, инстинктивно прижался к возлюбленной супруге, а она крепко обняла его, мгновенно забыв об утренней ссоре и исчезновении Офелии. Сейчас ей было не до этой ерунды.
--Меня пытались сейчас убить в хамаме, Санавбер!—немного успокоившись, поделился с супругой Султан, из-за чего она пришла в ужас и пламенный гнев на кизляра-агу, думая о том, что это именно его рук дело, в связи с чем, решила с ним позже разобраться, а пока вместе с Михримах занималась приведением в чувства и отпаиванием шербетом их повелителя до тех пор, пока его не перестало колотить.

     Когда, же, Селим, наконец, полностью пришёл в себя и успокоился, из-за чего теперь тихо о чём-то беседовал со старшей сестрой, Санавбер случайно заметила появление в просторных покоях золовки Газанфера-агу, и, извинившись перед династийцами, получила от них молчаливое позволение удалиться, после чего вышла вместе с кизляром-агой из просторных покоев, и, пройдя немного по мраморному коридору, резко остановилась и накинулась на него с яростной тирадой, при этом её бирюзовые глаза напоминали цвет штормового моря.
--Да, кем ты себя возомнил, Газанфер?! Господом Богом?! Ведь это именно ты организовал сейчас покушение на Повелителя! Не отпирайся! Я тебя вижу насквозь!—бушевала Баш Хасеки, готовая собственноручно убить его.
     Зато сам ага даже и не думал отпираться. Вместо этого, он не понимал одного, как Султану удалось сбежать от крепких рук, выбранных им специально для убийства, стражников. Всё, же, шло по плану
--Повелитель не должен был выйти живым, Султанша!—приговаривал он потрясённо, за что и получил от Баш Хасеки несколько звонких пощёчин и яростный приказ:
--Убирайся в старый дворец, пока я сама тебя ни убила!
   Не желая и дальше злить Султаншу, кизляр-ага почтительно откланялся и ушёл, провожаемый её яростным громким криком. Санавбер пребывала в таком бешенстве, что готова была собственноручно убить первого, попавшегося ей, обитателя гарема.

    Вот только вместо них в коридор вышел Селим, пожелавший, узнать причину гнева жены на его кизляра-агу. Супруги встретились в одном из поворотов. Юная Баш Хасеки стояла, прижавшись к холодной каменной стене, и, закрыв глаза, пытаясь, унять, до сих пор пылающий в трепетной душе праведный гнев. Её всю трясло и в груди, учащённо билось сердце, при этом юная девушка находилась в коридоре совершенно одна.
--Санавбер, с тобой всё в порядке?—обеспокоенно спросил у девушки Селим, мягко подойдя к ней. Она, измученно вздохнув, наконец, открыла глаза, и, не говоря ни единого слова, прильнула к мягким губам возлюбленного с жарким, неистовым поцелуем, который никак не заканчивался.
    Она была настроена очень решительно, о чём свидетельствовало её чрезвычайное возбуждение. Видя это, Селим, нехотя отстранился от неё, но лишь для того, чтобы взять её за руку и отвести в зал для заседания Дивана, куда они и пошли, залитые румянцем смущения от, переполнявших их, бурных чувств.
    К счастью, на них никто не обращал внимания. Все были заняты своими обычными делами, что позволило венценосной чете, незаметными пройти через гарем, и, дойдя, наконец, до зала заседаний, укрыться там.
--Ты даже не представляешь себе, что мне пришлось пережить в хамаме. Это было сравнимо только с адом. Я думал, что никогда от туда живым не выйду. Знала бы ты о том, какое непотребство собирались свершить со мной палачи прежде, чем убить.—делился своим тёплым губам, и переживаниями с Санавбер Селим, когда она уже удобно сидела на его мускулистых коленях и с огромной нежностью обнимала за мужественную шею, добровольно утопая в ласковой бирюзовой бездне его красивых глаз, мысленно признаваясь себе в том, что ей искреннее не приятно слушать обо всём том ужасе, что пережил несколько часов тому назад в хамаме её любимый.
--Селим, прошу тебя! Не говори больше об этом кошмаре, ведь я чувствую, как тебе он неприятен! Лучше постарайся всё, забыть!—вразумительно посоветовала мужу юная Баш Хасеки, легонько приложив руку к его мягким тёплым губам, и, хорошо ощущая то, как он весь дрожит от неприятных воспоминаний. Селим прислушался к ней и тяжело вздохнул.
9 ГЛАВА,
«РАСШАТАННЫЙ ТРОН».
Топкапы.
Три месяца спустя.
      За эти месяцы много воды утекло. Прекрасная Баш Хасеки, как когда-то покойная Хюррем Султан присутствовала на каждом заседании Дивана, но наблюдала за всем из тайной комнаты. Так решил молодой Султан, дав понять, что инициатива исходит от него. Ему так было удобнее. Что касается Газанфера-аги, то Султан Селим, узнав о том, что к нападению на него в хамаме был причастен он, пришёл в такую ярость, что уже хотел приказать, немедленно казнить агу-предателя, но Санавбер отговорила любимого от его такой затеи, предложив, что ссылка в самый дальний дворец Империи станет для аги самым подходящим наказанием. Селим, постепенно остыв, согласился с мудрым советом жены. Ещё одним жестоким ударом для молодого Падишаха стали вести о том, что его вторая жена, Офелия Критская переметнулась к Шехзаде Баязеду, став его не только сторонницей, но и жаркой преданной любовницей. Они даже заключили тайный никях в Берсе во дворце Махидевран Султан и вместе все обдумывали план смещения законного правителя с трона Османской Империи. Только в личной жизни венценосной четы произошли и радостные события.
    Санавбер Султан снова была беременна. Только в этот раз, учтя все ошибки прошлых неудач, Селим приблизил к ней личную акушерку и вернул из дворца слёз преданного Гюля-агу. Теперь Селим был спокоен и мог полностью окунуться в государственные дела в собрании Дивана и тайные выходы в народ, чем он и успешно занимался, на протяжении этих нескольких недель. Только венценосную семью ждал самый настоящий сюрприз, о котором правящая пара узнала во время ужина, в один из зимних вечеров, когда к ним в покои пришёл Мустафа-ага, и, почтительно поклонившись, принёс свои искренние извинения и с позволения Султана, доложил о том, что во дворец Топкапы из Египта прибыла Бахарназ Султан.
    От внимательного взгляда, сидящей на мягких подушках с парчовыми яркими наволочками, облачённое в шёлковое и обшитое серебристым кружевом нежное розовое платье, Санавбер ни укрылось то, как её венценосный возлюбленный весь просиял от, переполнявшей его всего, огромной радости. Он даже оживился, испытывая необычайную лёгкость с восторгом.
--А кто эта Бахарназ Султан, душа моя?—осторожно поинтересовалась у мужа юная Баш Хасеки, когда они снова остались вдвоём и продолжили ужинать, не обращая внимания на мягкое мерцание, горящих в серебряных канделябрах, свечей.
   Кого из султанских сестёр Санавбер уже знала, поняла, что никому из них доверять нельзя. С ними можно лишь притворяться самой любезностью. На самом, же, деле, надо быть постоянно бдительной, осторожной и лицимерной, что претило добропорядочной натуре юной Султанши. Вот только для того, чтобы выжить, ей приходилось подстраиваться под каждую из сестёр. Когда с двумя, худо-бедно разобралась и приспособилась, выяснилось, что у Селима, оказывается, есть ещё одна сестра. Что от неё ждать? Каких интриг?
    Видя это сомнение в бирюзовой бездне колдовских глаз супруги, Селим доброжелательно ей улыбнулся и успокоил, с огромной нежностью  поглаживая по бархатистым щекам:
--Не бойся Бахарназ, Санавбер! Она является не только моей младшей сестрой и другом, но и сторонницей. Бахарназ всегда поддерживала меня во время жестокой кровопролитной борьбы за Османский Престол, будь он проклят! Не говоря уже о том, что защищала меня от бесконечных нападок братьев и….
    Селим не договорил из-за того, что, в эту самую минуту бесшумно открылась дверь, и в главные покои вошла очень красивая, худенькая черноволосая девушка с большими серыми глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, с дополняющими чарующую внешность: вздёрнутым носиком и пухлыми губками. Она была одета в роскошное парчовое жёлто-зелёное платье, украшенное золотой вышивкой.
    Это и была Бахарназ Султан, как поняла Санавбер по радостному выражению красивого лица мужа и восторженному блеску его бирюзовых глаз, из-за, чего, мгновенно встала с подушек и почтительно поклонилась, пока Селим снова ни усадил жену обратно на подушки, взяв за руку и зарывшись красивым лицом в блестящий золотистый шёлк её волос, что вызвало трепетный вздох у юной Баш Хасеки. Она даже закрыла глаза от, переполнявшего её всю, наслаждения и нежности.
     Бахарназ внимательно проследила за действиями старшего брата, не в силах скрыть доброжелательной улыбки. Ей было до глубины души приятно видеть его пылко влюблённым, да и к юной девушке Селима, она прониклась душевной симпатией.
--А мой дорогой братец рассказывал тебе о том,  что, когда он отсиживался на крыше после мощных ругачек и драк с нашими братьями, перед отцом я его всегда прикрывала.—беззаботно весёлым тоном заметила, обращаясь к невестке, молодая красавица Султанша, что заставило супругов переглянуться между собой и единогласно  усмехнуться, после чего, они снова принялись пылко целоваться.
     А тем временем, узнавшие о приезде Бахарназ Султан, другие её сёстры: Михримах с Разие пришли в негодование. Ведь это означало, что у их, теперь уже несколько лет, как единственного брата, появилась очень сильная защитница и теперь им предстоит бороться с ней за влияние на него, а такого старшие сёстры допустить не могли, да и не желали, а для этого, они решили в очередной раз подставить жизнь с честью Селима под удар, хотя они и любили его, не говоря уже о том, что дорожили, но решили припугнуть.
    Для этого, Султанши взяли несколько стражников и вместе с ними пошли в главные покои, где ни о чём не подозревающий, Селим тихо мирно спал, с огромной нежностью обнимая за изящные плечи, прижавшуюся к его мужественной груди, юную возлюбленную. Она тоже спала.
   В эту самую минуту, в покои вошли два стражника, и, осторожно подойдя к изголовью молодого Султана, крепко зажали ему рот и нос платком с очень резким запахом. Селим, конечно, проснулся и попытался оказать незваным ночным посетителям отчаянное сопротивление, но его сморил крепкий сон, из-за которого он мгновенно отключился и обмяк.
--Тащите Повелителя на крышу, да только свяжите верёвками покрепче для того, чтобы, когда он проснётся, не сбежал, да по аккуратнее!—хладнокровно приказала агам Разие, внимательно следя и руководя каждым их действием. Аги всё поняли и выполнили все её распоряжения.

     Не известно, сколько прошло времени, но, когда молодой Падишах, наконец, проснулся и, через силу открыв бирюзовые, как море на мелководье, глаза, осмотрелся по сторонам, не в силах понять того, где он находится и почему здесь так холодно, не говоря уже о том, что ветрено. Ему захотелось подняться на ноги, но ничего не получилось. Селим понял, что его связали крепкими верёвками, вот только, кто и за что решил над ним так сурово поиздеваться, бедняга даже предположить не мог, из-за чего горько посмеялся, превозмогая дикий холод с болью в руках и ногах.
--Что, братец, не нравится тебе здесь, а ведь это твоё любимое укромное место?—донеслись до него презрительные слова одной из сестёр. Селим узнал голос мгновенно. Он принадлежал его горячо любимой сестре Разие, из-за чего он с ещё большей иронией рассмеялся и потрясённо, не говоря уже о том, что дрожащим от невыносимого холода голосом спросил:
--Что я тебе плохого сделал, раз ты сейчас, так надо мной издеваешься?
   Ему захотелось обличительно посмотреть на сестру, но не смог этого сделать из-за того, что был связан, да и сил уже никаких не осталось для борьбы за себя. Дыхание стало прерывистым. Селим понимал, что уже теряет сознание. Только Разие этого не заметила. Она продолжала разбираться с ним. 
--Ты спрашиваешь в чём твоя вина передо мной, Селим?! Так я сейчас тебе…
   Разие не договорила из-за того, что увидела, как её брат не в силах больше терпеть дикий холод, потерял сознание, что не входило в планы Султанши. Она даже встревожилась за него.
--Отнесите Повелителя в хамам, после чего в главные покои!—вовремя спохватившись, приказала стражникам Разие и сама проконтролировала каждое их действие. Только, не смотря на все их действия, Селим всё равно заболел и метался в горячке по своей постели.
.
    Возле него находилась, ещё не отошедшая от, устроенного Разие Султан, ночного нападения, Санавбер. Её до сих пор, внутренне всю продолжало колотить от нервов, хотя дворцовая акушерка и напоила юную Султаншу безвредной для её ребёнка успокоительной настойкой.
--Разие с Михримах совсем от власти с ума сошли! Не понимаю одного, сколько им можно издеваться над Селимом?!—с нескрываемым возмущением, смешанным с негодованием и болью, вздыхала, глядя на невыносимые страдания брата, Бахарназ Султан.
    Санавбер печально вздохнула в ответ, и, сменив мужу влажный компресс на горячем лбу из-за того, что бедняга весь горел, не говоря уже о том, что бредил, обливаясь солёным потом, бегло взглянула на собеседницу и тихо произнесла, тем-самым мрачно заключая:
--Они когда-нибудь убьют моего любимого из-за своей непримиримой борьбы друг с другом! Султанши именно этого и добиваются!
   От услышанного, Бахарназ всю передёрнуло от презрения к сёстрам и искренней жалости к брату, который постепенно успокоился и уснул, чувствуя на себе заботу юной супруги.
   Она, же, сидела возле него на краю их общей постели, и, ласково поглаживая его по шелковистым коротко остриженным светлым волосам, что-то очень тихо ему шептала.
    В эту самую минуту, в главные покои вошла, одетая в атласное мятного цвета платье, Михримах Султан. Заметив, находящегося в столь жалком состоянии, брата, стремительно подошла к нему со словами искреннего сожаления:
--Ну, я этой Разие устрою утром «небо в алмазах»! мы с ней так не договаривались! Видит Аллах, мы планировали, просто душевно поговорить с Селимом!
   От услышанного признания, Санавбер с Бахарназ молниеносно переглянулись между собой и иронично усмехнулись.
--Вот и поговорили до такой степени, что бедняга Селим теперь находится между жизнью и смертью. Ну, кто вас просил его вытаскивать на мороз и сквозняк на крышу в тонкой лёгкой шёлковой пижаме!? Получайте результат!—с не скрываемым презрением фыркнула Бахарназ, обличая старшую сестру в подлости и коварстве, из-за чего они схлестнулись пристальными враждебными взглядами, но больше ничего не сказали друг другу.

    Ближе к утру четвёртого дня мучительной простуды любимого мужчины, Санавбер проснулась от того, что почувствовала, как жар у него постепенно прошёл. Он даже стал дышать спокойнее, что искренне порадовало юную девушку, из-за чего она пылко поцеловала любимого в мягкие тёплые губы. Селим измождённо вздохнул и, наконец, открыв бирюзовые глаза, посмотрел на жену и тихо выдохнул её имя:
--Санавбер!
   Девушка мгновенно оживилась и прижалась к мужественной груди любимого мужчины со вздохом искреннего облегчения, почувствовав то, с какой нежностью он обнимает её за изящные плечи и стройный гибкий стан сильными руками.
--Ты даже не представляешь себе, что сейчас сделал, Селим! Ты своим выздоровлением вернул нас обоих к жизни!—сияя от искреннего счастья, радостно произнесла юная Султанша и с жаром принялась целоваться с возлюбленным., что спровоцировало у них взрыв головокружительной страсти, во время которого молодые супруги решительно и безжалостно снимали друг с друга одежду, продолжая, неистово целоваться, ласкаться, пока ни воссоединились в трепетном акте их огромной головокружительно любви, при этом просторные главные покои постепенно заполнились их сладострастными громкими стонами.
    Вот только не долго продлилось их счастье, ведь, в эту самую минуту, в дверь главных покоев постучали. Это пришёл хранитель покоев для того, чтобы сообщить султанской чете о том, что скоро на площади соберутся все воинские подразделения для получения ежемесячного жалования и пятничного приветствия.
--Не беспокойся, душа моя! Я отлично со всем справлюсь и постараюсь, вернуться к тебе как можно скорее!—заверила мужа юная Баш Хасеки, и, вновь пылко поцеловавшись с ним, осторожно выбралась из постели, затем подобрала с пола своё роскошное платье и ушла в хамам, провожаемая благословляющим взглядом любимого мужа.

    Мустафа-ага не обманул Баш Хасеки. На дворцовой площади этим зимним солнечным морозным днём, действительно собрались воины со своим начальством, не говоря уже о простых горожанах, пришедших, поприветствовать Султана и за одно убедиться в том, что с ним всё хорошо, ведь в народе ходят разные слухи. Люди до сих пор шептались между собой, строя разные предположения, пока ни услышали громкий голос глашатого, объявление которого их ещё больше поразил:
--Внимание! Санавбер Султан Хазрет Лери!
   Открылись створки тяжёлых дубовых дверей, и на площадь в сопровождении стражи с Мустафой-агой вышла, одетая в церемониальное облачение, прекрасная юная Баш Хасеки. Она, хотя и нервничала немного, ведь не известно, какой реакции ей следует ожидать от народа на её обращение к ним. Собравшись наконец, с мыслями, и, чувствуя на себе моральную поддержку верного друга Мустафы-аги, она, знаком обратила на себя всеобщее внимание и заговорила уверенным, как ей казалось, громким голосом, тем-самым, взывая их всех к взаимопониманию с моральной поддержкой:
--Мне хорошо известно ваше беспокойство и непонимание того, что вместо Нашего Повелителя к вам вышла я, Его Баш Хасеки! Можете быть спокойны! Государь жив, правда он перенёс небольшую простуду и три дня пролежал в постели в горячке, но сегодня утром, ему стало намного лучше! Ещё день-два, и он встанет на ноги! Прошу, вас, наберитесь терпения! Нам с Повелителем, хотелось бы заручится и чувствовать вашу моральную поддержку с взаимопониманием!
   Затем она подала грациозный величественный знак агам для того, чтобы они приступили к раздаче жалования воинам, а сама царственно села на султанский серебряный трон, внимательно следя за выполнением своего распоряжения. Народ, конечно, между собой ещё потрясённо пошептался над её словами, но постепенно пришёл к пониманию и затих окончательно, приступив к трапезе церемониального плова, что позволило юной Баш Хасеки вздохнуть с огромным облегчением и обмолвиться парой фраз с Мустафой-агой. 

     Ставшие свидетельницами всей этой церемонии из «башни справедливости», Султанши были глубоко потрясены смелостью Баш Хасеки. Ведь далеко ни каждая Султанша решится выйти к народу и уж тем-более, призвать его к благоразумию с послушанием, а Санавбер это удалось успешно.
--Если бы ни ваши коварные интриги, сейчас бы с народом беседовал Селим, а не его отважная Баш Хасеки!—с нескрываемым презрением произнесла, обращаясь к двум старшим сёстрам Бахарназ Султан, из-за чего они все переглянулись, при этом в глазах Михримах с Разие пылал праведный гнев друг к другу. Им уже было не до, творившихся на площади, событий.
--Разие, как ты могла вытащить нашего брата в метель на крышу в одной пижаме! Я, же, просила тебя дождаться утра, а потом всем полюбовно поговорить во время совместного завтрака! Это он по твоей милости простыл и три дня провалялся в горячке!—не в силах больше молчать, снова принялась отчитывать среднюю сестру в её проступке, одетая в светлое платье, Михримах.
   Разие обиженно надула соблазнительные пухлые губки, и, тяжело вздохнув, сильнее укуталась в свои соболя и заключила, уверенно смотря на Михримах с Бахарназ:
--Я всего лишь хотела сделать так, чтобы Селим стал более сговорчивым!
   Внимательно слушая их бурные разбирательства, Бахарназ не смогла сдержать в себе очередного ироничного смеха, из-за чего взорвалась, чем и вызвала у них полное душевное негодование, с которым они уставились на неё, мгновенно перестав ссориться.
--Не смотрите на меня так, словно я с ума сошла! со мной всё нормально! Просто я поражаюсь вашему цинизму! Селим лежит сейчас в постели, страдая простудой, кстати, по вашей милости, Санавбер отдувается, успокаивая, собравшихся на площади янычар с горожанами, а вы тут разбираетесь в том, кто из вас больше виноват во всём! Постыдились бы лучше! Вы обе виноваты во всех бедах нашего несчастного брата с его Баш Хасеки! Угомонитесь уже!
    Между ними воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, они продолжали враждебно смотреть друг на друга, но в этот раз молча.

    За всё время своего гордого одиночества, и, лёжа в постели, Селим успел хорошо выспаться, и, теперь, изрядно проголодавшись, приказал через, вернувшегося с площади, Мустафу-агу, принести ему ужин, ведь за окном уже было темно и мела метель. Только не смотря на это, в главных покоях царили тепло и уют, созданные, горящими в серебряных канделябрах, свечами и тихим потрескиванием дров в камине, распространяющими приятный аромат хвои и медное мерцание.
    Селиму изрядно надоело лежать в постели, из-за чего он решительно покинул её и перебрался на, разбросанные по полу, мягкие подушки с разноцветными яркими наволочками, выполненные из: парчи, бархата, шёлка, которые были украшены шёлковым золотым шнуром с мохнатыми кисточками. Взгляд его красивых бирюзовых глаз был устремлён на танцующее пламя огня. Он завораживал и согревал душу.
    За этим занятием любимого мужчину и застала, грациозно войдя в просторные главные покои, одетая в шикарное парчовое платье мятного цвета с розовым переливом, Санавбер Султан. На красивом лице её сияла ласковая, очень искренняя улыбка, в ясных бирюзовых глазах легко прочитывалась огромная любовь с нежностью, а на голове переливалась всеми цветами радужного спектра бриллиантовая корона из белого золота. Шикарные золотисто-каштановые волосы распущены, и две их густые пряди выставлены вперёд.
--Добрый вечер, Султан души моей и Властелин моего сердца.—почтительно поклонившись возлюбленному, произнесла Баш Хасеки, от чего Селим весь затрепетал, и, расплывшись в довольной улыбке, протянул к ней руку ладонью вверх.
   Санавбер умилённо вздохнула, и, вложив свою ладонь в его гладкую, как шёлк ладонь, позволила усадить себя на подушки ближе к нему. Она села и обвила его мужественную шею изящными руками.
--Любимая моя!—трепетно проговорил Селим, добровольно утопая в бирюзовой бездне её глаз. Он даже инстинктивно дотянулся до нежных алых губ юной Хасеки своими губами, вознамериваясь, забыться вместе с ней в очень долгом жарком поцелуе. Девушка откликнулась на его трепетный призыв тем, что открыла ему врата рая, в которых он и потерялся.
   Когда, же, возлюбленные нехотя отстранились друг от друга, молодой Султан плавно встал с подушек, и, подойдя к прикроватной тумбочке, снял шёлковый платок, открыв бирюзовому взору юной жены великолепную золотую, имеющую форму тюльпана, корону с россыпью бриллиантов, изумрудов и рубинов.
--Какая красота!—с восхищением произнесла Баш Хасеки, заворожённо смотря на этот шедевр ювелирного искусства, из-за чего, словно угадав её мысли, Селим крайне бережно взял корону в сильные руки, и, вернувшись к жене, душевно, вернее даже с гордостью произнёс:
--Это корона моей покойной матушки Величайшей Султанши всех времён Хюррем Султан. Я принёс этот, как ты выразилась, шедевр ювелирного искусства для того, чтобы подарить его тебе, как самой достойнейшей и любимейшей из всех тех женщин, кого я знал и любил до твоего появления в моей жизни, Санавбер.
    Девушка была тронута до глубины души искренними словами любимого мужчины, из-за чего её бархатистые щёки залились румянцем смущения. Она даже скромно ему улыбнулась и поделилась своими сомнениями, тем-самым добровольно утопая в его ласковой бирюзовой бездне красивых глаз:
--Селим, ты уверен в том, что твоя покойная матушка посчитала бы меня достойной тебя?
    Молодой Султан умилённо вздохнул и аккуратно надел корону на золотисто-каштановую шелковистую голову юной возлюбленной с душевными словами:
--Главное, что я считаю тебя достойной, Санавбер!
   После чего, внимательно проследил за тем, как девушка с плавной грациозностью встала с подушек, и,  подойдя к зеркалу, принялась рассматривать себя. Она нравилась самой себе, но, понимая, что так не долго и возгордиться, тяжело вздохнула, и, сняв с себе корону, скромно отвела взгляд и с ещё большим смущением произнесла:
--Прости меня, Селим! Только я не могу принять от тебя столь ценный подарок. Эта корона принадлежит твоей матушке. Я не достойна его. Да и, кто я такая по сравнению с Великой Хюррем Султан?! Жалкая рабыня из Московского Царства. Мария, дочь боярина-оборотня, приближённого к русскому трону.
     Глубоко тронутый искренностью возлюбленной, Селим плавно подошёл к ней сзади и крепко обнял за стройную, словно кипарис, талию, и, трепетно вздохнув, пылко поцеловал в весок, после чего надел ей на палец бриллиантовый перстень с крупным изумрудом, принадлежащий тоже, его покойной матушке, и утвердительно произнёс:
--Теперь всё это принадлежит тебе, Санавбер! Считай себя приемницей Великой Хюррем Султан!
    Затем, не говоря больше ни единого слова, решительно развернул её к себе лицом и пылко принялся целовать в губы.

     Санавбер Султан сдержала своё, данное перед народом Стамбула, обещание. В самую ближайшую пятницу, она под руку с Повелителем царственно вышла к горожанам на пятничное приветствие, а затем отправилась на молитву в главную мечеть.
    Так захотел молодой Султан, о чём и объявил визирям на кануне во время совета Дивана. Те, конечно, были глубоко шокированы столь революционным решением и даже пытались воспротивиться. Только Падишах посмотрел на визирей с высокопоставленными сановниками таким грозным бирюзовым и не терпящим никаких возражений взглядом, что они, в миг, примолкли, что позволило Султану добить их своей реформой по изменению дворцового протокола относительно того, что самой достойнейшей из жён Властителя позволяется присутствовать вместе с мужем на пятничных приветствиях, как и намазах, хотя и в отведённом для неё месте.
    И вот, одетая в церемониальное шикарное облачение и корону покойной Хюррем Султан, юная Баш Хасеки шла вместе с венценосным супругом вдоль, собравшейся на площади, толпы горожан, приветственно им кивая и даже не догадываясь о том, что среди ликующих горожан находятся и верные шпионы мятежного Шехзаде Баязеда, которому были совсем не по душе революционные реформы Султана Селима. Они жаждали его свержения, к чему и приступили немедленно.
    Для начала, сторонники Шехзаде Баязеда скупили всю муку и съестное во всех лавках под видом, что таков был приказ Султана, и закрыв всё в амбаре за городом, принялись подбивать народ на восстание. Горожане из-за отчаяния, вызванного голодом, начали высказывать своё недовольство. Янычары подхватили народную волну и устроили разгромы на улицах.

    Узнавший о том, что народ голодает и чинит беспорядки на улицах, молодой Султан собрал экстренный совет, где приказал всем своим визирям, немедленно раскрыть все свои съестные амбары и раздать всё горожанам. Вернее, он даже сам отправился в дворцовые амбары, и, раскрыв их собственноручно, приказал стражникам грузить всё по телегам и вести к народу. Визири, видя столь благородный поступок Повелителя, немного посовещавшись, последовали его примеру, тем самым, спасая Османскую Империю от разграбления и мятежа.
    Их действия увенчались успехом. Народ потихоньку успокоился и принялся, вновь возносить за Султана свои хвалебные мольбы к Господу Богу.
    Только, что касается самого Властелина, он не успокоился и собственноручно взялся за проведение расследования с вычислением зачинщиков расшатывания его трона тем, что переодевшись в простого агу проходил по городским улицам в сопровождении охраны и в непринуждённой беседе расспрашивал обо всём у ремесленников.

    Когда Селим из надёжных источников узнал о том, что ветер дует из Бурсы, а именно от его «горячо любимого» брата Шехзаде Баязеда, поддерживаемого Махидевран Султан с принцессой Офелией, ставшей его любовницей по имени Эслиме, Султан пришёл в такую ярость, что готов был, разнести дворец Топкапы в щепки.
    Видя и понимая всё это, к нему на помощь пришла его верная возлюбленная Санавбер, являвшаяся для него ещё и сильнодействующим успокоительным средством. В данный момент, она находилась возле него и увлечённо массировала ему вески, втирая в них мазь из мелиссы с ромашкой, при этом, Селим расслабленно сидел на, обитой парчой, тахте, закрыв бирюзовые, как небо в ясную безоблачную погоду, красивые глаза.
--Как принцесса Офелия посмела так подло поступить со мной!—делился с женой Падишах, чувствуя, что бури в трепетной душе никак не хотят, стихать. Он даже измождённо вздохнул, не понимая одного, почему девушка молчит.
   Санавбер внимательно выслушала любимого мужчину, и, и понимающе вздохнув, убрала баночку с мазью в лиф бирюзового парчового платья и села на тахту. Она не знала, что и сказать любимому в защиту девушке, ведь Санавбер, сама того не ведая, поспособствовала сближению Эслиме с Баязедом.
--Селим, но никому никогда не возможно узнать того, где он встретит свою любовь. Пути Господа Бога не исповедимы. Не гневайся на принцессу. Она не в чём не виновата..—мудро рассудила юная Баш Хасеки, ласково гладя любимого по бархатистым щекам и заворожённо смотря в бирюзовую бездну его красивых глаз, из-за чего Селим тяжело вздохнул и погрузился в глубокую мрачную задумчивость. Из неё, его вывела Санавбер своими жаркими, словно полуденный летний зной, жаркими поцелуями. Им не было конца. Они приобрели настойчивый, вернее даже неистовый характер. Перед ними Селим не смог устоять и, постепенно начал откликаться на них, отбросив все посторонние, не говоря уже о том, что мрачные мысли. Ведь в столице всё, слава Богу, постепенно успокоилось, и его трону ничего не угрожало. Это означало лишь одно, что он мог немного расслабиться и окунуться в их с милой Санавбер огромную любовь, что и сделал с превеликим удовольствием.
Бурса.
    Вот только Селим поторопился с успокоением своей души, ведь в эту самую минуту, в роскошном дворце Махидевран Султан, узнавший о том, что у них ничего не получилось со свержением Султана, Шехзаде Баязед пришёл в неописуемую ярость, из-за чего принялся крушить всё, что ни попадалось ему  под руку, при этом, понося старшего брата самыми грязными словами, то есть не стесняясь в выражениях.
   Всё привело к тому, что на шум с гневными криками, к любимому в покои прибежала, перепуганная до смерти, Эслиме Хатун и на свой страх и риск, принялась убеждать его успокоиться.
   Только Баязед вместо того, чтобы внять её разумным просьбам, в пылу гнева, жестоко избил и изнасиловал фаворитку. Он успокоился лишь тогда, когда девушка лежала на полу вся в крови, синяках и слезах. Вот только Баязед даже и не подумал успокаивать её и просить прощения. Вместо этого, он покинул покои, пропустив к любовнице Федан Калфу с помощницами, а сам ушёл к Махидевран Султан для того, чтобы вместе с ней обсудить дальнейшие действия по борьбе с Селимом.

    Шехзаде Бааязед встретился с Султаншей в арочном павильоне, где она совершала утренний променад, погружённая в глубокую задумчивость с воспоминаниями, и, не обращая внимания на лёгкий морозец. Султанша лишь сильнее укуталась в свои соболя и продолжила прогулку.
   В эту самую минуту к ней подошёл Шехзаде Баязед, и, почтительно ей поклонившись, заговорил мягким тоном:
--Простите, что отвлекаю Вас от Ваших мыслей, Достопочтенная Махидевран Султан. Только мне нужен Ваш мудрый совет в том, как мне продолжить нашу общую борьбу с Селимом.
   Султанша измождённо вздохнула, и, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость, наконец, произнесла, пристально смотря на, выгнанного из султанского рая молодого османского льва, младшего сына покойного Султана Сулеймана:
--Нам необходимо вдарить Селиму по самому больному месту и сделать так, чтобы у него не осталось ни одного наследника. После их смерти, мы убьём и его самого, а тебя, Баязед, возведём на трон. Начнём с Шехзаде Мурада. Устроим там пожар во дворце, где умрёт не только наследник, но вся его семья с челядью. Когда будет покончено с Мурадом, я дам сигнал одной из наших преданных Хатун, находящихся в гареме Селима. Она завершит дело с детьми Санавбер Хатун, как и с ней самой.
    Внимательно слушая, полные невыносимой жестокости идеи вдовствующей Султанши, Баязед, хотя и был до глубины души потрясён ими, но одобрил, вернее даже дал на них своё согласие.

    Той, же ночью, во дворце санджака Маниса началась настоящая резня. Никому из семьи Шехзаде Мурада, как и ему самому, не удалось спастись от нападения наёмников Махидевран Султан, перебившим, отчаянно сражавшихся с ними, стражников. К ним на помощь из своих покоев вышел вооружённый Шехзаде Мурад и после недолгой битвы, пал сам.
   Затем наступил черёд Шемспери и Сафие Султан. Убийцы, сначала зверски изнасиловали их, а потом перерезали им горло. Когда, же, всё было кончено и все были мертвы, наёмники сожгли дворец до тла и вернулись в Бурсу с докладом о содеянном злодеянии к своей Султанше с Шехзаде Баязедом, хладнокровно выслушавшие их, что нельзя было сказать о, присутствовавшей, в эту самую минуту в покоях Махидевран Султан, Эслиме Хатун.
    Юная девушка пришла в такой ужас с отвращением, что даже возненавидела своего избранника, и, незаметно схватившись за острый кинжал, рванула к нему, для того, чтобы убить его, но охранник Шехзаде Баязеда по имени Атмаджа-ага вовремя спохватился и убил наложницу её собственным кинжалом, воткнув его ей в грудь. Эслиме не успела даже ничего понять, как уже лежала мёртвая на дорогом персидском ковре. Воцарилось мрачное молчание. Баязед с Махидевран потрясённо смотрели на всё это, не зная, что и сказать.
Стамбул.
    Тем, же, утром в главный дворец Топкапы пришло известие о страшной смерти Шехзаде Мурада со всей его семьёй и дворцовой челядью, из-за чего, убитые горем, Лалезар Калфа с Гюлем и Мустафой-агой пришли в главные покои, чем и разбудили молодую венценосную чету, мирно спавшую в жарких объятиях друг друга.
--Что-то случилось? Почему вы все в слезах пришли ко мне в столь ранний час?—с лёгким недовольством,  ничего не понимая и ещё не до конца проснувшись, спросил у визитёров Селим, продолжая, находиться в постели. Те почтительно поклонились, решая между собой, кто сообщит Повелителю скорбную весть. Это решил сделать от лица всех, присутствующих в просторных покоях, людей. Он тяжело вздохнул, и, внимательно проследив за тем, как их Султанша, в знак моральной поддержки, крепко обняла Повелителя, уже снедаемого дурным предчувствием, объявил:
--Только что пришли страшные вести из Манисы, Государь. Во дворце престолонаследника вспыхнул пожар. Никто не спасся, как и он сам. Все погибли. Только люди утверждают, что это было запланированное убийство. Горожане видели, проникший во дворец нашего Шехзаде, отряд вооружённых сипахов. Это случилось за несколько минут до пожара.
    Воцарилось долгое мрачное молчание, во время которого слуги терпеливо ждали и наблюдали за реакцией Султана. Только, к их глубокому разочарованию он, хотя и был убит горем, но отрешённо приказал:
--Выйдите все! Санавбер, останься!
   Слуги поняли Повелителя, и, почтительно откланявшись, ушли, что позволило Селиму, дать волю своему горю, что он и сделал.
--А-а-а-а!!!!!!!!!!!!—исступлённо закричал молодой Властелин, подобно раненому льву, каковым и являлся в данный момент, после чего пластом упал на постель и зарыдал.
    Наблюдая за его душевными терзаниями, сидящая возле него, здесь, же, на постели, Санавбер не вмешивалась, считая, что ей лучше сейчас не трогать возлюбленного, но оставаться рядом, на случай того, чтобы в порыве горя, он чего ни сотворил с собой.
   Ждать пришлось не долго. Вскоре, Селиму понадобилось внимание с утешением юной возлюбленной. Он даже, сжавшись в клубок, положил светловолосую голову ей на колени, из-за чего юная девушка печально вздохнула, и, заботливо обняв любимого мужчину за мужественные плечи, принялась что-то шептать ему. Это помогло Селиму постепенно успокоиться, не говоря уже о том, чтобы забыться сном.
     Санавбер крайне бережно переложила его на мягкие подушки, и, укрыв одеялом, осторожно, не говоря уже о том, что бесшумно, вышла из главных покоев в мраморный коридор для того, чтобы распорядиться насчёт завтрака и не зря, ведь, в эту самую минуту, в нём уже собрались Султанши. Они сами только что узнали о случившемся с Престолонаследником страшном несчастье, и пришли проведать брата из-за того, что беспокоились о его душевном равновесии. Султанши обступили Баскадину со всех сторон. Она поняла их, и, почтительно им поклонившись, с печальным вздохом произнесла:
--Повелитель раздавлен, внезапно обрушившимся на него горем. Мне с большим трудом удалось его успокоить, госпожи. Сейчас он спит. Я, же, буду находиться возле него до тех пор, пока он не найдёт в себе силы для того, чтобы преодолеть горе и начать расследование с наказанием виновных этого страшного злодеяния.
   Султанши всё поняли, и, решив, не беспокоить султанскую чету, вернулись в гарем, а Санавбер, отправив стражников на кухню для того, чтобы они принесли ей с Селимом завтрак, вернулась в покои.

     Глубокая апатия Селима продлилась всего два дня. На большее, у него не было времени, ведь, как ему доложил хранитель главных покоев Мустафа-ага, Шехзаде Баязед собрал войско и вместе с ним шёл в столицу для того, чтобы свергнуть с трона ненавистного брата Селима.
    Понимая, что его власть на грани краха, Селим мгновенно опомнился, и, собрав верных ему янычар, сипахов и прочих солдат с новобранцами, приготовился к оказанию активного сопротивления неразумному Баязеду, тем самым дать ему мощный отпор.
    С одной стороны, это искренне радовало юную Баскадину, ведь её возлюбленный снова вернулся к жизни. Им теперь руководила жажда мщения за страшную смерть его престолонаследника вместе с желанием, удержать собственную власть, доставшуюся ему в ходе жесточайшей кровопролитной борьбы, но с другой стороны—Санавбер, очень сильно тревожилась за жизнь любимого, хотя и понимала, что от этого боя зависит их дальнейшее благополучие.
--Только прошу тебя, Селим, постарайся вернуться ко мне живым и невредимым! Береги себя от всего того, что может убить тебя! Пусть наша с тобой любовь сопутствует тебе и принесёт желанную победу! Я, же, буду беспрестанно молиться и поститься в помощь тебе!—благославляя, произнесла юная Султанша при их расставании морозным солнечным утром, стоя у ворот дворца Топкапы, укутавшись в меховую накидку и не обращая внимания на яркие солнечные лучи.
    Облачённый в воинское обмундирование, сидящий верхом на белоснежном молодом арабском скакуне, глубоко растроганный искренними душевными пожеланиями возлюбленной, молодой Султан крепко обнял её, и, пылко поцеловав, пообещал ей вернуться живым и невредимым, да ещё с победой, после чего, отдал сигнал войску и отправился на встречу к брату, где их ждало кровопролитное противостояние. При этом, Падишах чувствовал на себе, полный огромной любви, благословляющий бирюзовый взгляд возлюбленной.
     Она стояла в сопровождении преданных Гюля-аги с Лалезар-Калфой и смотрела вслед любимому до тех пор, пока он ни растаял в линии горизонта вместе со своим многотысячным войском, что ознаменовалось началом для неё строгого поста с постоянными молитвами. 
 
     И вот братья встретились на заснеженной равнине. Им обоим уже не терпелось вступить в открытый, даже жесточайший бой друг с другом. Их переполняла взаимная, сжигающая изнутри, взаимная ненависть. Только Селим не спешил. Он сохранял осторожность с хладнокровием и выжидал подходящего момента. Это ужасно злило вечно взрывного Шехзаде Баязеда, считавшего промедление старшего брата трусостью, но он глубоко заблуждался. Ведь, в эту самую минуту, от Селима к нему выехал переговорщик, на встречу к которому выступил Атмаджа-ага, личный телохранитель и верный сподвижник Баязеда.
    Они встретились посреди огромной равнины и завели дипломатический разговор о том, что Султан предлагает помилование для всех отступников, но с условием, что они все сейчас, же. Добровольно сложат оружие и вернутся по домам, выдав правительственному войску мятежного Шехзаде. Только в ответ получил категорический отказ. Султанский переговорщик был убит, а его голову катапультой бросили к ногам, ожидающего результата, молодого Султана.
   Он оказался потрясён до глубины души и ошалело отскочил в сторону, испытывая, нескрываемое отвращение, но сумев, быстро собраться с мыслями, отдал решительный приказ своим войскам:
--Никого не щадить! Убейте всех мятежников, а Шехзаде Баязеда возьмите в плен живым и приведите его ко мне!
   Сам, же, остался стоять на возвышении и внимательно наблюдать за ходом кровопролитного боя, который был, воистину беспощадным и напоминал собой самую настоящую мясорубку.

    Многочисленные потери были у обеих сторон. Видя это, Селим понял, что больше не может находиться в стороне, из-за чего решительно вскочив на своего коня, двинулся на встречу к врагу. Уверенно и ловко встав в позицию, Султан привёл Баязеда в замешательство.
--Смелей, твоё сатанинское величество!—процедил Селим сквозь зубы.—Смерти тебя осталось ждать немного.
   Баязед усмехнулся в ответ и с взаимной ненавистью бросил:
--А вот это мы сейчас и посмотрим, Селим-Султан неудачник и трус, да и правит вместо тебя твоя жена!
   Такого оскорбления, Селим не мог стерпеть и с диким криком кинулся на брата. Поначалу, они дрались на мечах, но потом перешли в рукопашную. Их ярость не знала границ. Никто из них не хотел уступать друг другу.
   Видя это, преданный телохранитель Шехзаде Баязеда решил помочь своему господину одержать победу над врагом тем, что выстрелил из лука Селиму прямо в ногу. Стрела попала точно в цель. Не ожидая подобного, молодой Султан рухнул на колени на снег, словно подкошенный серпом колосок, и, превозмогая боль, не говоря уже о том, что кусая губы крепкими ровными белоснежными зубами, ему удалось вытащить стрелу из ноги.
     Этим его отвлечением и воспользовался мятежный Шехзаде, занеся свой меч над головой старшего брата, тем-самым, намереваясь, нанести ему сокрушительный удар.
--Сейчас ты умрёшь, Селим! Моли о пощаде!—издевательски насмехаясь над братом, победно произнёс Баязед.
    Селим, хотя и понимал, что сейчас умрёт, умолять о пощаде не стал. Вместо этого, он незаметно нащупал рукой свой меч, и, воинственным взглядом смотря на брата, яростно произнёс:
--Этого никогда не будет, Баязед! Это ты сейчас умрёшь!—и, не говоря больше ни единого слова, всадил ему меч прямо в шею, что стало полной неожиданностью для противника, из-за чего он, захлебнувшись в собственной крови, испустил дух, рухнув на снег рядом с братом, к которому подбежала охрана, возглавляемая Мустафой-агой. Они мгновенно обработали и перевязали рану своему Повелителю, и, посадив его на коня, терпеливо дождались массовых казней мятежников, вернулись в столицу.

    Всё то время, что шёл кровопролитный жесточайший бой с мятежниками, находящаяся в главных покоях Величественного дворца Топкапы, Санавбер категорически отказалась от еды и питься. Вместо этого, она полностью погрузилась в молитву о том, чтобы её возлюбленный Султан Селим вернулся к ней живым и невредимым.
   Молитвы юной Султанши были услышаны Всевышним. И вот, её возлюбленный, ближе к вечеру, он царственно вернулся в свои покои, где по-прежнему находилась его любимая, глубоко погружённая в лихорадочную молитву. При этом, юная Султанша выглядела очень бледной, измождённой и, казалось ещё немного, упадёт в обморок, а в её ясных бирюзовых глазах блестели слёзы невыносимого отчаяния. Вернее даже, они покраснели и выглядели воспалёнными.
--Селим!—наконец, заметив присутствие в покоях возлюбленного, радостно воскликнула юная девушка, и, мгновенно сорвавшись с места, подбежала к нему. Он заключил её в крепкие объятия и со словами:
--Я же обещал тебе, вернуться живым, да ещё с победой?! Я его выполнил!—воссоединился с ней в жарком, полном огромной неистовой страсти, поцелуе, во время которого пара, безжалостно снимала друг с друга одежду, и полностью голыми опустилась на мягкую перину с подушками широкого ложа с газовым золотым балдахином, где их головокружительным ласкам, жарким объятиям и поцелуям не было конца.

--Я только сожалею об одном, как принцесса Офелия могла влюбиться в такое беспощадное чудовище, как Баязед! Несчастная девушка погибла, так и не испытав счастья быть любимой. Она жила, терпя невыносимые моральные унижения и бесконечное жестокое насилие.—с невыносимой болью в приятном тихом бархатистом голосе поделился с любимой молодой Султан, когда они лежали в жарких объятиях друг друга и переводили дух после головокружительной страсти. При этом, прекрасная юная Султанша удобно лежала на мускулистой груди возлюбленного и с огромной нежностью смотрела на него, добровольно утопая в его ласковой бирюзовой бездне красивых глаз, время от времени обмениваясь с ним жаркими поцелуями и не обращая внимания на то, что в главных покоях стало уже совсем темно из-за того, что свечи в золотых канделябрах постепенно догорели и потухли, распространяя по просторной, богато уставленной, комнате приятный мягкий аромат мёда.
--Не думай о принцессе, Селим! Она сама выбрала свою судьбу! Что уж, теперь, сожалеть об этом?!—тяжело вздыхая, тем-самым борясь с, одолевающим её трепетную душу, холодным уколом жгучей ревности из-за этого, крайне неприятного для неё разговора, мудро посоветовала возлюбленному юная Султанша. Молодой Султан, хотя это и было для него, крайне непросто, но, печально вздохнув, согласился с разумными словами юной возлюбленной и снова забылся вместе с ней в их головокружительной любви.

   А тем временем, узнавшая о результатах жестокой кровопролитной битвы Селима с Баязедом, Разие Султан пришла в такую ярость, что с диким криком, начала разносить собственные покои, чем и перепугала, находящихся немного в стороне, рабынь. Они решили выждать момент, когда их госпожа успокоится и уже потом, взяться за приборку покоев.
   Ждать пришлось не долго. Вскоре прекрасная молодая Султанша выбилась из сил и, тяжело дыша, сидела на тахте и безумным взглядом смотрела в одну точку, из-за чего рабыни робко и для того, чтобы ещё больше не злить Султаншу, взялись за уборку. Покоев.
   Вот только, словно опомнившись, Султанша внезапно посмотрела на одну из своих рабынь, хорошенькую белокурую девушку лет тринадцати-четырнадцати с выразительными серыми глазами и, одетую в простенькое серенькое шёлковое платьице. Девушка-подросток всё поняла, и, почтительно поклонившись, подошла.
--Чем я могу быть полезна вам, моя госпожа?—робко осведомилась белокурая красавица с ангельским ликом, но с душой чертёнка.
   Разие одобрительно ей улыбнулась и, приманив к себе ближе, заговорила очень тихо, но так, чтобы девушка всё услышала, поняла и выполнила всё, как полагается:
--Мы должны приложить все усилия для того, чтобы у нашего Повелителя так и не было ни одного наследника мужского пола, Селимие. Он должен остаться совсем один.
   Из слов госпожи, юная Хатун поняла, что ей, пока лучше занять позицию ожидания наступления дня родов Баскадины, а уж потом действовать. Она так и решила сделать, а пока вернулась к приборке.

    Зато Михримах и Бахарназ Султан возликовали, узнав о победе Селима над бунтовщиками. Им, конечно было искренне жаль Баязеда, но из-за его чрезвычайной жестокости, с которой он расправился с ни в чём неповинной, очень юной и доверчивой Офелией Хатун, не говоря уже о страшной смерти Шехзаде Мурада с его семейством, перечеркнуло всю жалость к жестокому брату, но для того, чтобы хоть как-то отметить победу Султана, Султанши раздали наложницам золото и угостили всех ягодным шербетом.
    Пока, же, они стояли на мраморном балконе и задумчиво смотрели на, завершающих свои дневные дела девушек, которые готовились ужинать, собираясь в группы.
--Мы должны быть внимательнее к девушкам для того, чтобы не упустить, подосланных в гарем Повелителя, шпионок-диверсанток от мстительной Махидевран Султан, которые непременно попытаются отомстить Селиму за его победу над Баязедом и всеми силами предостеречь Санавбер от всех возможных опасностей. Ведь в её животе находится будущее нашей династии.—с нескрываемой настороженностью задумчиво произнесла, обращаясь к младшей сестре, Луноликая Султанша. Они переглянулись между собой и печально вздохнули.

    Утром, молодая султанская чета сидела на, разбросанных по полу, подушках и с огромным обожанием смотрела друг на друга, не обращая внимания на, суетящихся возле них, рабынь, которые накрывали на стол и разливали вино по кубкам. Так приказала Разие Султан, что показалось Селиму с Санавбер подозрительным, ведь тема вина для них под запретом уже на протяжении последних пяти лет, из-за чего они даже потрясённо переглянулись между собой.
--Нет. Вина не надо!—единогласно отклонили супруги, чем и поставили служанок в тупик. Те не знали, что им делать, ведь, они всего лишь вынуждены исполнить приказ Султанши, из-за чего рабыни, испытывая, возникшее в атмосфере небольшое напряжение, между собой переглянулись.
--Можете быть свободны!—приказала рабыням Баскадина. Те почтительно откланялись и ушли, оставив венценосную возлюбленную пару одних, благодаря чему, Селим с Санавбер с облегчением вздохнули и полностью расслабились, что позволило молодому Султану, плавно и осторожно завладеть трепетными алыми губами юной красавицы, что он и с делал с превеликим удовольствием.
    Санавбер инстинктивно откликнулась на сладостный призыв любимого мужчины, обвив его мужественную шею изящными руками и позволив ему, своим бархатистым языком проникнуть в тёплую пещеру её рта, не говоря о том, чтобы переплестись с языком возлюбленной в, волнующем их хрупкие души, зажигательном танце, что пробудило в них бурю разных эмоций, не говоря уже о, вспыхнувшем вновь, порочном желании новой неистовой близости.
--Не хочу с тобой расставаться, Санавбер!—заворожённо прошептал возлюбленной Селим, давая ей понять о том, что хочет быть с ней постоянно.
   Только юная Баскадина считала иначе. Она, хотя и полностью разделяла его душевные порывы, но здравый смысл в ней всё равно взял верх, из-за чего девушка ласково погладила мужа по бархатистым щекам, обещая, ночью  прийти опять и быть с ним до тех пор, пока он сам ни попросит её уйти. Селим поверил, но перед тем, как уйти на заседание Дивана, снова пламенно поцеловал свою жену, и, получив от неё благословение на весь день, ушёл, провожаемый её ласковым бирюзовым взглядом.

    Тем временем, в общей комнате поднялся гам и шум,  смешанный с ядовитыми насмешками девушек. В гарем привезли новых рабынь, они все такие жалкие, грязные, и красоту их не было  видно. Девушки, которые сидели на тахте, возле ряда где стоят новые рабыни, смеялись над их жалким видом. Все они были разные: кто-то был блондинкой, кто-то русой, кто-то с зелёными глазами, но страшный вид губил всю их красоту. Лалезар Калфа внимательно осматривала девушкек, кто-то отправиться на рынок, а кто-нибудь останется во дворце и станет чей-то прислугой, а кому-то повезёт, и возможно, она станет фавориткой молодого голубоглазого блондина Султана Селима. После того как Лалезар Калфа с ног до головы рассмотрела голубоглазую шатенку, она не осторожно взяла её за локоть, и дала знать Аге, чтобы её отправили назад. Вот уже почти всех девушек Калфа, и её помощницы рассмотрели, но никто им не понравился, осталась одна девушка, к которой Калфа гарема и подошла, и начала внимательно ее рассматривать, поднимая её тонкие руки, а после стала перебирать её каштановые волосы, которые были не в ужасном виде, но это исправимо. Калфа глянула на лицо девушки, оно было очень нежным, и, приложив свою ладонь к её щекам, она почувствовала их бархатистость, что очень понравилось калфе, и, строго глянув в её огненные глаза она важно сообщила своему помощнику, чтобы все девушки слышали.
— Эту девушку оставите здесь! Хорошо отмойте её, а после, вы девушки. — Лалезар кинула свой острый взгляд на, смеющихся девушек, сидящих на тахте, которые после взгляда Лалезар, быстро встали, и замолкли, скланив свои головы, а руки, сложив вместе.
— А вы красавицы, покажите ей её место, дадите одежду, и расскажите, о правилах! — закончил главный евнух и помощник Калфы, подойдя к девушке и взяв за локоть, он собирался её увести, как вдруг красавица вырвала свой локоть.
— Не трожь меня! Не трожь! — кричала молоденькая шатенка, никак не хотевшая, идти в гарем, от чего сразу вызвала гнев Лалезр Калфы, которая так уж и кинула свой огненный взгляд, когда повернулась, и взглядом сказав чтобы её увели отсюда, а сама она повернулась опять к девушкам, которые с любопытством осматривали новенькую. Когда два помощника Гиацинта Аги, схватили непокорную кареглазую девицу, та опять начала бунтовать и вырываться. Стоявший в коридоре Ага, увидев что идёт некая Султанша, грозно прокричал, чтобы все услышали что идёт Баш Хасеки Султана Селима, и закончили тот шум. Все девушки поспешили встать в ряд и склонить свои головы, а верные служители гарема Сулатна, встали в центр, и замерли в ожидании. Своей лучезарной походкой в гарем, как,  освещающая путь, звезда зашла Санавбер, одетая в нежно-мятного цвета парчовое  платье, что так красило её, с доброжелательной улыбкой подошла к главным воротам гарема, и, с интересом осмотрев всех девушек, подошла к Лалезар Калфе, не обращая внимания на новую рабыню.
— Лалезар Калфа, что за шум в гареме? Что случилось? — стала допрашивать главную Калфу гарема её мужа Санавбер, и пристально смотря на неё с недопониманием, стала ждать ответа.
— Султанша, мы никак не можем усмирить новую рабыню! Но вы не волнуйтесь, Султанша, мы её накажем! — Лалезар уронила свой взгляд на, стоящую радом с ней, девушку, которая прямо подняла голову и стала смотреть на Султаншу, из-за чего калфе пришлось постоянно дергать её за руку.
     Санавбер подошла к красивой девушке, и изучающе посмотрела на неё своими бирюзовыми чистыми глазами, чем и испугала девушку, и, влепив ей звонкую пощечину, от чего та, чуть ли не упала, но смогла удержаться, и лишь приложила руку к своей бархатистой щеке, и сдерживая свои слёзы в себе, смотрела на Санавбер Султан.
— Запомни, твоё детство закончилось, ты теперь будешь жить здесь, во дворце Султана Селима, в Топкапы! Тебе тут не жить, если ты будешь так себя вести! Уведите с моих глаз эту девицу! — ругала ее Баскадина, и дав приказ Лалезар Калфе, которая увела уже плачущую девушку в хамам, даже пытаясь успокоить её, а сама Султанша, обронив свой взгляд на девушек, удалилась из гарема, с уже более испорченным настроением.

     После чего, вернувшись, наконец, снова в главные покои, прекрасная Баскадина не находила себе места от понимания того, что эта испуганная новенькая девочка сможет влюбить в себя Селима очень легко и быстро, а ей, Санавбер, главное не повторить горькую судьбу всеми забытой Махидевран Султан, которая убила любовь Султана Сулеймана своей фанатичной ревностью с бесконечными истериками. Баскадине необходимо быть умнее и терпимее.
    Пока, же, она с измученным вздохом опустилась на парчовую софу и погрузилась в глубокую задумчивость. За этим занятием. Невестку и застала, грациозно войдя в главные покои, одетая в бархатное рубинового цвета платье, Михримах Султан, случайно догадавшаяся о причине её душевных терзаний, из-за чего сдержанно вздохнула и, подбадривая, мудро посоветовала:
--Держись, Санавбер! Будь мудрой и терпеливой Султаншей! У Селима может быть хоть сколько увлечений, но ты у него остаёшься единственной истинной любовью, женой, душевной подругой и поддержкой!
   Санавбер это итак знала. У неё даже созрел план о том, как помешать новенькой рабыне попасть под внимание её горячо любимого Султана, о чём и приказала преданной ей Махфирузе, когда та подошла к госпоже для того, чтобы узнать о том, какие будут распоряжения:
--немедленно приведи ко мне Марию Хатун!
   Служанка всё поняла, и, почтительно откланявшись, ушла в гарем за новенькой рабыней, из-за чего Луноликая Султанша поняла, что невестка решила сделать наложницу своей служанкой.
--Очень мудрое решение, Санавбер! Вижу, начало твоей борьбы за семейное счастье, началось! Желаю удачи!—еле сдерживая смех, заключила она и ушла. Оставив невестку в одиночестве, погружённую в глубокую воинственную задумчивость.

            А тем временем в хамаме, шатенка ждала когда её осмотрят, вместе с Лалезар Калфой она ждала акушерку, которая проверит, невинна ли девушка. Саму черноглазую обмотали в чистое белое полотенце, поэтому были видны, лишь только её длинные, красивые изящные ноги. Волосы были вымыты, как и сама девушка, из-за чего она приобрела здоровый вид. Её волосы красиво лежали на груди, которую закрывало полотенце. Девушка перестала бунтовать, пока что, ведь звонкая пощёчина Баш Хасеки Султана, отрезвила её, и напугала, дав понять о том, что ничего не объяснимо.
— Лалезар Калфа, эту рабыню надо было осмотреть? — спросила пришедшая акушерка, и оглядела, стоящую возле Калфы, девушку, и взяв ее за руку, повела к мраморному выступу.
— Отпусти меня! Я не скот! Отпусти! Не трожь! — Всё поняв, начала восклицать черноглазая красавица, и вырываться, что у неё и получилась, и она уже хотела убежать, как врезалась в главную Калфу, и приподняв свою головку, она уже увидела размеренный взгляд Лалезар, как вдруг, сзади девушку обхватила женщина-акушерка, и, приподняв её с Лалезар Калфой, женщина смогла устроить осмотр, и услышать стон девушки, что стало для неё привычным делом.
— Девушка невинная. — сообщила акушерка, и, сняв с себя специальные перчатки, положила их рядом с девушкой на мраморный выступ, который имел зелёный оттенок, после чего, она поспешила к Калфе, и они бурно начали что-то обсуждать между собой, что сказать, подруги. А девушка, утонувшая в своих слезах, не обращая внимания на служителей гарема, пулей вылетела из хаммама, и побежала в гарем, как по дороге внезапно столкнулась с кем-то, уронив себя, ещё кого-то и канделябр, который упал на локоть, а так же полотенце, которое упало с тела девушки, на пол. Два пострадавших, держались за лоб одной рукой, при этом, сидя на мраморном полу. Одновременно, они разомкнули свои веки, и уже приготовились недовольно посмотреть друг на друга. Вот только всё недовольство исходило от одной лишь шатенки, потрясённо посматривающей, на ошеломлённого голубоглазого блондина, от которого девушка непреодолимо захотела узнать о том, куда он смотрит, и поняв, что она полностью оголена, с криком быстро встала, мгновенно укрывшись полотенцем.
--Что уставился?! Немедленно, отвернись!—возмущённо прикрикнула на, залившегося румянцем смущения, парня юная девушка, даже не догадываясь о том, кто перед ней, а этим красавцем и был Султан Селим. Он собрался с мыслями и решил немного разыграть её, сказав лишь одно, хотя его распирал смех, который он еле сдерживал в себе:
--Да, успокойся ты! Я служу здесь евнухом!
   Девушка постепенно начала успокаиваться, но снова взглянув с, нескрываемым недоверием, на парня, произнесла, не в силах скрыть сомнения, тем-самым желая убедиться в том, что он не разыгрывает её:
--Ведь ты врёшь мне, тем-самым подбивая на грех?! Да, ладно! Некогда мне с тобой болтать тут! Мне пора возвращаться в гарем, иначе главная Калфа с агой опять начнут ругаться на меня!
    И не говоря больше ни единого слова, убежала, оставив прекрасного незнакомца в одиночестве, стоять и смотреть ей в след. Выждав немного, Селим не мог больше себя сдерживать и рассмеялся.

     Он так и вернулся в свои покои, весь смущённый, не говоря уже о том, что, продолжающий, смеяться, чем и вызвал недоумение у горячо любимой Хасеки. Она вышла из мрачной задумчивости, и, грациозно встав с софы, медленно подошла к мужу.
--Что тебя так развеселило, душа моя?—недоумевая спросила у него юная девушка, пристально смотря в ласковую бездну его бирюзовых глаз.
   Селим постепенно собрался с мыслями и выкрутился:
--Ничего, Санавбер! Просто Мустафа-ага рассказал мне одну очень пошлую, но уморительную шутку.
   Султанша, хотя и догадывалась об истинной причине веселья любимого мужчины, но сделала вид, что поверила ему, из-за чего выдавила из себя, как ей казалось, доброжелательную улыбку и заключила:
--Понятно. Я ничего не имею против вашего с ним общения, ведь с кем бы ты ни общался, ты всё равно вернёшься ко мне.
   Только в её искренних, полных понимания, душевных словах юной девушки отчётливо ощущалась невыносимая грусть с опасениями за их любовь и брак, из-за чего Селим сдержано вздохнул, и, заключив любимую в нежные объятия, ласково погладил по бархатистым щекам и заверил:
--Ничего не бойся, Санавбер! Я люблю только тебя! Так будет всегда.
   После этого, он пылко поцеловал возлюбленную в сладкие и алые, как спелая земляника, губы. Юная девушка ответила на его поцелуй с взаимным пылом, и, легонько отстранившись, заворожённо всмотрелась в его ласковую бирюзовую бездну красивых глаз, воинственно выдохнув признание, которое повергло молодого Султана в шок:
--Если ты. Вдруг, почувствуешь, что начинаешь охладевать ко мне, лучше сразу убей меня, но не заставляй мучиться от твоего безразличия, ибо, это будет очень жестоко с твоей стороны!
   Между возлюбленной парой воцарилось мрачное молчание, во время которого, она отчётливо увидела то, как сильно был потрясён её муж.
--Этого никогда не произойдёт, Санавбер! Лучше, давай не будем об этом больше говорить!—разумно предложил девушке Селим, постепенно снова овладевая её губами. Санавбер не смогла отказать ему, но прежде, чем он успел, окончательно взять их в свой сладостный плен, попросила:
--Пожалуйста, возьми меня с собой в охотничий домик, ведь ты завтра едешь именно туда отдыхать! Не удивляйся, я всё знаю!
   Падишах был потрясён до глубины души её осведомлённостью о его планах на завтра, из-за чего тяжело вздохнул, и, пообещав ей хорошо подумать над просьбой, наконец, пылко принялся целовать возлюбленную, постепенно подводя её к широкому султанскому ложу, где решительно раздел, и, уложив девушку на парчовое покрывало с мягкими подушками. Между ними снова вспыхнула неистовая головокружительная страсть, состоящая из: жарких бесконечных поцелуев, головокружительный ласк и пламенных, полных огромной искренности словах любви, что продолжалось до самого рассвета, пока возлюбленная супружеская пара ни забылась сладостным сном в нежных объятиях друг друга.

    Утром, пока Санавбер ещё крепко спала в их общей постели, Селим осторожно выбрался из её объятий, и, быстро одевшись, мягко и бесшумно покинул свои покои, после чего, пришёл к своему хранителю. Тот, видимо, ещё только встал, из-за чего не мог понять одного, почему его Султан уже не спит, хотя и не смыкал глаз из-за головокружительной страсти, которой неистово предавался вместе с Баскадиной на протяжении всей ночи, о чём свидетельствовали их громкие сладострастные крики и стоны, что заставляло молодого хранителя султанских покоев, краснеть от смущения.
--Чем я могу быть полезен моему Повелителю?—почтительно поклонившись венценосцу, участливо осведомился у него молодой человек.
   Селим мечтательно вздохнул, и, собравшись с мыслями, заговорил очень тихо для того, чтобы его слышал, лишь один хранитель главных покоев:
--Я сегодня еду в охотничий домик, именно по этой причине, приказываю тебе вместе с Лалезар калфой выбрать мне на сегодня девушку, которая согреет меня этой ночью там.
   Вот только он не подрассчитал одного, что случайной свидетельницей всего их разговора стала Санавбер Султан, проснувшаяся от того, что любимый оставил её и ушёл. Услышанное его распоряжение, стало для неё, словно удар ножом в самое сердце, из-за чего ясные бирюзовые глаза мгновенно заволокло слезами. Так она убитая горем, вернулась в главные покои и, как подкошенная, рухнув на постель, разревелась.
--Простите меня, Повелитель. Только я не предам нашу госпожу. Если Вы решили убить её любовь к вам своими изменами, я в этом участвовать не стану!—не в силах скрыть возмущения, категорически отказался Мустафа-ага, успевший, заметить кратковременное появление в дверях его покоев Баскадины.
   Селим, хотя и был потрясён до глубины души откровенностью друга, но ничего не сказал. Вместо этого, он прошёл в гарем, и, подозвав к себе Лалезар Калфу, приказал ей, подобрать ему девушку на эту ночь и сопроводить с агами её в охотничий домик, после чего отправился на заседание Дивана. Главная Калфа всё поняла и пообещала исполнить всё в лучшем виде.

    А тем временем, выполняя приказание Баскадины, Махфирузе пришла в гарем для того, чтобы, узнать, где сейчас находится Мария Хатун. Придя в гарем, черноглазая черкешенка, намотав свои каштановые волосы на свой палец, начала допрашивать одну, проходящую мимо рыбыню, где сейчас находится Мария. Одетая в жёлтое платье, девушка показала, где находится новоприбывшая Хатун, и с позволения служанки Хасеки, ушла. Махфирузе перестала мучить свои волосы, и подошла к шатенке, внимательно рассматривая её: во что она одета, как выглядит, не обращая внимания на не понимающий взгляд юной красавицы, ведь в прошлый раз она не особо успела осмотреть её черты лица.
— Ты же Мария? — хотела переубедиться Махфирузе, глядя на странный вкус рабыни, на которой был странный наряд, такие она видела на девушках очень редко. Её платье имело странные узоры и темный цвет, когда в гареме любили яркие, красочные наряды.
— Ага.. — улыбчиво кивнула ей Мария, и, сказав, что это она, начала заново погружаться в свои мысли о тайном незнакомце которого она встретила и полностью влюбилась в него. Только  она и представить себе не могла, что красавец,  который запал ей в душу, был сам Султан. Ведь девушки в гареме запугали бедняжку, сказав ей о том, что он противный,  толстый, старый, но это только добовляло мотивации убиться, чем жить в страхе, что тебя отправят к нему. Шатенка глядела на мерцающую свечу, которая находилась в канделябре, и делала вид, что слушает бормотание рядом стоящей девушки.
— Ты меня слушаешь? — Возмущённо прокричала девушка, положившая свои руки на пояс и строго смотрящая на задумчивую Хатун, и, подойдя к ней ближе, начала возмущаться дальше. — Просыпайся, Хатун!
— Да-да, ты говорила о службе какой-то Госпоже.. — очнувшись от своих мыслей, Мария остро глянула на Махфирузе, и, сделав подлую улыбку, произнесла ей.
— Верно, теперь ты служанка Хасеки Повелителя, будешь прислуживать ей, так же, как и я. — пояснила та, но увидев не понимающий взгляд и чуть приоткрытый рот, который, чуть-чуть и произнесёт фразу, которую Махфирузе, не хотела слышать больше всего, но ей придётся объяснится с кареглазой наложницей, поэтому села подле неё и начала объяснять титулы, о которых ей придётся знать, служа у Султанши:
— Хасеки Султан—это та, которая родила детей султану и стала любимой. Этот титул придумал прошлый султан, Султан Сулейман для Хасеки своей Хюррем Султан. Он очень любил её, так как Повелитель любит нашу Санавбер Султан, о их любви известно всему миру! Они столько пережили. Такого не одно государство не переживало. Но наша Хасеки не так проста, она не рабыня, как ты, или я, она Баш Хасеки, что означает первая, а в нашем случае и единственная. Так же она является женой падишаха. Но кроме жён господина, есть его сёстры, от которых я советую тебе держаться подальше, каждая из них по-своему особенна. Главное не расстраивай Санавбер Султан, она сейчас беременна, ей не нужно волноваться. Ладно, все, пора идти, Госпожа тебя ждёт. — Пояснила служительница Санавбер новой служанки, и взяв, воспринимающую информацию, Марию,  повела её  к Баскадине.

    Чуть позже, они, наконец, пришли и, почтительно поклонившись Баскадине, благо та уже успела полностью успокоиться, но теперь в её трепетной душе бушевал праведный гнев с жаждой мести.
--Госпожа, вот та девушка, которую вы мне приказали привести к вам! Её имя Мария.—отчиталась, представляя ей рабыню, Махфирузе.
   Одетая в шикарное парчовое розовато-персиковое платье, Санавбер одобрительно кивнула, и, задумчиво посматривая на наложницу, произнесла:
--Сегодня Повелитель едет отдыхать в охотничий домик и берёт с собой рабыню для любовных утех. Нам необходимо выяснить о том, кто станет этой гадиной, что посмеет претендовать на моего Селима и хорошенько наказать её. Это сложное дело я поручаю тебе, Мария. Ты справишься. Будь моими глазами и ушами в гареме и сообщай мне обо всём, что там происходит, особенно о том, кого подбирают для Повелителя!
   Мария, хотя и была немного шокирована приказанием, не говоря уже о, пылающей в трепетной душе прекрасной юной Султанши жгучей ревности, не посмела ослушаться, ведь ей нужен  могущественный покровитель для того, чтобы выжить в гареме. Она согласилась, пообещав всё исполнить.
   Санавбер одобрительно кивнула и подала девушке знак о том, что та, может быть свободна. Мария всё поняла, и, почтительно откланявшись, вернулась в гарем.

      Вот только, чувствуя, сжигающую его изнутри, вину перед Санавбер, Селим перед тем, как ему отправиться в охотничий домик, пришёл в главные покои и едва не лишился дара речи от увиденного. В постели лежала его возлюбленная бледная, бесчувственная, а на полу валялась маленькая баночка от яда, из-за чего молодой Султан пришёл в ужас и мгновенно рванул к ней и, убедившись в том, что она жива, стал откачивать её, а затем, терпеливо принялся ждать момент, когда она очнётся. Только красавица находилась в глубоком беспамятстве.
--Что, же ты с собой наделала, Санавбер?! Неужели ты до сих пор не понимаешь, что, сколько бы у меня ни было наложниц, ты останешься моей единственной любовью и смыслом жизни!—дрожащим от нервного волнения и беспокойства приятным тихим голосом, проговорил молодой человек, при этом, ласково поглаживая возлюбленную по шелковистым золотисто-каштановым распущенным волосам.
    На какое-то мгновение, ему показалось, что Санавбер, словно почувствовав его искреннюю нежность, начала пробуждаться, из-за чего, он, не теряя драгоценных минут, инстинктивно пылко поцеловал её в сладкие алые губы, а на его красивом лице появилась ласковая улыбка.
    В эту самую минуту, в покои к брату вошла, одетая в шикарное платье, Бахарназ Султан, и, увидев всю эту картину, мгновенно подбежала к брату и встревоженно спросила у него о том, что здесь произошло. Селим печально вздохнул и всё ей рассказал. Между братом и сестрой воцарилось мрачное молчание. Бахарназ оказалась глубоко потрясена его словами и желанием, отменить свой хальвет в охотничьем домике.
--Поезжай туда, а я посижу с нашей Султаншей, Селим!—наконец, хотя это и было ей, крайне нелегко, отпуская брата произнесла Бахарназ. Он снова тяжело вздохнул, и, поцеловав любимую девушку в златокудрый шелковистый лоб, произнёс:--Прости меня, любимая!—и только после этого, нехотя ушёл, оставляя с Санавбер свои душу и сердце.

 А тем временем, потрясенная указом Санавбер Султан, девушка с разрешения вернулась в гарем. Теперь ей предстоит сложная задача, которая именно для неё была лёгкая, ведь, когда, будучи ещё Марией Де Боже, она помогла своей семье продвинуться к трону, а тут вычислить одну безжалостную рабыню, собирающуюся к Султану, Мария внимательно  посматривала на всех, кто был в гареме, глядя на каждую, которая только попытается сделать резкое движение. Она очень хотела выполнить указание Хасеки Повелителя, так как та обещала стать её покровительницей, в награду за верную службу.
— Девушки, вставайте в ряд, быстрее! — прокричала, пришедшая в общую комнату, главная калфа султанского гарема,  размахивая руками и показывая девушкам, чтобы те быстрее выстраивались, а сама Лалезар уже оглядывала каждую, что попадется на её глаза. Когда все, наконец-то выполнили приказ, Лалезар начала уже более внимательно оглядывать Хатун, которые были в ожидании ответа Калфы, зачем им пришлось вставать в ряд? Но только, стоявшия в мятного цвета платье, Мария, все понимала, и смотрела за  выбором Калфы и с интересом ждала того, какая девушка умрёт сегодня ночью? Но как Калфа закончила осмотр одной голубоглазой брюнетки, и направила свой взор в даль, её очень смутило то, что Мария, смотрела на нее, будто знала, что за выбор делает женщина. Не важной походкой, она подошла к Марии, и посмотрела в её карие глаза, что вызвало дрожь, и волнение у той, но она держалась, и не отпускала голову вниз. И тут Калфа поняла, кто должен идти к Падишаху.
— Мария. Поздравляю тебя, ты сегодня поедешь к Повелителю. — торжественно объявила она, чем и привела в недоумение, открывшую рот, Марию, для которой слова Калфы, как гром в небе, испугали, до ужаса. — Менекше Калфа, как следует подготовьте девушку. — с этими словами, Калфа, слегка придерживая подол своего платья, вышла из гарема, оставив в недоумении Марию. Ту уже отвели а хаммам, её обмазывали разными маслами, да бы успокоить её, но мысли юной Хатун были в замешательстве, а в голове крутились слова своей Султанши : « Нам необходимо выяснить о том, кто станет этой гадиной.»
       От этого, девушке стало ещё хуже, но перестать думать об этом, она уже не могла. После хаммама, по приказу Гиацинта-аги, Хатун начали всячески наряжать Марию, которая уже начала забывать приказ, и погружаться в улыбку, ведь, если она забеременеет, то сама станет, как Санавбер Султан. Осторожно девушки наносили тени, аккуратно, чтобы не сделать больно самой Марии, накрасили её шелковистые ресницы, а после привели в порядок её каштановые волосы. Теперь девушка была готова, осталось только надеть наряд, красивое белое платье, имеющее по бокам золотистую роспись. Когда Мария переоделась, и вышла из-за ширмы, Хатун так  и позавидовали ей, ведь Мария вышла так, как буд-то сама звезда спустилась с небес, да и, как можно не завидовать той, которой предстала честь, пойти к самому Султану? Когда красавица была готова, её посадили в карету и увезли, но перед этим, пока она проходила мимо гарема, она подло улыбнулась девушкам, которые, так и любовались ей.


       Так незаметно стемнело. Натупил вечер, окрасивший всё в тёмные: фиолетовый, синий и бирюзовый тона. В домах и дворцах зажглись ночные огни. Люди завершали все свои дневные дела, ужинали и готовились отойти в ласковые объятия Морфея.
   Этого, же, самого нельзя было сказать о молодом Султане, находящемся в просторном охотничьем домике, интерьер которого, хотя и скромный, но независимо от этого, уютный, даже домашний. В мраморном камине тихо потрескивали дрова, распространяющие по всему помещению приятное тепло и лёгкое мерцание от пламени, не говоря уже о, горящих в канделябрах, свечах. Оно отражалось в красивых глазах молодого мужчины, с глубокой мрачной задумчивостью посматривающего на огонь. Все его мысли занимало невыносимое беспокойство за свою возлюбленную Санавбер.
    В эту самую минуту, бесшумно распахнулись створки двери, и в просторную комнату мягко вошла, присланная к нему Лалезар Калфой, наложница. Она почтительно, и, вся трепеща от страха и волнения, поклонилась, терпеливо ожидая момента, когда юноша, наконец, обратит на неё внимание. Только он этого не сделал.
--Возвращайся в гарем, Хатун! Между нами, сегодня ничего не будет! Когда понадобишься, я сообщу через Калфу!—отрешённо приказал он девушке так и, не взглянув на неё ни разу. Она всё поняла и ушла.
   Селим снова остался совершенно один, затем, выждав немного, сам покинул охотничий дом и вернулся в Топкапы, где прошёл в главные покои и объяснил недоумевающей Бахарназ о том, что совесть не позволила ему, принять наложницу.
   Султанша поняла брата, ведь он поступил благородно и по совести. Она даже сдержано вздохнула, и, почтительно ему поклонившись, ушла, оставляя его наедине с женой, которая уже крепко спала в супружеской постели.

        Несколькими минутами ранее, опечаленная отказом, Мария вышла из дома, и не много отойдя, сделала огромный выдох и начала рыдать, смутив стоявших в стороне от неё и обсуждающих чёрное море под названием ночное небо, Менекше Калфу и Гиацинта Агу, быстро  подбежавшим к девушке и принявшимся, доправивать её, не обращая внимания, на стоявшую позади неё, темноволосую женщину, которая всячески успокаивала Марию, что взбесило её, из-за чего она, не произнеся ни единого слова,  убрала резким движением ладонь Калфы, та пыталась вытереть горькие слезы на красивом личике наложницы. Взяв подол своего платья, девушка кинула свой взгляд на, не понимающих служителей гарема, которые поспешили за ней в позолоченную карету, где возле маленьких дверей стояли двое стражников, и, когда Мария подошла к ним, переглянувшись между самой, не медля ни минуты, открыли ей двери, но как они сдерживали смех, когда Гиацинт Ага с Калфой, толкались из-за того, кто из них быстрее дойдет до кареты и узнает, что случилось в уютном доме с Повелителем, и кареглазой шатенкой Марией, но не тут-то было. Вопросы только добавляли у неё расдражения, от чего она нервно начала дышать, и отвернувшись от окна, взглядом заткнула своих сопровождающих, и повернулась назад к окну, немного сдвинув парчовые занавески, имеющие мятно-зелёные, и персиковые оттенки, стала ждать прибытия в Топкапы, думая о предстоящем разговоре с Баскадиной Повелителя.

     Чуть позже трепетной походкой девица уже подходила к гарему, но перед этим она хорошенько дала себе понять, что в ближайшее время главная обсуждаемость в гареме, станет она. Глубоко вздохнув и выдохнув, она поправила своё шёлковое белое платье с золотистой вышивкой в виде цветов и поспешила в гарем, где её уже опять ждали нудные вопросы. Важной походкой она подошла к одной из Калф, точнее хотела, все девушки,  переглянувшись между собой, накинулись на неё, как будто увидели гору лукума. Девушка уже не могла себя сдерживать. Она просто закрыла глаза и подумала о Родине, так дойдя до одной из тахт, она спокойно села, а девушки, разойдясь уже начали обсуждать её, и придумывать "Мифы", или же свои догатки, которые передавались из одних уст вдругие. Вроде, девушка начала успокаивается, представляя своих родителей, и маленькую сестру Диану, голубоглазую девочку и её розовенькие щёчки, так представляет она свою сестру, но мрачные мысли, как неприятный дым, перенесли девушку в тот коварный день, когда на её глазах убили: её мать, Анастасию, и отца Генриха, но даже это её не печалило так, как смерть пятилетний сестры. Девушка, как от сна пробудилась от своих тёмных мыслей, вся в поту, но ей пришлось прийти в себя, потому что перед ней стояла гневная черкешенка Махфирузе, и девушка не знала что ей делать, не уж то она все знает?
— Что ты тут сидишь? Немедленно иди в лазарет, там тебя ждёт акушерка. Скажи, что ты от меня. Она тебе лекарства даст. Только не урони, ты это можешь.. — Оторвала от горьких мыслей, она девушку, и придерживая подол своего белого платья, вышла из гарема.
     Мария несколько минут стояла возле ворот из гарема, собиралась с мыслями, ведь любимая Султана, возможно знает о том, что Мария была у него, но не знает что ничего не было. Все Хатун смотрели на неё и ждали её действий. Все теперь интересовались о ней, но как же без интриг. Девушка собралась с мыслями, похлопала себе по лицу несколько раз, да бы проснуться от плохих мыслей, и отправилась к акушерке.

   А тем временем,  Селим проснулся от того, что почувствовал шевеление возлюбленной. Она очнулась, и, тяжело вздохнув, инстинктивно прижалась к нему сильнее, из-за чего юноша с огромной нежностью обнял девушку и заботливо поцеловав в шелковистый золотистый лоб, продолжил спать, не обращая внимания на, дерзко проникшие в просторные главные покои, яркие лучи летнего солнца, которые окрашивали всё вокруг в золотисто-оранжевые оттенки и скользнули по умиротворённым красивым лицам молодой венценосной четы, заставив их, невольно поморщиться и проснуться окончательно.
   Первой это сделала юная Баскадина. Она нехотя открыла свои бирюзовые, как небо в ясную погоду, глаза, и, увидев, лежит в заботливых объятиях любимого мужа, ласково ему улыбнулась, догадавшись о том, что он из-за неё отменил хальвет, захотела искренне отблагодарить его жарким поцелуем с головокружительными ласками. Санавбер даже потянулась к нему, как, в эту самую минуту, ощутила внезапную резкую боль в животе, заставившую её вскрикнуть и согнуться пополам.
--Санавбер, что с тобой?—встревоженно спросил возлюбленную Селим, но увидев её, испачканный кровью подол шёлковой светлой сорочки и громко крикнул страже о том, чтобы немедленно привели акушерку. Сам, же, крайне бережно, снова уложил возлюбленную в постель, приказав её служанкам, находиться рядом с госпожой.
    Позже, после внимательного осмотра, акушерка успокоила молодого Султана, сказав, что госпожа с большим трудом избежала выкидыша из-за того зелья, что та выпила под действием сильных эмоций и бурных душевных порывов. Сейчас ей необходим отдых и, по возможности ограждение от всевозможных волнений. Селим всё понял, признав, что до такого состояния, он сам довёл возлюбленную своим желанием провести время с гаремом, из-за чего Падишах захотел исправить вину тем, что на период протекания беременности, родов и периода очищения у Санавбер, никого к себе не звать. Он даже объявил об этом решении в гареме, что стало для всех самой настоящей бомбой и повергло в шок.

      А в эту самую минуту, идя по коридору, залитому первыми  лучами солнца, Мария несла лекарства, разные бутылочки, имеющие странные цвета, от ярко-зелёного, до прозрачной жидкости. О том страшном сне она уже не думала, и после краткого указания Махфирузе Хатун, даже начала приходить в хорошее настроение, о плохом пытаясь не думать. Все её мысли были забиты  голубоглазым парнем, но больше, она его, даже не видела, но и эти мысли долго не задерживались у Марии, когда она споткнулась об какой-то штик.  Упав на мраморный пол, девушка приподняла свою голову прежде, чем на неё опрокинулся позолоченный поднос, но она успела
сообразить схватить бутылки,
которые вот-вот бы и упали, перед тем, как воскликнуть от боли: " Ай "! Её чудесное настроение вновь поменялось, на злое. Целую минуту она лежала на мраморном полу и думала: " Допустим я сейчас встану. Моё платье грязное, и мне придётся хотя бы руками отряхнуть его. Придётся вспоминать какие бумаги где. " Всё поняв, что долго поток её мысли протекать не может, она встала, ведь её мог кто-то увидеть. Мария положила на подоконник окна, которое было рядом лекарства, и начала очищать своё парчовок платье. Далее она подняла поднос, и, положив на него лекарства, пошла дальше.
      Тем временем, двое возлюбленных сидели на султанском ложе и завтракали, ароматно пахнущими, яствами, переглядываясь  друг с другом, взглядами, полными огромного обожания, передавая себе, хорошее настроение.
— Это наверное лекарства принесли. — сообщила Санавбер своему возлюбленному, когда они оба услышали тихий стук в дубовые  большие роскошные двери главных покоев. Селим, пребывая в приподнятом настроении, одобрительно  кивнул, дав страже разрешение, впустить служанку, и увлечённо продолжил есть.
    В покои зашла Мария,  пытаясь, удержать поднос и молясь о том, чтобы она ничего не уронила и не опозорилась перед Султаном с его Хасеки.
— Султанша, Повелитель. — девушка склонилась в почтении.   Возлюбленные мельком взглянули на неё, дав ей указания о том, чтобы девушка положила лекарства на стол, и удалилась, повернувшись обратно, принялась пить шербет, Селим бросил кратковременный взгляд на рабыню и быстро снова перевёл бирюзовый взгляд обратно к своей любимой, но та уже стояла в ступоре, а Селим, всё перемешав в своей голове, резко повернув её,  пришёл в ужас, не больше, чем Мария. Она опустила руки вниз, уронив все лекарства.
    Это заметила Санавбер, из-за чего она начала хлопать своими шелковистыми густыми ресницами, в недоумении, почему здесь делает он. Холодное молчание и взгляд Марии и Селима на друг друга, закончился горячо любимая Санавбер Селимом, от не понимания начала спрашивать Селима:
— Селим, что такое? Вы, разве, знакомы?— услыхав то, как те, одновременно, начинают смеяться. Смех Селима она ещё понимала, как-то, но Марии?
— Э.. Ам.. — Повернувшись, красный от смущения начал врать он горячо любимой, но продолжая, одновременно смеяться с Марией. — Я.. Я.. Я.. Что я? Я шёл с совета дивана, а эта девушка случайно, врезалась в меня,.. Я сказал ей о том, что надо быть аккуратнее и ушёл! Всё.. — но сдержанность ему не помогала, глянув, как пытается сдержать смех, покрасневшая от стыда и смущения, Мария, он опять  рассмеялся.
    Зато Санавбер, понимая, что больше нельзя далеко откладывать их общий важный разговор, от которого, отныне станут зависеть их судьбы, сделала вид, что поверила оправданиям мужа и перешла к сути дела:
--Я хорошо понимаю, что постель Повелителя не должна пустовать, а Династия должна пополняться новыми Шехзаде и Султаншами, но я не хочу, чтобы твоей, Селим, новой фавориткой стала девушка, которая, в последствии станет, строить против меня интриги с заговорами. Поэтому, мне бы хотелось, чтобы место в твоей постели заняла Мария Хатун. Я ей доверяю, как самой себе и знаю, что даже, если ты увлечёшься ею, нашему браку и любви ничего не будет угрожать.
   Султанша сделала небольшую паузу, но лишь для того, чтобы с огромной нежностью сжать руку любимого мужа, оказавшегося немного потрясённым внезапной темой душевного разговора и заботой о нём. Он даже залился румянцем смущения и застенчиво переглянулся с Марией.
--Я сегодня, же, прикажу Лалезар Калфе, подготовить тебе Марию сегодня к ночи.—продолжила Баскадина, при этом тяжело вздохнув, ведь одна мысль о том, что с этой ночи её любимый станет делить ложе с наложницами, приносила ей невыносимую боль. Селим заметил это по бирюзовым глазам возлюбленной и уже захотел отказаться от её предложения, но она мудро настояла на своём решении, резюмируя это тем, что для благополучного протекания беременности и для того, чтобы больше не рисковать жизнью их ещё, не родившегося малыша, ей приходится так поступить. 


   Селим погрузился в глубокую мрачную задумчивость, но, внезапно вспомнив о присутствии в просторных покоях Марии и тоном, полного безразличия, приказал, даже не смотря на неё:
--Возвращайся в гарем, Хатун!
   Девушка всё поняла, и, почтительно откланявшись, ушла. Молодые супруги снова остались наедине друг с другом, что позволило им, продолжить душевную беседу, к чему они и приступили.
--Никаких хальветов с наложницами больше не будет, Санавбер! Я люблю только тебя, а на других смотреть не хочу!—устало вздохнув, решительно и, крайне непреклонно заключил Селим, затем. Не говоря больше ни единого слова, плавно дотянулся до сладостных алых губ возлюбленной и принялся пылко целовать её, благодаря чему, по стройному телу Санавбер постепенно разлилось приятное тепло, из-за чего она, глубоко тронутая его искренними заверениями и клятвами в вечной любви, принялась отвечать ему взаимной страстью.

   А тем временем, что касается Марии Хатун, она стояла у самих тяжёлых створок дверей главных покоев, и, слегка приоткрыв их, отчётливо слышала весь душевный тихий разговор венценосных супругов, что привело её в замешательство, лишив возможности, вырваться из жалкой рабыни в величественные Султанши.
   За этим занятием девушку застал, бесшумно подошедший к ней, привлекательной внешности молоденький ага по имени Аслан с вихреватыми белокурыми волосами, и, отведя её в сторонку, принялся расспрашивать обо всём, что может быть полезно Шотландскому Королевскому двору. Мария настороженно осмотрелась по сторонам, и, убедившись в том, что за ними никто из дворцовых обитателей не следит и не подслушивает, сообщила:
--Повелитель отказался от услуг гарема из огромной любви к своей Баш Хасеки. Это пока всё, что мне удалось узнать.
   Аслан-ага, хотя и был потрясён услышанными сведениями, но не подав вида, одобрительно кивнул и перед тем, как вернуться к своим обязанностям султанского охранника, порекомендовал:
--Постарайся в самое ближайшее время, попасть в постель к Султану Селиму и тем самым начать осторожно узнавать обо всём: чем он дышит, что затевает и чем живёт.
   Девушка поняла куратора, пообещав ему, что она попытается сделать всё, что от неё зависит, после чего вернулась в гарем.

  Вот только девушка не учла одного, что её скромной персоной заинтересовалась, стоявшая на мраморной террасе и с задумчивым выражением на красивом лице смотрящая на гарем, Михримах Султан, одетая в шикарное парчовое рубиновое платье.
--Странная какая-то эта новая Хатун, предпочитающая невзрачные платья тёмных, либо блёклых цветов. Она ни с кем не общается и ведёт себя отстранённо.—поделилась своими наблюдениями с главной Калфой султанского гарема Луноликая Султанша. Та поняла её и пообещала быть более внимательнее к Хатун, из-за чего Михримах тяжело вздохнула и продолжила задумчиво смотреть на рабынь в общей комнате.
   В эту самую минуту к Султанше луны и солнца подошёл хранитель главных покоев Мустафа-ага, и, почтительно поклонившись, сообщил ей волю Повелителя о том, что он больше не нуждается в услугах наложниц. Теперь они станут обычными служанками, чем Луноликая госпожа оказалась потрясена до глубины души, и, не теряя драгоценного времени, стремительно пошла к Селиму для того, чтобы вразумительно с ним поговорить и вправить мозги на место, при этом она была вне себя от, испытываемого ею, возмущения.

   В то время как Селим с Санавбер продолжали пылко целоваться друг с другом, обмениваясь добродушными шутками, в главные покои, подобно разъярённой фурии ворвалась Михримах Султан.
   Селим только успел отстраниться от возлюбленной и выбраться из постели, как получил звонкую пощёчину от старшей сестры. Вероятно, она узнала о его решении, перестать пользоваться гаремом, вот и прибежала выяснять с братом отношения. Так и было.
--Ты, что, совсем с ума сошёл, Селим?! Как ты можешь отказываться от гарема?! Неужели не понимаешь, что Династии нужны Шехзаде с Султаншами?! Не для того , на протяжении двух недель подливала яд нашему, сошедшему с ума от подозрений в заговорах, отцу, замышляющему, казнить и тебя!—бушевала Луноликая Султанша, продолжая, угощать брата звонкими пощёчинами и не думая о том,  что её яростные признания глубоко потрясли молодого Падишаха с его красавицей женой. Теперь им стала понятна истинная причина внезапной смерти Султана Сулеймана. Юноша пришёл в ужас и даже стал отступать к балкону.
--С тобой опасно враждовать, Михримах. Только я не изменю своего решения, причиняя вред моей возлюбленной Санавбер! Больше ни одна наложница не переступит порога моих покоев и не ляжет в мою постель!—непреклонно произнёс Селим, незаметно подойдя уже к самому ограждению и понимая, что дальше уже идти некуда. Только сестра продолжала идти на него, вымещая гнев и не зная того, что, Санавбер, чувствуя неладное, выбралась из постели. Она вышла на балкон в тот самый момент, когда в ходе небольшой борьбы и отчаянной попытки отбиться от сестры, Селим не рассчитал с силами и упал с балкона на газон под крик ужаса жены с сестрой.

   А тем временем к, ни о чём не подозревающей и севшей, ужинать Марии царственно подошла, одетая в бирюзовое парчовое платье с преобладанием золотого шёлка и газа, Бахарназ Султан. Она с интересом оглядела рабыню с головы до ног, из-за чего та почувствовала себя скованно и задумчиво спросила, обращаясь к ней:
--Значит, ты и есть та самая шотландская наложница по имени Мария?
   Девушка судорожно сглотнула, и, встав с подушек, на которых сидела, почтительно поклонилась госпоже и чуть слышно выдохнула положительный ответ, что позволило Султанше продолжить своё размышление:
--Жаль, что такой красивой девушке придётся увянуть в стенах этого великолепного дворца так, и, не испытав любви с радостью материнства!
   Мария смотрела на прекрасную Султаншу ничего не понимая, хотя и успела заметить, как в светлых глазах той уже созрел какой-то план о том, чтобы помочь ей, хотя бы один раз, оказаться в «раю» Повелителя, о чём и заговорила с ней, предварительно отойдя в сторонку.

   В эту самую минуту, вовремя спохватившиеся стражники, среди которых был и Аслан-ага, возглавляемые хранителем главных покоев, на носилках принесли, к счастью, оставшегося в живых после падения с балкона, Повелителя, и уложили в его собственную постель. Он даже пребывал в сознании, хотя и в состоянии глубокого шока с адреналином.
   Рядом с ним находились: старшая сестра, возлюбленная и главная лекарша с помощниками, последние из которых внимательно осматривали беднягу на серьёзность повреждений, но, кроме нескольких сломанных рёбер и лёгкого сотрясения мозга, ничего не выявили.
--Ничего, госпожи! Через месяц Повелитель встанет на ноги.—успокоила, не находящих себе места от беспокойства, встревоженных Султанш главная лекарша, из-за чего те вздохнули с  облегчением, чувствуя, как невыносимый страх за жизнь Селима, постепенно притупляется, как и его шоковое состояние, сменившееся дикой болью в голове и теле. Он даже громко застонал и потерял сознание.
  А за окнами великолепного султанского дворца Топкапы плавно сгустились тёмно-синие сумерки, обозначив наступление вечера. В расписных изразцами залах, мраморных коридорах  с роскошными и, богато обставленными, покоями, слуги зажгли чугунные факелы с серебряными канделябрами, медное пламя от которых, озаряло всё вокруг, внося в них уют.
   
    А тем временем, в общей просторной  комнате, рабыни, по приказу Бахарназ Султан наряжали, погружённую в глубокую задумчивость, Марию Хатун к хальвету. Она уже была облачена в шёлковое платье мятного цвета, обшитое кружевом, а в её шикарные распущенные чёрные волосы, вплетали рабыни бриллиантовые нити. Всё это проходило под пристальным наблюдением Лалезар Калфы, дающей им определённые указания.
    За этим занятием их застала Михримах Султан, и, мягко приблизившись к ним, с одобрением оглядела труды рабынь с обликом, подготавливаемой к хальвету, Хатун, тяжело вздохнула и произнесла:
--Мне нравятся ваши труды, девушки. Только жаль одного, что они напрасны сегодня, ведь в течении этого месяца, Повелитель не примет ни одной девушки, из-за, внезапно ухудшегося, состояния здоровья.
   После чего, Луноликая красавица Султанша ушла, оставляя наложниц в полном недоумении, стоять и смотреть ей в след. Ничего поделать было нельзя. Девушкам пришлось подчиниться воле госпожи. Они понимающе переглянулись между собой, и, тяжело вздохнув, принялись разнаряжать, разочарованную в успехе когда-либо попасть на хальвет к красавцу Султану, Марию.
Месяц спустя.
Дворец Топкапы.
    За это время, молодой Султан постепенно поправился и вернулся к государственным делам, что выполнялось им с успехом. Так же и в личной жизни. У него появилась новая фаворитка. Ею стала юная шотландская красавица Мария, которой он дал новое имя—Руфсузе, что означало покинутая любовь, либо, даже не догадываясь о её шпионаже в пользу родной стране. Она делала это осторожно, незаметно и тайно. Вот только любила, ли девушка Селима? Не известно. Может и создавала вид, лишь бы он не догадался о том, кем является его фаворитка на самом деле. У неё получилось. Султан увлёкся ею, но и не забывал про возлюбленную Баскадину, которую любил и уважал за терпение, мудрость взаимопонимание с поддержкой, не говоря уже про душевность.
    Санавбер, же, продолжала присутствовать на всех его заседаниях и слушать обо всём, что творится в зале из тайной комнаты, которую уже очень давно приказал разблокировать для неё сам Селим. Зная, что она рядом и морально поддерживает его, он чувствовал себя увереннее на собраниях. Так, же юная Баскадина занималась благотворительностью, ведь это отвлекало её от мыслей о том, что у её любимого мужа появилось новое увлечение, бывшая служанка, которой, по приказу Михримах Султан выделили покои на этаже фавориток и подобрали двух рабынь в услужение, как того требовали многовековые традиции султанского гарема.
    К отношениям мужа с Руфсузе Хатун, Султанша относилась спокойно и совсем не ревновала из-за того, что воспринимала их за кратковременное увлечение, которое обязательно пройдёт, когда девушка Селиму надоест. Ведь он даже звал её к себе не часто, а раз, но самое частое два раза в неделю, только это было редко. Первое время, Султан даже не оставлял её на завтрак.

    Но только не в этот раз. После бурно проведённой ночи с Руфсузе, Селим решил вместе с ней позавтракать, из-за чего они в это осеннее тёплое солнечное утро, удобно сидя на мягких подушках, душевно беседовали друг с другом, пока рабыни накрывали на стол, и, не обращая на них внимания, добродушно подшучивали и звонко весело смеялись, не подозревая о том, что к двери главных покоев царственно подошла, сопровождаемая верными служанками, одетая в серебристое парчовое платье, Санавбер Султан. Ей показалось странным то, что вместо калф и евнухов у них стоял Аслан-ага, словно что-то подслушивая. Баскадине показалось это подозрительным, из-за чего она громко прокашляла, как бы привлекая к себе внимание парня. Тот даже встрепенулся, и, почтительно поклонившись, доложил ей о том, что Падишах проводит время с гаремом, а точнее со своей фавориткой Руфсузе.
--Мне это известно, ага. Только я не понимаю одного, что вы здесь делаете у дверей главных покоев. Разве вам поручили сопроводить девушку в гарем? Ведь это, кажется, входит в обязанности калф с евнухами, но ни как не султанского телохранителя.—с нескрываемым подозрением, и, пристально посматривая на молодого парня, спросила у него Баскадина.
    Тот не был готов к такому неожиданному допросу, из-за чего растерялся и что-то начал мямлить себе в оправдание. Только Санавбер не поверила ни одному его слову, решив просить о внимательном наблюдении за странным агой хранителя главных покоев, из-за чего и царственно вошла в его скромные покои, благо они располагались по соседству с Султанскими.
     Аслан-ага остался в одиночестве, думать над тем, что Баскадина начинает уже о чём-то подозревать его. Надо было срочно что-то предпринимать, иначе она разоблачит его с Руфсузе Хатун. Но что? Ага, пока не знал. Убить? Только, как это сделать так, чтобы никто потом не хватился главную женщину самого Султана, да и к тому, же, носящую под сердцем будущего Шехзаде, либо Султаншу, не знал, решив позже поговорить об этом с Руфсузе, ведь она девушка хитрая, изворотливая и умная. Что-нибудь обязательно придумает. Пока, же, парень решил залечь на дно и не высовываться, как бы занимая позицию ожидания.   


10 ГЛАВА.
«Предательство и головокружительная
страсть».
Топкапы.
   А тем временем, прекрасная Санавбер Султан уже тихо беседовала с хранителем главных покоев в его скромно обставленной, но по своему уютной комнатушке, высказывая свои подозрения, относительно Руфсузе Хатун с Асланом-агой. Ей эта парочка совсем не нравилась.
   Мустафа-ага внимательно выслушал душевные опасения госпожи, признавшись ей в том, что он сам не в восторге от них.
--За ними необходимо установить пристальное наблюдение.—задумчиво вздохнула юная Баскадина, и, выдержав небольшую паузу, заключила.—Вероятно, они что-то замышляют против Повелителя и Османской Империи. Нам необходимо узнать об этом и разрушить все их планы.
   Мустафа-ага понял госпожу, ведь ему хотелось самому уже перейти к подобным действиям, но не знал, с чего начать, думая над тем, ни поторопился, ли он с выводами. Молодые люди обменялись ещё парой душевных фраз, после чего, Санавбер покинула его покои и не зря, ведь в, залитом яркими солнечными лучами, коридоре её ждало подтверждение догадок с подозрениями.

   Руфсузе  Хатун покинула главные покои и теперь стояла немного в стороне от них, тихо беседуя со своим красивым молодым куратором, думая о том, что их никто не слышит.
   Это было не так, ведь весь их разговор отчётливо слышала Санавбер, чему она была потрясена до глубины трепетной души.
--Баскадина уже заподозрила нас в шпионаже Шотландской короне, Руфсузе. Она должна умереть в самое ближайшее время. Убей её при первой возможности!—приказал девушке стражник. Она всё поняла и пообещала:
--я убью Султаншу, затем приложу все усилия для того, чтобы стать единственной женщиной для Султана, но а, когда рожу ему сына, сразу убью и его, а затем…
    Девушка не договорила из-за того, что, в эту самую минуту, из своего убежища вышла, одетая в сиреневое атласное платье, обшитое блестящим мятным кружевом и дополненное газовыми рукавами, Баскадина. Она высокомерно посмотрела на заговорщиков, и, сложив изящные руки на соблазнительное груди, победным тоном произнесла:
--Вот вы и попались, подлые предатели!
   Султанша уже собралась было крикнуть: либо любимого мужа, либо его хранителя покоев вместе со стражей, как, в эту самую минуту, получила от, бесшумно подошедшей на помощь к заговорщикам, молоденькой калфы по голове тупым предметом, из-за чего, в её красивых бирюзовых глазах мгновенно потемнело. Она рухнула на пол, словно подкошенная.   

   А тем временем, до сих пор, до сих пор, находящийся в своих просторных покоях, Селим стоял на балконе и задумчиво смотрел на осенний дворцовый сад, окрашенный в: жёлтый, оранжевый, рубиновый и тёмный зелёный цвета, не говоря о хмуром небе, занесённом тучами. Складывалось ощущение того, что ещё немного и вот-вот пойдёт дождь.
     Его мысли занимала темноволосая фаворитка. Он и сам не знал того, что к ней испытывает. Влечение, страсть—возможно. Она нравилась ему и, казалась необычной, даже какой-то загадочной, своеобразной, душевной. Ему было хорошо с ней, весело и легко, но вот любил, ли он её? Селим не мог этого сказать. Не разобрался ещё, да и был не из тех людей, кто легко разбрасывался чувствами на право и на лево. Он относился к ним ответственно, вдумчиво и основательно, даже с осторожностью, словно боялся ошибиться, не говоря уже о том, что обжечься.
   От таких мыслей молодой человек тяжело вздохнул и отправился в покои к любимой Санавбер за благословением на день, но так и не найдя её в покоях, он, по интуиции, начал поиски с того места, где можно меньше всего этого ожидать—темницы. В этих поисках, его сопровождал верный телохранитель Мустафа-ага.

   Чутьё не подвело юношу, ведь в одной из камер, он нашёл возлюбленную, лежащую на холодном каменном полу, связанную и без чувств, что заставило Селима взломать дверь, и, ворвавшись туда, осторожно подхватить её себе на руки и унести в свои покои, где он, крайне бережно уложил возлюбленную в их общую постель, и, осторожно устроившись рядом, терпеливо принялся ждать момента, когда она очнутся.
    Ждать пришлось не долго. Вскоре, юная девушка пришла в себя и не могла понять, что с ней произошло, что она делает в постели возлюбленного мужа, терпеливо ожидающего, её пробуждения.
--Селим!—слабым голосом позвала она возлюбленного, испытывая невыносимую боль в голове, из-за чего у неё резало глаза. Он с облегчением вздохнул, и, нежно погладив её по шелковистым золотисто-каштановым распущенным волосам, ласково улыбнулся и очень тихо произнёс:
--Я здесь, Санавбер! Рядом с тобой.
   Осознав, что теперь она находится в полной безопасности, а рядом с ней её возлюбленный, Санавбер постепенно расслабилась, но пристально смотря на мужа бирюзовым взглядом, вразумительно заговорила, ласково гладя его по бархатистым щекам:
--Я не знаю, может из-за беременности я стала слишком мнительной, не говоря уже о том, что подозрительной. Только больше не приглашай к себе Руфсузе, Селим! Пойми. Это меры предосторожности. Она шотландская шпионка, которая может навредить тебе. Если у неё всё получится, я этого не переживу. Ты мне очень дорог. Не будет тебя. Не зачем и мне жить.
    Между молодыми людьми воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, они пристально друг на друга.

   Чуть позже, Селим встретился со своей фавориткой в дворцовом саду, а именно в аллее фонтанов. Ему хотелось серьёзно поговорить с ней и тем-самым развеять сомнения.
--Что ты замышляешь против меня, Руфсузе? Неужели ты не понимаешь того, что достаточно одного лишь моего слова, и тебя казнят по обвинению в шпионаже! Немедленно говори на кого ты работаешь!—слегка встряхнув, перепуганную до смерти, юную девушку, грозно прикрикнул на неё Падишах. Она рухнула к его ногам и в слезах отчаяния с невыносимым страхом, принялась признаваться:
--У меня не было другого выбора, Повелитель, кроме как пойти на шпионаж против Вас, ведь вся моя семья находится в заложниках у Английской короны, которой совсем не по душе Османское господство над миром. Они, зная о том, что у Вас нет наследника, решили убить Ваше Величество, тем-самым уничтожив Империю, а свершителем приговора, они отправили меня в Ваш гарем, для того, чтобы я, сначала влюбила вас в себя, а затем, когда вы меньше всего того, ожидаете, убила. Поначалу, я намеревалась так сделать, но позже поняла, что полюбила Вас всем сердцем и душой. Теперь я хочу стать вам не только любовницей, но и другом! Позвольте мне это, Повелитель!
   Селим оказался потрясён до глубины души её искренним признанием и не знал того, как ему теперь, поступить с ней, но, в эту самую минуту, ход его мыслей нарушила, выпущенная из арбалета кем-то из-за кустов, стрела.  Она пролетела мимо, ведь Селим вовремя отреагировав, повалил Фаворитку на бархатистую травку и накрыл собой, что лишь польстило юной красавице. Она даже залилась краской смущения и мечтательно вздохнула, пока Падишах грубо ни вырвал её из мира грёз своим холодным, как лёд безразличием с отрезвляющими словами, прозвучавшими для Руфсузе, как пощёчина:
--Я тебя не простил, Хатун! Больше не приходи ко мне! Я видеть тебя больше не желаю.
   Затем он поднялся с травы, и, отряхнувшись, стремительно ушёл во дворец.
    В таком состоянии девушку застал, мягко приблизившись к ней, Аслан-ага. Он поднял её с травы, и, пристально всмотревшись в её глаза, хладнокровно заключил:
--Пора убить Султана Селима, Руфсузе. Как я понимаю, между вами всё кончено. Вечером придёшь к нему под предлогом прощального ужина, так как решила вернуться в Шотландию. Когда он уснёт, утомлённый твоими необузданными ласками, ты задушишь его подушкой.
   Девушка смотрела на куратора отрешённым взглядом. Он казался ей безумцем.
--Нет! Я не могу пойти на это, Аслан! Не проси меня об этом, да и как я могу убить человека, которого люблю всем сердцем?!—решительно принялась отказываться девушка, отшатнувшись от парня, словно ошпарившись кипятком и не желая, слушать его, что лишь ещё больше разозлило куратора, решившего, всё сделать самому, но, а после обвинить во всём Руфсузе Хатун.
   Видя эту воинственность в глазах молодого аги, девушка испугалась очень сильно и для того, чтобы он не натворил глупостей, согласилась с его условием. Аслан, не подозревая о, затеваемом ею, подвохе, одобрительно улыбнулся.

   А тем временем, сидя на, обшитой парчой, тахте и залитый лучами яркого солнца, пребывающий в глубокой мрачной задумчивости, Селим тихо, но с оттенком душевности, беседовал с возлюбленной Санавбер, одетой в бледно-голубое шёлковое платье с блестящим кружевным кафтаном и газовыми рукавами. Её шикарные золотисто-каштановые волосы были распущенны и украшены бриллиантовыми нитями. При этом, юная Султанша увлечённо массировала изящными руками мускул истые плечи мужа, хорошо ощущая то, как он постепенно расслабляется и забывается от мрачных мыслей, тяготивших трепетную душу, мыслей. На ней ему постепенно становилось легко и хорошо.
--Как ты решил поступить с Руфсузе Хатун, Селим? Ведь ты, же, не оставишь её в гареме после того, как узнал о том, для чего она находится здесь?—с нескрываемым беспокойством спросила у любимого юная девушка.
   Селим плавно обернулся, и, задумчиво всмотревшись в бирюзовую ласковую бездну её красивых глаз, тяжело вздохнул и поделился своими мыслями:
--Девушка вернётся в Шотландию сразу, как только я удостоверюсь в том, что она ни носит под сердцем моего ребёнка. Пока, же, Руфсузе будет жить во дворце плача.
   Санавбер поняла мужа, и, решив, больше ни о чём его не спрашивать, молча, продолжила массировать ему плечи, чувствуя то, как он снова начинает постепенно расслабляться, и, за чего даже закрыл бирюзовые глаза и умиротворённо вздохнул.

   В эту самую минуту, супруги услышали, доносящиеся за дверью, громкие голоса стражников, не пускающих внутрь какую-то очень дерзкую Хатун. Ею оказалась Кёсем Хатун, которой всё-таки, спустя какое-то время, удалось ворваться в главные покои, к крайнему неудовольствию молодого голубоглазого светловолосого Султана.
--Что ты такое творишь, Руфсузе?! Немедленно уходи!—грозно прикрикнул он на наложницу. Та, потрясённая подобным отношением к себе, печально вздохнула и уже вознамерилась выдать Повелителю своего куратора, как внезапно почувствовала резкое головокружение. У неё потемнело в глазах, из-за чего она не в силах больше бороться с дурнотой, упала на дорогой ковёр без чувств, прямо к ногам венценосной четы. Они встревоженно переглянулись между собой, и, хором крикнув стражу, приказали им, немедленно привести в главные покои дворцовую акушерку.

   В то время, пока главная дворцовая акушерка внимательно осматривала Руфсузе Хатун, венценосная чета вышла на балкон для того, чтобы не мешать, продолжив душевную беседу, стоя при этом в объятиях друг друга у самого мраморного ограждения и обвеваемые приятным прохладным бризом.
--Селим, прошу тебя, даже, если сейчас выяснится, что Хатун беременна, не оставляй её в гареме! Пусть на период беременности живёт во дворце плача. Когда, же, родит, забери ребёнка, а её сошли в Шотландию!—вразумительно просила мужа Санавбер, пристально смотря в его красивые бирюзовые глаза и ласково гладя по бархатистым щекам, не говоря уже о том, что пламенно целуя лицо любимого, вызывая в нём приятный душевный трепет. Он судорожно вздохнул и озвучил решение, повергшее Баскадину в шок:
--Руфсузе останется в гареме, Санавбер! Смирись.
   После чего, вернулся в комнату, где акушерка уже полностью завершила осмотр, и, радостно сияя, объявила молодому Властелину о том, что его фаворитка скоро подарит Династии нового представителя, и, почтительно откланявшись, ушла.

   Раз, Селим, простил предательницу, снова приняв её в свой гарем, того, же самого не собиралась делать Баскадина, решившая, превратить жизнь соперницы в кромешный ад. Пока, же, она нервно вздохнула и вернулась в главные покои следом за любимым мужем, который уже о чём-то мило любезничал с, успевшей, осознать своё новое положение, фавориткой.
--Прикажете, раздавать золото, о свет очей моих?—елейно сладким голосом миролюбиво осведомилась Баскадина, тем-самым,  усыпляя бдительность в муже, но успев, бросить на Хатун воинственно предостерегающий бирюзовый взгляд. Селим не на долго призадумался и одобрительно кивнул.
  Санавбер почтительно откланялась и ушла для того, чтобы обсудить с Лалезар Калфой и Гиацинтом-агой план боевых действий против ненавистной Хатун, решив, ополчить против неё весь дворец.
   Селим проводил жену бирюзовым, полным огромного обожания и обжигающей страсти взглядом, мысленно признавая, что безумно хочет Санавбер, при этом его не останавливает даже её беременность, и  совершенно забыв о присутствии в покоях фаворитки.

   Тем, же, вечером в хамаме, затерявшись в густых клубах пара, шестнадцатилетняя Баскадина нежилась в просторной ванной из розового мрамора с приятной тёплой водой и в мягком медном освещении от, горящих в канделябрах свечей. Девушка так глубоко ушла в свои мрачные мысли, что даже не заметила того, как к ней сзади подошёл Аслан-ага, и, крепко схватив её за шикарную золотисто-каштановую шевелюру, не говоря ни единого слова, принялся топить Султаншу в ванной, как котёнка, либо щенка в ведре.
   Девушка успела только вскрикнуть, как мгновенно начала захлёбываться водой, при этом. У неё вся жизнь промелькнула перед глазами. Ей стало нечем дышать,  хотя она и отчаянно боролась за жизни себя с малышом, находящимся у неё, под сердцем, но, вскоре силы постепенно начали покидать юную Султаншу, да и ага крепко удерживал её под водой.
   Только господство юноши продлилось не долго, ведь. В эту самую минуту. В просторное помещение хамама пришёл Султан Селим. Он не мог больше бороться с, одолевшими его, порочными чувствами, и захотел предаться головокружительной страсти с любимой женой, но, став свидетелем всей этой картины, мгновенно схватил парня за шиворот, и, оттащив от ошарашенной Санавбер, дал несколько пощёчин, после чего передал его, сбежавшимся на шум, евнухам, предварительно обругав их за оплошность, приказал увести нечестивца в темницу. Те всё поняли и почтительно откланявшись султанской чете, которой уже не было до них никакого дела, ушли выполнять поручение, таща парня с собой.
   Юная девушка успела отдышаться, и, собравшись с мыслями, прижалась к мускулистой груди мужа, продолжая дрожать всем своим существом, словно испуганная лань, и, чувствуя то, как дрожит от нервов сам Селим, едва не потерявший смысл жизни и единственную настоящую любовь.
--Теперь ты понимаешь, что мы не можем больше держать в гареме Руфсузе, Селим! Да и, какая гарантия того, что она носит именно твоего ребёнка? Вдруг у них с Асланом-агой была близость, ведь он не евнух, да и,, если учитывая то, как он на неё смотрит…
   Девушка не договорила из-за того, что Селим уже сам, запутавшись в своих мыслях, принялся с неистовством целовать её. Его бурные чувства зашкаливали.
   Санавбер поняла любимого. И, не говоря ни единого слова, помогла ему полностью раздеться, параллельно с этим, жарко лаская каждую, обнажавшуюся часть его мужественного, хорошо подтянутого стройного тела, заставляя мужа, тихо постанывать от, переполнявшего его всего. Сладостного возбуждения. У него даже голова пошла кругом. Он готов был взвыть, но возлюбленная самозабвенно продолжала ласкать его.
  У Селима учащённо забилось сердце, и всё поплыло перед глазами, а хрупкая, словно хрусталь, душа готова была воспарить к небесам. Он в очередной раз судорожно вздохнул, и, не говоря ни единого слова, подхватил её на руки, как невесомую пушинку, и, вместе с ней шагнул в мраморную ванну с приятной тёплой водой, где между ними произошло жаркое соитие, а их сладострастные стоны, постепенно заполнили просторное помещение хамама.
     Санавбер не уступала возлюбленному в неистовости любовных ласк и в битве, пока Селим, не издав победный крик, тяжело дыша, ни отстранился от неё, довольно улыбаясь, а его красивые голубые глаза сияли от огромного счастья и безграничной любви. Стресс, вызванный переживаниями о том, что он мог лишиться возлюбленной, постепенно прошёл, сменившись эйфорией и душевной лёгкостью.
--Это какое-то безумие, Санавбер! Ты вызываешь во мне головокружительную страсть даже сейчас, когда носишь под сердцем нашего с тобой Шехзаде. Я никого не хочу, кроме тебя. Ты моё безумие.—немного отдышавшись, и уже более  спокойно выдохнул ей на ухо Селим, с огромной нежностью прижимая к мускулистой груди юную возлюбленную и обнимая её аристократический стройный стан сильными руками.
   Девушка трепетно вздохнула, и, пламенно поцеловав его в мягкие тёплые губы, загадочно улыбнулась и заключила:
--Так и должно быть, душа моя.
   Понимая то, к чему ведёт их душевный разговор возлюбленная, Селим звонко, беззаботно и весело рассмеялся, и, ответив на её поцелуй взаимной страстью, ласково погладил девушку по бархатистым щекам, проговорил:
--Ты не исправима, Санавбер! За это я тебя и люблю, не говоря уже о том, что вожделею постоянно. Ты мой наркотик и самое терпкое вино. От тебя невозможно оторваться. Я чувствую себя твоим добровольным рабом, моя Повелительница. Владей, же, мной без остатка и никому не отдавай.
   Довольная его искренними, полными, хотя и сказанными в порыве головокружительной страсти, словами, юная Султанша очаровательно улыбнулась, и, не говоря больше ни единого слова, пламенно принялась целовать и ласкать его, во время чего, они снова стали единым целым, воссоединившись в новом трепетном акте любви.


    А тем временем, понимая, что она больше не нужна Султану, Руфсузе Хатун спустилась в темницу и прошла в камеру, где уже пару часов, как отдыхал после жестокого допроса Аслан-ага.
--Ты прав, Александро. Я не нужна Повелителю. Он никогда не любил меня. Мне даже пришлось солгать, разыграть его, сказав, что я беременна и разыграть обморок.—делилась с другом детства юная девушка, при этом её всю колотило от: нервов, злобы с разочарованием, которые больше не могла носить в себе, желая, поделиться с тем, кто её понимает. Таким человеком стал её первый возлюбленный и друг детства шотландский герцог Александо Старкский, назвавшийся на османский манер Асланом и согласившийся, разыграть из себя султанского охранника лишь для того, чтобы быть рядом с той, которую до сих пор продолжал любить. При этом, юную девушку даже не смущало тусклое освещение со скудной обстановкой камеры, напоминающей собой, по мрачности, склеп.
--Лучше бы ты позволила мне убить Султана при вашем с ним душевном разговоре утром, Мария. –с нескрываемым сожалением вздохнул юноша, и, отойдя от подруги в самый дальний угол, опустился на холодный каменный пол, обхватив колени сильными руками. Девушка с невыносимой горечью внимательно проследила за ним и печально выдохнула:
--Прости, что подвела тебя, Александро. Знай, что ты был для меня единственным человеком, которого я любила всю жизнь, но мне пришлось так…
   Она не договорила из-за того, что, в эту самую минуту, в камеру вошли. Возглавляемые Мустафой-агой, стражники вместе с кизляром-агой.
--Уведите Руфсузе Хатун в гарем, Гиацинт!—бесстрастно приказал главному евнуху хранитель главных покоев. Тот всё понял  и выполнил распоряжение, пока стражники душили верёвкой Аслана-агу и выбрасывали его труп в Босфор.

   Узнав от калфы о казни Александро, вернувшаяся в свои покои, Руфсузе в ярости принялась всё крушить, при этом, её душили горькие слёзы и ненависть к молодому красавцу Султану. Теперь уже она сама захотела убить его. Только в темноволосую голову ничего не приходило, из-за чего она в полном изнеможении плавно опустилась на, обшитую синим бархатом, софу, продолжая горько плакать.
    В эту самую минуту, в её покои ворвалась разъярённая Бахарназ Султан, одетая в бирюзовое парчовое платье с золотым шёлком. Она узнала обо всём, что наговорила подопечная Аслану-аге перед казнью от кизляра и пришла к ней для того, чтобы разобраться с ней и вправить мозги на место. Ей даже пришлось дать девушке звонкую отрезвляющую пощёчину, не говоря уже о том, что вразумительно прикрикнуть:
--Да, как ты посмела пойти на предательство, Хатун!? Неужели не понимаешь, что как только до Повелителя дойдёт известие о том, что всё это время ты обманывала его, крутя адюльтер со стражником, следующим рабом, которого казнят, станешь ты!
   Потирающая изящной рукой, горящую от удара, бархатистую щеку, юная красавица со слезами на глазах посмотрела на госпожу и воинственно бросила:
--Я ненавижу Повелителя! Я скорее умру, чем снова разделю с ним ложе!
   За это она получила пару новых отрезвляющих пощёчин, которые привели наложницу в чувства, заставив её, притихнуть и ошарашенно посмотреть на покровительницу.

    Вот только Руфсузе Хатун даже и не думала отказываться от мести молодому Султану. Она терпеливо дождалась наступления ночи, и, крадучись, осторожно добралась до главных покоев. Увидев из-за угла, что стражники ничем не заняты, она незаметно проскользнула в покои и мягко бесшумно направилась к султанскому ложу, где, скрывшись в газовых плотных вуалях балдахина, крепко спал, обнимая любимую женщину, красавец Султан. Он удобно лежал на спине, одетый в шёлковую тёмно-зелёную пижаму с золотистой вышивкой, а прекрасная Баскадина спала, прижавшись к его мускулистой груди, при этом, их лица выражали душевное спокойствие с умиротворением. В самих, же, покоях было темно, ведь свечи в канделябрах уже  догорели и потухли. Стояла тишина, что не помешало юной Хатун внимательно осмотреться по сторонам в поисках подушки. Она подняла её с пола, и, склонившись над красивым лицом Султана, принялась со всей силой давить на подушку, терпеливо ожидая момента, когда он отдаст Богу душу. При этом, девушка чувствовала себя уверенно, хотя Селим, тоже был не из тех, кто легко сдаётся. Почувствовав, что ему не хватает воздуха и вот-вот задохнётся, он принялся отчаянно сопротивляться. Это разбудило Санавбер Султан. Она открыла глаза, и, увидев, что ненавистная ей Руфсузе Хатун увлечённо душит её венценосного возлюбленного, внезапно отстранилась от него, и, инстинктивно схватив с тумбочки подсвечник, ударила им Хатун и внимательно проследила за тем, как та упала на пол без чувств.
    Это позволило Селиму решительно сбросить с себя подушку, и, отдышавшись, ошарашенно посмотреть на жену, как бы спрашивая её о том, что это сейчас такое было и кто посмел напасть на него среди ночи в собственных покоях. Санавбер поняла мужа, постепенно приходя в себя и успокаиваясь.
--Это твоя фаворитка Руфсузе Хатун попыталась убить тебя, Селим. Девушка совсем обезумела от горя и ревности. У неё сегодня казнили брата по твоему приказу, вот она и обозлилась на тебя.—немного отдышавшись, объяснила Султанша, ласково гладя мужа по бархатистым щекам, помогая ему успокоиться, не обращая внимания на сильное сердцебиение в груди обоих. 
   На суматоху в главных покоях прибежал Мустафа-ага со стражниками, и, увидев всю эту картину, с лежащей на полу, девушкой, понял, что она пыталась убить Повелителя, из-за чего стремительно подошёл к султанскому ложу, и, убедившись, что девушка жива, приказал стражникам увести её в темницу. Те всё поняли и выполнили приказ. Сам, же он остался в главных покоях для того, чтобы убедиться в том, что Султанская чета не пострадала и с ними всё в порядке. Так и было. Пара отделалась лишь лёгким испугом и уже полностью успокоившись, молча смотрела друг на друга, пока их вниманием ни завладел молодой ага.
--Прикажете казнить предательницу, Повелитель?—участливо осведомился хранитель покоев. Только у Султана были другие планы на Хатун, из-за чего он хищно, не говоря уже о том, что плотоядно улыбнулся и распорядился:--Нет. Лучше держите Хатун в камере. Я сам лично возьмусь за её воспитание и укрощение. Нежность с лаской её не устраивает, значит. Ладно. Тогда я применю к ней метод кнута.
    Случайно догадавшись о мыслях возлюбленного, юная Баскадина почувствовала себя не хорошо. Ей даже стало страшно, о чём она и поделилась с избранником, тем-самым пытаясь его образумить:
--Селим, не надо унижать и мучить Хатун! Прояви своё милосердие. Лучше убей её!
    Только Падишах уже загорелся своей дикой идеей по перевоспитанию неукротимой Хатун и не хотел слушать никаких разумных просьб с наставлениями.
   Вскоре, возлюбленная пара снова осталась наедине друг с другом, что позволило им снова придаться головокружительной страсти, во время которой, они отрешились от всех проблем с тревогами, пока ни уснули, счастливые, довольные собой и умиротворённые.

    Так незаметно наступило утро, яркие солнечные лучи которого, дерзко проникли во все помещения роскошного султанского дворца, окрашивая всё в: розовый, оранжевый, фиолетовый и бирюзовый оттенки с дополнением золотого. Погода обещая быть хорошей, ведь на небе ни одного облачка. Оно ясное лазурное. Вот только вскоре всё изменилось. Внезапно всё заволокло хмурыми тучами. Подул порывистый ветер, вернее даже ураганный.  Пошёл проливной дождь. Началась мощная гроза. Сверкала молния и громко загремел гром.
    Только до него жителям Топкапы не было никакого дела. Они давно проснулись и занимались своими обычными делами. Казалось, никто и не вспоминал о, томящейся в темнице Руфсузе Хатун. Так и было на самом деле. Девушка сама виновата в том, что отбывала наказание. Её счастье, что Повелитель не приказал казнить сразу после нападения ей на него ночью. Пусть теперь расплачивается за свои грехи и думает над тем, как глупо поступила.
    Сейчас, Хатун сидела на холодном каменном полу, отдыхая после жестокого допроса с избиением, которое применил к ней хранитель главных покоев. Взгляд её карих глаз был пустым, даже потухшим и отрешённым. В мыслях крутилось лишь одно—скоро её казнят. Она уже ждала этого с нетерпением и относилась, как к избавлению от душевных мук. Только почему-то Султан медлил с вынесением вердикта, что ещё больше изматывало девушку. Он словно издевался над ней с откладыванием приговора. Это очень жестоко с его стороны.
    От понимания этого, юная наложница измождённо вздохнула и закрыла глаза, но в эту самую минуту услышала, полные искреннего презрения, обличительные слова главной Калфы султанского гарема:
--Жаль, что мои наставления не пошли тебе на пользу, Хатун! Посмотри только до чего ты довела себя своей непримиримостью! Позор! Ведь ты могла стать второй Хасеки! Повелитель любил тебя! Только ты, видимо решила закончить жизнь в Босфоре! Дело твоё!
    Затем опять наступила мрачная тишина. Девушка осталась одна. Теперь она больше не могла себя сдерживать и горько расплакалась.

   Юная девушка даже не знала какое сейчас время суток, да ей это было и не важно. А между тем, протекали минуты с часами. Опять наступил вечер. Измождённая горькими рыданиями Руфсузе Хатун, уже начала дремать, сидя на полу, прижавшись к холодной стене. Только у неё ничего не вышло. Ведь, в эту самую минуту, со скрипом открылась тяжёлая дверь, и в камеру мягкой уверенной поступью вошёл Повелитель, сопровождаемый двумя стражниками, которым он приказал приковать девушку к стене, а затем выйти, оставив его наедине с Хатун. Они всё поняли, и, молча, выполнив повеление, ушли.
    Только Селим не торопился перейти к наказанию, которое придумал для преступницы. Он, словно наслаждался её беспомощностью и невыносимым страхом в карих глазах. Так и было. Теперь он ощущал себя полноправным хозяином положения с ситуацией, из-за чего, хищно усмехнулся, и, наконец, подойдя к испуганной девушке в плотную, грубо схватил её за изящную тонкую шейку и пристально всмотрелся в её коричневую бездну.
--Кем ты себя возомнила, Хатун?! Мстительницей?! Думаешь, я ничего не знаю о твоей любовной связи с Асланом-агой?! Ошибаешься! Мне уже всё известно! Твоё счастье, что я не приказал казнить тебя вместе с этим предателем! Только я пощадил тебя, надеясь на то, что все мои подозрения напрасные!—гневно протянул тихим елейным мягким голосом молодой Султан, рассмотрев в глазах девушки слёзы и невыносимое отчаяние, смешанное со жгучей ненавистью.
--Лучше убей меня прямо здесь и сейчас, Султан Селим! Я уже мертва, когда ты убил утром Аслана! Я ненавижу тебя и непременно убью тебя при первой возможности!—прохрипела от того, что ей стало не хватать воздуха, покрасневшая Русфузе, из-за чего он со всей силы ударил её головой о стену. У девушки даже всё поплыло перед глазами, не говоря уже о том, что брызнули слёзы. Только Селим продолжал испытывать наложницу. Он плотоядно ей улыбнулся, от чего её хрупкая душа мгновенно замерла, и хищно произнёс:
--Ну, нет! Смерть для тебя станет слишком лёгким наказанием! Даже не мечтай о ней! Я заставлю тебя страдать так, как ты никогда не страдала. Ты ещё станешь меня о пощаде молить!—после чего, не говоря больше ни единого слова, впился ей в алые губы беспощадным жадным поцелуем, во время которого разорвал на ней платье и жестоко изнасиловал её, как бы вымещая на ней весь, скопившийся в нём за столько дней  чудачеств наложницы, гнев. Когда, же всё закончилось и она оказалась им сломлена, он оставил её и вернулся в свои покои, отдав распоряжение главным калфе с евнухом о том, чтобы они перевели Русфузе в самые дальние покои дворца и держали взаперти до тех пор, пока у него не пройдёт гнев на неё.
Четыре месяца спустя.
Апрель 1568 г.
Дворец Топкапы.
Вечер.
    За всё это время, Селим больше не вспоминал о существовании Руфсузе даже, когда спустя месяц после их близости ему сообщили о её беременности, он посчитал это очередной ложью надоедливой наложницы, борющейся за его внимание.      Вот только горькая судьба всё равно  не миновала дерзкую Руфсузе Хатун. В один из дней молодой Султан Селим всё, же, больше не мог выносить её бесконечной ненависти и, после очередной попытки убить его, наконец, не выдержал, и приказал казнить её на площади среди скопления стражи с гаремных слуг. Казнь состоялась рано утром, когда все дворцовые, кроме венценосной четы, ещё тихо мирно спали в своих тёплых постелях. Девушку, одетую в скромное серенькое платье, под конвоем вывели на площадь, и, подведя к, импровизированной плахе, уложили на неё, приковав цепями за руки и ноги. Она, глубоко погружённая в молитву, даже не услышала того, как главный стражник прочитал ей обвинительный приговор.  Она лишь бросила, полный огромной искренней ненависти взгляд на, стоявших немного вдали, венценосную чету, красивые лица которых выражали огромную отрешённость, при этом они крепко сжимали руки друг друга, стараясь не смотреть в сторону, приговорённой к смерти, Хатун-предательницы. Им было отвратительно.
    В эту самую минуту палач занёс над девушкой топор и со всего размаху отрубил ей сначала голову, а позже руки и ноги преступницы. Кровь лилась ручьём, из-за чего Санавбер Султан стало плохо. Она не могла больше бороться с приступом тошноты, одолевшим её и скрылась в ближайших кустах. Селим проводил возлюбленную по-нимающим взглядом, мысленно признаваясь себе в том, что он сам, далеко не в вос-торге от всей этой казни. Его красивое лицо приобрело болезненную бледность. Сам, не зная как, но, еле дождавшись момента, когда приступ тошноты у его возлюблен-ной прошёл, он взял её за руку, и, приказав стражникам, бросить останки казнённой собакам, ушёл вместе с Санавбер в главные покои, где начал приводить её и себя в чувства. Головокружительная страсть накрыла их тёплой ласковой волной.      
     Воцарившемуся, наконец, покою в жизни гарема суждено было просуществовать не долго. Вскоре, в столице разразилась новая эпидемия чумы, которая дошла и до дворца. В гареме погибли почти все наложницы. Молодой Падишах почти и не горевал о них, полностью уйдя в дела государства, не говоря уже о благотворительности. Он выезжал вместе с возлюбленной супругой в вакфы, где общался с пострадавшими от страшной болезни горожанами, помогая им добрым словом и поддержкой материальной. Оставшихся без родителей, сирот устроили в школы при мечетях.
   Постепенно эпидемия сошла на нет и совсем исчезла. Люди постепенно пришли в себя, благодаря заботе венценосной четы, которая проведывала вакфы каждую неделю до тех пор, пока юная Баскадина могла ходить, но спустя несколько месяцев, она дальше дворцового сада не выходила. Не позволял большой живот, из-за которого у неё начались частые приступы одышки и отекали ноги, что беспокоило Султанскую семью, да и лекарша наблюдала за протеканием оставшегося срока беременности, постоянно.

   Так постепенно наступил долгожданный день родов у Санавбер Султан. Это случилось в апрельский тёплый солнечный день. Ещё с утра, сидя на тахте и душевно беседуя с любимым мужем в его покоях, девушка почувствовала недомогание, что встревожило молодого правителя. Он даже собрался позвать акушерку, но Санавбер отшутилась, сказав, что муж напрасно тревожится. До родов ещё два месяца. Вот только она ошиблась, ведь спустя полчаса, у неё отошли воды и начались болезненные схватки. Селим не растерялся, и, подхватив жену на руки, бережно уложил в постель и только тогда позвал акушерку.
   Она не заставила себя долго ждать, и, выставив парня на балкон, вместе с помощницами взялась за свои прямые обязанности, заставляя прекрасную юную госпожу снова и снова тужиться из-за всех сил.  Она покорно выполняла все её рекомендации, при этом громкие крики Султанши разрывали светлую голову и трепетную душу Султана, из-за чего он не находил себе места от беспокойства и метался по балкону, обхватив голове сильными руками, как испуганный лев по клетке, погружённый в благодатную молитву, которую мысленно читал, пытаясь с её помощью, успокоиться, но она не помогла ему, да и время, как на грех, тянулось мучительно медленно, что только усугубляло беспокойство молодого человека. Он уже потерял его ход.
      Так продлилось не долго. Вскоре до Селима донёсся громкий детский крик, заставивший счастливого отца, стремительно ворваться во внутрь, где помощницы дворцовой акушерки обтирали влажными салфетками юную Султаншу, которая выглядела измождённой и очень бледной, зато её малыш держался, крепким и румяным бодрячком, что искренне порадовало молодого отца, крайне бережно взявшего в заботливые руки своего сына. Главная акушерка поздравила его и одновременно огорчила известием о том, что роды у юной Султанши прошли очень тяжело, она даже потеряла много крови, из-за чего сильно ослабла, но обязательно поправится, так как организм крепкий. Селим одобрительно кивнул, и, отдав женщине мешок с золотом, попросил оставить его с женой. Акушерка поняла его и вместе с помощницами покинула главные покои. Супруги остались одни, что позволило молодому Султану прочитать над новорожденным Шехзаде соответствующую молитву и наречь его именем своего покойного брата—Баязидом, после чего поцеловал его в лоб и отдал горячо любимой, уже немного отдохнувшей супруге, весь сияя от, переполнявшего его всего счастья. 
. 
    Вскоре известие о рождении Шехзаде Баязида дошло до сестёр молодого Повелителя, что привело, стоявших на террасе, задумчиво смотря на почти полностью опустевшую общую комнату, Михримах с Бахарназ в восторг.
--Хоть какое-то просветление наступило для Империи.—тяжело вздыхая, произнесла Михримах Султан. Сестра поддержала её скромной улыбкой и участливо предложила:
--Может, стоит раздать девушкам золото? Пусть порадуются за рождение Шехзаде, а вечером устроим скромный праздник. Пора возвращаться к обычной жизни.
   Михримах ненадолго задумалась, но признавая, что им действительно пора заканчивать с печалью, согласилась, после чего, вытащив из складок своего роскошного тёмно-синего парчового платья бархатный мешочек, принялась разбрасывать золотые монеты, сбежавшимся девушкам.
   Видя это, Бахарназ последовала примеру старшей сестры, внимательно наблюдала за тем, как наложницы с радостным щебетанием принялись собирать золото с мраморного пола, что развеселило султанш, не подозревающих о том, что их общая сестра Разие, уже тоже, узнав о рождении престолонаследника, решила не торопиться с осуществлением мести, а провести её, когда брат с Баскадиной меньше всего этого ожидают.

    Вечером того, же дня в общей комнате для наложниц был устроен весёлый праздник с музыкой и танцами, на котором присутствовали все сёстры молодого Султана, царственно восседая на своих местах и одетые в роскошные торжественные наряды. Они вели миролюбивую душевную беседу, обмениваясь лёгкими добродушными шутками.
   А тем временем в главных покоях, одетая в мятное атласное платье с россыпью драгоценных камней и дополнением блестящего серебристого газа, Санавбер Султан с, вплетёнными в шикарные золотистые волосы бриллиантовыми нитями и в тиаре на голове, душевно беседовала с, вернувшейся из старого дворца, Эфсун Хатун, которую она с одобрения, находящегося возле неё, Селима, который удобно сидел вместе с возлюбленной на парчовой тахте и с огромной нежностью сжимал её изящную руку в своей, назначила нянькой престолонаследника Баязида.
--Нам необходимо быть крайне осторожными, ведь удар придётся по новорожденному Шехзаде. Враги не дремлют, а нам необходимо предвидеть каждый их шаг наперёд.—настороженно заключила юная Султанша, пристально смотря на преданную подругу. Та всё поняла., обещая, быть всегда бдительной. Султанская чета поверила девушке, и, не желая её больше мучить, отпустила. Одетая в сиреневое шёлковое платье, Эфсун почтительно откланялась им и ушла вместе с новорожденным Шехзаде на заботливых руках в детские покои, где их уже терпеливо ждала кормилица.
    Венценосная чета, наконец-то осталась совершенно одна. Теперь им никто не мог помешать поговорить по душам, к чему они, с огромной нежностью смотря друг на друга и держась за руки, приступили, удобно сидя на парчовой тахте в лёгком медном мерцании свечей в серебряных канделябрах.
--Знаешь, я тут подумал и решил, что не буду пользоваться услугами гарема, Санавбер. Зачем они мне, когда есть ты.—заворожённо смотря в ласковую бирюзовую бездну глаз прекрасной юной возлюбленной, задумчиво произнёс молодой Султан, с огромной нежностью поглаживая её по бархатистым щекам. Юная девушка трепетно вздохнула, и, на мгновение, закрыв глаза, мысленно призналась самой себе в том, что о лучшем подарке от любимого мужчины она и мечтать не могла, и, из-за чего самозабвенно прильнув к его мягким губам, пылко поцеловала в знак искренней благодарности.

    Вот только, как бы Эфсун Хатун ни оберегала Престолонаследника, защищая от всех возможных и невозможных опасностей, не отходя от него ни на шаг, но спустя месяц преданные служанки мстительной Разие Султан незаметно подлили яд в серебряную ванну с приятной тёплой водой. Несчастный малыш предстал перед Господом рано утром на заботливых руках венценосного отца, пробывшего возле его колыбельки всю ночь.
     Селим понял это, когда обнаружил, что сын не дышит и выглядит как-то не так. Это встревожило молодого Властелина, но, понимая, что будить, крепко спящую в его постели возлюбленную не стоит, он бесшумно вышел из своих просторных и, выполненных  в красных и розовых тонах, покоев с мёртвым сыном на руках, при этом его красивое лицо выражало невыносимую душевную боль со скорбью, а бирюзовые глаза полны горьких слёз.

--Повелитель, что случилось?—встревоженно спросил у монарха Мустафа-ага, выйдя к нему в, залитый яркими солнечными лучами, мраморный коридор, но, заметив в его руках мёртвого Шехзаде, всё понял, и, печально вздохнув, не говоря ни единого слова, в скорбном молчании, забрал тело малыша, принеся искренние соболезнования, и отправился за кизляром-агой с его помощниками для того, чтобы похоронить Шехзаде.
   Что, же, касается Селима, он вернулся в постель к возлюбленной, но склонив голову на мягкую подушку, сам того не заметив, уснул. На нём сказалась бессонная ночь и душевное изнеможение. Вот только поспать ему не удалось, ведь, в эту самую минуту до него донёсся крик невыносимого отчаяния с болью юной возлюбленной. Вероятно она обо всём узнала, либо случайно подслушала его разговор с  хранителем покоев.
   Так и было. Теперь юная девушка сидела на балконе на парчовой тахте тёмно-морского цвета, обхватив, прижатые к соблазнительной груди, колени изящными руками и опустив красивое мокрое от слёз лицо, горько плакала. В таком состоянии жену застал молодой Султан, мягко и бесшумно выйдя на свой балкон. Он плавно подошёл к ней, и, не говоря ни единого слова, крепко обнял, прижав к мужественной груди, в которой билось, измученное бесконечными невыносимыми страданиями и потерями, трепетное сердце. 
--Ничего, Селим! Мы от беспощадной судьбы, станем только сильнее.—наконец, немного успокоившись, мудро рассудила юная Султанша, медленно овладевая мягкими тёплыми губами любимого мужчины, напоминавшими ей вкус спелой садовой земляники, то есть были такими, же, нежными и, в какой-то степени, сладкими.
   От столь невинной ласки, многострадальное отзывчивое сердце молодого человека учащённо забилось в мужественной груди, и даже голова пошла кругом от, испытываемых им, приятных ощущений. Он, на мгновение закрыл голубые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза, и, печально вздохнув, мысленно поблагодарил Господа Бога за то, что он одарил его прекрасную юную возлюбленную мудростью. Ведь любая другая на её месте, давно бы уже впала в глубокое уныние и обвиняла бы во всех своих страданиях и потерях его. Санавбер, же, наоборот, хотя и была убита невыносимой утратой, но понимала, что её венценосный муж, в данный момент, тоже горюет от смерти их сыночка.
    От понимания всего этого, из мужественной груди Селима вырвался очередной печальный вздох, после которого, он снова открыл глаза, и, ласково смотря на жену, с огромной нежностью погладил её по бархатистым щекам и тихо заключил:
--Нашим врагам не удастся сломить нас, Санавбер!
   Его воинственные слова напоминали скорее клятву, чем успокоение. Стоявшая в крепких объятиях венценосного супруга, одетая в парчовое нежного мятного цвета платье, юная девушка поверила ему, даже не догадываясь о том, что в ходе, проведённого после похорон новорожденного Шехзаде, Мустафой-агой расследования, в отравлении признали, неповинную Эфсун Хатун. Ей подстроили ловушку коварная Разие Султан с её рабынями, в числе которых была и белокурая тринадцатилетняя бестия Селимие. Только, не смотря на это, несчастную Эфсун, всё, же, задушили верёвкой, и, зашив в мешок, бросили в Босфор. 
   
   Так незаметно за стенами шикарного дворца Топкапы плавно сгущались тёмно-синие и бирюзовые сумерки, а в его помещениях слуги зажгли ночные огни. Только в общей комнате для наложниц всё было тихо, даже печально. Обитатели скорбели по,  умершему рано утром, новорожденному Престолонаследнику и постепенно приходили в себя от казни, ни в чём неповинной, Эфсун Хатун.
    Все понимали, что их всеобщую любимицу оклеветали рабы коварной Разие Султан. Вот только, как донести справедливость до султанской четы, ведь они, тоже убиты своим горем от потери единственного ребёнка? Только, не смотря на это, гарем жаждал наказания истинным виновникам, из-за чего подняли бунт.
   Их не могли угомонить никакие разумные уговоры с просьбами калф с агами. Наложницы не желали никого слушать, требуя, позволить им, переговорить с султанской четой. Они были настроены очень решительно, из-за чего услыхав, доносящийся из общей комнаты громкие, полные огромного недовольства, женские голоса, на мраморную террасу вышла встревоженная венценосная чета для того, чтобы узнать, чем встревожены и недовольны девушки. 

--Что здесь происходит, Гюль-ага? В связи с чем девушки бунт устроили?—пытался выяснить у, появившегося возле них, старшего аги молодой Султан. Тот почтительно поклонился, и, собравшись с мыслями, рассказал о причине крайнего возмущения рабынь, не смея, поднять на венценосную чету своих глаз. Те оказались глубоко потрясены услышанным, из-за чего задумчиво переглянулись между собой, но понимая, что необходимо, как-то успокоить девушек, пришли к общему решению, которое и, озвучил Селим, чувствуя молчаливую моральную поддержку возлюбленной жены:
--Немедленно успокойте девушек, Гюль-ага, и передайте им, что я уже решаю этот вопрос с моей сестрой! Мой вердикт будет справедливым!
   Старший евнух всё понял, и, почтительно откланявшись, прошёл в гарем и объявил о решении Султана. Девушки с лёгким недоверием обсудили между собой каждое слово, но постепенно стихли, решив подождать до вечера, а там уже посмотреть и подумать над тем, как поступить дальше. Калфы с евнухами, хотя и вздохнули с облегчением, но бдительности терять не стали.
    Внимательно проследив за всеми действиями в гареме, до сих пор, стоявшие на мраморной террасе в мягком медном мерцании, венценосная чета вернулась в главные покои, успев оставить распоряжение Мустафе-аге о том, чтобы он возобновил расследование убийства их новорожденного престолонаследника с выявлением настоящих виновников.   

    Вот только коварной Разие Султан снова удалось избежать гнева правящего брата, хотя Мустафа-ага и вышел на её след. Он даже нашёл необходимое количество доказательств, разоблачающих Султаншу и уже собрался показать их своему Повелителю. Только Разие не позволила ему этого, сказав, что она сама во всём признается брату во время их встречи в мраморном павильоне.
   И вот, молодой светловолосый красавец Султан тем, же, вечером, пришёл в условное место без охраны, один и, настроенный на душевную беседу со средней сестрой. Только она, почему-то не пришла, что показалось Селиму странным, даже подозрительным. Понимая, что сестра решила поиграть с ним в «кошки-мышки», он уже собрался вернуться домой к любимой жене. Только уйти ему не удалось так, как в эту самую минуту, получил по голове каким-то тупым предметом, из-за чего в его красивых бирюзовых глазах мгновенно потемнело. Он слегка шатнулся и, словно, скошенный острым серпом, колосок, упал на холодный каменный пол не подозревая, что стал жертвой новой коварной западни, подстроенной ему Разие, решившей, окончательно поквитаться с ним, разъясняя истинную причину столь жестоких нападок на него.
Девичья башня.
Посреди Босфора.
    Так и вышло. Селим убедился в этом, когда, превозмогая невыносимую сильную боль в светловолосой голове, через силу открыл голубые глаза, и, с недоумением осмотревшись по сторонам, увидел, что, к своему глубокому изумлению, находится в какой-то тёмной, очень мрачной камере, прикованный  цепями к каменной стене, испытывая огромное напряжение в руках, при этом в камере, кроме него и Разие никого не было. Она стояла и смотрела на брата с пристальным взглядом, в котором отчётливо прочитывалось вожделение, победа, не говоря уже об улыбке хищницы, озарившей её красивое лицо и дающей, ему понять о том, что теперь он полностью в её власти. Разие наслаждалась его беспомощностью, от чего Селим почувствовал себя неуютно, даже скованно.
--Где я нахожусь?—испытывая невыносимое раздражение, спросил он, плавно и медленно подняв на сестру затуманенный бирюзовый взгляд, хорошо ощущая то, как учащённо бьётся в груди его трепетное сердце, словно предчувствуя неладное. Чутьё не подвело юного правителя огромной Империи. В эту минуту, Разие подошла к нему ближе, и, с наигранной лаской погладив его по щеке, из-за чего он вздрогнул, и возбуждающе прошептала ему на ухо:
--В камере Девичьей башни, брат. Не бойся. Я не причиню тебе вреда. Мы просто поговорим.
   Селим задрожал ещё больше от того, что не понимал, какого нового сюрприза ждать ему от коварной сестры. Только она, словно ничего не замечая, продолжала ласкать его, но уже там, где позволено только возлюбленной женщине, больше не кому. Он даже залился смущением, испытывая ещё большую скованность, но, сумев, совладать с собой, собрался с мыслями и решительно отстранился от неё. За что и получил звонкую пощёчину, которую Селим с царственным достоинством выдержал, и. воинственно смотря в карие глаза сестры, грозно спросил:
--Что ты хочешь? Когда тебе уже надоест издеваться надо мной, Разие? Сколько можно причинять мне и моей семье боль?
   Разие язвительно рассмеялась, и, покрывая его красивое, но искажённое праведным гневом, смешанным с растерянностью и лёгким душевным страхом, а скорее измождённостью от бесконечных невыносимых страданий, лицо возбуждающими поцелуями, ответила:
--Тогда, когда ты уже поймёшь, что я продолжаю сгорать в огне запретной порочной страсти и ревности по тебе, братец! Я безумно хочу тебя и не желаю делить с твоими рабынями. Ты должен быть только моим, Селим! Перестань сопротивляться мне и тогда получишь море наслаждения.
     Вот Разие и призналась в истинной причине всех своих преступлений, что заставило Султана измождённо рассмеяться. Он коварно улыбнулся ей и победно заключил:
--Ошибаешься, Разие! Это не ты заманила меня в ловушку, а я для того, чтобы вырвать из тебя признание. Теперь ты проведёшь здесь два года, пока я не решу твою дальнейшую судьбу.
    Султанша ничего не могла понять и потрясённо смотрела на то, как в камеру вошли стражники, возглавляемые Мустафой-агой, которые и освободили своего властелина, внимательно проследившего за тем, как они надевают на преступную Султаншу кандалы, после чего, в сопровождении Мустафы-аги и охраны царственно покинул камеру и саму башню. Они все сели в лодку и, спустя какое-то время, вернулись в Топкапы.   
Дворец Топкапы.
Глубокая ночь.
   За всё то время, что Селим отсутствовал, Санавбер успела сослать всех служанок коварной Разие Султан: кого в Босфор, а остальных во дворец плача, пока вместе с Михримах Султан ни подберёт девушкам женихов для того, чтобы выдать их замуж. 
    В данный момент, прекрасная юная Баш Хасеки, уже полностью раздевшись, с нетерпением ждала возвращения любимого мужа, удобно сидя на их общем широком мягком ложе, покрытом парчовым покрывалом гвоздично-розового цвета, в лёгком медном мерцании пламени, исходящего от, горящих в серебряных канделябрах, свечей, при этом кокетливо покусывая алые губы. Настроение девушки было возбуждённым, из-за чего она призывно теребила свою шикарную золотисто-каштановую шевелюру одной рукой, а другой прижимала к соблазнительной груди белоснежную простыню.
    Вскоре, её ожидание закончилось, ведь, в эту самую минуту, к ней, наконец, вернулся возлюбленный супруг. Он, хотя и выглядел каким-то немного ошалелым после недавней, очень неприятной встречи со средней сестрой, но, заметив то, в каком, весьма пикантном виде, его встречает милая Санавбер, смутился, скромно улыбнувшись и чувствуя, как учащённо забилось в мужественной груди, измученное бесконечными душевными страданиями, трепетное сердце. Он даже судорожно вздохнул, но сумев, собраться с мыслями, нежно произнёс: 
--Моя прекрасная ночная голубка!—и, не говоря больше ни единого слова, быстро разделся сам и с самозабвенно нырнул в ласковый омут объятий Санавбер, плавно воссоединяясь с ней в жарком, неистовом поцелуе, которому, казалось, никогда не будет конца. Как и головокружительным ласкам, благодаря чему, просторная и дорого уставленная комната, постепенно заполнялась их сладострастными стонами:
--Селим!
--Санавбер!
--Я с ума сойду! Пощади!
--Нет, это ты сжалься!
   Им не было конца и пощады. Возлюбленные не уступали друг другу в страсти, что превратилось в настоящую беспощадную битву на жарком ложе, благо их надёжно скрывали плотные густые золотые вуали газового балдахина. Вот только не всему суждено длиться вечно. Так с проникновением первых  солнечных лучей, окрасивших всё вокруг в яркие: оранжевые, розовые, фиолетовые и бирюзовые тона, возлюбленные, наконец, забылись крепким сном, лёжа в жарких объятиях друг друга и утомлённые головокружительной страстью, которой предавались на протяжении всего остатка ночи.

--Разие не успокоится, пока ни добьётся меня, как мужчину в свою постель. Именно по этой причине, она уничтожает всё то, что нам с тобой так дорого, Санавбер. Она вчера ясно дала мне понять, что если я не буду принадлежать ей, то никому не достанусь.—со вздохом невыносимой душевной боли с усталостью поделился своими переживаниями с возлюбленной молодой Султан, когда они сидели на, обитой парчой тёмного цвета, тахте в ярких солнечных лучах. При этом, он с огромной нежностью обнимал жену за изящные плечи сильными руками, продолжая испытывать невыносимое отвращение, вызванное словами и прикосновениями к нему Разие прошлым вечером в башне. Его даже всего передёрнуло.
    Конечно, светловолосый юноша любил свою сестру, но как близкого родственника, не больше. Другие отношения невозможны по морально-этическим нормам. От понимания всего этого, из мужественной груди голубоглазого юноши вырвался измождённый вздох, не укрывшийся от музыкального слуха его прекрасной избранницы. Она ласково погладила мужа по бархатистым щекам, и, не на долго призадумавшись, посмотрела в его полные мрачной отрешённости, красивые голубые глаза и участливо спросила:
--И, что ты станешь с ней делать, Селим?
   Он снова печально вздохнул, и, пылко поцеловав жену в гладкий, подобно атласу, шелковистый златокудрый лоб, измученный тоном признался:
--Даже не знаю, Санавбер!
   Одетая в парчовое морского цвета платье с золотой вышивкой и шёлковыми рукавами, юная девушка решила больше ни о чём не спрашивать возлюбленного. Вместо этого, она, не говоря ни единого слова, воссоединилась с ним в долгом, очень жарком поцелуе.

    Чуть позже венценосные супруги расстались . селим ушёл к Михримах Султан за благословением на текущий день, а его юная Баскадина, сопровождаемая Гюлем-агой с двумя служанками и охраной, отправилась в Девичью башню для того, чтобы разобраться с Разие Султан и настоятельно потребовать от неё, оставить в покое её с Селимом семью в покое.
   Для этого, им всем пришлось на лодке проплыть приличное расстояние, из-за чего они даже потеряли ход времени, да и Босфор был окутан густым туманом, как в самых классических, вернее даже готических фильмах ужаса. Путники ехали в небольшой деревянной лодочке, молча, погружённые, каждый в свои мрачные мысли и плотнее, укутавшись в плащи, смутно надеясь на то, что это их, хоть немного скроет от холода, ведь сегодня было, на удивление, прохладно, не говоря уже о том, что отчётливо ощущалось пронизывающее на сквозь, ледяное дыхание Босфора.
   Вскоре плавание закончилось. Молчаливые путники вышли на скалистый берег и прошли в башню, где, преодолев тёмные каменные коридоры, достигли тяжёлой дубовой двери, ведущей в скудную камеру с Султаншей.
--Откройте дверь!—приказала стражникам юная Баскадина, высокомерно посматривая на них своим пристальным бирюзовым взглядом. Те всё поняли, и, почтительно поклонившись Султанше, молча, открыли дверь и впустили её внутрь.
  Санавбер с царственной грацией вошла в тёмную камеру, и, плавно смахнув с головы глубокий капюшон, внимательно осмотрелась по сторонам, пока ни заметила, сидящую немного в на деревянной скамье, Разие Султан. Вид у неё был жалкий, бледный, даже измождённый. Казалось, что она не спала всю ночь, о чём свидетельствовали мешки под глазами, как и они сами, покрасневшие и воспалённые от недавних слёз.
   Так и было на самом деле. Из-за, испытываемой злобы на, правящего огромной Османской Империей, брата, Разие проплакала всю ночь. Она ненавидела его, желала убить и, одновременно безумно хотела, как мужчину, наплевав на все этические и высоконравственные нормы с законами, что изводило несчастную Султаншу, не говоря уже о том, что сводило с ума.
Босфор.
Девичья башня.
--Величественная и прекраснейшая Султанша получила, наконец, по заслугам за все свои коварные жестокие преступления. Всё справедливо. С оттенком лёгкого пренебрежения, констатировала юная Баш Хасеки, уверенно стоя напротив предательницы, царственно сложа руки на соблазнительной груди и с высока посматривая на Разие, медленно поднявшую на неё свои тёмные глаза.
   Она горько усмехнулась, и с презрением смотря на любимейшую единственную жену Повелителя, воинственно произнесла, вкладывая в свои слова угрозу:
--Не торопись праздновать надо мной победу, Санавбер! Знай, что Селим всё равно станет моим любовником, хочет он того, или нет. Так и передай ему! Если он не будет моим рабом в постели, то и тебе не достанется! Я найду способ, чтобы убить его, в случае отказа!
   После чего язвительно рассмеялась, от чего Санавбер всю передёрнуло из-за, испытываемого ей, невыносимой тревоги за жизнь любимого мужа с их общим семейным счастьем, но, собравшись с мыслями, с взаимной воинственностью бросила:
--Даже не мечтай об этом, Разие! Я не позволю тебе разрушить наше с Селимом счастье, не говоря уже о том, чтобы причинить вред ему! Если потребуется, я готова сразиться с тобой, как львица, защищающая свой прайд от врагов! Бойся меня, ибо я буду очень беспощадной!
   После этих, произнесённых ею, решительных и полных огромной отваги, слов, юная Баш Хасеки накинула на голову капюшон, и, выйдя из камеры, вместе со своим сопровождением, покинула Девичью башню. Все вернулись в Топкапы, оставив ошарашенную Разие снова в одиночестве, сидеть на скамейке, погружённую в мрачные мысли размышления о том, с чего начинать действовать для того, чтобы поработить Селима.
Топкапы.
    Вернувшись в главные покои, прекрасная юная Султанша принялась метаться по ним, подобно разъярённой львице из-за того, что до сих пор не отошла от угроз коварной Разие Султан в адрес её возлюбленного Султана. Девушку внутренне всю трясло от ярости, негодования и страха за их совместное счастье.
--Да, что она себе позволяет?! Как смеет эта предательница, угрожать мне и моему возлюбленному! Да, эта Султанша, не знает с кем связалась! Я ей устрою такую «райскую жизнь», о какой она и не мечтала!—бушевала юная Хасеки, взглядом ища то, что можно разнести, но так ничего и не найдя, резко села на тахту и принялась лихорадочно, потирать вески тонкими пальцами, тем самым, смутно надеясь на то, что ей удастся, хоть немного успокоиться. Только всё тщестно. Ярость никак не хотела стихать, из-за чего юная девушка с громким диким рыком опрокинула к верху позолоченными ножками круглый зеркальный столик, инкрустированный по краям драгоценными камнями.
   В эту самую минуту, в свои покои с собрания Дивана вернулся Селим, желая, немного отдохнуть. Какого, же, было его удивление, когда он застал свою любимую, сидящую на тахте с яростным выражением на красивом лице, а рядом, перевёрнутый к верху ногами, круглый стол с, рассыпанными по полу, фруктами, восточными сладостями и разлитым шербетом, что ещё больше озадачило светловолосого юношу с красивыми, притягательными доброжелательными серо-голубыми глазами и пленительной улыбкой, которой он одарил любимую девушку.
--Кто посмел разозлить мою красавицу?—участливо спросил он супругу, плавно сев на тахту и осторожно взяв её за руку. Санавбер презрительно фыркнула, и, бегло взглянув на него, с язвительной усмешкой выпалила:
--Да вот, ездила в Девичью башню для того, чтобы заставить Разие Султан оставить нас в покое и перестать нам угрожать, Селим! Так она вместо того, чтобы прислушаться к разумным словам, пригрозила мне, что найдёт возможность для того, чтобы убить тебя в случае, если ты откажешься, стать её любовником! Это просто не слыханная дерзость!
  Между венценосными супругами воцарилось длительное мрачное молчание. Молодой Властелин был потрясён до глубины души услышанным, но так же и признавал то, что ему приятна воинственность Санавбер, защищающей его жизнь с честью, из-за чего он, не говоря ни единого слова, крепко обнял её и пылко поцеловал, что помогло ей постепенно успокоиться.

   Тем же вечером, стоя на балконе своих покоев, Селим был погружён в мрачную задумчивость о том, как ему поступить с надоедливой Разие. Конечно, он мог бы уступить её мощному натиску и ради благополучия семьи, согласиться на запретную порочную связь, что ему претило. Только средняя сестра не оставила другого выхода, доведя брата до «точки кипения», из-за чего он измученно вздохнул, и, не обращая внимания на приятную вечернюю прохладу, уже собрался вернуться в главные покои, как, в эту самую минуту, услышал за своей спиной вразумительные слова возлюбленной.
--Даже не вздумай идти на такое святотатство, Селим! Это грех большой перед Господом нашим и людьми.—и, выдержав небольшую паузу, плавно подошла к нему и ласково погладила по бархатистым щекам, после чего тяжело вздохнула и продолжила,  пытаясь, хоть немного взбодрить и придать ему уверенности в себе.—Не волнуйся! Мы обязательно что-нибудь придумаем. Не стоит поддаваться унынию и идти на поводу у этой неразумной отступницы.
   Селим, на мгновение закрыл глаза, и, измождённо вздохнув, открыл их снова и душевно произнёс:
--Мне придётся принести себя в жертву, ради благополучия нашей семьи, Санавбер. Только можешь быть спокойна, между мной с Разие, кроме близости, ничего больше не будет даже детей.
    Вот только его слова не убедили юную девушку, ведь одна мысль о том, что ему любимому придётся пойти на свершение инцеста, вызывали в ней отвращение, из-за чего она пристально всмотрелась в его ласковую голубую бездну, и, решительно произнеся:
--Нет, Селим! Я не позволю тебе согрешить!—обрушила на него беспощадный шквал, состоящий из: жарких поцелуев, крепких объятий и головокружительных ласк, во время которых, супруги решительно и без всякой жалости избавлялись от, мешающей им, сковывающей их действия, роскошной одежды, плавно подходя к широкой мягкой постели, пока ни упали на неё, продолжая свою беспощадную любовную борьбу друг с другом. Страсть ослепила их на столько сильно, что возлюбленные безропотно отдались её бурному течению.

   Вот только, не смотря ни на какие слёзные мольбы с вразумительными уговорами юной возлюбленной, Селим всё-таки решил принести себя в жертву и рано утром, воспользовавшись тем, пока она крепко спит, утомлённая их головокружительной страстью, которой они предавались всю ночь, он осторожно выбрался из постели, оделся и покинул главные покои.
  Проходя по, залитому яркими золотисто-оранжевыми лучами утреннего солнца, мраморному коридору, при этом, погружённый в мрачную задумчивость, юноша встретился со старшей сестрой, Луноликой красавицей Михримах Султан, одетой в шикарное парчовое платье салатового цвета с преобладанием в нём золотого шёлка с газом. Её, скрытые под шёлковым платком, роскошные золотисто-русые волосы были подобраны к верху и украшены бриллиантовой короной.
--Немедленно возвращайся в свои покои и не сходи с ума, Селим! Мне хорошо известно о том, на какой безнравственный грех тебя толкает Разие!—вразумительно-отрезвляющим тоном, непреклонно произнесла Султанша, пристально смотря на, впавшего в глубокое отчаяние и измученного бесконечными душевными страданиями, вызванными постоянными потерями детей, брата. Ей, конечно, было искренне жаль его, но допускать безумия, тоже не хотелось.
   Он печально вздохнул и не в силах взглянуть на сестру, обречённо попросил:
--Уже всё решено, Михримах! Пропусти меня!
   Только Луноликая даже и не подумала уступать ему. Вместо этого, она слегка встряхнула брата за мускулистые плечи и потребовала, не терпя никаких возражений:
--Селим, хватит строить из себя жертву на заклании! Приди в себя, наконец, и возвращайся к Санавбер! Неужели не понимаешь, что Разие, сначала, сделает из тебя безропотного раба в постели, а потом… Один Господь ведает, что ещё с тобой сделает!—и не говоря больше ни единого слова, решительно взяла брата за ухо и стремительно повела в главные покои.

   Наконец, признав, что старшая сестра говорит разумные вещи, Селим постепенно успокоился, и, вернувшись в свои покои, задумчиво взглянул на, до сих пор спящую в его постели, юную возлюбленную, мысленно отмечая уже в который раз, что в минуты сна, она особенно прелестна. Такая вся нежная, желанная, обворожительная и утомлённая. Девушка лежала на боку, слегка прикрытая золотой шёлковой простынёй, а её шикарные вьющиеся длинные волосы, спутаны и хаотично разбросаны  по мягкой подушке, при этом, соблазнительная грудь: то плавно и еле заметно вздымалась, то опускалась при спокойном ровном дыхании.
  Просто настоящий безвинный ангел, густые шелковистые ресницы которого слегка подрагивали от проникновения, сквозь приоткрытые окна, приятной утренней прохлады, а пухлые, так и взывающие к неистовым головокружительным поцелуям, алые губы плотно поджаты.
   Стоявший, немного в стороне, Селим залюбовался избранницей на столько, что сам не заметил того, как бесшумно приблизился к своему широкому и скрытому в плотных вуалях газового балдахина, ложу, осторожно опустился на его край и ласково погладил девушку по шелковистым волосам.
--Прости меня за всё, любимая моя!—заворожённо прошептал он.
   Парень совсем не хотел пугать её, но из-за своих, полных искреннего сожаления, слов, случайно разбудил любимую. Она внезапно открыла бирюзовые, как небо в ясную погоду, кристально чистые глаза, в ласковой бездне которых можно легко утонуть, и, чувствуя неладное, с невыносимой тревогой в тихом мелодичном голосе, спросила:
--Ты говоришь так, словно навсегда прощаешься со мной. Неужели ты всё-таки решил принести себя в жертву этой жестокой преступнице, Селим?
    Только он, погружённый в мрачную задумчивость, ничего не ответил ей, а лишь измученно вздохнул. Девушка всё поняла, но не желая, мириться с его печальной участью, решительно прижалась к его мужественной груди, в которой билось измученное бесконечными душевными страданиями, трепетное сердце, крепко обняла и воинственно воскликнула:
--Нет! Я тебя никуда не отпущу от себя! Ты только мой, Селим!
   Между ними снова вспыхнула головокружительная неистовая беспощадная страсть, бурному течению которой они смиренно отдались.

   Несколькими минутами ранее, внимательно проследив за тем, как за братом закрылась тяжёлая дубовая дверь, ведущая в главные покои, Михримах одобрительно кивнула, но с облегчением вздыхать, пока не торопилась. Сначала необходимо было,  обезопасить всю семью от коварных интриг Разие, чем Луноликая и решила заняться немедленно тем, что царственно прошла в, прилегающие к главным, покои хранителя.
   Мустафа-ага, как раз только встал и сейчас сидел на, обитой вишнёвым бархатом, тахте. Увлечённо читая интересную книгу. За этим занятием его застала, царственно войдя к нему, Михримах Султан, приходящаяся его Повелителю, но по большей части другу детства, старшей сестрой. Молодой человек заметил её, из-за чего, словно спохватившись, мгновенно отложил книгу в сторону, после чего. Встал и почтительно поклонился.
--Чем я могу быть Вам полезен, госпожа?—участливо осведомился юноша, не смея, поднять на молодую женщину своих светлых глаз. Она одарила его доброжелательной улыбкой, но вспомнив истинную причину, по которой пришла к нему, заговорила очень серьёзным тоном и, не обращая внимания на, доносящиеся из главных покоев, громкие сладострастные крики и стоны, занимающейся любовью, венценосной четы, что Султаншу немного смутило, хотя она и мысленно одобряла это, считая, что лучше пусть её брат ублажает свою жену, чем стрит из себя жертву на заклании перед Разие:
--Я пришла к вам для того, чтобы серьёзно поговорить о том, как обезопасить нашего Повелителя от коварных притязаний Разие Султан, ясно давшей ему, понять о том, что она убьёт его, если он откажется спать с ней. Хотя моя сейчас находится в Девичьей башне, её люди до сих пор находятся здесь во дворце. Вам необходимо их вычислить, допросить и сурово наказать, как предателей Династии.
   Мустафа-ага, хотя и оказался до глубины души потрясён, услышанными словами Луноликой госпожи о намечающемся инцесте между Разие Султан и Повелителем, что ни в коем случае нельзя было допустить, всё понял и решил заняться расследованием столь щекотливого дела немедленно. Михримах, довольная его взаимопониманием, со спокойной душой вернулась в гарем.
Девичья башня.
   А тем временем, Разие Султан, уже успевшая, понять о том, что её сёстры, как и Баш Хасеки Селима приложат все усилия для того, чтобы не допустить инцеста, решила привести его благополучное, не говоря уже, что справедливое во всех областях и сферах правление к трагическому концу, о чём и разговаривала с, прибывшим из главного дворца, молоденьким агой по имени Алькас, благо их никто не подслушивал, по крайней мере им так казалось.
--Необходимо устроить несчастный случай, во время которого Султан Селим погибнет. Я не знаю, как ты это сделаешь. Только всё должно произойти в ближайшие два дня.—чуть слышно произнесла Разие, вручив аге, вполне себе, весомый бархатный мешок с золотыми монетами, тем самым, заказав убийство непокорного брата.
  Алькас всё понял, и, спрятав деньги в складках одежд, почтительно поклонился и с молчаливого позволения Султанши вернулся в Топкапы и, не медля ни минуты прошёл в покои к хранителю главных покоев Мустафе-аге для того, чтобы отчитаться о результате разговора с Разие Султан, которая, так ни о чём и не подозревая, снова осталась одна.   Да и, что ей ещё оставалось делать? Только ждать результатов о, затеваемом ею, опасном предприятии.

     Её одиночество продлилось не долго, ведь ближе к вечеру, когда красавица Султанша уже дремала, лёжа на деревянной скамейке, со скрипом открылась дверь, и в тёмную камеру вошёл Селим со своим телохранителем Мустафой-агой, настроенные очень враждебно по отношению к ней.
   Разие мгновенно проснулась, и, сев, с изумлением посмотрела на посетителей, ещё ни о чём не подозревая.
--Всё-таки решил переступить через свою гордость и высокую нравственность, братец?!—язвительно усмехнулась она, пристально смотря на молодого светловолосого красавца Султана, в серо-голубых глазах которого промелькнул воинственный огонь. Он даже хищно улыбнулся, обнажив свои ровные, словно жемчуг, белоснежные, крепкие зубы, что можно легко сравнивать со звериным оскалом, после чего парень переглянулся со своим телохранителем, и, стремительно подойдя к сестре, решительно схватил её за горло и, что есть силы прижал к холодной каменной стене так, что из её ясных глаз даже брызнули слёзы. Она начала задыхаться, но это ничуть не трогало мучителя. Он обдал красивое лицо сестры прерывистым горячим дыханием, от чего по её атласной коже побежали мурашки.
--У тебя, действительно нет мозгов и инстинкта самосохранения, Разие,  иначе ты бы поняла, что со мной опасно связываться, особенно после всего того, что мне пришлось пережить из-за тебя. Теперь пришёл твой черёд платить по заслугам!—враждебно проговорил Селим и подал телохранителю знак к тому, чтобы он приступил к наказанию, а сам отошёл в сторону, предварительно отпустив сестру и, с не скрываемым наслаждением, проследил за тем, как она принялась жадно глотать ртом воздух и корчиться, лёжа на скамейке.
    Мустафа-ага понял своего Повелителя, и, грубо подняв Султаншу, крепко прижал к мускулистой груди так, чтобы она не смогла вырваться из его сильных рук, что позволило Селиму снова приблизиться к сестре вальяжной походкой, и, разорвав на ней всю одежду в клочья, внимательно проследил за тем, как Мустафа-ага приковал Султаншу цепями к скамейке за руки и ноги, после чего принялся грубо и без всякой жалости, насиловать её, крепко сжимая ей рот рукой для того, чтобы она не кричала.
   Только из-за переживаемого потрясения, молодая Султанша не могла произнести ни звука. Она лишь видела то, какое удовольствие получает от её морального унижения со страданием венценосный брат. Он стоял немного в стороне. Ему, конечно, было это, крайне мерзко, из-за чего, казалось ещё немного и: либо его начнёт выворачивать, либо он упадёт в обморок.
--Хватит, Мустафа-ага! Освободи мою сестру! Мы возвращаемся в Топкапы! Разие уже получила всё сполна за свои преступления!—не в силах больше это терпеть, ошалело приказал телохранителю Селим, и, не говоря больше ни единого слова, схватившись за голову, выбежал из башни на улицу, где рухнув на колени, словно подкошенный, жадно принялся глотать ртом воздух, не обращая внимания на проливной дождь и сильную грозу с оглушительным громом. Парня всего трясло от нервов, а из красивых серо-голубых глаз текли ручьём слёзы. В груди учащённо билось трепетное и, измученное бесконечными страданиями, сердце. Шквалистый ветер, лишь помогали ему, постепенно приходить в себя, успокаиваться и собираться с мыслями.
   
   В эту самую минуту к своему другу подошёл Мустафа-ага и протянул ему руку для того, чтобы помочь подняться. Селим, конечно, поднялся, но вместо благодарности, обрушил на друга шквал обвинений в том, почему ага пошёл у него на поводу вместо того, чтобы образумить. Между молодыми людьми даже завязалась жестокая драка, в ходе которой хранитель покоев со всей дури пригвоздил Повелителя к каменной стене башни, и, свирепо смотря в его, полные недоумения красивые серо-голубые глаза, вразумительно приказал:
--Значит, так: хватит истерить, как баба! Немедленно взял себя в руки, успокоился, поехал во дверец, а там разделся, лёг в постель, и, ублажив жену, забыл обо всём, что здесь произошло! Ясно? Иначе, мне придётся рассказать всем твоим и особенно главному кадию о том, что сегодня ты совершил жёсткий инцест с собственной сестрой!
  Такого поворота, Селим не ожидал, из-за чего, ещё больше рассвирепев и тяжело дыша, с диким криком:
--Да, как ты, презренный раб, смеешь угрожать мне, Повелителю Мира, обвиняя в том, чего не было!—продолжил драться со своим телохранителем, пока тот ни, схватив его за шкирку, как, нашкодившего котёнка, либо щенка, пару раз врезал ему в красивое лицо, после чего, силком затащил в лодку и повёз обратно во дворец, при этом молодые люди ехали, молча и насупившись.
--Когда вернёмся во дворец, скажешь жене, конечно, если она спросит, что сегодня ездил в Девичью башню повидать сестру, между вами, как обычно, возникла бурная ссора, во время которой, она побила тебя!—немного успокоившись, вразумительно посоветовал Султану телохранитель, но в ответ получил, лишь одно его мрачное молчание.
Топкапы.
   Вот только перед тем, как идти в свои покои к возлюбленной Санавбер, Селим решил отмыться от всей той грязи, что обрушилась на него этим вечером. Для этого, юноша пришёл в, застланный густыми клубами пара, хамам, разделся и, и не обращая внимания на, горящие в канделябрах, свечи, забрался в ванну с приятной тёплой водой, что помогло ему постепенно успокоиться и расслабиться. Он даже задремал, как в эту самую минуту, почувствовал, что кто-то грубо схватил его за волосы и принялся топить, благодаря чему, он мгновенно проснулся, и, вынырнув из воды, не мог понять ничего.
--Да, понял я всё, Мустафа-ага! Сейчас пойду к моей Санавбе и никому ничего не скажу!—в ужасе воскликнул Селим,  пытаясь отдышаться и отплеваться от воды, которой успел наглотаться. Вот только, к  глубокому удивлению юноши, покусившийся на его жизнь, оказался вовсе не Мустафа-ага, а каким-то странным образом, уцелевший после утопления в Босфоре, Аслан-ага. Он язвительно рассмеялся на потрясённое выражение красивого лица молодого Правителя и с презрительными словами:
--Это тебе за Марию! Она ждёт тебя на том свете!—снова резко окунул его головой в воду и что есть сил принялся удерживать под водой.
   Только жертва не собиралась так просто сдаваться. Селим боролся с мучителем, отчаянно, пока ни почувствовал, что тот оставил его в покое и ушёл так же внезапно, как и пришёл. Это позволило парню мгновенно вынырнуть, и, отдышавшись, с измождённым вздохом, похожим на стон, облокотится на мраморный выступ ванны и постепенно успокоиться, не говоря уже о том, что собраться с мыслями.

   А в эту самую минуту, Аслан-ага уже незаметно пробрался в главные покои, где находилась Баш Хасеки, ожидающая возвращения возлюбленного мужа для того, чтобы вместе с ним лечь спать, прижавшись друг к другу. Пока, же, прекрасная юная девушка, одетая в шёлковую сорочку сиреневого цвета с кружевным светлым пеньюаром, удобно сидела на софе, глубоко погружённая в мрачные мысли. Ей совсем было не по душе то, что Селим, всё-таки поехал в Девичью башню, хотя и в сопровождении преданного телохранителя с охраной, пока ни заметила чьё-то присутствие в покоях, что заставило Султаншу мгновенно опомнится.
--Селим, это ты!? как же…—она не договорила из-за того, что, сзади к ней бесшумно подошёл Аслан-ага, и, крепко зажав ей рот рукой, с нескрываемым пренебрежением прошептал на ухо, из-за чего девушка содрогнулась от ужаса и побледнела, а её хрупкая душа замерла:
--Султан Селим забрал у меня мою возлюбленную невесту Руфсузе, а я забираю у него вас, Султанша.—и не говоря больше ни единого слова, потащил к выходу из главных покоев, как почувствовал сильный удар по голове, от чего, инстинктивно отпустил госпожу, а сам упал на дорогой ковёр под её ошарашенный взгляд, который она плавно перевела на своего спасителя. Им оказался хранитель главных покоев и телохранитель Султана Мустафа-ага.
    Девушка была потрясена до глубины души его своевременным появлением, от чего не могла вымолвить ни единого слова. Только хранителю покоев было не до неё, ведь он, помня о том, что вот-вот сюда придёт Повелитель, с помощью четырёх стражников вытащил, уже постепенно, начавшего приходить в себя, Аслана-агу из покоев и потащил его в подземелье.

   Юная Султанша снова осталась одна, смутно надеясь на то, что сегодня с ней больше ничего плохого уже не случится, из-за чего она с измождённым вздохом плавно опустилась на широкую постель и просидела так какое-то время, а точнее до тех пор, пока в свои покои, наконец, ни вернулся её, уже переодетый в темно-морскую зелёную шёлковую пижаму с золотой вышивкой, горячо любимый муж, заставший девушку в таком виде, в связи с чем, его красивое лицо озарилось чарующей, очень нежной улыбкой, с которой он бесшумно подошёл к ней и сев рядом, тихо выдохнул её имя:
--Санавбер!
   Девушка медленно подняла на него свои чистые, как два лесных озера, бирюзовые глаза с густыми шелковистыми ресницами и снова измученно вздохнула:
--Как хорошо, что ты вернулся, Селим!
   Он, не говоря ни единого слова, заботливо прижал её к своей мужественной груди, в которой мирно билось трепетное, переполненное огромной любовью к ней, сердце, и, нежно обняв за стройный стан сильными руками, плавно, даже самозабвенно припал к её сладким, словно спелая садовая клубника, алым губам и с упоением принялся пить их живительный нектар.
--Больше я никогда тебя не покину, Санавбер.—заверил возлюбленную Селим, увлечённо разоблачая её от пеньюара с сорочкой, пока девушка ни предстала его взору полностью нагой, что позволило юноше, словно новорожденному ребёнку, припасть тёплыми мягкими губами к, затвердевшим от трепетного возбуждения, напоминающим ягоды брусники, соскам, что вызвало в девушке тихий стон. Она даже глаза закрыла от, испытываемого ею, удовольствия и плавно легла на парчовое покрывало, увлекая возлюбленного за собой в ласковый омут их огромной любви, которая накрыла супругов тёплой волной, в спокойном мирном течении которой, они добровольно утонули.

    А тем временем, в одном из мраморных дворцовых коридоров, залитых лёгким медным мерцанием от факелов, Мустафа-ага хорошенько встряхнул Аслана, и, дав ему несколько тумаков, гневно вскричал:
--Ты, что совсем свихнулся?! Разве, я тебя для этого в живых оставил! Неужели, не понимаешь, что лезть к султанской чете так, как ты это сегодня сделал, глупо и опасно! Выжди немного! Я помогу тебе отомстить за Марию! Только Санавбер Султан не должна пострадать! Она дорога мне! Да и убивать Султана не в нашем плане! Его необходимо всего лишь немного попугать, для того, чтобы, наконец, понял, что он обычный смертный!
   Потрясённый красивый голубоглазый юноша со светлыми, словно вихри, волосами ничего не мог понять и смотрел на хранителя покоев, как безумный. Конечно, он признавал, что поторопился со своей виндеттой. Только, что ему делать природной импульсивностью в характере, да и с израненной от потери возлюбленной, душой, которая до сих пор невыносимо страдала? Он не знал, из-за чего виновато отвёл глаза, и, печально вздохнув, попросил прощения. Хранитель покоев понимающе вздохнул, и, подбадривая, похлопав юнца по плечу, приказал:
--Возвращайся в гарем и не высовывайся! Когда понадобишься, я тебя найду и вместе решим, как действовать!
   Парень всё понял, и, почтительно поклонившись хранителю главных покоев, вернулся в гарем, продолжая, изображать из себя евнуха, даже не подозревая о том, что весь их разговор отчётливо слышала, возвращающаяся из хамама, Бахарназ Султан. Она не стала сейчас устраивать разборки с Мустафой-агой, а решив, подождать до утра, вернулась в свои покои, чувствуя, что она не зря считала хранителя покоев брата каким-то странным и скрытным.    

    Когда, же,  просторные главные покои озарились ярким светом от, проникших в них, солнечных лучей, Селим проснулся первым, и. погружённый в мрачную задумчивость о том, что ему делать с, томящейся в скудной камере Девичьей башни, сестрой, перед которой чувствовал не изгладимую вину из-за того, что устроил жестокое изнасилование. Воспоминания о нём до сих пор вызывало у парня содрогание с отвращением. Вот только ничего изменить было уже нельзя. Что сделано, что сделано. Оставалось лишь пожинать плоды, но для того, чтобы, хоть немного отвлечься от мрачных мыслей, Селим измученно вздохнул и с огромной нежностью принялся поглаживать, ещё крепко спящую на его мускулистой груди юную красавицу, убаюканную равномерным спокойным стуком отзывчивого и многострадального сердца, по блестящему золотому и, источающему приятный аромат роз, шёлку распущенных волос.
--Доброе утро, любимый!—ласково произнесла юница, нехотя открыв бирюзовые глаза и с огромной любовью смотря на сердечного друга. Её, взывающие к новым жарким поцелуям, алые губы медленно расплылись в чарующей и многообещающей улыбке, снова взявшей избранника в сладостный любовный плен. Он попался в её сети, и, плавно дотянувшись до губ, воссоединился с ней в долгом, очень пламенном поцелуе. Только, почему-то, в эти сладостные трепетные минуты, девушку не покидало ощущение того. Словно её любимого что-то очень сильно гложет, из-за чего она понимающе вздохнула, и, вдумчиво всмотревшись в его серо-голубые омуты, участливо спросила:
--Всё переживаешь за судьбу Разие, душа моя?
   Чем молодой красавец оказался немного сбит с толку, не понимая одного, от кого его любимая осведомляется, да это было сейчас и не важно, из-за чего тяжко вздохнул и, ничего не скрывая, поделился:
--Её судьба не даёт мне покоя, Санавбер. Держать всю жизнь в Девичьей башне, я не могу её, ведь это будет слишком жестоко с моей стороны, не зависимо от того, сколько боли она принесла нам с тобой, а вот, как с ней поступить так, чтобы это было с одной стороны суровым наказанием, а с другой—милостью, я ума не приложу.
   Увлечённо ласкающая стройное тело возлюбленного, девушка внимательно выслушала его, и, не на долго прервав приятное занятие, от которого по телу Селима пробежала сладостная дрожь, вызвавшая лёгкий трепет, юница сдержано вздохнула и высказала ему самое разумное решение:
--А чего тут думать?! Выдай её замуж за какого-нибудь самого старейшего своего визиря и ушли на самую окраину Империи для того, чтобы глаза не мозолила. Вот тебе и справедливое наказание, а с другой стороны, милость.
   Новая партия головокружительных ласк Санавбер, которыми она беспрестанно, не говоря уже о том, что самозабвенно награждала венценосного возлюбленного ловкими руками и ртом, возымели успех. Он, вновь отрешившись от всего мирского, тихонько постанывал из-за, испытываемого удовольствия, не понимая одного, как раньше не пришёл к столь разумному выходу из, возникшей проблемы с Разие.
   Вот только, вскоре, постепенно пробудившаяся, страсть, заставила молодого человека мгновенно забыться и отдаться её бурному течению, даже не догадываясь о том, что весь его душевный разговор с женой о Разие из своих покоев слышит Мустафа-ага, посчитавший это действие глупостью, о чём и решил с ним поговорить.

   Молодые люди встретились в, залитом яркими солнечными лучами, мраморном коридоре, где Мустафа-ага, не говоря ни единого слова, ударил Селима о стену с грозными высказываниями:
--Повелитель, да ты я смотрю, от любви к Баш Хасеки, совсем разум потерял! Как можно рассказывать ей о вчерашнем, пусть у вас с ней и нет никаких тайн друг от друга?! Только Санавбер Султан такая, же, женщина, как и Разие, которая, узнав о том, что мы совершили жестокое надругательство над Султаншей по крови Династийной, может легко возненавидеть и даже захотеть, убить нас обоих, в чём, собственно, и будет, абсолютно права. Ведь такое злодеяние, простить невозможно. 
   От удара о стену, из глаз Султана посыпались искры. Он не ожидал такой дерзости от своего хранителя покоев, из-за чего рассвирепел и накинулся на него с кулаками и гневными высказываниями:
--Мустафа, ты, что творишь?! Совсем стыд потерял?! Как смеешь поднимать руку на своего Правителя?! Жить надоело?!
   Выслушав яростную тираду монарха, хранитель покоев, презрительно усмехнулся и пригрозил:
--Что, решил чистеньким остаться, Повелитель? Не получится! Мы итак уже испачкались! Теперь нам необходимо, держаться сообща! Вздумаешь совершить глупости, так я мигом отдам тебя под суд главному кадию, сказав ему о том, что ты тоже насиловал Султаншу! Доказательства найду!
   Селим оказался возмущён несправедливыми обвинениями, что не нашёлся, как и ответить, да и голова сильно разболелась от удара о стену. В эту самую минуту, до мужчин донеслись гневные слова, вышедшей их главных покоев, Баш Хасеки, обращённые к хранителю:
--Мустафа-ага, как ты смеешь разговаривать с Повелителем Мира в столь не позволительном для раба тоне! Не забывай о том, что ты всего лишь хранитель главных покоев! Знай своё место!
   Заметив её появление, Мустафа-ага почтительно поклонился. Только, одетая в парчовое роскошное платье бледно-розового цвета с блестящим кружевным кафтаном и газовыми рукавами, Санавбер не обратила на него никакого внимания. Вместо этого, она очень нежно приобняла мужа и принялась о чём-то тихо с ним душевно беседовать. Со стороны, это напоминало воркование двух влюблённых голубков, кем пара и была по сути.
   Видя, что супругам нет до него никакого дела, взбешённый хранитель главных покоев вернулся в свою коморку.

   Вот только вскоре бедняге Селиму стало хуже. Боли в голове усилились, не говоря уже о том, что его начало беспощадно выворачивать наизнанку. С кровати он встать не мог из-за того, что от мощного головокружения валился обратно, а виной всему ссора со своим телохранителем, который уже, тоже понял, что погорячился, позволив себе недопустимой, ведь Селим, хотя и являлся ему другом с детства, с которым ссорился по мелочам и по хлеще. Только сейчас всё изменилось. Между ними возникла огромная социальная пропасть.
   В данный момент, обеспокоенный, резко ухудшимся самочувствие друга, Мустафа-ага вместе с Баш Хасеки находился возле его постели, прося у него прощения за грубость. Только Селиму было не до него, из-за чего Санавбер грозно взглянула на хранителя покоев и рявкнула:
--Выйди! Ты, итак, уже сделал достаточно!
  Молодой человек всё понял, и, печально вздохнув, почтительно поклонился и вышел прочь, где в коридоре встретился с Михримах Султан, узнавшей от какого-то аги о том, что у Повелителя случилось сотрясение мозга, из-за чего она встревожилась, и, забросив все управленческие дела в гареме, примчалась немедленно к главным покоям.
--Мустафа-ага, как это случилось? Почему ты не доглядел за нашим Повелителем. Ведь ты являешься его телохранителем?!—накинулась на парня с обвинительными речами Луноликая Султанша, что заставило его обо всём рассказать без утайки. Конечно, Мустафа-ага солгал, свалив всё на Повелителя, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы вызвать в Султанше ярость, с которой она ворвалась в главные покои.

--Как ты мог организовать и участвовать в такой мерзости, Селим?! –накинулась на брата Луноликая с яростной тирадой. Её даже не останавливало то, что бедняга лежал в постели весь бледный и измождённый, не говоря уже о черноте под его красивыми серо-голубыми глазами, которые он через силу открыл и с глубоким недоумением посмотрел на старшую сестру, уже успев догадаться о причине её ярости. Мустафа-ага всё рассказал и свалил на него вину. Из его груди вырвался страдальческий вздох, похожий на стон, после которого он откровенно, и, понимая, что терять всё равно уже нечего, признался:
--Моя вина состоит лишь в том, что я устроил всё и не смог остановить своего телохранителя, хотя и отчаянно пытался, Михримах. Мне самому стало мерзко. Только мой телохранитель совсем от рук отбился и перестал мне подчиняться. Даже сейчас он всеми силами очерняет меня.
  Между братом и сестрой воцарилось мрачное молчание, во время которого, Михримах оказалась глубоко растерянна и уже не знала, кому из парней верить. Конечно, Селим говорил правду, да и, какой ему интерес лгать, осознавая, что его Султанат шатается, как корабль в сильный шторм. Ведь, если всё дойдёт до главного кадия, всё. Конец. Свержение. Суд, а дальше один Аллах ведает, какие муки им придётся терпеть. Необходимо срочно спасать ситуацию.
--Мустафа-ага обязан жениться на Разие, Селим! Именно такой его шаг спасёт нас всех от краха!—мрачно вздохнув, заключила Михримах, найдя самый разумный выход из, сложившейся проблемы, решив сама всё устроить и провести, но для начала обсудить этот вопрос с сестрой и хранителем покоев, немедленно, из-за чего, пожелав брату скорейшего выздоравления, ушла. Селим, же, провалился в глубокий сон, чувствуя любовь и заботу милой Санавбер, находящейся постоянно возле него.
Топкапы.
Месяц спустя.
    За это время, Селим полностью оправился после, перенесённого им, сотрясения мозга. Что, же, касается его чувств с милой Санавбер, там без изменений. В них царили трепетная любовь, искренняя нежность, забота вместе с душевным покоем и гармония. О детях супруги, пока не думали, наслаждаясь друг другом. Да и, в жизни султанского гарема произошли значимые изменения. В нём появились новые рабыни, одной из которых была пятнадцатилетняя русинка пятнадцати лет с огненными вьющимися кольцами волосами с изумрудными чистыми, как родниковая вода глазами с густыми ресницами, вздёрнутым горделиво носиком и пухлыми губками. Её звали Марина Разумовская, урождённая дворянка, обладающая стройной, как молодая сосна, талией, пышными грудью и бёдрами. Баш Хасеки Санавбер забрала её себе в услужение в первый, же, день, пока другие Султанши не перехватили и не пустили красавицу против законной жены Властелина Мира. Девушку мгновенно приодели в более приличное платье, при этом Баскадина сама взялась за её обучение вместе с Гюлем-агой и Лалезар Калфой, чему юная девица была только рада и искренне благодарна Султанше, принеся ей клятву верности и получив от неё подарок в качестве нового имени. Отныне юницу звали Джансу, что означало: «чистая, как капля родниковой воды».
    Что, же, касается Разие Султан с Мустафой-агой, к их свадьбе уже всё было готово. Конечно, в первые дни, когда парочка узнала о том, что их никях не избежен, они попытались воспротивиться, но под сильным напором Селима, решившего, таким образом, отомстить хранителю своих покоев за всю ту недопустимую грубость с дерзостью. Мустафе-аге пришлось уступить и покориться, да и сама Разие посчитала решение правящего брата, относительно её насильника, вполне справедливым и благопристойным. Она даже, в одну из их душевных бесед по возвращении из Девичьей башни, когда Селим, ещё лежал в постели и болел, заверила, в случае суда, свидетельствовать в защиту брату, за что Селим был искренне благодарен средней сестре. Что, же, касается Мустафы-аги, он уже успел вышколить себе приемника на пост хранителя покоев. Им должен был стать сразу после никяха, Аслан-ага. Парень полностью перебесился и принёс Падишаху клятву искренней верности, обещая, защищать его от всех врагов до последней капли крови. Селим поверил юнцу и дал ему шанс доказать свою преданность, тем самым высказывая своё милосердие и всепрощение.

    Так незаметно завершились все приготовления к торжеству, и вот, наконец, наступил долгожданный день никяха Разие Султан с Мустафой-агой.  Пока молодой Падишах присутствовал на торжественной церемонии заключения никяха, представляя сторону своей сестры, что происходило в беседке роскошного дворцового сада, его возлюбленная Баскадина, погружённая в глубокую романтическую задумчивость, сидела перед зеркалом на, обшитой парчой, золотой банкетке в лёгком медном мерцании, горящих в канделябрах, свечей. В этот чевер Султанша была одета в величественное бледно-мятное шёлковое платье, дополненное золотой органзой с крупным рисунком. Её шикарные золотисто-каштановые волосы были распущены и заколоты сзади на бриллиантовый гребень.
   В эту самую минуту, к своей, очень молоденькой госпоже, которая была старше её, лишь на год, подошла, уже недею, как обращённая в мусульманство, Джансу Хатун, крайне бережно поднёсшая ей на тёмно-бардовой бархатной подушке великолепную высокую и имеющую форму тюльпана, золотую корону, принадлежащую когда-то Великой Хюррем Султан. Девушки обменялись доброжелательными взглядами с улыбками, после чего юная Баскадина водрузила себе на голову корону, и, задумчиво посмотрев на великолепное бриллиантовое кольцо с огромным изумрудом в форме капли, мечтательно вздохнула, и, загадочно улыбнувшись, заключила:
--Пора выходить в гарем, Джансу! Нас там уже все ждут!
   Грациозно встала с банкетки, и сопровождаемая верными служанками, среди которых была и Джансу, прошла в гарем, где уже во всю проходило шумное веселье, играла музыка и танцевали наложницы. Все три Султанши, как и, облачённая в шикарное красное парчовое платье, невеста, находились уже там, царственно восседая на, разбросанных по полу, ярких разноцветных подушках.

     В эту самую минуту, Гюль-ага ударил посохом о каменный пол и громко провозгласил, привлекая к себе всеобщее внимание:
--Внимание! Баш Хасеки Санавбер Султан Хазретлири!
   Музыка мгновенно смолкла, и, все рабыни, перестав танцевать, выстроились в ряд в почтительном поклоне. Прекрасная юная Султанша не заставила их себя долго ждать и, с царственной грацией войдя в общую комнату, подошла к другим Султаншам и поприветствовала их поклоном, а затем с позволения Михримах султан села на место, дав девушкам знак о возобновлении веселья. Они всё поняли и продолжили танцевать, под зажигательную музыку.
   Вот только веселье, вскоре, снова прервалось из-за того, что в общую комнату царственно прошёл молодой Падишах, пожелавший, лично сообщить своей средней сестре о том, что её брак с Мустафой-агой заключён успешно. Он мягко и, сияя доброжелательной улыбкой, приблизился к, почтительно склонившимся перед ним, Султаншам и, бережно убрав с красивого лица средней сестры газовую пышную алую, как кровь, вуаль, по-братски горячо поцеловал в гладкий лоб и чуть слышно объявил:
--Поздравляю тебя, Разие! Только что ты стала законной женой моему, отныне новому визирю Мустафе Паше.
  Султанша застенчиво улыбнулась в ответ и заговорщически выдохнула:
--Благодарю за отстаивание моей чести, брат. Твоя месть отлично удалась. Мустафа-ага получил по заслугам.
   Её искренние слова вызвали у брата с сестрой добродушный беззаботный смех, заставивший других Султанш с недоумением переглянуться между собой. Они ничего не понимали, как и, обслуживающая их, Джансу Хатун, смущённо краснеющая перед очень молоденьким стройным голубоглазым красавчиком Султаном, не обращающим на неё никакого внимания. Да и, зачем она ему, когда у него есть возлюбленная и смысл его жизни, милая сердцу с душой Санавбер. Когда, же, он, наконец, подарил сестре великолепный комплект, состоящий из колье с серьгами с многочисленными аметистами и бриллиантами, который сделал ещё до своей болезни, юноша занял место возле юной возлюбленной, обменявшись с ней, полными, всепоглощающей головокружительной старти и взаимного обожания взглядами, что не укрылось от внимания Михримах Султан. Она доброжелательно им улыбнулась и чуть слышно обратилась к брату с разумными, как ей казалось словами:
--Селим, может пора уже снова попытаться зачать Шехзаде?! Ведь у тебя ещё нет ни одного наследника, как и ребёнка вообще. Я, конечно, хорошо понимаю, что вам с Санавбер хочется, пожить, наслаждаясь друг другом, но об Империи, тоже надо подумать. Не приведи, Аллах, если с тобой, что случится, что станет с Государством? Кто его возглавит? Да и….
   Луноликая не договорила из-за того, что, в эту самую минуту, Санавбер внезапно стало плохо. Она вся побледнела и лишилась чувств, повалившись на мужественное мускулистое плечо возлюбленного мужа, из-за чего он, как и его три сестры, встревожился, отчаянно пытаясь, привести супругу в чувства, но ничего не получалось.
   Вот только паника в Султанской семье оказалась преждевременной. Вскоре, юная Султанша пришла в себя, и, видя, направленные на неё встревоженные взгляды Султанш, слабым голосом и чуть слышно выдохнула:
--Не волнуйтесь! Такое недомогание у меня длится уже полторы недели. Всё нормально.
   Воцарилось кратковременное молчание, во время которого все династийцы понимающе переглянулись между собой, уже обо всём догадавшись, в связи с чем, подозвав к себе Лалезар Калфу и Джансу Хатун, приказали им раздать наложницам золото в честь будущего Шехзаде, которого носила под сердцем Баш Хасеки. Слуги всё поняли, и, почтительно откланявшись, ушли выполнять высочайшее повеление, а между тем,  веселье продолжалось и плавно переходило к завершающей стадии. Наступала пора проводов Разие в Мраворный дворец, где предстояло жить молодожёнам до тех пор, пока Султан не решит, куда их отправить в дальнейшем. Все встали и по очереди принялись желать Разие всех благ в семейном счастье.
  Прекрасная молодая Султанша, смущённо краснея и скромно отводя карие глаза, застенчиво улыбалась и благодарила родственников. После чего, её торжественно проводили.
Мраморный дворец.
   Теперь Султанша, погружённая в мрачную задумчивость о приближающейся брачной ночи с новоиспечённым мужем, сидела на краю широкой постели, скрытая в газовых вуалях балдахина в роскошных, выполненных в ярких: фиолетовых, розовых и бирюзовых тонах, покоях, дополненных золотыми арками и колоннами.
   Вот только Мустафа Паша не торопился, пока прибыть во дворец к жене. Он отправился в кабак для того, чтобы по-своему отметить прощание с холостяцкой жизнью и запретными мечтами о невозможном воссоединении с Санавбер Султан. Молодой человек даже игнорировал наглые приставания развратных девиц. Они были ему отвратительны, но понимая, что, если он сейчас, же, не заявится к жене и не проведёт с ней брачную ночь, утром опять получит от Повелителя мощный выговор, который итак на парня уже волком смотрит из-за событий, вызвавших у него сильное сотрясение мозга, парень тяжело вздохнул, и, встав со скамейки, бросил на стол несколько золотых монет и ушёл.
   Не известно, сколько прошло времени, но, когда он всё-таки заявился в Мраморный дворец, а точнее, в свои покои, застал в них, сидящую на их общей постели, облачённую в великолепное свадебное красное платье, прекрасную, как сама ночь, молодую двадцатилетнюю Султаншу с шикарными распущенными тёмно-каштановыми, почти чёрными длинными волосами и карими глазами с шелковистыми ресницами, вздёрнутым носиком и пухлыми губками. Он даже снова захотел её, как тогда, месяц тому назад в Девичьей башне, что и привело пару к сегодняшнему никяху.
   «Ох уж этот стервец Селим! Как знал, что та ночная выходка приведёт меня к никяху, поэтому ничего и не стал отменять!»--думая об этом, молодой человек горько усмехнулся, что оказалось замеченным красавицей Разие. Она мгновенно вышла из своей глубокой задумчивости и доброжелательно ему улыбнулась, чем и взяла его в любовный плен.
--Я знаю о том, что ты меня совсем не любишь, Мустафа, и то, что в твоём сердце есть место лишь одной женщине—Баш Хасеки моего брата. Но тебе придётся забыть о ней, ведь Санавбер Хатун—женщина Падишаха Мира, которая скоро станет матерью Престолонаследника.—мудро, но при этом, крайне осторожно рассудила, обращаясь к новоиспечённому  визирю Разие, когда он без особого энтузиазма подошёл к ней и, крайне бережно убрал алую газовую вуаль с её красивого лица, вдумчиво всмотрелся в серую бездну выразительных глаз и, тяжело вздохнув, плавно овладел сладкими, как дикий мёд, алыми губами и поцеловал их не грубо, как в прошлый раз, а очень осторожно и нежно. Только, не смотря на это, Разие всё равно испуганно вздрогнула, даже инстинктивно попыталась отстраниться, ещё помня их самую первую, вернее сказать, единственную близость, случившуюся в камере Девичьей башни, месяц тому назад.
--Расслабьтесь, моя госпожа! Вам нечего бояться. Забудьте обо всём, что было в прошлом. Сегодня мы начнём нашу совместную жизнь с чистого листа.—чуть слышно прошептал ей юноша, слегка обдавая гладкую, как атлас, нежную кожу Султанши своим горячим ровным дыханием, из-за чего она вся затрепетала от, переполняемого хрупкую душу, волнения, чувствуя то, как его сильные руки уже умело и ловко расстёгивали бриллиантовые пуговицы её шикарного красного подвенечного платья, легко ощущая дрожь.
   Что, же. Касается тёплых мягких губ парня, они уже уверенно блуждали по, обнажённому стройному, чувственному телу жену, заставляя его гореть огнём огромного порочного желания. Она даже тихонько постанывала от удовольствия, а её сердце учащённо билось и готово было в любую минуту выскочить из груди.
   Видя и понимая, что Султанша уже больше не может терпеть этой сладостной пытки, о чём свидетельствовал, выступивший на её красивом лице лёгкий румянец, не скрываемого смущения, Мустафа решил больше не мучить жену, из-за чего полностью раздел её, и, легонько опрокинув на сиреневой бархатное покрывало, разоблачился сам, а затем осторожно, медленно и степенно вошёл в ласковое тёплое лоно.
   Разие приняла его, ничуть не испугавшись. Напротив, она постепенно подстроилась под спокойные движения мужа в ней, которые постепенно ускорились и превратились в сумасшедшую скачку, заполняя просторные покои громкими единогласными стонами, плавно переходящими в крик, пока возбуждение ни достигло своего апогея, заставив разгорячённую супружескую  пару, тяжело дыша и обливаясь потом, рухнули на подушки, сияя счастливой улыбкой.
11 ГЛАВА.
«»
Топкапы.
     В это, же самое время в главных покоях, погружённая в глубокую задумчивость, Санавбер стояла перед зеркалом, одетая в шёлковые полупрозрачные сорочку с халатом василькового цвета, и расчёсывала серебряным гребнем шикарные распущенные  волосы. Она прекрасно понимала, что скоро не сможет делить с возлюбленным мужем ложе, как полагается женщине из-за того, что большой живот станет мешать им обоим. Это огорчало прекрасную Султаншу, ведь над её семейным счастьем нависла угроза в лицах, только и ждущих такого момента, наложниц. Да и, постель Селима не должна пустовать. Но кого выбрать ему для временной утехи так,  чтобы потом не болела голова от переживаний о том, что какая-нибудь дерзкая и смышлёная Хатун увлечёт Властелина ка столько, что он постепенно охладеет к своей истинной возлюбленной.
--Селим, скажи. Тебе нравится, хоть немного моя служанка Джансу?—внезапно и как бы невзначай, Санавбер спросила у, появившегося в покоях, мужа, который сегодня был одет в шёлковую пижаму цвета белого вина, что вызвало в нём недоумение. Он даже растерялся, но видя, направленный на него, полный нетерпеливого ожидания, пристальный бирюзовый взгляд юной возлюбленной, тяжко вздохнул, затем подошёл к ней мягкой кошачьей походкой, затем заключил, пока ещё стройный стан возлюбленной в заботливые крепкие объятия и прошептал ей на самое ухо ответ, тем-самым обдавая атласную кожу лебединой шеи горячим ровным дыханием, от чего по телу девушки пробежали приятные мурашки. Она даже затрепетала и залилась румянцем лёгкого смущения:
-- Санавбер.. Души моя Госпожа, моя юная алая роза, моя светлая луна по утру, моё яркое солнце в ночи, моя справедливая Султанша подарившая мне счастье и покой, за это лишь я мир готов к твоим ногам положить. Не одна Хатун не сравнится с твоей неземной красотой, ведь твои волосы пахнут жасмином, их запах сводят меня с ума. Когда я вижу твои бездонные голубые глаза, как ты ими ищешь доказательства любви. Я люблю тебя, не бойся сердце моего Госпожа! И пламя, и воду, и бурю, переживём мы с тобой! Твои алые губы словно спелая клубника, так и хочется впиться их. Не одна не даст мне то, что дала ты.
   Девушке, конечно, пришлись по душе слова любимого мужчины. Другого ответа она от него и не ждала, из-за чего, вся сияя огромным счастьем, грациозно обернулась к нему. Бирюзовые глаза венценосных супругов встретились и на долго задержались друг на друге, при этом в них отчётливо читалось огромное взаимное обожание. Их мягкие тёплые губы плавно воссоединились в длительном, полном огромной любви с головокружительной страстью, неистовом поцелуе, во время которого, они, на ходу разделись полностью, затем решительно перешагнув через свою, уже лежащую на полу, а именно на дорогом ковре, одежду, и, подойдя к широкой постели, сами не заметили того, как легли на парчовое бирюзового цвета покрывало с мягкой периной, тем-самым затерявшись в густых вуалях газового балдахина, продолжая с неистовым жаром, целоваться, а про головокружительные ласки и говорить нечего. Их беспощадности не было конца, из-за чего просторные главные покои постепенно заполнились сладострастными стонами, плавно переходящими в крик, что прекратилось под утро. Когда свечи в серебряных канделябрах полостью догорели и потухли, как и огонь в камине.
   Наступила тишина из-за того, что возлюбленная парочка уже крепко спала в жарких объятиях друг друга, не обращая внимания на, дерзко проникшие в просторные главные покои, яркие солнечные лучи, окрасив всё вокруг в золотой цвет, и скользнувшие по широкому султанскому ложу, заставив парочку, чихнуть, лениво потянуться, и, нехотя проснувшись, доброжелательно пожелать друг другу всех благ и снова пылко поцеловаться.
    А в это самое время к своему ученику в покои хранителя покоев пришёл, новоиспечённый визирь Мустафа Паша для того, чтобы узнать о том, как у Аслана прошли первые сутки на посту нового хранителя главных султанских покоев.
   Какого, же, было удивление Мустафы, когда он застал подопечного сидящим на бархатной тахте с ошалелым выражением на красивом лице, не говоря уже о румянце смущения, что заставило Пашу догадаться о том, что его ученик стал невольным свидетелем жаркого высочайшего хальвета этой ночью, из-за чего он добродушно рассмеялся, вогнав Аслана в ещё больший ступор.
--С боевым крещением тебя, Аслан!—немного успокоившись, по продолжая насмешливо смотреть на подопечного, доброжелательно произнёс Мустафа, протягивая ему беруши.
   Юноша, начиная, постепенно приходить в себя после, проведённой им, бессонной ночи.
--И часто… они так… ночи проводят?..—растерянно осведомился у наставника юноша. Тот снова весело рассмеялся, из-за чего у него из светлых глаз брызнули слёзы, но, видя потрясение ученика, постепенно успокоился и, ничего не скрывая, ответил:   
--Каждую ночь, Аслан. Ведь венценосная чета очень жаркая и неистовая в своей страсти пара. Для этого я и дал тебе беруши, чтобы ты спокойно спал и ни на что не обращал внимания.
   Внимательно выслушав наставника, Аслан, хотя и был искренне рад за правящую чету, но легче ему от этого не стало. Он не спал всю ночь из-за их жаркого общения друг с другом. В данный момент, ему хотелось спать. Парень даже не мог дождаться момента, когда наставник поймёт его и оставит одного.
   Понимая подопечного, Мустафа добродушно ухмыльнулся, и, не желая его больше мучить своим присутствием, ушёл, провожаемый благодарственным серо-голубым взглядом юноши, оставшегося, наконец, в одиночестве, что позволило ему, удобнее устроиться на тахте шоколадного цвета. Только его светловолосая голова коснулась  мягкой подушки с яркой жаккардовой наволочкой, он мгновенно отключился и крепко уснул.
     Что, же, касается виновников бессонной ночи нового хранителя их покоев, они, полностью приведя себя в благопристойный вид, завтракали, удобно сидя на, разбросанных по полу, мягких подушках с яркими разноцветными наволочками из парчи, шёлка, бархата и жаккарда, во время чего душевно беседовали друг с другом, добровольно утопая в золотых ярких солнечных лучах. Наслаждаясь их приятным теплом.
--Что ты всё-таки решил, относительно судеб новоиспечённых супругов, Селим? Ты ведь отправишь их подальше от столицы?—как бы невзначай и крайне деликатно спросила у любимого юная Баш Хасеки. Он трепетно вздохнул, и, ласково ей улыбнувшись,  нежно погладил по бархатистым, залитым лёгким румянцем, щекам любимой.
   Сегодня прекрасная Санавбер Султан была одета в парчовое платье льдисто-розового цвета с золотым кружевом, шёлком и газом, а её шикарные золотисто-каштановые распущенные длинные волосы заколоты сзади на бриллиантовый с хризолитами гребень. Помимо него, голову Султанши украшала бриллиантовая тиара с теми же камнями, что и гребень, при этом, две её густые блестящие шелковистые пряди были выставлены вперёд. В них отражались солнечные лучи, яркий свет от которых рассыпался на разноцветные искрящиеся огоньки, что ещё больше обворожило молодого и одетого в парчовый бирюзовый кафтан, золотые шёлковые рубашку и шаровары, Султана. Он умилённо вздохнул и поделился с возлюбленной своими идеями, относительно молодожёнов:
--Мустафа с Разие уедут в Трабзон на следующей неделе, Санавбер. Можешь быть спокойна на этот счёт.
   Султанша всё поняла, и, сама того не заметив, вздохнула с огромным облегчением, ведь теперь рядом с ней и её мужем не будут находится люди, которые легко смогут их скомпромитировать, и головная боль для обоих венценосных супругов, наконец-то пройдёт, из-за чего она одобрительно кивнула и заключила:
--Это замечательная идея, Селим! Надеюсь, поездка и отдалённость от султанского двора пойдёт им на пользу.
   Его красивое лицо озарилось доброжелательной улыбкой, из-за чего юноша даже инстинктивно потянулся к её алым и, зовущим в море головокружительного наслаждения, трепетным губам для того, чтобы воссоединиться с ней в жарком, очень долгом поцелуе.
   Санавбер не стала уклоняться. Вместо этого, она с огромной нежностью обвила изящными руками мужественную шею мужа и воссоединилась с ним в трепетном и полном огромной любви со страстью поцелуе.
    Чуть позже, когда Султан Селим ушёл на пятничное приветствие на дворцовую площадь, Санавбер Султан, царственно стоя на мраморном балконе, душевно разговаривала с преданной служанкой по имени Джансу о том, что той в скором времени  предстоит стать наложницей Султана, от чего юная  девушка вся побледнела, а в ясных голубых глазах появилась невыносимая печаль, смешанная с паникой.
--Госпожа, умоляю Вас, сжальтесь над своей самой преданной рабыней!  Не отправляйте меня к Повелителю!—рухнув к стройным ногам Баш Хасеки. Словно, скошенная серпом, жнива, со слезами взмолилась наложница, чем и приятно удивила Султаншу, которая даже слегка растерялась, но собравшись с мыслями, слегка встряхнула рабыню за изящные плечи, и, влепив ей звонкую пощёчину, отрезвляюще произнесла, как бы приводя Хатун в чувства:
--Да, кто ты такая для того, чтобы не подчиняться приказу, жалкая ты рабыня?! Ты, видимо, забыла о том, что являешься собственностью Султана Селим хана, доставленная к нему в гарем для того, чтобы ублажать его не только душевно, но и телесно!
   Только, сидящая на коленях возле её ног, потирая рукой, горящую от удара бархатистую щеку. Джансу Хатун не хотела мириться с участью новой постельной утехи и предприняла отчаянную попытку к своему спасению, чем могла легко отправить на дно Босфора не только себя, но и избранника.
--Я влюблена в Аслана-агу, а он в меня. Султанша! Именно по этой причине, я и не могу делить ложе с Повелителем, причиняя невыносимую боль Вам, как единственной возлюбленной Его Величества!—не думая о последствиях, выпалила юная девушка, чем и повергла в шок влиятельную Баш Хасеки, из-за чего та, казалось ещё немного, и лишится чувств, чем не на шутку перепугала свою вторую служанку, огненоволосую красавицу зеленоглазку Рахшан, подбежавшую к Султанше со стаканом воды в руках. И, внимательно проследив за тем, как та выпила и постепенно пришла в себя, после чего забрала стакан и с позволения госпожи ушла в покои, где Махфирузе уже занималась приборкой.
   Санавбер с Джансу снова остались одни, что позволило им продолжить вести душевную беседу, к чему Баш Хасеки и приступила немедленно более приглушённым тоном, и, призывая рабыню к благоразумию:
--Да, пойми ты, глупая! Выйдешь ты замуж за своего Аслана-агу замуж! Я сама похадатайствую за вас с ним перед Повелителем. Только сейчас мне от тебя нужна услуга. Через пару месяцев, я уже не смогу делить ложе с Султаном, как положено женщине, а в гареме полно Хатун, которые только и ждут этого дня для того, чтобы пробиться к власти. Им совсем не нужен Селим. Им нужно пробиться к власти, что я не в коем случае не могу допустить для его же душевного благополучия и спокойствия. Поэтому я и вынуждена обратится к тебе для того, чтобы ты согревая ему постель и ублажала, когда ему это потребуется. Я доверяю тебе, как самой себе из-за того, что тебе совсем не нужен султанат. Не беспокойся. Часто спать тебе с ним не придётся, а лишь тогда, когда он сам того захочет и перед тем, как идти к нему на хальвет. Постоянно будешь принимать противозачаточное зелье.
   Между девушками воцарилось мрачное молчание, во время которого Джансу тщательно обдумала слова госпожи, мысленно признаваясь себе в том, что ради совместного счастья с возлюбленным Асланом, может и потерпеть ласки Султана, к тому, же, как она вчера и сегодня успела заметить, он очень молод и красив, не говоря уже о том, что в отношении возлюбленной жены, даже мягкий, обходительный и  заботливый, из-за чего Джансу, наконец согласилась, о чём и известила госпожу, чем ту и очень сильно обрадовала.
11 ГЛАВА.
«НИ ДНЯ БЕЗ БОРЬБЫ»
Топкапы.
     В это, же самое время в главных покоях, погружённая в глубокую задумчивость, Санавбер стояла перед зеркалом, одетая в шёлковые полупрозрачные сорочку с халатом василькового цвета, и расчёсывала серебряным гребнем шикарные распущенные  волосы. Она прекрасно понимала, что скоро не сможет делить с возлюбленным мужем ложе, как полагается женщине из-за того, что большой живот станет мешать им обоим. Это огорчало прекрасную Султаншу, ведь над её семейным счастьем нависла угроза в лицах, только и ждущих такого момента, наложниц. Да и, постель Селима не должна пустовать. Но кого выбрать ему для временной утехи так,  чтобы потом не болела голова от переживаний о том, что какая-нибудь дерзкая и смышлёная Хатун увлечёт Властелина ка столько, что он постепенно охладеет к своей истинной возлюбленной.
--Селим, скажи. Тебе нравится, хоть немного моя служанка Джансу?—внезапно и как бы невзначай, Санавбер спросила у, появившегося в покоях, мужа, который сегодня был одет в шёлковую пижаму цвета белого вина, что вызвало в нём недоумение. Он даже растерялся, но видя, направленный на него, полный нетерпеливого ожидания, пристальный бирюзовый взгляд юной возлюбленной, тяжко вздохнул, затем подошёл к ней мягкой кошачьей походкой, затем заключил, пока ещё стройный стан возлюбленной в заботливые крепкие объятия и прошептал ей на самое ухо ответ, тем-самым обдавая атласную кожу лебединой шеи горячим ровным дыханием, от чего по телу девушки пробежали приятные мурашки. Она даже затрепетала и залилась румянцем лёгкого смущения:
-- Санавбер.. Души моя Госпожа, моя юная алая роза, моя светлая луна по утру, моё яркое солнце в ночи, моя справедливая Султанша подарившая мне счастье и покой, за это лишь я мир готов к твоим ногам положить. Не одна Хатун не сравнится с твоей неземной красотой, ведь твои волосы пахнут жасмином, их запах сводят меня с ума. Когда я вижу твои бездонные голубые глаза, как ты ими ищешь доказательства любви. Я люблю тебя, не бойся сердце моего Госпожа! И пламя, и воду, и бурю, переживём мы с тобой! Твои алые губы словно спелая клубника, так и хочется впиться их. Не одна не даст мне то, что дала ты.
   Девушке, конечно, пришлись по душе слова любимого мужчины. Другого ответа она от него и не ждала, из-за чего, вся сияя огромным счастьем, грациозно обернулась к нему. Бирюзовые глаза венценосных супругов встретились и на долго задержались друг на друге, при этом в них отчётливо читалось огромное взаимное обожание. Их мягкие тёплые губы плавно воссоединились в длительном, полном огромной любви с головокружительной страстью, неистовом поцелуе, во время которого, они, на ходу разделись полностью, затем решительно перешагнув через свою, уже лежащую на полу, а именно на дорогом ковре, одежду, и, подойдя к широкой постели, сами не заметили того, как легли на парчовое бирюзового цвета покрывало с мягкой периной, тем-самым затерявшись в густых вуалях газового балдахина, продолжая с неистовым жаром, целоваться, а про головокружительные ласки и говорить нечего. Их беспощадности не было конца, из-за чего просторные главные покои постепенно заполнились сладострастными стонами, плавно переходящими в крик, что прекратилось под утро. Когда свечи в серебряных канделябрах полостью догорели и потухли, как и огонь в камине.
   Наступила тишина из-за того, что возлюбленная парочка уже крепко спала в жарких объятиях друг друга, не обращая внимания на, дерзко проникшие в просторные главные покои, яркие солнечные лучи, окрасив всё вокруг в золотой цвет, и скользнувшие по широкому султанскому ложу, заставив парочку, чихнуть, лениво потянуться, и, нехотя проснувшись, доброжелательно пожелать друг другу всех благ и снова пылко поцеловаться.
    А в это самое время к своему ученику в покои хранителя покоев пришёл, новоиспечённый визирь Мустафа Паша для того, чтобы узнать о том, как у Аслана прошли первые сутки на посту нового хранителя главных султанских покоев.
   Какого, же, было удивление Мустафы, когда он застал подопечного сидящим на бархатной тахте с ошалелым выражением на красивом лице, не говоря уже о румянце смущения, что заставило Пашу догадаться о том, что его ученик стал невольным свидетелем жаркого высочайшего хальвета этой ночью, из-за чего он добродушно рассмеялся, вогнав Аслана в ещё больший ступор.
--С боевым крещением тебя, Аслан!—немного успокоившись, по продолжая насмешливо смотреть на подопечного, доброжелательно произнёс Мустафа, протягивая ему беруши.
   Юноша, начиная, постепенно приходить в себя после, проведённой им, бессонной ночи.
--И часто… они так… ночи проводят?..—растерянно осведомился у наставника юноша. Тот снова весело рассмеялся, из-за чего у него из светлых глаз брызнули слёзы, но, видя потрясение ученика, постепенно успокоился и, ничего не скрывая, ответил:   
--Каждую ночь, Аслан. Ведь венценосная чета очень жаркая и неистовая в своей страсти пара. Для этого я и дал тебе беруши, чтобы ты спокойно спал и ни на что не обращал внимания.
   Внимательно выслушав наставника, Аслан, хотя и был искренне рад за правящую чету, но легче ему от этого не стало. Он не спал всю ночь из-за их жаркого общения друг с другом. В данный момент, ему хотелось спать. Парень даже не мог дождаться момента, когда наставник поймёт его и оставит одного.
   Понимая подопечного, Мустафа добродушно ухмыльнулся, и, не желая его больше мучить своим присутствием, ушёл, провожаемый благодарственным серо-голубым взглядом юноши, оставшегося, наконец, в одиночестве, что позволило ему, удобнее устроиться на тахте шоколадного цвета. Только его светловолосая голова коснулась  мягкой подушки с яркой жаккардовой наволочкой, он мгновенно отключился и крепко уснул.
     Что, же, касается виновников бессонной ночи нового хранителя их покоев, они, полностью приведя себя в благопристойный вид, завтракали, удобно сидя на, разбросанных по полу, мягких подушках с яркими разноцветными наволочками из парчи, шёлка, бархата и жаккарда, во время чего душевно беседовали друг с другом, добровольно утопая в золотых ярких солнечных лучах. Наслаждаясь их приятным теплом.
--Что ты всё-таки решил, относительно судеб новоиспечённых супругов, Селим? Ты ведь отправишь их подальше от столицы?—как бы невзначай и крайне деликатно спросила у любимого юная Баш Хасеки. Он трепетно вздохнул, и, ласково ей улыбнувшись,  нежно погладил по бархатистым, залитым лёгким румянцем, щекам любимой.
   Сегодня прекрасная Санавбер Султан была одета в парчовое платье льдисто-розового цвета с золотым кружевом, шёлком и газом, а её шикарные золотисто-каштановые распущенные длинные волосы заколоты сзади на бриллиантовый с хризолитами гребень. Помимо него, голову Султанши украшала бриллиантовая тиара с теми же камнями, что и гребень, при этом, две её густые блестящие шелковистые пряди были выставлены вперёд. В них отражались солнечные лучи, яркий свет от которых рассыпался на разноцветные искрящиеся огоньки, что ещё больше обворожило молодого и одетого в парчовый бирюзовый кафтан, золотые шёлковые рубашку и шаровары, Султана. Он умилённо вздохнул и поделился с возлюбленной своими идеями, относительно молодожёнов:
--Мустафа с Разие уедут в Трабзон на следующей неделе, Санавбер. Можешь быть спокойна на этот счёт.
   Султанша всё поняла, и, сама того не заметив, вздохнула с огромным облегчением, ведь теперь рядом с ней и её мужем не будут находится люди, которые легко смогут их скомпромитировать, и головная боль для обоих венценосных супругов, наконец-то пройдёт, из-за чего она одобрительно кивнула и заключила:
--Это замечательная идея, Селим! Надеюсь, поездка и отдалённость от султанского двора пойдёт им на пользу.
   Его красивое лицо озарилось доброжелательной улыбкой, из-за чего юноша даже инстинктивно потянулся к её алым и, зовущим в море головокружительного наслаждения, трепетным губам для того, чтобы воссоединиться с ней в жарком, очень долгом поцелуе.
   Санавбер не стала уклоняться. Вместо этого, она с огромной нежностью обвила изящными руками мужественную шею мужа и воссоединилась с ним в трепетном и полном огромной любви со страстью поцелуе.
    Чуть позже, когда Султан Селим ушёл на пятничное приветствие на дворцовую площадь, Санавбер Султан, царственно стоя на мраморном балконе, душевно разговаривала с преданной служанкой по имени Джансу о том, что той в скором времени  предстоит стать наложницей Султана, от чего юная  девушка вся побледнела, а в ясных голубых глазах появилась невыносимая печаль, смешанная с паникой.
--Госпожа, умоляю Вас, сжальтесь над своей самой преданной рабыней!  Не отправляйте меня к Повелителю!—рухнув к стройным ногам Баш Хасеки. Словно, скошенная серпом, жнива, со слезами взмолилась наложница, чем и приятно удивила Султаншу, которая даже слегка растерялась, но собравшись с мыслями, слегка встряхнула рабыню за изящные плечи, и, влепив ей звонкую пощёчину, отрезвляюще произнесла, как бы приводя Хатун в чувства:
--Да, кто ты такая для того, чтобы не подчиняться приказу, жалкая ты рабыня?! Ты, видимо, забыла о том, что являешься собственностью Султана Селим хана, доставленная к нему в гарем для того, чтобы ублажать его не только душевно, но и телесно!
   Только, сидящая на коленях возле её ног, потирая рукой, горящую от удара бархатистую щеку. Джансу Хатун не хотела мириться с участью новой постельной утехи и предприняла отчаянную попытку к своему спасению, чем могла легко отправить на дно Босфора не только себя, но и избранника.
--Я влюблена в Аслана-агу, а он в меня. Султанша! Именно по этой причине, я и не могу делить ложе с Повелителем, причиняя невыносимую боль Вам, как единственной возлюбленной Его Величества!—не думая о последствиях, выпалила юная девушка, чем и повергла в шок влиятельную Баш Хасеки, из-за чего та, казалось ещё немного, и лишится чувств, чем не на шутку перепугала свою вторую служанку, огненоволосую красавицу зеленоглазку Рахшан, подбежавшую к Султанше со стаканом воды в руках. И, внимательно проследив за тем, как та выпила и постепенно пришла в себя, после чего забрала стакан и с позволения госпожи ушла в покои, где Махфирузе уже занималась приборкой.
   Санавбер с Джансу снова остались одни, что позволило им продолжить вести душевную беседу, к чему Баш Хасеки и приступила немедленно более приглушённым тоном, и, призывая рабыню к благоразумию:
--Да, пойми ты, глупая! Выйдешь ты замуж за своего Аслана-агу замуж! Я сама похадатайствую за вас с ним перед Повелителем. Только сейчас мне от тебя нужна услуга. Через пару месяцев, я уже не смогу делить ложе с Султаном, как положено женщине, а в гареме полно Хатун, которые только и ждут этого дня для того, чтобы пробиться к власти. Им совсем не нужен Селим. Им нужно пробиться к власти, что я не в коем случае не могу допустить для его же душевного благополучия и спокойствия. Поэтому я и вынуждена обратится к тебе для того, чтобы ты согревая ему постель и ублажала, когда ему это потребуется. Я доверяю тебе, как самой себе из-за того, что тебе совсем не нужен султанат. Не беспокойся. Часто спать тебе с ним не придётся, а лишь тогда, когда он сам того захочет и перед тем, как идти к нему на хальвет. Постоянно будешь принимать противозачаточное зелье.
   Между девушками воцарилось мрачное молчание, во время которого Джансу тщательно обдумала слова госпожи, мысленно признаваясь себе в том, что ради совместного счастья с возлюбленным Асланом, может и потерпеть ласки Султана, к тому, же, как она вчера и сегодня успела заметить, он очень молод и красив, не говоря уже о том, что в отношении возлюбленной жены, даже мягкий, обходительный и  заботливый, из-за чего Джансу, наконец согласилась, о чём и известила госпожу, чем ту и очень сильно обрадовала.
   Оставшись, наконец, в одиночестве, прекрасная юная Баскадина поняла, что устройством будущей свадьбы Джансу с Асланом, ей лучше заняться именно сейчас, из-за чего она сдержано вздохнула, и, внимательно осмотревшись по сторонам, взяла с тахты свой шифоновый бледно-розовый платок и вышла из главных покоев. Пройдя немного по мраморному коридору, царственно вошла в коморку хранителя. Он спал на тахте, свернувшись калачиком, что выглядело очаровательно.
  Санавбер даже почувствовала себя неуютно, не говоря уже о том, что залилась румянцем лёгкого смущения, из чего она сделала вывод, что пришла не вовремя и уже собралась уйти, как, в эту самую минуту, юноша сладко зевнул, и, лениво потянувшись, проснулся, открыл красивые голубые, обрамлённые шелковистыми густыми ресницами, выразительные глаза и увидел Баскадину, что заставило парня, мгновенно встрепенуться, и, вскочив с тахты, на которой спал, почтительно поклонился.
--Госпожа, простите своего верного раба Аслана за то, что заставил Вас ждать себя!—виновато, не говоря уже о том, что смущённо краснея, промямлил он, не смея, поднять на Султаншу своих красивых глаз.
   Всё это время, отчаянно борющаяся с, нахлынувшим на неё, подобно ласковой тёплой волне, взрывом смеха. Санавбер Султан не могла больше сдерживаться и добродушно рассмеялась, что напомнило звучание колокольчика, то есть так же звонко и раскатисто, окончательно сбив парня с толку. Он ещё больше засмущался.
--Прости, Аслан. Не хотела тебя смущать. В принципе, это нам с Повелителем надо извиняться перед тобой за то, что сегодня не дали тебе ночью поспать нормально.—продолжая, весело смеяться, произнесла юная Султанша, совершено забыв о том, зачем пришла к хранителю главных покоев. Зато он, полностью опомнившись, успокоил её:
--Не волнуйтесь, Султанша. Теперь у меня есть беруши.
   Воцарилось длительное молчание, во время которого Санавбер оказалась немного сконфужена, из-за чего ушла, так ничего и не обсудив с парнем дельного.
   Не успела она сделать и нескольких шигов по мраморному коридору, как была остановлена обличительными словами Луноликой Султанши, которая сегодня пребывала не в лучшем расположении духа.
--Интересно узнать о том, что за дела ты проворачиваешь с новым хранителем покоев за спиной Повелителя, Санавбер Хатун?—пренебрежительно спросила она у невестки, чем вызвала у неё глубокое недоумение.
--Не понимаю, о чём это вы, Госпожа? Между мной и хранителем покоев нет никаких тайных дел. Я всего лишь хотела обсудить с ним его предстоящую свадьбу с моей служанкой Джансу Хатун.—собравшись, наконец, с мыслями и почтительно ей поклонившись, доброжелательно улыбнувшись, объяснила юная девушка.
   Только, одетая в шикарное парчовое василькового цвета платье, Михримах Султан не поверила ни одному её слову, и, крикнув стражу, приказала им схватить Баскадину, увести в темницу и там пытать до тех пор, пока она не сознается в плетении заговоры против династии.
--Это ты палачу расскажешь, который тебя станет допрашивать!—холодно заключила Луноликая Султанша, внимательно проследив за тем, как те, не говоря ни единого слова, подошли к юной девушке, и, крепко схватив за изящные руки, повели по коридору, не обращая внимания на все попытки вырваться с угрозами.
--Я—законная жена Султана Селим Хана! Немедленно отпустите меня, иначе он всем вам головы отрубит за неподчинение!—гневно бушевала она.
   Только, сопровождающая их, Михримах Султан даже и не думала, обращать внимания на отчаянные попытки невестки, призвать всех к благоразумию. Вместо этого, она влепила ей звонкую пощёчину и отрезвляюще произнесла всё с той, же резкостью:
--Вместо того, чтобы угрожать всем нам суровой расправой, лучше подумай о своих преступлениях с изменами! Прикинулась безвинной овечкой, окрутила моего доверчивого, до невозможности, брата, а сама проворачиваешь шпионские делишки за его спиной!
   Потрясённая до глубины трепетной души, гнусными несправедливыми обвинениями, Санавбер не знала, что ещё сделать для того, чтобы доказать золовке свою невиновность, хотя та и слушать ничего не станет, поставив себе жестокую цель, отправить на дно Босфора безвинную невестку с ребёнком во чреве.
--Госпожа, если вы убьёте меня, то прольёте кровь Династии, ведь я ношу под сердцем престолонаследника!—предприняла отчаянную попытку спастись юная девушка, но всё безрезультатно. Её никто не хотел слушать, из-за чего она изловчилась, и, внезапно вырвавшись из крепких рук стражников, побежала в сторону зала заседания Дивана, смутно надеясь, там встретиться с возлюбленным супругом.
--Немедленно догнать и схватить предательницу!—приказала стражникам Луноликая Султанша. Те всё поняли, и, почтительно откланявшись, побежали за беглянкой, не догадываясь о том, что она уже встретилась с мужем, и, всё ему объяснив, попросила о защите. Селим внимательно выслушал слёзные и полные невыносимого отчаяния признания любимой жены, чувствуя, как в нём закипает гнев на старшую сестру за её чрезмерный фанатизм с подозрительностью.
   В эту самую минуту, к ним подбежали, возглавляемые Михримах Султан, стражники, что заставило юную Баскадину, в испуге, спрятаться за мужественную спину мужа и внимательно наблюдать за тем. Что сейчас будет происходить и чем всё для неё, в итоге закончится. Ожидание продлилось не долго, ведь, в эту самую минуту, немного отдышавшаяся после пробежки, Михримах Султан принялась требовать от брата о том, чтобы он выдал ей предательницу Санавбер. Только он даже и не собирался этого делать, и, смерив старшую сестру гневным серо-голубым взглядом, отрезвляюще вскричал на неё:
--Да, кто ты такая, Михримах, чтобы обвинять мою жену, являющуюся смыслом жизни, не говоря уже о том, что единственной отдушиной в этом безрадостном мире, полном жестокости! Санавбер Султан мне всё объяснила! Скажу даже больше! Я сам собираюсь устроить свадьбу моему новому хранителю покоев с Джансу Хатун, которая отныне является личной Калфой моей Баскадине!
   После чего между всеми воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого юная девушка с огромной нежностью обняла мужа. Они обменялись, полными огромной взаимной страстной любви, голубыми взглядами, что ни укрылось от внимания Луноликой Султанши.
    Она переполнилась ещё большим гневом. Но открыто выступать против брата не решилась. Вместо этого, Султанша с наигранным почтением поклонилась и ушла, решив, проведать Разие для того, чтобы объединиться с ней вместе в борьбе против правящего брата с его ангелоподобной жёнушкой, для того, чтобы свергнуть его и посадить на трон собственного Султанзаде Османа, а самим при нём стать регентами Османской Империи.

   Санавбер прочла это безжалостное решение по светлым глазам Луноликой Султанши, из-за чего она пришла в ещё больший ужас, чем прежде, о чём и заговорила с мужем, когда они вернулись в свои покои, и, выйдя на балкон, обнявшись, сели на парчовую тахту.
--Нам необходимо срочно что-то предпринять для защиты твоего султаната, Селим! Может, соберём экстренное собрание Дивана и янычарских начальников!—взывая любимого к решительным действиям, воинственно произнесла юная Баскадина, от внимания которой ни укрылась его глубокая мрачная задумчивость, при этом, он мысленно признавался самому себе в необычайной мудрости с дальновидностью юной возлюбленной, из-за чего измождённо вздохнул и пылко поцеловал её в алые губы.
--Ты права, Санавбер. Только торопиться, пока не будем с решительными мерами. Для начала, отправим к Разие и Михримах наших шпионов, которые станут сообщать нам о каждом их шаге, решении и действии, а уж потом и начнём думать, как поступить.—тоже не менее мудро рассудил молодой Правитель, ласково поглаживая любимую по бархатистым щекам, из-за чего она трепетно вздохнула и на мгновение закрыла глаза.
--Дорогой, ты уж меня прости за самоуправство. Только я, посчитав. Что Султанзаде Осману в столице нечего делать, ещё вчера утром отправила его в Трабзон санджак-беем к твоей тётушке Фатьме Султан. Надеюсь на то, что ты не против таких моих действий, душа моя?!—всё с той, же мудрой рассудительностью поделилась с возлюбленным Баш Хасеки, открыв глаза и ласково гладя его по бархатистым щекам, при этом чувствуя, его искреннее согласие с ней.
   Так и было на самом деле. Разомлевший под её трепетными ласками с завораживающими словами, Селим признал, что сам уже неоднократно думал об этом, но по каким-то непонятным причинам всё время откладывал с осуществлением такого решения, а милая Санавбер резко всё организовала и провела, за что он был ей искренне благодарен.
--Нет. Я не против, любимая. Ты избавила меня от очередной головной боли.—со вздохом огромного облегчения произнёс, благодарственно целуя жену в губы, Селим. 
   А тем временем, в мраморном дворце, узнав от старшей сестры о неудачной попытке ослабить их общего брата тем, чтобы убить его единственную отдушину, сидящая на. Обитой синим бархатом, софе Разие Султан, одетая в лёгкое, словно невесомое облако, бирюзовое шифоновое платье с золотыми парчовыми вставками, иронично рассмеялась, что вызвало в. Мечущейся по просторной комнате, подобно разъярённой львице по клетке, Михримах недоумение. Она даже остановилась и, потрясённо уставившись на сестру, спросила:
--И. что. Же, тебя так развеселило, Разие?
   Разие лишь безразлично подняла к верху светлые глаза, после чего с той, же, иронией усмехнувшись, вразумительно произнесла:
--А сама не догадываешься? От твоих безумных попыток, причинить нашему брату невыносимые страдания, лишь делает его сильнее! Угомонись уже, Михримах! Даже подсылать к нему наложниц с целью, отвлечь его от жены, бессмысленно. Селим слишком сильно любит свою Санавбер. Займись лучше устройством своей личной жизни!
   От услышанного мудрого совета сестры, Михримах посмотрела на неё, как на ненормальную, но оставаясь в своём репертуаре, воинственно отчеканила, что вызвало у Разие невыносимую усталость, из-за чего она даже зевнула:
--Ни за что! Я не успокоюсь, пока не превращу жизнь Селиму в такой ад, что он сам станет молить меня о смерти!
   Не в силах больше слушать непримиримость старшей сестры к семейному счастью их общего правящего брата, Разие заключила:
--Знаешь, Михримах! Вся твоя беда в том, что с тобой рядом нет мужчины, который каждую ночь станет любить тебя так неистово, что утром и в течении дня, не будет и мысли об интригах с заговорами! Влюбись уже и перестань с ума сходить!
   Михримах, аж вся задохнулась от возмущения, смешанного со смущением так сильно, что не нашлась, что и ответить. Вместо этого, она, как ошпаренная, и вся пылая от ярости выбежала из покоев сестры и вернулась в главный дворец.
   Тем, же, временем, на мраморном балконе главных покоев, венценосная чета продолжала сидеть на тахте, прижавшись друг к другу, тихо беседуя о чём-то своём, очень личном, что касается лишь их одних, и, не обращая внимания на то, что яркое солнце постепенно клонилось к закату, окрашивая всё вокруг в: оранжевый, розовый, фиолетовый и синий цвета, из-за чего стало немного прохладнее.
   Только ни возлюбленным голубкам, ведь, в эту самую минуту, проворная изящная ручка прекрасной юной Султанши, совершенно неожиданно для избранника, проникла к нему в шёлковые шаровары и принялась легонько поглаживать, не говоря уже о том, что массировать символ его мужественности с силой, что вызвало в Селиме смущение, скованность, неловкость до тех пор, пока у него голова ни пошла кругом от, испытываемого им, приятного томления, из-за чего он даже начал учащённо дышать и тихо постанывать, при этом, красивые серо-голубые глаза, обрамлённые шелковистыми светло-русыми ресницами, глаза были плотно закрыты. Юноша даже расслабленно откинулся на мягкую спинку тахты, давая возлюбленной понять о том, что он не в силах больше терпеть этой сладостной пытки.
   Санавбер не надо было ничего говорить. Она, итак, уже, видя это, плавно взобралась к нему на мускулистые колени, и, глубоко введя в себя его, затвердевший нефритовый жезл, принялась ритмично покачиваться на нём, словно одинокая лодка на слабых, еле заметных волнах, постепенно ускоряясь в своих движениях.
   Только это было воссоединение: как разгорячённых тел, но и трепетных душ, не говоря уже о сердцах, бьющихся в унисон, да и, мягкие губы возлюбленной пары, тоже слились воедино в долгом неистовом поцелуе, а сильные руки, окончательно разомлевшего под ласками возлюбленной, Селима самозабвенно перебирали блестящий золотистый мягкий шёлк, распущенных вьющихся и источающих приятный аромат свежей земляники, кружил ему голову сильнее самого терпкого вина.
   Вот только не долго суждено было продлится жаркой, как летний полуденный зной, идиллии возлюбленной пары, ведь, в эту самую минуту, она оказалась дерзко нарушена внезапным появлением на балконе Аслана-аги. Парень, пока ещё не увидел того, чем парочка занимается на тахте, вернее, он вообще не смотрел в их сторону из-за того, что был погружён в свои мысли.
--Повелитель, вы  позвали меня…—парень не договорил из-за того, что только сейчас увидел голубков, в связи с чем, почувствовал себя, крайне неловко, чем и оказался сконфужен. Его красивое лицо залилось румянцем смущения.
   Юноше даже захотелось немедленно уйти для того, чтобы не смущать венценосцев своим присутствием, но предательский кашель испортил все его планы, не говоря уже о том, что привлекло к нему внимание султанской четы, успевшей привести себя и свою шикарную дорогую одежду в благопристойный вид. Теперь они сидели на тахте и смущённо переглядывались между собой, словно застигнутые врасплох, нашкодившие озорники. Так продлилось до тех пор, пока все дружно ни рассмеялись, не в силах успокоиться, а из их ясных голубых глазах брызнули слёзы.
--Простите…Я не хотел…Если бы я только знал о том, что Вы тут…—начал, запинаясь, оправдываться юный хранитель главных покоев, краснея от  смущения ещё больше прежнего, что вызвало у молодого Султана понимающую и, полную искренней доброжелательности, очаровательную улыбку.
--Ничего, Аслан! Расслабься! Постепенно освоишься!—тихо вздохнув, добродушно отмахнулся он, что нельзя было сказать о юной Султанше. По её красивому лицу отчётливо читалось то,  как сильно она была недовольна приходом Аслана-аги, весьма не кстати, из-за чего нервно вздохнула, и захотела уже встать с тахты, но Селим решительно взяв жену за руку, бирюзовым взглядом, настоятельно попросил её остаться с ним.
   Она не смогла отказать возлюбленному и осталась. Он, же, снова обнял её за стройный стан, и, наконец, заговорил уже со своим хранителем покоев о разных мелочах, особенно о возможном никяхе его с Джансу Калфой

   А тем временем дворец жил своей тихой размеренной жизнью. Так протекали дни, недели, пока не минуло четыре месяца, казалось бы, всё шло без изменений, то есть всё тихо и спокойно. Хотя нет. За это время аслан-ага полностью освоился на посту хранителя главных покоев, став для султанской четы другом, взамен, уехавшего вместе с беременной женой Разие Султан, Мустафы Паши. Что, же, касается возлюбленной Аслана Джансу Хатун, она выучилась и стала личной калфой Хасеки Санавбер Султан, которая уже два месяца, как управляла гаремом возлюбленного мужа по его просьбе из-за того, что его старшая сестра Михримах Султан уехала к сыну в Трабзон. Бахарназ осталась возле любимого брата и подруги для того, чтобы помогать ей в управлении гаремом.
    Казалось бы, должно наступить долгожданное спокойствие в жизни султанской четы, но это было далеко не так. Понимая, что традиции гарема должны соблюдаться, а в главных покоях, хотя бы редко, но обязаны направляться наложницы, юная Хасеки, хотя и, мучимая сомнениями с душевными терзаниями, но убедила любимого Султана, позволить ей переехать в покои, предназначенные лишь для Валиде Султан. Селиму, конечно, было удобнее, чтобы его любимая жила с ним в главных покоях, ведь он уже привык засыпать и просыпаться, прижавшись к ней и обнимая её, но всё-таки, хотя и скрепя сердцем и под напором мудрой младшей сестры с любимой женой, уступил.

   И вот, тем, же, вечером, как это уже было решено несколькими месяцами ранее, в главные покои была отправлена Джансу Калфа. Опять, же, венценосная чета нарушила, установленные предками правила о том, что к Султану позволено ходить только наложницам, но никак не калфам.
   Девушка стояла в лёгком медном мерцании от, горящих в серебряных канделябрах, свечей, одетая в прозрачный шифоновый халатик, напоминающий японское кимоно, и, не смея, произнести ни единого слова. Да и, Джансу видела, что Повелитель не обращает на неё никакого внимания. Он, одетый в тёмную шёлковую пижаму, вальяжно сидел на парчовом покрывале, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, которая продлилась не долго, ведь, в эту самую минуту, венценосец заметил присутствие в покоях Джансу Калфу, и, вспомнив недавний разговор с возлюбленной Хасеки, тяжело вздохнул и с полным безразличием похлопал рукой по покрывалу, тем-самым приманивая её к себе. Девушка всё поняла, и, быстро раздевшись, молча, подошла и села рядом.
--Ты, же, знаешь о том, что этот хальвет ничего не изменит. Ты по-прежнему останешься Калфой при моей Хасеки, а когда она благополучно родит мне наследника и полностью очистится, выйдешь замуж за хранителя моих покоев Аслана-агу.—бесстрастно объяснил наложнице Селим, взглянув на неё мельком.
   Девушка всё поняла, и, благодарственно вздохнув, удобно легла, краснея от смущения и внимательно следя за тем, как венценосец раздевается и пользуется ею, как наложницей.
--Возвращайся в гарем, Хатун! В следующий раз я позову тебя, когда снова буду нуждаться в твоих ласках.
   Девушка всё поняла, и, завернувшись в шёлковую, цвета белого вина, простыню, почтительно поклонилась и ушла. Селим остался один, но сон никак не шёл к нему, из-за чего он мягко и бесшумно прошёл в покои к возлюбленной Санавбер, и, взобравшись на постель, прижался к ней и, лишь только после этого уснул, вдыхая родной аромат.

   Несколькими минутами ранее, когда Джансу вышла из главных покоев в, залитый медным мерцанием от, горящего пламени в чугунных настенных факелах, мраморный коридор и уже собралась присоединится к, ожидающим её калфам, возглавляемым Лалезар Калфой, поймала на себе, полный глубокого разочарования, голубой взгляд, вышедшего из своих покоев, Аслана-аги.
  Юноша понял, что его невеста всё-таки стала наложницей Повелителя, от чего он переполнился отвращением к Джансу и уже больше не хотел связывать с ней судьбу. Девушка поняла это, и, печально вздохнув, подошла к нему.
--Аслан, пожалуйста. Позволь мне всё тебе объяснить…—начала юная девушка, но парень не захотел её слушать, и, знаком приказав ей, замолчать, холодно заключил, что окончательно убило несчастную юную девушку:
--Свадьбы никакой не будет!
   После чего, весь подавленный, вернулся в свою коморку, оставляя бывшую невесту, стоять и со слезами на глазах смотреть ему в след, ощущая себя, морально раздавленной, из-за чего она, как подкошенная, рухнула на пол, горько плача.
--Теперь тебе ничего другого не остаётся кроме, как пробиваться в Султанши, Хатун. Для этого тебе необходимо родить Повелителю Шехзаде. Пусть он сейчас тебя не любит, но со временем, любовь обязательно появится. Только наберись терпения.—с тяжёлым вздохом констатировала, подойдя к девушке, Лалезар Калфа, ставшая невольной свидетельницей разрыва отношений между влюблённой парой. Только, убитая горем, Джансу Хатун сильно сомневалась и не хотела предавать Санавбер Султан, наживая в её лице могущественного врага. Она даже потеряно вздохнула, и, вытерев слёзы с красивого лица, поднялась с пола и вернулась в гарем.

    Только всё тайное рано или поздно становится явным. Так и о разрыве Джансу с Асланом-агой Венценосная чета узнала утром во время завтрака. Им об этом сообщил верный Гюль-ага, что заставило пару потрясённо переглянуться между собой и прийти к общему решению о том, что мирить влюблённых предстоит им, из-за чего они понимающе вздохнули.
--Я беру на себя самое сложное—убеждение моего хранителя покоев, хотя на его бы месте, я хорошенько бы врезал мне.—стараясь придать своим, вполне  серьёзным словам лёгкую шутливость, проговорил молодой Султан.
   Одетая в атласное платье мятного цвета с серебряными кружевным кафтаном и газовыми рукавами, Санавбер доброжелательно улыбнулась мужу, хотя и с беспокойством посоветовала:
--Это, конечно, хорошо. Только я тебя заклинаю нашей с тобой любовью, не выясняй с Асланом-агой отношения в хамаме, Селим! Там жарко и скользко.—не в силах скрыть невыносимой тревоги за его жизнь, предостерегала любимого юная Султанша, хотя в его красивых серо-голубых глазах уже появилась такая идея. Ведь самое прекрасное место, где можно полностью расслабиться и спокойно поговорить—хамам.
--Отличная идея, любовь моя! Именно там я и поговорю с моим хранителем покоев!—восторженно проговорил молодой Правитель, и, закончив завтрак, пылко поцеловал жену в губы и весь окрылённый покинул гарем. Санавбер осталась совершенно одна, сидеть на подушках, залитая яркими солнечными лучами, встревоженно смотря в сторону выхода из покоев.

   Чуть позже, обсудив всё с Джансу Хатун, Санавбер вместе с ней так сильно беспокоились за своих возлюбленных парней, прекрасно зная, что в хамаме можно легко убиться. Из-за чего не находили себе места, но и сидеть на мраморном балконе, ожидая известий от евнухов, девушки тоже не могли и сами пришли к тяжёлым дверям хамама, но там всё было тихо, что одновременно радовало и пугало Санавбер с Джансу, даже не догадывающихся о том, что за это время, затерявшиеся в густых клубах пара, Селим с Асланом уже успели подраться и поорать друг на друга из-за ночного хальвета, а теперь сидели на тёплых мраморных плитах, обмотавшись широкими махровыми однотонными светлыми полотенцами, и попивая крымское вино, душевно разговаривали друг с другом, пока ни услышали громкий крик Санавбер Султан, у которой от волнения с тревогой за жизнь горячо любимого мужа, внезапно отошли воды и начались схватки.
  Парни мгновенно протрезвели, и, встревоженно переглянувшись между собой, выбежали в коридор, где на полу уже лежала несчастная Султанша.
--Немедленно приведи сюда акушерку, Аслан!—приказал другу Селим, и,  бережно подхватив жену на руки, занёс в хамам, сопровождаемый Джансу Хатун, которая и помогла госпоже лечь удобнее на тёплую мраморную плиту, пока селим нервно расхаживал взад-вперёд у двери, в нетерпеливом ожидании Аслана-аги с акушеркой, совершенно потеряв ход времени.
  В эту самую минуту, до его музыкального слуха донёсся двойной детский писк, известивший юношу о том, что он стал отцом двух чудесных и здоровых во всех смыслах деток. Окрылённый этим, Падишах ворвался обратно в хамам, где Джансу Хатун уже закончила пеленать маленькую Султаншу, пока приведённая ею ранее в благопристойный вид, Санавбер Султан уже ворковала над маленьким Шехзаде, кормя его грудью и чувствуя себя превосходно.
   Заметив присутствие возле неё, залюбовавшегося этой милой картиной, любимого мужчину, красивое лицо которого против его воли залилось румянцем смущения, а в ясных серо-голубых глазах блестели предательские слёзы счастья, юная Султанша ласково ему улыбнулась, что позволило парню подойти к ней.
--Не волнуйтесь, Повелитель. У Султанши роды прошли легко и очень быстро.—объяснила ему Джансу Хатун, подавая ему свёрток с маленькой Султаншей, уверенная, что Султану будет интересно узнать об этом. Селим одобрительно кивнул, и, прочтя над детьми благословляющую молитву, нарёк их: сына Орханом, а дочь Белизар, а затем, поцеловав каждого из малышей в лоб, отдал их, пришедшим в хамам, вероятно по словам Аслана -аги, не известно где затерявшегося, Бахарназ Султан с Лалезар Калфой и распорядился раздавать золото в гареме и угощать всех шербетом в честь новорожденных Престолонаследника с Султаншей. Женщины всё поняли, и, почтительно откланявшись, ушли. Венценосная чета, наконец-то осталась одна, благодаря чему, они могли немного пообщаться и поворковать друг с другом, словно птенчики. 

   Так и было на самом деле. Аслан-ага не вернулся в личный султанский хамам из-за того, что ему это не позволила сделать Бахарназ Султан, посчитавшая, что парню там нечего делать и отправила его в коморку хранителя покоев.
   Аслан не стал спорить с Династийкой, и, почтительно откланявшись, вернулся к себе, хотя у него и душа от беспокойства за Баш Хасеки была не на месте, но его успокаивало лишь то, что рядом с ней находился Повелитель и Джансу Хатун, не говоря уже о других служанках. Вот только, как Аслану простить Джансу то, что она разделила ложе с Султаном, он не знал, да и в душе бушевали мощные бури, хотя он и понимал чувства Баш Хасеки. Она никому из гарема не доверяла, опасаясь за своё хрупкое счастье возле любимого мужчины, которое легко могли разрушить коварные, рвущиеся к власти, наложницы.
   Ну, предположим, Аслан простит свою невесту, но кто ему даст гарантию на то, что она уже не беременна?! Никто! Ведь наложница может забеременеть даже после одного хальвета. Что тогда парню делать? Воспитывать чужого ребёнка? Ну, нет! Аслану не надо такого счастья. Он лучше найдёт в себе силы для того, чтобы отречься от возлюбленной, хотя это и крайне нелегко. Только юноша справится. Именно с такими мыслями, он печально вздохнул, удобно сидя на бархатной тахте, прижав колени к мускулистой груди и обхватив их сильными руками, при этом его печальный, полный огромной отрешённости, бирюзовый взгляд был направлен куда-то в одну точку.

   А в эту самую минуту, Лалезар Калфа вместе с преданными служанками Санавбер Султан с мраморной террасы бросали, собравшимся под ней, наложницам, золотые монеты, а младшие калфы, среди которых была и новенькая 18-летняя черноволосая и сероглазая красавица Назенин, раздавали в кубках ягодный шербет в честь благополучного рождения новых представителей Османской Династии: Шехзаде Орхана и Белизар Султан, чему были рады все гаремные обитатели, кроме, сидящей в стороне от всех, одетой в светлое платье, Селимие Хатун.
  Она выглядела хмурой из-за того, что у неё больше не было покровителей. Белокурая девушка-подросток осталась совершенно одна, да и Бахарназ Султан за ней пристально наблюдала, что душило Хатун.
--Только попробуй что-нибудь сделать малышам, либо султанской чете, окажешься в холодных водах Босфора!—пригрозила ей темноволосая красавица Султанша, одетая в парчовое тёмно-бирюзовое платье, царственно подойдя к ней, и, схватив за руку, прошипела, как гремучая  змея, что заставило Селимие напрячься ещё больше:--Думаешь, мне ничего не известно о том, что ко всем смертям несчастных детей султанской четы причастна именно ты, Хатун?! Ошибаешься! Я всё про тебя знаю. Бойся меня!
   Девушка судорожно сглотнула, понимая, что, если она сейчас что-либо не предпримет для своего спасения, непременно погибнет. Селимие решилась на самый отчаянный шаг—при первой возможности убить Бахарназ Султан.

  Возможность представилась сама по себе и тем, же, вечером, когда день плавно перевалил за ночь. Стало очень темно. В гареме праздник закончился. Наступила тишина. Все наложницы, кроме Селимие легли спать. Она, же, незаметно пробралась в покои Бахарназ Султан.
   Только к глубокому разочарованию наложницы, прекрасная молодая Султанша ещё не спала, а погружённая в глубокую мрачную задумчивость, сидела перед зеркалом на, выполненной из слоновой кости и украшенной золотом, банкетке, которая была обита бирюзовой парчой, окутанная лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей. Вот только внезапно женщина начала задыхаться. В ясных глазах мгновенно помутнело и всё поплыло. Из них по бархатистым щекам потекли прозрачные слёзы. Всему виной была Селимие Хатун, набросившая госпоже на лебединую шею удавку.
--Больше ты не станешь мне мешать, Султанша, потому что умрёшь сейчас.—услышала её  слова Бахарназ  но перед тем, как провалится во мрак увидела, появившуюся в своих покоях преданную Назенин Калфу. Она, словно почувствовав неладное пришла на помощь к своей госпоже. Её сопровождали два евнуха. Они, то и схватили коварную рабыню.
--Бросьте её в темницу и дайте несколько ударов плетью!—прохрипела Султанша, теряя сознание. Те всё поняли, и, почтительно поклонившись, утащили кричащую блондинку прочь. Как только за агами закрылась дверь, Назенин мгновенно принялась приводить госпожу в чувства. На это ей потребовалось время.   

   Ближе к утру, когда самые первые лучи яркого солнца начали постепенно проникать во все помещения великолепного дворца Топкапы, в камеру к Селимие Хатун пришла, сопровождаемая тремя крепкими стражниками, одетая в зелёное платье, Назенин Калфа. Она внимательно осмотрелась по сторонам, благо успела привыкнуть к кромешной темноте, и заметила, свернувшуюся калачиком, измученную светловолосую рабыню, которая крепко спала в самом углу, что было посетителям весьма кстати, из-за чего аги, не теряя драгоценного времени. Накинули на сонную, и, ничего не понимающую, девушку мешок, после чего вытащили её из темницы на улицу, где небрежно закинули в повозку и увезли во дворец плача. Так приказала Бахарназ Султан, решившая, таким образом спасти глупышке жизнь, которую та непременно потеряет, если обо всех её преступлениях узнает венценосная чета.
  А тем временем, не находящая себе места от беспокойства за госпожу, Назенин Калфа вернулась в её просторные покои, выполненные в воздушных постельных сиреневых и синих тонах.
--Всё сделано так, как вы приказали, госпожа. Селимие Хатун больше не причинит вред султанской чете с их детьми.—почтительно поклонившись, отчиталась сероглазая красавица брюнетка.
  Уже окончательно пришедшая в себя после ночного нападения на неё, одетая в шифоновую сиреневую сорочку с парчовым фиолетовым кимоно, Бахарназ Султан сидела на мягкой перине широкой постели, затерявшись в серебряных шёлковых вуалях балдахина, окутывающих золотые кроватные столбики. Она одобрительно кивнула, и. заключив, произнесла:
--Очень хорошо, Назенин! Только не смотря на всё, нам необходимо продолжать оберегать от всех дворцовых интриг венценосную чету. Мы станем для них щитом и оберегом, одновременно.
   Назенин всё поняла и пообещала госпоже из кожи вон лезть, но беречь душевный покой венценосцев.
  Довольная взаимопониманием верной Калфы, Бахарназ позволила ей вернуться в гарем, что та, почтительно откланявшись сделала, а сама Султанша, наконец-то, легла спать.

   Так прошёл ещё целый месяц, за время которого Джансу Хатун с Асланом-агой. Всё-таки нашли в себе силы для примирения, и, выяснив все разногласия, наконец, поженились, но остались служить во дворце. Только теперь Джансу находилась в подчинении у Назенин Калфы. Сама, же, Назенин, помимо Джансу командовала ещё целым штатом белых калф. Не говоря уже о том, что служила личной калфой у Баш Хасеки Санавбер Султан по хадатайству Бахарназ Султан. Девушки даже стали лучшими подругами. Да и, в Султанской семье, наконец-то, наступили мир, покой и душевность, чего всем им так долго не хватало все эти годы. Как говорится: «Живи, да радуйся!»
    В принципе, так и было. Молодые венценосные супруги так сильно истосковались друг по другу, что с большим трудом дождались окончания очистительного срока, за всё время которого, Селим не принял ни одной, посылаемой к нему по приказу Бахарназ Султан, наложницы. Он терпеливо ждал свою возлюбленную, за что и был справедливо вознаграждён.

  В данный момент юная Хасеки находилась в хамаме и, погружённая в глубокую романтическую задумчивость, сидела на тёплом мраморе, затерянная в густых клубах пара. Она мылась, в чём ей помогали верные Рахшан и Махфирузе, бережно массируя каждую частичку стройного тела госпожи и втирая в атласную кожу масла с её любимым ароматом свежей спелой садовой клубники.
   Когда, же, всё закончилось, служанки вывели свою госпожу в самое прохладное помещение хамама, где облачив её в шикарное атласное платье нежного розового цвета с золотой вышивкой и газовыми рукавами, принялись расчёсывать серебряным гребнем и завивать щипцами блестящий золотисто-каштановый шёлк шикарных длинных распущенных волос, вплетая в них золотые и бриллиантовые нити.
   При этом, прекрасная юная Султанша сидела на, обитой персиковым бархатом, банкетке из сусального золота перед овальным зеркалом в золотом обрамлении, освещаемая лёгким медным мерцанием от, горящих в канделябрах, свечей.
--Какая Вы красавица, госпожа! Повелитель, непременно потеряет от вас голову!—восторженно произнесла, одетая в зелёное платье калфы, Назенин, что вызвало у Санавбер загадочную улыбку и румянец лёгкого смущения, выступивший на бархатистых щеках.
--Да, ты права, Назенин. Этой ночью ему будет очень жарко от нашей с ним любви.—с мечтательным вздохом заключила юная Султанша, собравшись с мыслями и грациозно поднявшись с банкетки.
  Теперь, она была полностью готова к жаркому, как самая знойная пустыня, хальвету с возлюбленным мужем. Оставалось лишь дойти до главных покоев, куда она и молчаливо направилась, сопровождаемая преданными служанками, возглавляемыми Назенин Калфой и Гюлем-агой.

    А тем временем, что касается молодого красавца Султана, он, облачённый в шёлковую тёмно-бирюзовую, почти серую пижаму с безрукавым парчёвым тёмно-зелёным халатом, стоял перед прямоугольным зеркалом в алмазном обрамлении, погружённый в романтическую задумчивость, предвкушая, приближающийся жаркий хальвет с юной возлюбленной супругой, от чего его красивое лицо залилось румянцем смущения, а в мускулистой груди учащённо забилось трепетное сердце.
  Молодой человек даже не обращал внимания на, суетящихся в его покоях слуг, расправляющих широкое султанское ложе и зажигающих свечи в серебряных канделябрах. Ему не было до них никакого дела. Они для него, словно не существовали вовсе. Вот только, вскоре, юноше пришлось выйти из мира романтических грёз из-за того, что, в эту самую минуту, к нему в просторные покои, выполненные в ярких красных и розовых оттенках, пришёл преданный Аслан-ага, и, почтительно поклонившись своему Падишаху, что заставило того мгновенно опомниться и с нескрываемой надеждой в мягком, даже немного хрипловато от, испытываемого волнения, тихим голосом, спросить:
--Уже пришла моя Санавбер?
   Юный хранитель главных покоев понимающе улыбнулся, хорошо ощущая трепетное нетерпение с нескрываемым волнением своего Правителя, но поспешил разочаровать его, чуть слышно выдохнув:
--Пока ещё нет, Повелитель. Я пришёл сообщить Вам о том…
--Всё потом, Аслан! Не хочу сейчас окунаться в дела!—перебив хранителя покоев, решительно отверг его попытки заговорить вновь молодой Султан, давая ему и слугам понять о том, что все они могут быть свободны.
  Все всё поняли, и, почтительно откланявшись, постепенно разошлись, оставляя Повелителя одного, что позволило ему вздохнуть с огромным облегчением и допить уже прохладный мятный шербет из серебряного кубка, что он уже несколько минут держал в руках, ощутив то, как приятная прохладная жидкость разлилась внутри него, охлаждая его разгорячённое порочными мыслями и воображением стройное тело. Наконец, собравшись с мыслями, и, трепетно вздохнув, Селим плавным движением сильной руки поставил кубок на прикроватную тумбочку и хотел уже выйти на мраморный балкон для того, чтобы вдохнуть приятного свежего вечернего воздуха, как, в эту самую минуту, бесшумно открылись тяжёлые створки дубовых дверей, и в покои грациозно, не говоря уже о том, что уверенно вошла прекрасная Санавбер Султан, и пройдя пару шагов, застыла в почтительном поклоне. 

   Заметив, наконец, присутствие возлюбленной в своих просторных покоях, Селим весь, аж просиял, от переполнявшего его трепетную душу, огромного счастья, с которым он, весь окрылённый, плавно и, не говоря уже о том, что медленно обернулся. На его красивом лице сияла ласковая улыбка, а серо-голубые глаза светились от, переполнявшей всё его существо, жаркой любви, то позволило, замершей в трепетном ожидании, Санавбер стремительно подойти к возлюбленному и с тихим вздохом прижаться к его мужественной груди. Он нежно обнял стройный стан юной возлюбленной сильными руками. Она, же, со своей стороны, обвила его мужественную шею изящными руками и с трепетным вздохом:
--Любимый мой!—припала к его мягким тёплым губам с жарким неистовым, даже беспощадным поцелуем, который, казалось, будет длиться целую вечность, вкладывая в него всю ту головокружительную страсть, на какую была только способна.
   Селим слегка растерялся и даже начал плавно отступать к широкому ложу, при этом без всякой жалости снимая с ней и с себя одежду, которая плавно заскользила по гладкой атласной светлой коже к их стройным ногам, тем-самым образовывая небольшую лужицу вокруг них, пока пара с безразличием ни перешагнула через неё, держась за руки. Но, вскоре они достигли постели, вернее, Селим упёрся и сам того не заметил, как плавно сел на мягкую перину, чем и воспользовалась его избранница, нависнув над ним, как несокрушимая скала, продолжая, пламенно целовать мужа, а её руки уже лихорадочно блуждали по его мускулистым плечам, сильным рукам, груди, втянутому животу, поглаживая и массируя их, что приносило несказанное наслаждение молодому парню, заставляя его, дрожать от возбуждения, отзывчивое сердце учащённо биться.  При этом их неистовым поцелуям не было конца, из-за чего Селим уже больше не мог себя сдерживать и, в прямом смысле, настойчиво ласкал и тискал избранницу, предварительно уложив её на подушки и подмяв под себя. Он ласкал её руками и ртом везде, где только можно и нельзя, заставляя возлюбленную, извиваться под ним, подобно ужу на раскалённой сковороде, сминая руками шёлковую простыню и стонать от, переполнявших их обоих наслаждения, пока, наконец, в пылу головокружительной страсти, Санавбер ни поцарапала мускулистую спину избранника, от чего он слегка вздрогнул, ощутив кратковременную режущую боль, но смекнув, что к чему, решил слегка наказать любимую тем, что перевернул её на живот и пару раз шлёпнул ладонью по упругим ягодицам, и, терпеливо дождавшись, когда они покраснели, поставил девушку на четвереньки, затем пристроился к ней сзади и принялся таранить её пещеру резкими, даже жёсткими толчками.
--Селим, что ты делаешь!—воскликнула от неожиданности юная Султанша, уже успев отвыкнуть от такой разновидности любви. Только муж ничего ей не говорил, продолжая своё неистовое занятие, хотя его движения в ней уже стали более мягкими, даже бережными, пока он, наконец, снова ни перевернул её на спину и ни поцеловал нежно, как бы прося прощения за, причинённую ей боль с неудобством.
   Только девушка не желала прощать его. Она влепила ему звонкую пощёчину, тем-самым беря инициативу в свои руки. Санавбер жаждала возмездия, из-за чего привязала любимого к столбикам султанского ложа за руки и ноги атласными лентами. После чего обрушила на него целый водопад из головокружительных ласк с поцелуями, легонько покусывая гладкую кожу мужа в нежных и неожиданных местах, что заставляло его тихонько постанывать от, переполняемого его всего, наслаждения и вскрикивать от острых ощущений. 
   Вот только вскоре пришло время разрядить обстановку долгожданным воссоединением, из-за чего прекрасная юная Султанша, наконец, оседлала мужа, и, введя его, уже достаточно возбудившийся нефритовый стержень в себя, принялась раскачиваться на нём, сначала плавно и медленно, но потом,  постепенно ускорившись, превратила свои движения в бешеную скачку, заполняя вместе с ним просторные покои сладострастными единогласными стонами, что вскоре стихло из-за того, что пара выдохлась из сил и теперь лежала, прижавшись друг к другу и тяжело дыша. При этом, с их разгорячённых тел тонкими прозрачными солёными ручьями стекал пот, но их красивые и разрумяненные лица излучали огромное счастье и глубокую взаимную любовь друг к другу.
--Может, уже развяжешь меня, жаркая гурия?—немного отдышавшись, смиренно и капитулируя, спросил у возлюбленной Селим, ласково смотря на неё. Девушка положительно кивнула, и, отдышавшись сама, наконец отвязала любимого от кроватных золотых столбиков, затем снова удобно устроилась на его мужественной груди, чувствуя, с какой огромной нежностью и заботой он обнимает её стройный гибкий стан, ласково перебирая между пальцами блестящий шёлк золотисто-каштановых волос, с упоением вдыхая их приятный клубничный аромат и не обращая внимания на, постепенно догорающие свечи в канделябрах и тихое потрескивание дров в камине, распространяющие по покоям, мягкое тепло.

   А тем временем, внедрённые во дворец, наёмники мстительной Махидевран Хатун убили всех, кто им мешал: от самого младшего конюха до фавориток. Лишь только Назенин Калфе с Асланом-агой удалось спастись из-за того, что за несколько минут до начала массовой резни, им удалось выкрасть Шехзаде Орхана с Белизар Султан. Они бежали в Эдирне, возглавляемые Лалезар Калфой с Гюлем-агой.
  Что, же касается Венценосной четы, то их жестоко разлучили друг с другом и заперли каждого в своих покоях, которые надёжно охранялись суровыми стражниками, являющимися наёмниками Махидевран, которая уже приближалась к столице Османского государства, как и, почувствовавшая неладное, Михримах Султан.
   Она уже прибыла в Топкапы и сейчас направлялась к главным покоям, у дверей которых, уже спорила со стражниками, одетая в парчовое платье мятного цвета, дополненное серебряным шёлком и газом, Санавбер Султан. Вероятно, ей удалось каким-то образом сбежать из-под заточения. Теперь она не находила себе места от невыносимого и, снедающего трепетную душу, беспокойства за любимого мужа, требуя. Пропустить её внутрь.
   Только стражники грубо отталкивали её и приказывали вернуться в гарем, угрожая суровой расправой в случае неповиновения и называя Султаншу унизительным прозвищем «хатун», что лишь ещё больше разозлило Луноликую госпожу, из-за чего она вступилась за невестку.
--Да, как вы смеете столь непочтительно обращаться с законной женой Падишаха и матери его наследника, Шехзаде Орхана, достопочтенной Хасеки Санавбер Султан, нечестивцы безродные?! Совсем стыд потеряли?! Знайте своё место! Немедленно впустить!—грозно обрушилась на стражников, подобно самой мощной буре, Михримах Султан.
  Только сейчас заметившая её появление в мраморном, освещённом лёгким медным мерцанием от, горящих факелов, коридоре, Санавбер почтительно поклонилась госпоже и, пока те находились в лёгком замешательстве от грозных слов Михримах Султан, прорвалась в главные покои.

    Увиденная картина, лежащего в постели без признаков жизни Султана Селима, ужаснула юную Баскадину ещё больше, из-за чего она мгновенно подбежала к любимому, и, убедившись в том, что он жив, хотя и находился пьяным до бесчувственности, поняла, что дело здесь не чисто, взяла пустой кубок из его рук и внимательно принюхалась к нему. Там, помимо винного запаха присутствовал какой-то посторонний, но знакомый юной Хасеки.
--Это яд, Санавбер! Меня хотели отравить сегодня, но, благодаря тому, что ты своевременно научила меня различать и распознавать яды на запах, цвет и вид, я вовремя, не говоря уже о том, что незаметно от надзирателей принял противоядие.—внезапно очнувшись, задумчиво проговорил Селим, плавно сев на своей широкой постели, что заставило юную девушку вздохнуть с облегчением. Она даже крепко обняла мужа, с жаром целуя его красивое лицо, из-за чего он с огромной нежностью поглаживая её по бархатистым щекам с шелковистыми волосами, шептал ласковые слова для того, чтобы её, хоть немного утешить.
   Вот только венценосная чета ничего не знала о, случившейся, два дня тому назад, кровавой резне, унёсшей жизни всех дворцовых, да и им было не до них. Юная Султанша оказалась глубоко потрясена, услышанным от мужа, признанием, из-за чего пристально всмотрелась в его бездонные омуты красивых серо-голубых глаз и с, нарастающим гневом в приятном тихом мелодичном голосе спросила:
--Эти безродные, что, силой вливали в тебя отравленное вино, Селим?
   Ответом ей послужил его печальный тихий вздох и положительный кивок светловолосой головы, после чего он откровенно поделился:
--Понимаю твоё недоумение, Санавбер, ведь в то, что презренные рабы посмели поднять на меня, своего Государя руку, и силой влить в меня вино поверить сложно.
   В хрупкой душе юной девушки вспыхнула ярость, которая, словно вулканическая лава, закипела и искала путь к выходу, из-за чего она решительно вскочила с широкого султанского ложа, и, воинственно воскликнув:
--Ну, эти шакалы у меня сейчас за всё ответят!—выбежала из главных покоев и помчалась в коморку нового хранителя покоев.

    Ворвавшись туда, она встретилась с ним. Это оказался пухлый мужчина средних лет, весьма слащавой внешности, который почтительно поклонился госпоже, и, расплывшись в наигранной улыбке, попытался узнать о том, что от него понадобилось госпоже.  Вот только вместо объяснений получил от неё звонкую пощёчину, эх-ом отозвавшуюся в его ушах и шквал недовольства.
--Да, как ты, пёс безродный, посмел занять место законного хранителя главных султанских покоев Аслана-аги?! Кто назначил тебя в обход повелению нашего Падишаха?!—бушевала прекрасная юная Султанша, готовая в любую минуту испепелить самозванца гневным бирюзовым взглядом. Тот слегка растерялся от, вполне себе справедливых обвинений, но из-за своей природной трусости, промямлил писклявым голоском:
--Меня поставили на пост хранителя главных покоев достопочтенная Махидевран Султан, госпожа!
   Что стало для Баш Хасеки громом среди ясного неба. Она даже вся обомлела, лихорадочно наводя в мыслях порядок из-за того, что в них наступил хаос. Известие о коварных новых махинациях, уже начавшей, изрядно надоедать ей и любимому, Султанше, привело красавицу сначала в негодование, но, а потом в праведный гнев.
--Да, кто она такая, чтобы чинить жестокую расправу над дворцовой челядью и покушаться на жизнь, правящего огромной Османской Империей, Султана?! Всего-навсего, всеми забытая и сосланная в изгнание покойным Султаном Сулейманом,  Хатун! Пусть даже Султан Селим и очень молод, но это не даёт ей повода, брать над ним верх и чинить препятствия в его справедливом благоприятном правлении! Я не позволю ей, угрожать ему! Пусть отправляется в свою ссылку и забудет дорогу в столицу раз и навсегда, иначе я обрушу этот дворец ей на голову!—воинственно бушевала юная Баш Хасеки.
    В эту самую минуту к ним величественно подошла сама Махидевран Султан, сопровождаемая преданной Федан Калфой, и, презрительно смотря на единственную Хасеки молоденького Султана Селима, отрезвила её гневной тирадой, что заставило девушку, впасть в негодование:
--Закрой свой рот, Хатун! Знай своё место, иначе я превращу твою жизнь в настоящий ад! Кончился твой Султанат, Санавбер! Теперь пришло моё время править этим дворцом и гаремом! Что касается вас с Шехзаде Селимом, то достаточно одного моего слова, и окажетесь в холодный водах Босфора с удавкой на шее и зашитыми в мешки! Вы в моей власти!
   Наступило мрачное молчание, во время которого Санавбер, до сих пор, не желая, признавать поражения, воинственно смотрела на узурпаторшу и вернулась в главные покои. Махидевран Султан поняла, что девчонка теперь очень сильно разозлилась и её может угомонить лишь смерть.
--Присматривай за этой Хатун, Федан! Если она и дальше будет чинить нам препятствия, убей её!—приказала она преданной калфе. Та всё поняла, и, почтительно поклонившись своей госпоже, вернулась в гарем, провожаемая её задумчивым мрачным взглядом. Сама, же, вдовствующая Султанша осталась вместе со своим преданным рабом Хуссейном-агой для того, чтобы обсудить с ним коварный план о том, как действовать дальше в плане порабощения Султана, пользуясь его молодостью.

    Не пройдя и нескольких поворотов, юная Баш Хасеки была грубо остановлена окриком, стремительно подошедшей к ней, Федан Калфы. Она крепко схватила девушку за руку и угрожающе зашипела на ухо, подобно гремучей змее:
--Твой Султанат подошёл к концу, Хатун! Теперь пришло время править нашей госпоже Махидевран Султан! Вздумаешь противиться и строить козни за её спиной, умрёшь!
   Только Санавбер даже и не думала уступать. Вместо этого, она резко вырвалась из её цепких рук, и, воинственно смотря на калфу, влепила ей звонкую пощёчину с яростными словами:
--Не смей говорить со мной в таком тоне, жалкая рабыня! Я уничтожу тебя вместе с твоей узурпаторшей госпожой!
  Только Федан даже и не думала уступать Баш Хасеки молоденького Султана. Вместо этого, она влепила ей несколько отрезвляющих пощёчин. Между женщинами возникла жесточайшая борьба, невольным свидетелем которой стал, бесшумно вышедший из своих покоев, Селим. Видя, что его возлюбленная не справляется, он захотел вмешаться и разнять женщин, как в эту самую минуту получил от кого-то из стражников тупой удар по голове каким-то тяжёлым предметом. В его ясных красивых голубых глазах мгновенно потемнело, из-за чего Селим слегка пошатнулся и рухнул на каменный пол без чувств, что привлекло внимание Санавбер и лишило её бдительности, ведь, в эту самую минуту, по голове факелом получила она, что стало для юной девушки полной неожиданностью, из-за чего она, как подкошенная, упала рядом с мужем.
      Между калфой и стражниками воцарилось длительное мрачное молчание. Они тупо смотрели друг на друга, не зная того, как им поступить с бесчувственными телами венценосной четы дальше. Замешательство продлилось не долго. Вскоре решение пришло само собой.
--Несите их в самые дальние покои и хорошенько свяжите!—распорядилась главная калфа, обращаясь к стражникам. Те всё поняли, и, подхватив супругов за руки и за ноги, утащили в самую дальнюю часть дворца, куда никто из дворцовых не ходит никогда, и, заперев венценосную чету в покоях, ушли заниматься дворцовыми делами.

   А тем временем, в своих просторных покоях, одетая в шикарное бархатное платье жёлто-зелёного цвета, Бахарназ Султан вместе с Михримах Султан обсуждали план борьбы с узурпаторами за спасение султаната их общего брата, прекрасно понимая, что ему одному не справиться.
--Нам необходимо срочно возвращать из Египта Мустафу Пашу. Только на это потребуются месяцы, ведь путь совсем не близкий, а спасать престол необходимо сейчас.—задумчиво проговорила Луноликая Султанша, меряя комнату частыми шагами взад-вперёд, напоминая собой метания разъярённой львицы по клетке, от чего её, сидящая на парчовой тахте в лёгком медном мерцании от, горящих в канделябрах, свечей, младшая сестра согласилась с ней, поделившись самым разумным выходом, что помогло Луноликой, постепенно успокоиться:
--Я ещё вчера отправила в Эдирне весть Аслану-аге с просьбой о помощи в освобождении, томящемуся в заточении, Повелителю. Возможно, ага уже в столице и ищет возможность пробраться во дворец.
   Одетая в синее парчовое платье, Михримах одобрительно кивнула, и, постепенно успокоившись, села на тахту рядом с сестрой, снова погрузившись в мрачную задумчивость. 

   Так и было на самом деле, надёжно скрытые в ночной темноте в чёрных плащах с глубоким капюшоном, Аслан-ага вместе с Назенин Калфой уже проникли в дворцовый сад, и, крадучись, пробрались в Топкапы, а затем пошли по, освещённому тусклым светом от, горящих настенных факелов, мраморному коридору в покои к Бахарназ Султан для того, чтобы им всем вместе решить как спасать августейшую чету, которую по приказу злобной Махидевран Султан заточили в самые дальние покои дворца для того, чтобы в самое ближайшее время казнить под покровом ночи.
   Вдовствующей и потерявшей разум от ненависти с местью, Султанше было плевать на Династию ещё со дня гибели её единственного сына Шехзаде Мустафы. Вот только другие представители правящей Династии не желали допускать её краха с гибелью их главы, то есть двадцатишестилетнего Султана Селима с его Баш Хасеки Санавбер, сёстрам, хранителю покоев и преданной калфе которого уже не было секрета о том, что в ближайшие сутки несчастная пара может быть казнена в случае, если никто не предпримет меры для предотвращения трагедии.
--Медлить больше нельзя, Султанши! Пора освобождать августейшую чету и возвращать власть в законные руки!—воинственно заключил Аслан-ага и детально рассказал всем свой план по спасению. 

   Что, же, касается, запертых в самых дальних покоях великолепного дворца Топкапы, венценосных супругов, то первым очнулся молодой красавец Султан Селим. Через силу открыв серо-голубые глаза и превозмогая невыносимую боль в светловолосой голове, осмотрелся по сторонам, но, обнаружив, что уже во всю утро царствовало над миром, залив всё вокруг яркими солнечными лучами и он связан по рукам и ногам верёвками, ему не был удивлён, иронично усмехнулся.
  Вот только вскоре, Селим перестал язвить от того, что до его музыкального слуха донёсся тихий измождённый стон, лежащей вместе с ним на бархатной тахте, юной возлюбленной Санавбер. Она тоже очнулась, и, разомкнув красивые бирюзовые глаза, ничего не понимала.
--Селим!—превозмогая невыносимую боль в золотисто-каштановой шелковистой голове, позвала возлюбленного юная девушка, не зная ничего о том, что ему каким-то образом удалось развязаться и теперь, он занимался распутыванием прочных узлов на её стройных ногах, что удавалось ему, крайне не просто.
--Всё хорошо, Санавбер. Сейчас мы освободимся.—подбадривая, заверил он возлюбленную своим тихим бархатистым голосом.
--Что мы здесь делаем?—продолжала недоумевать юная девушка, с помощью мужа сев на тахте и внимательно наблюдая за тем, как он развязывает верёвки на её ногах. Их взгляды на мгновение встретились. Селим одарил жену ласковой улыбкой, и, не тратя время на сентиментальность, быстро объявил всё тем, же, приятным тихим спокойным голосом:
--Нам необходимо сбежать отсюда, иначе погибнем. Махидевран с её людишками, вероятнее всего, уже приговорили нас к смерти, ведь им абсолютно безразлична Империя. Только они не учли одного, что, казня нас с тобой, Санавбер, на трон взойдёт сын Михримах Султан Султанзаде Осман, а она при нём…
  Селим не договорил из-за того, что, в эту самую минуту, услышал, приближающиеся тяжёлые мужские шаги и язвительный смех палачей, заставившие юношу, мгновенно насторожиться. Он поднялся с колен, и, взяв в руки тяжёлую фарфоровую вазу, встал за дверью, которая с оглушительным треском открылась, и в покои со скудной обстановкой, вальяжно вошли крепкого телосложения стражники, возглавляемые Хассаном-агой, брезгливо взглянувшим на прекрасную Султаншу.
--  Ваше время закончилось! Сейчас вас казнят!—холодно объявил он, не понимая одного, куда делся молоденький Султан, который внезапно вышел из своего надёжного убежища и со словами:
--Уж, ни меня ли ищешь, подлый шакал!?—вступил в отчаянный неравный бой со стражниками, в чём ему помогала Санавбер. Она, тоже дралась, подобно яростной львице, защищающей их прайд.
   Вот только, вскоре супруги оказались повержены стражниками, которые мгновенно скрутили парочку, и, крепко связав им за спиной руки, повели в дворцовый сад.   

  Там, выведя пару на одну из лужаек, стражники грубо поставили их на колени перед палачом, не смотря на то, что из-за утренней росы, шелковистая зелёная травка была влажной, что они, собственно, и ощутили, не говоря уже об, ослепивших их ярких солнечных лучах, хотя им было уже всё равно.
--Подлые предатели и нечестивцы!— с ненавистью озираясь на мучителей, воинственно воскликнул Селим, за что и был жестоко избит ими на глазах у, потрясённой до глубины души, Санавбер, даже не подозревающей о том, что за всей этой картиной наблюдает, стоявшая на балконе главных покоев с победной улыбкой на лице, Махидевран Султан. она наслаждалась падением августейшей четы, над головой которых уже был занесён, остро-наточенный, меч палача, вознамерившегося, одним ударом сразить их.
   А тем временем, понимающие, что им бесполезно бороться за себя, пара плотно зажмурилась и мысленно читала молитву, готовясь достойно отойти в мир иной, когда над ними раздался свист. Казалось, бы это всё. Конец. Только это было далеко не так. Ведь, в эту самую минуту, до их слуха донеслось лязганье мечей и воинственные крики, дерущихся людей.
  Потянулись бесконечные минуты ожидания. Селим с Санавбер уже даже начали терять терпение. В них появилась раздражительность, благодаря которой, они, наконец, осмелились открыть глаза. Убедившись в том, что живы, возлюбленные приблизились друг к другу для того, чтобы помочь себе освободиться, при этом, продолжая, находиться в состоянии глубокого шока.
--Селим, что происходит? Почему мы до сих пор живы?—с нескрываемым сомнением в тихом голосе спросила у мужа юная девушка, постепенно приходя в себя от, пережитого только что, нервного потрясения, хотя её ещё и продолжало, внутренне всю трясти.
   Селим понял чувства жены, и, с огромным облегчением вздохнув, наконец, освободил их обоих от верёвок, сковывающих руки, успокоил, сказав лишь одно:
--Это Аслан-ага с преданными янычарами и стражей вовремя спасли нас, а теперь сражаются с узурпаторами.


  Это, же, видела с балкона Махидевран, из чего сделала для себя вывод о том, что ей лучше всего, как можно скорее покинуть Топкапы, пока её не схватили и не казнили султанские стражники. Она гневно стукнула кулаком по мраморному ограждению, и, покинув главные покои, стремительно направилась прочь, но не пройдя и несколько метров, была остановлена Михримах Султан с, сопровождающими её, стражниками, которые мгновенно окружили злобную преступницу.
--Далеко, ли собралась бежать, подобно крысе с тонущего корабля, госпожа?—с не скрываемым презрением спросила её Луноликая, что заставило весеннюю розу Султана Сулеймана остановиться.
--Я ничего не собираюсь тебе объяснять, Михримах!—грозно бросила узурпаторша, но Михримах даже и не думала идти у неё на поводу. Вместо этого, она приказала стражникам, немедленно схватить Султаншу и увести в темницу.
--А это уже Повелитель решит твою судьбу и то, куда ты отправишься: в преисподнюю или обратно в Бурсу!—хладнокровно заключила Михримах, внимательно проследив за тем, как два конвоира крепко схватили вдовствующую Султаншу за руки и собрались было уже увести её, как, в эту самую минуту, к ним подошла венценосная чета, напоминающая собой призраков, из-за состояния глубокой душевной измождённости.
   Селиму, на данный момент, не было до коварной узурпаторши никакого дела, так как он вместе с женой нуждался в психологическом отдыхе с восстановлением.
--Судьбу Махидевран Султан я решу позже!—бесстрастно распорядился он, даже не глядя на, взятую под стражу стареющую Султаншу, и вместе с женой прошёл в свои покои, провожаемый понимающим взглядом старшей сестры.

   Когда, же, за супружеской парой закрылась тяжёлая дубовая дверь, молодой Султан больше не мог себя сдерживать, и, рухнув на колени, истерично рассмеялся, не в силах успокоиться, а из его ясных красивых голубых глаз ручьём текли слёзы. С ним случился самый настоящий нервный срыв.
   Душевное состояние юной Баш Хасеки было не лучше. Она как вошла в главные покои, мгновенно рухнула пластом на дорогой ковёр с пёстрым рисунком и длинным ворсом, и, закрыв глаза, провалилась в глубокий сон.
  За это время, Селим постепенно успокоился, и, вернув себе прежнее эмоциональное равновесие, склонился над, лежащей на полу, в лучах яркого утреннего солнца, юной возлюбленной, при этом, его ровное горячее дыхание привело к тому, то она проснулась и открыла глаза цвета морской бирюзы.
--Селим, неужели нам удалось избежать смерти и остаться в живых!—с оттенком нескрываемого сомнения, тихо выдохнула красавица, одарив мужа ласковой улыбкой, послужившей для него приглашением к действию, из-за чего он, не говоря ни единого слова, принялся с неистовым жаром целовать её алые трепетные, как розовые лепестки, губы, сладость которых, напоминала спелую землянику.
--Судьба вновь оказалась благосклонная к нам, Санавбер.—понимающе заключил молодой Султан, нехотя оторвавшись от живительного нектара губ юной девушки, добровольно утопая в бирюзовой бездне её лесных озёр-глаз. Она тихо вздохнула и с взаимным пылом ответила на его поцелуй, растворяясь в любимом без остатка, как и он в ней, но всё-таки парочке пришлось прервать их приятное занятие,  лишь для того, чтобы перейти на широкое султанское ложе, где им будет намного мягче и удобнее.
   А тем временем, за окном солнце уже клонилось к закату, окрашивая всё вокруг в яркие: оранжевый, розовый, фиолетовый и бирюзовый оттенки, тем-самым медленно утопая в линии горизонта. Когда, же, оно полностью скрылось в ней, стало совсем темно.
   В великолепном дворце слуги зажгли настенные факелы и канделябры, остальные обитатели, завершив все свои дневные дела, ужинали и готовились отойти в ласковые объятия Морфея.
   Только молодая венценосная чета не торопилась последовать их примеру. Они продолжали сидеть на постели, прижавшись друг к другу и затерявшись в густых вуалях золотого газового балдахина, тихо разговаривать как бы, подводя итог этому сверх эмоциональному дню, который мог стать для них последним, а они сами, не подоспей Аслан-ага с верными стражниками вовремя, возможно уже были бы погребены в сырую чёрную землю, либо в воды Босфора, пока ни забылись крепким восстановительным сном под тихий стук собственного сердца.
12 ГЛАВА.
«ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА».
Топкапы.
Неделю спустя.
   За это время во дворце, жизнь постепенно вошла в привычную колею. Молодой Падишах, в отношении Махидевран Султан, вновь показал свою мягкосердечие и добродушие, выслав её обратно в Бурсу, а всё из-за того, что понял, что жгучая ненависть и желание мести ему, как сыну Хюррем Султан, являвшейся для ней на протяжении всей жизни самой главной соперницей, затмила Султанше весь разум. Она была не здорова.  Санавбер поняла любимого и поддержала в вынесении вердикта, относительно судьбы госпожи. Что нельзя было сказать о его сёстрах Михримах с Бахарназ. Они желали и убеждали правящего брата в том, чтобы он казнил «Весеннюю розу» покойного Султана Сулеймана. Только Селим уступил им лишь в одном, что казнил всех её сторонников. 
    В гареме тоже произошли значительные изменения. В нём теперь жили совершено новые девушки. Большинство из них, Султанша видела впервые и знала, что они ещё не обучены правилам, традициям и законам султанского гарема, то есть были даже не готовы к проходу по «золотому пути». Это утешало прекрасную семнадцатилетнюю Султаншу.
--Пока можно не волноваться, Назенин! Моему счастью ни одна из них не угрожает!—доброжелательно той улыбаясь, и со вздохом огромного облегчения, заключила Санавбер,  пристально смотря на свою преданную калфу, тем самым желая, заручиться её поддержкой. Назенин Калфа хорошо понимала трепетные чувства госпожи, ведь за все эти  годы своей жизни в гареме, она прошла через столь невыносимые испытания, которые не каждая наложница, способна выдержать и остаться собой. У Санавбер действительно очень сильный и стойкий характер, но при этом, она сохранила свои прежние положительные черты: доброту и отзывчивость.
--Вы правы, Султанша!—добродушно усмехнувшись, легкомысленно заключила старшая калфа. Только от её внимания не укрылось то, как внезапно прекрасная юная Султанша перестала беззаботно веселиться, и, став серьёзной, распорядилась:
--Воспитывайте и обучайте девушек, согласно традициям и законам султанского гарема, Назенин Калфа! Если кто-то из них начнёт лениться, устраивать скандалы и плести интриги, примените соответствующее наказание! Как только заметите чьи-либо успехи, готовьте ту Хатун к ночи с Повелителем! У Османской Династии должны появляться и другие дети, помимо моего маленького шехзаде!
    Старшая калфа всё поняла, и почтительно поклонившись, важной походкой вернулась в общую комнату и начала, отдавать наложницам необходимые распоряжения.
       Санавбер стояла у выхода из гарема и внимательно наблюдала за ними, искренне сожалея о том, что Селим сегодня останется без утешения. Она тяжело вздохнула, решив, лично сообщить ему о том, что в течении этих двух-трёх недель, к нему никто из наложниц не придёт. Ей искренне хотелось, заручиться взаимопониманием Селима. Лишь это побудило Санавбер к тому, чтобы пойти в главные покои немедленно. Она грациозно развернулась и уже собралась, покинуть гарем, как, в эту самую минуту её окликнул чей-то, до боли, знакомый тихий приятный приветливый женский голос.
--Мария, неужели это ты, сестрёнка! Вспомни меня, пожалуйста! Ведь это я—Славяна!—радостно позвала Султаншу одна из наложниц, что заставило её, немедленно обернуться в сторону общей комнаты. Как только девушка это с царственной грацией сделала, не могла поверить своим глазам. Перед ней в терпеливом ожидании стояла её старшая сестра Славяна, восемнадцатилетняя девушка, обладающая не менее чарующей внешностью, чем сама Санавбер. У Славяны была великолепная стройная фигура: упругие пышные грудь и бёдра, тонкая, словно молодая сосна, талия, стройные красивые, как у горной лани, ноги, светлая гладкая, подобно атласу, кожа с бархатистыми щеками и пухлыми алыми губами, большие выразительные серо-голубые глаза с густыми шелковистыми тёмно-каштановыми, как длинные вьющиеся волосы, ресницами и дугообразными тонкими бровями. Она была одета в яркое розовое шёлковое платье с газовыми длинными рукавами.
      Трепетное сердце юной Султанши учащённо забилось в груди, а душевное волнение было на столько велико, что она из последних сил боролась с непреодолимым желанием, немедленно кинуться к сестре и обнять её. Только Санавбер теперь была Султаншей, матерью шехзаде Орхана и Белизар Султан, да ещё правительницей султанского гарема. Ей необходимо сдерживаться.
      Видя и чувствуя растерянность младшей сестры, Славяна захотела сама подойти и обнять её, но это ей помешали сделать, внезапно опомнившиеся, кизляр-ага Гюль с младшими помощниками. Они, мгновенно отогнав девушку от госпожи с гневными вразумительными словами:
--Что ты себе позволяешь, Хатун! Где твоё почтение? Перед тобой жена Падишаха всего Мира и мать  его шхзаде Санавбер Султан Хазретлири!—вознамерились, отправить Славяну на фалаку, но в эту самую минуту, опомнилась сама Султанша.
--Нет! Оставьте Хатун в покое! Она ни в чём не виновата и, просто разволновалась от того, что встретила родную сестру, то есть меня!—приказала кизляру-аге юная Султанша, чем того удивила. Только он не посмел, ослушаться Госпожу и, знаком, велел помощникам, отпустить Славяну Хатун. Те, молча, подчинились и освободили ошеломлённую девушку, позволив ей, вернуться на место, что она с покорностью и сделала, провожаемая одобрительным взглядом младшей сестры-султанши, ставшей, как Славяна уже успела заметить, очень влиятельной фигурой в гареме.
   Вот только не долго юная Баш Хасеки пробыла в замешательстве, ведь из него её  вывело осторожное обращение к ней Назенин Калфы, которая вернулась к своей госпоже, почтительно ей поклонившись:
--Прикажете привести к Вам с Повелителем Славяну Хатун для душевного разговора?
   Санавбер понимающе кивнула и ушла в главные покои.

   А тем временем, стоя на своём балконе, залитый яркими солнечными лучами, одетый в зелёный парчовый кафтан, золотые шёлковую рубашку с шароварами, Селим был погружён в романтические мысли о возлюбленной Санавбер, не обращая внимания на приятную лёгкую прохладу, доносящуюся с Босфора, при этом из груди юноши произвольно вырвался трепетный вздох, не укрывшийся от музыкального слуха, вышедшей к нему на балкон, юной жены.
--Селим!—с огромной нежностью и, ласково ему улыбаясь, произнесла она, что заставило парня обернуться и всего просиять от огромного счастья.
--Милая моя Санавбер!—выдохнул он, раскрывая перед ней нежные объятия, в которые она добровольно вплыла с трепетным вздохом и на мгновение закрыла, бирюзовые, как небо в ясную погоду, глаза с густыми шелковистыми ресницами, не зная того, как ей поделиться с любимым тем, что в его гареме появилась её родная сестра Славяна, которая пропала из родного дома на год раньше неё, но собравшись с мыслями, тяжело вздохнула и, наконец, решилась.
--Селим, возможно, это покажется тебе странным, либо счастливым стечением обстоятельств, но сейчас, проходя по гарему для того, чтобы узнать от калф, как обстоят дела с учёбой у новых Хатун и не пора, ли кого-нибудь уже готовить для тебя на ближайшие ночи, я встретила среди наложниц мою старшую сестру Славяну, вероятно она прибыла на днях из Эдирне.—откровенно поделилась с мужем юная девушка, когда они уже сидели, обнявшись, на парчовой тахте.
   Селим, хотя и был приятно удивлён словами супруги, но захотел сам познакомиться с её старшей сестрой для того, чтобы узнать из её уст о том, как она жила все эти годы и где, не говоря уже о том, не обращена, ли она в волка, как их брат с отцом.
--Нет, душа моя. Девочек в моём роду не обращают. Только мальчиков для придания им огромной силы, беспощадности и непобедимости в бою.—случайно догадавшись о ходе мрачных мыслей любимого, успокоила его юная Султанша, залившись румянцем лёгкого смущения и скромно ему улыбнувшись.
  Только Селиму от её слов легче не стало. Наоборот, он ещё больше встревожился. Ведь это означало, что в самом ближайшем будущем, к ним из России в Османскую Империю приедет брат его возлюбленной для того, чтобы обратить своих племянников в волков. Такого молодому Султану не хотелось допускать, из-за чего он тяжело вздохнул и крепче обнял возлюбленную. Она поняла его душевное беспокойство, и, ласково погладив любимого по бархатистым щекам, заверила, что брат не станет обращать маленьких Шехзаде в волков-лугару против воли их родителей, но Селим решил оставаться бдительным.
   В эту самую минуту, на балкон вышла, одетая в яркое розовое шёлковое простенькое платье, Славяна Хатун. Она почтительно поклонилась венценосной чете, успев, украдкой глянуть на очень молоденького светловолосого Султана, из чего сделала для себя вывод в том, что он хорош собой, стройный, изящный и весьма любезен, не говоря уже о том, что статен и заботливый, в отличие от её бывшего хозяина жестокого и отвратительного толстого старика Абдулла-бея, у которого в гареме она прожила  все эти десять лет, пока его сыновья ни сжалились над хорошенькой девушкой, принеся её в дар турецкому Султану.
--Значит, ты и есть Славяна, старшая сестра моей Хасеки Санавбер, Хатун?—проявляя свой неподдельный интерес к юной темноволосой красавице с большими, как у его юной возлюбленной, кристально чистыми выразительными, выражающими огромную душевность, голубыми глазами с густыми тёмно-каштановыми шелковистыми ресницами, не говоря уже про стройную, как у молодой сосны фигуру с пухлыми соблазнительными алыми губами, так и взывающими к жарким поцелуям.
--Да, Повелитель!—скромно и чуть слышно ответила девушка, чувствуя, как её бархатистые щёки начинают заливаться румянцем смущения, при этом, она ощущала себя крайне не ловко, что ни укрылось от внимания младшей сестры, почувствовавшей, нависшую над её семейным счастьем и семейным благополучием, опасность. 

  Немного позже, когда молодой Падишах, наконец, оставил девушек одних для того, чтобы они могли спокойно поговорить друг с другом обо всём, что произошло с ними за столько лет разлуки, а сам ушёл на собрание Дивана.  Только вместо того, чтобы душевно пообщаться друг с другом, Санавбер грубо схватила старшую сестру за руку и угрожающе прошипела ей:
--Думаешь, я не заметила того, как ты посматривала на Повелителя, Славяна?! Забудь и думать о нём не смей! Султан Селим мой муж, а делится им с кем-либо, даже с тобой, я не намерена! Уяснила?
   Неожидающая такой, вполне себе справедливой агрессии со стороны младшей сестры, Славяна, на мгновение закрыла глаза, и, судорожно сглотнув, собралась с силами и воинственно произнесла, как бы приводя Султаншу в чувства, за что и получила от неё звонкую пощёчину, эхом, отозвавшуюся в её ушах:
--Сейчас Повелитель ясно дал мне понять о том, что я ему интересна. Моей вины здесь нет, Мария. Он в праве пожелать любую девушку из своего гарема.  В этот раз, его взгляд пал на меня, так что смирись.
   Санавбер не захотела терпеть подобной дерзости, что вызвало в её трепетной душе ещё больший гнев, который она и выплеснула на старшую сестру:
--Да как ты, жалкая рабыня, смеешь разговаривать со мной в таком тоне?! Совсем стыд потеряла! Да, за такую дерзость, я немедленно прикажу стражникам бросить тебя в темницу! Знай своё место и не иди против меня, иначе пожалеешь, что на свет родилась! Кроме меня, в постели, в жизни и в сердце Селима никого не будет! Он мой!
   Славяна всё поняла и, не желая, продолжать, возникший между ними конфликт, тяжело вздохнула, и, почтительно откланявшись, с позволения сестры, вернулась в гарем, глубоко потрясённая, внезапно возникшим между ними, весьма неприятным разговором, пропустив в главные покои Назенин Калфу, которая проводила наложницу задумчивым взглядом красивых серых глаз с густыми шелковистыми иссиня-чёрными ресницами, как и шикарные распущенные длинные волосы.   
--Нет. Я не верю в то, что Селим так легко предаст нашу с ним любовь, призвав к себе в постель мою сестру!—не находя себе места от беспокойства за своё счастье, печально поделилась с подругой юная Султанша, потеряно опустившись на широкое султанское ложе и обхватив изящными руками златокудрую голову. Из её ясных голубых глаз прозрачными солёными ручьями по бархатистым щекам текли горькие слёзы.
   Наблюдающая за всеми этими её невыносимыми душевными терзаниями, Назенин Калфа понимающе вздохнула и предложила всеми силами не допускать того, чтобы Славяна Хатун прошла по «золотому пути». Только Санавбер, хотя и была искренне благодарна подруге за помощь, но отклонила её предложение, мудро рассудив:
--Нет, Назенин! Как бы мне больно ни было на душе от понимания того, что мой горячо любимый Властелин желает вырваться из-под моей заботливой опеки, мы ничего не сможем сделать. Нам ничего другого не остаётся кроме, как подчинится Его Высочайшей воле.
  Назенин поняла госпожу и больше ничего не стала ей говорить. Она почтительно откланялась и с её позволения вернулась в гарем. Санавбер, же, осталась совершенно одна, но понимая, что за своё счастье необходимо бороться, не могла больше сидеть в главных покоях и отправилась в зал для собрания Дивана, рискуя, навлечь на себя гнев Султана.

   Тем временем, находясь в зале для собрания, Селим отменил совем Дивана для того, чтобы отдохнуть пару дней в приятном обществе любимой жены и за одно подумать над тем, как ему поступить со Славяной Хатун так, чтобы всем было хорошо, от чего из его мужественной груди вырвался измождённый вздох. При этом, парень встал с широкого, обшитого синей парчой, возвышения с золотыми колоннами и уже направился к выходу из зала, как едва ни столкнулся с, ворвавшейся к нему, подобно разъярённой фурии, милой Санавбер, которая была чрезвычайно взволнована.
--Селим, ради нашей с тобой любви, обещай, что никого не станешь звать к себе в покои кроме меня!—с порога и со слезами на глазах, просила юная Султанша, рухнув на колени к его ногам, но с надеждой смотря в его красивые голубые глаза и совершенно забыв про гордость с самолюбием
   Наблюдая за всем этим душевным терзанием возлюбленной, вызванным отчаянием из-за беспокойства за их совместное счастье, Селим понимающе вздохнул, и, крайне бережно подняв её с колен, заключил в крепкие объятия и принялся с жаром целовать красивое, но заплаканное лицо любимой мягкими тёплыми губами.
--Санавбер, ты же прекрасно знаешь о том, что сколько бы наложниц ни побывало в моей постели, любить я буду всегда только тебя одну.—заверил девушку молодой парень. Конечно, он говорил искренне, что помогло ей постепенно успокоиться.
   Так, они, обнявшись, подошли к возвышению, и, сев на него, продолжили душевно беседовать друг с другом.
   Вот только молодому Султану непреодолимо захотелось узнать истинную причину, не известно откуда взявшейся, паники у его возлюбленной, ведь на пустом месте никогда ничего не бывает. Девушка поняла мужа, и, печально вздохнув, ответила:
--Просто сегодня во время завтрака и душевного разговора, мне показалось, что моя старшая сестра тебе стала интересна, как потенциальная наложница и...
    Внимательно выслушав душевные излияния возлюбленной, Селим понял, что она сходит с ума от ревности, из-за чего громко и раскатисто рассмеялся, чем вызвал у неё глубокое недоумение с которым она принялась смотреть на него.

    В это, же, самое время в общей комнате для наложниц, со Славяной душевно беседовала, одетая в атласное золотистое платье, Михримах Султан, у которой та вызвала интерес тем, что, как она узнала ещё вчера от Лалезар Калфы о том, что юная Хатун прибыла к ним из гарема одного старого египетского бея, где прожила несколько лет, а это означало, что искусству любви и соблазнения её не надо учить, девушка уже обученная, что искренне радовало Луноликую Султаншу.
--Пора моему брату вырваться из-под опеки Санавбер Султан на свободу и начинать обращать внимание на другие цветы в его гареме.—доброжелательно заключила Михримах, с интересом рассматривая, одетую в скромное ярко-фиолетовое шёлковое платье, Славяну Хатун, возле которой уже собрались, возглавляемые Лалезар Калфой, младшие Калфы, успевшие понять то, к чему идёт дело.
--Ты больше не Славяна. Отныне ты Тангюль, что означает—«роза заката», которой ты станешь для султаната своей младшей сестры, Хатун! Этой ночью на тебя возлагается огромная миссия на то, чтобы влюбить в себя нашего Султана так, чтобы он остыл к своей Хасеки.—во всеуслышание объявила всем и юной подопечной Михримах Султан.
     Та всё поняла и, почтительно поклонившись ей, с её молчаливого позволения, ушла вместе с калфами в хамам для того, чтобы подготовиться к жаркому хальвету с молоденьким красавцем Султаном, который ей уже положительно нравился, что девушку даже смущало. Ведь она понимала, что этим своим поступком, она предаёт трепетные нежные чувства младшей сестры к нему. Вот только, что делать самой Тангюль? Ей тоже хотелось простого женского счастья и любви, пусть даже в нежных объятиях их общего возлюбленного, раз так выпало по жестокому судьбоносному жребию Высшего проведения.

   Тем же вечером, когда на улице стало уже совсем темно, а во дворце слугами были зажжены факелы с канделябрами, изрядно наскучавшаяся по головокружительным ласкам возлюбленного мужа, прекрасная Санавбер Султан царственно подошла к главным покоям и попыталась прорваться внутрь, но путь ей собой преградил Аслан-ага. Он почтительно поклонился ей, и, принеся госпоже искренние извинения, сообщил:
--Госпожа, вам туда нельзя! Повелитель не сможет Вас принять.
  От услышанного, Санавбер впала в лёгкий ступор, но собравшись с мыслями, задала один лишь единственный вопрос, пристально смотря на собеседника, бирюзовым взглядом, от которого юноша почувствовал себя не уютно:
--Это ещё почему он мне сможет меня принять?
   Аслан не знал даже как и сказать более деликатно и осторожно, из-за чего весь покраснел от смущения, но собравшись наконец с мыслями, тяжело вздохнул и тихо ответил:
--Повелитель проводит время со своим гаремом. У него в покоях наложница.
   От услышанного, у Санавбер мгновенно потемнело в глазах и стало нечем дышать, но, понимая, что необходимо, принимать какие-то меры для спасения своего счастья, которое заметно пошатнулось, она вся переполнилась такой злобой с разочарованием, сама не понимая, откуда в ней взялись силы, она решительно оттолкнула от себя ошеломлённого Аслана-агу, а сама, пока он не опомнился, ворвалась в главные покои, подобно мощному смерчу, но остолбенела от, открывшейся её взору, картины, пронзившей трепетное сердце юной Хасеки, словно острым кинжалом.
   На широком султанском ложе в жарких объятиях друг друга и в плотных вуалях золотого газового балдахина, лежали два, практически голых человека, которыми, к её ужасу, являлись горячо любимые муж и старшая сестра. Они отдыхали после головокружительной страсти, которой закончили предаваться несколько минут тому назад и о чём-то теперь тихо шептались, но из-за внезапного прихода Баш Хасеки, им пришлось мгновенно всё прекратить, не говоря уже о том, что отстраниться друг от друга и ошарашенно приняться смотреть на неё.
--Санавбер, ты, что творишь?! А?!—наконец, опомнившись, отрезвляюще прикрикнул на возлюбленную Селим. Он выбрался из постели, и, не обращая внимания на собственную наготу, поднял с пола свою шёлковую тёмно-морского цвета пижаму, и, натянув её на себя, вальяжно подошёл к жене.
  Только юная Хасеки ошалело отшатнулась от него, словно ошпарившись и не обращая внимания на, душившие её горькие слёзы, вызванные, испытываемой израненной душой, невыносимой болью от предательства, инстинктивно создала преграду из рук и принялась обличительно орать на мужа:
--Это, что ты творишь, Селим?!  Неужели забыл свою утреннюю клятву о том, что, кроме меня в твоей постели никого не будет?! Что я вижу теперь? Ты не только развлекаешься с наложницей, но ею стала моя горячо любимая сестра! Зачем ты так со мной поступаешь?! А?!
   От столь душераздирающих слов возлюбленной, Селим почувствовал себя последней тварью, не говоря уже о том, что предателем, из-за чего понимающе вздохнул, и, окончательно смягчившись, предпринял отчаянную попытку успокоить жену, но она, продолжая, испытывать невыносимую боль от предательства двух родных и любимых ею людей, влепила мужу звонкую пощёчину и, как ошпаренная, выбежала из главных покоев, провожаемая потрясённым взглядом, потирающего, горящую от удара щеку, Селима, впавшего в лёгкий ступор и совершенно забывшего про, до сих пор лежащую в постели Тангюль Хатун.

   Ставшая невольной свидетельницей всей этой душераздирающей сцены, разыгравшейся между венценосными супругами, Тангуль поняла, что ей сейчас лучше немедленно пойти в покои к сестре для того, чтобы успокоить её, заверив, что она совсем не враг ей и никогда таковой не будет.
   Для этого, юная девушка выбралась из постели, и, быстро подобрав с пола простенькое шёлковое платье, оделась, затем получив одобрение от, погружённого в мрачную задумчивость, Властелина, почтительно ему поклонилась и вышла из покоев, на ходу поправляя одеяние.
   Оказавшись в, залитом тусклым медным мерцанием от, горящего в чугунных настенных факелах, пламени, мраморном коридоре, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, юная девушка пошла прочь от главных покоев. Вот только далеко пройти ей не удалось, ведь, в эту самую минуту, в одном из самых ближайших коридоров, её подкараулил Аслан-ага, успевший, понять, что причиной бурной ссоры венценосной четы и того, что прекрасная Султанша выбежала из покоев вся в слезах стала Тангуль Хатун. Это вызвало в юноше ярость, воодушевлённый которой, он бесшумно подошёл к ней сзади, и, крепко зажав ей рот рукой, прижал к себе так, чтобы у неё не было никаких шансов для попыток вырваться и убежать, потащил в самое тёмное, не говоря уже о том, что укромное место, где им никто не помешает разобраться.
--Да, ты с ума сошёл, ага! если ты причинишь мне вред, либо убьёшь, тебе не жить, ибо я икбаль Повелителя и родная сестра Его Баш Хасеки Санавбер Султан!--защищаясь, в ужасе воскликнула девушка, когда хранитель главных покоев затащил её в один из тёмных закутков и отпустил.
   Юноша ядовито ухмыльнулся, и, влепив Хатун звонкую пощёчину, угрожающе проговорил:
--Ошибаешься! Умрёшь ты, да и то, если я снова увижу госпожу Санавбер султан, выбегающую из главных покоев Повелителя, либо услышу о том, что они снова ссорятся из-за тебя! Никто тебя даже и не хватится!
   Тангуль всё поняла, и, почтительно откланявшись, убежала, продолжая, внутренне вся дрожать от страха за свою жизнь, прекрасно понимая, что здесь она ничего не стоит, в мире беспощадности, жестокости, коварства, лжи с предательством.

   Так ни разу и не сомкнув глаз за всю ночь, юная Баш Хасеки с первыми лучами солнца и с, опухшим от слёз, лицом, не говоря уже о том, что вся растрёпанная, пришла в просторные, выполненные в бирюзовых тонах покои Михримах Султан в тот самый момент, когда та пила утренний кофе, царственно восседая на бархатной тахте, одетая в яркое парчовое лазурно-синее платье с дополнением золотого шёлка и газа. Её шикарные волосы были заплетены в толстую косу и на них переливалась всеми цветами радужного спектра бриллиантовая корона. При этом, красавица Султанша находилась в приподнятом настроении, пока ни заметила присутствие невестки:
--Что это с тобой, Санавбер? Почему ты пришла ко мне в таком ужасном виде? Ты видимо, забыла о том, что жене Султана не подобает так расхаживать по гарему! Иди немедленно к себе и приведи себя в порядок!—встревожившись не на шутку, приказала она невестке.
  Санавбер почтительно поклонилась, и, сдержано вздохнув, начала выяснять с ней отношения:
--В том, что я так ужасно выгляжу, виноваты прежде всего вы, Госпожа! Ведь это именно Вы отправили к Селиму этой ночью наложницу, прекрасно зная о том, как сильно я люблю его и желаю быть у него единственной женщиной, как в сердце, так и в постели, не говоря уже о том, что в жизни.
    Михримах ядовито ухмыльнулась, но, желая привести невестку в чувства, отрезвляюще произнесла:
--Селим не может принадлежать лишь тебе одной, Санавбер, как бы трепетно и нежно, вы бы ни любили друг друга! Он возглавляет династию Великих Османов, для процветания и продолжения которой, ему необходимо принимать и делить ложе с другими наложницами! Ты возможно, хочешь узнать у меня о том, почему я отправила к нему именно твою горячо любимую старшую сестру? Я сделала это из-за того, что она, благодаря тому, что находилась несколько лет в гареме пожилого египетского бея, оказалась самой обученной и опытной наложницей, хотя ни разу и не разделила ложа со своим бывшим господином.
--Как Вы не понимаете, что этим действием, причинили мне боль вдвойне!—готовясь, в любую минуту снова расплакаться, с невыносимой душевной болью воскликнула юная Баш Хасеки, из-за чего Луноликая Султанша понимающе тяжело вздохнула, и, поставив кубок с кофе на тумбочку, грациозно поднялась с тахты и подошла к невестке.
--Да,  пойми, же, ты уже, наконец, в моих действиях совсем не было желания, причинять тебе невыносимые душевные терзания! Я лишь пекусь о будущем нашей династии, да и так положено по гаремному уставу! Тангуль не виновата ни в чём! Она обычная рабыня-наложница, которой приказали пойти ублажать Повелителя в постели, а она смиренно исполнила!—пытаясь, призвать юную невестку к благоразумию, произнесла Султанша.
   Понимая, что вся её попытка выяснить с золовкой отношения по мирному разрешению, возникшего между ними конфликта, рассыпались в прах, Санавбер обречённо вздохнула, и, сделав прощальный реверанс, ушла. 

   А тем временем, как это положено по гаремному уставу, Тангуль Хатун перевели в покои на этаже для фавориток, выделив ей двух рабынь и агу. Теперь, одетая в сиреневое атласное платье с бирюзовым кружевным кафтаном, юная девушка сидела на бархатной тахте бардового цвета, прижав стройные ноги к пышной груди и погрузившись в глубокую мрачную задумчивость. Ночные угрозы Аслана-аги никак не выходили из её тёмно-каштановой красивой головки.
--Не бойся, Хатун! Аслан-ага тебе ничего не сделает!—словно угадав мысли юной икбаль, войдя в скромные покои для фавориток, участливо проговорила, одетая в тёмно-синее шёлковое платье, Назенин Калфа, чем и вывела её из мрачной задумчивости.
  Немного потрясённая осведомлённостью старшей Калфы о ночном, весьма неприятном её разговоре с хранителем главных покоев, Тангуль плавно встала с тахты, и, почтительно поклонившись, с подозрением произнесла:
--Уж, не вы ли с Султаншей натравили его на меня для устрашения?! Думаете, мне ничего не известно о том, что Аслан-ага неравнодушен к венценосной чете, из-за чего во всех девушках и агах видит потенциальных врагов! Я всё знаю.
   Внимательно выслушав, перепуганную до смерти, Хатун, Назенин Калфа не стала срывать на ней, бушующий в трепетной душе, праведный гнев, списав всё на её неадекватность, вызванную страхом за свою никчёмную жизнь. Вместо этого, она сдержано вздохнула и мудро рассудила:
--Тебе сейчас необходимо успокоиться и хорошо подумать над тем, чью сторону занять: нашей общей мудрой, справедливой добросердечной госпожи Санавбер Султан, либо лживой, не говоря уже о том, что коварной Михримах Султан, которая, лишь ждёт подходящего момента для того, чтобы вонзить в нашего Повелителя острый нож, либо набросить ему на шею удавку.
   Только Тангуль ничего не ответила, мысленно приняв для себя решение о том, чтобы проследить за махинациями Аслана-аги с Назенин Калфой, уверенная в том, что они ни перед чем не успокоятся, пока ни сживут её со свету. Юная девушка была не так проста, как они все думают. Она ещё покажет им, что с ней шутки плохи. Пока, же, девушка решила войти к ним и особенно к своей младшей сестре по имени Санавбер в доверие и, когда они все меньше всего этого ожидают, шпионить за ними.
    От внимания Назенин Калфы не укрылась глубокая задумчивость собеседницы, из-за чего она одобрительно кивнула и ушла, пропуская во внутрь Лалезар Калфу с четырьмя молоденькими евнухами, нёсшими сундуки с дарами от Султана. 

   Немного позже, когда прекрасная юная Хасеки привела себя в порядок, она пришла в детскую комнату, где принялась уделять внимание своим детям, во время чего, отрешилась от всего внешнего мира. Ей, просто не хотелось думать об измене горячо любимого мужа с сестрой, что продолжало изводить юную Баскадину, сводя её с ума.
   Девушка сидела на полу возле кроватки, одетая в сиреневато-синее атласное платье с золотой вышивкой, окантовкой и дополняемое золотым газом на рукавах и драпированном лифе. При этом, шикарные длинные волосы её были распущены и украшены сапфировыми нитями. Она самозабвенно возилась с малышнёй, за чем свою возлюбленную застал, бесшумно войдя в детскую, Султан Селим. Залюбовавшись подобной картиной, вызвавшей у него тихий вздох искреннего умиления, что ни укрылось от музыкального слуха юной девушки, мгновенно переставшей, заниматься детьми. С её красивого лица, мгновенно исчезла счастливая беззаботная улыбка, сменившись чрезвычайной печалью.
--Если ты надеешься на то, что я тебя простила, ты глубоко заблуждаешься, Селим!—с полным безразличием холодно произнесла юная девушка, и, передав детей на кормилиц, царственно вышла из детской. Селим, не теряя времени, последовал за ней, где посреди, залитого яркими солнечными лучами, мраморного коридора, решительно взял её за локоть. Их бирюзовые взгляды встретились и задержались друг на друге.
--А мне, кажется, что между нами ещё не всё потеряно!—с победной уверенностью заключил Султан, отчётливо прочитывая в её красивых бирюзовых глазах противоречивые, но очень бурные чувства: разочарование, боль, ярость, сомнение, не говоря уже о, снедаемом её всю,  порочном непреодолимом желании, придаться с мужем головокружительной страсти прямо здесь и сейчас, что смущало девушку, но послужило для парня сигналом к решительным действиям. Для этого он прижал возлюбленную к холодной мраморной стене, и, не давая возможности для принятия попыток вырваться, впился ей в сладостные, как земляничный сок, алые губы властным беспощадным поцелуем, за что и получил от неё звонкую пощёчину, которая распалила его ещё больше.
--Пристрелю, как бешеную собаку!—прошипела она ему на ухо, из-за чего её горячее прерывистое дыхание щекотало ему кожу.   Он звонко рассмеялся, прекрасно понимая, что жена слишком сильно любит его, и, не говоря ни единого слова, подхватил её себе на руки и отнёс в свои покои, где они самозабвенно продолжили предаваться придаваться головокружительной, вернее даже беспощадной страсти, которая, подобно перакластическому потоку, уничтожала всё на своём пути.
  В, заполняемых сладострастными криками со стонами, занимающейся прямо на полу у мраморного камина, лёжа на мягких подушках, парочки, просторных главных покоях стало жарко совсем, как в жерле, готовящегося, в любую минуту взорваться, вулкана, что привело возлюбленных к долгожданному примирению, хотя им вначале пришлось изрядно поорать друг на друга, не говоря уже о граде из жестоких пощёчин, которыми Санавбер награждала любимого мужчину, а он, любя, называл её: «моя очаровательная дикая кошечка!»   Она, же, со своей стороны, отвечала ему жаркими поцелуями и головокружительными ласками в тех местах, где самая настоящая скромница и подумать не могла, чем Султанша напоминала самую опытную куртизанку. 

   А тем временем, погружённая в глубокую задумчивость, Тангуль Хатун прогуливалась по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, где случайно, в одном из поворотов, заметила Назенин Калфу с Асланом-агой. Они о чём-то спорили, из-за чего юная Хатун инстинктивно спряталась в повороте и внимательно принялась вслушиваться, не говоря уже о том, что наблюдать за ними. Не зря.
  Назенин Калфа выглядела очень разгневанной, что даже было понятно по её речам.
--Ты, что с ума сошёл, Аслан-ага?! Для чего ты ночью угрожал расправой Тангуль Хатун?! Тебе, что, жить надоело! Поднимать руку на гарем Султана запрещено под страхом смертной казни!—взывала она к его благоразумию.
  Только хранитель покоев даже и не думал сдавать своих позиций, враждебно смотря на старшую Калфу султанского гарема.
--Ради семейного счастья венценосной четы, я готов, хоть весь гарем передушить лишь бы они из-за него не ссорились!—воинственно заявил юноша, пристально смотря в серые омуты глаз прекрасной, как ангел и одновременно демон, Назенин Калфы, которой пришлась по душе отважная неукротимость с дерзостью светловолосого хранителя покоев, пытающегося, понять то, какую выгоду ищет сама Назенин, предано служа венценосной чете, да девушка и не собиралась вводить его в свои планы. При этом заговорщики даже не догадывались о том, что весь их разговор отчётливо слышит из своего надёжного убежища Тангуль Хатун.
  Ей пришлись по душе, защищающие её, вразумительные слова старшей Калфы, из-за чего красивое лицо юной икбаль озарилось довольной улыбкой, а из соблазнительной груди вырвался тихий вздох огромного облегчения. Выждав немного, она осторожно вышла из своего убежища и вернулась в гарем.
   А между тем, Назенин продолжала поучать Аслана-агу, подводя их разговор к логическому завершению.
--Не смей больше приближаться к Тангуль Хатун, Аслан, если жизнь дорога!—угрожающе предупредила собеседника Назенин Калфа, и, не говоря больше ни единого слова, вернулась с гарем, оставляя парня в одиночестве.
   Обе девушки встретились в общей комнате для наложниц, которые занимались своими делами по её уборке. Тангуль помогала им в тот момент, когда к ней мягко подошла Назенин Калфа, доброжелательно её улыбаясь, из-за чего юная Икбаль не на долго отвлеклась от своего занятия и почтительно поклонилась.
--Чем я могу быть вам полезна, Назенин Калфа?—участливо осведомилась у собеседницы юная Хатун, застенчиво улыбнувшись ей..
  Только Назенин проигнорировала её заинтересованность и, не говоря ни единого слова, решительно взяла девушку за локоток, и. отойдя вместе с ней в сторонку, утешительно произнесла:
--Не бойся, Тангуль! Аслан-ага больше ничего тебе не посмеет сделать! Только что я вразумительно поговорила с ним, но всё равно будь осторожна и старайся лишний раз не злить его!
   Девушка всё поняла, и, не задавая лишних вопросов, вернулась к своим обязанностям с подругами, провожаемая задумчивым взглядом старшей калфы, к которой позже присоединилась Лалезар Калфа, начавшая что-то обсуждать со своей весьма способной ученицей. Та внимательно слушала наставницу, впитывая всё, как губка, что было по душе главной Калфе султанского гарема, понимающей, что 18-летняя прекрасная девушка, благодаря своему изворотливому уму и смекалке, долго не удержится в Калфах. У Назенин на роду написано блестящее будущее.

   Позднее, когда, утомлённая их беспощадной страстью, где было место рукоприкладству с жестокими высказываниями, бьющими по самолюбию с гордостью, куда мощнее пощёчин, Санавбер сама не заметила, как провалилась в глубокий сон, Селим осторожно выбрался из постели, и, быстро одевшись, вышел в сад, глубоко погружённый в мрачные мысли о том, что им с женой временно надо побыть вдали друг от друга для того, чтобы разобраться в собственных чувствах, ведь от былой нежности не осталось и следа.
   На место ей пришли: ревность, подозрения и агрессия, изматывающие их трепетные души с многострадальным сердцем. Селим, конечно, хорошо понимал, что возлюбленной будет, крайне тяжело и даже невыносимо больно принять его спасительное для них обоих решение. Только это для блага самой Санавбер, ведь у молодого Правителя Османской Империи ещё было свежо в памяти трагический финал брака британского короля Генриха восьмого и несправедливо оклеветанной Анны Болейн, где ревность с агрессией дошли до точки кипения, свершив своё «чёрное коварное дело», а ведь отношения Селима с Санавбер, тоже уже были под угрозой подобного финала. Чего молодому парню, совсем не хотелось и даже вызывало нервное содрогание.
   Так, всё ещё погружённый в мрачные мысли, он  незаметно вышел к небольшому озеру, где услышал отчаянные крики о помощи, утопающей в прохладной воде, юной девушки, которой являлась Тангюль Хатун, его фаворитка, решившая, таким образом свести счёты с жизнью и больше не бояться за неё. Успокаивающие заверения Назенин Калфы о том, что Аслае-ага больше не посмеет угрожать ей расправой, не убедили юную наложницу, хотя она и знала о том, что самоубийство является одним из самых страшных смертных грехов. Только пути назад уже не было.
   Юной красавице были даже безразличны, царившие сегодня, замечательная безветренная погода и, сияющее на безоблачном бирюзовом небосклоне, яркое солнце, ласковые золотые тёплые лучи, которого согревали землю. Она не обращала на них никакого дела в связи с тем, что, в эту самую минуту, промокшее в воде платье, отяжелело и начало тянуть её ко дну. Зеркальная водная гладь уже сомкнулась над её темноволосой головой. Вот только утонуть девушке не позволил таинственный спаситель, вовремя подплывший к ней, и, подхватив её, словно невесомую пушинку, каковой она и стала для него, вытащил на песчаный берег и принялся откачивать, ведь юная девушка лежала на тёплом песке вся бледная, и, не подавая никаких признаков к жизни.
   Вскоре наложница очнулась, и, встав на четвереньки, принялась изрыгать из себя всю, скопившуюся в лёгких, воду. Её мощно выворачивало и, казалось, что это будет длиться вечно, но, наконец, всё закончилось. Измождённая девушка рухнула на тёплый песок, тяжело дыша, пока ни почувствовала то, с какой искренней нежностью по шелковистым тёмно-каштановым длинным волосам её поглаживает молодой Султан, сидя на песке рядом с ней.
--Повелитель, простите меня за то, что вам пришлось стать свидетелем моей слабости.—виновато пролепетала юная красавица, постепенно собравшись с мыслями и уже несколько минут, как, открыв бирюзовые глаза, в которых отчётливо читалось лёгкое замешательство, неловкость и смущение, залившее ей бархатистые щёки, что вызвало в парне доброжелательную улыбку.
--Всё в порядке, Тангюль. Не переживай.—понимающе вздохнул он, почувствовав к ней непреодолимое влечение, из-за чего потянулся к девушке для того, чтобы заботливо обнять и нежно приласкать, но ему этого не позволила сама девушка. Она, словно, спохватившись, поднялась, и,  стряхнув с себя песок, уже хотела вернуться в гарем, но внезапно обернувшись, благодарственно выдохнула:
--Спасибо вам за то, что спасли меня!—и только после этого убежала, провожаемая мягким, но полным глубокой задумчивости, взглядом Султана, по-прежнему сидящего на песке. 

   Ближе к вечеру, когда, окончательно проснувшаяся после сладкого сна, но так и не обнаружившая рядом с собой любимого, Санавбер разочарованно вздохнула, мысленно говоря самой себе: «Держись, Санавбер! Будь благоразумной и не поддавайся эмоциям с импульсами! Ревность с агрессией тебя ни к чему хорошему не приведут! Вспомни, чем это всё закончилось для Анны Болейн.»
   При этом, она склонилась, и, подобрав с пола бирюзовое шёлковое платье с серебряным кафтаном, оделась и вышла на мраморный балкон для того, чтобы немного успокоиться и подумать над тем, как ей поступить, но в голову ничего не приходило.
   В таком плачевном душевном состоянии свою госпожу застала Назенин Калфа. Она почтительно поклонилась ей и участливо спросила:
--Что-то случилось, Султанша?
   Юная девушка тихо всхлипнула и не в силах сдерживать нервозность, с горькой усмешкой и со слезами невыносимого отчаяния поделилась:
--А с чего мне быть весёлой, когда мой брак с Повелителем трещит по швам?! У нас больше нет доверия друг к другу, а про взаимную заботу, любовь с нежностью и душевностью уже говорить нечего! Их больше нет! Даже в постели у нас царит полная агрессия, унижающая гордость с самолюбием! Мне страшно, Назенин! Я не хочу, в итоге выбесить Селима так, что он не найдёт другого выхода кроме, как отправить меня на эшафот, как это сделал почти тридцать лет тому назад король Генрих 8 с Анной Болейн!
   Внимательно выслушав душевные излияния госпожи, похожие на крик отчаяния, что, собственно, так и было, из-за чего Назенин понимающе вздохнула и участливо предложила:
--Только прикажите. И я хоть сейчас убью Тангюль Хатун! Мне, конечно, хорошо известно о том, что она является вашей родной сестрой, Султанша, но поймите, в сердце Повелителя есть место лишь одной женщине—Вам! Остальные должны умереть и оказаться в Босфоре! О сестринской любви надо забыть раз и навсегда!
   От справедливой воинственности верной Калфы, юной Баскадине стало не по себе, но, совладав с собой, она тяжело вздохнула и решила хорошенько подумать над её предложением. Назенин всё поняла, и, почтительно откланявшись, вернулась в гарем.
Два дня спустя.
   За это время, что он провёл в Эдирне и вдали от жены, куда уехал внезапно и никого, не предупредив из домашних, Селим полностью отдохнул, готовясь к мирным переговорам с Санавбер, по любви с нежностью которой успел изрядно истосковаться. Только этого не произошло, ведь в этот солнечный осенний день у входа во дворец, его встретила Баскадина, напоминая собой, бушующий вулкан, готовый обрушиться на него немедленно, из-за чего парень сдержано вздохнул и миролюбиво распорядился:
--Возвращайся к себе в покои, Санавбер! Поговорим позже!
   Только, одетая в светлое парчовое шикарное платье и в бархатную накидку, Султанша даже и не думала подчиняться его высочайшей воле. Вместо этого, она, выводя мужа на откровенность произнесла, пристально смотря на него:
--Я никуда отсюда не уйду, пока ты мне не скажешь, где пропадал всё это время и с кем, Селим! Мог бы предупредить кого-нибудь из дворцовых! Я чуть с ума не сошла, думая над тем, где ты и что с тобой!
   От, произнесённых ею, справедливых обвинительных речей, Селим тяжело вздохнул, чувствуя, что поступил, крайне не хорошо, из-за чего ответил, ничего не скрывая:
--Я был в Эдирне один, Санавбер! Мне, просто хотелось немного отдохнуть и восстановиться от всех наших ссор, из-за твоих необоснованных всплесков ревности!
   Он надеялся призвать жену к благоразумию и даже предпринял отчаянную попытку для того, чтобы ласково погладить её по бархатистым щекам. Только девушка решительно смахнула его заботливую руку с лица и с презрением прикрикнула на него:
--Не прикасайся ко мне грязными руками, которыми ты ласкал других женщин!
   И не говоря больше ни единого слова, царственно развернулась и почти бегом вернулась в свои покои в гареме, где с яростным криком и горькими рыданиями начала всё крушить, пока ни рухнула измождённая на дорогой ковёр, тяжело дыша. 

   Так не заметно наступил вечер, окрасив всё вокруг в тёмные: синий,  фиолетовый, бирюзовый и зелёный тона. В великолепном дворце Топкапы зажглись ночные огни. Все дворцовые обитатели занимались обычными повседневными делами. Так и, одетая в парчовое серебристое платье, прекрасная юная Баскадина, понимая,  что устраивать бесконечные скандалы—во вред своему семейному счастью, окончательно успокоилась и решила превратить жизнь загадочной соперницы в настоящий ад.
   Для этого она вызвала к себе в покои преданных Назенин Калфу с Гюлем-агой, с которыми начала проводить экстренное собрание.
--Немедленно найдите мне ту подлую предательницу, что посмела покуситься на моего Селима! Приведите её ко мне, а я уж решу, как с ней разобраться!—приказала своим преданным рабам Султанша, когда они все собрались на её балконе в лёгком медном мерцании, горящих в золотых канделябрах, свечей и, не обращая внимания на приятную вечернюю прохладу, доходящую до них с Босфора.
--А зачем её искать, Султанша?! Ведь нам итак уже известно о том, что новым увлечением Повелителя является ваша сестра Тангюль Хатун. Возможно, она и сейчас находится в его покоях. Сколько можно Вам и Повелителю ссориться из-за неё!? Её давно пора отправить на дно Босфора!—недоумевала Назенин Калфа, не понимая одного, почему Баскадина до сих пор не отдала приказ об её устранении, при этот черноволосую красавицу молчаливо поддерживал старшим агой.
  Санавбер, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, посмотрела на султанский балкон, где в гордом одиночестве стоял её горячо любимый муж, смотрящий на ночной сад с набережной, пока его серо-голубой взор, обрамлённый густыми шелковистыми светлыми ресницами ни перевёлся на балкон возлюбленной Санавбер, из-за чего парень виновато вздохнул, хорошо понимая, что от потери доверия друг к другу, причиной чему стали, сводящие пару с ума и доводящие до бешенства, беспощадные всплески ревности  его жены. Именно из-за них страдала их безграничная любовь.
--Нет. Я не верю в то, что Тангюль продолжает меня предавать. Она хорошо знает о том, что Селим смысл моей жизни, моя любовь и моё дыхание. Моя сестра никогда не причинит мне невыносимую боль. Скорее всего, это другая Хатун, но вот кто?—с мрачной задумчивостью заключила Санавбер, вернувшись к собеседникам и снова измученно вздохнув.—Да и, в покоях Повелителя сейчас никого нет. Он один.
   Гюль-ага с Назенин Калфой, продолжая, оставаться при своём мнении, понимающе переглянулись между собой, и, решив, что они больше сегодня не нужны госпоже, почтительно откланялись и ушли, оставляя её одну, продолжать смотреть на, стоявшего всё в той, же глубокой задумчивости на своём балконе, молодого Султана. Он снова посмотрел на любимую взглядом, в котором искренне упрашивал её о том, чтобы она перестала изводить их обоих бесконечными ревностными подозрениями, а начала снова доверять ему, ведь Селим, хотя и проводит ночи с Тангюль Хатун, но любит лишь только одну свою Санавбер. К фаворитке, же, он, хотя и испытывает огромную нежность с душевностью вместе, но любит, то свою Хасеки. Так будет всегда.
    Стоявшая на своём балконе, Санавбер, хотя и видела это по его серо-голубым глазам, но продолжая сомневаться в его верности ей, всё, же, решила бороться за их любовь со всем гаремом, из-за чего тяжело вздохнула и прошла внутрь просторных покоев для того, чтобы готовиться ко сну, даже не подозревая о том, что Назенин Калфа оказалась права, а в главных покоях, действительно находится Тангюль Хатун.

  Она лежала на животе, зарывшись в шёлковой простыне и мягком одеяле сиреневого цвета, отдыхая после головокружительной страсти, которой любовники предавались несколько минут тому назад. Девушка даже не смущалась собственной наготы. Вот только её не покидало, терзающее трепетную душу, ощущение того, что Повелитель постепенно теряет к ней интерес, из-за чего ей было невыносимо горько, а из ясных серо-голубых глаз текли слёзы.
--Возвращайся в гарем, Хатун! Ты мне больше не нужна!—холодно приказал ей Селим, вернувшись с балкона.
   Только девушка, выбравшись из постели и одевшись в зелёное шёлковое платье, отделанное блестящим кружевом, робко подошла к любимому для того, чтобы узнать причину внезапного его отчуждения к ней. Она даже нежно обняла его, но он решительно высвободился из её заботливых рук, что её ещё больше смутило.
--Что случилось, мой господин? Неужели ваша рабыня надоела Вам?—ошеломлённо спросила у любимого Тангюль, чувствуя, подступившие к серо-голубым глазам, слёзы, из-за чего светловолосый юноша иронично ухмыльнулся, но согласившись с ней, бесстрастно заключил:
--Ты сама это сказала, Тангюль, да и я не вижу в тебе личность из-за твоей рабской покорности. Ты скучна.
   Услыхав эти его откровенные слова, юная наложница перестала контролировать себя и устроила ему самую настоящую истерику со слезами, чего Селим не стал терпеть, и, пылая праведным гневом, отрезвляюще влепил ей пощёчину со словами:
--Пока не научишься уважать себя и быть личностью, будешь находиться во дворце слёз, куда отправишься утром! Теперь пошла вон!
  Тангюль всё поняла, и, потирая, горящую от удара, бархатистую щеку, потерянно и продолжая горько плакать, ушла из главных покоев, где в мраморном коридоре, уже обо всём узнавшая от преданного Аслана-аги, Санавбер Султан с торжествующей улыбкой пронаблюдала за крахом старшей сестры. Видимо, Селим, действительно очень сильно любит её, раз изгнал из рая свою любовницу.  Вот только помня о том, как над ней самой, три года тому назад, в подобной ситуации издевалась Нурбану Султан, Санавбер решила быть умнее и не повторять её ошибок. Вместо этого, юная Баскадина сдержано вздохнула и в знак поддержки и сестринского утешения обняла Славяну-Тангюль, чего та совсем не ожидала и оказалась потрясена до глубины души. Вот только, как бы ни была велика сестринская любовь, обе девушки хорошо понимали, что против решения Султана не пойдёшь. И вот. Рано утром Тангюль Хатун отбыла во дворец плача.

   В это же, самое время, Селим, погружённый в глубокую задумчивость, находился в личном хамаме, затерявшись в густых клубах пара. Он сидел в, залитой приятной тёплой водой, медной ванне и а ярких солнечных лучах.
   Вот только вскоре его душевный покой оказался дерзко нарушен неожиданным приходом, одетой в прозрачную сиреневую рубашку из шефона, Назенин Калфой. Она мягко приблизилась к нему сзади и заботливо принялась массировать ему мускулистые плечи, сильные руки и спину, что заставило парня вздрогнуть и растеряться. Он мгновенно вышел из своей мрачной задумчивости, и, решительно обернувшись, потрясённо спросил:
--Зачем ты пришла сюда, Назенин Калфа? Немедленно уходи!
   Девушка обижено надула пухлые розовые губки, что выглядело очень соблазнительно, и, горько хмыкнув, встречно спросила сладким голоском:
--А чем я не устраиваю моего Повелителя, раз он хочет общества этих тупых гаремных куриц-наложниц?
   Он посмотрел на неё, как на ненормальную и повторил своё распоряжение о том, чтобы она немедленно ушла, объяснив это тем, что кроме Санавбер, ему ничьи услуги не нужны. Назенин пришлись по душе искренние слова красавца-Властелина, стремящегося к верности своей единственной возлюбленной, из-за чего юная девушка решила поощрить его тем, что быстро разоблачилась, пристав перед его взором, абсолютно голой для того, чтобы он смог, как следует рассмотреть её стройную, как ствол молодой сосны, фигуру с пышными упругими формами, скрытыми под густыми длинными иссиня-чёрными распущенными прядями, затем, не говоря ни единого слова, уверенно шагнула  к нему в тёплую ванную.
--Что ты задумала, Назенин?—краснея от смущения, попытался выяснить у девушки Селим, ошалело смотря на неё. Ему даже инстинктивно захотелось немедленно отстраниться от неё, но ничего не вышло, ведь в эту самую минуту, её ловкие руки уже ласкали его в самом сокровенном месте, тем-самым, лишая воли и заставляя сдать свои бастионы. У него голова пошла кругом, из-за чего он закрыл глаза и судорожно задышал, подобно, выброшенной из прохладной реки на раскалённый песок рыбе. Сам того не заметив, светловолосый юноша произвольно начал даже тихонько постанывать от, испытываемого удовольствия, словно мурлыкающая под руками хозяина, разомлевшая кошка.
--как, же, Вас легко лишить воли, мой Султан!—довольная собой, с победной улыбкой промурлыкала юная девушка, постепенно прекращая свои головокружительные ласки, после чего так же незаметно как и пришла, покинула султанский хамам, оставляя юношу неудовлетворённым и ещё большие ошеломлённым, даже, в какой-то степени разочарованным. 

    Выйдя из хамама после того, как она привела себя в порядок, Назенин пошла по мраморному коридору, еле сдерживая смех. Уловка удалась на славу. Султан Селим ещё станет с ума по ней сходить, умоляя о близости, но она под любым предлогом будет отказывать ему, давая понять о том, она далеко не гаремная тупая курица гаремная, как все наложницы, живущие мечтами о жарком хальвете и возвышении. Настоящие похотливые самки. Никак иначе их не назовёшь.
--И далеко, ли собралась, Назенин?—испытывающе смотря на подругу и с оттенком лёгкого недовольства, спросила её, одетая в бледное голубое атласное платье с блестящим кружевом и серебристым газом на рукавах и драпированном лифе, Санавбер Султан, заметившая у неё, не известно откуда взявшуюся, загадочную улыбку и смущение, но сделала вид, что ей это безразлично, ведь, единственное, о чём юная Султанша думала, так это о том, как ей наладить отношения с горячо любимым мужем. Это просто изводило девушку, не давая покоя её, израненной переживаниями, трепетной душе.
--Не волнуйтесь, госпожа. Повелитель любит Вас и даже тоскует.—словно угадав мысли Султанши, заверила её преданная Калфа, чем вызвала у неё ещё большее недоумение. Только Санавбер не стала  расспрашивать Назенин, откуда она знает о состоянии души и направлении мыслей её мужа. Вместо этого она, узнав о том, где он до сих пор находится, убежала к нему.
   Назенин не обманула. Селим действительно находился в хамаме, лёжа в медной ванной. Его мысли были спутанными, а он сам возбуждён до предела и даже, уже начавшая, остывать вода не приносила ему облегчения, ведь парень до сих пор не понимал того, что за опасные игры с ним затеяла вести Назенин Калфа. Он даже тяжело вздохнул, не заметив того, как, в эту самую минуту, к нему в ванную, полностью раздевшись, грациозно вошла милая Санавбер, осторожно сев к нему на мускулистые колени, и обвила его мужественную шею изящными руками.
--Я тоже тебя очень люблю, Селим!—с жаром выдохнула ему в самые губы юная Султанша, плавно воссоединяясь с ним не только в пламенном поцелуе, но и в жарком, как летний полуденный зной акте обжигающей головокружительной страсти, постепенно заполняя просторное помещение хамама сладострастными стонами, что принесло парню огромное облегчение.
   Вот только юноша не понимал одного, откуда его милая жена узнала о том, где он, в данный момент находится. Назенин Калфа! Ну, конечно! Как он сразу не догадался? От понимания этого, Селим добродушно рассмеялся, чем и привлёк к себе внимание возлюбленной. Она пристально посмотрела на него и удивлённо спросила, правда, с оттенком лёгкого юмора:
--Интересно узнать о том,  над чем тебе, душа моя, так стало смешно?
   Но от не желания, ввязывать любимую в его проблемы с Назенин, Селим мгновенно перестал смеяться, и, не выпуская её из крепких объятий, тихо выдохнул, ласково поглаживая по бархатистым щекам:
--Не бери себе в голову, Санавбер! Я просто вспомнил кое-что из детства.
   Девушка всё поняла, и не говоря больше ни единого слова, самозабвенно снова начала целовать возлюбленного в мягкие тёплые губы, а он её взамен.

  А тем временем, одетая тёмно-синее шёлковое платье, Назенин, залитая румянцем смущения и глубоко погружённая в мечты о Султане Селиме, вошла в общую комнату с наложницами и хотела уже взяться за свои обязанности, как, в эту самую минуту, заметившая такое душевное состояние воспитанницы, к ней подошла Лалезар Калфа, и, не, говоря ни единого слова, взяла девушку за локоть, и, отведя её в сторонку, встревоженно принялась расспрашивать:
--Что с тобой происходит, Назенин? Где ты постоянно пропадаешь, да и почему твоё красивое личико залилось румянцем смущения?
   Понимая, что, если она сейчас что-либо не предпримет, легко выдаст себя и тогда о светлом будущем в объятиях молоденького красавца Султана, придётся навсегда забыть, а такого юная девушка допустить ни в коем разе не могла, из-за чего собралась с мыслями и отмахнулась:
--Со мной всё в порядке, Лалезар Калфа, да и я никуда не пропадала, а всего лишь исполняла поручения Хасеки Санавбер Султан.
   Главная калфа султанского гарема, хотя и поняла, что дело здесь не чисто, не стала докучать девушке с расспросами, но решила не выпускать её из поля своего зрения.
   Видя, что, пока она свободна, Назенин вздохнула с облегчением, и, почтительно откланявшись, вернулась к своим прямым обязанностям.

  Ближе к вечеру, когда молодой Правитель Османской Империи, погружённый в романтическую задумчивость о том, что его отношения с любимой женой, наконец-то наладились, встретился со, стоявшей прямо у него на пути, Назенин Калфой. Она призывно на парня смотрела и кокетливо улыбалась, что заставило его терпению лопнуть.
--Назенин Калфа, что это ещё за игры ты затеяла?—недовольно попытался он выяснить у неё, но девушка вместо того, чтобы объясниться, внезапно сорвалась с места и, слегка придерживая юбку горчичного бархатного платья, побежала в сторону выхода в сад.
   Селиму ничего другого не осталось кроме, как побежать за ней, из-за чего он сдержано вздохнул и помчался следом. Когда, же они вместе выбежали в арочный коридор из розового мрамора, Назенин, тяжело и часто дыша, прижалась к стене. На красивом лице её сиял румянец смущения, но, независимо от этого, девушка искренне радовалась тому, что молоденький Султан угодил к ней в сети, но вот на сколько долго задержится, зависит от неё самой.
  В эту самую минуту, к ней подошёл Селим, красивые серо-голубые глаза которого пылали от ярости адским огнём. Он даже грубо схватил её лебединую шею сильными руками и так крепко сжал, что у девушки из ясных серо-голубых глаз брызнули слёзы.
--Значит, решила поиграть в наложницы? Хорошо! Тогда завтра вечером придёшь ко мне, как наложница и разделишь со мной ложе!—гневно приказал ей Селим, обдавая её атласную кожу своим частым горячим дыханием, из-за чего она судорожно сглотнула и прохрипела:
--Нет! Я не приду! Быть наложницей, для меня унизительно! Если Вам хочется получить от меня головокружительной страсти с огромной любовью, сделайте меня своей супругой! Только тогда я стану принадлежать вам безраздельно!
  Между молодыми людьми воцарилось долгое мрачное молчание, во время которого, они пристально смотрели друг на друга, не подозревая о том, что свидетельницей их ссоры стала, проходящая мимо и одетая в бирюзовое платье из парчи, Михримах Султан. Парочке было не до неё. Они продолжали выяснять отношения, которые закончились страстным, вернее даже беспощадным поцелуем, во время которого Селим расслабил хватку.
   Прервав, наконец, неистовый поцелуй, Селим посмотрел на юную Калфу угрожающим взглядом, после чего, совершенно забыв о том, куда он шёл и для чего, но. Не пройдя и нескольких метров, был остановлен окликом старшей сестры, пожелавшей, узнать о том, что происходит.
--Селим, как это всё, скажи мне на милость, понимать? Тебе уже стало мало наложниц и потянуло на Калф?—принялась расспрашивать брата Михримах, подойдя к нему и пристально смотря в его, полные глубокой растерянности, глаза, из-за чего он почувствовал себя крайне не ловко, не говоря уже о том, что был смущён, но, собравшись с мыслями и вспомнив о том, кем является, решительно заключил:
--Я не обязан ни перед кем отчитываться, Михримах! Это мои дела, которые я сам решу!
   Луноликая не ожидала подобной резкости и слегка растерялась, сделав для себя не утешительный вывод в том, что брату, страшно, надоел её постоянный контроль за ним, и он взбунтовался, внезапно вспомнив, что является Падишахом, подчиняющимся, лишь себе одному, из-за чего одобрительно вздохнула:
--Похвально это слышать, Селим! Только держись от калф подальше, а с Назенин я сама вразумительно поговорю о том, чтобы она не докучала тебе беспочвенными и напрасными мечтами.
   Только молодой Султан считал иначе, хотя и, мысленно признавал, что молчать на дерзкие условия Назенин, он тоже не может, ведь она задела его гордость.
--Нет. Михримах! С Назенин я сам поговорю!—непреклонно отверг разумные предложения юноша. Михримах, конечно, было это далеко не по душе, но она не стала возражать ему. Вместо этого, она всё поняла, и, почтительно откланявшись, вернулась в гарем, а Селим прошёл в свои покои, смутно надеясь на то, чтобы застать в них Санавбер.

   Позднее, когда венценосная супружеская пара, обнявшись, стояла на балконе в лучах, заходящего за линию горизонта, яркого солнца, между ними возник душевный разговор, от которого будет зависеть их дальнейшая совместная жизнь.
--Селим, я прекрасно понимаю твои чувства, ведь Назенин своими действиями с условиями задела твою гордость. Только пойми, этот никях необходим нам обоим для того, чтобы вытеснить из дворца, всех преданных людей Михримах Султан с Разие Султан и наполнить его нашими верными слугами.—вразумительно убеждала мужа Санавбер, ласково поглаживая его по бархатистым щекам, из-за чего он тяжело вздохнул, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость.
  Парень и сам прекрасно знал о том, что никях с Назенин ему необходим для обеспечения себе и семье душевного спокойствия, но с другой стороны—он  не хотел причинять боль милой Санавбер, которую любил больше жизни, о чём и поспешил ей сказать:
--Санавбер, пойми и ты меня. Я не хочу никого любить, кроме тебя!
   Юной девушке, хотя и было до глубины души приятно это слушать, но она даже с огромной нежностью поцеловала его в тёплые мягкие губы. Он на мгновение закрыл глаза, и, трепетно вздохнув, ответил на каждый поцелуй с взаимной нежностью.
--Понимаю твои чувства, Селим. Только я хочу, сказать тебе о том, что доверяю Назенин, как самой себе. Она очень надёжная и даст нам гарантию на то, что к тебе не попадёт никто из наложниц, падких на власть, которым ты совсем не нужен.—продолжала убеждать любимого Султанша в необходимости никяха, из-за чего парень тяжело вздохнул и решил хорошенько подумать, из-за чего юная девушка, видя то, в каком растерянном душевном состоянии находится её муж, решила больше не донимать его расспросами. Вместо этого, парочка села на, обитую парчой, тахту, продолжая обниматься и пылко целоваться.

   Так незаметно наступил вечер, и за окном стемнело, а в своих просторных покоях и в лёгком медном мерцании от, горящих в канделябрах, свечей, молодой правитель Османской Империи, одетый в шёлковую полосатую тёмно-бирюзовую пижаму, готовился лечь спать в гордом одиночестве. Он никого из гарема не ждал и, с глубокой задумчивостью стоя перед прямоугольным зеркалом в серебряной раме, лениво потягивал из кубка лимонный шербет. В эту самую минуту, он ощутил приятное прохладное дуновение от, бесшумно открывшейся и закрывшейся двери, чему не придал никакого значения, вернее даже проигнорировал.
--Доброй ночи Вам, мой Султан!—сладким доброжелательным голосом протянула Назенин Калфа, одетая в красное бархатное платье с золотой вышивкой, что заставило парня вздрогнуть от неожиданности и мгновенно обернуться.
--Назенин Калфа, что-то случилось? Я никого сегодня не звал к себе из гарема.—растерянно осведомился он у неё. Она кокетливо ему улыбнулась, и, разочарованно хмыкнув, встречно спросила:
--Разве? А не вы, ли, ещё утром предложили мне стать вашей наложницей? Забыли?
   Теперь наступил черёд венценосному юноше загадочно улыбнуться. Поставив кубок на прикроватную тумбочку, он, не говоря ни единого слова, попытался схватить девушку в объятия для того, чтобы впиться ей в губы жарким, полным неистовой страсти, поцелуем, но, в эту самую минуту, услышал оглушительный свист, вызвавший у него замешательство.
   Вот только, не успел Селим опомниться, как оказался на полу прикованный за руки и ноги цепями к столбикам и ножкам, лёжа на половину в постели лицом вниз со спущенными штанами, ощущая себя скованно, что заставило его лицо залиться румянцем смущения. Ему было очень стыдно находиться перед девушкой в таком беспомощном состоянии. Зато, что касается самой Назенин, она, довольная проделанной ею, работой, стояла немного в стороне, думая над тем, как ей поступить с ним дальше.
--Так, что вы решили с нашим никяхом?—внезапно спросила черноволосая девушка, пристально смотря на него, что парня ещё больше сковывало, но, чувствуя, что она так от него не отстанет, измученно выдохнул ответ:
--Я ещё думаю над ним.—за что и получил первый удар кожаной плетью по упругим ягодицам, ощутив резкую боль и сильное жжение, что заставило его затаить дыхание.
--Ответ не верный!—услышал он над своим ухом тихий голос, склонившейся к нему, Назенин, из-за чего весь сжался ещё больше и затрепетал. Парень даже судорожно сглотнул, прекрасно понимая, что такого унижения ещё никогда в жизни не испытывал, хотя и частенько в детстве получал от отца трёпку. Он даже плотно закрыл глаза для того, чтобы не видеть весь этот позор, при этом, в нём боролись противоречивые бурные чувства: гнев, унижение, стыд, смущение, скованность, растерянность, не говоря уже о непреодолимом желании, немедленно придушить жестокую красавицу, именно благодаря этому чувству, он, наконец, снова открыл свои глаза, и, сдержано вздохнув, яростно бросил ей, подобно разозлившемуся льву:
--Я, же, сказал, что решу этот вопрос! Думаешь, это так быстро? Сначала надо получить разрешение от главного столичного кадия и муфтия, а уже потом готовить никях! Утром отправлю запрос им на рассмотрение!
  Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, Назенин, не говоря ни единого слова, стеганула парня ещё раз плетью, а, затем пылко поцеловав в щеку, бесшумно ушла, оставив венценосного жениха одного, но оставив распоряжение Аслану-аге, через пару часов освободить Султана от кандалов. 

  Выйдя из главных покоев, Назенин встретилась в мраморном коридоре со своей госпожой Санавбер, от внимательного взгляда которой ни укрылось смущение черноволосой бестии, что сильно напрягло Хасеки, из-за чего она, грубо схватила подругу за локоть и угрожающе прошипела, подобно змее:
--Если ты причинила вред самолюбию Повелителя, я собственноручно тебя уничтожу! Пожалеешь, что на свет родилась!
  Назенин всё поняла, и, почтительно поклонившись, успокоила, сказав лишь одно, что с Султаном всё в порядке, хотя ей и пришлось немного надавить на него с никяхом. Вернее, она. Чуть слышно, да ещё и в подробностях рассказала ей обо всём, заставив Хасеки, залиться румянцем смущения, но собравшись с мыслями, Султанша дала подруге звонкую пощёчину с гневными, носящими отрезвляющий характер, словами:
--Да, кто ты такая, чтобы вести себя с Властелином Мира таким столь безнравственно?! Совсем стыд потеряла! Пошла вон с глаз моих!
   Назенин, не желая, ещё больше злить госпожу, почтительно откланялась и ушла прочь, провожаемая её враждебным взглядом. Выждав немного, одетая в сиреневое атласное платье, обшитое блестящим золотистым кружевом и дополненное таким, же газом на лифе и рукавах, Санавбер мягко и бесшумно вошла в главные покои, едва не лишившись чувств от, увиденной ею, весьма пикантной картины, благодаря которой, девушка залилась ещё большим румянцем.
   Только, понимая, что мужу сейчас намного хуже, чем ей, Санавбер собралась с мыслями, и, судорожно вздохнув, наконец, подошла к нему и принялась развязывать узлы цепей, сковавших беднягу по рукам и ногам, душевное состояние которого было, далеко не из лучших. В нём боролись друг с другом мощные противоречивые чувства: растерянность, ярость, скованность, смущение, унижение, при этом, юноша не сводил внимательного взгляда с её ловких, освобождающих его от пут, действий.
--Каким образом ты оказалась здесь, неподалёку, Санавбер?—постепенно полностью успокоившись, тихим голосом спросил он любимую. Они встретились взглядами, из-за чего девушка одарила его ласковой улыбкой.
--Никаким. Я просто поняла, что очень сильно соскучилась по тебе!—словно на одном дыхании, вымолвила она. И. не на долго прервавшись, благо руки избранника были уже свободны, что помогло ему поправить на себе пижаму, не говоря о том, что сесть удобнее на полу, самозабвенно прильнула к его мягким тёплым губам с долгим, нежным и, придающим ему силы, поцелуем.
   Лишь, благодаря стараниям милой жены, Селим, наконец, освободился от, мешающих ему, унизительных оков, что позволило ему дышать полной грудью.
--Видимо, мне ничего другого не остаётся кроме, как, всё-таки, заключить никях с Назенин!—печально вздохнув, поделился он с возлюбленной, когда они уже сидели, обнявшись, на, разбросанных по полу, подушках с яркими разноцветными наволочками, выполненными из: парчи, жаккарда, шёлка, бархата и украшенные по краю золотым шёлковым шнуром, и, с глубокой мрачной задумчивостью, смотря на, танцующий в мраморном камине, огонь. Санавбер ничего не ответила мужу. Вместо этого, она понимающе вздохнула и сильнее прижалась к его мужественной мускулистой груди, в которой билось трепетное сердце.

   Мысли о необходимости заключения никяха с Назенин Калфой, не давали покоя хрупкой душе молодого Правителя, из-за чего он, на следующее утро подготовил для неё вольную и отправил запрос главному кадию с муфтием о разрешении на новый брак, не подозревая о том, что ждать придётся две недели.
   Что, же, касается вольной грамоты, Селим вручил её Назенин тем же вечером, как и подготовил. Он встретился с ней в, тускло освещённом мраморном коридоре, когда юная красавица возвращалась из хамама к себе в коморку калфы, но сначала решил поквитаться с ней за своё прошлое унижение тем, что грубо схватил её за горло и со всей силы ударил головой о мраморную стену, из-за чего у несчастной девушки посыпались искры из ясных серо-голубых глаз, после чего, не говоря ни единого слова, заволок в её скудную коморку, где без всякой жалости разорвал на ней алое шёлковое платье, и, повалив на кровать, принялся жестоко насиловать юную девушку, не обращая внимания на отчаянные слёзные мольбы успокоиться и не совершать ошибки. За которые потом придётся терзаться душой. Назенин уже осознала свою вчерашнюю оплошность и искренне жалела, что больно задела Султана по самолюбию. Конечно, она поступила глупо, за что и извинилась перед ним.
      Только венценосный юноша не захотел так просто прощать виновницу своего унижения, из-за чего беспощадно терзал её стройное, как молодая сосна, девственное тело, причиняя ей невыносимые физические и моральные страдания до тех пор, пока ни откатился от неё, запыхавшийся и весь потный.
--Приятно слышать о том, что ты осознала свою ошибку, Хатун! Отныне и впредь, запомни раз и навсегда: вздумаешь со мной играть в подобные вещи дальше, я сам тебя придушу и отправлю на дно Босфора!—немного отдышавшись и собравшись с мыслями, угрожающе заключил молодой Султан, обращаясь к, горько плачущей и сжавшейся в клубок, юной девушке. Она всё поняла, и, судорожно сглотнув, кивнула, что постепенно смягчило светловолосого парня. Он сдержано вздохнул, и, ласково пригладив иссиня-чёрный шёлк её спутанных длинных волос, что заставило девушку испуганно вздрогнуть, быстро оделся, а затем, сказав ей о том, что с завтрашнего дня она станет жить в отдельных покоях, не говоря уже о том, что ей будут выделены в услужение рабыни, личная калфа и два аги, как полагается султанской невесте, ушёл в свои покои, провожаемый её, по-прежнему полным горьких слёз, отрешённым взглядом. Немного выждав и осознав, что теперь она осталась в гордом одиночестве, Назенин горько расплакалась от того, что не так она себе представляла момент расставания с невинностью, но понимая, что её дела за неё никто не сделает, Назенин нашла в себе силы для того, чтобы немного успокоиться, и, подняв с пола шёлковую сорочку, оделась, при этом, продолжая, находиться в глубокой мрачной задумчивости.
   Вот только обида на Повелителя из-за того, с какой, хотя и вполне себе справедливой жестокостью, поступил с ней, вызвало у юной девушки новый поток горьких слёз. Она даже села на пол, и, прижав колени к груди, скрытой под светлым шёлком сорочки, расплакалась.
   В таком плачевном состоянии подопечную застала, войдя к ней в коморку, одетая в синее платье, Лалезар Калфа, уже успевшая, её хватиться из-за длительного отсутствия.
--Что произошло, Назени?—встревоженно спросила, горько плачущую и крепко прижимающую к груди вольную грамоту с султанской печатью, юную девушку главная калфа , но, увидев смятые простыни с кровавыми пятнами от утраченной невинности, поняла, что несчастная девушка подверглась сейчас надругательству, из-за чего пришла в ещё больший ужас, но для того, чтобы попытаться спасти остатки её чести, накинула на её обнажённые плечи шерстяную шаль, не терпя никаких возражений, заботливо подняла с колен, и, обнимая так, словно Назенин была ей родной дочерью, повела в главные покои, для того, чтобы просить у Повелителя сурового наказания для насильника, посмевшего, покуситься на девушку, отчаянно пытавшуюся, отговориться:
--Это лишь мои проблемы, Лалезар! Не стоит в них ввязывать Властелина!
   Так они, споря друг с другом, дошли тяжёлых дубовых дверей, ведущих в главные покои, у входа в которые, женщин встретил хранитель Аслан-ага, известивший их о том, что Повелитель отдыхает в приятном обществе любимой жены Хасеки Санавбер Султан.

    А тем временем, в своих покоях молодой Султан отдыхал, удобно устроившись на парчовой тахте, лениво попивая ромашковый шербет из серебряного кубка, пытаясь, привести мысли в порядок после, весьма эмоционального выяснения отношений с Назенин Хатун. Конечно, он поступил с ней омерзительно, вернее даже безнравственно и, как преступник, наказание которому—позорная казнь, а с другой стороны, Назенин обошлась с ним вчера, тоже не менее отвратительно так, что и по сути дела, парочка была в расчёте. Вот только, почему-то хрупкая душа венценосного юноши никак не могла найти себе покой из-за, свершённого им над юной девушкой, надругательства.
--Аслан-ага!—громко позвал парень своего хранителя покоев. Тот не заставил себя долго ждать, предварительно прогнав Назенин с Лалезар обратно в гарем и представ перед, затуманенным от невыносимой душевной усталости, взором властелина в почтительном поклоне.
--Будут какие-то распоряжения, Повелитель?—осведомился у него парень, тем-самым выводя своего монарха из его мрачной задумчивости. Тот одобрительно кивнул и приказал:
--Принеси мне кипрского вина! Я обо всём забыть хочу!
   Аслан-ага всё понял, и, почтительно откланявшись, ушёл.
   Потянулись бесконечные минуты ожидания, но Аслан-ага так и не вернулся, что нервировало Селима. Поняв, что вина ему так и не дождаться, парень с разочарованным вздохом улёгся на тахте и уснул.
   В эту самую минуту, бесшумно открылись тяжёлые дубовые створки двери, и в, залитые медным мерцанием от, горящих в канделябрах, свечей, покои царственно вошла, одетая в атласное бледно-голубое платье с бархатным тёмно-бирюзовым и, обшитым золотым кружевом, кафтаном. Хасеки Санавбер Султан, шикарные, вьющиеся золотисто-каштановые волосы которой, были распущены. Она мягко приблизилась к мужу и почтительно ему поклонилась, но, заметив, что любимый спит, нежно вздохнула, не говоря уже о том, что доброжелательно ему улыбнулась, после чего, заботливо укрыла его тёплым одеялом, а сама села рядом с краю, ласково поглаживая мужа по шелковистым светлым волосам.

  Только сон юноши был беспокойным, даже кошмарным.
   «В нём, Селим, погружённый в глубокую задумчивость, прогуливался по ночному дворцовому саду, совершенно один, при этом ярко светила полная луна, наполняя пространство, в котором царила непроглядная темнота, серебристым мистическим блеском.
   Вскоре, из мрачной задумчивости юношу дерзко вырвал, донёсшийся до него, откуда-то издалека, протяжный волчий вой, заставивший Селима, мгновенно насторожиться. Он остановился и с невыносимой тревогой принялся внимательно осматриваться по сторонам.
--Кто здесь? Немедленно выходи!—испытывая, леденящий хрупкую душу, ужас, приказал в пустоту юноша, но так и не получил ответа, из-за чего окончательно потерял терпение. В нём даже появилось раздражение, которое исчезло с, раздавшимся за его спиной, хрустом сухой ветки и яростным звериным рычанием, сопровождающимся лязганьем клыков.
  Селим судорожно сглотнул и. медленно обернувшись, увидел, нёсшегося на него, огромного чёрного волка с разинутой пастью, густая шерсть которого от яркого лунного света отливала серебром, а жёлтые глаза горели адским пламенем, из-за чего вся жизнь у парня промелькнула перед глазами в один миг. Он понял, что сейчас умрёт, ведь, по роковому стечению обстоятельств, у него даже не было с собой никакого оружия.
    В эту самую секунду, огромный волк свалил Селима на шёлковую зелёную траву, и , придавив его своим весом так, что несчастный не смог даже пошевелится, не говоря уже о том, что попытаться бороться за свою жизнь, впился ему в горло острыми клыками. Тёплая алая кровь брызнула оборотню в морду. Несчастный был уже мёртв, что позволило кровожадному беспощадному убийце разорвать парня в клочья.»
   Благодаря чему, светловолосый юноша с диким криком:
--А-а-а-а-а!!!!!!!—проснулся весь в холодном поту, тяжело дыша и с безумным взглядом, осматриваясь по сторонам и не веря в то, что это всего лишь кошмар, а на самом деле он находится в своих просторных покоях на широком султанской ложе, скрытый в густых вуалях балдахина из серебристого газа и васильковой парчи, при этом, живой, здоровый и невредимый, да и к тому, же, заботливо обнимаемый возлюбленной Санавбер.
    Она лежала, прижавшись к его мужественной мускулистой груди, в которой учащённо билось измученное сердце и дремала, но внезапно проснулась, разбуженная громким криком возлюбленного, которому, вероятно приснился кошмар, иначе, он бы ни выглядел так ошалело.
--Селим, успокойся! Это всего лишь кошмар! Не бери в голову и перестань дрожать, как осиновый лист на сильном ветру.—ласково поглаживая парня по бархатистым щекам, убеждала его юная девушка, сидя у него за спиной, из-за чего он измождённо вздохнул, и, мрачно смотря на неё, задумчиво произнёс:
--Это не просто кошмар, Санавбер! Он о чём-то хочет меня предупредить, но вот только, что должно произойти такого страшного, ведь на данный момент, для нас с тобой и династии никаких угроз нет.
    Девушка понимающе вздохнула, и, не говоря ни единого слова, прильнула к его мягким тёплым губам с жарким поцелуем. Во время него, парочка лихорадочно и без всякой жалости избавляла друг друга от уже, начавшей, сковывать их в движениях, одежды, пока ни оказались полностью нагими, что их, совершенно не смущало, ведь они безвозвратно утонули в своём беспощадном, как вулканическая лава, чувстве, постепенно заполняя просторную комнату сладострастными стонами.

Окрестности Эдирне.
   Утром, случайно узнавшая от главной калфы по имени Лалезар о решении брата, жениться на Назенин, не говоря уже о том, что он вручил ей вольную грамоту, одетая в парчовое зелёное платье, Михримах Султан пришла в такую ярость, что, не желая, больше терпеть во дворце Назенин Хатун, выслала её в Эдирне, а сама, как ни в чём не бывало, полностью окунулась в дела гарема.
   И вот, погружённая в мрачную задумчивость, одетая в дорожное платье, юная красавица уже ехала в карете по лесной опушке, смутно надеясь на то, что рано, или поздно известие о её отъезде дойдёт до Султана Селима, и он обязательно вернёт её к себе в гарем, а она окружит его огромной заботой и любовью.
   Вот только вскоре, ход её мыслей оказался дерзко нарушен внезапными громкими криками, лошадиным ржанием, свистом стрел и лязганьем мечей. Это привело к тому, что карета внезапно остановилась, не на шутку перепугав, сидящую в ней, юную девушку. Она насторожилась и сквозь решётку в окне попыталась рассмотреть, что происходит на улице, но ничего не могла разобрать, а там происходил настоящий кровопролитный жесточайший бой, разразившийся между охранниками и разбойниками.
    Но, благодаря численному превосходству разбойников, им удалось перебить всю охрану. Наступила мрачная, почти могильная тишина, заставившая, перепуганную до смерти, девушку выйти из кареты. Увиденное, потрясло её до глубины души: всюду лежали окровавленные и изрубленные тела убитых людей, что вызывало в брюнетке отвращение и ужас. Вернее, она находилась в каком-то ступоре, не в силах сдвинуться с места, чем и воспользовались разбойники, захватив красавицу в плен и утащив в свой лагерь, расположенный в самой лесной глуши.

   Ближе к вечеру, узнавший от преданного Гюля-аги обо всём, что произошло с Назенин Хатун и о том, что до Эдирне она так и не доехала, в связи с нападением на неё разбойников, которые взяли её в плен, Селим пришёл в неописуемую ярость, но понимая, что девушка нуждается в его помощи, он мгновенно собрал отряд янычар, который возглавил Аслан-ага и рано утром выехал из дворца.
   Лагерь путники достигли где-то к полудню, когда разбойники меньше всего этого ожидали, вальяжно сидя у костра и попивая ром, делили награбленное и решали, что им делать с пленницей, вернее решая, кто станет у неё первым, что сопровождалось пошлыми шуточками и громким смехом.
   Ярко светило солнце, золотые лучи которого ослепляли. В эту самую минуту, на них и напали султанские воины. Начался кровопролитный бой, чем и воспользовался, переодетый в янычарскую форму, молодой Султан. Он внимательно осмотрелся по сторонам, и, наконец,  увидев, сидящую, чуть вдали от разбойничьей шайки, связанную и с кляпом во рту, Назенин Хатун, осторожно приблизился к ней, и, не говоря ни единого слова, развязал её.
   Между ними возникло небольшое, но бурное объяснение, во время которого парочка с неистовым жаром обнималась и пылко целовалась. Их счастью, казалось, нет и конца. Только он, вскоре наступил. Их огромное, как бескрайний океан, счастье было прервано предательской стрелой, выпущенной кем-то из, некстати, спохватившихся, разбойников прямо в спину Селиму. Он испытал внезапную резкую боль. В ясных серо-голубых глазах мгновенно потемнело. Несчастный юноша, словно подкошенный, упал на шёлковую зелёную траву без чувств и под дикий крик, склонившейся над ним, Назенин.
   А между тем, Аслан-ага вместе со своими воинами уже полностью разгромил разбойников, и, подойдя к юной Хатун, горько плачущей над бездыханным телом юного Султана, внимательно принялся прощупывать пульс из-за того, что всячески гнал от себя мысли о том, что его венценосный друг, возможно ушёл в мир иной. Потянулись бесконечные минуты мучительного ожидания, по истечении которых, юноша и девушка потрясённо принялись смотреть друг на друга в скорбном молчании.
Топкапы.
    За эти три дня, так и не дождавшись возвращения горячо любимого мужа, Санавбер решила погадать, тем-самым, желая, успокоить себя и отвлечь от дурных мыслей. Для этого она, не обращая внимания на, проникающие в просторные покои, яркие солнечные лучи, налила в серебряное блюдце из кувшина холодной воды, затем зажгла свечу в, стоявшем на столе, золотом канделябре и принялась растапливать воск. То. Что она увидела в итоге, до глубины души порадовало Султаншу. Она даже вздохнула с огромным облегчением. Её красивое лицо озарилось счастливой улыбкой, что ни укрылось от внимания, вошедшей к ней и одетой в траур, Михримах Султан.
--Я хорошо понимаю твоё горе, Санавбер, ведь поверить в смерть возлюбленного, очень тяжело, особенно. Учитывая то, что его тело, видимо было так изуродовано, что наши воины решили не вести моего несчастного брата к нам и захоронить на месте его трагической гибели. Так, что скорее приходи в себя и возводи на Османский Престол Шехзаде Орхана, а сама становись при нём регентом.—печально вздыхая, скорбно произнесла Луноликая, из-за чего невестка посмотрела на неё, как на ненормальную и со смутной надеждой на взаимопонимание, вразумительно произнесла:
--Нет, Султанша! Я никого на трон не возведу и вам не позволю! Мой дражайший муж Султан Селим жив! Он тяжело ранен и находится в какой-то заброшенной лачуге! Конечно, в это сложно поверить, но это именно так и есть! Прошу вас, госпожа! Доверьтесь моей интуиции и не совершайте ошибок, которые, потом будет не исправить! Не проливайте кровь безвинных людей!
   Только Михримах даже и не собиралась прислушиваться к разумным словам невестки. Она даже посчитала её, потерявшей разум от горя, из-за чего решила как можно скорее от неё отделаться тем, что отослала её в Эдирне, решив, в самое ближайшее время послать весть Султанзаде Осману в Трабзон для того. Чтобы он срочно приезжал и занимал Престол, но Луноликая госпожа не учла одного, что вместо того, чтобы смиренно уехать в ссылку, Хасеки, сопровождаемая, ещё вчера днём приехавшим в столицу Османской Империи, Мустафой Пашой, отбыла на поиски любимого мужа, друга Аслана-аги и подруги Назенин, находящихся в, надёжно затерянной в чаще леса, хижине знахарки.    
Окрестности Эдирне.
   Вскоре, уставшие с длительной дороги, путники достигли, ничем не примечательной двухэтажной избушки, где у входа их встретила ведьма, темноволосая молодая, вполне себе симпатичная женщина лет сорока, и, сразу распознав, кто перед ней и зачем приехал, почтительно поклонилась внезапным высокопоставленным особам, а затем, не говоря ни единого слова, проводила их в просторный дом с, вполне себе ожидаемой обстановкой и соответствующими: ворожбе, целительству и гаданиям атрибутами и развешанными везде многочисленными засушенными травами. Только юной Султанше не было до них никакого дела. Она находилась в мрачной глубокой задумчивости до тех пор, пока ни вошла в одну из комнат, где на кровати лежал весь бледный и измождённый Селим.
   Все эти дни бедняга находился в глубоком беспамятстве. Казалось, совсем нет надежны на то, что он когда-нибудь очнётся, а, находящиеся возле него , Назенин с Асланом уже скорбно переглядывались между собой, думая над тем, что им всем делать в случае смерти Султана. Они пребывали в глубоком отчаянии. Именно, в этот момент к ним подошла Санавбер, и не обращая ни на кого внимания, склонилась над возлюбленным, слёзно умоляя его, вернуться к ней с детьми, при этом. Юная девушка пылко целовала и обмывала красивое лицо мужа горькими слезами, что подействовало на него, как, возвращающий к жизни, источник, благодаря которому, Селим постепенно очнулся. Его плотно закрытые серо-голубые глаза дрогнули, а по бархатистым щекам медленно скатились две слезинки. Из мужественной груди его вырвался тихий вздох.
--Санавбер!—измождённо простонал юноша, через силу открыв глаза. Юная девушка заметила это и, через силу сдерживая в себе слёзы огромной радости, пылко поцеловала любимого в тёплые мягкие губы.
--Я здесь, любовь моя! С возвращением!—ласково ему улыбаясь и гладя по мягким светлым волосам, откликнулась девушка, но, помня, что они здесь не одни, обратилась к Аслану-аге с настоятельной, но носящей в себе вразумительный смысл, просьбой:
--Отвези Назенин во дворец, Аслан! Ей здесь нечего делать! О моём муже я сама позабочусь! Ждите нашего возвращения там! Мы с Селимом присоединимся к вам тогда, когда он немного окрепнет и сможет встать на ноги!
   Юноша понял госпожу, и, почтительно откланявшись, увёз, ещё пребывающую немного в ошалелом состоянии, Назенин в Эдирне. Что, же, касается Мустафы Паши, то он вернулся в Топкапы для того, чтобы успокоить султанскую семью радостным известием о Повелителе, тем-самым предотвращая необдуманные безумные шаги Михримах Султан.

   Так незаметно за окном сгустились сумерки. Стало совсем темно. Только, находящаяся возле возлюбленного, юная Хасеки начала испытывать невыносимую усталость. Её даже клонило в сон, с которым она боролась из последних сил.
--Санавбер. Милая, иди поспи.—заботливо предложил жене, уже удобно сидящий на постели, Селим. Ему стало значительно лучше, благодаря присутствию около него милой сердечной избранницы, благоприятно действующей на него, из-за чего он осторожно дотронулся до её изящного плеча.
   Она вздрогнула от неожиданности, но, согласившись с мужем и до глубины души обрадованная тем, что ему стало лучше, устало зевнула, и, прижавшись к нему, легла в его постель и провалилась в сон. Селим обнимал её с огромной нежностью, мысленно, благодаря судьбу за то, что она подарила ему двух самых замечательных и горячо любимых женщин Санавбер с Назенин, рядом с которыми пропасть невозможно. Они не позволят потому, что крепко любят и высоко ценят его, не говоря уже о том, что безжалостно уничтожат каждого врага, который посмеет посягнуть на жизнь с честью их возлюбленного Властелина.
   Понимая это, тронутый до глубины души, Селим не захотел разрушать весь их, образованный ими ещё в прошлом году, мощный и несокрушимый «союз шести», состоящий из: него, Селима, Санавбер, Назенин, Аслана-аги, Бахарназ Султан и Мустафы Паши, из-за чего окончательно утвердился в своём решении о заключении никяха с Назенин Хатун, благодаря которой, он сейчас находился здесь в избе лесной знахарки живой, и, постепенно идущий на поправку. Да и, верного Аслана-агу необходимо было поблагодарить за бескорыстную, хотя и частенько, доходящую до фанатизма, преданность ему с милой Санавбер тем, что, по возвращении в Топкапы, устроит его никях с Бахарназ Султан. Пока, же, венценосный юноша, сам того не заметил, как забылся крепким оздоровительным сном, возвращающим ему силы и бодрость.
Топкапы.
    А тем временем, узнавшие о том, что с их дражайшим братом Селимом всё хорошо, то есть он жив и постепенно идёт на поправку где-то под Эдирне, Бахарназ с Разие Султан, которая была уже на сносях и вот-вот должна разродится здоровым Султанзаде, раздавали девушкам золото и угощали шербетом с лукумом, что нельзя было сказать о коварной Михримах Султан, крайне скептически отнёсшейся к словам Мустафы Паши о Повелителе. Ведь за эти дни, что Селим постепенно восстанавливался, может случится всякое. Например, внезапное нападение на избу лесной ворожеи, жаждущими над ней жестокой расправы, жителями ближайших деревень.
  Именно это и решила организовать коварная Луноликая Султанша, но для этого ей необходима была помощь наёмников. Ими оказались два пирата, ищущие дополнительные заработки и обладающие весьма неприглядной внешностью.
  Облачённая в траурные одеяния, Михримах встретилась с ними под покровом ночи в мраморном павильоне.
--Вам необходимо проникнуть в ближайшую от Эдирне деревню, настроить её жителей против лесной ведьмы по имени Нергиз, а затем всем вместе отправиться в лес для того, чтобы учинить жестокую расправу над ней и всеми, кто находится в её избе.  Никто не должен спастись!—разъяснила она им всю суть важного дела, бросив наёмникам, очень тяжёлый бархатный мешок с золотом. Те всё поняли и, почтительно откланявшись, ушли, даже не подозревая о том, что весь их  разговор слышит черноволосая и зеленоглазая красавица пятнадцатилетняя Дейниз Хатун, распознавшая, что речь идёт о жестокой расправе над султанской четой, от чего она пришла в ужас, и, прибежав в просторные покои Мустафы Паши в тот самый момент, когда он вместе с беременной супругой уже ложился спать.

   Она почтительно им поклонилась, и, не обращая внимания на лёгкий полумрак, царивший вокруг, разбавляемый лишь медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей, не говоря уже о внешнем виде супругов, облачённых в шёлковые пижаму на молодом Паше и комбинацию с пеньюаром на Султанше.
--Простите меня за то, что врываюсь к вам в столь поздний час. Только я вынуждена сообщить о том, что нашему Повелителю угрожает смертельная опасность. Михримах Султан сейчас в мраморном павильоне заказала пиратам его убийство, которое должно произойти под видом расправы над местной ведьмой, Нергиз Хатун, кажется.—не находя себе места от, переполнявшего её всю, беспокойства за султанскую чету, рассказала им обо всём юная девушка, из-за чего супруги потрясённо переглянулись между собой, но, понимая, что счёт времени идёт на часы, а возможно и на минуты, мгновенно пришли к общему решению о том, чтобы забрать султанскую чету из избы и перевести их во дворец в Эдирне до полного выздоровления Повелителя, а уж потом всем вместе думать над тем, как спасать престол.
   Что, же, касается своевременного предупреждения Дейниз Хатун, то причин для сомнения в нём у Мустафы с Разие не было из-за того, что они слишком хорошо знали то, на сколько Михримах коварна, не говоря уже о том, что жестока.
--Спасибо, Дейниз, за своевременное предупреждение. Можешь возвращаться в гарем. Дальше я сам обо всём позабочусь.—искренне и крайне любезно отблагодарил юную девушку Мустафа Паша, быстро собравшись в дальнюю дорогу, и, заботливо обняв жену, покинул дворец вместе со столицей, оставляя любимую на преданную им, Дейниз Хатун, которую Разие решила держать возле себя для её, же безопасности, то есть взяла девушку под своё личное покровительство.
Окрестности Эдирне.
Раннее утро.
  Рано утром, когда самые первые золотые солнечные лучи дерзко проникли в избу лесной ворожеи, окрашивая всё вокруг в яркие розовые и оранжевые цвета, как бы пробуждая тёмный лес от ночного сна, Нергиз Хатун мягко, не говоря уже о том, что крайне бесшумно подошла к постели, где крепко спали, прижавшись друг к другу, юные супруги и осторожно разбудила Султаншу.
  Девушка со взглядом полного недоумения в бирюзовых глазах с ещё, задержавшимся в них, ночным сном, посмотрела на молодую привлекательную ворожею.
--Что случилось, раз вы меня разбудили в столь ранний час?—стараясь не разбудить любимого мужа, чуть слышно осведомилась у неё юная Баскадина. Нергиз доброжелательно ей улыбнулась, но, тяжело вздохнув, быстро заговорила, как бы заботясь о благополучии султанской четы и всеми силами стараясь,  не напугать их:
--Дело в том, что вам здесь больше нельзя оставаться, госпожа. Это слишком опасно. Уходите в самое безопасное место и укройтесь там.
  Воцарилось мрачное молчание, во время которого Санавбер всё поняла, и, благодарственно кивнув, принялась будить мужа. Он, хотя и проснулся без особого энтузиазма, испытывая невыносимую слабость во всём тебе, не говоря уже о сильном головокружении, которое неумолимо тянуло его обратно к подушке, через силу открыл ещё заспанные красивые голубые глаза, выражающие огромную душевную измождённость, и, ничего не понимая, спросил хрипловатым слабым голосом:
--Санавбер, для чего ты разбудила меня?
   Вот только вместо горячо любимой жены ему, ничего не скрывая, ответил, появившийся в просторной комнате, Мустафа Паша, предварительно почтительно поклонившись венценосной чете, что повергло их в ещё больший шок и окончательно помогло пробудится:
--Михримах Султан организовала Ваше убийство для того, чтобы возвести на трон своего сына Султанзаде Османа, чьё джюлюсе произойдёт сегодня на дворцовой площади. Народу скажут, что вы из-за нападения разбойников оказались так изуродованы, что янычары похоронили вас прямо в лесу на месте гибели.
  Вновь воцарилось мрачное молчание, во время которого, супруги ошеломлённо переглянулись между собой, но признавая правоту их общего семейного друга и защитника, быстро собрались, и, искренне отблагодарив Нергиз Хатун за искреннюю заботу о них, перебрались во дворец, расположенный в Эдирне.
Стамбул.
   А тем временем, на дворцовой площади, вальяжно восседая на троне, одетый в парчовый церемониальный красный кафтан, отороченный соболем, юный четырнадцатилетний Султанзаде Осман принимал присягу у визирей, поверивших лживым словам Михримах Султан о смерти Повелителя, хотя сам темноволосый кучерявый и кареглазый юноша не верил словам своей Валиде, сомневаясь в правильности проведения джулюсе, считая его предательством по отношению к горячо любимому дяде Селиму, который, возможно был жив, если исходить из отчаянного сопротивления тётушек Разие с Бахарназ и преданных им Мустафе Паше с хранителем главных покоев Асланом-агой, как и большая часть совета Дивана с воинскими подразделениями и высокопоставленными сановниками.
   Осман понимал их и не винил ни в чём, да и  на площади, как он и ожидал, народу собралось, катастрофически мало. Причина парню была хорошо известна—преданность его дяде Султану Селиму. Осознавая всё это, юноша печально вздохнул и попытался сосредоточиться на торжественной церемонии, благо отличная солнечная безоблачная погода располагала к хорошему настроению. Только почему-то парню было невыносимо тревожно на душе, словно он предчувствовал то, что ему ещё в самом ближайшем будущем предстоит ответить за это государственное преступление, что он сейчас совершает, конечно не по своей воле, а из-за мощного морального давления матери, взявшей его любимую Нелюфер в заложницы и угрожающую жестокой расправой над ней. 
   Даже сейчас, наблюдая за всей торжественной церемонией из окна башни справедливости, Михримах Султан испытывала необычайную гордость за единственного сына, то нельзя было сказать о, присутствующих здесь, же, Разие с Бахарназ Султан. Они продолжали считать её поступок по отношению к сыну с братом предательством.
--Поздравляю, Михримах! Ты сама бросила собственного сына в огонь!—холодно и с оттенком обвинения заключила Бахарназ, морально поддерживаемая Разие. Михримах ядовито ухмыльнулась и произнесла с оттенком победительницы:
--Признайте уже поражение, сестрицы! Селима больше нет! Он мёртв, да и Санавбер навечно заточена вместе с, лишёнными титула наследников трона, детьми в Эдирне. Теперь династия продолжится от моего Османа!
   Вот только сёстры не разделяли её мнения. Они лишь иронично усмехнулись и продолжили смотреть на весь этот фарс в тот самый момент, когда на площадь выбежал Аслан-ага с, преданными Султану Селиму, начальниками воинских подразделений и визирями, отчаянно пытаясь призвать народ к благоразумию и не предавать истинного Падишаха, который был жив. Только их никто не стал слушать, а окружающая юного Османа, стража схватила всех зачинщиков, внезапно вспыхнувшего, беспорядка и сопроводила в камеры подземелья.
13 ГЛАВА.
«ВРАГИ И СОЮЗНИКИ»
Три дня спустя.
   Так незаметно прошёл ещё один день, но в жизни султанской семьи ничего не изменилось. Она текла размерено за исключением того, что узнав о гибели возлюбленной, которую по приказу Валиде Михримах Султан, тайно задушили и отправили на дно Босфора ещё в день прибытия юного Султана, а это случилось три дня тому назад, он пришёл в такую ярость, что сослал мать в Девичью башню, а сам отрёкся от трона, но взял на себя обязанности регента Османской Империи до тех пор, пока ни вернётся истинный Падишах, то есть его дядя Селим, новорожденному Шехзаде которого, Осман вернул титул Престолонаследника. Да и, юноша всей душой привязался к малышам Орхану и Белизар, что искренне радовало, ухаживающую за ними, тётю Бахарназ Султан.
   Что, же, касается, благополучно живущих во дворце в Эдирне Селима с Санавбер, их жизнь постепенно налаживалась, хотя и молодой Султан ещё и продолжал испытывать слабость с головокружением, но постепенно начинал расхаживаться по своим просторным покоям с помощью, перебравшихся к ним из Топкапы, Гюля и Аслана-аги.
   Так и милая Санавбер. В этот ясный солнечный тёплый день, она, облачённая в атласное бледно-бирюзовое платье с преобладанием серебристого газа, вальяжно сидела на парчовой тахте, которая имела бардовый цвет и выставлена на балконе с мраморными колоннами и ограждением, не говоря уже о золотых канделябрах, при этом мрачные мысли юной Султанши занимала, царящая в столице весьма щекотливая обстановка и то, как ей вернуть власть возлюбленному мужу, ведь коварная Михримах не оставила Султанской чете никакого другого выхода, кроме борьбы за их законное место под солнцем.
--Выберите в гареме самую красивую и умную девушку, которая предана нам с Повелителем и приложите все усилия для того, чтобы она свела с ума Султанзаде, Гюль-ага!—нарушая мрачную задумчивость, мудро рассудила юная Хасеки с оттенком воинственности, обращаясь к преданному аге, когда тот вышел к ней на балкон и почтительно поклонился ей.
--Как прикажете, Султанша.—понимающе проговорил старший евнух главного гарема. Плавно вставшая с тахты и грациозно обернувшаяся к нему, Хасеки одобрительно кивнула и подала ему знак о том, что он может быть свободен.
   Гюль-ага почтительно откланялся, и, не говоря больше ни единого слова, покинул дворец в Эдирне и поехал в столицу для того, чтобы передать Лалезар Калфе распоряжение Баскадины, относительно Султанзаде Османа.
   Сама, же, юная Хасеки осталась снова в гордом одиночестве и, погружённая в мрачную задумчивость, с которой она ещё какое-то время простояла на балконе, смотря на роскошный дворцовый сад с тропическими деревьями и растениями, а так же искусственными водопадами и водоёмами античное убранство которого напоминало сад знатного древнего римлянина или грека, после чего прошла в покои, где, как она до сих пор считала, спал её возлюбленный муж.
   Только это было далеко не так. Молодой Султан уже больше не спал, а сидел на постели, хотя и облокотившись мужественной мускулистой спиной о мягкие подушки, скрытый в густых вуалях балдахина из серебристой органзы и василькового цвета парчи. Ему не хотелось больше спать, да и зачем? Этим днём парень чувствовал себя, значительно лучше. Головокружение со слабостью исчезли, сменившись здоровым румянцем на красивом лице, что искренне порадовало юную девушку, плавно подошедшую к сердечному другу и душевному избраннику, одновременно. Она даже вся просияла от, переполнявшего её трепетную душу, огромного счастья.
--Приятно видеть тебя в добром здравии, сердце моё!—радостно проворковала, плавно сев на край  его широкой постели, Санавбер, из-за чего, полные огромного взаимного обожания, голубые взгляды супругов встретились и на долго задержались друг на друге, а из их груди вырвался трепетный вздох. Возлюбленные держались за руки и молчали, да и, что они могли сказать? За них всё говорили их глаза.

   Вот только не долго им суждено было пробыть наедине, ведь, в эту самую минуту их душевный покой оказался дерзко нарушен приходом, раздираемым угрызениями совести, Султанзаде Османом, который почтительно поклонился Султанской чете и попросил дядю о позволении объясниться.
   Султанская чета удивлённо переглянулась между собой, не зная того, что им ожидать от этого душевного разговора, но всё-таки решили выслушать парня, из-за чего Селим одобрительно кивнул и подал позволительный знак племяннику о том,  что тот может говорить. Юноша вздохнул с огромным облегчением и заговорил откровенно, признаваясь дяде в том, что он всеми силами противился престолу, занять который его заставила собственная мать, коварная Михримах Султан шантажом и угрозами.
--Если хотите, можете, хоть сейчас возвращаться в столицу и занимать, положенный Вам по закону наследования Престол Османской Империи, дядя. Я, же, вернусь в Трабзон.—подводя итог своим словам, заключил юноша, не смея, поднять на венценосную чету карих глаз. Он, конечно, смутно надеялся на их взаимопонимание, но, если Селим внимательно выслушал племянника, отнесясь к нему с пониманием и даже душевностью, то его Баскадина напротив. Она не доверяла ни одному, хотя и правдивому слову Султанзаде, видя в нём опасного врага для благополучия своей семьи.
--Селим, неужели после всего того, что мы пережили за последние дни по вине Михримах Султан, ты поверишь в лживые заверения её Султанзаде?! Вдруг он нас, таким способом, заманивает в очередную смертельную ловушку, из которой мы уже не выберемся живыми!—с нескрываемым предостережением в приятном тихом мелодичном голосе просила мужа о благоразумии юная Баскадина, смотря на него,  умоляющим об осторожности, пристальным бирюзовым взглядом.
   Селим понял возлюбленную, и, сдержано вздохнув, ласково погладил её по бархатистым щекам и вернувшись серо-голубым проницательным взглядом к племяннику, мудро рассудил, смутно надеясь на его взаимопонимание:
--На данный момент, нам с моей дражайшей Хасеки сложно тебе поверить, Осман. Только ты можешь заслужить у нас доверие, но как, это уже тебе решать.
   Султанзаде всё понял, и, не желая с этим долго откладывать, наконец, решился доказать дяде свою бескорыстную преданность тем, что вечером того, же дня вернулся вместе с ним и его горячо любимыми женщинами Санавбер Султан и Назенин Хатун в Топкапы.
Топкапы.
Вечер.
   Осман не обманул дядю, привезя его в Топкапы. Он даже вернул ему главные покои, где, в данный момент, находилась венценосная чета, о возвращении которых никто из семьи не знал, благодаря чему, пара могла побыть немного в душевном покое и наедине друг с другом для того, чтобы хорошенько подумать над тем, как им дальше быть и, что делать. Пока, же возлюбленные находились на балконе, с глубокой задумчивостью смотря на Босфор, окутанные лёгким медным мерцанием от,  горящих в золотых канделябрах, свечей.
--Хватит! Не хочу больше ни о чём думать, кроме нас с тобой, Санавбер, да и мы уже несколько дней не были наедине друг с другом, как положено мужу с женой!—загадочно и, не терпя никаких возражений, произнёс Селим, мягко приблизившись к юной возлюбленной сзади, из-за чего она слегка вздрогнула от неожиданности, но, почувствовав его крепкое объятие с ровным горячим, щекочащим атласную светлую кожу лебединой шеи, дыханием, что вызвало в, одетой в серебристое парчовое платье, юной красавице лёгкий трепет, не говоря уже о, залившем лицо, румянце смущения. Она даже застенчиво улыбнулась и посмотрела на мужа с огромным обожанием. Позволительный ответ отчётливо читался в её бирюзовых глазах, чем и, не говоря ни единого слова, воспользовался Селим.
   Он решительно прильнул к её, зовущим в рай, алым, как спелая клубника, губам с неистовым поцелуем, перед чем Санавбер не смогла устоять и полностью растворилась в их головокружительной страсти, во время которой, они полностью раздетые легли на тахту, продолжая, самозабвенно целовать и ласкать друг друга. Когда, же, оба возлюбленных достигли пика наслаждения, Селим решительно и, подобно сокрушительному урагану, ворвался в  ласковые тёплые недра любимой супруги, а его плавные, постепенно ускоряющиеся движения в ней, напоминали накатывающие и откатывающие волны, на которых оба качались, как на качелях, заполняя балкон единогласными сладострастными стонами и не желая уступать друг другу в любовной битве, до тех пор, пока они измождённые и запыхавшиеся, но довольные, ни ослабили хватку, упав головой на мягкий валик, выполненный из той, же ткани, что и обивка тахты, где они лежали, не обращая внимания на приятную вечернюю прохладу, доносящуюся до них с Босфора. Она окутывала и накрывала их, словно шёлковым покрывалом, что помогло им постепенно отдышаться и привести мысли в порядок.
Посреди Босфора.
    А тем временем, находящаяся в тесной тёмной камере Девичьей башни, Михримах Султан, уже узнавшая от верных слуг о желании Османа передать управление Империей обратно Селиму, пришла в дикую ярость, с которой она начала по ней метаться, схватившись за голову и приговаривая лишь одно:
--Мой сын совсем с ума сошёл! Как можно передавать престол тому, кто его потерял и не достоин!
   В её громких словах отчётливо слышалась, сжигающая Султаншу изнутри, ненависть к брату. Она жаждала жестокой расправы над ним, а для этого, готова была принести в жертву всю дворцовую челядь, но как избавиться от всех мгновенно? Внезапно Михримах перестала метаться по камере, и, остановившись перед, терпеливо ожидающими её дальнейших распоряжений, агами, вручила им по тяжёлому бархатному мешку с золотом и чуть слышно приказала, что повергло мужчин в шок, заставив потрясённо переглянуться между собой:
--Убейте всех во дворце и сожгите его до тла! Никто не должен дожить до утра, особенно мой дражайший братец Селим! Убейте его первым, а для того, чтобы я поверила вам, принесите мне голову моего брата!
   Услыхав, столь ужасное приказание, аги пришли в ещё больший ужас, из-за чего снова переглянувшись между собой и придя к общему решению, вернули ей золото, сказав, лишь одно:
--Нет, госпожа! На такое злодеяние мы никогда не пойдём! Это противоречит совести!
   И не говоря больше ни единого слова, покинули башню, оставляя Луноликую одну, продолжать гневно высказываться, но уже в адрес непокорных рабов, что отказались идти на цареубийство, не думая о том, что вся её ярость напоминала глас, вопиющего в пустыне. 


Топкапы.
   На следующий день, Осман как и обещал дяде, вышел вместе с ним на пятничное приветствие к, собравшимся на дворцовой площади, народу с воинами, где и объявил им о том, что снимает с себя все полномочия управителя Империей, передавая их в руки законному Правителю, каковым является Султан Селим, что сопровождалось восторженными криками людей.
     Терпеливо дождавшись момента, когда всё стихло, тронутый до глубины трепетной души  безграничной любовью с преданностью, исходящей от всего народа, молодой светловолосый голубоглазый Султан вместе с Султанзаде ловко вскочили на своих коней и, озаряемые яркими солнечными лучами, чинно отправились в, выполненную из белого камня, мечеть Сулеймание, внутреннее убранство которой было выполнено, поистине роскошно, дорого и эстетично, где и должна была состояться молитва вместе с заключением султанского никяха.  Осман знал об этом действе и был искренне рад за своего дядю, ведь тот вступал в новый брак. А уж какой, в итоге окажется его новая жена: конченной властолюбивой стервой, на подобии Нурбану Султан, или ласковой и нежной, словно домашняя кошка—время покажет. Пока, же, молодые люди, погружённые каждый в свои мысли и сопровождаемые стражниками с янычарами, доехали до величественного входа в центральную городскую мечеть, и, ловко спешившись, прошли внутрь, где и состоялся пятничный намаз с прочтением молитв, а под конец и никях селима с Назенин, стороны которых представляли Мустафа Паша с Асланом-агой.
--Вот вы снова женаты, дядя!—радостно улыбаясь, заключил юный Султанзаде. Их, полные искренней душевности с доброжелательностью, взгляды встретились, из-за чего Селим добродушно усмехнулся. Из его мужественной груди вырвался, едва уловимый тихий мечтательный вздох, хотя мысли занимало одно—как уживутся его возлюбленные девочки Назенин с Санавбер. Сейчас они являются душевными лучшими подругами, но, что будет в дальнейшем, когда у каждой из появятся дети, а именно Шехзаде. Вдруг, они превратятся в злейших соперниц, живущих желанием уничтожить друг друга и детей перед заветным троном?
   От таких жутких мыслей, Селима всего передёрнуло от отвращения, что ни укрылось от внимания его заботливого племянника. Осман заметил то, как красивое и, всегда излучающее душевное тепло с добросердечием, лицо дяди внезапно помрачнело, что встревожило юношу не на шутку.
--Дядя, с вами всё хорошо?—обеспокоенно спросил он его. Селим собрался, наконец с мыслями, и, снова доброжелательно улыбнувшись горячо любимому племяннику, заверил его в том, что с ним всё хорошо и тревожится не о чем.
   Молодой человек поверил Султану и вместе с ним после окончания всех церемоний покинул Сулеймание, и, вскочив каждый на своего коня, отправился обратно во дворец Топкапы, сопровождаемые стражей и восторженными криками народа. 

   А двумя часами ранее, в своих просторных покоях, одетая в шикарное белоснежное атласное свадебное платье с золотой органзой, Назенин Хатун сидела на бархатной тахте, погружённая в романтическую задумчивость, а её нежное сердце от, испытываемого ею, трепетного волнения билось так сильно, что готово было в любую минуту выскочить из груди. Мысли юной девушки путались в темноволосой голове из-за того, что ей до сих пор не верилось в то, что сегодня она станет женой Селима. Назенин даже судорожно вздохнула и залилась румянцем лёгкого смущения, не обращая внимания на роскошное дорогое убранство покоев, выполненных в ярких зелёных и сиреневых оттенках с золотыми канделябрами, колоннами.
   Возле девушки находились все Султанши, кроме Михримах Султан, которая отбывала наказание в Девичьей башне. Конечно, Бахарназ была далеко не в восторге от желания горячо любимого брата, жениться на ещё одной своей фаворитке, ведь в его жизни, как и в сердце, как она всегда привыкла считать, было место только одной женщине—Санавбер, хотя и по закону, ему позволительно иметь до четырёх официальных жён, ведь, если вспомнить их покойного отца Достопочтенного Султана Сулеймана, у него было четыре жены, хотя и горячо любимая лишь одна—Великая Хюррем Султан, перевернувшая многовековые устои гарема с ног на голову, что, собственно и успешно продолжают делать Селим с Санавбер, головокружительная любовь с уважением друг к другу не знает границ, что до глубины души радует всю семью и приближённых.
--А ты, оказывается, у нас хитрая лиса, Назенин Хатун, помощью ума, изворотливости, лести, сумела заманить моего горячо любимого брата в любовные сети и довести до никяха!—с оттенком не скрываемого пренебрежения ухмыльнулась, сидящая немного в стороне от красавицы невесты, облачённая в шикарное парчовое бирюзовое платье, Бахарназ Султан, открыто, давая ей, понять, что она категорически против этого никяха.
    Назенин заметила это, и, залившись румянцем лёгкого смущения, покрывшего её бархатистые, словно кожура персика, щёки, скромно улыбнулась и тихо, но при этом, очень искренне выдохнула признание, что было похоже на заключение:
--Просто Государь понял, что все те поступки, которые я совершала для благополучия его семьи с душевным спокойствием, диктовались моим, горячо и преданно любящим его, сердцем! Вот он и откликнулся своей благодарностью в виде нашего с ним никяха.
    Между женщинами воцарилось мрачное молчание, из которого юная девушка поняла, что Бахарназ Султан спокойно ей жить не даст. Начинается борьба между ними. Ну, что, же, Назенин уже не привыкать бороться за себя и своё место под османским солнцем. Она справится и выйдет из всего с честью и достоинством, ведь, находящаяся возле неё, одетая в шикарное платье мятного цвета и погружённая в мрачную задумчивость, которая отчётливо проглядывалась в кристально чистых и напоминающих два, затерянных в лесной глуши, озера, бирюзовых глазах, подруга Санавбер Султан поможет ей и поддержит, по крайней мере, девушка на это надеялась, хотя и смутно. Юные Санавбер с Назенин доброжелательно переглянулись между собой и сдержано вздохнули, хорошо понимая чувства друг друга и поддерживая их. слова были здесь не нужны. 
    В эту самую минуту, в просторные покои вбежал, весь сияя от радости, Гюль-ага, и, почтительно поклонившись госпожам, немного отдышался и доложил:
--Только что пришли вести из мечети Сулеймание, прекраснейшие Султанши, о том, что никях Повелителя с Назенин Султан заключён!
    Госпожи между собой с искренним взаимопониманием переглянулись, и, одобрительно кивнув, отпустили старшего агу обратно в гарем. Тот почтительно снова откланялся и оставил Султанш одних, чем и воспользовалась Бахарназ Султан. Она мягко и бесшумно подошла к, новоиспечённой, Султанше, и, плавно склонившись над ней, угрожающе прошипела, подобно гремучей змее:
--Вздумаешь плести интриги против Баш Хасеки с престолонаследником Шехзаде Орханом, пожалеешь, что на свет родилась, Назенин! Не забывай о том, что ты здесь, в гареме, была обычной калфой!
   Юная девушка с достоинством выдержала гневную тираду Бахарназ Султан, и, доброжелательно ей улыбнувшись, тихо выдохнула:
--Я, тоже Вас очень сильно люблю, госпожа!
   Бахарназ едва не задохнулась от, переполнявшего её всю, гнева с презрением, и, с переполнявшей её всю, ненавистью к дерзкой рабыне, фыркнула и вернулась на тахту, где недавно сидела, провожаемая насмешливым взглядом Назенин Султан, что ни укрылось от внимания, погружённой в романтическую задумчивость о возлюбленном муже, Санавбер, едва сдерживающей себя от, рвущегося наружу раскатистого звонкого смеха.   
   Она, как и Разие Султан не хотела вмешиваться в склоки Бахарназ с Назенин, решив, занять наблюдательную позицию, тем самым показывая им всем свою мудрость с безучастностью, ведь ей итак хватало дел не только в управлении султанским гаремом, что она решила переложить на подругу, но и с вакфом и соуправлением Империей, а это куда важнее гаремных склок.

     Что, же, касается самого гарема, то в общей комнате, девушкам, ещё с утра было роздано золото, а теперь всех угощали шербетом. Затевался весёлый праздник с танцами и игрой музыкантов. Наложницы под бдительным присмотром калф с евнухами наряжались в новые платья с украшениями, репетируя танцы.
    Так постепенно наступил вечер. За пределами величественного Топкапы, заметно стемнело. Стамбул плавно переходил к ночной жизни, а султанском гареме уже во всю проходил шумный праздник с весёлыми танцами наложниц и задорной игрой музыкантов. В эту самую минуту, глашатый ударил посохом о мозаичный пол и громко прокричал:
--Внимание! Санавбер, Бахарназ, Разие и Назенин Султан Хазретлири!
   Мгновенно смолкла музыка. Наложницы перестали танцевать, и, встав в две линии, замерли в почтительном поклоне с трепетным ожиданием, не смея, даже поднять взгляды на госпожей, царственно вошедших в общую комнату. Они прошли к своим местам и с грациозностью сели на, разбросанные по подиуму, мягкие разноцветные подушки с наволочками из шёлка, парчи, бархата и жаккарда, подав знак рабыням продолжать веселье.
   Снова заиграла задорная музыка, раздавались весёлый смех и тихие разговоры наложниц, что напоминало щебетание птиц на ветках деревьев, сопровождаемое зажигательной музыкой и грациозными танцами. Вот только, не смотря на всё это всеобщее веселье, Назенин с Бахарназ продолжали смотреть друг на друга по-волчьи, готовые в любую минуту сцепиться друг с другом, чего никак не могли допустить, сидящие между ними, Разие с Санавбер.
--Нам хорошо известна ваша взаимная неприязнь друг к другу, Назенин, Бахарназ! Только давайте, хотя бы сегодня и ради нашего дражайшего Повелителя не будем ссориться и изводить друг друга колкостями!—мудро рассудила, грозно смотря на подруг юная Баш Хасеки, морально поддерживаемая Разие Султан, которая одобрительно кивнула и пристально посмотрела на, враждебно настроенных друг против друга Султанш. Те, хотя это и было им, крайне нелегко, но уступили Баш Хасеки, решив, молча наблюдать за всеобщим весельем.
--Так-то лучше!—одобрительно заключила Разие Султан, грациозно беря с серебряного подноса кубок с ягодным шербетом, который им преподнесла, почтительно поклонившись госпожам, Дейниз Хатун.  Она обменялась с ней загадочными взглядами, после чего, отпуская преданную девушку, кивнула. Дейниз всё поняла, и, почтительно откланявшись, вернулась к своим подругам, провожаемая задумчивым взглядом своей госпожи, что ни укрылось от внимания, насторожившихся, Назенин с Санавбер. Они даже, чувствуя недоброе, переглянулись между собой и тяжело вздохнули, что нельзя было сказать о двух султанских сёстрах, мысленно пришедших к общему решению о том, чтобы сделать Дейниз соперницей Назенин в постели Султана, тем самым организовав их кровопролитную вражду друг против друга, из-за чего обе сестры даже повеселели и счастливо, но с оттенком нескрываемого коварства, заулыбались.
    Но не прошло и некоторого времени, как к госпожам подошла Лалезар Калфа, и, почтительно им поклонившись, осторожно известила их о том, что Назенин Султан уже пора идти в главные покои, где и состоится её брачная ночь с Султаном. Султанши всё поняли, и, величественно поднявшись с подушек, по очереди поздравили невесту, и, пожелав ей всех благ, проводили благословляющим взглядом. Вернее со стороны Санавбер только ощущалась искренность и душевная дружеская теплота, а со стороны Разие с Бахарназ лишь одно презрение с угрозами, от которых юную Назенин всю передёрнуло, но, не подавая видя, она почтительно всем откланялась и, сопровождаемая, возглавляемыми Лалезар, калфами и агами, покинула общую гаремную комнату и пошла по мраморному, плохо освещаемому, коридору в главные покои, где свою новую жену с трепетным волнением, и, стоя перед зеркалом, уже облачённый в шёлковую золотистую пижаму и в парчовый халат, ждал Султан Селим, окутываемый медным мерцающим шёлком от, горящих в канделябрах, свечей. Он был погружён в глубокую задумчивость о сегодняшнем дне, как бы анализируя его и попивая мятный шербет, хорошо его освежающий.

     В эту самую минуту, бесшумно открылись тяжёлые дубовые створки дверей, и в просторные главные покои робко вошла Назенин. Она прошла немного вперёд и в знак искреннего почтения плавно опустилась на одно колено перед своим горячо любимым мужем, и, поцеловав полы его парчового халата, в трепетном волнении принялась ждать его внимания с лаской, при этом, даже не смея вздохнуть, не говоря уже о том, чтобы поднять на него глаза. Сердце учащённо билось в её груди, напоминая собой, загнанную в силки, испуганную маленькую птичку. Бархатистые щёки залились румянцем от, переполнявшего всю, нежного волнения, сомнения и лёгкого страха. Она даже судорожно вздохнула, что  вывело, стоявшего перед ней, молодого парня из его глубокой задумчивости и привлекло внимание к своей новоиспечённой супруге. Он плавным движением протянул к ней руку, и, крайне бережно взяв за, аккуратно очерченный, подбородок, осторожно и  медленно поднял девушку с колен, затем пристально всмотрелся в её стальную бездну, и, трепетно вздохнув, плавно склонился к алым губам юной девушки и запечатлел на них долгий, очень жаркий поцелуй, от чего она вся затрепетала, напоминая собой, осиновый лист на холодном сильном ветру.
--Не бойся меня, Назенин. Сегодня ночью, я буду относиться к тебе очень нежно!—чуть слышно выдохнул девушке на ухо парень, обжигая её своим горячим ровным дыханием, что заставило красавицу затрепетать от возбуждения ещё больше. Только не успела она опомниться, как Селим беспощадно снял с неё роскошное подвенечное платье, и, с полным безразличием в сего-голубых глазах проследив за тем, как оно упало к стройным ногам избранницы, открывая его взору первозданную красоту, подхватил её себе на руки, словно пушинку и отнёс на широкое, скрытое от посторонних глаз в густых вуалях газового балдахина, ложе, затем уложил на мягкую перину с подушками, при этом не выпуская, замершую в трепетном ожидании, абсолютно нагую девушку из крепких объятий.
    Она ничего не говорила ему, а лишь отвечала взаимностью на его жаркие поцелуи с неистовыми головокружительными ласками, во время которых они и стали единым целым, отдаваясь друг другу самозабвенно и беспощадно, не говоря уже о том, что постепенно заполняя просторную комнату сладострастными стонами, что доводило их до такого безумия и ненасытности, что парочка забылась крепким восстанавливающим им силы сном под самое утро, лёжа, в жарких объятиях и блестящие от солёного прозрачного пота и счастливые.

   Несколькими часами ранее и после того, как Назенин ушла в главные покои, сидящая на мягких подушках, Санавбер печально вздохнула, что ни укрылось от внимания Разие Султан. Молодая женщина даже встревожилась за подругу, о чём и поспешила у неё осведомиться:
--Санавбер, с тобой всё хорошо?
   Только в ответ юная Баш Хасеки иронично рассмеялась, что приобрело характер самой настоящей истерики, но, видя, прикованные к ней пристальные взгляды, не на шутку встревоженных, Султанш, она постепенно успокоилась и всё с той, же иронией, наконец, ответила:
--А, что со мной может быть? Да и как я могу быть спокойна, когда моя брачная ночь с медовым месяцем омрачились нашим с Повелителем похищением и привозом в Бурсу, кстати, по Вашему распоряжению, многоуважаемая Султанша?!
  Догадавшись, о чём говорит дражайшая невестка, Разие залилась ркмянцем смущения, и, застенчиво опустив светлые глаза, скромно, а точнее, чуть слышно выдохнула:
--Я думала, ты уже всё забыла.
   Разие чувствовала себя, крайне не уютно, даже сковано, что вызвало у Санавбер измождённый вздох. Она выдержала небольшую паузу, но лишь для того, чтобы придать своему красивому лицу полное безразличие, с которым легкомсленно заключила поговоркой:
--Ну, кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет, тому оба!
   Между Султаншами воцарилось длительное мрачное молчание, с которым они потрясённо смотрели друг на друга, не зная, что и сказать.
   А между тем, музыканты продолжали проигрывать зажигательные мелодии, а наложницы задорно танцевать.
--А, что там такого произошло в Бурсе, раз это до сих пор не даёт покоя Санавбер и вызывает у тебя смущение, Разие?—не в силах скрыть своего любопытства, поинтересовалась у сестры Бахарназ, что вогнало ту в ещё большую краску.
--Бахарназ, хоть ты не начинай заводить разговор об этом! Мне итак очень стыдно и неловко перед нашим братом Селимом с Санавбер!—отчаянно пытаясь, отговориться, отмахнулась Разие, что вызвало в Баш Хасеки новую ядовитую усмешку с оттенком не скрываемой горечи, с которой она с выражением невыносимой душевной печали, отразившейся в красивых бирюзовых глазах, направленных на изящные руки, нервно теребящие золотое кружево кафтана, при этом густые шелковистые ресницы  еле заметно подрагивали от приятной вечерней прохлады.

    Вот только, вскоре из глубокой мрачной задумчивости юную Баш Хасеки вывел громкий крик, согнувшейся пополам и внезапно побледневшей, Разие Султан.
--А-а-а-а!!! я рожаю! Помогите!—кричала она, что привлекло к ней внимание обеих Султанш. Они мгновенно переглянулись между собой, не в силах скрыть невыносимой тревоги в светлых глазах, но, понимая, что необходимо предпринимать какие-либо действия для помощи Разие, Султанши хором позвали к себе молоденьких, обладающих крепким телосложением аг, приказали одному из них, немедленно нести Разие Султан в лазарет, что тот и сделал, крайне бережно, не говоря уже о том, что осторожно.
   И вот теперь, молодая красивая Султанша, уже переодетая в более свободную одежду, удобно лежала на кушетке, мучимая родовыми схватками, под внимательным наблюдением старшей дворцовой акушерки Ильназ Хатун с её молоденькими помощницами, которые ответственно выполняли каждое указание начальницы. Поэтому Разие чувствовала себя спокойно и уверенно, ведь она находилась в их надёжных руках.
   Что, же, касается Баш Хасеки Санавбер, она стояла в мраморном, плохо освещённом, коридоре, погружённая в молитву, читаемую мысленно о том, чтобы  Разие благополучно разрешилась от бремени здоровым во всех смыслах и отношениях малышом, либо малышкой. При этом, юная Султанша нервно мяла свои изящные руки, не обращая внимания на, столпившихся у входа в лазарет, наложниц, которым непреодолимо хотелось узнать о том, кого произведёт на свет Султанша, громкие крики которой разносились по всему коридору, заставляя Бахарназ с Санавбер, нервничать ещё больше.
   Чуть позже к ним присоединился Мустафа Паша, по симпатичному мужественному лицу которого отчётливо прочитывалось то, как сильно он беспокоится за любимую жену, из-за чего Санавбер, желая, хоть как-то поддержать его, не говоря уже о том, чтобы внушить ему мысли о благополучии, крепко сжала друга за его сильную руку в своей изящной руке, но так, чтобы не навлечь на себя с ним ненужных проблем, очерняющих их репутацию. Мустафа Паша благодарственно кивнул своей добросердечной госпоже и тяжело вздохнул. Вот только минуты ожидания тянулись невыносимо медленно и, казалось уже прошла целая вечность, но акушерка, пока так и не выходила к ним ко всем, из-за чего они все уже, окончательно потеряли ход времени.

   Что, же, касается молодожёнов, то им, тоже не удалось поспать после их, весьма жаркой ночи из-за того, что они были разбужены громким стуком в дверь. Это к ним пришёл хранитель покоев Аслан-ага для того, чтобы известить их о том, что их ждут в лазарете, из-за чего, залитая яркими солнечными лучами, ещё сонная венценосная пара нехотя проснулась, и, отстранившись друг от друга, лениво открыли светлые, как небо в ясную погоду, глаза, чувствуя, как их бархатистые щёки пылают огнём смущения.
   Вот только, понимая, что по ту сторону тяжёлой дубовой двери их позволения на то, чтобы войти, ждёт хранитель покоев, молодожёны, молча оделись.
--Входи!—громко отозвался Селим, отойдя к тахте и не понимая, что хранителю, вдруг понадобилось в столь ранний утренний час. Назенин в скромном молчании стояла рядом с ним, испытывая крайнее душевное недовольство о том, что их разбудили.
   В эту самую минуту, к ним бесшумно вошёл Аслан-ага, и, почтительно поклонившись новоиспечённой венценосной чете, принёс им свои искренние извинения за то, что разбудил их, объясняя это тем, что он пришёл для того, чтобы сообщить им радостную новость:
--Только что наша достопочтенная госпожа Разие Султан благополучно произвела на свет двух очаровательных здоровых младенцев: Султанзаде с Султаншей. Сама госпожа чувствует себя хорошо. Она в дворцовом лазарете, Повелитель, как и ваша семья. Ждут только вас на церемонию имени наречения.
   От услышанной новости, молодожёны потрясённо переглянулись между собой, ведь они знали, что Разие должна была родить ещё только через пару месяцев, а так получается, малыши родились преждевременно, но ничего изменить уже нельзя. Им остаётся только это принять и сейчас пойти в лазарет для того, чтобы поздравить счастливых родителей с прибавлением в семье, не говоря уже о том, что дать малышам имена.
   Пара так и сделала, предварительно, обменявшись между собой, полными огромной нежности взглядами, фразами и поцелуями. Вот только Назенин пришлось вернуться в свои покои из-за того, что Разие с Бахарназ выгнали её, не желая, принимать в семью, что нельзя было сказать о Баш Хасеки Санавбер, решившей, позже утешить подругу, успевшую полюбить, как родную сестру, искренне сожалея о том, что Династийки выказали ей враждебность, да и Селим, хотя и ему пришлось не по душе такое несправедливое отношение сестёр к его новой горячо любимой супруге, но не стал ввязываться в их дела, а в трепетной душе всё кипело и бурлило, словно в жерле вулкана. Парень занялся тем, чем его обязывал султанский долг.
   Что касается его дражайшей старшей жены, она с замиранием в трепетном сердце, наблюдала за тем, как её возлюбленный воодушевлённо читает благословляющую молитву над племянниками, которых назвал Мурад и Эсманур, после чего ласково поцеловал их в лоб, и, вручив родителям, взял, погружённую в мрачную задумчивость о Назенин, Санавбер за руку и ушёл из лазарета, ощущая на себе враждебный взгляд сестёр, успевших, понять, что Венценосная супружеская троица, отныне будет противостоять каждому их действию. Это означает, что, как бы они все ни старались того избежать, но теперь между ними начинается война.

   Действовать Бахарназ с молчаливого согласия Разие, начала в тот же день, когда Санавбер вместе с Назенин бросали наложницам золото в честь новорожденных Султанзаде Мурада с Эсмахан Султан с мраморной террасы, возвышающейся над общей комнатой.  Султанша бесшумно подошла к невесткам с выражением полного неудовольствия на красивом лице, и, не обращая внимания на, собравшихся внизу, девушек, снова принялась высказывать Назенин всю свою неприязнь.
   Только, в этот раз, стоявшая возле подруги, Санавбер не стала молчать и вступилась за неё перед Султаншей:
--Вы уж меня простите, госпожа. Только Назенин сейчас такая, же, законная жена нашего Падишаха, как и я! Хватит к ней относиться с презрением и начните уже её уважать!
   Бахарназ не ожидала такого поворота событий, из-за чего вся вспыхнула от негодования, что нельзя было сказать о, глубоко тронутой её заступничеством, Назенин Султан, занявшей самую выгодную, как ей казалось, позицию в том, что для неё лучше всего промолчать, показывая себя намного мудрее сестриц Падишаха.
--Санавбер, мы с Разие за твоё, же семейное счастье с нашим братом беспокоимся и боремся!—с негодование воскликнула, глубоко разочарованная, Бахарназ Султан.
   Санавбер с наигранной доброжелательностью улыбнулась золовке и колко ответила:
--Спасибо за вашу заботу о моём счастье, госпожа! Только я уже давно не та глупая наивная наложница, какой вы все меня продолжаете считать и в состоянии сама побороться за моё семейное счастье с Селимом!—затем, выдержав короткую паузу, продолжила елейным голосом:--И, да, кстати, наш Повелитель поделился со мной идеей о том, что было бы, крайне неплохо, выдать Вас, Госпожа, замуж за какого-нибудь Пашу. У вас, хоть появится смысл в жизни.
   От внимания, стоявшей немного в стороне, Назенин Султан не укрылось то, как самая младшая сестра Правителя Османской Империи  вспыхнула от, переполнявшего её всю, возмущения, что вызывало в новоиспечённой Хасеки ироничный смех, с которым она отчаянно боролась для того, чтобы ещё больше ни ополчить против себя Династиек. Она лишь глубоко вздохнула и через силу вытянула из себя, как ей казалось, доброжелательную улыбку, что не ускользнуло от пристального бирюзового взгляда Баш Хасеки, красивое лицо которой озарилось весёлой, даже понимающей улыбкой. Ею Санавбер одарила подругу, совсем не заметив того, как, ущемлённая её колкими словами, Бахарназ Султан убежала прочь, переполненная гневом, и в слезах.
--Кажется, мы нажили себе злейших врагов в лицах Разие с Бахарназ Султан, госпожа.—с прискорбием и, тяжело вздыхая, заключила, задумчиво смотря в след, ушедшей, Султанше Назенин. Санавбер снова иронично хмыкнула.

   А в эту самую минуту, уже завершивший все свои дела в Совете Дивана, Султан Селим, погружённый в глубокую задумчивость о судьбе младшей сестры, да и об Аслане-аге, тоже, стоял на балконе в золотых солнечных лучах и, оперевшись сильными руками о перекладину мраморного ограждения.
  В этот день, венценосный юноша был облачён в парчовое с шёлком одеяние зелёного цвета, слегка колышущееся на, еле ощутимом ветру, доходящим с Босфора, на который был устремлён задумчивый серо-голубой взгляд Властелина, из мужественной груди которого вырвался тяжёлый вздох, не укрывшийся от музыкального слуха, вышедшей на главный балкон, Бахарназ Султан, одетой в тёмно-бирюзовое шёлковое платье. Она выглядела какой-то перевозбуждённой, что привлекло к ней внимание её, правящего огромной, как бескрайний океан, Османской Империей, старшего и внешне ангелоподобного брата, из-за чего он плавно обернулся и участливо спросил:
--Чем ты так взволнована, Бахарназ?—при этом его лицо озаряла доброжелательная, очень искренняя улыбка, способная, растопить любые, даже самые несокрушимые льды.
   Вот только Бахарназ не поддалась его очарованию, оставаясь в своём прежнем душевном состоянии, хотя и с нервным вздохом, почтительно поклонилась.
--Это правда, что ты собираешься выдать меня замуж за кого-то из своих визирей, Селим?—с оттенком нескрываемого раздражения в приятном мелодичном голосе спросила у брата молодая султанша, пристально всматриваясь в его голубую, полную лёгкого недоумения, бездну глаз, из-за чего юноша, понимая, откуда ветер дует, сдержано вздохнул, и, не желая ничего скрывать от младшей сестры, ответил:
--Да, Бахарназ, это правда. Тебе пришло время создать собственный семейный очаг, как и моему преданному хранителю покоев Аслану-аге, который выбран мною тебе в мужья. Всё уже решено. Ваша свадьба состоится в самое ближайшее время, после чего. Вы уедите в Кютахью.
   Между братом и сестрой воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого они пристально смотрели друг на друга, но с разными оттенками: Селим смотрел на Султаншу непреклонно, решительно и, не терпя никаких возражений, а Бахарназ ошеломлённо, разочарованно и, чувствуя себя побеждённой, но не лишённой воинственности.
--Как прикажете, Повелитель! Ваше решение для меня закон!—признавая, наконец, своё поражение, с почтительным поклоном заключила Султанша и ушла, провожаемая одобрительно понимающим взглядом молодого Султана, снова оставшегося в одиночестве, стоять на балконе, обвеваемый приятным прохладным и освежающим мысли, прохладным бризом.

   Только не долго Селим пробыл в одиночестве из-за того, что оно оказалось дерзко нарушено приходом к нему на балкон юной Баш Хасеки, одетой в бледно-голубое шёлковон платье с длинными, доходящими до пола, рукавами из органзы, обшитое блестящим гипюром на пару тонов светлее самого платья, а её шикарные золотисто-каштановые распущенные волосы, в которых отражались яркие солнечные лучи, рассыпаясь на маленькие разноцветные искрящиеся огоньки, развивались на лёгком ветру и плавно колыхались при каждом грациозном движении.
--Как бы мне хотелось узнать о том, что сейчас не даёт покоя твоей хрупкой, словно горный хрусталь, душе, мой Селим!—тяжело вздыхая, проговорила юная девушка, при этом её красивое лицо озарилось ласковой улыбкой, что привлекло к ней внимание венценосного парня. Он трепетно вздохнул и медленно обернувшись, с взаимной очаровательной доброжелательной улыбкой распахнул перед ней свои крепкие мужественные объятия, в которые с тихим вздохом умиления плавно вплыла юная девушка и, на мгновение закрыла бирюзовые, как небо в ясную погоду, глаза.
--Только что я душевно разговаривал с Бахарназ и сообщил ей о своём решении, в самые ближайшие дни выдать её замуж за Аслана-агу, Санавбер.—поделился с возлюбленной Селим тоном, в котором отчётливо ощущались: душевная измождённость и братская забота о благополучии младшей сестры. Девушка понимающе вздохнула, и, ласково погладив любимого по бархатистым щекам, подбадривающе заключила:
--Ты всё правильно решил, душа моя! Ничего, пусть Госпожа сейчас восстаёт против твоего решения, но со временем смирится и поймёт, что ты желаешь ей только счастья.
   Между, трепетно и нежно любящими друг друга, молодыми супругами воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого они стояли обнявшись, залитые ласковыми золотыми солнечными лучами, пока их нежные, словно розовые лепестки, мягкие губы ни воссоединились в долгом, полном огромной головокружительной страсти, поцелуе, который, казалось, будет длиться вечно, но всё-таки молодой Падишах отстранился от возлюбленной, но лишь, чтобы умилённо вздохнуть, и, ласково гладя её по бархатистым щекам, благодарственно произнести:
--Спасибо за взаимопонимание с поддержкой!
   После чего возлюбленные снова поцеловались.
Три месяца спустя.
Дворец Топкапы.
  За это время состоялась пышная свадьба Бахарназ Султан с Асланом-агой, которого повысили до визиря и отправили вместе с женой в провинцию Кютахья в качестве санджак-бея. Конечно, сказать, что парочка была далеко не в восторге от брака—ничего не сказать. Если Аслан Паша веселился от возмущений с негодованиями жены, то сама Султанша пребывала, просто в ярости, готовая, обрушить величественный Топкапы на голову: либо мужа, либо брата, от чего парни ещё больше веселились, что напоминало собой пьесу Вильяма Шекспира «Укрощение строптивой». Только, понимая, что все её мятежи с забастовками бесполезны, Бахарназ Султан постепенно смирилась и притихла.
    Да и в личной жизни султанской троицы, тоже произошли перемены в лучшую сторону. Дражайшие Хасеки молодого Падишаха Назенин и Санавбер Султан забеременели и оберегали себя от всех возможных волнений с опасностями. Так же, девушки разделили между собой и управленческие обязанности. Если Назенин взяла на себя управление гаремом вместе с благотворительными вакфами, то Санавбер продолжила помогать мужу в управлении Империей и в совете Дивана, что лишь помогало Селиму чувствовать себя уверенно, не говоря уже о том, что раскрепощённо.
   Он, конечно, хотя и проводит ночи с возлюбленными, но просто без любовных утех, вернее, просто заботливо обнимая их, что супругов, вполне устраивало. Зато такой расклад дел в личной жизни Султана не нравился, оставшейся во дворце, Разие Султан, горячо любимый муж которой, помимо обязанностей в Совете Дивана ещё и исполнял обязанности хранителя главных покоев, смотрел на личную жизнь Султана с его, крайне бережливым отношением к жёнам, уважительно и с пониманием.
   Вот только Султанша ничего изменить не могла, ведь гаремом её горячо любимого брата управляла Хасеки Назенин Султан, а не она, Разие, что означало лишь одно—возможности девушкам пройти по «золотому пути» нет. Он закрыт и откроется не скоро, возможно даже никогда, но с другой стороны, можно устраивать хальветы и вне стен главных покоев, что придало Разие Султан уверенности в её борьбе с ненавистной Назенин Хатун, как она пренебрежительно называет вторую дражайшую Хасеки любимого брата, но для того, чтобы отправить к нему Дейниз Хатун, которая уже с трепетным волнением и нетерпением ждёт своего звёздного часа, необходимо дождаться подходящего момента, когда обе Хасеки, временно ослабят свою бдительность.
 
   Этот момент представился холодным зимним вечером, когда за окнами шикарного дворца выла метель, а обе Хасеки, отдыхая после насыщенного дня, тихо беседовали друг с другом о том, как им продолжать дальше, чинить наложницам запреты с препятствиями в их рвении идти в главные покои для становления фаворитками, при этом юные Султанши находились в роскошных покоях Валиде Султан, которые уже ровно два года как занимала Баш Хасеки Санавбер. Они сидели на, обшитой пёстрой парчой, тахте и ели фрукты, не обращая внимания на тихое потрескивание дров в мраморном камине.
   А тем временем, к главным покоям подошла, одетая в шёлковое шикарное тёмно-оранжевое и обшитое блестящим кружевом, платье, Дейниз Хатун, сопровождаемая калфами, при этом шикарные длинные распущенные иссиня-чёрные волосы её украшала золотая тиара со. Свисающими вниз, бриллиантовыми нитями.
  Там, у тяжёлых дубовых дверей всю процессию встретил Мустафа Паша, облачённый в зелёный парчовый кафтан. Он пренебрежительно оглядел, присланную его горячо любимой женой, наложницу, и, ядовито усмехнувшись, холодно, не говоря уже о том, что с полным безразличием, приказал, прекрасно осознавая, что утром получит от Разие хороший нагоняй из-за её подопечной. Только семейное благополучие венценосных супругов для него было куда важнее гаремных интриг жены:
--Возвращайся в ташлык, Хатун! Повелитель никого не принимает!
   Вот только юная девица была не из тех бесхарактерных глупых девиц, которые смиренно и, поджав хвосты, возвращаются обратно ни с чем. Даже в данный момент, она захотела побороться за своё место возле молоденького красавчика Султана, из-за чего, стоя с, гордо поднятой, головой, воинственно произнесла, решив, немного схитрить, и тем-самым, стравить Повелителя с его Баш Хасеки:
--Меня к Повелителю прислала Его Баш Хасеки Санавбер Султан для того, чтобы именно я согревала ему ложе на протяжении всего срока её беременности!
   Воцарилось длительное молчание, во время которого Мустафа Паша, мысленно признал, что у него нет козырей для того, чтобы оспаривать распоряжение главной женщины Падишаха. Он сдержано вздохнул, и, не говоря ни единого слова, пропустил дерзкую девчонку внутрь, закрыв за ней дверь, хотя и испытывая душевное сомнение в том, правильно, ли он поступает, идя на поводу Баш Хасеки. 

    Что, же, касается самой Баш Хасеки, она уже, закончив душевный разговор с Назенин, находилась на балконе, озаряемая лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей. Санавбер возлежала на тахте и задумчиво смотрела на, плавно падающий, снег, наслаждаясь своим одиночеством и подперев одну руку под бархатистую щеку.
  За этим занятием свою Султаным и застал, выбежавший на мраморный балкон, преданный Гюль-ага. Он почтительно ей поклонился и, не теряя драгоценного времени, сообщил неприятную новость своим немного взволнованным голосом:
--Госпожа, случилось то, что Вы всеми силами старались избежать.
   Его проникновенные слова вывели уже, начавшую, дремать Султаншу из её глубокой задумчивости. Она сдержано вздохнула и крайне отрешённо спросила, как бы уже, начиная изрядно, уставать от постоянных гаремных проблем:
--Что там у вас ещё такого случилось, раз это не может подождать до утра?
   Гюль-ага даже не знал, как и сказать, но признавая, что лгать госпоже, себе дороже, выпалил, что вызвало в ней гневное возмущение:
--У Повелителя сейчас в покоях находится наложница, Султаным. Её к нему отправила Разие Султан.
--Что!!! Да, как она могла так поступить в обход моим запретам!? Когда, же, эта Разие, наконец, угомонится и перестанет лезть в нашу с Повелителем личную жизнь!?—яростно бушевала Баш Хасеки, и, выдержав короткую паузу, постепенно успокоилась, хорошо осознавая, что в войне с Султаншей, нет места эмоциям с импульсивностью, приказала, терпеливо ожидающему её дальнейших распоряжений, слуге.—Выясни о том, кто эта дерзкая Хатун, что посмела пойти против моего распоряжения, Гюль-ага!
  Тот, нервно переминаясь с ноги на ногу, понял, что не сказал Султанше самого важного, из-за чего судорожно сглотнул и выдохнул ответ, похожий на признание:
--Это Дейниз Хатун, венецианская верная служанка Разие Султан, госпожа!
   Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого Баш Хасеки царственно поднялась с тахты, и, пройдя к ограждению, задумчиво принялась смотреть на султанский балкон, мучимая сомнениями, но там никого не было видно. Он пуст.
--Этого быть не может. Повелитель один в покоях отдыхает. Разие всё лжёт.—утешая себя, задумчиво выдохнула юная Султанша, но всё, же отправилась в просторные покои к Разие для того, чтобы с ней разобраться и настоятельно потребовать, не лезть в её с Селимом семейную жизнь.   

   Разие Султан никого не ждала в этот поздний час. Она царственно возлежала на обитой светлой парчой и покрытой сусальным золотом софе, одетая в тёмно-зелёное бархатное, обшитое золотом с драгоценными камнями, платье с длинными обтягивающими рукавами и, погружённая в глубокую задумчивость о том, какой предпринять новый шаг в борьбе с ненавистной ей Назенин Хатун, лениво потягивала ягодный шербет из серебряного кубка. В её светлых выразительных и, обрамлённых густыми шелковистыми ресницами, ясных глазах отражалось мерцающее пламя от, горящих в золотых канделябрах, свечей, чувствуя то, как постепенно сон начинает одолевать, да ещё и тихое потрескивание дров в мраморном камине привели к тому, что Султанша больше не могла уже бороться с невыносимой усталостью и, сама того не заметив, как уснула.
   Вот только не долго продлилось её душевное спокойствие вместе с одиночеством, так как, в эту самую минуту, в просторные покои ворвалась, подобно разъярённой львице, Санавбер Султан, одетая в атласное сиреневое платье с кружевным блестящим кафтаном бирюзового цвета. Шикарные длинные золотисто-каштановые волосы юной Баш Хасеки были распущены, а бирюзовые глаза горели праведным гневом, с каковым она и накинулась на Султаншу, совершенно забыв о почтительности, да ей было и не до неё. Её всю трясло от гнева с негодованием, с которыми она и обрушалась на неё с порога.
--Как Вы могли так поступить с моими чувствами к Селиму, госпожа?! Для чего Вы отправили к нему в покои наложницу, хотя и прекрасно знаете, что, кроме меня с Назенин, ему никто не нужен! Мы его возлюбленные! Что это ещё за интриги за моей спиной?!—бушевала девушка, смутно надеясь, воззвать Султаншу к её совести, но жестоко просчиталась, ведь Разие Султан даже и не собиралась поддаваться ответному гневу. Вместо этого, она смерила разгневанную, до предела, беременную невестку взглядом полного душевного безразличия, и, сдержано вздохнув, миролюбиво, но так, чтобы до собеседницы хорошо дошло, хладнокровно произнесла:
--Успокойся, Санавбер, и пойми, что против тебя я ничего не имею! Ты единственная женщина, которая действительно достойна находиться в трепетном сердце моего многострадального брата, хотя и частенько забываешь о том, что, пока ты носишь под сердцем очередного Шехзаде, постель Повелителя не должна пустовать. Это ваше с ним дело! Я к вам не лезу! У меня сейчас задача, заставить Назенин Хатун выстрадать своё счастье, как когда-то страдала ты! Она у меня ещё обольётся такими горючими слезами, что ей мало не покажется! Так что, перестань нервничать и давай лучше поговорим по душам! Своими нервами и психозами, ты лишь вредишь себе и своему малышу!
   Так, Разие постепенно перешла на дружеский и с оттенком искренней заботы тон, указывая невестке знаком на соседнюю софу однотипного вида. Санавбер, хотя ещё и продолжала бушевать, но послушно села и с тяжёлым вздохом заключила:
--Но мне ведь, тоже больно от понимания того, что Селим, сейчас с наложницей развлекается! Я люблю его больше жизни и не хочу делить с наложницами.
   Говоря эти, полные невыносимого душевного страдания, слова, юная Баш Хасеки готова была в любую минуту расплакаться, подобно, обиженному сверстниками, маленькому ребёнку. Она даже тихо всхлипнула и принялась нервно теребить блестящее бирюзовое кружево кафтана изящными тоненькими пальчиками, что ни укрылось от внимательного взгляда, одарившей невестку доброжелательным мягким взглядом, Разие Султан, грациозно севшей на своей софе.
--Пора взрослеть, Санавбер! Ты уже давно не та маленькая, живущая романтическими мечтами о безграничной чистой любви! Это Османская Империя, да и ты находишься в гареме Повелителя Мира, где нет места сентиментальности! Здесь выживает та, которая окажется умнее, изворотливее и стервознее! Срочно меняй характер, иначе более сильные уничтожат тебя!—вразумительно отрезвляюще произнесла Султанша, что для юной Баш Хасеки стало намного большее самой мощной пощёчины, из-за чего она мгновенно вскочила с софы и воинственно бросила Разие, что бросило ту в лёгкий ступор:
--Запомните, госпожа! Я никому не позволю перейти мне дорогу и занять моё место в сердце Селима, даже Вам! Что, же, касается той несчастной Хатун, что Вы посмели отправить к нему в покои, утром отправится на корм рыбам в Босфор!
   После чего грациозно развернулась и,, почтительно поклонившись, отправилась к выходу из покоев, где и едва ни столкнулась с, вернувшимся к себе, Мустафой Пашой, которого смерила презрительным взглядом, приняв его за предателя, но не сказав ему ни единого слова, вышла, вернее вылетела, как пробка из-под шампанского, продолжая, бушевать праведным гневом, который никак не могла унять. Ей, сейчас было абсолютно всё равно на то, с какой нескрываемой ошеломлённостью на неё смотрят Мустафа Паша с дражайшей супругой. Единственное, что сейчас волновало юную Баш Хасеки—как и когда ей избавиться от ненавистной Дейниз Хатун, пока она ни отобрала её семейное счастье, которое стало, ощутимо хрупким, даже намного уязвимее горного хрусталя.
   Вот только Баш Хасеки напрасно нервничала и металась по своим покоям, подобно разъярённой львице, каковой она, на данный момент, являлась, ведь Султан Селим, поняв, что его горячо любимая Санавбер не могла к нему направить наложницу из-за того, что в ней слишком велико чувство собственника, за что он и ценил её, выставил Дейниз Хатун, приказав ей, отныне прислуживать Баш Хасеки, а сам пришёл к возлюбленной в тот самый момент, когда она с диким яростным криком опрокинула стол с яствами, фруктами и шербетом, тяжело дыша и думая над тем, что ещё можно разнести, пока ей на глаза ни попался себе на беду дражайший муж. Девушка решительно схватила с тумбочки золотой подсвечник и с гневными словами:
--Изменник! Бабник похотливый!—замахнулась на мужа, намереваясь, нанести ему удар по светловолосой голове, но Селим, благодаря своей изворотливости, успел вовремя перехватить подсвечник.
--Успокойся, Санавбер! Между мной и Дейниз Хатун не было никакого хальвета! Я отослал её, приказав, с утра прислуживать тебе!—слегка встряхнув жену за изящные плечи лишь для того, чтобы привести её в чувства, отрезвляюще прикрикнул на неё парень, пристально смотря в её бирюзовую бездну и тяжело дыша.
  Между супругами воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, Селим заключил юную беременную жену в заботливые объятия и вместе с ней сел на парчовую тахту. Девушка постепенно успокоилась, но продолжая, дрожать всем своим хрупким существом и, ощущая то, с какой искренней нежностью любимый целует её лицо, легонько щекоча гладкую, как атлас, светлую кожу шелковистой, едва заметной щетиной, что вызывало в Султанше приятный трепет.
--Я просто не хочу тебя ни с кем делить, Селим!—чуть слышно и измождённо выдохнула она. Молодой Султан ничего не ответил ей из-за того, что уже осторожно завладел её сладкими алыми, как ягоды спелой земляники, губами, с огромной заботой и нежностью целуя любимую, что помогло девушке, постепенно забыться и успокоиться.

   А в это самое время, глубоко разочарованная решением Повелителя о том, что ей предстоит прислуживать Баш Хасеки, Дейниз Хатун лежала в, заполненной тёплой водой, медной чаше ванны в хамаме и, затерявшись в густых клубах пара. Изумрудные глаза её, обрамлённые густыми шелковистыми чёрными ресницами,  плотно закрыты, а соблазнительные розовые, ещё никем не целованные, пухлые губки надулись.
   Этим и воспользовалась, мягко и крайне бесшумно подошедшая к, погружённой в мрачную задумчивость, Хатун, Назенин Султан, одетая в шикарное парчовое платье свекольного цвета, и, не говоря ни единого слова, грубо схватила её за шелковистые иссиня-чёрные волосы и принялась топить в ванной, не позволяя Хатун, опомниться.
--Вздумала перейти мне дорогу, Хатун? Жить тебе надоело?—услышала девушка угрожающие слова Назенин Султан, когда тёплая вода сомкнулась над её головой. Она уже начала захлёбываться, из-за чего девушка очень сильно испугалась.
   Вот только Султанша не хотела убивать ненавистную ей Хатун. Её целью было, хорошенько напугать негодницу и отбить всё желание стремиться в султанские фаворитки, из-за чего она, добившись своего, ослабила хватку, давай Хатун, опомниться, что та и сделала, не в силах поверить в то, что осталась жива.
--Я вам ничего не сделала, госпожа! Между мной и повелителем ничего не было! Он не захотел меня, предпочтя, выставить вон!—нервно выпалила юная девушка, чувствуя, как её начинают душить предательские слёзы, которые не смогла сдержать и горько расплакалась.
  Только это никак не тронуло Хасеки Назенин. Она продолжала стоять, сложа руки на соблазнительной пышной груди,  и издевательски посмеиваться над неудачницей, чувствуя себя победительницей.
--А справедливость, оказывается, существует!—ядовито поддела, растерявшуюся окончательно, Дейниз Хатун, уже переставшую горько плакать, но затаившую злость на, уходящую, обидчицу, решив в самое ближайшее время, ей жестоко отомстить за себя, но для этого ей необходимо заручиться поддержкой самой могущественной Султанши во дворце, каковой, на её взгляд является Баш Хасеки Санавбер. Дейниз решила стать для неё самой преданной и покорной служанкой и, одновременно всеми силами стараться завоевать любовь Султана Селима.

   Девушка начала осуществлять задуманное уже утром, когда стояла в почтительном поклоне перед венценосной четой в, залитых яркими солнечными лучами, просторных покоях Баш Хасеки, предварительно принеся клятву верности ей и терпеливо ожидая справедливого вердикта мудрой не по годам, а вернее, являющейся ей почти ровесницей, Султанши, одетой в шикарное атласное платье мятного цвета с блестящим бардовым гипюровым кафтаном.
--Ну, что, же, Дейниз, я, пожалуй, возьму тебя  себе в услужение.—хорошо подумав и обсудив всё с горячо любимым мужем ещё вчера вечером, доброжелательно улыбнувшись подопечной, заключила юная Султанша, тем-самым давая ей шанс, реализовать себя, как преданной служанке, то есть выказывая ей своё справедливое добросердечие, но на самом деле, Санавбер движило непреодолимое желание, пустить Дейниз против её бывшей госпожи Разие Султан, хотя и не спешила, пока ставить Хатун в известность о своих планах, да и девушка не спрашивала. Вместо этого, она в порыве искренней душевной благодарности, кинулась госпоже в ноги и, с жаром поцеловав полы её великолепного платья, выпалила:
--Можете полностью располагать мною, Султанша! Я никогда Вас не предам!
   Сидящие на парчовой тахте, венценосные супруги задумчиво, не говоря уже о том, что с искренним взаимопониманием, переглянулись между собой и пришли к общему мнению, которое озвучила величественная Баш Хасеки с всё той, же,  доброжелательной улыбкой:
--Говорить о преданности, пока ещё рано, но ты сама решишь, как это сделать и доказать, Дейниз. Мы, же, с Повелителем решили сменить тебе имя на более достойное. Отныне, ты больше не Дейниз, а Нурбахар, что означает «излучающая свет, роза».
   Юная девушка залилась румянцем лёгкого смущения, из-за чего скромно улыбнулась, и, почтительно поклонившись венценосцам в знак искренней благодарности, трепетно выдохнула, как бы пробуя новое имя на вкус, который ей, определённо нравился:
--«Нурбахар»! Очень красиво! 
    Что пришлось по душе молодой супружеской паре. Они даже одобрительно ей кивнули, и, отпустив обратно в гарем, вернулись к той душевной беседе, которую им пришлось прервать из-за прихода Нурбахар. Девушка не стала им мешать, и, почтительно откланявшись, собралась было уже уйти, но ненадолго задержала заворожённый взгляд изумрудных глаз на молодом Правителе, мысленно признаваясь самой себе в том, что он ей нравится всё больше и больше. Жаль только, что парень отверг её прошлой ночью, но это даже и ничего. Постепенное завоевание его будет даже интереснее. Столь смелые мысли вызвали в юнице ещё большее смущение, с которым она мгновенно ретировалась и вернулась в ташлык.

   Только Нурбахар Хатун вознамерилась войти в ташлык, как её окликнула Разие Султан, гневный тон которой не сулил девушке ничего хорошего:
--Дейниз Хатун!
   Наложница внезапно обернулась, и, сдержано вздохнув, собралась с мыслями, и, почтительно поклонившись госпоже, нервно чуть слышно поправила её:
--Нурбахар, Султанша. Отныне, меня так завут.
   Вот только Султанша восприняла это за дерзость, из-за чего дала своей бывшей рабыне звонкую пощёчину с яростной тирадой:
--Да, как ты смеешь дерзить мне, госпоже из султанской Династии Османов!? Совсем стыд потеряла?! Так я тебя мигом на фалаку отправлю!
   Только Нурбахар, обижено потирая, горящую от удара, бархатистую щеку, даже и не подумала, впадать в уныние. Вместо этого, она с, гордо поднятой черноволосой головой, грациозно выпрямилась и, враждебно смотря на Султаншу, одетую в бархатное красное платье с золотой вышивкой, с вызовом бросила:
--Вы больше не властны надо мной, госпожа! Отныне, я подчиняюсь только Санавбер Султан с Повелителем!
   Такой дерзости себялюбивая Разие Султан не смогла, молча стерпеть.
--Стража!—гневно крикнула она и, когда те пришли, почтительно поклонившись, грозно приказала, указывая головой на, насторожившуюся, Нурбахар.—Заберите эту дерзкую Хатун и дайте ей двадцать ударов палками по пяткам, чтобы впредь неповадно было, не подчиняться приказам Султаншам Династии!
   Аги всё поняли, и, снова почтительно откланявшись, крепко схватили ошеломлённую Хатун и уже было поволокли её прочь из ташлыка, как, в эту самую минуту, ставшая невольной свидетельницей всей этой, крайне неприятной сцены, одетая в шикарное тёмно-бирюзовой шёлковое платье с гипюровыми золотыми рукавами, Назенин Султан поняла, что её подруга, Санавбер Султан решила забрать у Разие всех её слуг, а затем обернуть их против бывшей хозяйки. Она решила поддержать подругу тем, что вступилась за Нурбахар, приказав стражникам, немедленно отпустить её. Те послушались и, не говоря ни единого слова, отпустили Хатун, благодарственно поклонившуюся, вовремя подошедшую к ней на помощь, спасительнице и с её позволения вернулась в ташлык, где девушку мгновенно окружили другие Хатун.
--Ты, видимо не расслышала, госпожа, о том, что, отныне судьбой Нурбахар Хатун распоряжаются Санавбер Султан и Султан Селим! Теперь им, а не тебе решать: наказывать её, или прощать!—вразумительно напомнила Разие слова юной Хатун Назенин, с наигранной любезностью ей улыбнувшись. 


     Но, а несколькими минутами ранее, в просторных покоях Баш Хасеки между двумя, горячо любящими супругами, состоялся весьма странный душевный разговор, повергший Санавбер в глубокий шок, не говоря уже о, не скрываемом беспокойстве.
--Возможно, я сейчас скажу то, что повергнет тебя в шок и даже заставит понервничать, но я не могу больше носить этот невыносимо тяжёлый груз в моей душе, Санавбер. Надеюсь, ты меня  поймёшь правильно, спокойно и, возможно даже поддержишь.—подбирая, как ему казалось, более деликатные слова для того, чтобы не напугать возлюбленную, с измученным вздохом проговорил молодой Султан, с огромной нежностью, сжимая её изящные руки в своих сильных руках и смотря на жену, упрашивающим о взаимопонимании, серо-голубым взглядом, из-за чего юная девушка тяжело вздохнула, но не в силах скрыть, переполнявшего её всю, невыносимого беспокойства, снова села к любимому мужу на парчовую тахту и спокойно заверила его:
--Конечно,  я во всём поддержу тебя, Селим! Только мне, пока не понятно то, для чего ты затеял весь этот разговор.
   Селим благодарственно вздохнул, и, не обращая внимания на, заливающие их, яркие золотые солнечные лучи, душевно продолжил, так и не выходя из своей глубокой мрачной задумчивости:
--Дело в том, что, вот уже на протяжении целого месяца меня не покидает предчувствие того, что, если я добровольно не оставлю султанат и не отойду в тень, в ближайшие дни погибну от руки кого-нибудь из моих сестёр, да и ещё эта ваша ссора… В общем, мне необходимо инсценировать мою смерть. У меня уже всё продумано до мелочей. Этим вечером. Я выпью зелье, под действием которого три дня пролежу, как мёртвый, с отсутствием сердцебиения и дыхания. Меня положат в гром и похоронят в семейной султанской усыпальнице. На трон взойдёт Султанзаде Осман. Он уже обо всём предупреждён ещё два дня тому назад. Ему предстоит править Османской Империей до совершеннолетия нашего Орхана. Мы, же, с тобой и детьми, конечно. После того, как я очнусь, под покровом ночи уедем в Эдирне, где и станем спокойно жить все эти годы.
   Санавбер, хотя и внимательно выслушала душевные излияния возлюбленного, но ничего ему не говорила из-за того, что была глубоко потрясена ими. Вместо этого, она, молча сидела с ним и ласково гладила по нежной ладони, что вызывало в хрупкой душе парня приятный трепет с лёгким возбуждением. Это вызвало в нём очередной тихий вздох.
   Вот только беспокойство за неопределённость судьбы подруги не покидало Султаншу, из-за чего она тяжело вздохнула и, плавно подняв на любимого бирюзовые, как небо в ясную погоду, глаза спросила:
--Если на счёт нас всё уже решено и ясно, то, что ты решил. Относительно будущего Назенин? Она, ведь, тоже очень сильно любит тебя и верна. Ты о ней подумал?
   Селим погрузился в глубокую мрачную задумчивость, мысленно признаваясь себе в том, что на счёт своей, тоже горячо любимой, но второй Хасеки, он ещё и не думал, из-за чего и корил себя о таком упущении. 

   После чего на протяжении всей недели, Правитель завершал все управленческие дела, по долгу, беседуя с главным кадием и муфтием, как бы, прощаясь с ними со всеми навсегда. Что, же, касается его возлюбленной Баш Хасеки,  она, тоже без дела не сидела, а в тайне от всего дворца отправила детей в Эдирне в сопровождении Назенин и Нурбахар, обеспечив их охраной и всем необходимым.
   Хотя Разие не было до них никакого дела. Она занималась своими делами и вот, на десятый день тайных дел брата с визирями, Султанша, ни о чём не подозревая,  отправилась в Девичью башню за старшей сестрой для того, чтобы вместе с ней захватить власть в гареме, устранив, уже изрядно, начавших их раздражать двух Хасеки их общего брата.
   Только по возвращении в Топкапы, обеих Султанш встретили, облачённые в траур и горько плачущие, дворцовая челядь вместе с наложницами, известившие Султанш о том, что несколько часов тому назад султанская чета покинула этот мир, представ перед Аллахом. Они оказались вероломно отравлены во время вечерней трапезы. Теперь несчастными в лазарете занимаются дворцовые лекари, готовя их к погребению.
   Султанши не ожидали такого поворота событий. Почва ушла у них из-под ног, перевернув мир к верху дном. Жгучая ненависть мгновенно исчезла, сменившись невыносимой и, разрывающей душу, скорбью, подкосившей августейших сестёр.
--Се-е-е-лим!!!!!!! Бра-а-а-ат!!!!!! Не-е-е-ет!!!!!!! А-а-а-а!!!!!!—истошно хором громко прорыдали они, рухнув на мраморный холодный пол.
   В эту самую минуту, к ним на встречу вышел с, большим трудом сдерживая слёзы, Султанзаде Осман. Его потерянный взгляд излучал, не скрываемое презрение в отношении матери с тётушкой. Он даже иронично фыркнул и обличительно заговорил:
--Вам ещё не надоело спектакли устраивать?! Постыдились бы! Ещё и часа ни прошло, как мой несчастный, не говоря уже о том, что измождённый вашими бесконечными коварными интригами, дядя Селим с его дражайшей и добросердечной, справедливейшей Баш Хасеки Санавбер предстали перед Аллахом! Радуйтесь, ведь вы на протяжении долгих лет желали этого! Ваши мечты сбылись!—и царственно развернувшись, вернулся в главные покои, отныне, принадлежащие ему, где он мог дать волю своим горьким слезам со скорбью, и, оставляя Султанш в глубокой растерянности.

   В то время, как весь султанский дворец погрузился в глубоких траур, оплакивая молодую венценосную чету, Султанзаде Осман с Нурбахар Хатун, мучимые сомнениями,  незаметно от всех прошли в просторное, но очень тёмное помещение морга для того  чтобы проститься с несчастными родственниками.
   Вот только, увиденное, потрясло парня с девушкой. Венценосная чета находилась в добром здравии и, в данный момент, сидели на тахте, одетые в дорожное облачение и чёрные плащи с глубоким капюшоном, скрывающим их лица. Супруги терпеливо ждали возвращения к ним преданного Гюля-агу с известием о том, что карета с охраной готова и подана к «чёрному входу». Появление Султанзаде с Хатун оказалось для них весьма своевременным, что позволило молодым супругам душевно заговорить с ними перед отъездом.
--Понимаю твоё недоумение, Осман. Только нам с Санавбер пришлось пойти на столь безумный шаг, как бегство, хотя это нам совсем и не нравится. Только, направленные против нас, коварные интриги Разие с Михримах Султан, не оставили нам другого выхода, но даже и не думай о том, что мы тебя бросаем на произвол судьбы. Нет. Это не так. Вместе с тобой остаётся Нурбахар Хатун. Она, отныне становится не только твоей фавориткой и душевным верным другом, но самое главное нашим общим связным, благодаря чему, мы мы постоянно будем в курсе чудачеств моих «дражайших» сестёр для того, чтобы в случае, нависшей над вами обоими, смертельной опасности, вовремя прийти к тебе на помощь.—от лица себя и горячо любимой жены, мягко проговорил Селим, искренне надеясь на взаимопонимание племянника с преданной Хатун уже, тщательно продумывающей то, как ей крайне осторожно для себя, но самое главное для венценосной четы, связывать их с делами дворца. Что нельзя было сказать о юном Султанзаде Османе, который, и искренне благодарил пару за их подарок, каковым ещё прошлой ночью стала для него Нурбахар Хатун, но и за моральную поддержку во всех делах, но всё же, категорически не хотел расставаться с ними, о чём и решительно сказал им:
--Нет! Я не позволю вам уехать! Лучше оставайтесь здесь, в родном дворце! Что, же, касается Султанш, я утром, же, сошлю их во дворец плача!
   Конечно, это были всего лишь чувства с эмоциями, да и, всё уже было решено, не говоря уже о том, что к ним вернулся Гюль-ага, известивший Венценосцев о том, что карета подана к «чёрному входу». Супруги всё поняли, и, благодарственно кивнув слуге с его фавориткой, душевно распрощались с ними, после чего, провожаемые ими, покинули дворец, и, удобно разместившись в тёплом салоне кареты, уехали в Эдирне. 

    На следующий день, сразу после похорон, ставший регентом при младенце Шехзаде Орхане, который находился под бдительным присмотром родителей во дворце в Эдирне, убитый горем Султанзаде Осман вызвал в главные покои Разие с Михримах Султан для того, чтобы объявить им своё решение, относительно их участи. Возлюбленная Нурбахар находилась возле него из желания придать избраннику уверенности в себе при крайне неприятном разговоре с Султаншами, даже не подозревающими о том, что любимицей Османа является шпионка венценосной четы, которую, как Султанши считали, похоронили сегодня в семейной усыпальнице, хотя на самом деле там были погребены пустые гробы. Только об этом никто, кроме Султанзаде, его фаворитки и Гюля-аги не знал.
   Пока, же, парочка сидела на тахте, залитая лучами яркого зимнего солнца, и тихо беседовали друг с другом о том, как им продолжать дальше разыгрывать весь этот фарс перед домашними для того, чтобы никто из них не догадался о том, что Султан Селим с его дражайшей Баш Хасеки Санавбер живы до наступления для них благоприятного момента, чтобы они смогли вернуться домой и в свои права Правителей Империи.
   Только паре пришлось внезапно прервать свой разговор, ведь, в эту самую минуту, в главные покои пришли, одетые во всё чёрное, Михримах с Разие, лица которых были полны невыносимой скорби, но главный удар ждал их впереди.
   По знаку, который подал возлюбленной Султанзаде, она поняла, что ей лучше отойти в сторону. Нурбахар так и сделала, предварительно почтительно поклонившись госпожам, проводившим её, взглядом, полного безразличия. Их больше интересовало то, для чего Осман приказал им явиться к нему. Он заметил это недоумение в них и, не желая больше мучить тётушку с матерью неведением, заговорил обличительным тоном, не терпящим никаких возражений:
--В связи с последними скорбными событиями, к которым именно вы приложили непосредственное участие, я вынужден сообщить вам о том, что утром вы отправляетесь в старый дворец в наказание за все ваши коварные интриги, из-за которых вы изжили со света моего горячо любимого дядю с его дражайшей Баш Хасеки!
   Воцарилось длительное очень мрачное молчание, во время которого, обуреваемые праведным гневом, Султанши уже вознамерились возразить и начать вразумительную тираду о том, что он совершает огромную ошибку, ссылая их прочь от себя, но юноша посмотрел на них таким угрожающим и повелительным взглядом, что они мгновенно отказались от своей эмоциональной затеи, и, «поджав хвосты», покинули главные покои.
Эдирне.
Султанский дворец.
   Тем временем, в своих просторных и выполненных в светлых тонах, покоях молодая венценосная чета: Султан Селим и, одетая в шикарное атласное платье яркого мятного цвета с россыпью бриллиантом, топазов и изумрудов, переливающихся, при попадании на них ярких солнечных лучей разноцветными огнями, Санавбер, трапезничали, удобно сидя за круглым столом на, разбросанных по полу, пёстрых подушках из шёлка, жаккарда, парчи и бархата. Вот только между парой царило мрачной молчание из-за того, что они даже и не представляли себе, как теперь будут жить без власти с гаремными интригами. Ведь отныне, для них настаёт полное душевное спокойствие, благоденствие, любовь и нежность с взаимопониманием.
--Даже не знаю, с чего начинать нашу новую жизнь, Санавбер! Может, завтра отправиться на охоту?!—тяжело вздыхая, поделился с женой Селим, нарушив их мрачное молчание, но продолжая, оставаться в глубокой задумчивости.
  Девушка понимающе ему улыбнулась и захотела сказать что-то подбадривающее, как почувствовала внезапную резкую боль в, уже заметно округлившемся, животе, что заставило её мгновенно побледнеть и схватиться за него. Казалось, ещё немного, и девушка лишится чувств.
--Санавбер, может тебе.—заботливо хотел предложить избраннице Селим, но, увидев, медленно растекающееся по подолу её платья, кровавое пятно, встревожился на столько сильно, что не находил себе места. Юная девушка, поймав на себе его обеспокоенный взгляд, всё поняла и, только сейчас заметив пятно, слегка шатнулась и потеряла сознание, упав на подушки.
   Став невольным свидетелем всей этой сцены, Селим приблизился к ней, пытаясь привести её в чувства, но ничего не получалось, из-за чего парню ничего другого не осталось кроме, как приказать стражникам привести сюда дворцовую акушерку, а сам остался возле жены, глубоко потрясённый, случившимся, несчастьем, мысленно молясь Господу Богу о том, чтобы с их малышом ничего страшного не случилось, при этом, парень с огромной нежностью поглаживал, лежащую на подушках, жену по шелковистым распущенным волосам.

  Чуть позже и после того, как акушерка тщательно осмотрела госпожу, она, ничего не скрывая, с обеспокоенным выражение на лице объявила, находящемуся здесь, же, в просторных покоях,  молодому Султану о том, что Баш Хасеки едва избежала выкидыша, хотя угроза ещё остаётся, поэтому она должна постоянно находиться под бдительным наблюдением лекарей, в полном покое, на хорошем питании и чаще выходить в дворцовый сад дышать свежим воздухом.
  В данный момент, Санавбер лежала в постели, скрытая в густых вуалях шёлкового балдахина бледно-голубого цвета, погружённая в глубокую задумчивость, и сама не заметила того, как уснула, напоминая собой безмятежного, хрупкого, как горный хрусталь, ангела.
   Селим залюбовался женой, из-за чего не заметил ухода акушерки, да и ему не было до неё никакого дела. Все его мысли занимала любимая Санавбер, на краю широкой постели которой, он сидел, с огромной нежностью держа её за руку и терпеливо ожидая момент, когда она вырвется из крепких объятий Морфея.
   Девушка почувствовала это заботливое прикосновение сильной руки мужа к её изящной руке и, измождённо вздохнув, открыла глаза и нежно ему улыбнулась, сама не в силах поверить в то, что их малышу ничего не грозит, из-за чего, словно угадав её мысли, Селим осторожно погладил округлившийся живот жены, сияя счастливой улыбкой.
--Не волнуйся, любимая. Теперь я буду более внимательным к тебе и к Назенин.—заверил он жену. Санавбер понимающе вздохнула, и, заботливо накрыв его руку своей, произнесла:
--Ты прав, Селим! Теперь для нас всех наконец-то наступил долгожданный покой и благоденствие. Больше нет никакой беспощадной борьбы за наше существование под солнцем и безграничную чистую любовь. Все коварные интриги, жестокость с предательствами и заговорами остались в Топкапы.
  Между супругами воцарилось молчание, во время которого они плавно воссоединились в очень нежном поцелуе, который, казалось, будет длиться целую вечность, что напоминало слияние двух трепетных душ и любящих сердец.

   В эту самую минуту, прогуливающаяся по, занесённому пушистым снегом, что напоминало собой пуховое одеяло или шаль, дворцовому саду в приятной компании Мустафы Паши, тепло одетая, Назенин Султан тихо беседовала с ним о, возникшей в Топкапы, чрезвычайно критической обстановке, которая не оставила венценосной чете никакого другого выхода кроме, как инициировать свою смерть с похоронами, а самим  под покровом ночи уехать в Эдирне. Хотя они и сделали это, разрушив за собой все мосты, хранитель покоев продолжал беспокоиться за безопасность с благополучием друзей.
   Молодой Паша выглядел таким мрачным, что, внимательно и с замиранием в трепетном сердце, слушающая его, Султанша сама встревожилась, чувствуя, что коварные золовки скоро распознают обман и тогда уже никому не спастись от их мести.
--Неужели наше душевное спокойствие окажется хрупким и скоро разрушится?—обеспокоено спросила у собеседника Назенин, смотря на него взглядом, в котором отчётливо ощущался невыносимый страх за свою семью, каковыми для неё стали Султан Селим с Баш Хасеки Санавбер и их младенцы, которых она любила всем сердцем и душой.
   Мустафа Паша понимающе вздохнул, полностью разделяя чувства второй Хасеки своего дражайшего друга и Повелителя Мира, при этом собеседники, плавно и совсем не торопясь, проходили по, запорошённой снегом пальмовой аллее, не обращая внимания на, падающий, медленно кружась, снег и хмурое небо, занесённое густыми тучами.
--В ближайшие две-три недели, Вам не о чем беспокоиться, госпожа. У меня всё под контролем. Если возникнет какая-либо угроза для Вас всех, вы об этом узнаете своевременно и сможете принять необходимые меры для отражения нападения.—заверил Султаншу молодой хранитель главных покоев дворца Топкапы, мысленно признаваясь себе в том, что, если его дражайшая супруга Разие продолжит и дальше во всём потакать старшей сестре в коварных дворцовых интригах, ему ничего другого не останется, кроме, как просить у Повелителя позволения на развод с ней.
   А между тем, даже не догадывающаяся о ходе его мыслей, Назенин благодарственно ему улыбнулась, и, чуть слышно выдохнув:
--Спасибо!—вернулась во дворец для того, чтобы заняться детьми мужа и подруги, ловя на себе, полный глубокой мрачной задумчивости, светлый взгляд верного слуги, решившего, ещё немного погулять по дворцовому саду.

  Чуть позже, молодой Султан уже отдыхал, собираясь с мыслями, не говоря уже о том, что думая об их общем будущем, в своих просторных, выполненных в зелёных тонах, дорого уставленных покоях. Он сидел на, обитой тёмно-зелёной парчой, тахте, отрешённо смотря куда-то вдаль, а в мыслях был. Случившийся полчаса тому назад. Выкидыш у его возлюбленной. Нервная обстановка последних нескольких дней сделали своё коварное дело. От осознания этого, Селим печально вздохнул и обхватил светлую голову сильными руками. Его голубые глаза блестели от горьких слёз, раздирающих, нежную душу.
  За этим занятием мужа застала Назенин, бесшумно войдя к нему в покои с, наполненным до краёв красным кипрским вином, серебряным кувшином. Она молча подошла к нему, и, налив содержимое в небольшой кубок, подала ему с понимающими словами:
--Вот возьми и выпей! Легче станет! Тебе сейчас необходимо успокоиться!
  Селим посмотрел на Хасеки заплаканным взглядом, содержащим в себе, полное недоумение.
--Немедленно убери это! Я не пью вино!—с оттенком лёгкого раздражения приказал он жене. Она сдержано вздохнула, и, грациозно сев на тахту рядом с мужем, заботливо взяла его за руку и доброжелательно ему улыбнулась.
--Я всё знаю. Не сердись. Мне, просто захотелось, хоть немного помочь тебе успокоиться, да и, вино хорошо снимает нервное напряжение.—вразумительно миролюбивым тоном произнесла Султанша, из-за чего парень решительно отдёрнул свою руку из её руки, что привело девушку к ещё большему недоумению, и, нервно вздохнув, забрал у неё из руки кубок, а затем. Залпом выпил его содержимое, отчётливо ощутив то, как вино ласковой волной постепенно растеклось внутри него, из-за чего ему стало необычайно тепло, легко и хорошо.
--Это я виноват в том, что мы с Санавбер сейчас потеряли нашего малыша. А вернее моя чрезмерная мягкотелость в отношении собственных сестёр. Слишком много я им дал воли! Вот и получил по заслугам, что из-за их коварных интриг, мне вместе с вами пришлось спасаться бегством, с эмитировав собственную смерть!—подводя итог последним нескольким дням, с горькой ироничной усмешкой заключил он, чувствуя, как на его душе постепенно становится легче.
   Сидящая рядом, Назенин, поначалу захотела утешить любимого, сказав, что, хотя он и потерял ребёнка от Санавбер, но она то, бережно носит их с ним дитя под своим нежно любящим сердцем, да и её подруга ещё подарит ему кучу детишек. Вот только они все успокоятся и начнут жить с чистого листа, но не стала этого говорить. Вместо этого, Султанша понимающе вздохнула и заверила мужа в том, что готова всегда его выслушать, когда он будет в этом нуждаться.
Стамбул.
Два дня спустя.
   Поздно вечером в мраморном павильоне главного султанского дворца состоялась встреча Юсуфа-аги, евнуха дворца в Эдирне, с Михримах Султан. Он прибыл в столицу Османской Империи тайно и для того, чтобы выдать своих венценосных хозяев на суд Госпожи, которая ещё позавчера утром поняла, что с похоронами её брата не так всё гладко, ведь не зря, же, гроб с телом Селима не выставили на дворцовой площади для народного прощания с ним, да и сами похороны прошли подозрительно быстро.
--Повелитель жив, госпожа. Он вместе со своими Хасеки и с новорожденными детьми благополучно проживает в Эдирне.—почтительно поклонившись и мгновенно перейдя к делу, известил, потрясённую до глубины души, Михримах Султан молодой ага, как бы отвечая на все, мучимые её все эти дни, вопросы.
   Она коварно улыбнулась, и, решив, окончательно расчистить единственному сыну, правящему огромной империей, хотя и, пока на правах регента, дорогу тем, чтобы привести в столицу под конвоем Селима с его жёнами, а потом принародно казнить на дворцовой площади, о чём и поделилась с преданным агой, не подозревая ничего о том, что весь их разговор слышит из своего надёжного убежища Нурбахар Хатун.
   Она пришла в неописуемый ужас, но понимая, что от оперативности её действий зависит дальнейшая жизнь или безвременная трагическая смерть Султанской семьи, девушка мгновенно собралась с мыслями, и, незаметно вернувшись во дворец. Прошла в главные покои для того, чтобы вместе с Османом обсудить план действий по спасению Султанской семьи от, нависшей над ними, смертельной опасности.
   А в эту самую минуту, продолжая, беседовать с агой о деталях, затеваемого ими, предприятия по захвату и привозу Селима в столицу, Михримах решила, пока не торопиться, а провести всё тогда, когда её брат, полностью лишившись бдительности, заживёт беззаботно. Юсуф-ага всё понял, и, почтительно откланявшись госпоже, вернулся в Эдирне для того, чтобы подговорить своих сослуживцев к подготовке и проведению захвата султанской семьи с их последующим доставлением в столицу.
Эдирне.
  Утром следующего дня, погружённая в глубокую задумчивость, Санавбер Султан прогуливалась по, освещаемому яркими солнечными лучами, дворцовому коридору, стала случайной свидетельницей странного разговора, состоявшегося между старшим евнухом по имени Юсуф с одной из девушек, которой он что-то передал в маленькой прозрачной склянке, приказав, подлить содержимое в еду султанской семьи во время ужина. Такого Санавбер не стала терпеть и захотела с заговорщиками разобраться.
--Кого вы собираетесь отравить этим вечером, Юсуф-ага?! Вам, что жить надоело!—бесшумно подойдя к ним, грозно спросила Баш Хасеки, испытывая невыносимое и, переполнявшее трепетную душу, беспокойство за свою семью, но сохранив невозмутимость, заметила, что своим внезапным появлением застала заговорщиков врасплох. Они даже резко замолчали и, растерянно между собой переглядываясь, мысленно просили друг у друга помощи, но, понимая, что кому-то из них надо срочно спасать, возникшую, весьма щекотливую, ситуацию, тяжело вздохнули.
--О чём это вы, госпожа?! Как можно? Да и, кто мы такие для того, чтобы покушаться на членов правящей Династии?!—попытался выкрутиться ага, чувствуя себя крайне не уютно от, прикованного к нему, проницательного бирюзового взгляда Баш Хасеки, не поверившей ни единому его слову, что вызвало в нём лёгкую нервозность, которую он отчаянно пытался скрывать под маской любезности, что нельзя было сказать о его собеседнице, задумчиво посматривающей на, прикреплённые к каменным стенам, чугунные факелы, размышляя над тем, нельзя ли воспользоваться одним из них для того, чтобы убрать со своего пути, привязавшуюся к ним, как репей, дотошную Султаншу.
--Даже думать об этом не смей, Хатун, а мигом окажешься на дне Босфора с удавкой на шее! Не забывай о том, что перед тобой законная главная жена Султана Селима и мать его наследного Шехзаде Орхана! Знай своё место!—предостерегая рабыню от опасной ошибки, вразумительно прикрикнула на неё Санавбер, что заставило её вздрогнуть от неожиданности.
  Наложница нервно вздохнула. Только Баш Хасеки уже не было дела до рабов, продолжающих, выяснять друг с другом отношения. Она с царственными грацией и достоинством ушла в главные покои для того, чтобы, прижавшись к заботливой груди возлюбленного мужа, попытаться забыть о, снедаемом её трепетную душу, беспокойстве за их совместный покой и счастье, не понимая одного, откуда в ней взялась чрезмерная подозрительность ко всем дворцовым обитателям.

--Нашему душевному спокойствию пришёл конец, Селим!—печально вздыхая, поделилась с мужем юная Султанша, стоя перед мраморным балконным ограждением и задумчиво посматривая на, скованный льдом, Босфор, не говоря уже о плавно падающем и медленно кружащемся, пушистом снеге. Из трепетной груди вырвался вздох невыносимой душевной усталости, не укрывшейся от музыкального слуха молодого Султана. Он понимающе вздохнул в ответ, и, мягко подойдя к возлюбленной, заботливо накрыл её, ставшие холодными, как лёд, изящные руки своими сильными руками для того, чтобы хоть немного согреть их. бирюзовые взгляды, крепко любящих друг друга, молодых супругов встретились, излучая огромное душевное тепло.
--Не у тебя одной возникло такое ощущение, Санавбер. У меня уже на протяжении трёх дней подозрение на то, что, если мы ничего не предпримем для нашего общего спасения, стражники со дня на день выдадут нас моим коварным сестрицам с их преданными визирями, а уж они непременно позаботятся о том, чтобы мы безвременно покинули этот грешный и, полный коварных интриг, мир.—поделился с женой Селим своими душевными переживаниями.
  Между супругами воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Санавбер мягко подошла к, стоявшей на балконе, тахте, обитой светлой парчой, и, плавно опустившись на неё, грациозно сложила одну ногу на другую и подпёрла рукой, аккуратно очерченный подбородок, при этом задумчивый взгляд был направлен куда-то вдаль. Мысли Султанши занимало то, как им уцелеть, не говоря уже о том, что выйти с честью из той смертельно опасной ситуации, в которой они находились, вот уже целую неделю.
--Нам необходимо как можно скорее прекратить весь этот спектакль, вернуться в Топкапы, занять законное место на османском престоле и казнить всех наших врагов. Только в этом случае мы сможем спокойно дышать, не боясь того, что нас убьют по приказу Михримах Султан. Нам необходимо самим нанести им беспощадный и сокрушительный удар, Селим.—воинственно произнесла юная Баш Хасеки, сама от себя не ожидая подобного, что пришлось молодому человеку по душе и заставило призадуматься.
   Он продолжал стоять у ограждения, оперевшись руками о мраморную перекладину и потеряно смотреть на, скованный льдом, Босфор, а из мужественной груди вырвался измученный вздох, не укрывшийся от музыкального слуха юной Баш Хасеки. Она снова подошла к мужу, и, ласково гладя его по бархатистым щекам, вдумчиво всмотрелась в бездонную бирюзу глаз любимого, в которой отчётливо прочитывалась невыносимая душевная боль и усталость вместе с сомнением. Ему было крайне не легко решиться на то, чтобы отдать приказ о казни Михримах, но на кону стояли жизни его двух жён и детей, что являлось куда-более важным аргументом.
--Я не могу, Санавбер! Михримах—моя старшая сестра и всеобщая любимица, хотя от жажды власти с ненавистью ко мне, она лишилась здравомыслия!—чуть не плача, проговорил парень, из-за чего девушка понимающе вздохнула, и, крепко обняв его, заключила, призываю к благоразумию:
--Ты милосердный и справедливый. За это я и полюбила тебя ещё три года тому назад Селим. Только сейчас тебе необходимо думать о благополучии Империи и твоих детей, а ради этого, можно пожертвовать предательницей! Пойми, это крайняя, вернее даже необходимая мера для того, чтобы в нашей семье, наконец, воцарились мир и спокойствие.
  Только Селим, погружённый в мрачную задумчивость, ничего больше не говорил жене. Его душили горькие слёзы, которые он больше не мог сдерживать, и, инстинктивно уткнувший лицом в изящное плечо возлюбленной, дал волю чувствам.
--Я всё понимаю, но не могу, Санавбер!—с невыносимой душевной болью прорыдал парень, чувствуя то, с какой искренней заботой и нежностью любимая обнимает его и мускулистые плечи, что постепенно успокаивало и придавало ему уверенности в себе.
--Ты сможешь, Селим! Михримах Султан сама не оставила тебе другого выхода. Если это не сделаешь ты, тогда она рано, или поздно казнит всех нас без всякой жалости! Третьего не дано! Подумай о своих детях, нашем общем благополучии и спокойствии Империи!—вразумительно убеждала возлюбленного Санавбер, из-за чего между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого супруги уже сидели на тахте, обнявшись. 

  Вот только дурное предчувствие Санавбер подтвердилось этой ночью, когда возлюбленная супружеская пара уже, удобно лёжа в жарких объятиях друг друга, душевно беседовала в перерывах между неистовыми поцелуями, как внезапно услышали, раздающиеся в коридоре звон мечей и крики, дерущихся с кем-то стражников.
--Что происходит?—насторожившись, хором спросили друг у друга супруги, не веря в то, что Михримах всё-таки отдала приказ своим верным наёмникам о том, чтобы они убили их всех. Как, в эту самую минуту, с грохотом распахнулась дверь, и в просторные покои, залитые лёгким медным мерцанием, уже догорающих в канделябрах, свечей, ворвался, вооружённый Султанзаде Осман, сопровождаемый Мустафой Пашой.
   Парни выглядели чрезвычайно перевозбуждёнными и запыхавшимися.
--Собирайтесь, дядя! Мы возвращаемся в Топкапы! Здесь Вам и Вашей семье оставаться больше нельзя!  Моя валиде Михримах Султан отдала своим наёмникам приказ о вашем физическом устранении. Сегодня вас должны были убить, но, благодаря, своевременно, меня предупредившей. Нурбахар, нам с Мустафой Пашой удалось прибыть сюда вовремя и отразить нападение на всех вас!—немного отдышавшись, не говоря уже о том, что постепенно собравшись с мыслями, объяснил венценосцам Султанзаде Осман, от внимательного взгляда которого ни укрылось то, как сильно оказались потрясены его словами, уже собравшиеся в дорогу, супруги.
   Если до прихода парней у возлюбленных ещё оставалось какое-то сомнение, относительно дальнейшей судьбы Луноликой, то. Теперь, проходя по, устланному изрубленными мёртвыми телами дворцовой челяди, коридору, с нескрываемым ужасом, на всё посматривая, Селим окончательно утвердился в своём решении, относительно казни Михримах Султан, при этом, обе Хасеки, нёсшие на руках их двух детей, сопровождали его, погружённые в глубокую мрачную задумчивость.
Топкапы.
Полдень.
   Сразу по прибытии в главную султанскую резиденцию и после пятничного приветствия, состоявшегося на дворцовой площади, Султан Селим не стал откладывать с вынесением приговора для старшей сестры, решив, огласить его ей лично, из-за чего прошёл в темницу, где уже двое суток находилась его старшая сестра, любимица родителей и братьев, Луноликая Султанша Михримах.
   Она, конечно, догадывалась о том, что её неразумный сын вытащит Селима с семейкой из-под, подстроенной ею для них, смертельной западни, но никак не ожидала того, что «дражайший» братец сам заявится к ней в камеру для выяснения родственных отношений. Михримах не желала общаться с ним о чём и дала понять тем, что повернулась к нему спиной.
--Ты напрасно пришёл, Селим! Нам не о чем с тобой разговаривать! Уходи!—властно приказала она с оттенком полного душевного безразличия, что вызвало в нём язвительную усмешку.
--Моя сестра остаётся в своём репертуаре! Это неизменно!—иронично фыркнул он, остановившись напротив неё и тем-самым, сводя её с ума пристальным взглядом. Она нервно вздохнула и так же не смотря на него, небрежно отмахнулась:
--Если ты сказал всё, что хотел, можешь уходить!
   Только Селим даже и не собирался идти у неё на поводу. Вместо этого, он горько хмыкнул и, наконец, перешёл к делу, что заставило Михримах обернуться, но всё с той, же ненавистью в красивых серо-голубых глазах посмотреть на брата:
--Сегодня я принял решение о твоей казни, Михримах. Тебя сейчас задушат шёлковым шнуром, но в моих силах всё отменить. Дело за небольшим, всего-то попроси у меня с моими Хасеки прощения за все те злодеяния, что ты причинила нам и покайся.
   В эту самую минуту в камеру вошли палачи. Луноликая Султанша заметила их появление, но, продолжая, оставаться в боевой позиции, с нескрываемым презрением плюнула брату в лицо и снова царственно отвернулась от него, что послужило для Селима отрицательным ответом. Он печально вздохнул, и, утеревшись парчовым рукавом, ушёл, а неукротимой Султаншей занялись палачи, набросившие ей на тонкую шею шёлковый шнурок и принялись сдавливать его, что сопровождалось гневными высказываниями Михримах в адрес ненавистного брата, но вскоре всё закончилось. Наступила мрачная тишина. Справедливая казнь Султанши с её подельниками свершилась.

  А тем временем, чувствуя, что возлюбленный будет нуждаться в её утешении, Санавбер уже находилась в его просторных покоях, выполненный в красных и розовых оттенках, удобно сидя на бархатной тёмно-коричневой тахте в лёгком медном мерцании, горящих в золотых канделябрах, свечей, одетая в шикарное парчовое платье свекольного цвета. Девушка была погружена в мрачные мысли о том, какого сейчас на хрупкой, как горный хрусталь, и истерзанной невыносимыми страданиями, душе у её любимого, ведь отдать приказ о казни родного человека не легко и даже невыносимо больно, хотя Михримах Султан заслужила именно такого финала своей жизни. Вот только, почему на душе у самой Санавбер совсем не ощущалось лёгкости, хотя она и должна бы радоваться такому исходу, не говоря уже о том, что дышать свободно, из-за чего из её трепетной груди даже вырвался печальный вздох.
  Вот только вскоре, девушке пришлось выйти из своей мрачной задумчивости, ведь, в эту самую минуту, бесшумно открылась дверь, и в свои просторные покои вернулся, погружённый в невыносимую скорбь, Селим, добрые серо-голубые глаза которого блестели от горьких слёз, продолжающих, терзать несчастного, приводя его к полному душевному и эмоциональному истощению. Вернее, его глаза даже покраснели и выглядели воспалёнными, а он сам нуждался в немедленном утешении и покое, которые ему могла обеспечить горячо любимая жена, являющаяся для него, душевным другом и заботливой возлюбленной, в жарких объятиях, которой он хотел утонуть и забыть обо всех горестях с проблемами.
  До сих пор сидящая на парчовой тахте и глубоко погружённая в мрачную задумчивость, Санавбер, наконец, очнулась, и, словно угадав скорбные мысли любимого, всё поняла и, печально вздохнув, грациозно поднялась, и, плавно подойдя к мужу, крепко обняла его со словами, похожими на тихий вздох:
--Не нужно ничего говорить, Селим! Мне хорошо понятна твоя душевная боль.
   Он измождённо вздохнул, инстинктивно замыкая крепкие объятия на стройной, как молодая сосна, талии возлюбленной жены, и, понимая, что больше не может сдерживаться, дал волю чувствам, уткнувшись мокрым от недавних слёз красивым лицом ей в плечо.
--Если бы только Михримах, переступив через свою гордыню с беспощадной ненавистью ко мне, попросила у меня прощения, я бы непременно помиловал её и даже, возможно выдал бы замуж за кого-нибудь из моих визирей.—с невыносимой болью в хрупкой и истерзанной невыносимыми страданиями душе прорыдал молодой человек.
   Только Санавбер ничего ему не ответила. Вместо этого, она с жаром и неистовством целовала его заплаканное лицо, желая, тем-самым немного успокоить любимого. У неё это хорошо вышло. Между ними вспыхнула беспощадная головокружительная страсть, взорвавшаяся, словно самый мощный и сокрушительный вулкан.

   А несколькими часами ранее, в гареме, тоже проводились выявления с дознаниями преданных сторонников Михримах Султан, проходящие под пристальным руководством Назенин Султан с Нурбахар  Хатун, возглавляемое Мустафой Пашой, который и допрашивал с пристрастием всех калф, евнухов, наложниц, лекарей, стражников и поваров, что продлилось на протяжении всего дня. Всё завершилось обширными казнями всех предателей. Их безжалостно задушили и бросили в прорубь Босфора.
  Казалось бы, жизнь султанского гарема должна начаться с чистого листа. Вот только никому облегчения это не принесло. Да и, Разие Султан, глубоко потрясённая известием о массовых казнях, ученёнными её мужем по приказу брата, над верными людьми их общей старшей, ныне покойной, сестры, пришла в такую ярость, что в пылу гнева прокричала мужу троекратно: «Я с тобой развожусь!»
  Их браку пришёл конец, по крайней мере. Султанше хотелось на это надеяться, но она не учла одного, что её, правящий огромной Османской Империей, брат Селим никогда не даст согласия на развод. Именно, по этой причине, Мустафа воспринял гневные крики жены о разводе спокойно. Ни один мускул не дрогнул на его симпатичном мужественном лице. Он выглядел непробиваемым, как самая крепкая скала, что ещё больше злило Разие. Она даже накинулась на мужа с кулаками и гневными высказываниями. Это привело к тому, что вызвало между ними всплеск безудержной головокружительной страсти, в которой супруги были ненасытны.

  Так незаметно наступило морозное зимнее утро. Светило солнце, ласковые золотые лучи которого дерзко проникали во все просторные помещения великолепного, но ещё сонного дворца, хотя его прислуга уже, постепенно оправившись после вчерашней жестокой чистки и справедливой расправы над предателями, занимались своими обычными повседневными делами.
  Что нельзя было сказать о правящей семье. Они ещё крепко спали в удобных постелях, скрытые в плотных вуалях газового и парчового балдахина в своих просторных покоях. Так и их глава, Повелитель трёх континентов Султан Селим, прижавшись к заботливой, всегда понимающей его, юной возлюбленной жене. Она, хотя уже больше не спала, но продолжала очень нежно обнимать избранника, пока снова ни забылась сном.
  Вот только поспать долго ей ни пришлось, ведь, в эту самую минуту, понимая, что пора уже пробуждаться, из цепких лап Морфея вырвался Селим. Он нехотя открыл голубые глаза, и, ласково смотря на возлюбленную, инстинктивно плавно и медленно дотянулся до её, манящих к головокружительным наслаждениям, алых губ.
  Девушка с трепетным тихим вздохом:
--Доброе утро, любовь моя!—воссоединилась с ним в долгом пламенном поцелуе, которому, казалось, не будет и конца, но всё-таки он наступил. Вернее. Его, нехотя прервал сам Селим, но лишь для того, чтобы, добровольно утопая в её ласковой бирюзе бездонных, как бескрайний океан, обрамлённых густыми шелковистыми ресницами, глаз, самозабвенно гладя по бархатистым, залитым румянцем лёгкого смущения, щекам.
--И тебе, душа моя!—тихо выдохнул в ответ молодой Султан, плавно овладевая сладкими, как ягоды спелой клубники, алыми губами прекрасной юной возлюбленной для того, чтобы не о чём, кроме них двоих не думать.
  Санавбер понимала его, и. удобно устроившись на мужественной мускулистой груди избранника, в которой умиротворённо билось, истерзанное бесконечными душевными страданиями, пламенное сердце, легонько пощекотала тоненькими пальчиками, из-за чего Селим. Внутренне весь затрепетал от, переполнявших его всего, бурных чувств. Он даже смутился и судорожно вздохнул, что ни укрылось от музыкального слуха Баш Хасеки.
--Как ты себя чувствуешь?—заботливо спросила у возлюбленного юная Султанша, обеспокоенная его душевным состоянием, надломленным терзаниями, вызванными вчерашними казнью и похоронами Луноликой сестры.
  Селим понял чувства и заботу о нём, проявляемые, возлюбленной, и, печально вздохнув, ответил, как бы, давая ей понять о том. Что он не хочет больше возвращаться к данной теме:
--Со мной всё в порядке, Санавбер! Тебе не о чем беспокоиться.
  Девушка поняла мужа, и, не говоря больше ни единого слова, снова прильнула к его мягким тёплым губам, тем-самым заглаживая перед ним вину за, невольно потревоженные душевную и сердечную раны, которые ещё продолжали болеть и кровоточить. Ей это успешно удалось. Селим постепенно снова забылся в их головокружительной любви и беспощадной страсти.
14 ГЛАВА.
«Справедливое возмездие».
Топкапы.
Раннее утро.
  Позднее, когда уже полностью одетые, венценосные супруги Селим с Санавбер сидели на, разбросанных по дорогому ковру. Мягких подушках и завтракали за круглым столом, не обращая внимания на тихое потрескивание дров в мраморном камине. Распространяющих по просторным покоям приятное тепло, тем-самым делая их уютнее, в них ворвалась разъярённая Разие Султан, что заставило супругов потрясённо переглянуться между собой.
--Да, как ты смеешь врываться в мои покои без разрешения, Разие?! Немедленно уходи!—напоминая сестре о правилах поведения, отрезвляюще прикрикнул на неё Селим, мысленно благодаря жену за, выбранную ею, правильную позицию не вмешательства в выяснении. Весьма бурных, семейных отношений.
  Разие сдержано вздохнула, но продолжая, твёрдо стоять на своём решении, воинственно произнесла:
--Я уйду, брат, но сначала получу от тебя позволение на мой развод с Мустафой! Я не желаю жить с человеком, который по твоему приказу казнил всех преданных нашей старшей сестре, людей!
  От услышанных слов сестры о разводе, Селим даже поперхнулся и закашлялся, из-за чего Санавбер пришлось заботливо,  постучать его по спине.
--Даже говорить об этом не смей, Разие! Я никогда не дам тебе разрешения на развод с моим лучшим другом, а теперь возвращайся к вашим детям, заботу о которых ты забросила из-за коварных гаремных интриг!—наконец, придя в себя и собравшись с мыслями, непреклонно заключил Селим, давая сестре понять, что разговор их на этом закончен.
  Только Султанша даже и не собиралась подчиняться его вразумительным распоряжениям. Вместо этого, она всё с той, же воинственностью бросила супругам угрозу:
--Если ты не дашь мне разрешения на развод с Мустафой, я найду другой способ для того, чтобы стать свободной, Селим!—и не говоря больше ни единого слова, царственно развернулась и стремительно покинула роскошные главные покои, провожаемая потрясённым взглядом венценосных супругов.
Месяц спустя.
Топкапы.
   Вот только Разие Султан не смогла исполнить свою угрозу из-за того, что, вскоре выяснилось, что она снова носит под сердцем ребёнка от Мустафы, да и её гнев к мужу постепенно сошёл на нет, сменившись очередной безумной страстью. Они помирились, как всегда, на их брачном ложе, где бурно выясняли отношения, превратив Султаншу в «ласковую домашнюю кошку». Что, же, касается Султанзаде Османа, он вместе с возлюбленной фавориткой Нурбахар, которая уже тоже носила под сердцем ребёнка, вернулся в Трабзон.  Хатун, благодаря своему богатому любовному опыту сумела помочь избраннику забыть о смерти матери и окунуться в управленческие дела своего санджака и в семейные дела, готовясь, стать отцом, всеми возможными силами оберегая возлюбленную от всего, что может грозить ей и их ещё нерождённому малышу. В столице, тоже Султанская семья постепенно пришла в себя от всех, пережитых, благодаря коварным интригам Михримах, бед. Теперь их жизнь полностью налаживалась и обрела полное душевное спокойствие. Воцарилась идиллия с гармонией. Казалось, теперь, так будет всегда.
    
    Вот только их ждало новое невыносимо тяжёлое испытание в лице ещё одной мстительной и коварной Султанши—Махидевран. Её карета уже подъезжала к мраморному крыльцу великолепного главного султанского дворца.
   Это было морозное зимнее февральское утро. Ярко светило солнце, лучи которого отражались в мягких сугробах, рассыпаясь на миллиарды мелких разноцветных огоньков. На ясном голубом небосклоне не было ни одного облачка, из-за чего ещё отчётливее ощущался морозец, слегка пощипывающий бархатистые щёки, встречающих вдовствующую Султаншу, калф, рабынь и стражников. Они, стоя в почтительном поклоне на крыльце, терпеливо дождались момента, когда карета остановилась и из неё царственно вышла сама Госпожа, облачённая в шикарные одеяния и меха. Она с величественной грацией подняла голову на мраморный султанский балкон, где стояли венценосные супруги: Султан Селим и Санавбер Султан, задумчиво смотрящие на зимний сад, пока ни заметили, прибывшую незваную гостью, от которой пережили не мало моральных и физических мучений, что привело их в глубокое недоумение, заставив потрясённо переглянуться, предчувствуя новый шквал коварных интриг, угроз и покушений, не говоря уже про заговоры со взятками и подкупами, направленными против истинного Государя с его благородным семейством.
   Вот только Махидевран не обратила внимания на взгляды венценосных супругов, да ей было и не до них. Единственное, что её сейчас волновало—истинная причина того, по которой она приехала в столицу Османской Империи, а именно приручение молодого светловолосого Султана для того, чтобы сделать из него «домашнего ручного кота», из-за чего она и взяла с собой из Бурсы внучку шестнадцатилетнюю Нергизшах, юную красавицу с шикарными длинными каштановыми волосами и выразительными серо-голубыми глазами, робко стоящую за её спиной в тёмно-синем бархатном утеплённом плаще с глубоким капюшоном, надетым на шикарное бледное бирюзовое парчовое платье. Она с интересом посматривала на великолепный дворцовый сад, занесённый снегом, словно укрытый пуховым платком, с мраморными статуями, арками и чашами фонтанов в античном стиле.
--Не понимаю, зачем мы приехали сюда, бабушка, ведь здесь уже ничего не осталось от былой и привычной нам жизни, что было при моём несчастном отце, безвинно загубленном ведьмой Хюррем?—негодовала юная девушка, в приятном мелодичном голосе которой отчётливо ощущалась жгучая ненависть ко всему и всем, что связано с покойной великой Султаншей Хюррем. Это было только на руку её бабушке, доброжелательно ей улыбнувшейся.
--Вот тебе и повод для осуществления нашей общей мести, Нергизшах! Шехзаде Мустафу извела Хюррем, а ответит её сын Султан Селим! Мы заставим его страдать так, как не страдал никто. Он ещё станет умолять нас о смерти.—с коварной любезностью, заговорщически произнесла вдовствующая Султанша, заботливо обнимая горячо любимую внучку, искренне заинтересовавшуюся мстительным планом бабушки. Она даже тихо вздохнула от предвкушения начала их воинственных действий, о которых, пока ничего не знала, а точнее о том, что входит в её обязанности.

   Только на пути у них к осуществлению задуманного стояли две Хасеки нынешнего Султана: Санавбер и Назенин, а они уж ни за что не позволят мстительницам приблизится к их горячо любимому мужу. Пока, же, женщины царственно вошли во дворец и направились в гарем, где уже стояли в почтительном поклоне наложницы, выстроенные калфами с агами в две шеренги, а в конце ташлыка Султанш встречала, одетая в шикарное парчовое бархатное платье с золотыми газовыми вставками, Назенин Султан, назначенная Селимом правительницей гарема, ещё три месяца тому назад.
--Вижу, что ты достигла больших высот, Назенин Калфа!—с нескрываемым презрением заметила вдовствующая Султанша, брезгливо посматривая на бывшую рабыню с головы до кончиков носков её туфелек, что вызвало лёгкую скованность у беременной Хасеки. Только она не подала вида, скрыв её за почтительной доброжелательностью, Назенин поклонилась.
--Вот уж, действительно, любовь творит чудеса, Султанша!—желая, поддеть Махидевран, любезно произнесла она.
  Султаншу, аж всю передёрнуло от злости, что ни укрылось от внимания. Стоявших поблизости, Хатун. Они весело переглянулись между собой и, иронично посмеиваясь, принялись шептаться  в терпеливом ожидании скандала, уже заранее заняв сторону Назенин Султан. Она, чувствуя их моральную поддержку, ощущала себя уверенно.
--Да, как ты смеешь дерзить с самой Махидевран Султан, Хатун?! Давно на фалаке не была? Так я могу это легко устроить!—пригрозила Хасеки, выступившая в защиту бабушке, Нергизшах, желая отрезвить её.
  Вот только она сильно просчиталась. Назенин Султан даже и не собиралась уступать, хотя резкость дерзкой девчонки и больно задели её. Вместо этого она сама поставила выскочку на место, продолжая всё так же, как и прежде, любезно улыбаться:
--Спешу Вам напомнить о том, что я законная жена Султана Селима и правительница его гарема и скоро подарю ему Шехзаде! Что, же касается вас, госпожи, то никто здесь, именно Вы! Вас сюда никто не звал!
  От услышанного, с виду тихая. Нергизшах переполнилась праведным гневом. Еле сдерживая себя от страстного порыва, вцепиться в дерзкую наложницу ненавистного дяди и оттаскать её за шикарные иссиня-чёрные волосы. Только она отказалась от этого, понимая, что так они лишь дадут наложницам пищу для новых сплетен, из-за чего нервно вздохнула, и, найдя взглядом главную Калфу, подозвала её и, когда та подошла, приказала ей проводить их с вдовствующей Султаншей в покои, если таковые имеются.
  Лалезар Калфа всё поняла и с молчаливого согласия Назенин Султан, отправилась провожать незваных гостей в гостевые покои. 

   Вечером того, же дня, когда Махидевран Султан вместе с Нергизшах, немного отдохнув после длительной утомительной дороги, вальяжно возлежали на парчовых тсофах и вели душевный разговор о том, с чего им начинать борьбу с Их Султанскими величествами, в гостевые покои вошла Лалезар Калфа, и, почтительно поклонившись госпожам, известила их о том, что Султанская чета пригласила к себе на ужин в главные покои Нергизшах. Махидевран одобрительно кивнула и отправила внучку к Султану, даже не догадываясь о том, что девушку ждёт в них.
   Чуть позже, Нергизшах уже робко вошла в, залитые лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей, покои и с интересом осматривалась по сторонам до тех пор, пока ни увидела, лежащую на широком ложе в густых вуалях газового балдахина, прекрасную золотоволосую шестнадцатилетнюю Баш Хасеки молодого Правителя, обладающую пышными формами и стройной фигурой. Она была абсолютно голой, что её совершенно не смущало, и призывно смотрела на свою, залитую смущением, ровесницу пристальным бирюзовым взглядом с густыми шелковистыми ресницами и спросила, с интересом рассматривая худенькую, как тростинка, Султаншу:
--Значит, ты и есть знаменитая единственная дочь покойного шехзаде Мустафы Нергизшах?
  Девушка смущённо потупила серо-голубой взор, не в силах решиться на то, чтобы снова посмотреть на главную женщину Падишаха, что ту ещё больше позабавило.
--Да, госпожа! Это я!—робко выдохнула она.
   Санавбер иронично хмыкнула, и, решив, наконец, перейти к делу, приказала:
--Раздевайся и покажи мне то, как ты ублажала мужа, пока тот был жив!
   Вот только, глубоко потрясённая осведомлённостью Баш Хасеки о её личной жизни, Нергизшах ещё больше смутилась, но внезапно вспомнив о своём высоком происхождении, возмутилась:
--Да, как ты, жалкая рабыня, смеешь приказывать мне, Султанше по крови, идти на такие мерзости?! Совсем стыд потеряла!
   И уже собралась уйти, как, в эту самую минуту, услышала отрезвляющие властные слова, вернувшегося с балкона, Султана, поставившего племянницу на место:
--Это ты, наверное, забыла о том, что являешься дочерью Шехзаде, посмевшего, поднять восстание и пойти против своего отца законного Правителя Османской Империи Султана Сулеймана, за что Мустафа и поплатился жизнью! Так что пожинай плоды своего отца, Нергизшах, и не забывай о том, что в данный момент, никем здесь являешься именно ты, так, что прояви почтение к моей Баш Хасеки и выполняй все её приказания!
  Ущемлённая резкими словами правящего дяди, Нергизшах бросила на него, полный огромной ненависти, уничтожающий взгляд, хотя и мысленно отметила, что он хорош собой, стройный, подтянутый, в меру мускулистый, приятный внешне, а по натуре мягкий, обходительный и справедливый, хотя и всеми силами старается быть грозным, но на самом деле чуткий и даже ранимый, а уж его чувственные и, обещающие море головокружительного порочного наслаждения, губы заставили юную девушку судорожно вздохнуть. Она подчинилась и мгновенно разделась.
   Когда, же, её роскошная одежда оказалась на полу, она царственно перешагнула через неё и, подобно кошке, взобралась на постель, где всё так же вальяжно лежала Баш Хасеки, и, забыв про гордость, начала увлечённо ласкать ей упругую пышную грудь с гладкой, словно атлас, светлой кожей с розовыми, как ягоды спелой брусники, сосками, успевшими, затвердеть от приятного возбуждения. Нергизшах их: то облизывала бархатистым языком, то легонько покусывала крепкими ровными белоснежными зубами, что заставляло Санавбер тихонько постанывать от, переполнявшего её всю, порочного удовольствия. Она даже инстинктивно закрыла бирюзовые глаза, откинув голову на мягкие подушки.
--Очень хорошо, Султанша! Вы искусная любовница! Продолжайте и не останавливайтесь!—похвалила Нергизшах Баш Хасеки, довольная её плавностью и осторожностью в прикосновениях, а между тем, юница продолжала необузданные ласки. Она плавно спустилась по втянутому животу госпожи и принялась ласкать её тёплый влажный грот шаловливым языком, вынуждая Санавбер от возбуждения,  извиваться и выгибаться под Султаншей, подобно ужу на раскалённой сковороде и лихорадочно сминать тонкими пальцами шёлковую простыню, не говоря уже о том, что просить о пощаде, при этом, напоминая собой, выброшенную из холодной реки на горячий песок, рыбу. Вот только Нергизшах уже сама перевозбудилась до такой степени, что даже и не собиралась останавливаться.  Она продолжала неистово вылизывать лоно Баш Хасеки, чувствуя на себе заворожённый серо-голубой взгляд Повелителя, находящегося немного в стороне от своей постели, а вернее в тени, благодаря чему, мог смело скрывать своё возбуждение, достигшее уже такого апогея, что больше не мог сдерживать себя, и, полностью раздевшись сам, взобрался в постель, и, решительно оттолкнув племянницу, не говоря ни единого слова, овладел женой, как бы давая ей небольшую разрядку и облегчение, становясь с ней единым целым в жарком акте безумной страсти.
   Оскорблённая его небрежным поступком, Нергизшах не захотела это терпеть и решила сурово наказать парня тем, что выбралась из постели, и, подойдя к шкафчикам, порылась в них немного. Когда, же, наконец, она нашла резиновый страпон, победно заулыбалась.
--Вот теперь, то Вы мне за всё ответите, Повелитель!—коварно произнесла юная девушка, при этом в её ясных голубых глазах блеснул дьявольский огонь, затем, дождавшись момента, когда парочка уже выплеснула всю свою страсть друг на друга и уже, запыхавшиеся, вознамерились дать себе небольшую передышку. Только им этого не позволила Нергизшах. Она крайне бесшумно подошла к Селиму сзади и, не говоря ни единого слова, вставила в него страпон, что стало для него полной неожиданностью. Он даже опешил, не зная того, как ему поступить. При этом бедняга испытывал такую невыносимую боль, что, казалось, ещё немного и он лишится чувств. Из его ясных серо-голубых глаз даже брызнули предательские слёзы, которые Селим всеми силами старался скрыть от возлюбленной, благо она от, переполнявшего её всю наслаждения ничего не видела, так как лежала под ним с плотно закрытыми глазами.  А между тем,  Нергизшах продолжала своё коварное дело и беспощадные движения в нём, приносящие ей огромное удовольствие от того, что её самый главный враг, наконец-то, сейчас получает по заслугам.  Только её главенство над ним продлилось не долго.
--Нергизшах!—гневно взревел Селим, чувствуя, что больше не может терпеть её выходку, причиняющую ему дискомфорт, боль и оскорбление, из-за чего влепил девушке звонкую пощёчину. Она ошарашенно уставилась на него, полным разочарования и горьких слёз голубыми глазами, потирая рукой, горящую от удара бархатистую щеку, что не укрылось от внимательного взгляда, уже успевшей, прийти в себя, Баш Хасеки, решившей, вступиться за оскорбление своего любимого. Она кокетливо взглянула на него и покорно промурлыкала:
--Позвольте своей дражайшей супруге, наказать негодницу за ваше оскорбление, душа моя?
    Селиму было уже всё равно. Он даже безразлично отмахнулся, и, выбравшись из постели, предоставил супруге полную свободу в действиях. Ему даже стало интересно посмотреть на то, что она решила сотворить такое с его племянницей.
   А между тем, Санавбер ловко привязала Султаншу за руки и ноги к золотым прикроватным столбикам, после чего выбралась из постели, и, взяв с банкетки, кожаную плеть, вернулась к, замершей в ожидании, девушке и несколько раз стеганула её, после чего проделала с ней всё то, что она недавно, заставляя Султаншу, тоже извиваться и стонать от возбуждения, но а, когда Нергизшах уже готова была потерять сознание от, переполнявших её всю, бурных чувств, Баш Хасеки надела на себя страпон и, глубоко введя его в лоно Султанши, принялась неистово двигаться в ней, пока ни выбилась из сил и ни рухнула, запыхавшись, рядом с, тяжело дышащей девицей, даже не заметив того, как к ней присоединился её муж. Он прижался к своей Баш Хасеки, которая уже уснула, даже забыв отвязать, измождённую и крепко спящую, Нергизшах от кровати.   Зато это сделал сам Селим, решивший, что  наказания для племянницы, достаточно. Они с милой Санавбер над ней, сегодня и так, изрядно поизмывались.   

  Так незаметно наступило раннее утро, яркие солнечные лучи, которого дерзко проникли во все помещения великолепного дворца, что разбудило Нергизшах, из-за чего она, не желая и дальше, оставаться в злополучной постели, осторожно выбралась из неё, всеми силами стараясь, не разбудить венценосную пару, и, бросив на них, полный глубокой мрачной задумчивости, взгляд, тяжело вздохнула.
   Только Селим с Санавбер не услышали её. Они крепко спали, с огромной нежностью обнимая друг друга, что было девице в пользу. Она вздохнула с огромным облегчением, и, подобрав с пола шёлковую сорочку с парчовым платьем, быстро оделась, испытывая противоречивые чувства. С одной стороны её переполняли невыносимые боль и унижение, из-за чего юную девушку душили горькие слёзы, но с другой стороны, она, переполненная праведным гневом, жаждала кровопролитной мести, хотя и не знала того, как всё осуществить. Для этого, девушка и решила обратиться за помощью к тёте Разие, немедленно.
   Она уже подошла к тяжёлым дубовым створкам двери и взялась за медные ручки, но внезапно обернулась на широкую постель, где, скрывшись в густых вуалях золотого газового балдахина, уже постепенно пробуждались от сладкого ночного сна венценосная чета, что заставило Нергизшах очнуться от своего забытья и затаиться в тени для того, чтобы послушать то, о чём они станут говорить. Услышанное потрясло её. Уверенные в том, что она уже ушла, супруги анализировали события прошедшей ночи, искренне сожалея о той грубости, вернее даже непростительной жестокости, которую допустили в отношении Нергизшах. Только у них не было другого выхода, ведь за все эти последние годы, они столько всего натерпелись от семьи Махидевран Султан, что не знали, чего им ожидать от этой несчастной девушки, оставшейся сиротой в раннем детстве и ожесточившейся на них всех. Они ожидали от неё проявления коварства с жестокостью и новыми интригами, хотя, на самом деле эту жестокость проявили к ней именно они: Селим с Санавбер.  На душе у них стало так скверно и гадко, что они даже не знали, как всё исправить, испытывая отвращение к себе.
   Вот только, что касается самой их жертвы, она вышла из глубокого душевного потрясения, вызванного откровениями венценосной пары, и, собравшись с мыслями, наконец, покинула главные покои и пошла к тёте Разие для того, чтобы обсудить вместе с ней план мести, которую хотела осуществить уже сегодня.

   Вот только уйти далеко по мраморному, залитому яркими солнечными лучами, коридору ей не удалось, ведь в эту самую минуту, у неё на пути появилась, словно неоткуда, одетая в золотистое парчовое платье, Назенин Султан, уже успевшая, узнать от кого-то из стражников, охраняющих главные покои, о том,  какие немыслимые моральные страдания претерпел ночью Повелитель по вине своей мстительной племянницы, что вызвало у Хасеки праведный гнев с желанием немедленного возмездия, к осуществлению которого, она приступила немедленно.
--Даже не надейся на то, что оскорбление, нанесённое тобой нашему Повелителю, сойдёт тебе с рук!—с нескрываемым презрением ядовито произнесла, поравнявшись с Нергизшах, Назенин Султан. Та мгновенно вышла из своей мрачной задумчивости, и, вспомнив о своём самолюбии, высокомерно посмотрела на, зарвавшуюся до предела, Хасеки, надменно приказала:
--Да, как ты смеешь со мной разговаривать в таком тоне, Хатун!? Дай пройти!
   Только Назенин даже и не думала идти у неё на поводу. Вместо этого, она иронично фыркнула и вызывающе произнесла, что ещё больше разозлило юную династийку:
--И не подумаю, а вот ты сейчас ответишь за все страдания моего горячо любимого Султана!
  Такой непростительной дерзости Нергизшах не могла стерпеть, и, не говоря ни единого слова, влепила беременной фаворитке звонкую пощёчину, от которой она отлетела и ударилась о каменную стену животом, из-за чего потеряла сознание, но спустя какое-то время очнулась от внезапной резкой боли, что не на шутку перепугало, находящуюся немного в стороне, Нергизшах, успевшую, осознать одно, что, если она сейчас не позовёт кого-нибудь из слуг на помощь, погибнет новый представитель правящей династии во чреве своей матери.
   Этого девушка не могла допустить, и, заметив, появившуюся на горизонте, Лалезар Калфу с двумя евнухами, позвала её, и, терпеливо дождавшись момента, когда они подошли, приказала агам, немедленно унести Назенин в лазарет, успев заметить то, как у той уже отошли воды. Медлить было нельзя. Аги поняли это, и, подхватив госпожу на руки крайне бережно, унесли в лазарет, где ею тут же занялись дворцовые акушерки. Что, же, касается главной калфы гарема, она враждебно посмотрела на династийку, и, грозно произнеся:
--Если с Назенин Султан и малышом случится что-нибудь плохое, Повелитель не оставит Вас в покое и обязательно отомстит! Поэтому, лучше молитесь о том, чтобы роды прошли благополучно и без проблем!—вернулась в гарем, оставляя Султаншу одну, стоять посреди каменного коридора в полном оцепенении.

  Чуть позже, когда, в лазарете, до сих пор мучимая родовыми схватками, Назенин под надёжным присмотром опытных акушерок, производила на свет своё династийное дитя, которое на вес было намного дороже золота, в главных покоях, ничего не знающий о ссоре между Нергизшах и Назенин, закончившейся преждевременными родами у последней, молодой Султан постепенно приходил в себя после весьма бурной ночи, вышедшей у него из-под контроля. Он сидел на мягкой перине постели, одетый в шёлковую тёмно-зелёную пижаму, уже не в силах смотреть на частые метания у него перед глазами возлюбленной супруги, высказывающей ему, яростную тираду в адрес его племянницы.
--Да. Как она посмела так унизительно поступить с тобой! Совсем совесть потеряла?! Я устрою ей сегодня такой ад, что она сама сбежит вместе со своей бабулей обратно в Бурсу, где им самое место!
  Чувствуя, что у него уже голова идёт кругом, Селим на мгновение закрыл глаза и, тяжело вздохнув, обратился к ней с вразумительными словами:
--Успокойся, Санавбер! Мы сами виноваты в том, что произошло ночью. Захотели слегка сбить спесь с Нергизшах и, сами того не ведая, превратили наши семейные выяснения отношений в отвратительную и безнравственную оргию, а моя племянница, всего лишь защищала себя, обернув всё так, что по заслугам получили мы с тобой, так что перестать метаться, словно львица по клетке, и вернись ко мне!
  Одетая в светлое парчовое платье, Санавбер перестала метаться по просторным покоям, и, наконец, прислушавшись к разумным словам мужа, вернулась к нему в постель. Он вздохнул с облегчением и, одобрительно кивнув, заключил:
--Вот так-то лучше!
   Это вызвало у Баш Хасеки добродушную усмешку с очаровательной улыбкой, под обаяние которой попал Селим, оказавшись добровольным пленником её бирюзовых омутов, из-за чего плавно дотянулся до алых губ любимой и воссоединился с ней в долгом жарком поцелуе.
--Но ведь эта мерзавка причинила тебе боль.—не унималась Санавбер между его головокружительными ласками с поцелуями. Только молодой человек уже так сильно увлёкся своим приятным занятием, что не обратил никакого внимания на, полные искреннего недовольства, слова избранницы.

  А тем временем, Нергизшах, понимая, что идти к тёте Разие бессмысленно, ведь она является женой верного хранителя главных покоев, а значит занимает сторону венценосной четы, решила сама сурово покарать дядю за прошлую ночь. Для этого она встретилась в одном из закутков коридора с тремя, прибывшими вместе с ней из Бурсы, стражниками и заговорила с ними о том, как лучше убить Султана так, чтобы, в данный момент рядом с ним никого из охраны и семьи не было.
  Чуть позже, когда молодой властелин, одетый в парчовый кафтан, отороченный соболинным мехом, проходил по мраморному, залитому яркими солнечными лучами, коридору, погружённый в свои мысли и наслаждаясь своим одиночеством, его окружили три крепких стражника, из-за чего, ничего не понимающий, Селим остановился, подозрительно смотря на них и уже начиная, подозревать о, нависшей над его жизнью смертельной опасностью. Вот только, почему-то странные стражники ему очень сильно не понравились, наверное, из-за того, что внешне напоминали собой разбойников.
--Что вам нужно, аги?—спросил он у них, как ему казалось, спокойным голосом.
   Стражники загадочно переглянулись между собой и, презрительно усмехнувшись, что ещё больше насторожило юношу, зажали его в тиски.
--Это нас попросила передать Вам Нергизшах Султан!—хором ответили они и, не позволяя ему, вырваться, неожиданно пурнули кинжалами в плоский живот, но а, когда он инстинктивно перестал отчаянно вырываться и затих, ощущая резкую боль вместе со слабостью в ногах, не говоря уже о потемнении в ясных серо-голубых глазах, они отпустили его и ушли.
   Селим, же, плотнее прижался к холодной каменной стене, и, превозмогая нестерпимую боль и головокружение, на ватных ногах вернулся в свои покои, где и упал на дорогой пёстрый ковёр с длинным шелковистым ворсом, напоминающим свежую луговую травку, но перед тем, как потерять сознание успел услышать душераздирающий крик, подбежавшей и склонившейся над ним, Санавбер, пытающейся у него узнать о том, кто посмел свершить коварное нападение.
--Это Нергизшах!—из последних сил и едва слышно произнёс парень, а затем отключился, оставляя любимую жену в глубоком оцепенении.
  В эту самую минуту, ошалев от того, что она натворила, Нергизшах прибежала в роскошные покои тёти Разие, которая, сидя за небольшим столом, завтракала в приятном обществе горячо любимого мужа. Они душевно разговаривали, обсуждая то, чем может грозить правящей семье неожиданный приезд из Бурсы Махидевран Султан с Нергизшах, что сравнивалось с бомбой замедленного действия. Определённо, начнутся новые беды с коварными интригами.
  Супруги не ошиблись в своих догадках, заметив появление в их покоях, чрезмерно чем-то перевозбуждённой племянницы, они встревоженно переглянулись между собой, внутренне предчувствуя неладное, иначе Нергизшах ни прибежала бы к ним, вся запыхавшаяся и с видом, нашкодившей девчонки.
--Рассказывай нам о том, что ты натворила, Нергизшах!—сдержано вздохнув и доброжелательно смотря на племянницу, попросила её, удобно сидящая на против, замершего в терпеливом ожидании, мужа и на, разбросанных по полу мягких подушках с разноцветными наволочками из: парчи, шёлка и бархата, обшитые по краям золотым шёлковым шнуром с кисточками, Разие Султан.
   Нергизшах судорожно сглотнула и, собравшись с мыслями, всё так же возбуждённо, не говоря уже о том, что легкомысленно, ответила:
--Ночью Повелитель с Баш Хасеки надругались надо мной, а сегодня я его убила с помощью трёх стражников так, что моя месть свершилась.
   От услышанного признания юной девушки, между, крепко любящими друг друга, супругами воцарилось мрачное молчание, из-за чего они ошалело переглянулись, но, понимая, что ему необходимо всё, как следует выяснить, Мустафа Паша мгновенно сорвался с места и, покинув жену с её племянницей, помчался в главные покои, не находя себе места от беспокойства за Повелителя, ставшего для него на протяжении, вот уже двадцати лет, не только лучшим другом, но и, как братом, которого у молодого хранителя покоев никогда не было, да и альковные дела главной четы, Мустафу никогда не касались. 

  А тем временем, в главных покоях Санавбер сумела, благодаря исцеляющим молитвам с наговорами, остановить кровотечение из ран возлюбленного супруга, который уже лежал в постели весь бледный и измождённый. Его красивые серо-голубые глаза были плотно закрыты. Он уже пришёл в сознание, но из-за большой кровопотери ослаб и теперь крепко спал, скрытый в густых вуалях газового и парчового балдахина.
  Его возлюбленная находилась возле него, сидя на краю широкого султанского ложа и ласково поглаживая мужа по шелковистым светлым волосам,  очень тихо шептала ему что-то бодрящее и нежное.
  В эту самую минуту, в главные покои ворвался, встревоженный не на шутку, Мустафа паша и, увидев всю эту картину заботливых действий Баш Хасеки, хлопочущей над его, правящим Османской Империей, но теперь, абсолютно беспомощным другом, словно орлица над орлёнком, обеспокоенно спросил:
--Как он, госпожа? Есть, хотя бы слабая надежда на то, что наш Повелитель выкарабкается из цепких лап смерти?
  Из груди юной Баш Хасеки вырвался тяжёлый вздох, напоминающий собой, тихий измождённый стон, и, ничего не скрывая от хранителя главных покоев, являвшимся лучшим другом и ей самой, любезно успокоила его:
--Самое страшное уже позади, паша! Можете вздохнуть с облегчением. Наш Повелитель, хотя и потерял много крови, но жить будет. Сейчас ему необходим полный покой для восстановления.
   Услыхав эти обнадёживающие слова, Мустафа паша вздохнул с огромным облегчением и, одобрительно кивнув, пожелал другу скорейшего выздоровления и уже направился к выходу их покоев, но Санавбер окликнула его настоятельной просьбой:
--Накажите всех, кто посмел покуситься на жизнь нашего Повелителя, Мустафа! Пусть они ответят за это злодеяние по всей строгости Османской Империи! Никого не щадите!
   Мустафа паша понимающе кивнул и только после этого ушёл из главных покоев, оставляя венценосного друга на его заботливую главную Хасеки, терпеливо ожидающую момента, когда он проснётся и откроет свои красивые серо-голубые глаза, но он продолжал крепко спать.

   Покинув главные покои, Мустафа паша, как и обещал Баш Хасеки, лично взялся за расследование покушения на Повелителя тем, что хорошенько допросил всех, кто причастен к покушению и, когда виновные признались, благодаря применению к ним жестоких пыток, которые проводили помощники Мустафы, преступники были задушены и утоплены в проруби Босфора. Вот только, как ему поступить с Нергизшах, ведь она, с одной стороны, является жертвой грязного султанского надругательства? Совсем не удивительно, что девушка захотела отомстить за себя своему обидчику.
   Понимая всё это, Мустафа печально вздохнул и принялся измученно потирать пальцами вески и лоб, вальяжно сидя на парчовой тахте за рабочим столом и не обращая внимания на лёгкое мерцание огня в камине. Распространяющего по коморке хранителя покоев, приятное тепло.
  В эту самую минуту, к нему и пришла Санавбер Султан для того, чтобы узнать о том, как идёт расследование и, что уже выяснилось в деле о покушении её горячо любимого мужа, о чём и принялась его расспрашивать. Мустафа понял Султаншу и, почтительно ей поклонившись, тяжело вздохнул и прямолинейно, не говоря уже о том, что искренне принялся делиться своими откровениями:
--Ну, если с виновными стражниками я сурово разобрался, да и с Нергизшах завтра поговорю, но вот, что мне делать с Вами, госпожа, ведь истинной виновницей того, что произошло с Повелителем и Султаншей повинны, прежде всего, именно Вы? Если бы Вы ни приходились Повелителю главной Хасеки и матерью престолонаследника, мне полагалось бы казнить вас, так что, лучше, возвращайтесь в главные покои, а я, со своей стороны, всё улажу миром!
   Поначалу, Санавбер захотела возмутиться и высказать верному слуге о том, что он превышает свои полномочия, но мысленно признавая его правоту, понимающе вздохнула и, не говоря ни единого слова, ушла, провожаемая пристальным взглядом хранителя главных покоев, полным глубокого восхищения вместе с искренней душевной благодарностью.
   «Да, я всё равно не смог бы Вас казнить, Султанша, даже, если бы Вы оказались главной и единственной преступницей во всей этой истории!»--мысленно проговорил Мустафа-паша, из-за чего печально вздохнул, осознавая, что ничего не может с собой поделать, продолжая, тайно страстно любить Баш Хасеки своего единственного душевного друга, являющегося Властелином огромной Османской Империи.

   Вот только в главных покоях юную Баш Хасеки ждало весьма неприятное зрелище в лице Махидевран с кинжалом в руках, склонившуюся над изголовьем спящего Селима из-за того, что узнала о ночном происшествии в султанской спальне от дерзкой Нергизшах и вот, теперь, придя в огромную ярость, вознамерилась убить беспомощного беднягу, целясь, нанести сокрушительный удар прямо ему в грудь.
  Необходимо срочно спасать возлюбленного. Медлить нельзя—смерти его подобно. Понимая это, Санавбер инстинктивно обнажила свой острый кинжал и, крайне бесшумно подойдя к вдовствующей Султанше, совсем неожиданно для той, перерезала ей ггорло одним мгновенным и, полным лёгкости, движением руки, даже не коснувшись её так, что Махидевран Султан не успела ничего понять, как её, измученная бесконечными страданиями и потерями, душа, наконец, покинула бренное тело и воспарила туда, куда ей положено, а стареющее тело плавно рухнуло на дорогой ковёр под внимательным бирюзовым взглядом Баш Хасеки, которую внутренне всю трясло от понимания того, что, если бы она задержалась у Мустафы-паши, хотя бы ещё на пару минут, её возлюбленный был бы сейчас убит.
--Санавбер!—слабым, вернее даже хрипловатым от, пересохшего горла, голосом тихо позвал жену, наконец, проснувшийся, Селим. Он через силу открыл свои серо-голубые, как небо в ясную погоду, глаза и, ничего не понимая, посмотрел на неё, что помогло девушке выйти из её глубокого оцепенения, в котором она находилась всё это время.
   Она очнулась и, налив в кубок из, стоявшего на прикроватной тумбочке, кувшина прохладной воды, вернулась к мужу и помогла ему выпить содержимое кубка тем, что слегка приподняла его голову, легонько придерживая одной рукой за мускулистые плечи. Когда юноша немного попил и почувствовал, что ему стало немного легче, тихо спросил:
--Неужели, я ещё жив?
  Санавбер доброжелательно ему улыбнулась и, не говоря ни единого слова, прильнула к его мягким тёплым губам, плавно воссоединившись с ним в долгом, очень пламенном поцелуе, на который он инстинктивно ответил взаимностью. Это и был её положительный ответ, пока стражники выносили мёртвое тело вдовствующей Султанши из главных покоев и расстилали чистый ковёр. 

   Вот только не долго им пришлось побыть наедине друг с другом, ведь в эту самую минуту в главные покои вошла Лалезар Калфа и, почтительно поклонившись венценосной чете, радостно сообщила им о том, что пару часов тому назад, Назенин Султан благополучно произвела на свет здоровых и прелестных двойняшек: Шехзаде и Султаншу.
  Супруги восторженно переглянулись между собой и, мысленно придя к общему мнению, обменялись парой любезных фраз, после которых Баш Хасеки отправилась к подруге в лазарет, сопровождаемая главной калфой султанского гарема, отдав ей приказ, немедленно отправить Нергизшах во дворец Слёз, где она проживёт всю жизнь.
   Лалезар Калфа всё поняла и, почтительно откланявшись ушла к юной Султанше для того, чтобы сообщить ей высочайшую волю Баш Хасеки. Санавбер, же, вошла в лазарет, где уже всё было готово к проведению церемонии имя наречения и, не желая, тянуть с ней, доброжелательно поздравила, лежащую на кушетке, уже приведённую рабынями в благопристойный вид, подругу с радостным событием. Затем, выяснив у дворцовой акушерки о том, что Султанша с малышами чувствуют себя замечательно, так как роды прошли, на удивление легко и быстро, не говоря о том, что без проблем, обменялась с ней парой душевных фраз, в ходе которых, объяснила причину, из-за чего именно она нарекает новорожденных малышей именами, а не Повелитель, как это положено по дворцовому церемониалу.
   Назенин, хотя и встревожилась, не говоря уже о том, что ещё больше возненавидела дерзкую династийную девчонку, но решение подруги о ссылке той во Дворец Слёз искренне порадовало Назенин. Она даже победно заулыбалась. А между тем, Санавбер уже сидела на соседней кушетке, и, заботливо держа на руках маленького Шехзаде, едва слышно читала над ним молитву, по окончании которой громко провозгласила:
--По воле Всевышнего и нашего Повелителя нарекаю тебя Дарханом. Твоё имя Дархан. Твоё имя Дархан. Твоё имя Дархан.
   После чего, благословляя поцеловала малыша и, крайне бережно вернув его счастливой матери, повторила процедуру над маленькой Султаншей, которую нарекла Шемспери и, пожелав маме с детьми всех благ, подарила им амулеты от всех возможных сглазов. Затем Санавбер посидела с подругой ещё немного, затем, решив дать ей отдохнуть, ушла из лазарета и вернулась к мужу.
Продолжение следует.