Маки

Солнце нещадно припекало.   Плешивый кот,  дремавший  на дощатом крыльце,  открыл глаза.  За то время, пока он спал,  ничего не изменилось.  Поникшие от жары ромашки, пыльная трава да высохшее давно белье на веревке.

Потянулся, выгнул спину, и завертел головой в поиске тени. Странно, подумал кот,  уже полдень,  а хозяйка до сих пор не вышла,  да и за дверью дома не слышно ни звука.
 
В загородке громко возмущались куры.  Пытаясь,  безрезультатно  скрести сухую землю  в поисках зерен  кукурузы,  а если повезет, то и пшеницы, они расшумелись на весь двор.
 
Громче всех голосил агрессивный и авторитарный петух по кличке Пират. Так его назвал соседский парнишка за яркую раскраску и за огромный, странно расположенный на голове  гребешок - не вдоль,  как у всех, а  наискосок.  Алый гребень больше  напоминал   треуголку,  чем листообразный  атрибут  петушиной головы.  Но ограничиться  пиратской треуголкой  природа не пожелала. Птица  родилась с бельмом на глазу.
 
И обладая воображением,    хулиган  попытался   надеть  повязку на  Пиратский глаз .  Попытки закончились неглубокой раной на руке  и парой царапин .  Задиристый петух, норовящий  часто клюнуть и саму кормилицу, не потерпел с собой такого панибратского отношения. 

Лидер с рождения, он зорко следил за порядком в курятнике.
 
Вот и сейчас  он  кричал громче всех, чувствуя ответственность за голодных подопечных.

Кот  не спеша переместился под яблоню в тень.  Хотелось есть.  За закрытой  дверью,  в сенях, в стареньком холодильнике, стояла трехлитровая банка с домашним молоком.  Ее принесла вчера сердобольная соседка.  Баба Глаша, владелица начинавшего крениться дома  с крыльцом,  за последнее время осунулась и похудела.  И многие в округе помогали старушке, кто чем мог.
 
Кот грустно зевнул. Хозяйка всегда плескала в миску цельное молоко.  Часть жирных сливок, собравшихся под горлышком банки,  щедро выливалась, образуя желтые разводы на белой поверхности. В  животе  забурчало. 

В комнате,  служащей и кухней,  и гостиной,  на топчане, вытянув вдоль тела руки,  на высоких  подушках,  полулежала баба Глаша.  Вышитые ришелье   наволочки  были свадебным подарком матери.  Половину  Глашиной жизни,  надетые на взбитые  подушки и накрытые тонким кружевом, простояли они на кровати, являясь скорее  предметом гордости и любования, чем необходимой утвари. 

И теперь, истонченные от времени, своей белизной соперничали с лицом хозяйки.

- Пора, Глашенька, пора,- тихо уговаривал муж. – Слаба ты стала, тяжело с хозяйством управляться, а от соседей какая помощь?  А там мы вместе будем, как раньше, ты помнишь? – И он чуть ближе к ней придвинул стул.

Маковое поле.  Бескрайний океан  полевых цветов. От  ярко-красного  рябит в глазах.  Солнце прячется за тучи. Быть грозе.
 
Они, взявшись за руки, идут через поле. Посередине их взрослый сын. Их  долгожданный первенец. За плечами рюкзак.
Весенний ветер полощет косынку, качается на цветочных волнах.  В руках  у мужа букет из маков. Он отдает их сыну.

Возле машины, на краю поля, прощаются. Долго обнимаются, стараются наглядеться.
 Налетает ветерок.  Нежные  лепестки кружатся в воздухе, осыпаются, красными пятнами ложатся на  землю.  В  руке сына - темные головки на зеленых стеблях.  Не к добру, ввинчивалась в голову мысль.

- А там маки есть? – спросила тихо, вглядываясь в лицо старика.

- Маки? – Старик улыбнулся. – Там, Глашенька, не только маки.  Невиданной красоты цветы вокруг, и деревья все в плодах.  Между цветением и завязью минуты пролетают, и вот уже на ветке плод, только руку протяни. Речки с прозрачной водой, и нет зимы. Не надо растапливать печь, кутаться в платок и надевать валенки.  – При этих словах он повернул голову и посмотрел на печь. Та, по всей видимости, немного дымила. На известковой побелке виднелись следы сажи. – Ну,  так что, собирайся, родная! – И дед нетерпеливо потер ладонями колени.

Баба Глаша,  долгое время призывающая эту встречу, вымаливающая ее перед образами, призадумалась. Зимними вечерами, когда ветер завывает в трубе,  а сил нет очистить крыльцо от снега,  а  душа страдает  от одиночества, она желала одного – как можно скорее воссоединиться с мужем и сыном. Есть ли смысл в ее тихом существовании?  Для кого урожай поздних яблок в саду, и  из года в год наполняемые огурцами банки в погребе?  А малиновое варенье от ангины?  Уже давно некому болеть. Единственная болезнь в доме – это ее старость.

- Не люблю маки! – громко произнесла старуха.

В напряжении застывший на стуле посетитель  прикрыл лицо руками, словно ее слова имели силу удара.

За окном послышался шорох. То ли на голос  хозяйки, то ли по зову желудка, с возмущенными звуками в открытое  окно вскочил кот.  Походив для приличия пару минут по подоконнику, он засеменил к хозяйке.  Недовольство пропущенным завтраком сменилось на  заискивающее мурлыканье.   

Устроившись  на кушетке, он пару раз лизнул шершавым языком руку старухи, а  затем легонько укусил, мол, погладь, отзовись.  Но хозяйка на ласку кота никак не реагировала.  И в очередной раз, добиваясь расположения, а может,  надеясь на блюдце с жирным молоком, кот не рассчитал силу настойчивых  прикусов.

Баба Глаша вскрикнула. Пелена обступившего ее тумана вмиг рассеялась.  Взору предстала печь, нуждающаяся  в свежей побелке,  стул с ведром колодезной воды и испуганный кот Мурзик.  А с угла комнаты,   с выцветших фотографий под ликами святых,  на нее смотрели муж и сын.

- Что же это я разлеглась, у меня же скотина не кормлена!  И в подтверждение ее слов,  со  двора, вибрируя голосом, раздался  требовательный  крик  петуха.  Сбросив рукой на пол кота, и отыскав  брошенную вчера косынку,  баба Глаша решила завтракать.

И через полчаса, на клеенчатой скатерти, в нескольких местах имевшей порезы, стояла миска с оранжевыми  пышными сырниками. А в глубоком блюдце плавилась сметана.  Зной со двора, через настежь распахнутую дверь,  плавно перетекал в дом.