ПОСКОЛЬКУ НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ИДЕТ РАБОТА НАД ЧЕТВЕРТОЙ РЕДАКЦИЕЙ РОМАНА, АКТУАЛЬНАЯ И ПОЛНАЯ, РЕГУЛЯРНО ОБНОВЛЯЕМАЯ, ВЕРСИЯ ПО ССЫЛКАМ:
http://www.proza.ru/2019/08/24/972 и http://samlib.ru/editors/m/mihail_fireon/girtadrfireo.. (тут с авторской обложкой и фб2)
***
Глава 7. Голос Из Дома. (Воскресенье)
***
Стояло ясное и розовое воскресное утро. Глубокий и чистый колокольный звон, призывая к заутренней, эхом разносился далеко над гладью реки. Заслышав его, люди на лодках и плотах просыпались, снимали шапки, оборачивались на восход, крестились. В глухой рассветной тишине резким далеким эхом отдавался каждый звук. Как будто совсем рядом, черпали воду ведром у берега, рыба била хвостом в камышах, подлетала чайка, с плеском и брызгами цепляла когтями, хватала ее, уносила прочь. В зарослях ивняка то там, то тут темнели силуэты челноков, в них кто сидя, кто стоя, проверяли сети, вынимали улов, мрачные с недосыпа, злые от утренней свежести и сырости рыбаки.
По склонам спускающихся к воде, каменистых берегов, стоял черный, сумрачный и безлюдный лес. Даже не хотелось подплывать близко к этим мрачным и темным берегам: что скрывается, под густыми ветвями, во мгле, что таится, в этом беспорядочном нагромождении непомерно толстых, неизвестно какой силы ветром поломанных и опрокинутых стволов, среди серых, поросших седым мхом обломков гранита. Кто прячется там, под горами бурелома, кто выскочит из сумрака, напугает, нападет на неосторожно-наивных, решившихся подплыть поближе путешественников.
Было очень холодно. Студеная вода за бортом старого утлого челнока, в котором пыли доктор и детектив тянула уже почти осенней, пряной августовской свежестью. Чуть повернешься не так, неаккуратно двинешься, перевернется лодка, окажешься в этой ледяной утренней воде и не выплываешь, сведет руки и ноги, затянет в стремнину.
Вертура продрог и замерз. Его мантия, плащ и штаны так и не высохли после переправы через лесной ручей, не спасал и накинутый на плечи толстый плащ Фанкиля. Доктор Сакс лежал на вещах на носу. Поджав колени, укрывшись всеми остальными плащами, трясся от холода. Сняв очки, мрачно щурился, смотрел в проложенный лохматой паклей, проклеенный смолой борт ладьи. Чтоб хоть немного согреться Вертура то и дело брался за весло, гулко шлепая по воде, греб что есть сил. За этим делом он быстро выдыхался, но согреться у него так и не выходило: по неумению он набрызгал себе в рукава студеной воды, так что стало еще холодней. Окончательно выбившись из сил, он оставил это пустое занятие и теперь сидел, вяло водил веслом по волнам, слушал рассветную тишину и разливающийся в ней далекий колокольный звон стоящих где-то за деревьями, на северном берегу, невидимых отсюда, с реки, церквей.
Где-то там, размышлял Вертура, сейчас читают покаянный канон и звонарь бьет в колокол, созывая людей на воскресную исповедь. Там, под сумрачными и уютными сводами храма, спокойно и тепло, перед алтарем горят свечи и дьякон разжигает кадило… От этих умиротворяющих воспоминаний, от этого чистого, разливающихся над водой мерного гула, кошмары прошедшего дня и бессонной ночи теперь казались ему всего лишь чудным сном, навеянным путешествием по широкой, быстрой и холодной реке. Внимая ему, немного пригревшись под выглянувшим из-за верхушек деревьев солнцем, детектив сонно мечтал, как вернется к себе домой, выпьет фужер вина с сиропом, переоденется и ляжет под одеяло в сухую теплую постель, уснет или будет читать книгу. Он пытался не думать о Марисе, что придет к нему, ляжет рядом с ним, как он обнимет ее, прижмет к себе. Вяло убеждал себя, что ничего не получится, что она уже добилась всего того, чего от нее требовалось, все узнала о нем, обыскала все его вещи и его книги и теперь даже не посмотрит в его сторону, но мысли эти были настолько приятны, что он отбросил все сомнения, замечтался как мальчишка, представляя себе как, наверное, она сейчас ждет его, беспокоится и как будет рада его видеть. Как она улыбнется ему, спросит про поездку, посмеется вместе с ним над их страшным волнующим приключением, и вскоре эти приятные мысли так захватили его ум, что теперь и продирающая утренняя прохлада, и неудобная поза на дне лодки, и усталость бессонной ночи, все эти неудобства уже казались ему не более чем несущественной и сиюминутной ерундой, досадной мелкой неурядицей, перед тем как он снова встретит ее и заговорит с ней.
Так они спускались все ниже и ниже по реке. По северному берегу, по откосам и склонам холмов, по которым они ехали вчера верхом все утро и день, все также стоял густой и приятный сосновый лес. По южному же, сразу по внезапному окончанию чащобы, начались постройки, заборы и укрепленные камнем причалы. На холмах, за деревьями, просматривались темно-серые громады многоэтажных доходных домов, нарядные башни замков и дач местных землевладельцев и старшин. То там, то тут со скрипом на всю реку, вращались водяные колеса, перемалывали холодную серую воду, крутили приводные валы в цехах, где уже во всю шла работа, ходили люди, дымили трубы и перед распахнутыми дверями и воротами стояли груженые материалами и товарами фургоны и телеги.
Огромный, высокий и темный, по виду современный, замок с тремя башнями, отвесными стенами, забранными решетками полукруглыми арочными окнами и вымпелами расшитыми черными и багровыми змеями и листьями, гордо возвышался на скале, над южным берегом, прикрывая Гирту с востока, с реки. Напротив него, через реку, темнели укрепленные гранитом валы равелина. Того самого, который, чтобы не толкаться у многолюдных, как сказал тогда Фанкиль, постоянно стоящих в заторе, северо-восточных Столичных ворот, полицейские объезжали вчера вдоль северной городской стены. Сумрачной шестиугольной громадой выложенной из почерневшего от времени, выщербленного ветрами кирпича, высоко в небо над ним поднималась башня арсенала Гирты, а за бастионами и северо-восточными воротами начинался высокий скальный, плотно застроенный поверху многоэтажными городскими домами обрыв. По его краю, высоко над водой, тянулась каменная, укрепленная массивными контрфорсами похожая на крепостную стену набережная с узкими лестницами, спускающимися вниз, к прилепившимся к отвесному гранитному склону каменным пирсам. По лестницам и пристаням ходили люди: с рассвета здесь работали матросы и батраки. Десятки судов покачивались, бежали по волнам, доставляли в город товары, что привозили по реке или брали на борт груз, везли к заливу, чтобы перевалить его на большие морские корабли.
Доктор и детектив снова были в Гирте. Чтобы не столкнуться с какой-нибудь из многочисленных, идущих по реке лодок, Вертура снова взял в руки весло. Приободрившись, с интересом смотрел по сторонам: особое его внимание привлекла стоящая у берега, у одной из пристаней огромная металлическая баржа без весел и парусов, рядом с которой покачивалась на волнах изящная, блестящая свежей краской, металлическая лодочка на водных крыльях.
Солнце поднималось над домами, становилось все теплей. Впереди, соединяя отвесные скалистые берега, тремя высокими бетонными пролетами темнел Инженерный мост. Вертура хорошо помнил карту: три основных проспекта пролегали через город, образуя почти прямоугольный треугольник. Проспект Рыцарей – с севера на юг, тот самый, рядом с которым располагались плац и полицейская комендатура, Проспект Булле – что шел почти параллельно реке по южному берегу, мимо Собора Последних Дней, до юго-восточных ворот, и проспект Цветов. На нем детектив еще не был, но знал, что он пересекает проспект Рыцарей у дома Хельги Тралле и Керну по Инженерному мосту, под которым они сейчас проходили, пересекается с проспектом Булле на площади перед самым большим храмом Гирты – Собором Христова Пришествия.
Под мостом гуляло эхо. Плеск весел и гул журчащей у каменных опор быстрой воды многократно усиливался, отражаясь от скал и железобетонных арок высоко над головой детектива, слышался как в трубе. Где-то рядом и наверху тяжело и гулко громыхал огромный колокол: сразу за мостом, на вершине черного от непогод отвесного каменного, обрывающегося в реку, уступа светлели стены этого величественного храма. Красно-белые, с узкими, словно подчеркивающими их высоту, укрытыми синими и золотыми витражами окнами, они поднимались на много десятков метров над водой. Детективу даже пришлось откинуться и почти лечь на корму, чтобы задрать голову настолько, чтобы охватить взглядом целиком это величественное и гордое строение.
Отвлекшись на это зрелище, он не заметил, как их начало затягивать к берегу: вода под скалой, под стенами храма была затененной, почти черной и, как показалось Вертуре, даже более холодной и подвижной, чем на середине реки. Детектив передернул плечами и повел лодку прочь. От этой высоты над головой, от этих темных отвесных, как будто срезанных взрывными работами, скал и стоящих над ними стен, от этой черной влажной тени после солнца у него закружилась голова. Ему еще подумалось, что здесь, под берегом, в этой части реки, должно быть очень глубоко. И гладя в эту темную пучину за тонким бортом у самого локтя, его охватило безотчетное волнение, что должно быть сейчас они проплывают над необозримой, неимоверно холодной и черной, уходящей на космически бесконечную глубину, скрывающей одну из тех страшных тайн, которыми полнятся старые кварталы, подземелья и окрестности Гирты, бездной, и эту тайну лучше не просто обойти стороной, а никогда не касаться ее, никогда не вспоминать и даже не думать о ней. Отвернувшись, уставив взгляд на солнечный берег, Вертура налег на весло и в несколько энергичных взмахов вывел лодку из тени скалы и моста, прочь, к середине реки.
Так, еще через некоторое время полицейские миновали Рыночную площадь, где они с Марисой встретили принца Ральфа и студентов. Проплыли привоз, засаженный ивами уютный склон и пристани, за которыми по южному берегу снова пошла серая отвесная скала, застроенная торжественными многоэтажными домами по вершине, на самой высокой точке которой, поднимаясь высоко над крышами окрестных заданий, темнели черная, не отражающая света стена и острый, граненый шпиль Собора Последних Дней. Вертура отвел лодку ближе к противоположному берегу реки. Пока они проплывали мимо, с изумлением рассматривал его величественный образ высоко над мерцающей гладью черной и холодной от утренних теней, что отбрасывали высокие скалы и стены домов, воды.
За Собором и ратушей снова потянулись кварталы жилых домов. Выжженные солнцем, нарядные, многоэтажные фасады с просторными окнами стояли вплотную друг к другу на самом краю скальной стены. Высоко над водой нависали балкончики, террасы и эркеры. Разглядывая их, Вертура залюбовался этим вычурным и необычайно гармоничным ансамблем: эти похожие на небольшие крепости и замки дома и особняки со своими маленькими садиками, чугунным изгородями, высокими каменными заборами, что отгораживали от обрыва палисадники и дворики, с раскидистыми деревьями, склонившими далеко над водой свои ветви, с большими, украшенными витражами окнами с видом на реку, темные колонны и острые, застроенные нагромождением мансард крыши, заворожили его. Созерцая их, ему представлялось чаепитие на высокой террасе с пронизанной теплым солнцем живой изгородью, просторное, от пола до потолка, раскрытое окно с вазами цветов и видом неба и реки. Веселые голоса смеющихся девиц на оплетенном плющом соседском балконе. Горячий самовар на укрытом белой скатертью столе, пение соловья и сладостные воздыхания над тетрадью с недописанной главой фантастической книжки о загадочном темном средневековом городе, рыцарях, прекрасных принцессах, героях, сражениях и подвигах прошедших лет. И, размышляя эти приятные мысли, Вертура сам же заулыбался им: одно дело писать приключенческие книжки нежась в ласковом теплом свете солнечных зайчиков, скучая под раскидистым кленом в гамаке с чашкой кофе и трубкой, и совсем другое, когда тебя преследуют по темному лесу верхом вооруженные огнеметом сумасшедшие…
Солнце поднималось все выше и выше. Как-то незаметно для себя Вертура согрелся и, разморенный его веселыми утренними лучами и усталостью, скинул с себя плащи и теперь сидел в распахнутой на груди мантии, с интересом смотрел по сторонам, наслаждаясь прохладой, рекой и видами, красивых домов с палисадниками, просторными голубыми окнами в которых отражалось ясное утреннее небо и высокими острыми крышами. Восхищался величием стоящих вдоль берега колоколен, дворцов и церквей. По северному берегу все также тянулась каменная набережная похожая на крепостную стену. Над ней, за зеленью высаженных вдоль воды лип, просматривались глядящие на реку темные фасады домов с башенками и балкончиками, где за кованными фигурными решетками, за листьями вынесенных на свежий воздух комнатных растений, тоже светлели высокие, распахнутые настежь окна спален и гостиных. По набережной спешили люди, двигались кареты и всадники. Какая-то веселая молодежь грузилась в лодку. Кавалеры протягивали руки девицам, те смеялись, боялись ступить на качающуюся палубу. Аккуратно пробуя ногой, придерживали руками полы и капюшоны плащей.
- Надо тоже покататься на лодке. Как-нибудь когда красиво, например на закате… – подумал детектив.
Впереди рыжели потемневшие от времени и ветра кирпичные арки: высоко над водой, так что под ними мог свободно пройти любой, даже самый большой парусник, через Керну был перекинут Старый мост. Тот самый, рядом с полицейской комендатурой, по которому детектив ходил к себе домой на южный берег. Ища, где бы причалить, Вертура снова взялся за весло. Быстро орудуя им, пересек фарватер, проскочил перед носом какого-то суденышка, едва не столкнувшись с ним, чем изрядно разозлил боцмана, что все же поленился вынуть изо рта трубку чтобы накричать и только погрозил ему кулаком и, проскользнув под крайней правой аркой моста, повел лодку вдоль крутого, но не отвесного как в других местах, выложенного старыми каменными плитами, берега. Они были дома: над головой возвышалась знакомая полуразрушенная куртина засаженного тополями, старого бастиона, что отгораживал от реки плац перед центральной полицейской комендатурой Гирты.
Наметив высадиться прямо под стеной, Вертура опрометчиво подошел к берегу. Но тут течение было особенно сильным, и схватившись за какую-то щель между гранитных блоков, ему пришлось тут же, бросив весло, с силой вцепился в камни обеими руками, чтобы только удержать лодку на месте, и их не сносило дальше по реке в залив. Пытаясь удержаться, Вертура почти упал на борт. Мутная серая вода клокотала под ним, гулко чавкала между неплотно подогнанных друг к другу плит. Лодочка плясала, толкалась о камни, едва не черпала бортом, так и норовила опрокинуться. Ветви тополей над головой, шумно раскачивались по ветру, солнце светило через них, слепило глаза, мешало собраться с мыслями.
- Отчаливай! – махал рукой, грубо и громко кричал Вертуре со стены, грозил какой-то незнакомый полицейский – нельзя швартоваться здесь!
Детектив окликнул его, попытался позвать на помощь, но, судя по всему, полицейский, что стоял наверху, его не слышал: шум ветра и чавканье волн перебивали все его крики.
Доктор Сакс уселся в лодке, надел очки и, бессмысленно округлив лицо, заморгав, уставился куда-то в деревья над головой. У него был помятый и растрепанный, усталый, обиженный и потерянный, как будто его ни за что били всю ночь, вид.
- Лейтенант Вертура! – собравшись с силами, едва не упав в воду, закричал Вертура, неуклюже перескочил на берег, и, хватаясь за торчащие то там, то тут пучки травы, начал карабкаться на четвереньках по крутому, выложенному каменными плитами откосу, замахал полицейскому – отдел Нераскрытых!
- А, это вы! – убрал руку с плетки, узнал его постовой и тут же потерял к детективу всякий интерес.
- Помогите! – кричал доктор Сакс. Чтобы удержать у берега лодку, он почти упал на борт, зачерпнул обоими рукавами воды, опасно накренился над стремниной.
- Да гребите дальше, там пристань! – замахал ему рукой полицейский и отошел от бойницы. Доктор отпустил лодку и с несчастным видом кота на плоту, поплыл вниз по течению к пирсам, что детектив еще с воды приметил за полуразрушенной, заросшей сиренью башней бастиона, что сейчас возвышалась от него слева. Вертура же полез дальше. Ссадина на ноге жгла, все тело ломило от вчерашних кладбищенских упражнений. От усталости руки и ноги едва двигались. Он с трудом вскарабкался наверх и забрался на стену через пролом.
- Доложите инспектору… - только и выдохнул он.
- Сами доложите – с недоверием оглядывая его, всего грязного, мокрого, пропахшего лесом и дымом, грубо, без единой капли сочувствия, ответил полицейский – у меня вахта, все идите.
***
Покачиваясь на травмированных, негнущихся, затекших от долгого сидения в лодке ногах, провожаемый насмешливыми взглядами упражняющихся на плацу с палками вместо мечей и копий дружинников, Вертура направился прямиком к калитке отдела Нераскрытых Дел, но убедившись что она заперта изнутри на засов, был вынужден идти через парадную лестницу. На дверях в конце длинного коридора висела, табличка «Приема нет», но Вертура ее проигнорировал.
За столом дежурного было пусто. Видимо заслышав, что кто-то вошел, сверху спустился инспектор. Уставив на коллегу исполненный ожидания и ненависти взгляд, неодобрительно скривился.
- Мэтр Тралле! – развел руками, выпалил Вертура – сэр Фанкиль приказал мне плыть по реке, доложить…
- Да черт с вами! – прервал его, спешно бросил инспектор – где остальные?
Вертура прошел в зал. Мариса, отложив перо, недоверчиво и напряженно уставилась на него поверх папок, что неопрятной кучей громоздились на ее рабочем столе. На низком диване, где обычно сидел Фанкиль, теперь возлежал магистр Дронт. При появлении детектива, он поднял усталые, затуманенные наркотиком глаза и тут же быстро опустил их. Без доспеха, что предает любому носящему его воинственный и грозный вид, он оказался хоть и рослым, то тощим и тщедушным, узкоплечим, лишенным всякого достоинства, уже немолодым мужчиной. Сейчас он был в одних рубахе и брюках, с торчащими из штанин костлявыми и волосатыми лодыжками, что еще больше подчеркивали нескладность его высокой, но при этом коротконогой фигуры, а его плечи были плотно перебинтованы и перетянуты ортопедическими кольцами, поверх которых он накинул какой-то старый плед.
- Что с вами? – уставился на него, заморгал Вертура.
- Где все, вас спросили! – вскидывая на него пылающие ненавистью глаза, сверля его взглядом, быстро ответил тот – доложитесь!
Инспектор Тралле утвердительно кивнул, призывая поскорее рассказать, что произошло, сел рядом, вполоборота к столу, достал из кобуры и положил перед собой пистолет.
- Я поранил ногу, сэр Фанкиль приказал нам с мэтром Саксом отправляться в город по реке – сходу бросил детектив, присел на стул и принялся сбивчиво излагать все что с ними случилось. Где-то на середине доклада явился доктор Сакс. Усталый растрепанный и злой, он запыхался, пока нес на плече бригандину Фанкиля и оставленные в лодке коллегами верхнюю одежду, сумки и мечи. С грохотом скинул свою ношу в угол к вешалке для плащей, с размаху уселся за стол и принялся крикливо, постоянно перебивая и поправляя Вертуру, рассказывать свою версию случившегося. После нескольких таких фраз инспектор Тралле строго осадил его, ударив кулаком по столу.
- Анна, чего сидим? – грозно сверкнув глазами, нетерпеливо накричал он на затаившуюся среди рукописей за своим рабочим столом, внимательно наблюдающую за этой сценой Марису – бегом за Хельгой, это ее художества, вот пусть и решает, как теперь быть.
Мариса неприязненно дернула плечом, кивнула и, бросив выразительный, полный презрения взгляд на доктора и Вертуру, молча вышла вон. Только зашелестели полы ее тяжелой темно-серой, почти черной мантии, да громыхнула раскрытая злым толчком дверь.
- Вот – вынул из сумки диски и отчеты, которые передал ему Фанкиль и положил их на стол детектив. Нити-отростки рассыпались во все стороны. Потянуло омерзительным смрадом разверзнутой могилы. Инспектор нахмурился еще больше. Магистр Дронт поднялся на локте, чтобы лучше видеть, но, узнав знакомые образцы, тут же потерял к уликам всякий интерес, взял со стола бумаги с записями рапорта и, как будто он был совсем не в курсе дела, уставился в них.
Так они сидели минут пять, пока снова не ударила дверь. Все обернулись. Быстрым твердым шагом вошел капитан ночной стражи Герман Глотте. Без шляпы, как всегда с растрепанными, седеющими черными вихрами на голове и гладко бритым невыспавшимся лицом, как всегда искаженным мрачным, исполненным ненависти, выражением. Без перчаток, но при своих шестопере и хлысте, он ворвался в зал и, бросив быстрый взгляд на собравшихся у стола, скривился с особенной злобой, как умеют только бывалые, привычные к допросу и запугиванию подозреваемых полицейские. В присутствии этого неприятного и агрессивного человека Вертуре снова стало не по себе.
- Ну вы знаете, Герман, это там, где лаборатория… – начал было объяснять инспектор Тралле, но капитан грубо его перебил.
- Чей был приказ? – коротко спросил он, бешено глядя на детектива.
Инспектор замялся, опустил глаза в пол.
- Надо было сразу писать, провели проверку, нарушений не выявили – отложив бумаги, вяло, как будто это была совсем несущественная ерунда, махнул рукой магистр Дронт, прозрачно намекая на начальника отдела.
- Герман – словно нехотя, ответил тот – на два слова…
И он встал от стола, убрал пистолет и направился к лестнице. Капитан удостоил Вертуру и доктора взглядом полным презрения и загремел за ним.
Некоторое время они разговаривали наверху на повышенных тонах. Капитан ночной стражи ходил так тяжело и громко, что жалобно скрипели доски, а с потолка в зале внизу сыпалась побелка. Из этого беспорядочного, гремящего казалось бы на все крыло здания, разговора детектив узнал, что объект в лесу на северном берегу Керны находится под личным надзором коменданта Солько и специально стоит на отшибе, вдалеке от дорог, чтобы никто мимо него не ездил. И что если там что и случается, с этим следует обращаться в местную комендатуру, у них есть свой специальный отдел и это в их ведомости. Такая инструкция есть и у Ночной Стражи, и это не первый случай, когда пропадают люди, но, поскольку это не город, полиция Гирты в этом районе не расследует.
- Написать им надо было туда курьером и все, а раз вам, Нераскрытым, не писано, идите, покопайтесь в сортире, может ваши детективы и доктора от большого ума ее туда выкинули! – резко, словно каркающая ворона, или стреляющая пушка, выкрикивал капитан, ругался на инспектора – и если не уладим, кто отвечать-то будет? Святой Николай? Сэр Кибуцци? Мастер Глюк? Владыка Дезмонд? Сэру Августу мастера Тинвега будем просить звонить?
Инспектор что-то пробубнил в ответ, и, похоже, эти слова удовлетворили капитана, отчего грозные выкрики почти сразу же сменились обыденной рабочей беседой.
Все это время, несмотря на усталость, доктор Сакс возбужденными быстрыми шагами ходил взад-вперед от входной двери до картины с Собором и звездами на стене. Он налил всем холодной заварки из чайника, залил таким же холодным кипятком. Вертура выпил свой чай залпом, попросил еще, но доктор отвлекся и так ему и не налил. Вернулись инспектор и капитан, судя по мрачному виду, уже принявшие какое-то решение.
- Марк, остаетесь тут, Алистер тоже – коротко объяснил инспектор – мэтр Сакс, поедете с нами, покажете места.
- Я? Ну хорошо… – обиженно бросил доктор и, взяв под мышку свои плащ и шляпу, понуро, нога за ногу, поплелся за старшинами.
Воцарилось молчание. Только где-то далеко, в коридоре, в кабинете, навязчиво звонил телефон. Раздавались какие-то голоса, потом послышался громкий, натужный и хриплый мужской смех. Магистр Дронт поднял глаза на Вертуру.
- Ну как вам ночью в тайге? – поинтересовался он с каким-то неясным зловещим намеком. Прищурил свои узкие, пронзительные глаза, скривил губы в неприятной улыбке.
- Прикажут, поеду еще - уже зная, как надо отвечать на подобные дурные вопросы, процедил сквозь зубы, в мрачной готовности ответил детектив.
Магистр Дронт прищурился еще больше, скривил рот.
- Это вы от Лео такого уже нахватались? Что, думаете, чем больше патриотизма и блеска в глазах, вам от этого будут больше верить?
Вертура промолчал, уставился на магистра, на что тот улыбнулся еще более высокомерно и спросил.
- И генерала Гандо, стало быть, вы тоже во славу Гирты, отравили?
- Нет – будучи служащим полиции и знакомым с подобными уловками, коротко ответил Вертура, но все же пояснил – к тому что пишут в ваших газетах, я никакого отношения не имею, а генерала мы случайно встретили в кабаке. Когда расследовали дело Димстока…
- Так, стало быть, это у нас тут сплошные пропаганда и провокация? – сузив маленькие пылающие желанием причинить вред глаза до узких щелок, уточнил магистр – и сэр Вильмонт, стало быть, не от Бога Герцог?
- Я в Гирте недавно и не в курсе – пожал плечами, уклончиво ответил детектив.
- И за Димстока вас тут тоже не похвалят – констатировал полицейский и снова уставился на Вертуру ожидая реакции, но, не получив ее, продолжил – он у нас тут в свое время начудил, денег у наших набрал. Представлялся тем самым, мужем или братом, кто во времена Смуты пропал и тела не нашли, а с вашей подачи с него уже не взыщешь. Как думаете теперь на вас будут смотреть?
- Димстока ликвидировал Орден – уточнил Вертура – ракетой с воздушного крейсера…
- А вы ловкач, Вертура! – перебив, притворно похвалил его, магистр Дронт, засмеялся неприятно и фальшиво – профессионал! На все у вас ответ, ни с какой стороны не подойдешь, везде были, а ни в каких делах не замешаны!
Вертура снова промолчал. Он отчетливо осознавал себя подозреваемым на допросе, где магистр явно прощупывал его, чего он стоит и что за человек, так что эта льстивая похвала, явно призванная усыпить его бдительность, разговорить его, ему совсем не польстила.
Снова не получив ожидаемого, полицейский наверное хотел уже задать следующий вопрос, но входная дверь снова распахнулась. Быстро стуча каблуками, в зал вошла Мариса. Бросив надменный взгляд на устало и загнанно поджавшего плечи Вертуру, прошла мимо него, села за свой стол, взяла в руки перо, но работать не стала, замерла с ним над рукописями, чуть повернула голову, чтобы лучше слышать, о чем идет речь.
- Вот одна Анна, молодец – недобро усмехнулся, кивнул на нее магистр – долг выполняет круглые сутки, а ночью особенно, и даже не за медальку или капитана, как наш Лео, а за Гирту. А вы…
Зная толк в полицейских уловках, Вертура поднял глаза, сделал расслабленное лицо.
- А хотите лучше анекдот, как генерал Гандо вызывал меня на дуэль…
- Не хочу – неприязненно и коротко ответил, оборвал его магистр – имейте в виду. Я вам все сказал. Думайте сами, я предупредил. Я, в отличии от Анны, здесь сугубо на консультативной должности, в качестве научного сотрудника, и до политики мне дела нету.
Мариса молча и напряженно уставилась на него, но не возразила. Через раскрытые окна со звуками шелестящей листвы в помещение вливались веселая барабанная дробь и гнусавое пиликанье волынки. Где-то в стороне, у парадных дверей комендатуры играли сбор. Доносились отдельные, но неразборчивые голоса стоящих под окнами мужчин. Вернулся инспектор Тралле, бросив неодобрительный взгляд на коллег, прогрохотал вниз, в арсенал, загремел ключами несгораемого шкафа, с силой ударил железной дверцей.
Магистр Дронт достал из-за дивана бутылку, налил немного себе, наполнил фужер Вертуры. Тот непороизвольно принял кубок и сделал глоток. Сопротивляться словам коварного полицейского, разгадывать его вопросы и одновременно думать над ответами с недосыпу становилось все трудней. Неся на плече кожаную сумку для патронов и короткоствольный, по виду кавалерийский, казнозарядный карабин, вернулся инспектор Тралле.
- Все я уехал – бросил он неприязненно магистру и, по всей видимости совершенно не желая ввязываться ни в какие конфликты подчиненных, спрятав глаза, вышел из отдела. Воцарилось напряженное молчание. Никто не хотел начинать разговор первым. Где-то за окнами, над рекой, забили колокола, возвещая об окончании воскресной литургии. Вертура перекрестился, опустил взгляд, бессмысленно уставился в налитый почти доверху фужер. От усталости он почти валился со стула и был готов лечь даже на пол, на брошенные под вешалкой доктором мантии и плащи. После пережитой страшной ночи в лесу и томительного путешествия по реке, он искал у тех, кого уже было начал считать своими сослуживцами сочувствия и поддержки, хотел быть услышанным и понятым, думал, как прекратить эту пустую ссору, но не находил ни нужных слов, ни нейтральной темы, которую можно было бы обсудить. За этими мыслями его все больше разбирала злость, он был загнан в угол и сейчас они оба, и напряженная, явно ждущая когда он обратится к ней, чтобы ответить на любое его слово оскорблением или грубой насмешкой, глядящая на него как на низменного предателя и лютого врага, Мариса и магистр Дронт с его дурным языком и гадкой, уже ничуть не скрываемой улыбкой провокатора, были для него одинаково враждебны и омерзительны.
- Анна – внезапно грубо бросил ей, снова первым начал разговор магистр Дронт – вы что слепая? Не видите, ваш Вертура ранен ниже пояса?
- А я что, доктор? – с ликующим злорадством, что к ней обратился хоть кто-то и можно огрызнуться и нахамить, нагло, с вызовом, бросила она, откидываясь на спинку кресла.
- Языком поработайте, как вы это умеете! – как будто заранее ожидая такого ее ответа, парировал полицейский и сам же оскорбительно засмеялся над своей шуткой. Мариса надменно вскинула голову, прищурилась. Ее глаза полыхнули бешеным огнем, казалось вот-вот и она вскочит со стула и ударит им обидчика, но в ее взгляде за агрессией отчетливо читались страх и унижение. Она сдержалась, приняла отстраненный и гордый вид, как будто эти слова и смех ее совсем не задели.
- И про Анну тоже имейте в виду – нисколько не смущаясь ее реакции, подался вперед лицом магистр Дронт, сообщил доверительно и вкрадчиво, как будто намекая на состоявшийся между ними только что разговор, напомнил о каких-то важных, ранее рассказанных им обстоятельствах, детективу. Выждав паузу, он многозначительно повел головой и, наверное, хотел сказать что-то еще, но дверь в длинный коридор внезапно распахнулась и на пороге появился облаченный в свой роскошный бело-синий наряд Патрик Эрсин.
- Тут-тук! – весело и восторженно воскликнул, манерно постучал в притолоку, чуть пригнулся, чтобы не удариться об нее лбом, остановился на пороге и широко улыбнулся сидящим за столом полицейским – что у вас там за унылая линейка на дворе? Куда собрались?
Вертура медленно обернулся с мрачнеющим на глазах лицом. Мариса злорадно заулыбалась, не скрывая мстительно восторга, уставилась на Поверенного.
- Вертура! – приметив перемену, строго и брезгливо осадил его магистр Дронт и сделал предостерегающий жест – я же вам говорил!
Детектив отвернулся, взялся за меч, с силой сжал пальцами эфес.
- Ах, Анна, это вы! – настолько широко и радушно, что даже могло бы показаться, что он издевается, улыбнулся Марисе, вошел в зал Эрсин и наигранно хлопнул себя рукой по груди, как будто изображая поклон.
- Моя сладострастная муза! Ваши язык и перо столь искусны в своем литературном мастерстве, что я даже иногда, почитывая вечерами в постели ваши опусы, нет-нет, да и подумываю, что если бы не некоторые технические обстоятельства, я бы взял, да и похитил вас, для удовлетворения моих маленьких творческих потребностей!
И распахнул руки так, словно желал крепко обнять ее. Но как только она демонстративно и со всей поспешностью, бросив на Вертуру пламенный мстительный взгляд, вскочила ему навстречу, с готовностью откинула голову, прошел мимо, проигнорировал ее. Грубо и пренебрежительно отодвинул тыльной стороной своей огромной руки как докучливую бисерную занавеску в дверях и, не уделив ее персоне больше ни капли внимания, навис над уже готовым внимательно слушать его магистром.
- Алистер – коротко и ясно, схватив фужер Вертуры, одним глотком выпил его до дна, не поморщившись, распорядился Эрсин – сэр Жорж немедленно требует вас к себе. Элеонора срочно нуждается в вашем присутствии. Вы ранены? Думать можете, мозг не задет?
Его глаза на миг стали оранжевыми. Хотя, быть может, это только показалось едва сдерживающемуся от ярости, сжимающему кулаки под столом, Вертуре.
- Заброневое – коротко ответил магистр Дронт – пистолетная пуля травмировала ключицу.
- Поедете со мной. Я вас осмотрю. Это срочно.
- Я готов – кивнул полицейский – Анна, продолжайте следить за Вертурой. Контору не оставлять, на улицу не ходить.
- Ага – печально кивнула Мариса и отвернулась к окну, словно раздосадованная тем, что ей придется остаться с детективом наедине. Магистр Дронт же с трудом поднялся с дивана. Накинул мантию, поводил руками, мешают ли повязка и кольца, фиксирующие плечи.
- Наркотик? – нагнулся к нему, заиграл пальцами по поясной сумке, как по клавишам фортепиано, словно предлагая что-то очень сладостное и запретное, предложил Эрсин.
- Уже принял – с трудом волоча ноги следом за его быстрым шагом, мрачно кивнул полицейский.
- Перспективной пятисотой эн-серии – уже на лестнице продолжал искушать его Поверенный – такого не будет еще пару сотен лет. Руки и ноги оторванные приклеивает, сам видел. Ваш перелом зарастет как и не было…
- А почему вы тогда не поможете леди Элеоноре? – ядовито возразил и ему магистр Дронт. Ответа Вертура так и не услышал, так как он был произнесен уже на первом этаже.
- Про пару сотен лет это очередная местная шутка? – уточнил он у Марисы, что тоже внимательно прислушивалась к их разговору, но та только смерила его презрительным взглядом и вернулась к своему рабочему месту.
На диване от магистра Дронта остался блокнот. Похоже он выпал, когда полицейский ворочался, мучаясь своей раной. Заметив, что Мариса отвернулась к окну и даже не смотрит в его сторону, Вертура взял его и пролистал несколько страниц. Листы были испещрены сложными оккультными формулами и алхимическими символами. Столбиками были выписаны названия препаратов и ингредиентов, некоторые из которых он знал по спискам к изъятию и аресту на таможне Мильды. Но именно алхимические фигуры и нечестивые знаки насторожили детектива больше чем названия запрещенных лекарств и сильнодействующих наркотических средств. Он уже видел подобные им в подземной крепости Дэ и записях маркиза Димстока, в сумрачных, озаренных слабым светом лампад и багровых свечей, пропахших миазмами воскурений и запекшейся кровью логовищах сектантов, в протоколах допросов инквизиции и таинственных магических книгах, что были изъяты у перекупщиков в портовых лавках редкостей, мошенников, выдающих себя за ученых и докторов, приносящих кровавые жертвы сумасшедших и беспринципных, наживающихся на чужом горе хитрецах, уличенных в порче и колдовстве.
Закрыв блокнот, словно невзначай, как будто по незнанию, положив его на стол Фанкиля, прикрыв его бумагами, Вертура снова переместился на диван. Задрав ноги на деревянный и угловатый, словно бы специально сделанный так, чтобы невозможно было нормально лежать, подлокотник, укрылся своим плащом. Бросив быстрый взгляд на царапающую бумагу пером, как будто не обращающую на него ровно никакого внимания Марису, окончательно уверившись, что ничего хорошего от нее он не дождется, в сердцах махнув рукой, отвернулся к стене. Чтобы хоть как-то утихомирить разгоряченную недосыпом и обидой голову, он попытался подумать о чем-нибудь приятном, вроде рюмки крепкого с жареным мясом, квашеной капустой и майонезом, или теплой удобной кровати в каком-нибудь богатом и радушном доме, но так не смог придать своим думам никакого осмысленного движения. Окончательно умаявшись, в какой-то миг он просто закрыл глаза и тут же, утомленный бессонной ночью и тяжелым утром, убаюканный колокольным звоном и шелестом тополей за окнами, уснул.
На плацу отряд верховых в количестве около сотни вооруженных, готовых к бою людей, выезжал на проспект и сворачивал к северным воротам Гирты. С полицейскими уехали и несколько облаченных в латы жандармов в сопровождении своих оруженосцев и дружинников. Капитан Фридрих Кроксен, что, узнав причину отъезда, уже успел доложить майору Тинвегу и получить соответствующий приказ, присоединился к выезду со своими людьми в качестве усиления.
***
В сторону карантинного дома ехали со всей возможной поспешностью. Доктор Сакс едва держался в седле, но инспектор Тралле дал ему стимулятор и тот приободрился, а после того, как наркотик подействовал, снова стал невыносимо весел и болтлив.
По дороге у переправы подобрали Фанкиля и Ингу, напоили коней. Сами напились кваса с молоком, съели ведро окрошки, которую крестьяне везли на продажу в какое-то городское заведение. Доехав до поворота, поехали дальше по просеке, параллельно реке.
Стоял жаркий и ветреный полдень. В лесу было тихо. Не визг пилы, ни ритмичный, гулкий стук топоров не оглашали чащу. Не было у просеки ни телег с огромными и медленными ломовыми тяжеловозами, ни бородатых, суровых и подозрительных артельщиков. Телеги укатили, лагеря были свернуты, делянки брошены. То там, то тут курились ямы углежогов, наспех потушенные и присыпанные камнями и глиной. Лес был пуст. Только пела кукушка, словно перекликаясь с барабаном, что эхом отражаясь от деревьев, отбивал на всю округу походный ритм.
Колонна шагом ехала через лес. Мрачные всадники, откинув капюшоны, внимательно смотрели по сторонам. У каждого была усиленная увесистым грузом тяжелая плетка, какая легко перебивает руку или ногу, раскалывает голову, контузит через шлем, а в ножнах ждали своего часа мечи. Рыцарей же, что следовали в конце отряда, ели бутерброды, пили в седлах, вели свои куртуазные разговоры, сопровождали вооруженные копьями и мушкетами дружинники. Драгуны как будто не обращали никакого внимания на них, ехали в основном молча, перекидывались усталыми шутками и репликами, вяло отмахивались от комаров, роями поднимающихся из кустов черники.
Когда впереди, между деревьев, показался просвет, за которым начиналось поле вокруг деревни, капитан Кроксен пришпорил коня, нагнал едущих во главе колонны капитана и инспектора, оценивающе прищурился в сторону опушки, молча поехал рядом. На его усатом жилистом лице читалась озорная готовность к предстоящему конфликту.
- Фридрих – с напором ответил на его вопрос, предупредил капитан ночной стражи Герман Глотте – я приказа к атаке не получал, так что ссориться сразу не будем, поговорим, посмотрим, что ответят.
Инспектор Тралле кивнул. Рыцарь пожал плечами, сделал вид, что ему все равно в какой последовательности драться или говорить.
- Пока я не скомандую, не вмешивайтесь Фридрих – строго предупредил его так и не получивший внятного ответа на свои слова капитан и предупредительно положил руку на навершие плетки. И вправду, суровый и страшный, облаченный в черную броню, командир ночной стражи Гирты выглядел гораздо серьезнее и представительнее, чем, привычный к конторской работе, толстый и неуклюжий, с опущенными сутулыми плечами, вялый инспектор, или облаченный в серые латы подвыпивший и веселый, возглавляющий группу жандармов и пажей нарядный рыцарь.
Впереди раскинулось то самое поле, на котором растили свеклу. Дорога вилась между торчащих то там, то тут, обросших у основания как коронами иван-чаем и длинной высокой травой, острых камней. Впереди светлели покосившийся забор и стены карантина, двухэтажного каменного дома на десять окон в длину и три в ширину во дворе которого торчали несколько куцых чахлых сосен. Сельская дорога была пуста, как была пуста и деревня. Кроме отряда жандармерии вокруг не было ни души.
- Играй «внимание»! – приказал барабанщику капитан, когда они выехали из леса. Знаменосец распустил штандарт драгунского полка с белым драконом на фоне черного неба. Барабанщик забил ритм, тяжело запела полковая флейта. Всадники дали в галоп и через несколько минут при всем параде подъехали к окружающей дом укрепленной крутыми узкими контрфорсами изгороди. Капитан Глотте, инспектор Тралле, барон Кроксен, знаменосец, барабанщик, и еще несколько верховых заехали в ворота и подъехали к крыльцу.
- Выходи, будем говорить! – резко и пронзительно, словно каркающая ворона закричал капитан. Рядом с ним в седлах в мрачном, молчаливом ожидании уставились на дом облаченный в доспех инспектор Тралле с мечом у седла, карабином в руках и пистолетом в кобуре, Инга, которой выдали запасной плащ и растрепанный, мокрый, злой и угрюмый, с серым, плохо отертым от грязи лицом, Фанкиль. Капитан Кроксен достал из поясной сумки маленький револьвер, что на деле оказался модной современной зажигалкой, прикурил от ствола, с грохотом сложил на груди закованные в композит руки, игриво прищурился на дом, словно решая, как лучше его поджечь.
Все также мрачной черной стеной вдалеке стояла тайга. Над полем летали грачи, но карантинный дом все также оставался тихим и безжизненным. Инспектор Тралле нахмурился.
На крыльце и стенах все еще чернели следы вчерашнего налета: доски и двери были черны от сажи, рядом с крыльцом валялись поломанные деревянные перила. Капитан Глотте скривил рот и уже обернулся, чтобы дать сигнал к штурму, но где-то на первом этаже чья-то темная рука коснулась жутковатой грязной, наглухо прикрывающей окно, тряпки, заскрипели доска пола. Истошно закаркали грачи, что ссорились неподалеку в свекольной ботве.
Полицейские переглянулись. На перекошенных лицах читалась угрюмая готовность по приказу соскочить с седел и броситься в дом, но капитан ночной стражи промолчал. Прищурился, нетерпеливо похлопывая по ладони эфесом своей тяжелой плети, сделал вид, что готов подождать, давая осажденным обдумать свое положение. Так прошло не больше пары минут, как на втором этаже с грохотом распахнулось окно. Фанкиль вздрогнул и тревожно, испуганно, огляделся. Из задних рядов усмехнулись, навели на дом мушкет.
- Добро пожаловать милейшие! – манерно растягивая слова, словно квакая, кудахтая или мяукая одновременно, разнесся по двору от дома неприятный, режущий слух, словно нечеловеческий голос, от интонаций и силы которого непроизвольно шарахнулись в сторону лошади, а люди нахмурились, подняли ружья, взялись за мечи.
- Что вам угодно? – словно издеваясь, продолжал Голос.
- Ты знаешь что! – грубо крикнул ему капитан ночной стражи – сейчас сожжем твою халупу и тебя вместе с ней!
- Мэтр Солько уже в курсе, но претензий не имеет! – все с теми же омерзительными интонациями и каким-то страшным, чуждым акцентом, отозвались из дома и прибавил как будто внасмешку – по приказу сэра Вильмонта, верно служим семье Булле и Гирте!
- Где наш человек? – спросил его капитан.
- Третий, помимо орденских, которые здесь с вам, в реке. Прыгнул, когда убегал. Ищите живым или мертвым ниже по течению!
- Ну и какие у вас приказы по этому дому, Фридрих? – осведомился капитан у барона Кроксена, с отвращением кивнул на серый, облупившийся фасад.
- Да, неплохо бы эту дрянь на свет Божий вытащить – весело ответил тот – глянуть, что за мерзость… Альберт! – позвал он одного из своих людей – а ну, кинь-ка им в окошко чем-нибудь!
Но жандарм не успел выполнить приказ. Рама окна на втором этаже приоткрылась, и из темноты дома на траву вывалился небольшой, припечатанный сургучом бумажный пакет. Один из драгун подобрал его, развернул, продемонстрировал капитану Глотте бумагу, которую тот быстро прочел и, порвав в мелкие клочки, спрятал их в поясную сумку.
- Барабан, отбой! – внезапно развернув коня в сторону дороги, грубо и громко бросил он своим людям, чем вызвал недоумение барона Кроксена и Фанкиля – возвращаемся в Гирту!
Спорить не стали, как и не стали задавать лишних вопросов. Всадники поворачивали коней. Барабанщик забил марш и вся колонна, развернувшись, двинулась обратно через свекольное поле в сторону леса. Инспектор, капитан и рыцарь ехали чуть впереди всех так, чтобы за дробью барабана за их спинами не было слышно их беседы.
- Мэтр Тралле… – когда они были уже у опушки, обратился к начальнику, униженно прося, как паж, догнал его, подъехал совсем вупор Фанкиль.
- Лео, что вы тут устроили? – оглянувшись, далеко ли ближайшие всадники, надулся, бросил инспектор. Помолчал немного, начал отчитывать – что вам было непонятно? Как первый день на службе! Вам же сказали охраняемый казенный объект. Написали в отчет по теме выезда, остальное вас не касается! Что, побегали по лесу с мечами, повеселились, суматохи навели? У них тут тварь была, людей жрала, они ее выслеживали, и вы тут еще. Кто такие, откуда, что за гастролеры. Радуйтесь, если все уляжется, обойдется без конфликта! А Йозефа теперь сами искать будете. Нырять пока не найдете, по всей реке ловить ясно это?
- Так а что вы сюда вообще поехали? – строго спросил, слышащий все это капитан ночной стражи.
- Приказ – коротко и неохотно ответил инспектор.
- Ясно – коротко ответил капитан и закурил – с вашим профессионализмом считайте везением.
- И не говорите – покачал головой инспектор и снова обратился к Фанкилю - Лео, вас уже и премии, и жалования лишили, и плетей вам обещали, что вам еще? Мясо в пост приказать что ли есть?
- Прикажите – пожал плечами тот и бодро улыбнулся – только я не буду. Мне моя душа ваших инструкций важнее. И приказ это был не мой, а ваш. Одолжите трубочку покурить?
- Лео, вы как всегда – смягчился инспектор, достал трубку, набил ее из своего багрового с лиловой розой красиво расшитой заботливой женской рукой, кисета и передал ее Фанкилю, прибавил – чтоб в последний раз такое было, ясно? Кстати, как в деле этот наш детектив?
- Ну если как агент, то никак – вертя в руках незажженную трубку и демонстрируя, что у него нечем ее засветить, ответил тот. Глядя на его беспомощность, усатый капитан Кроксен хохотнул и протянул ему свой пистолет.
- Притворялся? – уточнил, переспросил инспектор, кладя себе щепотку табаку под язык.
- Дальше будем смотреть – пожал плечами Фанкиль, вхолостую защелкал курком, пока капитан не указал ему на предохранитель, неумело прикурил, несколько раз затянулся, протянул уже раскуренную трубку инспектору – не знаю как насчет притворялся, но ногу поранил натурально. Артист. Я поверил.
- Да все вы тут артисты – с отвращением выплюнул горький табак, согласился начальник отдела Нераскрытых Дел. Несколько раз вдохнув дыма, он расслабился, успокоился, видимо махнул на все рукой и теперь снова был флегматичен, задумчив и ленив, словно это была не операция по спасению пропавших сотрудников, а всего лишь веселый конный выезд.
- Ничего – рассудил он - Анна его расколет. А не расколет, дадим ей плетей и напишем, что нарушений не было.
Барон Кроксен и капитан Глотте заулыбались его словам.
Неровные удары о мягкую землю многочисленных конских копыт, короткие и резкие переклички и смешки драгун, походный бой барабана и щебетание лесных птиц, навевали мысли о скором привале, котелке каши с сушеным мясом, отдыхе на теплой мягкой траве и ароматном дыме костра. До переправы было еще далеко. Дорога снова поднималась вверх, в холмы. По обеим сторонам просеки стоял темный и безлюдный лес. Капитан Кроксен вернулся к своим. Из хвоста колонны весело пиликала гармошка, стучали фляги – рыцари чокались друг с другом пили прямо в седлах, отмечали победу.
***
Его разбудили грохочущие пьяные шаги. Моментально распахнув глаза, детектив сел на диване. Рука метнулась к ножнам, схватилась за рукоять меча.
- В лесу бы вы так - устало выдохнул лейтенант Турко, указал на него пальцем, с грохотом ударил ладонями в стол, навалился на него всем весом. Он был весь мокрым, в смоле, с налипшим на одежду мусором, дрожал от холода, смотрел грозно и устало, шатался, держась на ногах из последних сил. От него разило рекой и костром, куртка и штаны были истрепаны, сам он был весь в ссадинах, лоб разбит, а за его спиной строго вышагивал какой-то незнакомый Вертуре, видимо конвоировавший его, полицейский. Похоже, что лейтенант успел уже где-то выпить с утра, нажаловаться, рассказать всем о своих ночных злоключениях. Приметив свою шапку, которую детектив поместил на вешалку к плащам, он схватился за нее обеими руками и нахлобучил себе на растрепанную голову.
- О! – радостно округлив рот, воскликнул он и продемонстрировал себя сопровождающему, на что тот басовито и пьяно побурчал «ыгы!», и, надувшись, вульгарно, без всякого уважения, чуть поклонился Вертуре и Марисе и, громко, со всего размаху, хлопнув дверью, покинул отдел.
- Йозеф! – язвительно обратилась к лейтенанту Мариса – а что это у вас мокрые штаны?
- Да потому что я упал в реку! - грубо, как на свою жену, закричал на нее лейтенант.
- Что с вами такое? – спросонья поинтересовался у него Вертура. После пары часов на неудобном диване, он чувствовал себя еще более невыспавшимся, усталым и разбитым.
- Плыл без лодки! – возвышая голос, уселся на стул, развязно закинул ногу за ногу, закурил оставленную кем-то на столе трубку, от усталости и недосыпу повышая голос, пьяно похвастался лейтенант - а где Лео, где Инга? А мэтр Тралле где?
- Уехал спасать ваши продажные полицейские морды! – нагло и громко ответила, бросила ему Мариса. Словно ожидая реакции, что они скажут на такое, со злорадной наигранно-нахальной улыбкой уставилась на коллег.
- Это кто из нас еще продажная морда! – начиная сердиться по-серьезному, огрызнулся лейтенант.
- Вы ранены? – пытаясь не обращать внимания на новый разгорающийся конфликт, спросил первое попавшееся на ум Вертура. Молча, достал припрятанную магистром Дронтом бутылку и налил лейтенанту полный фужер. Полицейский без лишних слов схватил его, залпом выпил, с омерзением скривился.
- Ну и гадость… Да, ранен. В лесу, на корягу дурной башкой налетел… Марк, что это за дрянь, сейчас помру, сил нету…
- А что так? – уточнил Вертура, наливая лейтенанту еще крепкого – что там было?
- Лаборатория, питомник! Вот что там было! – выпив еще, бросил лейтенант, подумал, допил оставшееся и со злостью прибавил, с каждым словом начиная распаляться все сильнее – а вы и не знали? Лео не сказал? Не написал вводную, не доложил? Еще узнаете, услышите, почувствуете на себе. О том, куда люди пропадают и что там с ними делают. Видели в лесу, в той церквушке? Вот такую дрянь там растят и людьми ее живыми кормят. И все всё знают, но нарушений нет, производство такое там у них. Возят по северному берегу, грузят на воздушные корабли… И Алистер, мразь, тоже все знал и нас там бросил! Поехать, поговорить ему надо было! Укатил с Дюком, один побоялся ночью по лесу ехать, тварь трусливая! А я же Лео предупреждал, говорил, сами слышали, тоже ехать надо, нет, им с Ингой все приключения на старости лет! Нашел себе подружку по лесам бегать! Правду он ищет Божию, служение у него! Злодеев он разоблачает! Обличает грешников, проповедует тут нам! Каждый Божий день рассказывает о добре и справедливости. Учит, как спастись! Балабол! Как по ерунде, так первый заводит: покайтесь, неправедно, небогоугодно, не благословили! В пост яйцо сожрал, всё, в ад пойдешь, а как кто богатый, так сразу христианское смирение ему. Любой грех с деньгами можно простить! Глазки потупит, язык прикусит, праведник такой весь! Знаю я их всех, видел! Все они такие, патриоты, пустозвоны и бездельники! Языком только чесать, никакого толку, никогда никакой помощи от них! Сейчас пойду и рапорт на него напишу, и чтоб я еще с ними куда-нибудь хоть раз поехал!
И, выпив еще, начал ругаться на всех подряд. Глядя на него, Мариса громко и злорадно засмеялась. Откинувшись на своем стуле, запрокинув голову, положив ногу на ногу, высокомерно и презрительно прищурилась, словно он был не полицейским, пережившим тяжелую ночь в лесу, а бездарным клоуном-паяцем, развлекающим публику в дешевой распивочной.
- А мэтр Тралле… - начал было лейтенант, но осекся, уставил на нее мутные, налитые пьяной усталой ненавистью глаза и, внезапно переменив тон, со злобой бросил ей – а ты чего смеешься? А, мразь? Смешно тебе?
- А что? – гордо возразила ему, тряхнула челкой Мариса.
- Не смей надо мной смеяться, тварь! Вошь! Гнида! – закричал на нее лейтенант. Сорвался со стула, сделал страшные глаза, и, словно внезапно догадавшись, что на беззащитную женщину ругаться удобнее, чем на отсутствующих коллег, указал на нее пальцем, пьяно качнулся к ней – это ты меня тогда сдала! Ты все подслушиваешь, подглядываешь, за всеми следишь! Лео сказал, это ты нас выдала!
- Жена тебя дома выдала! – резко и нагло, откровенно наслаждаясь своими ловкими словами, крикнула она ему в ответ. Приняв еще более надменную позу, сделала картинно-насмешливое лицо, как будто придумывая, как бы еще его унизить.
- Сейчас как врежу! – сжал зубы лейтенант, подскочил к ней, схватился за бутылку и начал пить прямо из горлышка, балансируя свободной рукой, как эквилибрист на табурете. Вертура хотел было вмешаться, крикнуть Марисе, чтобы прекратила провоцировать пьяного, но не успел.
- Ах так! Все Мике расскажу, как вы там с Эббой любезничаете! Вот она вам устроит! – вскочила от стола, бросила она лейтенанту также нагло, злобно и резко. Взмахнув рукой, случайно толкнула его под локоть, отчего бутылка вылетела из его нетвердых пальцев и с гулким стекольным звоном покатилась под столы.
Лейтенант обиженно и надрывно зарычал, шагнул к ней.
- Пошел прочь! - в глазах Марисы стоял страх, она ощетинилась как мокрая злая кошка, но уязвленное самолюбие не дало просто так закрыть рот и отступить – все расскажу! Только женщинам угрожать и можешь, а другим ни слова попрек! Только за глаза и умеешь! Рот помой иди, воняет от тебя! Как Мика с тобой живет, трус, дерьмо и бестолочь!
От этих слов лейтенант окончательно рассвирепел и, в бешенстве замахнувшись кулаком, бросился на нее. Мариса едва успела спрятаться за стул с высокой спинкой, но это ее не спасло. Лейтенант резко вырвал у нее из рук стул, отбросил его прочь так, что тот с грохотом опрокинулся, сгреб ее за одежду на груди и с силой, с глухим, как будто от киянки, стуком, ударил ее в лоб, отчего она, даже не вскрикнув, также молча, отшатнулась к столу магистра Дронта у стены. Запнулась, опрокинув лежащие на краю папки, схватилась за него. Еще больше разозленный тем, что победить одним ударом, самоутвердиться легко и просто, не получилось, лейтенант оскалился, снова наддал на нее. Поджав к бокам трясущиеся от ярости локти, он уже было нацелился начать избивать ее по-серьезному, как в драке в кабаке, но Вертура подскочил к нему сзади, обхватил, приподнял, крутанул всем телом, развернул и откинул прочь. Грозно расправив плечи, выставив перед собой кулаки, стремительно двинулся на полицейского.
- А ну не трожь ее! – тяжелым низким басом загремел на весь зал детектив.
- Ах! – похрипел дезориентированный лейтенант, слепо махнул кулаком, но Вертура молча подошел к нему и со всей злобой толкнул его в плечи обеими руками так, что тот повалился назад и с грохотом опрокинув еще один стул, уселся на пол. Падая, он задел стол, опрокинул и разбил фужер.
- Так тебе, мразь! Получи! – оскалилась, сжала кулак, плаксиво и мстительно выкрикнула из-за спины Вертуры Мариса.
- Хватит! – закричал уже и на нее детектив. Теперь он по-настоящему рассердился – или мало что ли было?
И он угрожающе сжал кулак, развернулся и двинулся к ней.
Мариса замолчала, замерла, печально прижимая руку к разбитому лбу, униженно глядя на Вертуру и все еще сидящего на полу лейтенанта. Слезы ручьями лились из ее глаз, скатывались по щекам, оставляли неровные мокрые следы.
- Давай еще! – бросил ей, отползая под стол от детектива, полицейский – беги, жалуйся леди Тралле! Тварь! Спас тебя Марк, благородный человек, а ты и его в могилу сведешь! Сдашь его! Как и других! Только пакостить, дрянь, и умеешь!
- Трус! Ничтожество! – огрызнулась Мариса.
- Йозеф! – подошел и со всей силы пнул, его по сапогу детектив. Лейтенант заскреб руками по полу, отползая подальше, чтоб больше не били.
Вертура хотел ударить его снова, но агрессия уже пошла на убыль, он выдохся. Каждый шаг отдавался болью в пораненной ноге.
- Вам еще не надоело? – грозно крикнул он лейтенанту. Заглянул под стол, где тот пытался прятаться от него и обернулся к Марисе, что, наверное, мудро решив, что пора прекращать сцену, стояла, гордо вскинув голову, плакала, внимательно и напряженно смотрела на подравшихся из-за нее мужчин. Ее волосы растрепались, расшитый цветами ворот белой рубахи был разодран. Заколка вырвалась и упала за столы, верхняя застежка ее нарядной черной с багровыми клиньями мантии оторвалась, висела на одной пуговице, а слева на лбу набухала огромная красная шишка.
- Йозеф, закройте за нами дверь! – грубо бросил лейтенанту Вертура, подошел к Марисе, резко схватил ее за плечо, подвел к вешалке, выдал ей шляпу и плащ, взял свои вещи и, крепко держа под руку, чтобы она даже не думала вырваться, повел ее вниз по лестнице.
- Никуда я не пойду! – капризно дернула она плечом, но детектив рывком осадил ее.
- Пойдешь! – коротко и с угрозой крикнул он, надел ей плащ через голову на плечи, нахлобучил шляпу и вывел на улицу через калитку на первом этаже. Протащив мимо кустов шиповника на куртину бастиона у реки, отпустил ее только под тополями. Она без сил упала на скамейку, уткнулась щекой в дерево и громко заплакала в голос, как обманутая лукавым егерем деревенская девка. Вертура встал над ней в позу, размышляя, что теперь с ней делать и как ее утихомирить.
Снизу послышались тяжелые, шаркающие и сбивчивые шаги.
- Что за бардак? - загремел знакомый грозный голос пьяного капитана, который еще позавчера весело рассказывал про Модеста Гонзолле и его приключения. Полицейский подошел, грозно навис над Вертурой, засопел и потребовал – кто ее обидел? Ты?
Вертура не успел найти ответ, его опередила Мариса.
-Да! – бросила она сквозь слезы злобно и мстительно.
Капитан без разговоров замахнулся и ударил детектива в щеку сверху вниз, так что теперь он также молча и беспомощно, как совсем недавно лейтенант Турко, отлетел прочь, запнулся о корень, уселся прямо на землю.
- А ну немедленно извинись! – расставив ноги, угрожающе навис над ним капитан, сорвал с пояса плеть.
- Он непричем! Не трогай его! – с яростью окликнула его Мариса.
- Дура! – с ненавистью бросил ей, налился кровью, полицейский и, замахнувшись на нее плеткой, так что она резко сжалась в комок и прикрылась рукой, в последний момент решил не бить, а всосав побольше слюны, жирно плюнул на нее и, удовлетворившись этим делом, вразвалочку засеменил прочь, так и оставив детектива и Марису дальше разбираться самим.
- Ну отлично! – присел рядом с ней на скамейку, держась за ушибленную скулу, Вертура – эта ваша Гирта… ну просто слов нет.
От удара в голове звенело. Он достал трубку, набил ее, чиркнул спичкой о голенище башмака и закурил. Капитан спустился со стены и кому-то уже рассказывал о происшествии, не преминув снова присовокупить барона Гонзолле и маркиза Дорса. Его тяжелому отрывистому рыку отвечали грубые задорные смешки. Постовые от души забавлялись новой сплетней.
Мариса молча повернулась и упала головой Вертуре на плечо, горестно сложила руки на коленях. Слетевшая с ее головы шляпа валялась на земле. На рукаве желтел омерзительный подтек, но Мариса молча и тоскливо плакала, даже не пыталась его отереть. Вертура несколько раз быстро затянулся дымом и, убедившись, что табак разгорелся, предложил ей курить. Несколько секунд Мариса в недоумении смотрела на трубку в его руке, словно не понимая, что с ней делать. Потом осторожно, боязливо подалась вперед головой, захватила губами чубук и, даже не пытаясь взять ее в руки, несколько раз вдохнула через нее дым. Детектив обнял ее за плечи, она прильнула к его боку и уткнулась в него разгоряченным от слез лицом. Так они сидели минуту или две.
- Пойдем – наконец отпустив ее, Вертура встал со скамейки. Поднял с земли шляпу, кое-как отряхнул с нее пыль, вручил ее Марисе.
- Куда? – только и спросила она его, подняв на него печальный затравленный взгляд, в котором читались одновременно скорбь и надежда.
- Ну не обратно же в контору – рассудил детектив с некоторым самодовольством в голосе от того, что сцена наконец-то завершилась, и добавил как будто невзначай – например, ко мне.
Она бросила взгляд в сторону, подумала пару секунд, как будто для приличия, встала со скамьи, деловито отерла рукав о дерево, с готовностью ухватила Вертуру под локоть, прижалась к нему. Так они спустились с бастиона на плац.
- Так кто ее там обидел? – подошли, окружили, загремели какие-то бравые полицейские, задымили трубками в лицо, разминая перебитые от усердной работы кулаки – где этот злодей?
- Так «Скандалы»! – как само собой разумеющееся, ответил им также грубо и фамильярно детектив - сказали, перепишите. Статью в печать не приняли.
- Вот проблемы-то! – презрительно и громко, как выстрелил из пушки, бросил кто-то – раз плюнуть! Бери и пиши! Ха! Это вам не в ночную про дождем!
- Да вы отчет нормально сдать не можете, милейший! – важно, но глумливо, возразил какой-то бородатый жандарм – а я сам мемуары пишу. Все они, редакторы, такие!
- Мемуары это у сэра Августа, а вы графоман! – возразили из толпы.
- Отвали! – грозно сжал кулак, загремел полицейский-мемуарист, явно оскорбленный насмешкой.
Все засмеялись и, перекидываясь шутками, пошли прочь.
- Не дело в таком виде по городу ходить – закивал, смерил их критическим взглядом начальник оперативного отдела, капитан Кноцци, выдыхая из своей трубки густой сизый дым.
- Хой, кучер! – сунув в рот глиняную свистульку в форме дракончика без крыльев, пронзительно, на весь двор, засвистел коляске с веселыми, радующимися теплому солнечному дню и свежему ветру полицейскими отъезжающими на проспект – подвези влюбленных до Гримма!
Мариса многозначительно промолчала, ничего не ответила ему на это.
***
Распрощались с бравыми полицейскими, что в коляске угостили их ювом, Мариса и Вертура поднялись в комнату, где он усадил ее в кресло у кровати, а сам пошел в лавку взять поесть. Купил зелень, хлеб, вино и сыр.
- Тушеного мяса в горшочке? – доверительно склонившись, осведомился бакалейщик и загадочно понизив голос, прибавил, словно предлагая запретное снадобье, лечащее сразу от всех болезней – свежая, совсем недавно подвезли!
- Благодарю, но нет – вспоминая услышанное вчера на кладбище, словно невзначай, отмахнулся Вертура – есть свинина?
- Есть копченые цыплята – не растерялся лавочник – действительно вкусные, берите!
- Ага – согласился Вертура, расплатился и взял с прилавка накрытую свежей тряпочкой из небеленого льна, наполненную едой, корзинку.
Когда он вернулся в комнату, Мариса уже сидела перед открытой печкой, хрустко ломала полено топором, бросала щепки на тот самый номер «Скандалов», который забраковал, выкинул на растопку, детектив. Как только он вошел, она без разговоров встала и, не выпуская из рук топора, быстро и решительно зашагала на него. От усталости он даже не успел испугаться и отреагировать, и если бы она хотела, то легко бы могла его зарубить, но вместо этого, она обхватила обеими руками и, высунув язык на всю длину, с жаром поцеловала в губы так, что от этого действа ему едва не подурнело.
- Я принес выпить и еды… - когда она отпустила его, глядя на топор в ее руке, попытался оправдаться детектив.
- Спасибо тебе! – ответила она и с грохотом отбросила топор к поленнице, снова обняла его за шею, прижалась лицом, ласково, но с напором поцеловала. Потупив глаза к полу, призналась – прости, я должна была сказать раньше… поблагодарить тебя за то что был добр ко мне…
- Точно – ответил он и, неловко освободившись от ее объятий, поставил корзинку на стол, достал из нее бутылку – теперь скажи, что мы лучшие друзья. В этой комнате что-то не так. Здесь всего один фужер.
- Ничего, я могу пить из горла, прямо так – Мариса энергично села на стул перед столом, облокотилась о высокую спинку и выжидающе уставилась на Вертуру – как будто первый раз что ли. Чего привередничать, мы же лучшие друзья, или нет?
Детектив выдавил пробку из бутылки, налил вина и передал ей фужер, достал действительно вкусного копченого цыпленка завернутого в изляпанную жиром газету – какой-то недавний номер «Герольда» - герцогской листовки с городской информацией. Как варвар с картинки из детской книжки, с хрустом разорвал его руками, отломил ножку, сделал огромный бутерброд с зеленью и тоже отдал его Марисе.
Та схватилась за него, деловито, как ни в чем ни бывало, захрустела им.
- Я уже понял, что у тебя большой жизненный опыт – взяв бутылку и заглянув в горлышко, Вертура сел на кровать – у тебя богатый внутренний мир и муж был дуралеем. Но зачем было к Йозефу-то лезть?
Она сделала большой глоток из фужера, прожевала бутерброд, посмотрела на него как-то одновременно лукаво, загнанно и дико.
- Йозеф все сделал верно – ответила она и криво улыбнулась. В ее голосе проскользнуло самодовольство. Он еще не усела допить свой фужер, но пьяный румянец уже разукрасил ее щеки – поставил меня на место. Не дашь дурной девке подзатыльник, не заткнешь поганый язык
- Я не об этом – догадавшись, что конструктивного разговора не получится, Вертура внимательно посмотрел на нее и заявил – пусть теперь кто только попробует тебя тронуть. Теперь только я буду тебя бить.
- Ага, раззвони это на всех углах. И вообще ты мне что, муж, брат или отец? – грубо возразила она, снова приняла тот презрительно-надменный вид, что так раздражал детектива. Залпом осушила фужер, уперлась локтями в колени, нахально уставилась на него, как будто размышляя, что с ним теперь делать. Растрепанные пряди ее длинной челки упали на разбитый лоб. Глаза уже горели безудержным пьяным бешенством.
- Да! – как можно более веско ответил Вертура, глядя ей в лицо.
- Ага, сейчас! – бросила она в сторону – дай курить.
- Все, хватит с меня на сегодня, я слишком устал - решив, что у него уже совсем нет сил и пора уже заканчивать со всеми этими беспредметными разговорами, заключил он и передал ей свою поясную сумку, в которую она тут же с интересом заглянула и запустила руку в поисках кисета. Вертура сделал себе бутерброд с цыпленком, выпил немного вина, снял портупею и пояс, и принялся распускать завязки мантии на груди.
- Я спать. А у тебя выбор, либо можешь лечь рядом и обнять, либо зарубить топором. Только если выберешь топор, не буди меня. Кстати, что не так в твоих отношениях с мужчинами? Что за слухи ходят о тебе?
- Ты слишком устал для этого! – парировала его Мариса, наливая себе еще вина – все, иди спи. А я пока подумаю, какой вариант мне по душе – и выдохнула на детектива дым.
- Да, шрамы определенно украшают. Правда только тех, кто получил их на войне – нисколько не смущаясь ее поведения и болтовни, Вертура подошел к ней вупор, бережно взял ее за щеки и запрокинул голову, рассматривая шишку. Она не противилась, сидела смирно, положив руки на колени, держала в ладонях трубку и фужер. С придирчивостью доктора осмотрев ее травму, заключил – да. Надо будет потом и Йозефу такую же посадить…
- Ты сам побитый – смягчилась, улыбнулась она, отставила фужер и коснулась пальцами кровоподтека на его щеке, куда он получил от пьяного полицейского.
- Это ерунда. За нами всю ночь гонялись с огнеметом по лесу – хвастливо и устало одновременно улыбнулся Вертура, скинул мантию, перекрестился на иконы на полке в шкафу, лег на кровать, укрылся одеялами. Надвинул их на лицо, чтобы не мешал солнечный свет.
Сквозь пелену надвигающегося сна, опустив веки так, чтобы со стороны было не понять, что он еще не спит, он наблюдал, как они собирает со стола кости действительно вкусного цыпленка, бросает их в печь. Разводит огонь и заботливо прикрывает шторы на окнах над столом и креслом. Берет его порванные штаны, осматривает, вдевает нитку в иглу, садится рядом с кроватью, зашивает их. Ему даже показалось, что, пока он не видит, она улыбается счастливой улыбкой женщины, заботящейся о своем пострадавшем в драке мужчине.
Огонь в печи разгорался, тихо ревело пламя, потрескивали дрова. Рыжий и теплый трепетный свет пробивался сквозь отлитую из матового стекла дверцу. В комнате стало тепло, уютно и тихо… Дальше Вертура не видел. Сон и усталость окончательно сморили его после тяжелых суток на службе в полиции Гирты.
***
Он проснулся когда было уже совсем темно. Дрова в печи почти прогорели. Остались только угли. Бордовые сполохи в такт дыханию тянущего по полу сквозняка, то угасали, то мягко вспыхивали на потолке.
За окном шумел тяжелый проливной дождь. Ветер стучался в стекла. В комнате было холодно, но он не мерз: Мариса лежала рядом с ним, ласково положив руку поперек его груди. Грела, прижавшись к нему, навалившись плечом на его плечо. Ее темные глаза горели рядом с его лицом в темноте.
- Спи! – прошептала она тихо-тихо.
Мягко коснулась ладонью его щеки. Влажно и тяжело поцеловала в губы и он, словно повинуясь этому непреклонному велению, только и смог коснуться ее пальцев, как видение исчезло. Он даже не знал, было ли это на самом деле или всего лишь сном навеянным дождем и разбушевавшимся за окнами ветром.
***
…Поднявшийся еще с утра, разогнавший облака над городом ветер окрепчал, обратился штормом. Принес холодный проливной дождь. На крышах домов, на башенках эркеров, на коньках крыш, дребезжали флюгера. По заливу ходили, раскачивали суда и лодки огромные, переливающиеся в свете маяков, валы. Баркасы у набережных глухо и тяжко ударялись бортами, скрипели рангоутом, натягивали канаты, норовили вот-вот оторвать их. Огромные тяжелые волны с брызгами и шипением перехлестывали через мол. Припозднившиеся, недавно вернувшиеся в город с лова, рыбаки оглядывались на них, качали головами, затаскивали в сараи и дома снасть и сети, проверяли швартовы своих лодок, чтобы не оторвало, не унесло ветром и волнами прочь.
Неспокойно было и на улицах. Тяжелые бесконечные струи стучали по козырькам и черепице, с шумом бежали по водостокам, текли под уклон, сливаясь в кипучие, бурлящие пузырями между камнями мостовой, реки. Прохожие, слепо оттягивая подальше в сторону полы плащей и мантий, скакали через них. Бессмысленно вертели пляшущими на ветру, так и норовящими вырваться из рук, зонтиками, чтобы хоть как-то укрыться от хлещущей со всех сторон, льющейся потоками с каждого карниза, с каждой ветки, с каждой арки, холодной воды. Что есть сил, бежали домой, закрывали ставни, занавешивали теплыми пледами и тяжелыми шторами окошки, растапливали очаги и камины, готовили горячее, смешанное с гвоздикой и перцем вино, обжигаясь, пили его большими жадными глотками, чтоб не заболеть.
Стемнело. На проспектах зажглись яркие электрические фонари, но как будто только еще сильнее сгустили сумерки на улицах и проспектах. Сонмища сумрачных, рождаемых их холодными и пронзительным желто-белым сиянием, теней, прыгали, качались на дверцах шкафов и потолках темных комнат. Гуляли по тесным переулкам и дворам, между решеток палисадников и под арками подъездов. Там снаружи, за окнами, рвал ветер. Жалобно шелестела листва, между домов и каменных заборов эхом отдавались завывание шторма и громкое журчание бегущей по брусчатке мостовой и сточным трубам холодной воды. Выходящие под дождь из контор и мастерских глядели на нее, морщились. Как будто для порядка, в пустой надежде что еще совсем немного и ливень выдохнется, ослабеет, пойдет наубыль, отступали к стенам под балконы и козырьки крыш. Задумчиво прикуривали как будто чтобы хоть чем-то скрасить ожидание, но, как будто окончательно убедившись что это надолго, словно оправдываясь перед собой, махали руками, накидывали на головы, нацепляли пониже на лоб капюшоны, шагали под дождь, спешно шлепали по лужам домой, давясь горьким дымом, задыхаясь от непривычно быстрой ходьбы. Усталые и злые полицейские в отсыревших плащах стояли на перекрестках, провожали их недобрыми взглядами. Мерзли у бойниц башни над Старым мостом дежурные. С бессмысленным, тупым и безразличным недовольством глядели на серую, иссеченную струями дождя, блестящую в свете прожекторов мостовую и темную, дождливую гладь реки под ней. Понуро стояли перед воротами герцогского дворца, несли вахту, ожидали смены караула юнкера. Мокли стражники на площадках башенок и в полосатых, продуваемых всеми ветрами будочках на городских стенах. Затыкали за пояс промокшие насквозь, прошитые паклей рукавицы, приставляли к кладке свои мушкеты и копья, прятали руки под полы плащей. Поводили плечами, разминая озябшие пальцы, с силой терли их друг о друга. Вглядывались в мерцающую ночным дождем ветреную темноту, топали прохудившимися хлюпающими уже начерпанной водой, сапогами. Ежились под отсыревшими тяжелыми плащами из грубой колючей шерсти, пытаясь хоть как-то согреться.
Там, далеко за городскими стенами, в полях, бушевал, хлестал дождем, беспощадный, пришедший с моря, шторм. Срывал с ветвей еще недоспелые яблоки и груши, мял, прибивал к земле по-северному мелкую рожь, тревожил загнанную в темные ветхие сараи скотину.
По склонам холмов, на опушке леса, в сумрачной тени ночных садов, тускло светлели огоньки окошек далеких хуторов, замков и деревень. Сидели по своим укрепленным особнякам, играли в шахматы, пили вино с друзьями и домочадцами в просторных залах перед жарко растопленным очагом, мелкие землевладельцы-рыцари. Держа наготове копье и лук, в стойле всегда снаряженную лошадь, а под иконой и крестом зажженную лампаду, несли вахту, кипятили в самоварах горький чай, шерифы. Беседовали, пряли шерсть, чинили одежду и инструмент, сидели на лавках в горнице вокруг тусклой лучины или масляной лампы, многолюдные семьи крестьян и мастеровых. Заложив ставнями окна, вслушивалось в рев непогоды и беспокойный лай собаки за толстыми бревенчатыми стенами, на дворе. Бросали взгляды на кошек в углу: спит мохнатый хранитель, защитник дома, поводит во сне ухом, мурлычет, нечего бояться, брешет собака, бесится на проливной дождь, на пронизывающий конуру ветер. Не так страшен скрип досок на крыльце, натужный, нестройный шелест листьев за окном и вой сквозняка под закопченными стропилами. Но если беспокойна кошка, просыпается, внимательно поводит головой, таращит выпученные глаза в полутьме, мается, ходит из угла в угло, тревожно мяучит: беда. Пойдет отец, сурово кликнет братьев и сыновей чтобы взяли копья, луки и стрелы. Будет смотреть в окно, может, что случилось на дороге, на хуторе у соседей или во дворе.
В такие беспокойные, темные ночи приходят страшные сумрачные люди из леса. Залезают в амбары, унесут поросенка, куриц, или какой инструмент. Но бывает, что ворвутся и в избу, страшно закричат, наставят острый кол, схватят детей. Жандармы и шерифы мчатся потом по полям и лесам, приводят огромных котов на длинных поводках, ищут следы, что всегда ведут в Лес и обрываются у самой топи, на краю трясины.
А хуже, если придет не человек. Страшные истории ходят между жителей дальних деревень о тех, кто селился в одиночку далеко в чащобе или за полями у болот. Лучше пройти до делянки или поля лишнего, чем вернуться в пустой дом, где все домашние, кого оставил на дворе, еще утром, исчезли, пропали, и нет никаких не следов, ни разрушений. Даже еда в горшке не успела остыть, и двери раскрыты, словно все встали и, повинуясь какому-то таинственному зову, ушли в болото, в лес. Таких пропавших не находят ни полиция не отчаянные лесники-шерифы с пронзительными глазами, как у черно-белых демонов на картинке из страшной книжки. Разводят руками, пишут в канцелярию местного коменданта, что опять пропало без вести столько-то и столько-то людей.
Но есть такой отчаянный сорт смельчаков, кому нипочем, ни страхи, ни опасности, ни предостережения. Таким место на море или на войне. Их манит чащоба, зовет к себе Лес. Они спят настороженно и чутко, положив рядом с собой на тумбочку увесистый свинцовый кистень. Они строят свои шалаши и избы в лесу, в самой глуши. Сидят перед костром, курят, неподвижно смотрят в темноту, а рядом лежит валочный топор с длинной рукоятью, что в умелых натруженных руках наносит удары пострашнее, чем иной меч. Дровосеки, охотники, монахи-отшельники, нелюдимые фермеры и их мрачные, всегда настороженные и внимательные, живущие на грани человеческого и незримого мира жены и дети. Угрюмые кудесники в белых плащах кладбищенских служащих, что собирают по сокровенным полянам и перелогам травы и готовят для аптек сильнодействующие, исцеляющие любой недуг не хуже пилюль известных докторов, настои и порошки. Копатели камней, собиратели смолы, разведчики червоточин, браконьеры, бродяги без рода без племени. Неподвижно глядя своими дикими, суровыми, глазами, они приходят в поселки, приносят свой товар. Продав его и купив все что нужно, навьючивают на лошадей тюки, сажают сверху свою кошку, чтоб охраняла от желающих унести чужую добычу, заходят в церкви, истово крестятся, стоят долго-долго на коленях перед ликом Пресвятой Девы Марии, возбужденно шепчут духовнику на исповеди, принимают причастие и уходят обратно в лес. Возвращаются к своим далеким землянкам и шалашам, зажигают на дальних камнях и скалах костры. Молчаливые и мрачные люди, до которых никому нет дела. Только сборщик налогов иногда, когда ловит их на улице, требует уплатить мелкую монету, заполняет ведомость, но почти никогда не вносит ее в журнал - покрывает мелкие расходы, что сам за герцогский счет производит в местной распивочной. А когда заканчивается промозглая и холодная осень, когда приходит стужа и в землянках становится не согреться, даже если жечь дрова всю ночь и весь день, снова возвращаются в поселки. Занимают тесные комнатки в многочисленных доходных домах и бараках, что построены кварталами предместий на дорогах и перекрестках вокруг городских стен. Продают свою лошадь, чтоб не кормить ее зря, запираются со своей кошкой, вешают напротив входной двери потемневший образ святого хранителя, что всегда носят с собой аккуратно завернутым в чистую тряпицу. Курят дурманящие смеси, собранные из лесных трав, пережидают холода в тихом одиночестве и тепле.
Страшно и темно становится зимой. Приходят огромные чудовищные волки с горящими, умными и жестокими глазами, почти как у самых страшных и злобных из людей. И у вожака стаи всегда по нескольку голов. Он умен и хитер как человек, его не остановит ни рогатина, ни пуля. Он убивает не для того чтобы добыть себе пищу. Он – Враг. Он в бешенстве от того, что люди пришли на его исконную, принадлежащую ему тысячелетиями землю, мешают ему жить так, как в беззаконии и бесконечной вражде жили его предки. Ему не страшны ни собаки, ни крестьяне с обожженными кольями, от него не спасают ни заборы, ни дощатые двери, ни соломенные кровли деревенских сараев и изб. Таких чудовищ рыцари гонят по полю хлыстами и пиками. Стреляют драгуны из огромных, какие валят всадника с конем и раскалывают каменные стены ружей со стабилизированными патронами, которые им специально выдает особое бюро в ратуше герцогства. На таких ходят только самые отважные охотники и умелые бойцы. Растягивают по лесу между деревьев почти невидимые, не толще волоса, чрезвычайно прочные, разрывающие плоть до кости нити, стреляют кабанов и оленей отравленными арбалетными стрелами и бросают лежать на снегу, оставляют приманки в сараях, расставляют вокруг специально заказанные в часовой мастерской нажимные, начиненные резанными гвоздями и проволокой, мины. Ведь что бы ни говорили, волк всегда был врагом. Как кошка, что хранит жилище, как лошадь и сокол, которым поставил Господь Бог, всегда быть помощниками и защитниками человеку, также и волк, как свинья и гадюка, всегда останется алчным и вероломным прислужником сатаны. Это закон, так было установлено от сотворения мира и так продолжится до самого конца, пока не перегорят, не остынут солнце и звезды, не угаснет луна, не погрузится в кромешную тьму, не рассыплется холодным прахом, земля, и милостивый Господь не воссоздаст все заново, чтобы поселить в новом мире, все наследующие Его царство вновь воссозданные Им в силе и славе сущности и людей.
Первые Белые Всадники были потомками Волков. Доподлинно никому неизвестно имя той самой первой, проклятой, женщины, что в незапамятные времена призвала к себе многоголового вожака, и встала на колени перед ним, чтобы он сошелся с ней. Той, от союза с которой родился новый Каин, пасынок этой противоестественной связи человека и зверя. Но точно известно, что случилось это еще в те темные времена, когда еще не было Гирты, и только малочисленные, неграмотные, страшащиеся Бога и беспощадной северной зимы люди, испытывая страдания и лишения, обитали в своих сумрачных жилищах по берегам холодной, текущей через непроходимую черную тайгу, реки. Внуки и правнуки вольных крестьян, беглых каторжников, морских разбойников и разорившихся мастеровых, они были потомками тех, кто по тем или иным причинам был вынужден покинуть обжитые земли на востоке за горами и на юге, вокруг Мильды. Они истово молились Богу, но он, как казалось им, не слышал их, раз за разом посылая все новые беды и болезни на их головы и жилища. И, видя что жизнь их не становится лучше, многие из них соблазнились, начали искать иного покровительства. В последнюю ночь октября, ночь мертвых, они приводили к многоголовым вожакам своих жен, сестер и дочерей, чтобы те, принимая этот страшный дар, спарились с ними. От этой связи рождались на свет дети, наделенные потусторонней силой и властью повелевать стихиями и прозревать темных духов, что как змеи, переплетаясь в своем страшном уродливом и бесконечном движении, незримо обвивают все небо и землю, отравляют своим смертельным дыханием души людей.
Но Господь Бог услышал молитвы тех, кто остался верен Его слову. С востока пришли мрачные люди с топорами, мушкетами и черными драконами на лиловых и красных знаменах и одеждах. Построили город, насадили Лес, перевешали, перестреляли, пережгли нечестивых старейшин и их оскверненных волчьим семенем жен, сестер и дочерей. Установили законную власть Короля, построили замки, храмы и мельницы, установили на дорогах железные кресты.
Но Круг не был уничтожен до конца. Новые поколения родившееся уже в многоэтажных домах, воспитанное в электрическом свете и тепле паровых батарей, искали что-то новое и важное, и нашли его в казалось бы давно ушедшем темном прошлом, среди своих корней. Далекие потомки колдунов и ведьм, что были наделены нечеловеческой чуткостью и тягой к незримому, как алхимики и маги темного средневековья, они искали себя в оккультных, запретных знаниях и нечестивых книгах. Стремились к власти и могуществу через тайные науки давно прошедших лет. Мнили о себе, что могут казнить, миловать и повелевать, по праву владения недоступными другим знаниями, видением и силой, нисколько не заботясь о том, что власть и вседозволенность без Бога убивает в человеке все, что в нем есть хорошего, превращая его в жестокую, безнравственную тварь, следующую только своей неумолимой похоти развращенных ума и тела.
Так они пали в своем стремлении найти себя, быть совершеннее и сильней. Об этом предупреждали их отцы, священники и мудрые притчи, но это не остановило их. Ведь кто когда-нибудь видел что-нибудь дурное, чтобы быть подобным модным героям современных книг? Успешным, ловким, наглым, беспринципным авантюристам, всегда добивающимся власти и выгоды, так романтизированным недальновидными глупцами, что за звонкую монету и сиюминутную славу одну за одной крапают занимательные и, как будто бестолковые и безобидные, вирши на потеху толпе? Кто не кричал отцу, яростно сверкая глазами, в бессильной злобе юнца сжимая трясущиеся от бешенства кулаки: «ты не имеешь права! Ты уже пожил, теперь я сам буду решать как мне жить!». Кто не смеялся над наивными словами предостерегающих не ступать на этот опасный путь, считая себя самым умным, смелым и прогрессивным, а всех кто против, не знающими жизни безграмотными ретроградами-мракобесами? Кому в его семнадцать, когда впереди еще так много всего, было дело до покаяния и души после какой-то призрачно-далекой, постигающих лишь жалких неудачников и стариков смерти? Кому важны заповеди и книги, если нужно жить сейчас, беря от жизни все, нисколько не думая о завтрашнем дне? И неужели не точно также говорили много лет назад сами, такие же горячие и отважные по малолетству, ныне столь невыносимо строгие, надоедливые и ворчливые отцы и деды, так и норовящие посадить на досадный короткий поводок молодых?
Ведь это так модно и ново с легкостью, без труда и работы, обрести в себе эти необычные знания и силу, быть свободным и приобщенным к чему-то тайному, великому и древнему. Непонятному и пугающему, недостижимому для толп глупцов и ханжей, бессмысленно бьющих поклоны перед продажными попами в церкви! Как радостно встречать эти завистливые взгляды клевретов, друзей и девиц, восхищенных твоими немыслимыми знаниями, ловкостью и достижениями! Как приятно вещать перед учениками, что прослышав об этих дарах, несут подарки и деньги, под любыми предлогами приходят и садятся, чтобы понять как можно больше и повторить все самим! Тайные собрания, разговоры о свободе и разуме, начертание магических знаков, что поначалу как будто не более чем просто символы, ритуалы, оккультные книги, препараты меняющие восприятие, разум и тело. На более высоких этапах гипноз, способный подчинить, соблазнить любого. Мужчину, женщину или сразу обоих, не важно - ведь у истинных страсти и любви нет границ. Потом большой выигрыш, не по погоде богатый урожай, как будто случайная смерть врага, предсказание успешной торговой сделки: цепочки головокружительных, выходящих за рамки статистики событий, манящие дары потусторонних сил, с каждым разом требующих за новые свершения все большую и большую цену. Разрезанной в кровь руки, черного петуха с отрубленной головой на алтаре, ритуального убийства…
Но как молодой человек, опрокидывающий в кабаке кружку за кружкой, никогда не мнит себя в будущем омерзительным вонючим пьяницей с трясущимися руками, от которого по злым делам, побоям и оскорблениям отвернулись жена и дети. Как принимающий наркотик, считает что это всего лишь баловство и всегда есть путь назад, также и тот, кто ищет союза с сатаной и иными силами, что с радостью исполнят любую, самую дурную и сумасбродную прихоть, не более чем ослепленный тщеславием глупец, позарившийся на хитрую приманку, подкинутую ему, чтобы сломать его волю, разрушить разум, измотать, выпить до дна и изжеванным, трясущимся от страха, сгорающим в бессильной ненависти ко всему подряд огрызком, низвергнуть его в Бездну, и еще попутно, на первых, самых блистательных и ярких этапах этого страшного, всегда оканчивающегося мучительной гибелью в неугасимом огне, пути, соблазнить этими нечестивыми достижениями, успехом и властью как можно больше других людей.
Так началась Смута. Злодейство, жестокость и беспредел шли рука об руку с роскошью, удовольствиями, пытками и смертью. Молодые искали новых развлечений и крови, напиться ей досыта, утолить свою вечную жажду, принести своим новым кумирам страшные, как в былые времена, человеческие жертвы. И ни полиция, ни Герцог не могли остановить их. На стороне Круга были сыновья богатых семей города и большие деньги их отцов, банкиров, чиновников, баронов и землевладельцев, безмерно богатых и не менее взбалмошных, ослепленных властью и деспотичных, чем их развращенные, избалованные, дети. Да и если бы их арестовали, ничего бы не получилось: все хотели быть с Кругом. Восторженная городская молодежь была готова на все, искала любых путей, чтобы присоединиться к его с каждым разом все более страшным и жестоким бесчинствам и даже многие из тех, кто поначалу не принял эту новую моду и осуждал ее, в какой-то момент здраво рассудив, что Арвид Ринья, Хольгер Прицци и их клевреты, это те, кто вскоре неминуемо придет к власти, сменит старого Герцога и его приближенных, чтобы не упустить своего часа, когда будут делить Гирту, самим не остаться с пустыми руками в стороне, несмотря на все злодеяния, что творились на улицах и в домах города, тоже начали открыто высказывать им свою поддержку.
Похищения, страшные, приводящие в ужас убийства, чудовищные пытки захлестнули город. Все знали и видели что происходит. Все знали о том, какие оргии свершаются в роскошном и страшном замке графини Этны, чьи огни горели в темноте ночи пронзительным электрическим светом, отражались в водах реки. Многие видели из верхних окон домов, с дороги и городских стен, как за витражами коридоров и комнат до утра извивались в непристойной, демонической пляске силуэты облаченных в уродливые, вычурные, наряды и маски фигуры чудовищ и людей. Слышали эти ужасающие, возбуждающие все самые дурные мысли, стоны и крики, разносящиеся далеко над полем и спящей рекой за восточными воротами города в ночной тишине, под ритмичный бой барабанов и беснующиеся, неистовые завывания гитар и флейт.
Даже спустя долгие годы, с содроганием вспоминали, как люди в белом входили в дома, брали все, что им хотелось, хватали и насиловали на глазах мужей их жен и дочерей, травили собаками прохожих и смеялись, глядя на их мучения. Как полицейские и жандармы постыдно прятались в подворотни, заслышав знакомый грозный стук копыт мчащихся по городу галопом лошадей. Как крестьяне падали в траву, чтобы их не заметили на поле, как укрывали в погребах и оврагах своих детей и женщин. Как беснующиеся молодые и богатые ухари катались по городу, стреляли, били стекла в ратуше и герцогском дворце, счетной палате и полицейской комендатуре, как плевали на герцогские знамена и в гвардейцев. Как поджигали цеха, дома и мастерские, а когда злодеев ловили с поличным, судьи и адвокаты, что как известно, приговаривают нищего, укравшего краюху хлеба и всегда оправдывают проворовавшегося министра, с мастерством акробатов-циркачей перевертывая с ног не голову законы, глумились над потерпевшими, доказывая полную невиновность подсудимых. Как горел квартал вокруг собора Иоанна Крестителя, когда епископ Дезмонд, что не пожелал больше терпеть этих бесчинств, открыто предал анафеме злодеев и их приспешников и многие другие, бесчисленные и не менее ужасающие события…
Но газеты тех лет писали что все хорошо, все отлично. Печатали светскую хронику и анекдоты. В салонах устраивались приемы и банкеты, в герцогском дворце собирались гости. Смеялись, пересказывая друг другу свежие истории и сплетни. Ведь все были с Кругом, все были друзьями Арвида Ринья и Хольгера Прицци, самых модных, красивых и отважных кавалеров в городе, сыновей маршала и военного коменданта, и не было никого, кто желал бы ссориться с ними или сказать хоть слово против них.
Пока, семнадцать лет назад, за дело не взялись отважный Адам Роместальдус, полковник жандармерии в отставке и еще никому тогда неизвестная, неприметная женщина, консультант по безопасности, приехавшая в город из Столицы по запросу самого Герцога…
***
Вертура лежал, слушал тихий, свистящий женский шепот, что едва пробивался через его беспокойный сон, полный причудливых, перемежающихся шумом дождя, светом костров и факелов, жутких образов и картин. Завороженный этим тревожным голосом, что звучал как будто у него в голове, чувствовал что окончательно лишился всякой воли сопротивляться ему, и не может даже пошевелиться. Ему мнилось, что он снова, как тогда, много лет назад, в замерзшем лесу, снова слышит далекий, призрачный звон колоколов над скованной зимней стужей тайгой, а за ними, настойчиво пробивающийся через глухую, черно-багровую пелену болезни, непреклонный и монотонный зов Ледяной Девы. От этих страшных воспоминаний у него холодело в груди…
Но он так и не узнал, что было дальше с Адамом Роместальдусом, отважным владыкой Дезмондом, леди Хельгой и другими бросившими вызов преступникам и безбожникам, полицейскими и рыцарями. Тяжелый, гипнотический сон вновь захватил его разум и вверг обратно во тьму полную мерцающих огней, пронизывающего штормового ветра и бесконечного, обрушившегося из ночного неба на землю ливня. Ему стало страшно, что дождю не будет конца, что ледяная вода из реки поднимется до окон и зальет комнату, что ветер опрокинет стены, и обломки камней завалят его постель. Он дрожал, но не мог очнуться от этого неясного, иррационального полусна, когда все тревоги и страхи, воспоминания и жуткие фантастически образы, рожденные пережитым горем и прочитанными книгами, обретают реальную силу. Но теплые пальцы коснулись его лица во всесильном магическом жесте.
- Не бойся – прошептал мягкий голос – я с тобой. А это всего лишь дождь и ветер.
***
- Ну что за ливень! – как будто нарочно громко, отчаянно ругался на козлах на крыше возчик – не туда свернули что ли… Ни черта не видно!
Дождь гулко хлестал по фанерным бортам, по сгорбленной спине и капюшону кучера, громко стучался в стекла кареты. Экипаж опасно раскачивался на ухабах, ехал вслепую в темноте. В ветвях деревьев по обе стороны дороги страшно завывал ветер. Заглушая все остальные звуки. Под ударами непогоды громко шелестели листья. Вокруг не было видно ни других повозок, ни огней. Было темно и страшно, фонарь у козел извозчика давно потух – наверное, закончился керосин.
Четверо пассажиров в салоне раскачивались от толчков экипажа, вглядывались в низкие окна, выгибали, вытягивали шеи, щурились, пытаясь угадать дорогу, разглядеть хоть что-нибудь снаружи, в непроглядной дождливой мгле.
Первый, судя по регалиям, армейский офицер, маленький, но коренастый человек с усами, неподвижно смотрел перед собой. Он был уже не молод, но все еще в чине лейтенанта жандармерии. Он был облачен в лиловую форменную мантию гвардии Гирты, с портупеей на правом плече и, казалось, совершенно не был обеспокоен тем, что они заблудились. Еще двое: уже немолодая пара сидели с ним колени в колени, против хода повозки: небедно одетый господин с важным лицом государственного служащего или банкира важно держал под локоть свою полную, разъетую и рыхлую, закутавшуюся в алый плащ с богатым меховым воротником жену, которая беспрерывно его пилила.
- Мы не успеем! Никуда не успеем! – толкала она его, требовательно дергала за руку, как будто он мог хоть как-нибудь на что-нибудь повлиять - приедем к утру, а там уже и прием! Кто хотел ехать в этот дождь? Зачем?
- Ты! – наконец не удержался, визгливо бросил ей муж, упрекнул – тебе важен этот глупый прием, а мне надо в город! Ты понимаешь это? У меня дела и документы!
- Ах ты какой умный! – все сильнее задергала его. С трудом сохраняя самообладание, он играл лицом, готовый вот-вот вспылить, но сдерживался наверное только потому что не хотел кричать на нее при всех.
- Ты сам нашел этого дурня! – крикнула она ему - а теперь на мою критику еще и выговариваешь мне! Слушай и молчи!
- Приедем, поговорим! – только и выдавил он сквозь зубы и отвернулся.
Четвертым был длинноногий юноша, по всему виду поэт. В белой растрепанной рубахе на груди, в ярко-синем вязаном шарфе, в строгой черной мантии и модной маленькой шапочке на буйных черных кудрях. Выразительно приоткрыв рот, он восторженно глядел на окружающий мир широко раскрытыми глазами с длинными кустистыми ресницами, сжимал на коленях маленький саквояж, в котором всего-то и могли поместиться что рукописи, да письменные принадлежности. Широкий и маленький офицер занимал на узкой скамейке больше половины места, и юноше приходилось постоянно поджимать плечи и тесниться к борту, чтобы рыцарь не пихал его при каждом толчке. От офицера на весь салон разило дешевым табаком, от важной пары душным одеколоном. От юноши в этом тесном помещении, судя по всему, не пахло ничем, по крайней мере, в общем букете запахов было не различить.
Извозчик натянул вожжи и дернул тормоз. Карета резко качнулась и остановилась. Все уставились в окна, но снаружи были только дождь и мгла. Они стояли на лесной дороге в непроглядной темноте.
- Ну что теперь-то будем делать? – высоким натужным голосом прокричал извозчик сверху – назад едем?
- А ты куда, нас завез, а? – строго спрашивал его офицер – вот и вывози!
- Да я что, знаю что ли? Тут в темноте не разберешь! Свернули не там, видно…
- Вот только довези нас! Ни жалования тебе, а плетей! – страшным голосом, визгливо закричала на него жена банкира.
- Езжай давай! – грубо приказал рыцарь – дорога есть, куда-нибудь да приедем!
- Так не видно ничего! - перекрикивая дождь, восклицал возница – куда я поеду!
- Едь прямо, тебе говорят! – утирая платком рот от слюны, кричал ему офицер.
Возчик выругался и хлопнул вожжами. Карета тронулась. Так они ехали еще некоторое время, и с каждой минутой попутчики становились все мрачней. Лейтенант видимо думал о том, что не видать ему вкусного ужина и кружки юва на постоялом дворе. Банкир предвкушал, как ему будет дурно спать на жесткой крестьянской постели, если вообще не на полу, на соломенном тюфяке, в избе, где бегают куры, топят по-черному и полно шумных крестьянских детей. Его жена тревожилась о том, что она непременно опоздает на веселую прогулку, приуроченную к юбилею знакомой богатой дамы, подруги и хозяйка будут недовольны, и никто не захочет слушать, что опоздали они из-за бури, по независящим от нее причинам. О чем размышлял поэт, глядя в непроглядную дождливую мглу за окном, известно, наверное, только пережившим подобное волнительное ночное приключение поэтам. Поджав губы, он задумчиво смотрел в окно, в темноту, и, наверное, ему в голову шли какие-нибудь стихи, когда, присмотревшись, он внезапно понял, что лес вокруг уже давно кончился и теперь они едут по какому-то просторному и открытому месту.
- Смотрите! – взволнованно воскликнул, указал он, заметив на очередном повороте какой-то яркий, пробивающийся сквозь дождь, как будто бы электрический, огонь вдалеке.
Офицер деловито перегнулся через его колени, чтобы выглянуть, что там снаружи, тоже заметил его и браво доложил.
- Вот и приехали!
Здесь, в поле, ветер окрепчал, забил в борт, словно желая опрокинуть повозку, но все уже приободрились от близости ночлега в доме под крышей и даже кони как будто побежали быстрей. Дорога еще несколько раз повернула между торчащих из земли то там то тут, обломков скал, и вскоре вывела к какому-то каменному забору, за которым светлел обшарпанный фасад старого двухэтажного здания с ярко освещенной электрическим фонарем входной дверью и несколькими тощими сосенками во дворе.
- Я же говорил! – словно это был его особняк, представил даме незнакомое жилище рыцарь – свет есть, значит и остальные удобства в комплекте!
- Приехали! – грубо крикнул кучер и остановил повозку. Все выглянули в окно и с сомнением уставились на обгоревший фасад, озаренный ярким беловато-зелено- голубым светом. Дорога была пуста. Бесформенными тенями стояли сумрачные и как будто нежилые, избы, чьи почерневшие от непогоды прогнившие бока выхватывал свет фонаря над крыльцом. Первым открыл дверцу и вышел из кареты банкир. Достал с полки плащ, надел на плечи, подал руку жене.
- Ну и грязь! Хоть калоши носи! – утопая по щиколотку своих модных осенних сапожек, что были ей не по размеру узки, надеты как будто нарочно так, чтобы подчеркнуть тонкую аристократичность пухлой ножки, высказалась та, вышла на двор, накинула на голову платок и брезгливо поморщилась. Следом вышел лейтенант, а за ним поэт. Юноша то и дело озирался по сторонам, словно пытаясь выбрать, в какую сторону отойти, но, даже заприметив стоящий в углу двора, в стороне от ворот домик, похожий на туалет-скворечник, как благовоспитанный юноша, все же решил потерпеть еще немного, не ломиться в него на глазах у всех.
- Пойдемте – обратился кучер к пассажирам – берите вещи.
Офицер подхватил свой модный кожаный саквояж. Банкир взялся за объемистый кофр, возчик подхватил чемодан поменьше и все направились к крыльцу. Окна дома были занавешены белым грязным тряпьем, через которое и пробивался тот самый яркий зеленовато-белый свет. Но пока повозка стояла у ворот, никто так и не встретил припозднившихся путников не вышел узнать, кто это там приехал, но дождь, казалось, становился все сильней, а пассажиры так устали с дороги и уже разгрузили свои вещи, что было бы глупо отступать из-за каких-то неясных подозрений или беспочвенной мнительности.
Первым поднялся на крыльцо банкир, громко и уверенно, как делают все люди его ранга, застучал тростью по двери. Подождав немного, прислушавшись, так и не дождавшись ответа, потянул за кольцо, отчего незапертая дверь открылась. С грохотом протискиваясь вместе с поклажей в помещение, подальше от холодного ночного дождя, все вошли в тесную и узкую прихожую. Первым банкир, за ним все остальные. Только поэт, бросив короткий и быстрый взгляд в спины попутчиков, поспешил к скворечнику, подбежал к нему по лужам, по мокрой дорожке, дернул дверь. Но та, в отличии от парадной дома, оказалась закрыта. Окончательно испугавшись, что хозяева могут не так понять, если он будет справлять нужду прямо под стенами, выбежал за ворота и, несколько раз обернувшись, забежал за угол забора так, чтобы не было видно не с крыльца, не из окон изб: все-таки он был образованным, воспитанным, человеком и к тому же поэтом. Но как только он распустил завязки уже порядком намокшей от дождя мантии и приготовился взяться за штаны, как из дома раздался страшный и отчаянный, единый, вырвавшийся сразу из всех трех глоток его спутников по этой неудачной ночной поездке, вопль ужаса и отвращения, а следом, перекрывший все жалобные протесты и мольбы громкий и страшный, голос, который поразил юношу настолько, что он, как есть, в распахнутой мантии и растрепанной рубахе, кинулся прочь в темноту. Помчался, не разбирая дороги, поскальзываясь, падая и снова вскакивая из черной, размытой ливнем грязи. Дождь хлестал по его плечам, шапочка слетела с черных кудрей и бесследно сгинула в мокрой свекольной ботве, а в его ушах бесконечно повторялся, отзывался эхом тот самый, страшный и глумливый, не то квакающий, не то мяукающий голос, с каким-то чуждым и нечеловечески-жутким акцентом.
-Ах, заходите! Больно не будет, может совсем чуть-чуть! Укольчик! Раз и чик!
***
https://vk.com/id686957
Доктор Эф
Гирта. бывш. путешествие на север. Глава 7
© Copyright: Михаил Фиреон, 2018
Свидетельство о публикации №218053101688
Свидетельство о публикации №218053101688
Рецензии