История моей семьи или о моей маме

            Вот и 9-е мая, 73-я годовщина победы над немецко-фашистскими захватчиками Родителей моих уже давно нет на этом свете, а бабушек и дедушек и подавно. Но этот праздник заставляет порой задуматься над судьбами нашего народа и тут начинают всплывать в памяти давно позабытые рассказы о прошлом семьи моей мамы и голодных годах войны.
            Еще задолго до войны, в 1919 году, моего деда, Антиховича Ивана Григорьевича, механика, перевели из Питера на работу в Москву вместе с Машиностроительным заводом, он приехал с молоденькой женой, машинисткой – Анастасией Васильевной (урожденной Еберзовой), моей бабушкой. Она была красивая, веселая хохотушка, с курносым носиком. На висках были задорные кудряшки, а на затылке сколотые гребнем густые вьющиеся волосы. Иван называл ее Тася. Их поселили в комнату в огромной коммунальной квартире на Пятницкой. Это был барский особнячок, там кухня с людской находилась на первом этаже, а комнаты на втором этаже. Молодым комната досталась на втором этаже. Вскоре у них появился ребенок - Володя, но в возрасте 1,5 лет с ним произошла трагедия. Молодая мамочка на минутку выскочила на первый этаж на кухню, а в это время малышу пришло в голову стянуть скатерть со стола и на него упал чайник с кипятком. Малыш обварился и сколько не старались врачи, его не удалось спасти и он упокоился на Преображенском кладбище. За время войны и могилка его затерялась, деревянный крест сгорел  должно быть в печурке у жителей окрестных домов, а может и бомбежка сравняла это место. Потом в родах у Анастасии умер второй мальчик - Севочка. После трагической гибели детей, семья решила переехать на новое место, это была квартира на Берсеневской набережной, дом 12, кв.7.
            Квартира эта требует особого описания. Дом был построен немецкими фабрикантами Эйнемом и Гейсом в 1890-е годы, владевшими до революции фабрикой конфет, для инженерного персонала этой фабрики, называвшейся тогда «Эйнемъ. Товарищество паровой фабрики шоколадных конфектъ и чайных печений». В 1922 году фабрика была национализирована  и получила название «Красный Октябрь».
            Дом был капитальный со стенами толщиной около метра, огромными окнами и высокими потолками. Он был трехэтажный с роскошным парадным подъездом с красивыми литыми балясинами и массивными дубовыми перилами, большими двустворчатыми филенчатыми дверями и черной лестницей, для прислуги. Если спуститься во двор по черной лестнице,  можно было выйти к сараям. У каждой семьи был свой сарай. Они были очень добротные, с каменным первым этажом и деревянным вторым, в них хранили дрова. Дом расположен был торцом к набережной и параллельно стене, огораживающей территорию фабрики «Красный Октябрь». Сразу за этой стеной (уже в Советское время) был фабричный клуб, а на втором этаже клуба была библиотека, где всегда находилось много народа в читальных залах.
             Квартира, расположенная на втором этаже справа, ранее целиком занимаемая семьей какого-то инженера, теперь уже была коммунальная. В ней было восемь комнат, одну из них, самую большую – 28 кв. метров, заняла семья Антиховичей. Это была гостиная с шикарным паркетом, лепниной на потолке и тремя окнами, которые все смотрели на стену фабрики, в комнате всегда было прохладно и туда никогда не проникал солнечный свет. Но это не смущало моих деда и бабушку, для них важным было то, что прямо напротив дверей в комнату находилась дверь на кухню. Гостиная была справа от входной двери,  а у входа слева находился туалет с ванной и следом кухня. Именно это обстоятельство было для семьи самым главным. Кухня была не большая, там едва помещались столы всех жильцов квартиры. Она имела выход на черную лестницу и вход в маленькую угловую комнатку для кухарки. На этой кухне была посередине у правой стены дровяная печь, в которой все жители квартиры пекли по праздникам пироги. Во время войны эта печка здорово их выручала. За печкой располагалась маленькая комнатка, прежде предоставляемая няне, а дальше по коридору, большому и широкому, как мне казалось, как футбольное поле, шли остальные пять комнат направо и налево, в каждой комнате была печь «голландка». Топки всех печей выходили в коридор, чтобы не было мусора в жилом помещении. Голландские печи в каждой комнате были облицованы красивыми белыми изразцами. Жильцов вместе с Антиховичами, было три семьи и еще два человека по одному в комнате. Всего примерно 13-15 человек, теперь уже точно никто не помнит. Поскольку времена были тяжелые, на всем экономили, поэтому в местах общего пользования свет никогда не горел. И двери в комнаты терялись во мраке огромного коридора, прятались за ворохами одежды, развешаной по коридору,  и от этого становилось немного жутковато, казалось, что квартира бесконечна.
             В бывшей гостиной, Иван смастерил перегородку, отгородив одно из трех окон, и получилось две комнатки, что было комфортно для семьи. Здесь-то и родилась моя мама второго ноября в 1928 году - Лидия Ивановна Антихович, а через два года 29 июля в 1930 году и ее сестра - Надежда. Из Питера к ним приехала бабушка — Ефимия Ивановна Еберзова, помогать дочери с детьми, поскольку Иван часто находился в командировках.
      Она была верующим человеком и когда 5 декабря 1931 года, по распоряжению И.В. Сталина был взорван главный храм Русской православной церкви - храм Христа Спасителя, который был построен как памятник мужеству русского народа в борьбе с наполеоновским нашествием 1812 года,  она испытала огромное душевное потрясение. Взрывы были такой огромной силы, что во всех окрестных домах повылетали стекла и в доме на Берсеневской тоже. Малышки забились от испуга в угол и долго не могли успокоиться, осколки битого стекла разлетелись по всей комнате никого не задев, наверное только благодаря молитвам бабушки.
        Незадолго до этого события, Иван Григорьевич в 1930 году поступил в Московский автотракторный институт им. М.В. Ломоносова и готовился к мирной специальности, но указом Сталина в 1932 году, его институт и еще два других учебных заведения объединили и дали новое название -  «Военная академия моторизации и механизации РККА имени товарища Сталина»  позднее уже в 1967 году она стала называться Краснознаменной военной академией бронетанковых войск имени Маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского. Иван закончил ее в 1935 году уже офицером-танкистом и был направлен в Ленинградскую область под город Луга служить в танковую бригаду. Он был единственный офицер в бригаде, который имел высшее образование. Должность была - военный инженер по эксплуатации боевых машин. Возможно поэтому появились завистники. Скоро к нему приехала жена с девочками. Он снял для них небольшую квартирку на втором этаже двухэтажного дома, где под окнами росла сирень. Было тепло, окна открывались настежь и пьянящий аромат сирени наполнял всю квартиру. Каждый вечер Иван приходил со службы и семья проводила время вместе, планируя свою дальнейшую жизнь и воспитание детей. Не долго им удалось пожить мирно и счастливо. Как-то ночью отец вдруг не пришел со службы домой, жена и дочки ждали его каждый вечер, но однажды друг отца подогнал к их дому автомобиль и не давая времени на сборы, посадил Анастасию с девочками в него и вывез их в Москву. Они очень боялись, им велели молчать и ничего не говорить об отце и супруге. Позже они узнали, что Иван был репрессирован в 1937 году и расстрелян без суда и следствия. Уже после перестройки он был реабилитирован и в документах было написано, что в его действиях нет состава преступления. Дочерям его выдали удостоверения – «Жертва Сталинских репрессий». Понятно, что никому от этого легче не стало. О временах Сталинских репрессий написано много воспоминаний и книг, поэтому не стоит повторяться и пересказывать в каком страхе и гонении в то время находились родственники «врагов народа». Как правило аресту подвергали и жену вместе с мужем, а детей отдавали в детский дом и меняли им фамилии. Мы всегда благодарны этому неизвестному нам Другу моего деда - Ивана, который спас Анастасию с детьми. Они вернулись в свою комнату на Берсеневской набережной и всем сообщили, что семьям военных запретили находиться в расположении воинской части. Горевали они горевали, тем не менее жизнь шла своим чередом и вот уже 1941 год.
              Когда началась война сестренкам уже было 13 и 11 лет. Школьницы, худенькие с одинаковыми челками, про своего отца, по прежнему молчали, иначе их заклевали бы насмерть как дочерей «врага» народа. У всех остальных детей отцы и братья ушли на фронт и поэтому никто уже не спрашивал где Иван. Начались голодные годы, хлеба не хватало. Анастасию – Тасю, их маму, от работы посылали на сельхозработы в Подмосковье и на разгрузку барж с овощами на Москва реку. Все женщины пришивали кармашки на одежду, чтобы принести домой что-то для своих детей, и она тоже. За это грозил расстрел, но все равно все старались хоть колосок, хоть картошину принести домой. Их и обыскивали, но они все же ухитрялись какие-то крохи выносить с разгрузки под подолом, собирали крапиву, лебеду. Все это ради спасения детей. А они были худенькие почти прозрачные от голода, запуганные и тихие, да еще эти постоянные бомбежки. Первое время они еще бегали в бомбоубежище, а потом перестали, сил не было. В 41 году, когда бомба попала в большой каменный мост, в доме на Берсеневской опять вылетели все стекла и окна долго были заколочены фанерой. Особенно страшно было, когда немцы подошли к Москве. Стояли морозы, холод в квартире был ужасный, в их комнате стояла маленькая буржуйка, но при высоких потолках протопить было невозможно да и дров не было, в ней все промерзало насквозь. Высокие окна были занавешены старыми одеялами. Одежды не было, а обуви и подавно, ножка то у девочек росла. Из тряпок Тася шила бахилы для детей, а сверху одевались галоши.
          Кто мог из Москвичей — эвакуировался, многих вывозили вместе с заводами, а Тася с детьми осталась в опустевшем городе. Взрослые все  на различных работах находились по 12 — 14 часов, а дети оставались одни. Сестра моей мамы, Наденька говорит, что было ощущение, что – «мы никому не нужны, мы все время одни дома, мама уходила на целый день и оставляла нам по 150 грамм хлеба, а вечером давала еще по 150 грамм хлеба». А поздно вечером, когда Тася приходила с разгрузки, можно было сварить суп, если ей удавалось что-нибудь принести домой.
                Не смотря на то, что за детьми никто не присматривал, они учились в школе, самостоятельно посещали все занятия, кружки и потом приходили домой. Никому и в голову не приходило прогулять уроки. Моя мама, Лидочка, училась в одном классе с Людмилой Косыгиной, да-да дочерью того самого А.Н. Косыгина. Их классный руководитель, Полина Ивановна,  жила в соседнем доме №14 по Берсеневской набережной, и мама всегда показывала ее большое итальянское окно. Эта учительница и содействовала тому, что Лидочку, умницу и отличницу пригласили подтянуть Людмилу по математике и другим предметам. Кухарка Косыгиных к ее приходу собирала очистки картофеля, моркови, свеклы и потихоньку, чтобы хозяева не видели, отдавала на лестнице сверток Лидочке, когда она уже уходила. Жалела кухарка худенькую и болезненную девчонку. А у Антиховичей в эти дни был праздник, они начисто отмывали эти очистки и варили из них борщ.
                После окончания седьмого класса, Лидочке пришлось поступить в техникум на Софийской набережной, который был рядом с 19-й школой. Будучи круглой отличницей и первой ученицей в школе, она конечно могла бы и в институте учиться, но здесь главную роль сыграло то, что в техникуме давали рабочие хлебные карточки — это 600 грамм хлеба, а в школе и институте иждивенческие, то есть хлеба было только 300 грамм в сутки. Служащие получали 500 граммов хлеба в сутки.Хлеб в то время был плотный, тяжелый,поэтому 150 грамм хлеба - это было всего лишь два небольших  кусочка. Чтобы как-то выжить, было решено на семейном совете идти в техникум пищевой промышленности. Конкурс туда был огромный, конечно война-голод, а техникум то пищевой! Лидочка не прошла по конкурсу на кондитерский факультет и поступила на специальность техник-технолог пивоварения. Почему такой выбор факультета, для меня сейчас кажется странным, но ей было 14 лет и она сама строила свои планы.
                Надя, вдоволь наголодавшись, когда ей исполнилось 14 лет в 1944 году, памятуя о всех прежних холодных и голодных годах войны пошла работать на расположенную за высоким забором фабрику «Красный Октябрь». Во время войны там выпускали не конфеты, а армейские пайки, например, каши приготовленные и спрессованные в брикеты, которые достаточно было размочить кипятком и можно было есть. Она вместе со взрослыми стояла у конвейера, уставала смертельно и еле доползала домой после смены. Одно было хорошо, хоть она могла что-то перекусить на работе и уже так не голодала, как первые три года войны. Для растущего организма это было необходимо.  Надя проработала на фабрике целых восемь лет. И только потом пошла учиться дальше в школу рабочей молодежи, что была на Кадашевской набережной.    
                Война закончилась, когда моей маме было 17,5 лет, а Наденьке 15 лет, юный нежный возраст, но на лицах девушек война отразилась излишней суровостью и ранним взрослением. Чувство радости  от победы затмило все остальное и им заново пришлось учиться улыбаться и радоваться жизни, но еще долгих пятьдесят лет они хранили тайну исчезновения своего столь любимого отца, пытаясь разыскать в архивах хоть какую-то информацию о его судьбе. 
                После войны жизнь начала налаживаться, хоть было и очень трудно. Карточки отменили не сразу и они все еще бегали в очередь получать хлеб. Вокруг стали восстанавливать поврежденные здания, пошли троллейбусы и трамваи. Молодежь стала встречаться и группками бродить по городу вечерами, со всех сторон слышались песни. Девушкам порой хотелось принарядиться, но в то время у многих было по одному платью и штопанные чулки. Лидочке и Наде повезло, у них была кудесница — тетя Клава.
            Сестра моей бабушки Таси – Клавдия была замужем за дворянином — Николаем Родионовым, с которым в последствии развелась. Она была прекрасно образована, разбиралась в искусстве, моде, прекрасно рисовала и придумывала модели платьев. Она со своим сыном Сергеем жила неподалеку в Лебяжьем переулке. Частенько племянницы бегали к ней в гости, она была портнихой, швеей, шила красивые платья, расписывала платки и ткани, брала работу домой. Из лоскутков и старых платьев Клавдия могла смастерить чудо. Новое платье для племянницы получалось лучше, чем было у генеральских жен. Брат Лидочки и Нади - Сергей дружил с ребятами из речного техникума, и Михаил часто бывал у него в Лебяжьем. Там и познакомились Лидочка и Миша. Они компанией гуляли в послевоенной Москве, ходили в театры и музеи. В то время все очень стремились к образованию и культуре. Да еще Миша прекрасно играл на семиструнной гитаре. Тихое вечернее небо, мелодичные звуки струн завораживали и очаровывали, кружили голову и влюбляли. Расписались Лида и Миша тайком, 4 ноября 1947 года. Они боялись сказать об этом своим мамам, и почти целый год жили отдельно. Наивная Надюша спрашивала – «а что это Миша все время к нам приходит?», Лидочка ей серьезно говорила – «это мой муж», а Надя не верила и хохотала – «какой муж, зачем муж!!!». Когда они отважились сказать родным, Миша привел жену к матери и сестрам и объявил – «познакомьтесь – это Лидия Ивановна, моя жена», а Лидии Ивановне еще не было двадцати лет, сестры так и попадали со смеху. С тех пор к ней все так и обращались чинно – Лидия Ивановна.
             Надежда тоже подросла, поднялась и расцвела. У нее была подружка Нина Петрухина, которая была танцовщицей. Как-то раз Нине довелось выступать на аэродроме. Она взяла с собой Надю и там они познакомились с Леонидом, который служил бортмехаником. Он был красивый, широкоплечий, веселый. Очень хорошо пел и выступал в самодеятельности. У него был лирический баритон и Надя не смогла устоять. Так и вторая сестра вышла замуж 15 мая 1953 года.
          Далее началась другая история о взрослой жизни обеих сестер, у них родились дети. У Лидочки две девочки, у Наденьки два мальчика, у которых было счастливое детство в Советском Союзе, и одна из этих детей – я Абрамова Мария Михайловна (урожденная Волкова).