Сорок дней - 23

ДЕНЬ  ДВАДЦАТЬ  ТРЕТИЙ

Status idem [1] - такая запись появилась в полдень в четырёх историях болезни пациентов двести восемьдесят седьмой палаты. Один только Анальгин остался осмотренным, но не записанным. Его история потерялась.

_______________
[1] Status idem (лат.) - неизменившееся состояние, состояние прежнее.

Такое изредка случалось: истории болезни пропадали. Тотчас поднимался жуткий переполох, врачи ругали медсестёр, те, в свою очередь, санитарок, санитарки в отместку нападали на лифтёров и буфетчиц. В отделении начиналось чёрт знает что - все носились, всё бурлило и кипело! Но, как правило, поиски и самих историй, и виновных в их исчезновении оставались безуспешными. В таких случаях заведующий отделением собирал весь подчинённый ему персонал у себя в кабинете и с бледным лицом и трясущимися руками устраивал всем жуткий разгон, обильно сдабривая его воспоминаниями о разных леденящих душу историях из свой многотрудной жизни. При этом слово «прокуратура» было каждым третьим!
После такой накачки все, разумеется, бросали свои дела и поиск утерянной документации приобретал обычный, всеобъемлющий характер. Сканировали каждую пядь отделения, заглядывали за холодильники и шкафы, особенно тщательно проверяли туалеты, санитарка Валя усердно перетряхивала всё грязное бельё! Если при этом пропажа у себя не обнаруживалась, границы агрессии расширялись и тогда уже весь терапевтический корпус начинал мелко трястись и крупно вздрагивать.
Правда заведующий всегда предупреждал, чтобы поиски осуществлялись тихо и без лишнего шума, но в пылу облавы об этом сразу же забывали. Поэтому когда лазутчики появлялись в других отделениях, то уже вся больница становилась в курсе, что из кардиологии что-то стянули. Слухи разносились моментально, говорили, что похитителей было двое, их даже, якобы, кто-то видел - мужчина и женщина и оба, конечно же, в масках - другие утверждали, что взяли не только историю болезни, а ещё японский зонтик, а заодно и сейф с наркотиками... Ну и пошло-поехало!
Как правило «исторические болезни» исчезали ненадолго. Их обычно забывали у консультантов - окулиста, стоматолога, гинеколога. Или оставляли для описания в диагностическом корпусе - в рентгеновском кабинете, в отделении функциональной диагностики, в радиоизотопной лаборатории и, конечно, напрочь о них забывали. Так случилось и на этот раз. «Дело» Анальгина осталось запёртым у окулиста. Этот специалист работал по совместительству на четверть ставки и по договору должен был являться в больницу четыре раза в месяц. Всё получалось вроде бы правильно, консультант приходил всегда в один и тот же день, приём вёл добросовестно и без нареканий, но между тем такой график работы иногда вносил смуту и приводил к «пропаже» историй болезни. Известно, что в месяце полных недель четыре - об этом знает каждый школьник. Это хорошо знали и в отделе кадров, однако при подписании договора во внимание не приняли небольшой нюансик - в случае, если в месяце имелось тридцать первое число, то в него случайно «залетал» ещё какой-нибудь день недели! И если на этот день приходился четверг, а он получался уже пятым в месяце, окулист естественно его пропускал, и это рождало путаницу.
К четвергу все истории болезни, среди которых оказалась и Анальгинова (единственного пациента из кардиологии!) аккуратно подобрали и положили на стол в кабинете «глазника», где они мирно лежали, дожидаясь своего часа. Но, как водится, не дождались. В конце рабочего дня санитарка вымыла пол, навела везде порядок и, закрыв помещение, спокойно отправилась домой, прихватив с собой ключи. Вот так «историческая болезнь» Анальгина и оказалась «утерянной». Старик, конечно, об этом ничего не знал, иначе его язвительность просто бы не имела границ!
Но, вернёмся к нашим героям. Для них этот день прошел скучно и неинтересно. Всё шло по-прежнему: Анальгин поворчал на погоду, водитель КамАЗа матерно поддакнул, профессор внимательно выслушал все порядком заплесневевшие новости, Гарик весь день не отрываясь слушал через наушники свой магнитофон, иногда подтягивая вторым голосом исполнителю, отчего получались терзавшие слух завывания. Иван Петрович дважды сделал зарядку и принял за день пять или шесть таблеток нитроглицерина. А в общем status получился действительно самый что ни на есть idem: завтрак, потом кисло-сладкая дремота, ненавязчивый, больше похожий на катание на пони, обход лечащего врача, обед, послеобеденный сон, ужин, вечер, туалет, газета, отход ко сну. Вот и всё. Разве что под самый занавес исчез водитель КамАЗа. А так - ну ничего интересного!

*    *    *

Поскольку день оказался посредственным и скучным и занял всего-то меньше двух с половиной страниц, самое время рассказать историю о двух палатах под номером двести восемьдесят семь.
Началась она двенадцать лет назад с приходом нового главного врача. До этого исторического момента в больнице была построена и четко функционировала мини-модель сталинизма со всеми её атрибутами, заворотами и перекосами, разве что правил не царь, а царица.
Все работало как учили: приравненный к лику святых лидер, двор, придворные и обслуга. Следственными полномочиями наделялись практически все: «стучали» друг на друга группами и в одиночку, без зазрения совести и веры в бога. Особенно усердствовали в этом «благородном» деле сотрудники отдела кадров. Второе место прочно удерживали клинические отделения (здесь стукачом «вкалывал» каждый второй) и хотя третьими уверенно шли параклинические службы - лаборатория, аптека, морг, всё же в этих подразделениях концентрация осведомителей существенно падала.
Имелись и свои карательные органы. Для партийных - партбюро, для беспартийных - товарищеский суд, для молодежи - комитет ВЛКСМ и профком. Создали даже свои Соловки - приёмное отделение, куда ссылали проштрафившихся для исправления и непокорных на вечное поселение, причём совершенно независимо от занимаемой должности, социального происхождения, научных регалий и прочих атрибутов. Те же, кого возвышенный труд в приёмном отделении не исправлял, попадали в лапы отдела кадров. Здесь заседала тройка, и приговоры шли косяком - увольняли реже налево, а в основном - ибо наше дело, как известно, правое - направо, без выходного пособия, со статьями и без оных, за что увольняемый должен был до конца своих дней быть ещё и благодарен.
Царица считала себя личностью до мозга костей уникальной. Мир представлялся ей ровными рядами одинаковых кубов... Никакого беспорядка - «орднунг» [2]  по всем направлениям: ни параллелепипедов, ни шаров, ни пирамид! Линии выглядели только прямыми, и если уж, не дай бог, пересекались, то обязательно под углом в девяносто градусов! Обладая подобными взглядами она, совершенно естественно, неоднократно избиралась депутатом Верховного Совета и всего остального, что можно было только придумать и пожелать. Поэтому единожды заняв трон, царица насиловала его крепко и долго. Кроме этого полученный ею когда-то давно орден сам по себе автоматически зачислял её в стан героев (в своё время ей посчастливилось слышать отдаленные звуки канонады, что позволило потом с полным правом считать себя ещё и участником ВОВ). [3] Надо ли говорить, что всё вышеперечисленное давало ей практически неограниченные, просто фантастические полномочия карать, миловать, возвышать и растаптывать.
Но, ничто не вечно под Луной! Как бы личность не красила

__________________
[2] Die Ordnung (нем.) - порядок.
[3] ВОВ - часто встречающаяся аббревиатура на титульных листах историй болезни - Великая Отечественная Война.

 место, какой бы ореол не озарял её лик, но двум жизням не бывать! Со смертью тирана рухнули возведённые им стены, заржавели оковы и постепенно система распалась. Подобные повороты известны в истории.
Природа, как известно, не терпит пустоты и образовавшуюся нишу тотчас заполнило безвластие. Всеобщая скорбь быстро поутихла и народ бросился в анархию. Но, поскольку, время ещё оставалось суровое, а окружение - сплошь капиталистическое, да и приказа «бдить» никто не отменял, то зародившуюся демократию задушили на корню: месяца через два прислали нового начальника. Им оказался энергичный, молодой мужик, годившийся покойной царице разве что во внуки.
Месяца три он не показывал носа из кабинета - всё сидел, что-то писал и куда-то звонил. Замы часто сомневались - а есть ли он вообще на работе? Больница как-то притихла и затаилась в ожидании перемен. И ясным мартовским утром они грянули! Среди полной тишины и напряженного спокойствия молодой начальник совершил неожиданный вояж по больнице, самостоятельно всё осмотрел, потрогал и попробовал на зуб.
Попутно следует заметить, что к тому времени больнице стукнуло уже основательно за тридцать. Когда-то давно построили один пятиэтажный корпус. Сваяли его, как считалось, на века! Он выглядел тяжёлым, лепным, с колоннами, с гранитными ступенями, с мраморными лестницами и даже с фонтаном перед главным входом. Последний потрясал своими размерами и архитектурными излишествами. Тут присутствовало всё: овитые лентами снопы с налитыми, тугими колосьями, уйма разной величины звезд, разбросанных в самых неожиданных местах, два рабочих - один, до мозга костей убежденный в своей исторической миссии, с молотом; другой, до бесконечности одухотворенный, с наковальней. Две колхозницы: первая, что справа - с серпом, вторая, левее - с грудным ребенком, но мыслями обе уже давно в коммунизме. Имелась тут и змея - эта гнусная тварь, с раболепной улыбкой на морде, как-то уж очень подло увивалась вокруг центральной чаши, словно намереваясь что-нибудь оттуда стянуть и выпить... Покрашенное золотой краской всё сверкало и искрилось, утверждая тем самым неизбежное преимущество социалистического бытия над всеми остальными видами оного. Правда фонтан, это чудо архитектурной мысли, кроме огромного морально вдохновляющего и политико-воспитательного значения, имел один существенный недостаток - он никогда не работал: как выяснилось во время капитального ремонта, к нему изначально не подвели трубы!
Время шло, и постепенно медицина, с её обветшалыми методами лечения и кадилом в качестве основного терапевтического средства, стала существенно отставать от заболеваемости. Больные постепенно запрудили сначала палаты, где лежали уже не по два человека, а по пять-шесть, потом коридоры и ординаторские. Настала жизненная необходимость расширять площади.
Сделать это быстро не имелось, естественно, никакой возможности, поэтому городские власти в спешке отыскали, как теперь стало модно говорить, альтернативный путь - под нужды стационара отдали расположенную по соседству среднюю школу. Это на какое-то время решило проблему размещения больных, разве что в бочке меда всё же завалялась ложка дёгтя - здание передали после очередного косметического ремонта, который, как водится, в спешке делали к новому учебному году, и поскольку ничего перестроить не успели, то палаты получились из классных комнат. Все они были «gro; und hell» [4] и вмещали в себя коек по двадцать! На одном этаже расположились сразу три терапевтических отделения! Поначалу получилось неудобно, но потом привыкли. В актовом зале приспособили физиотерапию, в физкультурном - лабораторию. Под ординаторские пошли учительские. Таким образом, просвещение ещё теснее сплотилось со здравоохранением. Не фонтан конечно, но, дарёному коню...

__________________
[4] Часть фразы «Unsere Schule ist gro; und hell» - (наша школа большая и светлая) из учебника немецкого языка 5 класса.

Прошло ещё некоторое время и снова заболеваемость оказалась в первых рядах. Однако к этому времени заложили целых три шестиэтажных корпуса! Сдали их почти в срок - всего-то на шесть лет позже обещанного, но зато они дополнили больницу уже на все сто. Теперь это получилась не просто захудалая больничка, а многопрофильный стационар с мощной диагностической, лабораторной и лечебной базой. Корпуса, выстроенные по кругу, словно лучи пятиконечной звезды, так и назывались - терапевтический, лабораторный, диагностический и хирургический. Пятый корпус стал чисто административный. Имелся, правда, ещё и шестой, одноэтажный, располагавшийся в самом центре и являвшийся как бы связующим звеном между всеми остальными. Этот маленький корпус был моргом...
И не было ничего удивительного в том, что как только всё это великолепие вступило в строй, как тотчас, словно пчелы на мёд, в новую больницу слетелись кафедры одного весьма престижного медицинского вуза.
...Поскольку новый главный оказался по специальности терапевтом, первым делом он попытался наладить отношения с одноимённой кафедрой.
Пройдя по тускло освещённым коридорам и прочитав на запыленных стендах о великих научных достижениях целого коллектива учёных, он пришёл к выводу, что надо бы поподробнее ознакомиться с деятельностью этой мощной обучающей организации. Для начала главный решил поприсутствовать на лекциях доцентов и самой профессорши, дабы лично убедиться и ощутить на себе качество педагогического процесса. На первую лекцию он явился один, на последующие две - привёл с собой замов.
Профессорша, зав. кафедрой, дама немолодая и своенравная, и внешне очень сильно напоминала шахматную ладью. Однако же вполне вероятно, что внутри она тоже была деревянной. И ходить, то есть мыслить, умела только или вперед-назад, или под девяносто градусов в стороны - вправо-влево. А как-либо иначе - по синусоиде, скажем, или по эвольвенте - ну, таких понятий она и в принципе не держала в голове!! И нет ничего удивительного в том, что имея подобный набор безусловных рефлексов и прямой угол в качестве основного стандарта в общении, профессорша стала лучшей подружкой покойной царице.
Вообще в биографии обоих имелись разного оттенка пятна, основная масса которых имела, конечно же, красный цвет. Одно пятно вообще оказалось общим на двоих - обе имели что-то родственное в корнях. То ли происходили родом из одной области, то ли из одного города, то ли вместе слушали звуки канонады - точно этого не знал никто, но раньше, ещё по молодости, их частенько видели вместе. На работе они ходили друг к другу в гости и очень любили перекинуться словечком. Иногда, вот так, непринужденно, за чашечкой кофе незаметно пролетал рабочий день. В такие моменты приём, естественно, не вёлся и на телефонные звонки никто не отвечал.
Кафедра жила в больнице хорошо - редко кого из сотрудников можно было застать в отделениях или в лаборатории после трёх. Всю работу успевали сделать до одиннадцати, потом кофейку - и... фьюить! Всё это объяснялось ещё и тем, что обучались здесь не студенты, за успеваемость которых требовалось нести хотя бы мифическую, но всё же ответственность, а курсанты, то есть взрослые, подчас убелённые сединами люди, имевшие свой собственный опыт, солидный врачебный стаж, и съезжавшиеся сюда со всех концов Союза, в общем-то, для того, чтобы посмотреть столицу и кое-что купить. Отсюда становилась понятна их неимоверная тяга к учению! Сотрудники же кафедры активно давали понять, что чинить препятствия курсантам на их пути к магазинам и другим достопримечательностям никто не будет. Так было заведено, так шло годами, и никто ничего менять не собирался.
Изредка профессорша сама читала лекции. Вот здесь от коллектива кафедры - доцента, ассистентов, лаборантов и всех прочих требовалось практически невозможное - обеспечить стопроцентную явку. Но если к началу лекции это требование с горем пополам выполнялось, то к середине второго часа аудитория внешне очень сильно напоминала ядерный полигон в Неваде или Семипалатинске. От лекторши исходила какая-то совершенно убийственная сила!
Нить её мыслей, её рассуждений была настолько тонка, настолько легка, прозрачна и эфемерна, что поймать её, а тем более следовать ей, не мог никто! По причине своей воздушности, эфирности и невесомости она постоянно обрывалась и терялась в огромной свалке, состоявшей из разновеликих фрагментов уже когда-то использованных кем-то мыслей. Тут валялось сразу всё: нагромождение образов, обломки фраз, огрызки цитат, обрывки абзацев первоисточников и сплошные многоточия!
Иногда в лекции присутствовало сразу несколько подобных нитей! В таких случаях они, как правило, переплетались и, не смотря на свою легкость и прозрачность, крепко-накрепко завязывали мышление курсантов в такой морской узел, выпутаться из которого самостоятельно, без посторонней помощи, уже ни у кого не было сил. После такого полуторачасового эмоционального изнасилования мозги несчастных курсантов представляли собой решето, через которое свободно вываливались наружу даже те знания, которые они получили за весь период их сознательной деятельности ещё до прихода на учёбу!
Борясь со сном и рискуя сойти с ума, главный самоотверженно посетил целых пять сеансов этого умопомрачительного гипноза! Ощутив в себе симптомы, указывающие на близкий распад личности, он на целую неделю уединился в кабинете, повелев себя не тревожить. Результаты своей титанической работы он огласил на ближайшей конференции в виде тезисов, планов и перспектив.
Один из основополагающих и глобальных выводов был относительно кафедры терапии, плотно, словно раковая, опухоль инфильтрировавшей больницу. И смысл его получился как приговор - любыми средствами немедленно гнать поганой метлой!
Для большинства сотрудников терапевтического крыла такое решение получилось сродни грому средь ясного неба! Как? Такая уважаемая кафедра! Столько сделала! Своя школа, своё направление, и вообще... И потом - наука! Как же можно вот так сразу?! Биографии многих врачей терапевтических отделений были намертво связаны с кафедрой, под мудрым руководством которой они что-то когда-то писали, что-то когда-то изучали и исследовали! Их скромный вклад в мировую науку, зафиксированный в виде немногочисленных статей, годами желтел на кафедральном стенде. Там они стояли авторами - в самых, разумеется, последних рядах. А потом обходы, разборы, конференции! Как без этого? И ещё - на кафедре проходят повышение квалификации врачи практически из всех регионов страны. Слава о больнице доходит до самых окраин великой державы! А в том, что до окраин доходит именно слава, никто не сомневался.
В общем, главного врача не поняли и никто, естественно, не поддержал. Но он оказался не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Началась битва.
Первым делом главный потребовал отчёты о работе кафедры, нагрузку на ассистентов, расписание лекций и семинаров и прочую бумажную муру. Как и следовало ожидать, на кафедре в получении документации ему сходу отказали. Он обратился в ректорат института с жалобой. Пока шло письмо, пока с ним разбирались, пока то да сё, научные работники времени зря не теряли - забросив педагогический процесс, курсантов и больных они бросились по отделениям подписывать у заведующих справки о своей жуткой загруженности. Поэтому, когда через некоторое время с проверкой прибыла довольно-таки представительная комиссия, ей быстренько представили горы сфабрикованных документов, свидетельствовавших о том, что всю работу в больнице, за исключением, пожалуй, только санитарской, несут на своих худосочных плечах ассистенты, доценты и, разумеется, сама профессорша!
Комиссия сделала вид, что перетряхнула всё и дала свое заключение. Отзыв получился самый лестный, и работу кафедры признали вполне удовлетворительной (один пожилой академик даже предлагал написать - «хорошая»!)
Конечно, все понимали, что это была фикция. Не сомневался в этом и главный, но ничего поделать пока не мог. Бумажную войну он проиграл. В стане врагов наступило бурное веселье, а для главного врача настали чёрные дни: дело осложнилось ещё и тем, что его вызвали на партбюро, где его деятельность подвергли суровой критике с непременным условием признать свои ошибки и в недельный срок их устранить.
Здесь, в маленьком, прокуренном помещении, в окружении старых склеротиков (они заполонили, казалось, всё пространство - сидели за длинным, покрытым красным сукном столом, сурово смотрели со стен) он понял, что прежде чем ввязываться в подобные боевые действия на передовой, необходимо иметь в тылу хотя бы половину единомышленников. С этого он и начал второй этап сражения.
Несколько слов надо сказать и о составе партбюро. Его члены составляли особый отряд долгожителей, представлявший собой обширную группу законченных маразматиков. В этой шайке бездельников каждый был хотя бы маленьким, но начальником, каждый сидел в отдельном кабинете, каждый одухотворенно курил трубку!
В прошлом члены партийного бюро, все без исключения, не щадя живота своего, кто где, беззаветно и самоотверженно защищали Отечество. Во всяком случае об этом они постоянно твердили на всех партийных собраниях - эта информация шла как правило первым вопросом повестки. И поскольку все они, как один, считались героями, то на груди носили практически все известные в стране ордена и медали. Правда, в то время иконостасы ещё не стали модой, но всё равно - попробуй с таким, у которого Красная Звезда на груди, поспорь! Он что ни сказал - то историческая необходимость, что ни предложил - то выдержано и идейно, и политически, и морально, и вообще... Поэтому что либо доказать такому закалённому в классовых битвах моральному вдохновителю всегда получалось делом заранее обречённым на провал. Главный не стал и пытаться. Тихо и незаметно он уволил сначала одного, потом другого, сместил третьего, отправил на давным-давно заслуженный отдых четвёртого. Пятый с расстройства схватил инфаркт и таким образом самоустранился. Шестой и раньше соображением особо не отличался, руку поднимал всегда с оглядкой на остальных, поэтому в расчёт мог не приниматься. А седьмой с восьмым, даже вместе взятые, после всех пертурбаций серьёзной опасности уже не представляли. Был ещё, правда, и девятый, но им был уже сам главный.
Через полгода, в ходе мастерски подготовленного и проведённого отчётно-выборного партийного форума партбюро почти целиком состояло уже из «своих». После этого немного пришлось повозиться с профкомом - там около пятнадцати лет прочно удерживала позиции одна ушлая стервоза. Но и на неё нашлась управа - так уж вышло, что на собрании её растерзали свои же! Комсомол всегда шагал там, где укажут, поэтому эту «силу» никто всерьёз никогда не воспринимал. Казалось бы, после такой перегруппировки войск можно было бы снова начать агрессию на кафедру, но главный почему-то затих. Чувствовалось, что буря обязательно грянет, но шло время, а кругом стоял полный штиль. Прошла весна, наступило лето, кафедра дружно (это тоже было принято!) ушла в отпуск. А когда пришла... два корпуса - терапевтический и лабораторный - стояли в лесах! Главный тихо и без шума затеял капитальный ремонт. А что это такое - наверное, знает каждый. Поскольку терапию закрыли полностью, ассистенты, доценты и все остальные оказались не у дел! Как ни прискорбно, но им пришлось съехать. При этом возникло удивительное и необъяснимое явление - пожилая профессорша, обладавшая уникальной способностью говорить без умолку даже без перерыва по нужде, вдруг лишилась дара речи! Это настолько потрясло всех, что кафедра в полном составе с позором бежала.
Капитальный ремонт, который мог быть назван таковым только из-за своего капитального начала, оставался в этом качестве недолго. Сначала кто-то вроде приезжал на чёрной «Волге» осматривать объект, вокруг осаждённых корпусов что-то даже двигалось, тяжёло гружёные машины привозили песок, гравий и какие-то стройматериалы. Но постепенно всё сошло на нет. Трагические события на острове Даманском [5] поставили заключительную точку на большинстве капитальных ремонтов практически по всей стране. Зиму больница встретила диагностикой, хирургией и моргом. Лабораторный и терапевтический корпуса тоскливо смотрели на мир пустыми глазницами выбитых окон.

________________________
[5] Имеется в виду самый крупный советско-китайский вооружённый конфликт, произошедший 2-го и 15 марта 1969 года в районе острова Даманский на реке Уссури в 230 км южнее Хабаровска и 35 км западнее райцентра Лучегорск.

Сколько бы так продолжалось неизвестно, но тут беде помогла... даже не известно что! Ну, в общем, тоже беда... Короче говоря, настал субботник. Если кто уже забыл, что это такое, можно напомнить. Это обычный апрельский день, как правило солнечный, реже дождливый или снежный, когда все по команде сверху хватают лопаты и грабли и начинают дружно, под музыку и ободряющие речи, трудиться во имя и на благо. При этом одни зачем-то сгребают в огромные кучи опавшую листву, а другие с необыкновенным духовным подъемом перекапывают газоны, по которым до этого ходили целый год. Намахавшись таким образом вволю, вечером, в то время, когда ветер возвращает собранные листья на место, отмечают сей трудовой подвиг как положено. А потом целый год с чувством, с осознанием честно выполненного патриотического долга, ходят по тем же вскопанным ими же газонам, прокладывая удобные дорожки.
Правда в результате этого героического и самоотверженного труда неизвестно откуда берутся деньги, на которые потом выстраиваются роскошные гостиницы, диагностические и лечебные центры для элиты, а подчас и просто дачи. Но это всё подводная часть айсберга. Сверху же солнце, цветы (как правило, красные гвоздики), тёплый ветерок и стяги, разумеется алые.
Предвидя этот ежегодный праздник добровольного и по большей части совершенно напрасного труда, коллектив станции Москва-сортировочная ровно за три недели до этого очередного великого почина по традиции извлёк из-под сукна порядком заплесневевшую инициативу и, естественно, выдвинул её. Все, конечно, тотчас очнулись от спячки и откликнулись. Сотрудники больницы вооружились - одни лопатами, другие тряпками, третьи - граблями и носилками, и работа закипела. Главный приехал раньше всех - всё обошёл, отдал руководящие указания и отбыл в райком партии: ровно в десять часов утра перед отстроенным неподалеку новеньким зданием РК предусматривалось торжественное открытие памятника вождю мирового пролетариата. К этому приурочили море цветов, речи, оркестр, красные флаги и прочие атрибуты всенародного торжества. Мыслей о лопатах, мусоре и тому подобных мелочах в той компании никто, естественно, в голове не держал.
Всё началось вовремя и обещало пройти на самом высоком уровне - вождя изваяли из розового гранита в полный рост. В одной руке он зажал кепку, другой указывал примерно на третий этаж райкома КПСС, то есть туда, где, очевидно, по его мнению, и располагалось это самое светлое будущее.
Так как место для установки памятника располагалось как раз между больницей и зданием райкома, то получилось совершенно естественным, что поставили основателя и руководителя первого в мире социалистического государства к партии лицом, а к медицине... Ну, в общем, лечебное учреждение оказалось где-то на уровне давно пройденного этапа! На это роковое совпадение главному врачу, гадко ухмыльнувшись, указал тоже приглашенный на торжества директор ОРСа, что, как и следовало ожидать, привело организатора здравоохранения в глубокое уныние. Но, мы предполагаем, а Господь располагает!
В самый разгар торжества новосёла, то есть первого секретаря, неожиданно скрутил приступ почечной колики! Все, понятно, сразу испугались, засуетились и забегали! Орущего отнюдь не благим матом партийного начальника погрузили в стоявший поблизости милицейский «козёл» и на всех парах помчали куда? Да, конечно же, в близлежащую больницу! Куда ж ещё-то?
Как и следовало ожидать, занюханная и влачившая жалкое существование медицина, не смотря ни на что, оказалась на высоте. Впрочем, если уж быть до конца объективным, то следует признать, что на этот раз в качестве основного метода лечения выступили не спазмолитики и не анальгетики, а разбитая до предела дорога, превращенная МАЗами ещё по осени в две бесконечные смотровые канавы! Именно этот фактор в немалой степени способствовал быстрому выздоровлению олицетворения светлого завтра. Сидевший за рулем молоденький сержантик так лихо одолел все препятствия, что камень вышел уже в приёмном отделении! Но, как бы там ни было, что бы ни говорили, а победителей не судят...
После этого забавного эпизода в поле зрения недремлющего ока партии больница всё-таки попала и ремонт, правда уже не капитальный, а по большей части косметический, срочно реанимировали и закончили через два с половиной месяца. Роскошный в прошлом кабинет профессорши, больше похожий на актовый зал, поделили пополам и приспособили под палаты. А так как он располагался на втором этаже и значился под номером 287, то одну половину, мужскую, так и оставили - 287, а вторую, то есть женскую, обозначили как 287а. Через три года, при очередной смене декораций из голубого цвета в салатовый букву «а» совершенно случайно закрасили. С того времени в первом кардиологическом отделении стало две палаты с одним номером - одна мужская, другая - женская…

*    *    *

…Уже когда легли, Иван Петрович неожиданно вспомнил про маслёнку и полез в тумбочку.
- Ты чего? - приподнявшись на кровати, спросил Анальгин.
- Да тут одно дело...
Они обошли всё отделение, смазали все двери в палатах, туалете, столовой. Подмазали даже заведующему и старшей медсестре! Не забыли и про бронированный агрегат Надежды Ивановны. Проведя это доброе и, в общем-то, полезное мероприятие вернулись в палату и отошли ко сну.


*    *    *