Годы далёкие, годы военные

Памяти отца посвящается...


Проснулся я от запаха свежеиспечённых пирогов. Причём по запаху понял, что их напекла моя супруга, которую я боготворил и с которой, «промучился» более полувека в семейном браке
 Конечно было бы нечестно доказывать что за эти долгие годы мы не ссорились и не ругались, но обращаясь к всевышнему и судьбе, я благодарю их за то, что на моём пути они позволили мне встретить эту удивительную женщину с её мягким, спокойным характером, умеющую в любой, порой очень конфликтной ситуации, найти простое и логическое её решение.
Но вернёмся к пирогам с луком и яйцами. Они были просто великолепными, хотя пеклись не в печке, а жарились на сковородке, на электропечке и сколько бы меня не угощали соседи своей выпечкой, её пироги были выше всех похвал. И поэтому она всегда знала, чем порадовать любимого мужа за праздничным столом.
 С ранней весны жили мы на даче под Судогдой. На выходные дни к нам приезжали дети помочь по огородным и садовым вопросам. В доме становилось шумно, весело и тесно. Но как говорят «в тесноте, но не в обиде». За дачными делами проходили дни и о опять мы оставались одни. И хотя нам и было по восьмому десятку, приходилось заниматься бесконечными дачными заботами и проблемами- посадкой, поливкой, прополкой, окучиванием, и тому подобными огородами делами.
Супруга включила телевизор, телестанции показывали приготовления к параду победы в Москве. Гремели марши, дикторы перебивая друг друга объясняли порядок проведения этого грандиозного мероприятия.
И глядя на эти приготовления, на Красной площади, как бы вымытой освежающим ночным дождем, прекрасно украшенную символами Победы и нашего государства, я почему-то мысленно унесся более чем на 60 лет назад, в далёкие сороковые годы прошлого века.
Отечественная война 1941-1945 гг. для меня началась так. Мой отец работал гл. бухгалтером Владимирской дистанции железнодорожных путей. В свободное время был прекрасным огородником. И в то злосчастное утро 22 июня мы с моим отцом сажали огурцы не о чем не подозревая. Огород наш располагался в так называемой «полосе отчуждения» проходившей вдоль железно дорожного пути Москва-Горький шириной 120-150 м. на этой полосе размещались огороды работников НКВД – народного комиссариата внутренних дел и работников железного транспорта. Далее до самой Клязьмы находилось поле Владимирского аэродрома. На нём стоял ангар для нескольких «Кукурузников».
Весной аэродром заливался водами разлива, но после схода воды, самолёты взлетали и садились, работала парашютная секция и мальчишки тех лет часто смотрели, на прыжки парашютистов, находясь на своих огородах.
Но это было в далёком 1941 г. Сейчас на этих местах дымят трубы Владимирской ТЭЦ и располагается всё хозяйство ВладЭнерго.
Ниши соседи по огороду осенью всегда удивлялись отцовскому урожаю, и не только его количеству, но и качеству.
22 июня
По железнодорожной насыпи быстрым шагом к нам приближался мужчина с набором инструментов на поясе и в руках. Это был знакомый отца, мастер путевого хозяйства Кунилов.
Остановившись напротив нас, крикнул «Александр Яковлевич! Бросай свои огурцы! Война! Только что по радио выступил Вячеслав Михайлович Молотов наш министр иностранных дел. Германия нарушила пакт о ненападении и вероломно вторглась в нашу страну».
И я тогдашний подросток не думал, что спустя 15 лет жизнь сведёт меня с его дочерью Тамарой. Она работала сборщицей на заводе Автоприбор и активно участвовала в художественной самодеятельности.
Это была высокая, красивая девушка с фарфоровым, белоснежным лицом, огромными голубыми глазами, с высокой грудью. За этот ее внешний облик мы, в нашей автоприборовской самодеятельности, звали ее «кукла». В дальнейшем мне не раз приходилось выступать с ней в дуэте из оперетты «Самое заветное». За красивые внешние данные, чудесный голос ее рекомендовали в тогдашний Волжский ансамбль народной песни в г. Куйбышеве.
Я потерял ее следы и больше никогда не встречал. «Ну что-ж сынок» сказал отец «сегодня нам будет не до огурцов» и мы взявши свой огородный инструмент отправились домой на ул. Рабочий спуск.
И что интересно, вскоре с полок магазинов и ларьков, и так не  ломившихся от изобилия, стали быстро исчезать продукты питания, крупы, соль, керосин, и другие товары.
Через некоторое время были введены карточки – по 400 гр. на неработающего и по 600 гр. на рабочего или служащего  плюс мизерные нормы на соль, сахар, крупы, муку, масло, рыбу.
В 1941 наша 4-я железнодорожная школа находилась в двух зданиях – в теперешнем здании Росгосстраха по улице Вокзальной и в соседнем деревянном бараке (это здание после войны было снесено по своей ветхости), руководство городского отдела народного образования приняло решение перевести коллектив школы в новое здание по улице Урицкого. Старый состав нашего класса был дополнительно укомплектован новыми учащимися.
В их числе оказалась и Оля Левина среди девчонок она выделялась веселым компанейском характером. Вокруг нее постоянно находились мои товарищи по классу, очевидно, она умела находиться в центре внимания.
Сама по себе она была очень привлекательная. Волосы цвета спелой соломы, волнистыми прядями спадали на плечи и как - бы излучали солнечное сияние.
К тому же она обладала прекрасными математическими способностями. И очевидно по этому к ней тянулись мои товарищи по классу. Я же человек по своей натуре в те годы, робкий, стеснялся попросить у нее какой либо помощи.
Это был уже 5 класс и теперь по каждому предмету был свой учитель, по математике у нас была Елизавета Михайловна Овчинникова. Старая дева, злая необыкновенно, просто издевавшаяся над учениками, особенно у которых не шла математика. Девчонок она доводила до истерик, а мальчишек до скупых мальчишечьих слез.
Мы ее промеж собой звали старой злой мымрой.
Но несмотря на эти обстоятельства я никак не мог обратиться к Оле за помощью.
Да чего греха таить, она мне очень нравилась. Не знаю что это было то-ли подростковая любовь, то-ли пришло время интересоваться девчонками.
Вскоре, отца Оли перевели служить куда-то в Сибирь и больше я ее не встречал.
Случайно, в одной туристической поездке я познакомился с мастером 17-го цеха завода «Электроприбор» Рюмцевой, зашел разговор о детстве и отрочестве в сороковых годах и тут выяснилось, что Рюмцева – тетка Оли. Оказывается отец Оли был с семей переведен в Хабаровское танковое училище и там они остались.
Оля вышла замуж, у нее два взрослых сына, она уже бабушка, я с трудом мог представить эту белокурую хохотушку бабушкой, хотя чему удивляться, ведь я и сам уже прадедушка.
Мы были очень рады переводу в новое школьное здание, ходили по этажам заглядывали в чужие классы, любовались новым спорт залом. Во время воздушных тревог нас заставляли спускаться в окопы, которые были выкопаны для школы на крепостном валу под стенами бывшего Рождественского храма.
Не знаю кому в голову пришла эта «изумительная» мысль при взрыве авиабомбы вблизи этой стены, наши окопные убежища свободно могли стать братскими могилами многих десятков учащихся.
Но радость наша была преждевременной. Городские и военные власти приняли решение: все школы, клубы, кинотеатры отдать под госпитали.
И начались скитания по квартирам наших учеников. Неделю у одних, неделю у других, при условии если позволяли жилищные условия, да и то частенько в две смены.
Конечно, это была не учеба, а сплошные муки и не вина многих моих товарищей по классу, что они бросили учебу. Тетрадей уже не было, каждый писал на чем мог в том числе и на старых газетах между строк. Чернила делали сами из печной сажи и крупинок соли и этим пользовались как способом вести запись. Осень сорок первого запомнилась эшелонами с солдатами и техникой на фронт, и эшелонами с ранеными и разбитой техникой с фронта. Запомнились и улицы теплой осени. Они сразу наполнились тысячами беженцев на легковых машинах типа «ЭМКИ», на велосипедах, на телегах с лошадьми и с тем не хитрым скарбом, что можно было бы взять с собой в тот трагический момент нашей истории.
По ночам Владимирское радио объявляло воздушную тревогу и мы, замирая слушали завывания немецких «ЮНКЕРСОВ», которые с наступлением темноты, шли эскадрильями бомбить промышленные объекты г. Горького.
А на рассвете они, конечно кто уцелел от зенитного огня, летели обратно над Владимиром низко и мы заслышав вой авиационных моторов, выбегали смотреть на эти самолеты.
Возвращались они не так как в начале ночи. Они летели в разброд кто выше кто ниже. На том самом месте, где сейчас стоит памятник князю Владимиру в парке Пушкина, среди зарослей сирени, крапивы и лопухов стояло одно зенитное  орудие. Его расчет состоял из трех девушек-зенитчиц. При приближении к городу со стороны г. Горького они открывали беглый огонь, по самолетам, но к сожалению ни одного попадания не было, только иногда по окрестным крышам звякали осколки зенитных снарядов. Очевидно, в то время бомбить Владимир было не к чему.
Ниже зенитной установки на обрыве стояла бездействующая парашютная вышка. Желающих попрыгать с нее до войны было много.
Я помню как моя мать, несмотря на то что ей шел сорок второй год и она  имела двух несовершеннолетних  детей, была мобилизована на рытьё противотанковых рвов проходящих в то время по теперешним улицам Куйбышева, Василисина, В. Дуброва.
Она уходила с куском черного хлеба, посыпанного крупной солью, в шесть часов утра и пешком с ул. Рабочий Спуск (это напротив бывшего кинотеатра «Мир»)отправлялась на эти тяжелейшие земляные работы. А потом после шести часов вечера длинный путь домой, где находили полуголодные дети. К ночи приготовлялся то-ли обед то-ли ужин из тех скудных запасов продуктов, что имелись в семье. У отца рабочий день длился по 14-16 часов. Осенью было собран урожай с огорода, и его нужно распределить так, чтобы собранных сельхозпродуктов хватило как можно на дольше.
Наступила холодная зима, снегу в нашей местности было мало, да и тот сдувался с промерзшей и кованой морозом почвы в ямы, рытвины и овраги.
Зато морозы в январе 42 года установились очень сильные при полном безветрии по ночам. «Клязьма» замерзла за одну ночь. Лед был тонкий и прозрачный как стекло и мы мальчишки с нетерпением ждали когда он станет толще.
После утолщения льда на Клязьме, катаясь по прозрачной поверхности, было интересно наблюдать за подводной жизнью замерзшей реки. В то время на меня была возложена задача- топить печку.
Топили ее распиленными на короткие чураки шпалами, оставшимися после ремонта железнодорожного пути.
Железнодорожникам эти дрова привозили бесплатно.
Слава богу, зима 41-42 гг. прошла благополучно и наше сердце грела победа наших войск под Москвой. А вот весна принесла свои неприятности и горе. За несогласие с руководством отделения участвовать в афере с хлебными карточками, отец лишается «брони» как работник железнодорожного транспорта и отправляется на фронт.
Отец служил связистом в звании сержанта, был награжден медалью «За отвагу» он писал нам об этом с фронта. но во времена боев в районе реки Северный Донец был убит и похоронен в братской могиле под городом Лисичанск на Украине.
И вот какая деталь: перед отправкой на фронт он весь свой личный инструмент как пилы,  стамески, напильники, топор, запас гвоздей, молотки сдал в организацию «Помощь фронту». Остался один старый колун, да и тот был со сломанной ручкой, тупой и ржавый. Уходя на фронт отец говорил матери, «Маша, тебя не бросят, помогут с топливом, поддержат морально» но как говорят друзья познаются в беде. Через некоторое время все друзья исчезли и мать осталась с двумя детьми один на один со своими бедами и проблемами.
Наступила весна 42 года и стало ясно – мало иметь огород надо его чем-то засадить. И для покупки посадочного картофеля, семян свёклы, моркови, огурцов, матери, скрепя сердце, пришлось продать отцовскую гармонь.
А за ней на привокзальный рынок пошли любимые отцом брюки галифе и хромовые сапоги, плача мать уносила их с надеждой, что отец при возвращении с фронта поймет ее и простит за это. Вещи эти скупали за полцены базарные спекулянты, но положение было безвыходным и матери пришлось идти на это.
Этот маленький рынок находился на привокзальной площади за загородкой низенького штакетника окруженного жиденьким кустарником желтой акации.
Вокзал был очень старым еще дореволюционной постройки.
Но это здание было примечательно тем что его стены видели крупных и замечательных людей начала двадцатого века в истории России.
Это кратковременная остановка императорской семьи Николая II во время поездки в Нижний Новгород на открытие Всероссийской промышленной и сельскохозяйственной выставки – ярмарки в 1913 г. – в года 300 летия династии Романовых.
Моя мать присутствовала на этой встрече, их учащихся церковноприходской школы  привели на встречу с семьей царя.
На мой вопрос, что из себя представлял царь, она ответила: царь был среднего роста с аккуратно подстриженной бородкой и рыжеватыми усами, с короткой стрижкой, одет в солдатскую х/б аккуратно выглаженную гимнастерку, подпоясан широким офицерским ремнём, одет в выходные солдатские сапоги, начищенные до зеркального блеска.
Императрица, Александра Федоровна, и ее дочери были одеты в длинные белые платья, цесаревич Алексей был одет в скромный, матросский костюмчик.
Второе событие того времени –это приезд во Владимир В.И. Ленина на встречу с революционером Федосеевым. Но эта встреча по каким –то причинам не состоялась.
Весной 1942 г. мы с нетерпением ждали появления первых листочков свеклы чтобы из них сварить первое блюдо-свекольник. К слову сказать много-много лет спустя моя приятельница-директор комбината питания при политехническом институте приезжала ко мне на ул. Сакко-Ванцетти в сад за крапивой.
Крапивой набивали 2-3 мешка, увозили с собой. На мой вопрос куда ей столько крапивы? -она открыла секрет. В институт приехала группа студентов из Венгрии учиться во Владимире и они настоятельно просили сварить им венгерские щи из крапивы.
Если бы мы, дети войны, знали это, то эти щи из крапивы очень помогли бы нам в борьбе с голодом.
В свой свекольник мы добавляли  свежий маленький щавель с берегов Клязьмы, крохотную рыбешку-уклейку которую ловили на муху наколонную на крохотный рыболовный крючок привязанный на обыкновенную швейную нитку. Нитка крепилась к длинному ивовому пруту.
Летом было легче, появлялись столбунцы-цветоножка щавеля, заросли дикой смородины, малины, ежевики.
Рвали на заклязьменских озерах букеты из кувшинок и снежно-белых лилий и продавали их на привокзальном рынке. Иногда меняли букеты на 50 грамм черного хлеба или на 2 спички.
К зиме 42-43 гг.стало плохо с топливом для печек. Старые шпалы для топлива, которые обещали привозить семье фронтовика, никто не привозил. Очевидно быстро забыли «друзья» отца о своих обещаниях помогать нашей семье. Как-то надо было выходить из этого положения и мы с приятелем Колькой Киреевым через старый наплавной мост через Клязьму ходили за дровами в сосновую рощу, которая находилась в конце дамбы у совхоза «Коммунар». Срубив по длинной сосновой жерди шли обратно на улицу Рабочий спуск д.29. этот дом сохранился до сегодняшнего времени. На его фронте цифры «1935» -год строительства этого здания.
Зимой 1942 г. все ближайшие на улице заборы пошли на топливо жителям. Топили печку всем что уже было ненужно, без чего можно было прожить зиму.
Стали ходить на железную дорогу и подбирать на ее полотне куски каменного угля выпадавшего из топок проходящих днем и ночью поездов. Но это было плохим выходом из этого положения и меня по просьбе моей матери, стали брать с собой соседи на заготовку дров. В Кусуновском лесу, это примерно в 8 км. За Клязьмой. Об одной из таких поездок я рассказал в своем рассказе «Сон в новогоднюю ночь». Спичек не было ,они были слишком дорогими и по этому основным способом добывания огня было «кресало».
Это хлопковая, обугленная веревка вставленная в металлическую трубочку, кусок камня-кремня и кусок или обломок стального напильника. Камень прижимался к веревке, по нему ударяли напильником, выскакивала искра, веревка начинала тлеть потом раздували угольки и разводили огонь.
А наши вечно голодные желудки просили еды, и мы стали ходить на Владимирскую мельницу, что находилась за черным мостом налево. Там мы подбирали пшеницу или рожь рассыпанную на земле при кормежке лошадей воинских частей направляемых на фронт. Если на земле зерна не находилось, то приходилось частенько вытаскивать пшеницу из лошадиного дерьма.
К моменту схода снега стали ходить на поля совхоза «Коммунар» которые тянулись по левому берегу Клязьмы почти до самого «владимирского аэродрома».
Там находили промороженную картошку, которую предварительно хорошо промыв терли на терке, получая грязно-белую массу.
Эту массу снова несколько раз промывали и получали крахмал самого низкого качества, потом сделав из него нечто похожие на лепешки, жарили их на олифе (кстати олифа в те времена делалась из чистого льняного масла). Правда они были абсолютно невкусными, пресными, но есть-то очень хотелось и теми 400 гр. черного хлеба, которые нам полагались, мы не могли заполнить свои желудки.
Запасы отцовского столярного клея тоже пошли в ход.
Из него варился отличный студень.
Осенью 1942 г. наши  мытарства по квартирам кончились и нас разместили в здании железнодорожного детского сада расположенного напротив теперешнего стадиона «Лыбедь» до этого он назывался «Строитель». До войны он носил название «Локомотив». Здание это не сохранилось. На этом месте сейчас спортплощадка городской школы №14. но и это помещение для нас не было последним. В седьмом классе нас перевели в другое здание по ул.III интернационала. Оно находилась почти на против винного завода. Это было низкое мрачное одноэтажное здание, которое мы прозвали «мышеловкой», за его узкие темные коридоры, мрачные классы и мышей которые не боялись нас и во время уроков шмыгали под партами, вызывая визг наших девочек.
К тому же осень 42 г. принесла и свои плюсы. А именно осенью наши мальчишечьи компании  стали делать набеги на поля совхоза «Коммунар».
Они были засажены  картошкой, брюквой, турнепсом, репой и свёклой. Особенно нас прельщал белоснежный, сочный и сладкий турнепс. Как мы это делали. Мы подкрадывались вдоль крутого берега Клязьмы и высунув головы из-за обрыва смотрели далеко-ли два объездчика на лошадях, которые охраняли эти поля. В лучшем случае набив за пазуху украденный турнепс, под прикрытием крутых берегов уходили домой.
В худшем случае объездчики отполосуют нас плетками.
Обиднее всего то, что одним из обьездников был наш сосед с ул. Вокзальной, сын одного из начальников железнодорожной милиции – Юрка. Хотя он был и старше мальчишек нашей улицы всего на два года, но выглядел он на много взрослее. Высокий, широкоплечий, с длинными руками и тяжелыми кулаками, он нам напоминал неандертальца, пещерного человека с нависшими над глазами надбровными дугами. 
Одним словом живой экспонат для старика-криминалиста Ламброзо. В дальнейшем мы в этом убедимся. Есть такое выражение «быт определяет сознание» и именно этот полуголодный быт определял сознание многих моих товарищей проживающих в районе спиртзавода, андреевских домов, улиц Железнодорожная, Рабочий спуск и д.р. Этот район и до войны пользовался дурной славой, как район воровских малин и притонов. Никакие облавы милиции со словами «Откройте, милиция, проверка документов!» не могли лишить его дурной славы. Так вот одним из способов добыть свой кусок хлеба стало воровство муки из уходящих на фронт поездов. А делалось это так. С Владимирского мель комбината, что находился вдоль железной дороги, за Черным мостом-это напротив бывшего кинотеатра «Мир» малой скоростью выезжал десяток открытых платформ, на которых лежали навалом мешки с мукой.
Они, очевидно, предназначались для прифронтовых хлебопекарен. Поскольку состав набирал скорость медленно, к нему подбегали два подростка. Первый вешал свой пустой мешок на крючки по бортам платформы, второй острым ножом, типа финки, разрезал один из мешков лежащих на платформе, и мука сыпалась в подвешенный мешок.
При увеличении скорости состава нижняя часть мешка висящая на крючках одним ударом ножа срезалась, а мешок с мукой падал на шпалы к радости юных грабителей.
Состав уходил а подростки, завязав дорогой груз уносили его или домой или на привокзальный рынок.
Но вернёмся к объездчику. Немного поработав в этой должности, он понял, что кроме шестиста гр. хлеба и повышенной продуктовой карточки это ничего не даст.
Узнав у знакомых пацанов, как они добывают муку, он решил поработать «по-крупному». Подговорив одного парня, по кличке «Огурец», они стали проделывать молниеносные операции по добыче муки, следующим образом: как только состав с мукой выезжал из ворот Мелькомбината он был неохраняемым. Охрану ставили на товарной станции. Они воспользовавшись этим обстоятельством прыгали на медленно идущий состав и взяв за углы пятидесятикилограммовый мешок с мукой, осторожно чтобы не порвать спускали его с медленно идущей платформы. Эти рейды стали регулярными. Но как говорится всему приходит свой конец, одним хороший другим плохой. Стали поступать сведенья о пропаже мешков с мукой, этого ценного для военного времени груза. Была устроена засада. Подельник по кличке «Огурец» сумел сбежать, а Юрке поймали стрелки железнодорожной охраны. Послать за преступление по грабежу военного состава на фронт его не могли, ему не было восемнадцати, а вот срок заключения в колонии ему светил не малый, ведь шла война и законы были очень суровыми.
Во время войны арестантов не возили на транспорте, их водили из Владимирского Централа к следователю транспортной Прокуратуры, находившегося в районе железнодорожного вокзала. Путь шел по улице Фрунзе до улице «Рабочий спуск», в низ к вокзалу по улице «Вокзальной». Кстати, улица Рабочий спуск до 1917 г. называлась Жандармским спуском. Очевидно, по тому, что в конце этой короткой уличке стояли одноэтажные здания жандармских казарм. В данный момент здания не сохранились.
После октябрьской революции здесь разместилась продуктовая база, почему-то называлась рыбная. Иногда к радости наших уличных сорви голов, при помощи крючков из проволоки, удавалось стащить сетку с сушеной воблой и насытиться вдоволь. Кстати эти сетки просто насыпались в кузов грузовика навалом.
Но самым вкусным был колоб,  это отходы из производства подсолнечного или льняного масла. Он имел форму плит грязно серого цвета. По вкусу они отдалённо напоминали современные козинаки, но гораздо хуже по качеству. Но наши пустые желудки просили пищи и это было почти пиршеством.
Но вернемся к нашему преступнику. Он решил, что можно удрать по улице «Рабочий спуск» и скрыться в проходных дворах, рванул что было сил в низ несмотря на то что конвоир имел револьвер почти упертый в спину арестованного, Юрка громадными прыжками бросился бежать. Конвоир в первые секунды не понял что произошло, и крикнул «Стой! Буду стрелять!», но беглец набирал скорость, тогда раздались подряд два выстрела, а потом еще один. Мы  втроем сидели на крыльце нашего дома и видели эту драму. Третий выстрел оказался последним для нашего беглеца. Он, как бы споткнулся пробежав по инерции два-три шага и рухнул лицом в низ, в лужу около нашей водопроводной колонке. Конвоир подбежал тяжело дыша, и пошевелив ногой Юркино тело сказал: «Ну вот ты и добегался, парень». С разрешения конвоира мы подошли по ближе, из раны на спине арестованного толчками выходила кровь, вперемешку с воздушными пузырьками.
«Послушайте, пацаны!» обратился сержант к нам «В случае чего вы подтвердите как было дело».
Он переписал наши фамилии и адреса, где мы жили, остановил проезжающего мимо возчика с телегой. Они вдвоем положили труп и увезли бедолагу в сторону вокзала. Эта сцена долго стояла в наших глазах и обсуждалась в компаниях. Но жизнь брала свое, скоро все забыли об этом случае. У нас появился еще один интерес. На территории винного завода стали ремонтировать авиационные моторы разных марок.
Эти моторы прикрепленные на стальных стержнях к монолитной кирпичной стене, после ремонта опробовались на возможность работы.
И мы прильнув к дырам в заборе с упоением наблюдали и слушали звериный рев авиационных моторов. Но по мере удаления фронта на запад, очевидно это предприятие было переведено ближе к фронтовой полосе.
Одним, немаловажным фактором нашей мальчишеской жизни была рыбалка.
В соседнем дворе жил старый рыбак-дядя Коля Грибков, нам он казался очень старым и каким-то замшелыми. Его седая борода и нечесаные спутанные волосы были какими-то неопрятными, но как человек он был очень душевный и мог до бесконечности рассказывать о хитростях рыбной ловли.
Однажды он проходил около нашей мальчишечьей компании и мы увидали следующую картину. Дядя  Коля нес на плече огромную рыбину. Вернее на его плече лежала голова рыбы, а туловище с хвостом почти волочилось по земле. Это был огромный сом, выловленный рыбаком. Такие сомы как нам потом объяснил дядя Коля водились в бочагах и затонах у крутоярья Клязьмы. При дальнейшем знакомстве он научил меня да и других мальчишек ловить рыбу в довольно необычных условиях.
За железной дорогой, за Черным мостом все фекальные стоки этого района попадали в глубокую, открытую канаву, берега которой были заделаны как-бы в ивовый заборчик, похожий на плетеные корзинки из ивняка. Эти стоки стекались открытым способом в чистые воды Клязьмы. Подойдя к реке вплотную можно было видеть как эта грязная фекальная вода долго не смешивалась с тогдашними чистейшими водами клязьмы.
Между прочим показателем чистоты воды всегда являлась обыкновенная речная ракушка.
До войны мы с отцом и моей сестрой на песчаных отмелях добывали тысечи ракушек, варили их на кострах и очистив от створок кормили поросят.
И представьте себе на этом «мясе» вырастали огромные хряки.
«Так вот», говорил дядя Коля, хотите хорошей и крупной рыбы, а не ваших тощих уклеек слушайте мой совет. Вы не там ловите. А где надо ловить? Спросили мы . а вот где и он рассказал что крупная рыба, язь, подъязок, голавль, подуст, плотва ловятся на стыке двух струй фекальной и чистой. Мы сначала не поверили но попробовав раз мы убедились в его правоте.
В то время я приходил с реки всегда имея на кукане несколько крупных рыбин-язей или подъязков по 300-400 гр. каждый.
Однажды с приятелем Женькой Кротовым на перетяжку поймали несколько крупных стерлядей.
А мой отец до войны по его рассказам, ловил селедку и осетров, которые заходили в чистые воды Клязьмы из Волги через Оку. А теперь это звучит как сказка.
Весной 44 года мы должны были получить аттестаты по окончанию седьмого класса. Но было поставлено условие, что аттестат получит лишь тот кто в течении двух недель будет занят на транспортировке песка для строительства новой железнодорожной ветке ведущей к строительству будущей ТЭЦ. Каждому полагалось лопатой нагрузить открытою железнодорожную платформу. Она загонялась в карьер около поселка Тума. А мы прибывшие на строительство ветке должны разгрузить каждый свою платформу, а ведь нам было по 14 лет.
Подошла зима 44-45 гг. я уже освоился с добычей дров. Стал самостоятельно ездить за Клязьму, но далеко не уходил. Нарубив кустов, которые потолще засветло возвращался домой.
При хорошей погоде и накатанной дороге, делал две ездки, запасая дрова на потом, когда придет весна и нельзя будет ходить в пойму Клязьмы.
В то суровое голодное время наша семья с благодарностью вспоминала моего дядю, маминого брата Ивана Степановича, к сожалению рано ушедшего из жизни. Он работал на вокзале телеграфистом, и по военному времени его работа считалась секретной. Ввиду этого он получал дополнительный паек, который почти полностью отдавал своей сестре и детям, т.е. нам. И несмотря на далекие годы, которые отделяют меня от того времени я до сих пор бесконечно благодарен этому прекрасному человеку за то что он по мере возможности вытаскивал нас из ямы голода.
Как-то незаметно и быстро пролетел год 44. боевые действия удалялись на запад и мы с удовольствием слушали сводки Совинформбюро, которое читал по радио наш земляк Юрий Борисович Левитан. Время уходило в заботах по огороду, по домашнему хозяйству (оно было возложено на нас с сестрой, мать работала по 12 часов), стояния в очередях по получению скудного пайка по карточкам.
Но мы оставались со своими делами, компаниями, дружбой или враждой. В снежную зиму 44-45 гг. мы любили кататься с высокой насыпи в р-не нефтебазы. Собственными силами из обломков досок, снега и воды изготовили лыжный трамплин. В этом месте постоянно останавливались воинские эшелоны, очевидно для пополнения продуктами питания и топливом.
В один из таких дней, ко мне подошел солдат из остановившегося эшелона. Он был в белом полушубке, в валенках, на голове была отличная зимняя шапка. Он долго смотрел на мои, самодельные, еще довоенные лыжи, а потом спросил, как это я умудрился кататься на этих досках. Я ему ответил что больше не на чем. Он засмеялся и сказал «Да они же для детского сада», я ответил что они действительно с того времени когда я ходил в начальные классы школы. Он помолчал, смотря на мои лыжи, докурил свою «козью ножку» и махнув рукой промолвил «А, будь что будет!» и повёл меня к одному вагону в эшелоне. Приоткрыв дверь товарного вагона он заглянул внутрь и кому-то крикнул «Василь, ну-ка подай мои лыжи!». Солдат которого звали Василий подал ему пару лыж.
Солдат в полушубке передовая их мне сказал «Катайся малец, для меня они не годные. Могут подвести на фронте, а тебе подойдут, но палок я тебе не дам, нужны самому».
Я конечно чрезмерно был рад подарку солдата но подумал а почему они могут подвести его на фронте? Внимательно разглядывая подарок, я обнаружил трещину под резинкой и понял почему мне их подарили, а ведь действительно эта лыжа могла подвести солдата во время лыжного десанта.
Для катания с гор у нас во Владимире было еще одна точка. В народе она называлась «Кумпол» а находилось она в восточной части теперешнего стадиона «Лыбедь» . это была земляная гора которая возвышалась над стадионом метров на 15-20.
И особо отчаянные сорви-головы ребята катались с этой горы, в сторону теперь уже несуществующей речки «Лыбедь». Я лично не решался на этот лыжный трюк, боясь сломать новый подарок.
Сложность этого трюка состоял в том чтобы, спускаясь с горы нужно выкатиться на самодельный трамплин и по воздуху перелететь на другой берег замерзшей «Лыбеди».
А еще около этой горы росли гигантские вязы штук 6-7 в несколько обхватов  толщиной. К сожалению, когда стадион перешел к другим хозяевам при расширении спортплощадок вязы решено было спилить на дрова к радости жителей окрестных домов, а гору срыть спустив ее в пойму реки «Лыбедь».
Весна 45 г. пришла как-то неожиданно. Быстро и дружно сошел снег, но потом погода испортилась, стала не по-весеннему промозглой и холодной.
Весна как бы раздумывала, приходить ей окончательно или подождать. Были редкие теплые дни, но они опять сменялись серыми днями с тихими моросящими дождями. Наступил май с его праздниками очень скромными, ведь шла война. Хотя она и была далеко за границами нашего Союза, но она была! День девятого мая хорошо запомнился чтением приказа Верховного главнокомандующего т. Сталина  о поражении и безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Голос Юрия Борисовича Левитана раздавался из всех окон улицы, из квартир, в которых сохранились радиопродукторы. В моем сознании это чтение как бы ставило точку, подводило итог этой войне. И понятие о величии этой победы пришло гораздо позднее когда я стал старше.
А пока погода не соответствовала празднику. В этот серый , без солнца день с неба сыпалась какая-то туманная слякоть, на улицах не было ни веселья и радости.
Казалось погода сама по себе независимо от людей тихо и скорбно грустила о миллионах жертв погибших в этом молохе войны.
Тогда мне одиноко стоящему на пустынной улице, казалось что люди молча сидят у своих радиоприемников и вспоминают всех тех, кто уже никогда не вернется в круг своей семьи , не поругаются, не поучат, не погладят своей большой отцовской ладонью голову сына или дочери. И тоска, жуткая тоска сжало мое, еще детское сердце своей мохнатой лапой и еще может по тому, что отцы моих товарищей придут из дальних прифронтовых рейсов, а так же с бронепоезда «Илья Муромец». А я один на один, как говорят «безотцовщина» уже никогда, никогда не услышу слова «сынок».
Говорят время лучший врач и все постепенно забудется. Но это не так. Эта рана не зажила, она просто зарубцевалась и ушла как бы вглубь моей души, напоминая тупой старой болью о потере любимого человека, который мог бы быть мне опорой и учителем в моей жизни на долгие годы.