Сорок дней - 25

ДЕНЬ  ДВАДЦАТЬ  ПЯТЫЙ

Едва пробудились и только-только сбросили с себя сонное оцепенение, как водитель КамАЗа объявил о своей выписке.
Народ молча удивился, но черноголовый комбинатор разъяснил, что после вчерашнего расслабления он очень опасается за свой больничный, который теперь ненавязчиво может из голубого превратиться в белый [1]. Поэтому лучше смыться самому подобру-поздорову. Так что, ребята, спасибо за всё, извините, если что не так и бывайте здоровы. Тебе, Кузьмич - ещё сто лет прожить, вам, (Гарику и Ивану Петровичу) - скорее забыть про болезни. И самое главное: чтобы ... стоял и деньги были! Ну а профессору - он как раз в это время справлял нужду в туалете и разговора этого не слышал - в рот ему два кило печенья из пустого ящика и лука мешок в придачу!
Через час принесли одежду, черноголовый дальнобойщик побрился, причесался, переоделся и, пожав всем руки, вырвался на свободу.
Героев осталось четверо.

_______________
[1] Водитель КамАЗа ошибается. В подобной ситуации в стационаре выдается обычный, голубого цвета, хорошо известный всем листок нетрудоспособности, но в графе «Нарушения режима» ставится отметка о свершённом деянии, подпись врача и дата. Таким образом, документ цвета не меняет.
В поликлиниках, в дополнение к обычному, имеется ещё и так называемый «белый больничный лист», который на самом деле является «Справкой о временной нетрудоспособности при заболеваниях вследствие опьянения или действий, связанных с опьянением, а также вследствие злоупотребления алкоголем» (форма N 54, утвержденная приказом N 694 Минздрава СССР от 24 августа 1972 г.). В настоящее время этот документ используется крайне редко.


*    *    *

Сразу после завтрака Анальгин предложил Ивану Петровичу сходить в парикмахерскую и на недоумённый взгляд своего подопечного: как можно? довольный проворчал:
- Это рядом, в подвале диагностического корпуса.
По дороге туда Иван Петрович неуверенно сказал:
- Кузьмич, зачем ты вчера с Серёгой так?
- Эх, Ваня! - со вздохом ответил старик. - Я ждал твоего вопроса. Уж слишком ты мужик добрый и сердобольный. Таким в жизни трудно. Ты третий закон Ньютона помнишь?
- Третий? - переспросил Иван Петрович и от неожиданности даже остановился. - «Вот черти», - подумал он, - «намудрят по номерам, а ты мучайся! Тут один-то хоть лопни не выдумаешь, а они по три штуки за раз!» - и, смущаясь, промолвил: - Четвёртый вертится в голове, а третий - что-то не упомню!
- Если я не ошибаюсь, - мягко усмехнувшись, сказал Анальгин, - до четвёртого мало кто из великих доходил. У всех как-то на третьем заедало... А этот третий у Ньютона гласит: действие равно противодействию. Это в том смысле, что если вот, к примеру, взять нашего профессора и шмякнуть его головой о стену, то согласно расчётам Ньютона получается, что и стена тоже даст профессору по башке и, что характерно, с той же силой! Но так только в физике. А в нормальных человеческих отношениях должно быть иначе - противодействие всегда должно превосходить, и не меньше, чем раза в три!.. Тогда и глупых действий будет в сотни раз меньше! Подумали бы и поостереглись.
В подвале, куда наши герои спустились на своих двоих, пахло сыростью, кошками и дешёвыми женщинами. На последнее обстоятельство сразу, едва потянув носом, обратил внимание Анальгин. Поскольку Иван Петрович в женщинах разбирался плохо, а в дешёвых - тем более, старик, смакуя каждое слово, объяснил разницу.
- Я бы этих, как ты говоришь, дешёвых, за сто первый километр отправлял бы! - убеждённо сказал Иван Петрович. - Разбаловались, работать не хотят! - и с ожиданием поддержки посмотрел на Анальгина.
Но тот только нахмурился и глухо кашлянул, что означало полное несогласие с выраженной оппонентом позицией.
- Видишь ли, Ваня, - старик начал задушевным и слегка ироничным тоном, - ты, конечно же, ошибаешься. Это ясно, как день.
- Почему? - Иван Петрович был полностью уверен в своей правоте.
- Да потому, что любой человек, включая и меня, и тебя, и даже целую плеяду наших мудрых руководителей, измеряет объективную реальность, как правило, своим аршином.
- Это как? - озадаченно спросил Иван Петрович и даже остановился.
- А очень просто, - усмехнувшись, ответил Анальгин и тоже остановился. - Ты никогда не замечал, что на свете, кроме всего прочего, имеются ещё и тараканы?
На это Иван Петрович совсем опешил и выпучил глаза.
- И клопы, - мечтательно продолжил старик, зажмурив глаза, - и ещё змеи, и скорпионы...
- Кузьмич, я тебя не понимаю.
- А что тут понимать? - Анальгин смотрел весело, но без насмешки. - Ваня, всё ведь очень просто: раз что-то есть, значит это кому-то нужно! Вот и вся арифметика. Понимаешь? Раз есть на свете женщины лёгкого поведения, значит, на них имеется спрос, значит, кто-то ими пользуется! Именно спрос рождает предложение, а не план, как это принято считать, пусть даже встречный, пятилетний или перевыполненный. Тебе - не надо, а кому-то - вынь, да положь! По весне, бывало, так припрёт - куда деваться? Коты - орут, соловьи - песни распевают, быки, на что уж тёмное животное! И те мычат, копытом землю роют. Да что говорить, Буратино, вон, на что деревянный, а ведь и его проняло!
- Что Буратино? - обалдело переспросил Иван Петрович.
- Буратино! - Анальгин даже не подал вида, что очень доволен, как его питомец попался на крючок. - А ты разве не знаешь эту историю?
- Не-а.
- Ну как же! - старик артистично посерьёзнел. - Приходит, значит, этот деревянный человечек к создателю и говорит: «Папа Карло! Тут такое дело - в общем мы с Мальвиной всё решили. Заявление в ЗАГСе приняли, Карбас-Барабас в принципе не против, жить будем у нас. Но... ты уж не дай опозориться - хоть гвоздик прибей!» - Анальгин ясным взором посмотрел на Ивана Петровича. - Так-то, а тут - живой человек! Надо же себя куда-то пристроить. Вот и ищет одинокий мужик успокоения, чтобы оттекало по назначению. Главное, чтобы не в голову! Ну, об этом я тебе уже говорил! Пошли!
Иван Петрович, несколько стеснённый ворохом такой полезной информации, двинул следом за Анальгином.
- Работать не хотят! - проворчал Анальгин. - Это смотря что называть работой... Если всё, что во имя и на благо, то есть для всесоюзной стройки этого самого коммунизма, то тогда да! За такие дела - одним зашить суровой ниткой, другим завязать узлом! А если с другой стороны посмотреть? Думаешь мужика ублажать просто? Уверяю тебя, если это делать качественно - похлестче будет, чем возводить здание мирового коммунизма. Может быть от неё, болезной, пользы-то в койке во сто крат больше, чем на стройках века.
- А что ты имеешь против строек века? - обиженно проворчал Иван Петрович. - Магнитку построили, Днепрогэс, скоро БАМ вступит в строй...
- Дорогой мой Ванечка, - Анальгин вдруг расплылся в улыбке, - складно излагаешь, да только подвираешь на высоких нотах. Вместо си бемоля - ля еле вытягиваешь.
- А что?
- А то! Как ты думаешь, что в первую очередь нужно для строек века? Скажешь, небось, идея, или чертёж. Или какая-нибудь материально-техническая база. Да? Хрена! Всякие стройки века претят мне уже потому, что для них нужны прежде всего зеки! Так было всегда, так и будет, наверное, до тех пор, пока мы этот самый коммунизм не построим. Или откажемся от этой, в общем-то, совершенно бредовой идеи. Вот скажи, какой нормальный человек попрётся к чёрту на кулички за здорово живешь? А зек - он тебе будет копать землю там, где её даже и в принципе нет!
- Ты это серьёзно? - ошалело спросил Иван Петрович.
- Абсолютно! Серьёзней не бывает. На себе проверил!
- Но... это же связано в огромными лишениями!
- Нет таких лишений, которые не перенёс бы советский человек! - с пафосом возразил Анальгин. - Мы пятилетку в три года упаковывали! А пятилетка - это тебе не фунт изюма. Это пять лет напряга во имя и на благо!
Так, ворча и аргументируя совершенно жуткие вещи, старик довёл Ивана Петровича до конечной цели - к надписи «Парикмахерская». Четвёртый слог был выделен жирнее, а чуть ниже надписи красовался огромный красно-коричневый кукиш.
- Ну вот, наша, стало быть, очередь подошла, - сказал Анальгин и не моргнув глазом добавил, обратившись к встрепенувшемуся, а до того мирно сидевшему перед дверью на старой кушетке пожилому больному, - мы тут ещё вчера в очередь записались. Из кардиологии. Вот вдвоём...

*    *    *

После стрижки и бритья, освежённые одеколоном «В полёт» и посвежевшие, наши герои возвратились на свой этаж лифтом. Лифтер, больше похожий на ухоженного домашнего кота, поначалу вроде бы зашипел, увидев больных, осмелившихся вызвать его в подвал, но Анальгин угостил его «Беломором» и все трое поехали в кардиологию «с ветерком»!
По дороге в скрипучем, обшарпанном нутре кабины Иван Петрович тихо спросил Анальгина:
- Кузьмич, а откуда у тебя такие шрамы на руке? Что, правда разрывная пуля?
- Откуда? Что ты! - старик пожевал губами и приблизившись к своему любимцу тихо прошептал: - Это Индус... Своими овчарками закалял во мне волю к жизни.
Прибыв на свой этаж и поблагодарив извозчика, оба не спеша направились в палату.
- Кузьмич! - Иван Петрович замедлил ход. - А ещё один вопрос можно?
- Пожалуйста, - снисходительно разрешил старик и шутливо добавил, - но последний!
- Ты вот как-то говорил что пил «шульженку». Что это за напиток?
- Шульженко? - Анальгин мгновенно остановился и его глаза, выцветшие и, казалось, давно потерявшие всякий интерес к жизни, вдруг наполнились туманным шлейфом давно забытых воспоминаний. - Шульженко? - повторил он. - Это относится уже к тульскому периоду моей биографии.
- Как?! - воскликнул Иван Петрович. - И ты жил в Туле?
- Какой там! - старик прислонился к стоявшей у стены каталке. - Кто ж меня после таких подвигов в город-то пустит! Загнали в самую глушь - в горняцкий поселок, правда городского типа. Две тысячи населения, тридцать километров до райцентра. Теперь этот райцентр стал мощным индустриальным гигантом, загадил всю округу своим химкомбинатом и называется Новомосковском. А раньше это был Сталиногорск. Мало отцу народов было Сталинграда и Юзовки [2]. Везде норовил несокрушимого наваять.

________________
[2] Окружной центр Юзовка в 1924 году был переименован в город Сталино. В настоящее время (с 9 ноября 1961 года) - город Донецк.

- А в Москве?
- А что в Москве? Ключи от этого города мне никто тогда на подушечке не вынес. Временно, как объяснили.
- Так тебя ж оправдали!
- Это всё так, в смысле того, что невиновен был. То есть при аресте, когда брали, получилось, что ошиблись - чистенький оказался, как молодой белый гриб. Но с другой стороны - ведь тринадцать лет со всяким сбродом якшался? А куда было деваться! На нарах спал? Спал. Блох-вшей кормил? Ещё бы! Как все! И мало ли какой крамолы мог набраться. Вот на всякий случай и упрятали в тину, чтобы постепенно, не спеша к нормальной жизни привыкал. Позаботились, чтобы ненароком, с бухты-барахты, голова не закружилась. От успехов.
Ну, приехал я и первым делом, конечно, известил о своем прибытии местное отделение милиции - отметился, встал на учёт, чтобы, значит, берегла. Они, понятно, обрадовались, скатертью расстелились. И по причине отсутствия отдельных квартир поселили меня в общежитии. Комната - три с половиной метра, правда квадратных, тумбочка, кровать. Всё точь-в-точь как в одиночке, разве что кроватка с мягкой сеткой и на ночь к стене не пристёгивается. И ещё - парашу выносить не надо, ибо все удобства до меня и так уже на улицу вынесены.
Ну, прибрался я немного, вещички разобрал и пошёл, значит, искать работу. День хожу, два, неделю, туда-сюда - нигде не требуюсь. Даже в колхозе яму копать под фундамент социализма, то есть свинарника, не взяли. Помыкался я так, чую - пропадать придётся. Прямо хоть вой! Во как наш народ своих врагов боится! Кругом социализм процветает, а тут хоть с голодухи помирай!
Ну, как говорится, было бы счастье, да несчастье помогло - наступил сентябрь, детишки в школу вернулись и меня быстренько из общежития... в общем изолировали. Чтобы я чего доброго подрастающее поколение, нашу смену, в чуждую идеологию не перековал. Слушай, а чего мы стоим, как на допросе? Пойдем сядем. Не запрещено, слава богу.
Они прошли в холл и сели на свое излюбленное место - между холодильниками.
- Ой, Ваня, - немного помолчав, сказал Анальгин, - опять ты меня расстроил. Совсем не жалеешь старика.
- Кузьмич... - протянул Иван Петрович, но старик перебил его:
- Вот и девки мне тоже говорили - Кузьмич, Кузьмич, поддай-ка жару! В общем дали мне жилплощадь в котельне! Да, да, не удивляйся, в самой настоящей котельне, а чтобы я со скуки не умер, ещё раз позаботились - заодно и на работу устроили. Истопником. Котельная эта грела баню, вот так я и попал в ад, но, сам понимаешь, уже не в шкуре грешника, а в качестве чёрта... Это уже совсем другой уровень! И враз развлечения появились. Ой, умора, - старик усмехнулся, - стыдно вспомнить!
Анальгин помолчал немного, прищурился и продолжил:
- Через месяц я уже совмещал во всю - сначала натоплю, а потом билеты продаю. Сижу, сурьёзный - жуть! Рядом счёты, костяшками - бух-бух. А девки мне, ну что мыться идут, хохочут: Кузьмич, Кузьмич, поддай-ка жару! Эх, думаю, поддал бы я вам жару в другом месте, задымились бы! Чего мне было-то - всего сорок семь лет, самый расцвет для мужика... А они идут, посмеиваются, и невдомек им, что я-то всё про них знаю. Вот у почтальонши на правой груди, прямо рядом с соском - родинка. Хорошенькая такая, чёрненькая. А у продавщицы из «стахановского» магазина - такая же, но на левой. У воспитательницы из детского сада, ой, Вань, до сих пор глаза закрою и вижу! Хороша баба! Как бывало входит с шайкой, вот не скажешь, что голая! Обнажённая! Так вот у неё, около пупка, родимое пятнышко приютилось. Оно мне даже снилось поначалу... Чего ты покраснел-то? Или думаешь - я из ума выжил? Всё вру? Если бы! Просто вечерами, по субботам, я за моющимися бабами подглядывал. А что сделаешь, раз мое окошко как раз на банный зал выходило? Хошь, не хошь, а единственное окно во внешний мир. Через него я и постигал новую для себя жизнь. Знаешь, как впечатляет! Особенно, когда тринадцать лет ни одной не то что в руках не держал, а не видел даже... Там ведь нас свято бдили - окромя бюстгальтеров никаких намеков на женщин!
- Каких бюстгальтеров? - недоуменно переспросил Иван Петрович.
- Обыкновенных. От первого до пятого размера. Мы их шили... Это у них метода воспитания такая была - чтобы, значит, волю к жизни не теряли! Вот. А тут - сразу баб на любой вкус и невпроворот. Не жизнь - рай!

*    *    *

Свято место пусто не бывает. Едва водитель КамАЗа скрылся за дверью, как, словно из-под земли, появилась санитарка Валя, мгновенно содрала с кровати всё старое, смятое бельё и застелила новым, свежевыстиранным, казалось, только что выглаженным, с понятной только медицине плотностью печатей на единицу площади. А через пять минут в палату уже входил новый пациент, невысокого роста, чуть старше среднего возраста, тщательно выбритый, с розовой, лоснящейся и пахнущей «Гвоздикой» лысиной.
- Я, - вместо «здравствуйте» сообщил он, - генеральный директор объединения «Художественная роспись». Работа у меня нервная, трудная, расписываем знамена и вымпелы, сами понимаете для кого! Всё бывает. Устал. Сюда лег отдохнуть, а заодно и гипертонию подлечить. Так что прошу не храпеть, разговорами не донимать и телевизора поменьше!
Лица всех четырёх вытянулись. Обычно соседи по палате быстро знакомятся и мало конфликтуют. Бывает, конечно, но редко. Людей сближает болезнь, необходимость долгого лечения, да и обстановка - почти полная изоляция - способствует сближению. Но директор оказался белой вороной. Он сразу разделся, попросил, вернее потребовал тишины, отверг любые попытки наладить с ним контакт, лёг, отвернулся к стенке и засопел.
Анальгин недовольно цыкнул, Гарик присвистнул, и все молча, аккуратно, не на цыпочках конечно, но достаточно тихо, вышли.
Начало получилось суровым, однако уже к вечеру того же дня директор был приручен как маленький, серенький котенок, которого погладили и с голодухи напоили парным молоком. Способствовали этому два эпизода, один - после обеда, другой - сразу после ужина, умолчать о которых было бы непростительной ошибкой.

*    *    *

Наступало время обеда, а былого единства 287-ой палаты уже не ощущалось. Директор в гордом одиночестве всё также отдыхал в палате, Иван Петрович, с утра сидевший в холле, перечитал все газеты, свежие и даже частично пожелтевшие, пересмотрел около десятка «Здоровьев», «Огоньков» и другой подобной муры, обалдев окончательно. Анальгин с Гариком накурились в туалете до одури и благо, что профессора рядом не было (того пришли навестить родственники), выслушали массу скользких в политическом плане анекдотов.
Поскольку ходить в столовую по одиночке было не принято, Иван Петрович, набравшись здоровья на десятерых, отложил в сторону пожелтевшую и одряхлевшую рухлядь и двинул за коллегами в туалет. После непродолжительного совещания решили поручить Гарику разбудить новенького и пригласить на обед.
План провалился в самом начале. Директор недовольно отчитал ирландца и строго потребовал, чтобы его больше не трогали ни под каким видом!
Когда рыжий парламентер сообщил о столь плачевно проваленной миссии, все приуныли. Гарик, казалось, даже немного полинял, у Ивана Петровича ни с того, ни с сего засиреневело в голове, заболело сердце и как следствие совершенно испортилось настроение. Один только Анальгин хитро сверкал глазами и что-то обдумывал.
Поели молча. К третьему блюду подтянулся профессор. Неожиданно Анальгин завел разговор о социалистической революции, и об обязательной и непременной победе её в какой-нибудь одной, ну скажем, отдельно взятой стране. Профессор полностью разделил подобные взгляды. Тогда Анальгин углубил тему, заклеймил верхи с их потребительским отношением к жизни и невозможностью далее управлять страной, обрисовал низы, их чаяния и надежды, подробно коснулся вопроса революционной ситуации, умолчав, правда, о том, что после из всего этого получается.
Профессор, жуя и чавкая, горячо поддержал тему, сказав, что единственно правильное направление развития человечества - это путь социалистического выбора.
- «Три источника»! А? - поддакнул неугомонный старик. - Какая сила!
- Без первоисточников - никуда! - поднял указательный палец профессор и сурово посмотрел на Гарика.
- Как это точно подмечено! - воскликнул Анальгин. - Lenins Werk lebt und siegt! [3]
Минуты две оба ели молча. Иван Петрович и Гарик тоже угрюмо молчали.

___________________
[3] Lenins Werk lebt und siegt! (нем.) - Дело Ленина живет и побеждает. В 1970 году брошюра с аналогичным названием вышла в ГДР.

- А подготовка революции, конспирация, Финляндский вокзал - какая титаническая работа! - прогугнявил старик то ли издеваясь, то ли совершенно серьёзно. - И всё ведь не для себя, а во имя великих целей! «Он сказал, что на Земле мы построим людям счастье!» [4]  - пропел он с полным ртом.
- Да! - снова согласился профессор. - Титаны!

___________________
[4] Слова из песни «Ленин всегда с тобой» (музыка: Серафима Туликова, текст Льва Ошанина), 1955.

Некоторое время они снова молчали, стуча ложками каждый о свое: профессор - по тарелке, Анальгин - по протезам... Неожиданно старик игриво пожурил Каутского и Троцкого, назвав их шалунишками.
- Предатели интересов трудового народа! - громыхнул профессор, со стуком поставив на стол стакан с недопитым кофе. - Репьи на теле революции!
Далее перешли на проблемы современности. Мудрый историк пояснил что, по его мнению, в настоящее время следует прежде всего заострить внимание на комплексном воспитании подрастающего поколения в духе вечно живого революционного учения! Ведь формирование активной жизненной позиции - это же половина успеха!
- А все отжившее, старое, оппортунистическое и контрреволюционное - свернуть, забросить на свалку истории и сжечь! - казалось вокруг головы профессора засверкал нимб.
- Правильно! До основания! А затем... - гнусно продолжал раздувать из искры пламя Анальгин и профессор с этим умно соглашался.
Гарику и Ивану Петровичу надоело слушать эти заоблачные идеи - они с трудом понимали столь высокие проблемы. Закончив еду оба отнесли тарелки в мойку и пошли в холл. По дороге Иван Петрович попросил у Гарика «двушку» - у него в тумбочке их был целый пакет, но заходить в палату не хотелось. Получив монетку, он пошёл на лестницу звонить домой.
Когда поговорив с женой и значительно улучшив тем самым настроение, Иван Петрович снова вернулся в холл, на диванчике со скорбным лицом сидел Анальгин. Рядом покорно притулился Гарик.
- Вы чего? - спросил Иван Петрович, сморщившись и растирая левую половину грудной клетки.
Оба молча пожали плечами.
- Сердце что-то побаливает, - сказал Иван Петрович, - пойду возьму нитроглицерин, - и продолжая растирать бок направился в палату.
Едва он вошёл, как тотчас почувствовал неладное. Профессор с плакатным лицом эпохи Окон Роста, с сошедшимися у переносицы бровями грозно смотрел на директора. Тот, в точно таком же виде, с той лишь разницей что был ещё и красный как рак, метал молнии в обратном направлении. Стояла более чем напряженная тишина. Атмосфера была перенасыщена электричеством! В воздухе пахло серой и Готской программой.
- Эта идея не умрет!!! - дал залп профессор.
- Бредовые идей не умирают!!! - стойко парировал директор.
- И только пролетариат, вооружённый... - снова громыхнул профессор, и взрывной волной Ивана Петровича вышвырнуло в коридор, прямо к ногам Анальгина.
- Нитроглицерину-то принял? - с серьёзным лицом и уж как-то очень невзначай, осведомился старик, а Гарик прыснул, не в силах сдержаться.
Иван Петрович оглянулся на дверь родной палаты, и ему показалось, что там, где-то в районе гариковой кровати, длинными очередями строчит Аврора!
- Да, - задумчиво промолвил Анальгин, - как ни верти, а каждому свое. Вождям - править, бабам - рожать, политикам, - он кивнул в сторону не утихавшей канонады, - плести интриги. А нам - дрим хевать [5].
- Вот тут ты прав, - Гарик удовлетворенно похлопал себя ладонями по животу, - похавать всегда недурно!

______________
[5] Хевать дрим (от англ. I have a Dream - у меня есть мечта) - иметь мечту, мечтать.

- Тебе бы только требуху набить, темнота неграмотная, - проворчал Анальгин, - и других забот нет.

*    *    *

Перед ужином, когда директор, отбив первую агрессию, ошибочно считал себя победителем, не подозревая даже о надвигающихся на него неприятностях, а Гарик с профессором шлялись кто где, Иван Петрович снова пристал к Анальгину:
- Кузьмич, ты мне по «шульженку» недорассказал.
- А! Ну-ну... - старик оживился. - Пойдём покурим. - И уже в холле спросил: - На чём мы остановились?
- Ты истопником...
- Ах да! Два месяца я эту лямку тянул. Потом чую - всё, баста! Ещё пару сеансов - и замяукаю... Заору на два голоса малой секундой! Поэтому и сменил женщин на лошадей - устроился конюхом в школу. Директрису-то я на второй неделе ещё заприметил: сначала в сельпо встретил - стоит женщина, вроде не старая, а седая, как лунь. Что такое? А потом в бане, пригляделся - точно, бабёнка в самом соку, ладно скроенная, всё при ней, а седая. Помнится всегда без шайки мылась. Намылится бывало и под душ. Стоит, как русалка. Глядишь - и слюну глотаешь...
В общем, набрался я храбрости, погладил рубашечку, брючки - и прямо к ней в кабинет. И ничего не скрывая: так, мол, и так, из бывших врагов народа, реабилитирован, не возьмете ли на работу? Про банный зал только умолчал. Она на меня как-то странно посмотрела и вдруг говорит:
- Нам только конюх требуется. Не побрезгуете?
- Чего ж тут брезговать, - отвечаю, - лошади добрее людей...
Вот так я и начал по лошадиной части. Представляешь себе конюха, запросто с лошадями на испанском изъясняющегося? Это я от глупости, значит, и ещё от скуки. Жеребца Цыгана переименовал в Транкило [6] кобылу Машку - во Флечу [7], а маленького жеребёнка Жорку нарёк Агилой [8]. Имелась у них ещё одна старая кобыла, еле ноги таскала. Хотел я уж было навесить на неё кличку Каналья, но в последний момент сжалился и переделал в Эстрелью [9].
- А у нас в деревне был жеребец по кличке Ураган, - неожиданно проговорил Иван Петрович.
- Торменто! [10] - перевёл Анальгин.

____________________
[6]Tranquilo (исп.) - не торопись.
[7] La Flecha (исп.) - стрела.
[8] El Aquila (исп.) - орёл.
[9] La Estrella (исп.) - звезда.
[10] El Tormento (исп.) - ураган.


- Как? Тор-мен-то? Чёрт, красиво звучит!
- Ещё бы! Испанский всё же, не какой-нибудь немецкий, брехучий, - старик даже сморщился, - так вот, вместо «н-но!» - «аррэ!», а «тпр-ру» - «со!» или «чо!», по настроению. И, знаешь, нормально, лошади понимали. Но потом случилось такое, что я их в среднем темпе на русский переучивал. Слушай, пойдем поедим, а? Я тебе потом расскажу. А то уже кишка на кишку доносы пишет.
В столовой стоял интимный полумрак. Все больные уже «отъелись» и санитарка Валя собирала оставшуюся кое-где грязную посуду.
- Валюнчик, а где наши расстегаи? - весело воскликнул Анальгин и получив в ответ угрюмое молчание направился в сторону Надежды Ивановны, которая увидев ещё двух «ненасытных», в сердцах разлила по тарелкам оставшийся с обеда суп.
За столом Иван Петрович решил круто переменить тему: заглянув в маленькое карманное зеркальце на свою приведенную в порядок шевелюру, он проговорил:
- Знаешь, Кузьмич, я люблю стричься. Приятное ощущение...
- Верно, - согласился Анальгин, - сидишь, в тепле, в заботе, а мягкие женские руки тебя прихорашивают, освежают. Приятное, конечно, ощущение, но не самое.
- А что самое?
- Видишь ли Ваня, с возрастом вкусы меняются...
- Ну а раньше. Что тебе больше всего нравилось?
- Раньше, по молодости, самым приятным для меня было общение с женщиной. - Анальгин мечтательно закрыл глаза и поиграл бровями. - Интимное!
- А сейчас?
- А сейчас... - старик задумался, вздохнул и произнёс. - А сейчас - когда боль отпускает...

*    *    *

Директор стоял насмерть! В идеологическом противостоянии он оказался значительно крепче всех обитателей палаты, вместе взятых. Битва гигантов развернулась во всю ширь, с применением тяжёлой артиллерии, авиации и даже боевых отравляющих веществ! К вечеру противоборствующие стороны перешли к глубоко эшелонированной обороне, в открытые боевые столкновения не вступали, но не смотря на это, решимость драться до победы не покидала обоих!
Как в любом вооруженном конфликте пострадали не только воюющие стороны. Досталось и соседним государствам - в тихий час никто так и не смог уснуть. Перед ужином противники обменялись средней мощности ракетными залпами и сразу вслед за этим профессор нанес заключительный термоядерный удар, процитировав наизусть полторы страницы из «Малой земли»!.. [11] В стане директора не осталось камня на камне и даже дотлевавшие кое-где головешки быстро развеял по ветру красный ураган.
А вечером случилось ещё одно событие, отшлифовавшее директора уже окончательно. Под занавес программы «Время», эдак в половине десятого, в палате решили устроить, по выражению Анальгина, sekond supper [12].
Ивану Петровичу уже давно хотелось чего-нибудь экзотически-особенного. Ещё днём родные принесли ему целую сумку разносолов: здесь было, казалось, всё - маринованные помидоры, квашеная капуста, шпроты, фаршированный перец. Кроме этого тёща прислала свежих огурцов и черничного варенья, а в термосе дожидался своей участи грибной суп!

________________________
[11] Имеется в виду отнюдь не песня А.Пахмутовой на слова Н.Добронравова с аналогичным названием. Теперь-то уж, наверное, мало кто вспомнит, что речь идет о выдающемся произведении современности, части трилогии, написанной непосредственным участником и творцом событий, непреклонным коммунистом, ярким борцом за мир, верным ленинцем, генеральным секретарём ЦК КПСС, председателем Президиума Верховного Совета СССР, дважды героем социалистического труда, трижды героем Советского Союза Л.И.Брежневым (1906 - 1982).
[12] Для англичан фраза не имеет смысла. Условно-дословный перевод на русский - второй ужин.


У Гарика оказалась ветчина, профессор поделился сырком «Дружба» и пачкой печенья, Анальгин потянулся было к грелке, но под давлением общественности отказался от первоначальных планов и сходил в буфет за хлебом. Когда всё было готово и все сели за стол - поставленную на табуретку ДСП, как тогда, во время столь с треском провалившегося международного карточного турнира, Анальгин робко позвал новенького. Однако директор столь мощного и необходимого стране объединения, сверкнув глазами в сторону профессора, от приглашения категорически отказался. Во-первых - на халяву не приучены, а во-вторых, врачи прописали голод - пора худеть! И вообще, завтра у меня исследование почек, вот прямо сейчас и пойду готовиться!
Четверка не обиделась, а пожелала себе приятного аппетита и трапеза началась. Но едва были съедены первые ложки супа, как дверь с грохотом раскрылась и в палату, словно гонимый охотничьими псами кабан, влетел взлохмаченный директор расписной конторы! Он на мгновение остановился на самой середине, диким взором обшарил пространство вокруг себя, коршуном метнулся под Иван Петровичеву кровать, извлёк оттуда уже забытое, запылённое судно, поставил его на стул, очень торопясь снял пижамные штаны и мгновенно уселся на этот своеобразный трон! Зашипело, забулькало, полилось...
Все, вытаращив глаза, замерли. Палата медленно наполнилась ароматом общественного туалета. Иван Петрович так и остался с открытым ртом и поднесённой ложкой супа, у профессора, брезгливого от рождения, язык присох к небу, Гарик и Анальгин, оба с каменными лицами, ровные и неподвижные, каждый внутри себя умирали со смеху.
А директор, восседавший на судне, словно царь на троне, красный как рак, под аккомпанемент отходивших газов поведал миру приключившуюся с ним историю.
Всё было предельно просто. При наличии в туалете всего одного работающего посадочного места, вечно спешащая медсестра поставила клизмы подряд, одному за другим, шестерым больным, и пока первый наслаждался на исправном унитазе, наглухо закрывшись в маленькой комнатёнке, пятеро остальных, с выпученными глазами, изрыгая проклятия в адрес счастливчика, подпрыгивали перед закрытой дверью!
- Думал, упущу... - вставая с судна, сказал директор, оказавшийся в этой живой очереди шестым!
По понятным причинам трапезу пришлось прервать.
Вечером, уже перед самым сном, директор официально принёс свои извинения каждому.


*    *    *


Рецензии
Да уж, эпическая битва титанов и чайников :) Умеет Анальгин создать революционную ситуацию! Трудно показывать себя гордым и великим, опроставшись принародно в утку :) Приземлять нужно больших начальников, ой как нужно.

На нашем заводе, как 35 лет тому назад, так и сейчас немного изменилось, всегда была проблема с туалетами. По какой-то странной пролетарской традиции все они были гадкими, грязными и примитивными. Воняло из них, как при газовой атаке, аж выворачивало наизнанку. Каждый еще полчаса по запаху одежды мог с ходу определить, где был страдалец. Почему такое скотское отношение считалось нормой? Неужто столь дорого или трудно просто привести все в порядок было?

Оно и сейчас на каждом государевом предприятии или учреждении находится в запущенном состоянии, словно для врагов делается, точнее не делается ничего.

Сейчас в банке работаю, инженером. Итак все было достаточно неплохо, но тут затеяли грандиозную туалетную реформу - с легкой руки отдельных товарищей их уже прозвали музеями за сверкающий кафель, сталь и полную автоматику процессов :)

Что-то Анальниныч все никак не может дорасказать про Шульженку :)

Сергей Шангин   01.06.2018 17:16     Заявить о нарушении
"Что-то Анальниныч все никак не может дорасказать про Шульженку :)"
Экий ты скорый. Должна ведь быть маленькая интрига.
Что касается туалетов - мы виноваты сами - это ж какой кайф надуть мимо унитаза!
А убирать как всегда некому. Так слои мочи постепенно олседая друг на друге и создают тот непередаваемый аромат.

Директор вообще-то нормальный мужик. Поначалу голова кружится, типа и я тут начальник. Но потом всё встаёт на свои места. Тем более после такого конфуза.
История, как ты сам понимаешь, не придуманная...

Джерри Ли   01.06.2018 20:43   Заявить о нарушении