Космический Пессимизм

Юджин Такер
2015


Не существует никакой философии пессимизма – только наоборот.

Мы обречены. Пессимизм — это ночная сторона мысли, мелодрама тщетности мозга, поэзия, написанная на кладбище философии. Пессимизм — это лирический провал философского мышления, каждой попытки четкой и последовательной мысли, угрюмой и погруженной в сокрытую радость собственной бесполезности. Если кратко, то пессимизм приходит к следующему философской посылке - беспросветной и лаконичной «Мы никогда не сможем этого сделать», или проще - «Мы обречены». Все наши усилия обречены на провал, каждый наша задумка обречена на незавершенность, всякая жизнь обречена стать неживой, каждая мысль обречена быть неосмысленной.
Пессимизм -  нижайшая форма философствования, порой унижаемая и отвергаемая, всего лишь признак плохого настроения. Никто и никогда не нуждается в пессимизме, в том смысле, в котором необходим оптимизм, чтобы вдохновлять на великие свершения и помочь собраться, в котором необходима конструктивная критика, советы и обратная связь, вдохновляющие книги или похлопывание по спине. Никто не нуждается в пессимизме (хотя мне нравится представлять идею пессимизма как самопомощи). Никто не нуждается в пессимизме, и все же каждый - без исключения - в какой-то момент своей жизни противостоял пессимизму, не как философии, а как недовольству или обиде – на себя или других, на свое окружения или жизнь, на состояние вещей или мира в целом.
Есть маленькое искупление для пессимизма, но никакого утешительного приза. В конечном счете, пессимизм устал от всего и от самого себя. Пессимизм — это философская форма разочарования - разочарования, как воспевания, песнопения, мантры, одинокого голоса, оказавшийся несущественным в окружающей его столь близкой необъятности.

~ * ~

Мы все еще обречены. Ни у кого нет времени для пессимизма. Конечно, ведь если лишь 24 часа в день. Каким бы ни был наш темперамент, приподнятым или печальным, заинтересованным или не очень, мы всякий раз пессимизм, его слышим. Пессимист обычно понимается как жалобщик, вечно указывающий на то, что что-то не так, при этом никогда не предлагая решение. Однако чаще всего пессимисты - самые спокойные из философов, погружающие свои вздохи в летаргию недовольства. Столь малые фразы - «Я все это слышал раньше», «Скажи мне то, чего я не знаю» -  делают таких людей неинтересными, это лишь сотрясание воздуха и злоба, ничего не значащие. В постановке проблем без решений, в постановке вопросов без ответов, в отходе к герметичной и глухой обители жалобы - пессимизм виноват в наиболее непростительном из преступлений – он не притворяется, что возможно решение. Пессимизм не соответствует самому основному принципу философии - «как будто бы». Думайте, как будто бы это полезно, действуйте, как будто бы это имеет значение, говорите, как будто бы есть, что сказать, живите, как будто бы вы, на самом деле, не какая-то бормочущая не-сущность, одновременно темная и грязная.
Если бы пессимизм стал более уверенным в себе и улучшил социальные навыки, он превратил бы свое разочарование в религию, возможно, назвав себя Великим Отказом. Но в пессимизме есть отрицание, которое отрицает даже такой Отказа, осознание того, что с самого начала отрицание уже потерпело неудачу, и что кульминацией всего является то, что все напрасно.
Пессимизм очень старается проявить себя в низких, длительных тонах Мессы Реквиема или тектонике глубокого тибетского песнопения. Однако порой он высвобождает диссонансные ноты, одновременно горестные и жалкие. Часто его голос трескается, а его веские слова резко сводятся к простым осколкам гортанного звука.

~ * ~

В конце концов, возможно, все не так уж плохо. Если мы узнаем, что пессимизм каждый раз, когда слышим о нем, то это потому, что мы слышали все это раньше - и нам не нужно слышать о нем изначально. Жизнь достаточно тяжела. То, что вам нужно — это изменение своего отношения, новый взгляд на вещи, смещение перспективы ..., возможно, чашечка кофе.
 Если мы не хотим слышать о пессимизме, это потому, что он всегда сводится к нечто изменчивому, подобно самому голосу. Если пессимизм порой пренебрежителен, то это потому, что он сбивает всех с толку, ведь рассматривает каждый день как плохой день, ну или хотя бы, что это еще не плохой день. Для пессимизма мир наполнен негативными потенциями, столкновением плохого настроения с бесстрастным миром. Фактически, пессимизм является результатом путаницы между миром и высказыванием о мире, путаницы, которая также мешает ему окончательно войти в освященные залы философии. Если от пессимизма столь часто открещиваются, то это потому, что порой невозможно отделить просто «плохое настроение» от философского положения (и не все ли философии связаны с плохим настроением?).
Сам термин «пессимизм» предполагает школу мышления, некое движение, возможно даже сообщество. Но пессимизм – это всегда членство одного, может быть, двух. В идеале, конечно, у него должно быть членство никого, состоящее только из забытой записки, оставленной кем-то не менее забытым. Это кажется невозможным, однако всегда можно надеяться на подобное членство.

~ * ~

Анатомия пессимизма. Хотя он может найти себя на полях философии, пессимизм так же подвержен философскому анализу, как и любая другая форма мышления.
Лиризм поражения дает пессимизму структуру, сходной со структурой музыки. Лиризм неудачи пессимизма дает ему структуру музыки. Что есть время для музыки печали, то есть рассудок для философии наихудшего. Основой пессимизма являются моральный и метафизический пессимизм, его субъективный и объективный полюса -  отношение к миру и претензии к миру. Для пессимизма морального лучше вообще было бы не рождаться; для пессимизма метафизического данный мир -  худший из всех возможных миров. Для морального пессимизма проблема заключается в солипсизме человечества, в мире, что создан по нашему собственному образу, мире-для-нас. Для метафизического пессимизма проблема заключается в солипсизме мира, сопротивляющемся и проецирующийся как мир-в-себе. И моральный, и метафизический пессимизм скомпрометированы философски: моральный пессимизм – по причине его неспособности найти человека в масштабном, нечеловеческом контексте, а метафизический - по причине его неспособности принять участие в самом утверждении реализма.
Таким образом, пессимизм создает свою музыку наихудшего, обобщенной мизантропией без антропологии. Пессимизм кристаллизуется вокруг этой тщетности — это его amor fati, данный в музыкальной форме.

~ * ~

Меланхолия анатомии. Существует логика пессимизма, являющаяся основополагающей для его подозрения в философских системах. Пессимизм включает в себя положение об условиях. В пессимизме всякое положение сводится к утверждению или отрицанию, также, как и любое условие сводится к лучшему или худшему.
С Шопенгауэром, этим архи-пессимистом и мыслителем, в котором отлично сочетаются философ и грубиян, мы видим «нет-утверждение» по отношению к худшему, такое «нет-утверждение», что тайно желает высказать свое «да» (через аскетизм, мистику и квиетизм), даже если это скрытое «да-утверждение» является горизонтом для пределов понимания. С Ницше приходит утверждение дионисийского пессимизма, пессимизма силы или радости, «да-утверждения» по отношению к худшему, «да» этому мире, такому, какой он есть. А вместе с Чораном появляется еще один вариант, тщетный, но лирический – «нет-утверждение» наихудшему, и также «нет-утверждение» любой возможности иного мира, здесь или по ту сторону. Этими подходами, никуда не подходящими, понимается отказ и от самого пессимизма.
 Логика пессимизма проходит через три отказа: «нет-утверждение» наихудшему (отказ от мира-для-нас, или слезы Шопенгауэра); «да-утверждение» худшему (отказ от мира-в-себе, или смех Ницше); и «нет-утверждение» и для-нас, и для в-себе (двойной отказ, или сон Чорана).
Плач, смех и сон – какие еще ответы могут адекватны жизни, которая столь безразлична?

~ * ~

Космический пессимизм. И моральный, и метафизический пессимизм указывают на иной тип пессимизма, не являющимся ни субъективным, ни объективным, ни для-нас, ни в-себе, но вместо этого-  пессимизмом мира-без нас. Мы могли бы назвать это космическим пессимизмом ... но это звучит слишком величественно, слишком полным неких чудес, слишком много горького послевкусия от Великого По-ту-Сторону. Сами слова спотыкаются, равно как и идеи. И поэтому мы понимать космический пессимизм, пессимизм, являющийся в первую и последнюю очередь пессимизмом о космосе, о необходимости и возможности порядка. Контурами космического пессимизма будут резкое увеличение или уменьшение человеческой точки зрения, нечеловеческая ориентация в глубинах пространстве и времени, и все это затемнено тупиком, изначальной ничтожеством, невозможность должным образом учитывать наше отношение к самой мысли –и пессимизм становится лишь желанием аффектов - агонистических,  бесчувственных, вызывающих, затворнических, наполненных печалью и разгромленных в этих архитектурно выверенных шахматах матче под названием философия – все то, что пессимизм пытается поднять на уровень художественных форм (хотя обычно результаты этого -  фарс).

~ * ~

Пессимизм всегда провален как философия. У меня болит спина, у меня болят колени, я не спал прошлой ночью, я вымотался, я думаю, у меня что-то есть. Пессимизм отклоняет все притязания к системе - к чистоте анализа и к достоинству критики. Мы действительно не думали, что сможем это понять, не так ли? Время просто идет, в каких-то делах, смелых жестах, проявленных во всей своей хрупкости, согласно правилам, о которых все решили забыть, в чем же их суть была изначально. Каждая мысль отмечена темным непониманием, которое ей предшествует, и тщетностью, которая ее подрывает. Это говорит пессимизм, в каком бы то ни было голосе, это поющее свидетельство бесполезности и непонимания – попробовать и выйти наружу, потерять сон и сказать, что вы пытались...

~ * ~

Песнь о тщетности.  тщетность пронизывает пессимизм. Однако тщетность отличается от обреченности и отличается от простого провала (хотя провал никогда не бывает простым). Провал — это поломка в сердце отношений, трещина между причиной и следствием, трещина, поспешно схваченная бесконечными попытками. Провалившись, всегда есть на кого свалить ответственность — это не моя вина, это технические трудности, это недопонимание.
Для пессимиста провал — это вопрос «когда», а не «если» - провал как метафизический принцип. Всё увядает и переходит в безвестность, что темнее самой ночи, всё - от мелодраматического упадка жизни человека до банальных мерцающих моментов, которые составляют каждый день. Все, что сделано - отменено, а все сказанное или известное предназначено звездного забвения.
При таком расширении провал становится фатальностью. Фатальность — это герметизм причины и следствия. В фатальности все, что вы делаете, что бы вы ни делали, всегда ведет к определенному концу и, в конечном счете, к концу - хотя этот конец или смысл этого конца остаются скрытыми в неясности. Ничто из того, что вы делаете, не имеет большого значения, потому что все, что вы делаете создает различия. Следовательно, последствия ваших действий скрыты от вас, даже если вы обманываете себя, думая, что на этот раз вы перехитрили порядок вещей. Имея цель, заранее планируя и тщательно продумывая вещи, мы пытаемся, в нашем повседневном Прометеизме, превратить фатальность в преимущество, чтобы получить представление о порядке, который оказывается все глубже и глубже погруженным в ткань вселенной.
Но даже у фатальности есть свои удобства. Цепочка причин и следствий может быть скрыта от нас, но это только потому, что беспорядок — это тот порядок, которого мы еще не видим; он просто более сложный, распределенный и требует передовой математики. Фатальность по-прежнему цепляется за достаточность всего, что существует ... Когда фатальность отказывается и от этой идеи, она становится тщетностью. Тщетность возникает из мрачного подозрения, что за областью причинности, которой мы драпируем мир, есть только безразличие того, что существует или не существует; все, что мы делаем, в конечном счете, не ведет к концу, но только к бесконечной бездне между мыслью и миром. Тщетность превращает акт мышления в игру с нулевой суммой.

~ * ~

Песнь о худшем. В центре пессимизма лежит термин pessimus, «худший», термин как относительный, так абсолютный. Худшее есть плохое настолько, насколько возможное, окутанное течением времени или изгибами и поворотами удачи. Для пессимиста «худшее» — это склонность к страданиям, которая постепенно перекрывает каждый живой момент, пока он полностью не затмится, полностью не перекроется смертью ... что для пессимиста уже не «худшее».
Пессимизм отмечен нежеланием выходить за пределы «худшего», что лишь частично объясняется отсутствием мотивации. В пессимизме «худшее» — это основа, которая укоренена во всем существующим - все может быть хуже, и все может быть лучше. «Худший» неизменно подразумевает оценочное суждение, основанное на скудных доказательствах и небольшом опыте; таким образом, главный враг пессимизма — это его нравственная ориентация.
Возможно, именно поэтому оптимисты часто являются самыми суровыми пессимистами - они оптимисты, у которых закончились варианты. Кажется, рано или поздно мы все обречены стать подобного рода оптимистами (что довольно удручает...).

~ * ~

Песнь о роке. Мрачность и рок есть формы утешения для любой пессимистической философии. Ничего не затрагивающие и ничего не концептуализирующие, мрачность и рок превращают пессимизм в унижение философии.
Рок— это не просто ощущение, что все будет плохо, но все неизбежно подойдет к концу, независимо от того, действительно ли вещи должны к нему подойти. То, что проявляется в роке — это ощущение нечеловеческого как аттрактора, горизонта к которому человек фатально предречен. Рок — это человечество, переданное бесчеловечности в акте кристаллического самоотречения.
Мрачность — это не просто тревога, предшествующая року. Мрачность атмосферна, она есть климат настолько, насколько же и впечатление, и, если люди тоже мрачны, то это просто побочный продукт анодированной атмосферы, которая лишь случайным образом затрагивает людей. Более климатологический, чем психологический, мрак — это тусклое, туманное, пасмурное небо, руины и заросшие гробницы, туманный, летаргический тумана, который движется с той же вялостью, что и наш собственный приглушенный и угрюмо слушающий равнодушный мир.
В каком-то смысле, мрачность — это контрапункт рока – что есть тщетность для первого, то есть фатальность для последнего. Рок характеризуется временностью - все вещи неустойчиво тянутся к их концу, тогда как мрачность — это аскетичность тишины, все грустное, статическое и подвешенное, парящее над холодными лишайниками и влажными елями. Если рок — это ужас временности и смерти, то мрачность — это ужас парящего застоя, который суть жизнь.
Мне нравится воображать, что это осознание — это нить, которая соединяет земли секты Агхори и поэтов Кладбищенской школы.

~ * ~

Песнь о презрении. В пессимизме существует нетерпимость, которая не знает границ. В пессимизме презрение начинается с фиксации на конкретном предмете презрения – на того, кто мало знает, или того, кто знает слишком много; презрение к одному человеку или презрение ко всему человечеству; зрелищное или обычное презрение; презрение к шумному соседу, к тявкающей собаке, к куче колясок, к виляющему идиоте, идущем впереди вас со своим телефоном, к большим и громким торжествам, к травматическим несправедливостям в любой точке мира, извергаемые как потоки медиа, презрения к самопоглощенным и чрезмерно утверждающим людям, которые говорят слишком громко за столом рядом с вами, к техническим трудностям и устранениям неполадок, к сведению всего до брендинга, презрение к нежеланию признавать свои ошибки, к книгам по самопомощи, к людям, которые знают абсолютно все и обязательно скажут об этом вам, ко всем людям, ко всем живым существам, ко всем вещам, к миру, к презренной планете, к безумству существования...
Презрение - двигатель пессимизма, потому что он настолько уравнивающий, настолько экспансивный, спотыкаясь на интуициях, которые можно назвать философскими только наполовину. Презрению не хватает уверенности и ясности в своей ненависти, но ей также не хватает практически сердечного суждения о неприязни. Для пессимиста самая маленькая деталь может быть признаком метафизической тщетности, столь обширной и замогильной, что она затмевает сам пессимизм - презрение, которое пессимизм бережно выводит за горизонт интеллигибельности, например, опыт сумерек или как фраза «это дождь из драгоценностей и кинжалов».

~ * ~

Чоран однажды назвал музыку «физикой слез». Если это так, то, возможно, метафизика — это ее комментарий. Или ее оправдание.

~ * ~

Мы не живые, мы жившие. Какова была бы философия, если бы она начала с этого положения, а не пришла к нему?

~ * ~

Песнь о скорби. Ницше, комментируя пессимизм, однажды проехался по Шопенгауэру за то, что тот слишком легко воспринимал вещи. Он пишет: «Шопенгауэр, будучи пессимистом, действительно играл на флейте. Каждый день, после обеда, прочтите его биографию. И кстати: пессимист, тот, кто отрицает Бога и мир, однако останавливается перед моральностью - кто утверждает мораль и играет на флейте... Серьезно? Это правда - пессимист?»
Мы знаем, что Шопенгауэр действительно владел коллекцией инструментов, и мы также знаем, что Ницше сам сочинял музыку. Нет оснований думать, что кто-нибудь из них когда-либо изгонял музыку из Республики философии.
Но Ницше насмехается над Шопенгауэром не только в плане музыке, но и в плане пессимизме. Для пессимиста, который говорит «нет» всему и все же находит утешение в музыке, нет-утверждение пессимизма может быть только слабым способом сказать «да» - самое тяжелое заявление подрывается самым лёгким ответами. Меньшее, что мог бы делать Шопенгауэр – это играть на басу.
Я не большой поклонник флейты или духовых инструментов в целом. Однако Ницше забывает одну вещь — это роль, которую флейта исторически играла в греческой трагедии. В трагедии флейта (aulos) не является инструментом легкомыслия и радости, но одиночества и печали. Греческий aulos не только выражает печаль трагической потери, но и делает это таким образом, что плач и пение становятся неотделимы друг от друга. Ученые греческой трагедии называют это «траурным голосом». Наряду с более официальными гражданскими ритуалами погребального траура, траурный голос греческой трагедии постоянно стремиться свести песню в вопль, музыку -  в стенания, а голос - в изначальную, не артикулированную анти-музыку. Траурный голос очерчивает все формы страдания - слезы, рыдания, всхлипы, плач, стоны, а судороги мысли сводятся к простейшей непознаваемости.
 Спасли ли мы Шопенгауэра от Ницше? Возможно, нет. Возможно, Шопенгауэр играл на флейте, чтобы напомнить себе о реальной функции траурного голоса: печаль, вздохи и стоны, неотличимые от музыки, уничтожение человеческого в нечеловеческом. Это сама большой провал пессимизма.

~ * ~

Песнь о ничто. В буддийской мысли Первая Благородная Истина выражена в краткой форме в палийском понятии дуккха (dukkha), которое можно перевести, как «страдание», «скорбь» или «несчастье».
Вероятно, Шопенгауэр, читая доступные ему буддийские тексты, признал некоторое отношение к концепции дуккхи. Однако это многогранный термин. Существует, конечно, понимание дуккхи в как просто страданий, распрей и потерь, связанные с жизнью. Но это, в свою очередь, зависит от конечности и временности существования, определяемого непостоянством и несовершенством. И это в конечном счете указывает на то, как и страдание, и конечность основаны на парадоксальной безосновательности дуккхи как метафизического принципа - несущественности и пустоты всего того, что существует. Помимо того, что плохо для меня лично, за пределами мира, обустроенного к худшему, есть пустота безличного страдания... слезы космоса.
В этом контексте легко понять, как пессимизм Шопенгауэра пытается сжать все аспекты дуккхи в ничто, лежащее в основе существования, в «Беспредельность» (Willenlosigkeit), проходящую через Волю. Лишь одно можно сказать наверняка - что у Шопенгауэра мы не сможем найти «вечно улыбающегося» Будду – или все-таки сможем?
Тексты Палийского канона также содержат перечисления разных типов счастья - в том числе счастье отречения, а также достаточно странное счастье отчуждения. Однако буддизм даже различные типы счастья рассматривает как часть дуккхи, в ее конечном смысле ничто или пустоты. Возможно, Шопенгауэр понимал буддизм лучше, чем обычно про него думают. Пустая печаль, лиризм безразличия. В результате получается странная, и, в итоге, несостоятельная темная форма буддизма.

~ * ~

Песнь о сне. Сомнус, известный также своим греческим именем Гипнос, был богом именно сна, а не сновидений. Сомнус ненадолго появляется в «Метаморфозах» Овидия, где он изображается как живущий в темной пещере, окутанный вечным сном. Как кошки, Сомнус больше спит, чем бодрствует, делая определения сна и бодрствования проблематичными.
В 1920-х годах поэт-сюрреалист Робер Деснос участвовал в спиритических сеансах, проводимых в квартире Андре Бретона на Рю де Фонтен. Но когда начались «спящие припадки» сюрреалистов, то это была не более чем претенциозная игра в гостиной, где поэты игрались с доской Уиджа. Это происходило до тех пор, пока не появился Деснос. Оказалось, что он был, к своему удивлению, достаточно одаренным, чтобы ввести себя в состоянии сна. Он мог сделать это в любой момент, даже посреди оживленного парижского кафе. В этом состоянии его можно было спрашивать, и он давал странные и неожиданные ответы, иногда рассказывая, иногда записывая, иногда даже зарисовывая. Когда его спрашивали, то он разглашал целые фантастические рассказы, переплетения элементы из мифов и народной культуры, наложенные в лирике, по-прежнему не имеющей аналогов в литературе того периода. Одна из книг Десноса того периода называется «Траур по трауру»: «Но что люди должны сказать, столкнувшись с этими великими мобилизациями минеральных и растительных миров, будучи самими неустойчивыми игрушками вихря фарсовых и брака между меньшими элементами и пропастями, которые разделяют громогласные слова?»

~ * ~

Пессимизм есть провал звуков и смыслов, расчленение фоноса и логоса

~ * ~

Ты, Ночь и Музыка. В одном замечательном отрывке Шопенгауэр однажды отметил, что «музыка есть мелодия, в которой мир является текстом».
Учитывая взгляд Шопенгауэра на жизнь - что жизнь есть страдание, что человеческая жизнь абсурдна, что небытие до моего рождения равнозначно небытию после моей смерти - учитывая все это, возникает вопрос, какую музыку Шопенгауэр имел в виду, когда он описывал музыку как мелодию, для которой мир является текстом – была ли это опера, Реквием месса, мадригал или, возможно, кабацкая песня? Или что-то вроде Eine kleine Nachtmusik, ночной музыки для сумерек мысли, угрюмого ноктюрна для ночной логики, эпохи грустных крыльев, спетых одиночной баньши.
Возможно, под музыкой Шопенгауэр имел ввиду ту музыку, редуцированную к не-музыке. Шепота было бы достаточно. Возможно, вздоха усталости или смирения, возможно, стона отчаяния или печали. Возможно, звук просто артикулированного настолько, что слышно только его рассеяние.

~ * ~

Все рассеивается в эфир и невесомые дожди. В подводных глубинах безмолвно появляются молчаливые кристаллы, подобные клыкам. В море безразличия.

~ * ~

Слезы Канта. Чоран однажды написал: «Я отвернулся от философии, когда стало невозможно обнаружить у Канта любую человеческую слабость, любой подлинный акцент меланхолии, у Канте и у всех философов». Я продолжаю возвращаться к Канту, но по другой причине. Каждый раз, когда я читаю и любуюсь этой сверкающей и строгой конструкцией системы, я не могу не почувствовать определенную грусть - само здание как-то удручает.

~ * ~

Если у мыслителя, такого как Шопенгауэр, есть какие-то качества, которые его оправдывают, то это то, что он обнаружил великую ложь западной культуры - предпочтение существованию несуществованию. Как он отмечает: «Если бы мы постучали в могилы и спросили мертвых, хотят ли они снова встать, они бы покачали головами».
В западных культурах принято, что человек празднует рождение и скорбит о смерти. Но здесь должна быть ошибка. Разве не было бы смысла плакать о рождении и праздновать смерть? Хотя странно, ведь что траур рождения, по всей видимости, будет длиться всю жизнь человека, так что траур и жизнь будут одним и тем же.

 ~ * ~

Люди, глубоко погруженные в мысли, выглядят как трупы.

~ * ~

Перефразируя Шопенгауэра: что смерть для организма, то сон для индивидуума. Отдыхая, мы далеко уходим, засыпая, мы уходим в никуда.

~ * ~

Святые покровители Пессимизма. Существуют святые покровители философии, хотя их истории жизни часто безрадостны. Например, в четвертом веке Святая Екатерина Александрийская или Екатерина Колесованная, прозванная так в честь используемого ею пытки. Развитая не по годам четырнадцатилетняя Екатерина подвергалась постоянному преследованию. После того, как все формы пыток потерпели неудачу - в том числе «ломающееся колесо» - император окончательно решил ее обезглавить, жестокое, но соответствующее напоминание о защитниках философов.
Заслуживает ли пессимизм своих святых покровителей, даже если они недостойны мученичества? Но в наших наблюдениях даже самые пылкие скептики часто переходят в короткие моменты энтузиазма - любовь Паскаля к одиночеству, любовь Леопарди к поэзии, любовь Шопенгауэра к музыке, любовь Ницше к Шопенгауэру и т.д. Следует ли тогда сосредоточиться на отдельных работах пессимизма? Мы могли бы включить трилогию Кьеркегора об экзистенциальном ужасе: «Болезнь к смерти», «Понятие страха», «Страх и трепет», однако это все подорвано сфабриковавшими их и ненадежными авторами. Кроме того, как можно отделить пессимиста от оптимиста в таких работах, как «О трагическом чувстве жизни» Унамуно или «Миф о Сизифе» Камю? А что насчет многих забытых трактатов о пессимизме, для которых «Философия разочарования» Эдгара Салтуса является символом? Или, например, забытые последователи Шопенгауэра, некоторые из которых, такие как Филипп Майнлендер, совершили самоубийство сразу после завершения своих книг? И это мы не говорим о пессимизме литературном: печальный Вертер Гете, подполье Достоевского, тревожный писатель Пессоа; Бодлеровский сплин и скука, мистический сатанизм Гюисманса и Стриндберга, преследуемая и мерцающая проза Марио де Са-Карниеро, Идзуми Кёка, Кларис Лиз-Инспектор; разрушение разума из «Умбиликуса из Лимбо» Арто, вплоть до «Дома болезней» Юники Зьорна. Грубый старый Беккет ... даже великие пессимисты стенд-ап комиками. Все, что остается, — это частичная литания из обрывков фраз цитаток, забитые в печеньки судьбы.
Святых покровителей традиционно называют по языку, месту рождения или мистическому опыту. Возможно, лучший подход состоит в том, чтобы сосредоточиться на местах, где пессимисты были вынуждены находится со своим пессимизмом - Шопенгауэр столкнулся с пустой берлинской лекционной залой, Ницше немой выздоравливал у себя дома своей сестры, Витгенштейна, который отказался от профессорской должности и стал одиноким садовником, Чоран, сражавшийся с Альцгеймером в своей крошечной письменной нише в Латинском квартале.
Лаконичные и угрюмые, святые покровители пессимизма никогда, кажется, не совершают хорошей работы по защите, ходатайству или отстаиванию тех, кто страдает. Возможно, они нуждаются в нас больше, чем мы в них

~ * ~

Внутри нас живет призрак, что оказывается поврежден в процессе своего роста, а также есть охота, вызванная необходимостью, эллиптической и глубоко погруженной. Там, где движущаяся тишина нашей бессонницы раскрывает каждую мысль, существует светящееся поле серой инерции, и где обсидиановые мечты сожжены дотла.

~ * ~

Senilia. В 1830-х годах, спасаясь от эпидемии холеры в Берлине, Шопенгауэр пишет в своей тетради следующее:
«Когда мне было семнадцать лет, и у меня еще не было какого-либо надлежащего обучения, меня поразило страдание и убожество жизни, как Будду, когда в юности он увидел болезнь, старость, боль и смерть... итогом для меня стало то, что этот мир не мог быть работой всеобщего и бесконечно хорошего существа, а скорее демона, который призвал к существованию множество творений, чтобы злорадствовать над видом их мук и агонии.»
Сегодня мы знаем, что Шопенгауэр не был Буддой, но этот пассаж раскрывает кое-что в основании его рассуждений, а также двойственное происхождение пессимизма. С одной стороны, пессимизм условен, он проистекает из наблюдения и опыта, но также от склонностей и пристрастий - может быть, у вас стресс, возможно, вы чувствуете себя подавленным или где-то что-то болит. Этот условный пессимизм можно найти у Паскаля, Лихтенберга, Французских моралистов, и он проявляется во многих ворчаниях Шопенгауэра в отношении человечества, которые он выражал в педантическом, экзистенциальном метрономе скуки и борьбы
Однако Шопенгауэр также ссылается на другое происхождение пессимизма, которое является безусловным, своего рода метафизическое страдание, которое равносильно существованию и независимо от наших попыток адаптировать все к достаточным основаниям, которые составляют основу философии - все формы доступа находятся в лучшем случае, в игре теней, которые, в конце концов, высмеивают саму человеческую форму. Но этот метафизический пессимизм терпит неудачу – по определению.
Если философия Шопенгауэра пессимистична, то это потому, что пессимизм зажат где-то между философией и плохим настроением, силлогизм поглощен мрачным отказом от всего, что есть, беззвездный, светящийся отказ от любого принципа достаточного основания - тщетность философии в ее собственном центре. В одном из своих последних блокнотов, которому дано название «Senilia», Шопенгауэр пишет: «Я могу вынести мысль о том, что через некоторое время черви будут есть свое тело; но идея того, что профессоры философии грызут мою философию, заставляет меня содрогнуться».

~ * ~

Вокруг вас в эту ночь дышит тысячами миллионов светлячковых анатомий в своих медленных литургических сияниях.

~ * ~

Бездна книги. Шопенгауэр, используя метафоры астрономии, однажды заметил, что существует три типа писателей: метеоры (вспышка причуд и трендов), планеты (верная ротация традиции) и неподвижные звезды (непроницаемые и непоколебимые). Но в собственных работах Шопенгауэра – его афоризмах, фрагментах, блуждающих мыслях - человек прекрасно осознает то, что все им написанное в конечном счете отрицает себя, либо забывает о себе, либо оказывается настолько точным, что и сказать больше нечего.
Знал ли Шопенгауэр, что он сам был четвертым типом писателей - черной дырой?

~ * ~

Бездна записной книжки. Ницше однажды похвалил ценность «неполной мысли» для философии. Если бы мы это приняли, то, возможно, лучшее место для поиска неполных мыслей были бы записные книжки философов. Сам Ницше был прелестным любителем записных книжек, часто записывая только с правой стороны, а затем переворачивая блокнот, позволяя ему заполнять ноутбуки с обратной стороны и наоборот. Эта экономия страниц, возможно, компенсировала заведомо непонятный почерк Ницше.
Шопенгауэр, не менее придирчивый, чем Ницше, предпочитал оставлять сразу несколько блокнотов, всех размеров и типов - октаво, кварто, фолио, связанные и несвязанные. Некоторые записные книжки оставались на его столе дома, а другие можно было носить с собой на прогулки, а третьи были подготовлены для путешествий. Также есть Чоран, этот мрачный рыцарь Латинского квартала, который любил яркие, разноцветные, спиральные блок-тетради, часто используемые студентами.
Это выглядит так, будто блокнот сглаживает книгу, если первая конечно же, в итоге, не отрицается последней. Как отмечает Ницше, неполная мысль «отображает самые красивые крылья бабочки, которая уходит от нас». Я предполагаю, что Ницше отличает неполную мысль от мысли ленивой - хотя я редко могу это сделать сам.

~ * ~

Веселость книги. В одном из своих писем Ницше рассказал, как в октябре 1865 года он открыл для книгу Шопенгауэра «Мир как воля и представление» в книжном магазине в Лейпциге. Он пишет:
«Однажды я нашел эту книгу в перекупочном книжном магазине, подобрал ее, как нечто совершенно неизвестное мне и перевернул страницы. Я не знаю, что демон прошептал мне: «Возьми ее с собой домой». Это противоречило моей обычной практике колебания при покупке книг. Когда я оказался дома, я бросился на диван с недавно приобретенным сокровищем и начал позволять этому энергичному и мрачному гению действовать на меня...»
Для Ницше эти чары должны были длиться какое-то время. Настолько был велик его энтузиазм, что он даже пытался обратить других в философию Шопенгауэра, часто безуспешно. Позже Ницше стал считать пессимизм чем-то, что можно преодолеть, говоря «да» этому миру, как он ест - несчастному, безразличному, трагическому. Ницше часто называет этот предел «дионисийским пессимизмом». Но ставки высоки, возможно, слишком высоки - даже для Ницше. В таком ключе философия Ницше является действительно целостной, устойчивой и согласованной попыткой… поколебать пессимизм.
То, что я всегда хотел узнать – кто продал тома Шопенгауэра в тот книжный магазин? Как правило, от книг отказываются из-за разочарования. А иногда - из энтузиазма.

 ~ * ~

Философия дышит между аксиомой и вздохом. Пессимизм же — это колебание, парение.

 ~ * ~

Руководство к стилю: плохая шутка, список дел, эпитафия.

~ * ~

Пессимизм - последнее убежище надежды.

~ * ~

Осмелитесь ли вы надеяться на философию бесполезности? Фосфоресцирующие, мнимые афоризмы неотделимы от окостенения наших собственных тел.

~ * ~

Труп книги. Когда-то около 1658 года Паскаль задумал амбициозную работу религиозной философии, которую можно назвать «Апология для христианской религии». Эта работа не была закончена, а четыре года спустя она была прервана смертью Паскаля. То, что осталось от работы, теперь известной как «Мысли» — пожалуй, одной из самых незавершенных книг в истории философии.
По общему признанию, Паскаль частично виноват в путанице. Он написал много фрагментов на больших листах бумаги, разделяя их горизонтальной линией. Когда лист был заполнен, он затем разрезал бумагу вдоль горизонтальных линий, чтобы каждый фрагмент был целиком на полоске бумаги. Эти полоски бумаги позже группировались в кучки. Затем Паскаль протыкал дырку в верхнем уголке каждой из полос и соединял их, пропустив нить через отверстие, образуя пучок. Многие из пучков были тематически сгруппированы - например, все фрагменты о человеческой суете, скуке, или религиозном отчаянии. Но у других пучков не было какой-либо тематической группировки, а многие фрагменты вовсе не сшивались. То, с чем сталкивается читатель, — это книга, которая во всех отношениях несвязна.
Меня поражает решение Паскаля о пучках, сшивание их, как ткани или раны. Вечером, 23 ноября 1654 года, с Паскаль произошло, что принято называть «вторым обращением». Оно было задокументировано в коротком тексте, известном как «Мемориал». Составленный из красных, мистических видений огня и света, оно было написано Паскалем на крошечном листе бумаги. Бумажка была зашита внутрь пальто Паскаля так, что она всегда была у его сердца, и она была обнаружена на нем только когда он умер.
Я не знаю, почему, но часть меня тайно разочарована в тмм, что Паскаль не вшил «Мемориал» прямо в свою плоть, возможно, чуть ниже своего левого соска. Там она могла бы загноиться и расцвести из его груди в лирических, похожих на усики роста неосознаваемого черного опала, постепенно погрузив в него все свое тело, а позднее и свой труп - в большое количество очищенных пятен мысли.

~ * ~

Кьеркегор: жизнь — это канат.
Ницше: жизнь — это скакалка.
Кафка: жизнь — это трос.
Шопенгауэр: жизнь — это петля.
Чоран -: жизнь — это петля, неправильно связанная.

 ~ * ~

Духи книги. В последний плодотворный год Ницше оглянулся на свою первую книгу, отметив, с гордостью или облегчением, что «трупные духи Шопенгауэра застряли всего на несколько страниц».

~ * ~

Руины книги. Шопенгауэр «Мир как воля и представление» - один из величайших провалов системной философии. То, что начинается с мерцающей архитектоники Канта, заканчивается тем, что рушится о сомнительные аргументы, вспыльчивые обвинения против человечества, ночные восклицания суетности всего существа, загадочные цитаты из Упанишад и суровые, афористические фразы, погребенные в густой прозе, прозе, что родилась из медитации на небытие. Шопенгауэр - депрессивный кантианец.

~ * ~

Понятие американского пессимизма — это оксюморон, что является столь же прекрасной причиной его принять.

~ * ~

Безличная грусть. Обрасти, как руины.

~ * ~

Мастер-класс афоризма. Ницше использует несколько методов в своих афоризмах. Есть, например, частые периоды энтузиазма Ницше, которые внезапно прорываются сквозь слои иронии и сарказма, которые он так тщательно сконструировал. Например, после весомой критики морали мы получаем следующее: «... вперед на пути мудрости с твердым шагом и устойчивой уверенностью! Чем бы вы не являлись, служите своим источником опыта! Отбросьте неудовлетворенность своей природой, простите себя за самого себя, потому что в любом случае у вас есть в себе лестница со сотней ступеней ...» И так далее.
Будучи студентом, когда я впервые читал такие отрывки, я хотел вскочить с Ницше в подтверждение его слов. Теперь, перечитав их, я почти смущаюсь. Как следует уравновесить резкую, циничную критику человеческого состояния с такими взрывами искренности? Вина моя, я уверен, а не Ницше. Кажется, что у меня иммунитет к его энтузиазму.

~ * ~

Философы часто любят книги, хотя не все книголюбы одинаковы. Расстояние, отделяющее библиофила от библиоманьяка равно расстоянию, которое отделяет оптимиста от пессимиста.

~ * ~

Туннель в конце света. «Как слои земли сохраняют порядок появления живых существ прошлых эпох, так и полки библиотек сохраняют в своем порядке прошлые ошибки и их экспозиции». Слова Шопенгауэра однозначно выражены в месте, таком как Ангкор-Ват, город-храм, при главном входе которого находятся две массивные библиотеки, в данный момент пустые. Стоя в них сегодня, чувствуешь, что находишься в могиле.

~ * ~

Из-за размытого горизонта, тихие черно-базальтовые бассейны вырывались в скалы и в наши собственные терпеливые кости. Дремлющие набухания соленорожденной амнезии проходят через наши фиброзные конечности. Иссушающий, блуждающий раствор выделяется из каждой поры.

~ * ~

Каждый все равно примет, что он пессимист.

~ * ~

В высоких лишайниковых лесах тихо висят сновидения - аномия каждого живого трупа. Возвышающиеся сборки птиц, коры и ветвящихся обсидианов образуют теневой делирий, ничего не спрашивая и принимая все.

~ * ~

В положения пессимизма есть все тяготы плохой шутки.

~ * ~

Нам еще предстоит рассмотреть возможность того, что депрессия является абсолютно материальной, возможно, даже элементарной. Чоран: «оставленная своим собственным орудия, депрессия разрушала даже ногти».

~ * ~

Могильщик книги. Ницше однажды прокомментировал, что он никогда не сможет полностью следовать пессимизму Шопенгауэра, потому что, говоря «нет» миру, он должен в конечном итоге отрицать самого себя — это форма мышления, которая вечно подрывает саму себя. Фактически, Шопенгауэр был настолько успешным в своем пессимизме, что рецензент одной из его книг предположил, что Шопенгауэр уже мертв (он не был, но тем не менее посчитал рецензию разочаровывающей).

~ * ~

- А ты пессимист?
- Ну, в свои лучшие дни...

~ * ~

«Ничто не является более невыносимым для человека, чем находиться в состоянии покоя, без страсти, без занятия, без отвлечений, без цели. Позже человек ощущает свое ничтожество, отречение свою недостаточность, свою зависимость, бессилие, свою пустоту. Оттуда же возникает душевная скуки, депрессия, печаль, презрение, отчаяние.» В подобных параграфах чувствуется, что Паскаль почти с нетерпением ждал подобного.

~ * ~

Кормящиеся планктоном, спящие глаза смущенно направлены в сторону священного.

~ * ~

В далеких звездных утрах пышные, зелено-мраморные формы зависают в тишине между малейшими звуками. Они парят целыми лесами

~ * ~

О лености. Частично исчерпался, несколько устал.

~ * ~

Розарий морских звезд, водоросли, однажды прогретые, есть непрозрачные драгоценные камни ночи. Каждая мысль есть тлеющий уголек. Сон спускается и сон поднимается.

~ * ~

Эфир книги. Иногда обнаруживается, что существуют книги, которые написаны не для того, чтобы их читали. Они написаны неясными и забытыми авторами, большинство из которых сошло с ума или таинственно исчезло. Сами книги трудно раздолбыть -  если повезет, есть пыльная старая копия в библиотеке Мискатоникского университета (хотя вы, скорее всего, обнаружите, что она таинственно пропала без вести). Никто почти никогда не упоминает их случайно (например, «Что вы читаете?»- «О, ничего такого, всего лишь Некрономикон»). Когда они упоминаются, они упоминаются с зловещей церемонией. Ужасающий Некрономикон, неименуемая Книга Эйбона, богохульный Де Вермис Мистериис.
Идея о том, что человек может быть ошеломлен книгой, является фантастической, даже абсурдной – особенно в наши дни, поскольку сами физические книги исчезают в эфире косых и распространяющихся метаданных. Мы так привыкли к потреблению книг за содержащуюся в них информацию, что мы редко рассматриваем возможность того, что книги могут, в свою очередь, потреблять нас. Томас Фрогналл Дибдин в своей работе «Библиомания, или Книжное безумие» (1809) использует квази-медицинский диагноз для описания людей, поглощенных книгами, одержимых не только их содержательной частью, но и их материальностью: «Во-первых, есть страсть к Большим Бумажным копиям; во-вторых, к Копиям с дополнительными материалами; в-третьих, к Иллюстрированным копиям; в-четвертых, к Уникальным копиям; в-пятых, к Копиям, напечатанных на пергаменте; в-шестых, к Первым изданиям; в седьмом, к Истинным изданиям и в-восьмых, для Книг, напечатанных Готическим шрифтом ».
«Анатомия библиографии» Холбрука Джексона (1930) идет еще дальше, прослеживая эту тонкую грань, где любовь к книгам (библиофилия) превращается в книжное безумие (библиоманию). И безумие владения книг очень неуловимо превращается в безумие одержимости книгами. Джексон рассказывает даже, что, без сомнения, вершиной библиомании являются «библиофаги», которые так поглощены своими книгами настолько, что они их буквально поглощают, благочестиво включая их в свои анатомии, стирая все различия между буквальным и образным.
Помимо этого, есть «библосомные» или книжные спальники. Кратко упомянутый в Commentario Philobiblon в анонимном комментарии к трактату Ричарда де Бери в середине 14 века, книжный спальник определяется как «особый тип монаха, тот, кто спит, как книга [codex]».

~ * ~

У каждого человека есть точка, переходя которую, жизнь перестает стоит того, чтобы ее прожить. Таким образом, мы все скрытые пессимисты.

~ * ~

Собирая словарь бесполезности – вот почему философ на деле библиотекарь, а поэт - книжный вор.

~ * ~

О библиомании. Поразительно, что многие из пессимистических произведений незакончены – «Мысли» Паскаля, «Зибальдон» Леопарди, «Записные книжки» Лихтенберга, неприкаянные фрагменты Цата, Кафки, Климы, Пессоа.... Это не просто работы, которые автор не сумел завершить, их прервала болезнь, депрессию или усталость. Это работы, которые обречены были стать незавершенными – само их существование делает их сомнительными. Мне нравится думать, что именно поэтому такие произведения были настолько дороги для их авторов, насколько и незначительны, что ящик бумажных обрывков, в каком-то определенном порядке, оказывается забытым после смерти человека, как и собственный его труп.
Тем не менее, даже незаконченная работа может быть завершена

~ * ~

Арабские чернила, блуждают по ветру вокруг наших овальных снов. Мы, кажется, говорим лишь о неточных геометриях черных вулканических песков. Огромные, слишком правильные формы рогатых древесных углей нависают над нами, будто бы чего-то ожидая.

~ * ~

«Я листаю книги, я их не изучаю» (Монтень).

~ * ~

Среди сотен страниц, которые составляют «Анатомию Меланхолии», Бертон дает это, свое самое краткое и сжатое определение: «Меланхолия — это признак смертности». Он также добавляет, что меланхолия является хроническим состояние.

~ * ~

Вздох - заключительный этап лиризма.

~ * ~

В своей загадочно-озаглавленной книге «Апофеоз беспочвенности» Лев Шестов пишет: «В молодости человек пишет потому, что ему кажется, будто он нашел новую и чрезвычайно важную истину, которую необходимо возможно скорей возвестить бедному, невежественному человечеству. Потом он становится опытнее и скромней и начинает сомневаться в своих истинах: тогда он пишет, чтобы проверить себя. Проходит еще несколько лет: он уже знает, что кругом ошибался и что нечего даже проверять себя. Но писать он все-таки продолжает, ибо неспособен больше ни на какое дело, а прослыть ненужным, «лишним» человеком страшно.».

~ * ~

Светящаяся точка, где логика становится созерцанием. Потерявшись в размышлениях. Без сновидений. Паря в глубоком космосе.

~ * ~

За каждым утверждением «не это…» лежит признание «это не…».

~ * ~

Media vita in morte sumus. Умирают ли философы… по-философски? Ницше и Шопенгауэр предоставляют то, что можно назвать, двумя полюсами в этой дискуссии. Конец жизни Ницше наполнен великой драмой, наполненной таким количеством персонажей коварства и сюжетными поворотами, что это даже мелодраматично. Его мифический коллапс в Турине, когда он обнимал избитую лошадь; многочисленные попытки «вылечить» его, в том числе арт-терапевтом (который провалился); короткие, эффузивные «письма безумия», которые являются его последними сочинениями; угрожающая забота его сестры, одевающая его в священно-белые одежды, чтобы его ложные последователи могли совершить паломничество к «безумному философу»; одиннадцать последующих лет болезни, паралича и молчания, до его смерти в августе. И смерть Ницше была только началом, потому что его манускрипты только собирались быть опубликованы...
Напротив, смерть Шопенгауэра была и безразличной, и беспрецедентной. Он просто скончался во сне утром в сентябре. Несколькими месяцами раньше Шопенгауэр написал больному другу с некоторым советом: «Сон - источник всего здоровья и энергии, даже интеллектуального. Иногда я сплю семь, чаще восемь часов, а порой и все девять».
Какая же смерть более «философская»? Возможно, ни одна. Однако есть третий вариант: французский писатель Николя де Шамфор, писатель, которым восхищались как Шопенгауэр, так и Ницше за его пессимистические афоризмы. Вечером 10 сентября 1793 года Шамфор должен был быть заключен в тюрьму за критику французского правительства. Вместо того, чтобы попасть в плен, он решил убить себя. По словам друга, Шамфор спокойно закончил свой обед, извинился и пошел в свою спальню, где он зарядил пистолет и выстрелил себе в лоб. Но он промахнулся, повредил нос и правый глаз. Взяв бритву, он попытался разрезать себе горло - несколько раз. Все еще живой, он ударил себя в сердце, но также безуспешно. Его последнее усилие состояло в том, чтобы разрезать оба запястья, но это снова не дало желаемого эффекта. Преодолевая либо боль, либо разочарование, он вскричал и рухнул на стул. Едва живой, он, как сообщается, сказал: «Чего вы ожидали? Никто никогда не справляется с чем-либо успешно, даже с собственным убийством».
Пессимист, который не смог умереть...

 ~ * ~

Никто никогда не пишет книгу из кусочков. То, что получается, оказывается меньше, чем книга. Или же больше, чем книга.

 ~ * ~

Черное свечение в самых глубоких лунатических морях, невидимое, как наши кристаллические суставы и наши фиброзные конечности, и столь же ощутимое, как и наши теневые театры сомнений.