Вспоминая Хемингуэя

Он был стар, очень стар. Почти также, как тот старик у Хемингуэя. И неважно, что он никогда не жил на Кубе и никогда в жизни не справился бы с Такой рыбой. Важно было совсем другое.
Когда-то также, как и тот старик, как вообще все старики на свете, он был молод. И было у него его золотоволосое счастье, и никогда после любви он не засыпал, а просто смотрел на неё спящую, ловил её лёгкое дыхание, изо всех сил подавляя вновь подступающее желание, и всё равно не мог подавить. И она полусонная отдавалась ему ласково и покорно. Под утро они всё-таки засыпали. Она просыпалась первой. В его рубахе (она почему-то любила в ней ходить) готовила завтрак. После ночи любви аппетит у них был волчий.
Вот один из дней. Воскресенье. Лето. Они едут на пруды в Пущу. Почему на пруды?Покататься на лодке, нарвать водяных лилий. Вот она наклоняется низко, низко и рвёт этих красавиц на длинных тонких ножках.Он налегает на вёсла,она что-то напевает, опустив руку в воду. Пристают где-нибудь. Вокруг тихо, тихо. Никого. Жарко. Идут купаться. Можно бы и голышом, но..лучше не надо. Накроет желание, позабудут всё на свете. И вот уже солнце уже косыми лучами. Пора домой. Сквозь дрёму звенит и звенит трамвай...
Позже, гораздо позже, спустя много лет, он напишет.

Вспомнился один из летних дней в юности, давно, на Украине,
Словно этих дней забытых тень бродит где-то и живёт поныне.
Вспомнились вдруг старые пруды, брызги солнца, лодки у причала,
Запах леса, запахи воды,счастье без конца и без начала.
Звон трамвая по пути домой, лес вокруг в объятьях сладкой лени.
Было ль это иль приснилось вдруг?  Но молчат встревоженные тени.

Им хотелось детей. Троих. Не меньше. Однажды пришла счастливая. Случилось. Поднял на руки, закружил. Любили уже осторожней, реже, боялись повредить ему или ей там, внутри. Да и она уже не принадлежала ему полностью, как раньше, погруженная в своё таинственное, женское внутри. А он смотрел на неё, другую и любил так, что казалось,ещё чуть-чуть и разорвется сердце. А её живот, как восходящее по утрам солнце, всё больше и больше поднимался над лоном. Он прижимался к нему ухом и слушал, слушал: тук-тук, тук-тук, тук-тук. И кто-то там  внутри уже толкался иногда легко, иногда сильно.
В роддом  отвёз её вовремя. Всю ночь он прошагал из угла в угол, не присаживаясь. Томило предчувствие. Утром её не стало. Кровотечение. Не смогли остановить. Не спасли и ребенка-девочку.
А теперь скажите почему счастье, полное счастье всегда таким коротким, а маленькое, бледное его подобие, уродец живёт и живёт? Почему, Господи,почему?
Всё кончилось. Он это знал. Абсолютно и окончательно. А жить было как-то надо и что-то с ней, ненужной делать. Вот тогда-то он и начал писать. Хорошо ли, плохо ли, стихами, прозой. Неважно. Помогло. Выжил.
Так почему же вспомнился ему этот старик из Хемингуэя?  Может быть потому, что и у него, и у того старика было только одно счастье, одно воспоминание, пусть даже похожее на сон со львами у мыса Доброй Надежды. Даже такое.