Нунда

Клипер «Суданская роза» покинул шумный, пропахший ароматами тропической зелени и восточных пряностей Занзибар и отправился привычным маршрутом через Красное море. Суэцкий канал и средиземные воды в Англию. Позади остался Сомалийский рог, у берегов которого парусник малость потрепал прилетевший океанских из просторов шторм; знойные небеса над Красным морем, где корабль попал в трехдневный штиль; приветливые огни маяков канала, сотворенного гением Лессепса и усилиями тысяч тружеников; ласковый, баюкающий плеск ионических волн и торжественный грохот бискайских валов, а между ними – гордо возвышающаяся над Гибралтарским проливом британская скала-твердыня.

Клипер рассекал воды морей и заливов, повинуясь воле закаленного в борьбе с бурями и шквалами, пропитанного солью по самые кости капитана Эндрю Клэрктона. Корабль, помимо привычных колониальных товаров, коими под завязку был набит трюм, вез еще и некий тайный груз, о содержимом коего было известно лишь капитану, двум его помощникам да еще натуралисту, щедро заплатившему и за провоз груза, и за полагавшийся этому грузу корм, и за риск. В стороне от громоздившихся рукотворными Альпами и Кордильерами тюков, ящиков, бочонков, картонных коробок, в дальнем уголке трюма стоял огромный, выше среднего человеческого роста, ящик. Три его толстые стенки были совершенно глухими, передняя же имела два округлых отверстия. «Чтобы существо не задохнулось», - пояснил натуралист. Трижды в день матросы извлекали винты из нижней части передней стенки и, чуть приподняв ее баграми, вытаскивали из ящика дно-поддон, чистили его от звериного помета и объедков, а потом заталкивали обратно, с новой порцией мяса и корытцем, полным воды. Совершая все это, моряки обыкновенно шептали молитву.

Когда происходили все эти манипуляции, внутри ящика что-то глухо рычало, скреблось, ворочалось, иногда рявкало и билось о стены, вгоняя в трепет бывалых мореходов. Не раз в «иллюминаторах», просверленных в передней стенке, сверкали глаза существа, несколько раз когтистая лапа норовила выбить багор или лом из железной руки матроса, но проворный моряк решительным движением отпихивал мохнатую длань, сопровождая его бранью и окриком «Сиди смирно!» Старый боцман Джек Лоун, теребя рыжую бородку, иногда подходил к ящику и, слушая доносящиеся оттуда недружелюбные звуки (рев, царапанье когтей до дереву, ворчание, удары лап) сочувственно произносил:

- Как же оно там, бедное? Ведь внутри-то – тьма египетская. Говорю: ослепнет зверь в эдаком кромешном мраке, как пить дать ослепнет!

- Не беспокойся, за него не ослепнет! – подходя, откликался капитан и клал руку на плечо Джека. – Оно в джунглях ночами охотится, видит в темноте так же, как мы – при свете солнца. Привезут в зверинец, там и увидит свет небесный, яко слепорожденный в Силоаме.

Капитан знал все подробности охоты на лесное чудовище из уст хозяина груза, натуралиста.

Даже бесстрашные охотники-масаи, вступавшие в единоборство со львом чернокожие Гераклы, страшились как огня Нунды – лесного чудовища, исчадия ада, безжалостной повелительницы тропической ночи. Бесшумно подкрадывалась она к жилищам и краалям, похищая домашний скот, птицу, а нередко и спящих детей из колыбели. И тогда жуткий плач-вой стоял над негритянскими селениями, мужчины, уходя в лес, оставляли на звериных тропах убитых газелей и заколотых буйволов, чтобы задобрить царицу ночных дебрей. И никому до сих пор не удавалось убить или поймать зверя-монстра в капкан. Пока не прибыл из Англии натуралист Артур Годвик, собравший немало преданий о загадочных существах, обитающих в глухих уголках планеты и вознамерившийся проверить – есть ли в этих мифах рациональное зерно?

Он убедил масаев устроить охоту на чудовище, повадившееся красть скот в одной из деревень, стоящих на границе саванны и дебрей. Два десятка отважных охотников вышли на облавную охоту, вооруженные ассагаями; к наконечникам некоторых были привязаны калебасы, наполненные снотворным. При ударе острие копья пробивало тонкостенный тыквенный сосуд, и снотворное проникало в рану животного. Важно было, чтобы воины племени не увлеклись и не прикончили ассагаями загадочное животное. Поэтому из всех охотников выбрали одного – не только самого смелого, но и самого искусного в нанесении ран врагу или зверю. Если бы ему не удалось поразить нунду, в дело ступал другой, тоже опытный. Остальные должны были гнать ее, оглашая джунгли страшными криками, стуча в обтянутые буйволовой кожей щиты и размахивая копьями. Это вызвало ропот среди его соратников: каждому хотелось пригвоздить ненавистную ночную убийцу ассагаем к земле, поразить ее в сердце или, нанеся серию ран, заставить чудовище истечь кровью, умереть в агонии за все те злодейства, что творило оно на земле племени. Но натуралисту требовалась непременно живая нунда. Чтобы масаи отказались от намерения убить хищника, пришлось щедро заплатить им, пообещав дополнительное вознаграждение, если монстр останется жив.

Дикие охотники прекрасно поняли ученого: большинство держались от зверя на приличном расстоянии, в то время как двое дразнили ее, вызывая на себя гнев страшного зверя.

…Напуганные криками, воем и грохотом, взлетели над чащей десятки пестрых птиц; сквозь сплетения кустарников пробивались, ворча и рыча, дикобразы, трубкозубы, бородавочники, вихрем пролетали антилопы, рявкая и огрызаясь, пронесся леопард. И вот на просторы саванны с хриплым воем выскочило исчадие тропической ночи. Стоя на безопасном расстоянии от мечущегося чудовища, под охраной масаев с копьями и вооруженных винтовками белых охотников, Артур Годвик, затаив дыхание, наблюдал, как, преследуемое двумя десятками воинов существо тщетно искало, где спрятаться: родные дебри были наполнены криками и грохотом, среди зелени деревьев мелькали черные фигуры.

Одно копье переломилось, тыква горлянка хрустнула – и снотворное пролилось на землю.

Второе слегка оцарапало шкуру, нунда отпрянула – и сосуд также лопнул, так и не соприкоснувшись с легкой раной, его содержимое лишь оросило траву, а копье точно так же хрустнуло и сломалось пополам, как первое.

Зато третий ассагай вошел в тело зверя, пробив желтую, в серых подпалинах, шкуру – и практически все содержимое калебасы влилось в рану, а ток крови разнес его по жилам.

Нунда какое-то время еще рычала, шипела, скалилась, демонстрируя свои кривые саблевидные клыки, но скоро сон начал одолевать зверя, движения сделались медленными, неуклюжими – и вот чудовище повалилось набок. Рана оказалась неглубокой, и нунда потеряла немного крови. Тем не менее, первым делам обработали рану спящего хищника.

С трепетом ученый подошел к монстру, осторожно прикоснулся к телу нунды: страшный зверь дышал. И Арутр Годвик с облегчением выдохнул: зверь жив. Он с интересом рассматривал животное: теребил шерсть, касался смертоносных когтей и страшных клыков, хвоста с пушистой кисточкой на конце, остроконечных ушей. Масаи кучковались на безопасном расстоянии от хищной бестии, опираясь на щиты и крепко сжимая в руках длинные копья, готовые пустить их в ход, едва зверь очнется. Они с опаской глядели на безмятежно спящую нунду и с изумлением – на сумасшедшего белого, который спокойно сидел теперь на расстоянии убийственного удара лапы чудовища, делая какие-то записи, а потом обошел нунду вокруг и сфотографировал.

- Не скоро пробудится, – успокаивал  бывалых, покрытых отметинами львиных и леопардовых когтей, охотников натуралист. – Надо только поднять это чудище и погрузить его в тот огромный ящик, - он указал на большой деревянный куб, воздвигнутый на колеса, который влачили двое упряжных буйволов. Когда негры грузили добычу натуралиста в узилище на колесах, у многих от страха подкашивались ноги, а руки не слушались, и зверя, прежде чем дотащили до места «заточения», дважды едва не уронили. И это притом, что его лапы были крепко связаны, как и пасть. Едва нунду уложили в ящик на сенную подстилку, храбрые воины пулей вылетели вон, и развязывать зверя взялись носильщики-индийцы под руководством «сумасшедшего белого». Лишь когда передняя стенка была крепко привинчена снизу, герои африканских саванн облегченно вздохнули.

На все упреки натуралиста охотники отвечали, как один:

- Льва мы не боимся, пантеру тоже, буйвола, носорога, крокодила в реке – они звери. А нунда не зверь, она – злой дух. Демона оружие не берет, разве что волшебное зелье белых… Сам же видел – ассагаи как тростинки ломает.

Зверь проснулся полдня спустя, когда солнце уже наполовину опустилось за горизонт, и сумрак медленно вползал в саванну из далеких дебрей, готовясь через короткое время превратиться в непроглядный мрак, который нарушают лишь блестки звезд, огоньки светляков в траве, блеск глаз вышедших на охоту зверей и костры властителей саванны масаев. Зверь внезапно заурчал, потом взревел так, что души негритянских Гераклов соскользнули в пятки и, наконец, начал яростно метаться в замкнутом пространстве, биться в стенки ящика. Масаи вскочили, как по команде, сбились в кучу, ощетинились ассагаями.

- Проголодалась нунда, – сразу догадался натуралист. – Кто тут самый смелый, ну?

Откликнулся самый молодой и бесшабашный из масаев. Вдвоем с флегматичным индийцем они вынули винты, слегка приподняли рычагом переднюю стенку, выдвинули из «темницы», где рычала и прыгала нунда, дно, положили туда разделанную тушу газели и корытце с водой и задвинули обратно, при этом чуть было не защемив когтистую лапу монстра. Когда винты были закручены, молодой охотник отер пот с лица, на котором воссияла улыбка радости. Его напарник был невозмутим, как мудрый брамин, всецело погрузившийся в созерцание. Из ящика тем временем донеслось громкое чавканье и урчание – зверь приступил к трапезе.

В африканском порту натуралист нервно прохаживался по причалу, теребя то полы шляпы, то нафабренные усы. Скрипели лебедки, поднимая на борт клипера тяжелый ящик, в такт им скрипели снасти корабля. Был момент, когда груз неожиданно накренился, тросы опасно натянулись – и отчаянно скребущаяся и прыгающая в своей темнице нунда повисла над водой. Отчаянный крик вырвался из груди зоолога: один резкий толчок, прыжок испуганного зверя – и ящик, сорвавшись, полетит на дно гавани. Положение спасла сноровка стивидоров.

Уже на корабле Артур Годвик по нескольку раз в день спускался в трюм, заглядывал в отверстия и, едва заслышав глухое рычание, тут же отдергивал голову. Однажды он замешкался – и коготь зверя, просунувшийся в дырку, едва не лишил его глаза. Натуралист придирчиво проверял пищу, которую давали монстру, равнодушно внимая ворчливому бормотанию кока: «Ну и прожорливый зверюга, на такого мяса не напасешься. Честным мореходам – солонина, а этому в каждом порту свежатину покупают, чтоб его, проглота…»

…Клипер «Суданская роза», едва ли не последний из могикан парусного флота, спешил к родным берегам. Он должен был причалить в Саутгемптоне, где сподвижники натуралиста, специалисты по африканской фауне с нетерпением дожидались прибытия в порт бесценного груза. Мимо скользили колесные и винтовые пароходы, чьи капитаны приветливо сигналили клиперу. Меж тем по всем признакам надвигалась буря. Капитан мог бы переждать ее в Бресте, однако желание как можно скорее достичь пункта назначения и доставить загадочный груз адресату (Годвик все уши прожужжал про величайшее открытие и исключительную научную ценность находки») перевесило разумную предосторожность, свойственную Клэрктону. Клипер рассекал воды Ла-Манша, а наперерез ему быстро и неумолимо двигался штормовой фронт. Тучи превратили полдень в ночь, шквал швырнул клипер, как щепку.

Матросы не успели убрать все паруса – и клочки их полетели в клокочущие волны, а следом за ними двое моряков, сорвавшихся с вант. Тяжелые валы обрушивались на палубу, грозя смыть за борт и остальных членов команды, порывы ветра сбивали с ног, и моряки, отчаянно бранясь и чертыхаясь, скользили по мокрой накренившейся палубе, а потом, повиснув над беснующимися волнами, вцепившись в планшир, отчаянно кричали, призывая всех святых на помощь. Капитан пытался исправить положение, но тщетно – «Суданскую розу» несло прямо на камни. Впереди маячили обрывистые берега Корнулолла. Клипер взлетал на пенистый гребень, чтобы в следующий момент обрушиться вниз – и души бывалых морских волков также проваливались куда-то в пучину вековечного страха земного существа перед изначально чуждой ему стихией. С неба хлестал ливень, от которого не спасали брезентовые плащи. Палуба прыгала под ногами так, будто в трюме поселилась целая компания зловредных морских чертей, решивших назло морякам станцевать свою дьявольскую джигу.

Коварный риф заметили слишком поздно. Страшный треск сотряс корпус корабля, в пробоину тотчас же хлынула вода, ломая переборки, делая негодными складированные в трюме колониальные товары на десятки тысяч фунтов стерлингов. Теперь все эти фунты оказались выброшенными на ветер – тот ветер, что зловеще завывал в снастях. От удара ящик, в котором металось перепуганное чудовище, сметая все преграды, покатился в направлении от кормы к носу, и налетел на «баррикаду» из крепко сколоченных ящиков.

От столкновения передняя его стенка треснула посредине. Торчавший на рифе, как казненный на колу, клипер качнуло назад – и ящик покатился в сторону кормы, расплескивая затопившую трюм воду. Новый удар, на этот раз изнутри – и передняя стенка окончательно развалилась, а африканское чудовище, лязгая зубами, вырвалось на волю. Нунда лихорадочно искала выход из трюма. Она носилась по отсекам, фыркая, стряхивая воду и отдергивая лапы – уровень воды в трюме был еще невелик, но неудержимо поднимался – то есть вела себя, как обычная кошка. Она и была гигантской кошкой, одним из кайнозойских монстров, счастливо переживших великое оледенение, в тропиках обернувшееся великим иссушением, и триумфальное шествие человеческого вида, служившего для нее добычей с незапамятных времен. Теперь же добычей стала она. И нунда решила исправить эту несправедливость.

Первыми жертвами стали матросы Джереми Макферсон и Уильям Броуд, героически возившиеся с насосом, откачивающим все прибывающую воду из трюма. Двое смертельно усталых, потных, пропитавшихся насквозь соленой водой труженика моря не успели сообразить, что к чему. Первым пал с перекушенной глоткой Уильям; его друг, не успев ни вскрикнуть, ни отразить нападение зверя, рухнул рядом с насосом под тяжестью ужасного хищника. Когтистая лапа легла на горло – и трепещущий человек не мог не только кричать и звать на помощь, но и просто дышать. Саблевидные клыки впились в виски жертвы, череп треснул как ореховая скорлупка.

Нунда была голодна, и, не обращая внимания ни на прибывающую воду, ни на удары волн, грозившие разнести корабль в щепки, принялась сначала пить мозг из расколотой головы Джереми, затем – лакать кровь и терзать внутренности Уильяма. Она была так поглощена процессом поглощения пищи, извините за тавтологию, что не услышала частую дробь шагов на лестнице, ведущей в трюм.

Помощник капитана Говард Рингль, тяжело вздыхая, провел рукой по поверхности промокшего тюка с какими-то экзотическими пряностями, печально оглядел разбитые бочки, из которых давно вылилось все содержимое. Впрочем, он тут же отбросил сожаления и двинулся вперед, перешагивая через раскиданные ящики – странные чавкающие звуки, непохожие на мерный шум работающего насоса, привлекли его внимание.

- Боже… - взору предстала жуткая картина: громадная кошка грызла тело бедного Броуда.

Рука помощника капитана привычным движением выхватила браунинг. Зверь обернул кровавую морду, среагировав на звук заряжаемого оружия. Пальцы Рингля дрожали, корабль качался под ударами волн – в результате патроны рассыпались. Эта оплошность стоила Говарду жизни. Прыжок нунды сбил его с ног. Зверь принялся рвать живое тело, как рвал бы зебру, антилопу, дикую свинью, домашнюю козу, детеныша жирафа или буйвола, неосторожного охотника... Рингль был располосован вдоль и поперек. Полакомившись мясом и потрохами очередной жертвы, нунда вновь принялась искать выход: морская вода прибывала, парусник трещал, как ребра моряков в зубах проголодавшегося чудовища.

Наконец, дьявольская кошка наткнулась на лестницу, ведущую наверх – и, догадавшись звериным чутьем, что это путь к спасению, ринулась по ней, утробно рыча и повизгивая.

На корабле царил ад. Все члены команды были озабочены уже не спасением корабля, готового в скором времени развалиться (по левому борту угрожающе змеилась трещина), а собственной судьбой. И выскочившую на палубу огромную зверюгу поначалу даже не заметили: люди суетились вокруг шлюпок, надевали спасательные бушлаты. Первым, кто столкнулся с ней лицом к морде, оказался второй помощник капитана Генри Стэмп. Гримаса предельного изумления так и застыла на его лице: удар лапы хищника разорвал китель, коготь полоснул по горлу – и Генри захлебнулся кровью.

- Смотрите, смотрите! Львица! – кричали матросы. А боцман уже бежал к чудовищу с вымбовкой а руке.

Двое моряков вывели из каюты едва живого натуралиста – и остановились, как вкопанные, силясь удержать равновесие на содрогающейся в конвульсиях палубе. Артур Годвик уставился на прыгающую по палубе нунду, затем увидел бегущего к ней Джека Лоуна и завопил, перекрывая рев бури:

- Не смейте! Это достояние мировой науки!

- Плевал я на твою долбанную науку! Я убью эту проклятую кошку! – заревел в ответ боцман, подбегая к чудовищу, которое уже изготовилось к прыжку. Шторм крепчал, погибающий клипер опять пустился в адскую пляску. Джек Лоун, отчаянно ругаясь, упал.

Моряки, не страшившиеся акульих челюстей, струхнули при виде сухопутного монстра, обрушившегося всей своей тяжестью на распростертого пред ним боцмана. Слова охранительной молитвы навеки застыли на его устах. Матросы бросились врассыпную, иные прыгали прямо в кипящую пучину – даже без спасательных поясов и бушлатов – и нашли смерть в волнах, другие лихорадочно пытались спустить шлюпки.

- Прекратить панику! – капитан приближался к нунде, не обращавшей ни малейшего внимания ни на него, ни на бесновавшуюся вокруг стихию. Эндрю Клэрктон молча вынул из кармана заряженный револьвер, прицелился.

- Нет! – натуралист дергался в руках матросов, пытаясь вырваться. – Ее нужно доставить в порт живой.

- Отдашь ей свое место в шлюпке, а сам отправишься вплавь к берегу, идет? – сквозь зубы процедил усатый матрос, еще сильнее стиснув плечо ученого.

Корабль захрустел, как ребра боцмана в пасти нунды – и в следующий миг бизань-мачта обрушилась на палубу, задавив незадачливого капитана. Револьверная пуля улетела в небо.

Клипер развалился пополам спустя десять минут. Шлюпки, как лепестки раздерганной «Суданской розы», болтались на волнах. В одну из них и прыгнуло чудовище джунглей.

С криками ужаса матросы попрыгали за борт – лучше уж захлебнуться или разбиться о камни, чем быть разорванным страшным зверем! Нунда осталась одна в шлюпке, отплясывающей джигу на волнах. Исчадие джунглей, вцепившись когтями в банку, яростно ревело, а неистовый ветер относил его голос прочь от погибающего корабля. Нос продолжал торчать над водой, взгромоздившись на коварный риф, и напоминал несчастного коня барона Мюнхгаузена (вода, врываясь в распотрошенный трюм сквозь дыры в бортах, выплескивалась обратно, унося с собой последние бочки, ящики и тюки), а корма в считанные минуты превратилась в хаотическое скопище изломанных досок, бревен, обрывков канатов, клочьев парусов, разбитых моряцких рундуков. Здесь же билась средь камней, как бабочка меж окон, последняя спущенная на воду шлюпка – кверху днищем, как дохлая рыбина. Волны добивали о камни тела четверых мертвых уже моряков.

- Вот она! Живая! – закричал натуралист, увидев шлюпку, в которой сидело чудовище, захлестываемое волнами и обдаваемое порывами соленого ветра. – Ее надо спасти для…

Он не успел произнести слово «науки»: один из матросов, приподняв весло, выразительно потряс им, другой же извлек из кармана револьвер и направил на Годвика, который тотчас же успокоился и не проронил более ни слова, продолжая следить за шлюпкой, увлекаемой волнами и ветром к берегу. Расстояние между ними все увеличивалось. Наконец, ветер неожиданно сменил направление, и, несмотря на отчаянные усилия гребцов, лодку с матросами и натуралистом стало относить в открытое море. До раннего утра следующего дня насквозь промокшие люди противостояли стихии, пока, наконец, ветер не стих – столь же внезапно, как и налетел. Вдалеке болтались на волнах еще несколько лодок. Шлюпки с нундой нигде не было видно – либо она затонула, либо ее прибило к берегу.

С одной шлюпки заметили вдали дымок парохода. В небо взмыли сигнальные ракеты, чудом спасшиеся люди загалдели, замахали руками, кто-то, тщетно чиркая отсыревшими спичками, собирался зажечь мокрый бушлат. Стреляли, кричали и жгли что-то и в других вельботах, уцелевших в жестоком шторме. Пароход изменил курс – и направился к разбросанным на морском просторе шлюпкам. Сквозь пелену клубившихся далеко на горизонте туч брызнули лучи солнца, словно струйки воды через дыры дуршлага.

…Шлюпку волны зашвырнули в крохотный заливчик, над которым высился поросший сверху мхом, а снизу облепленный водорослями утес. В скальных углублениях прятались съежившиеся, нахохлившиеся береговые птицы – от чаек до ласточек. Нунда, выскочив из шлюпки, прыжками передвигалась по скользким камням. Ветер спал. Своим звериным чутьем чудовище обнаружило спускавшуюся с вершины утеса к воде тропинку, проложенную еще столетия назад рыбаками, и без особого труда преодолела крутой подъем.

Перед нундой простиралась зеленая лужайка. Трава здесь была невысокой, нисколько не напоминая буйную поросль саванны. Вдали виднелись редкие деревца, ровная стена кустарника, а за ней – человеческие жилища, совершенно непохожие на хижины масаев.

Она осторожно ступала по мокрой траве незнакомого ей мира. Набредя на гнездо какой-то птахи, полакомилась яйцами. Из человеческого селения до ее чутких  ноздрей долетали запахи конского навоза, пылающих поленьев, жареного мяса, человечьей и животной плоти, которые перебивали благоухание садовых цветов. Хищница облизнулась. Далекие ароматы вновь пробудили аппетит. Вчера она вкусила сладкого людского мяса, и готова была позавтракать двуногой «дичью», на которую, бывало, охотилась в родных дебрях, если не удавалось полакомиться крупными травоядными. Чудовище решительно двинулось вперед.

Пушистый ушастый комок весело прыгал по траве, не замечая крадущейся нунды: легкий утренний ветерок, одна сотая от дьявольской мощи вчерашнего урагана, относил дух зверя в сторону моря. Незадачливый кролик стал первой добычей нунды. Бросок – и страшный удар передней лапы, дробя хрупкие кости кролика, придавил его к земле. Отчаянное верещание зверька оборвалось на высокой ноте, хрустнули шейные хрящики, страшные челюсти впились в бока жертвы. Легко позавтракав, нунда довольно заурчала и направилась в селение, навстречу дразнящим ароматам.

Сельские жители, которым рев и вой шторма не давал заснуть всю проклятую ночь, лишь под утром погрузились в долгожданный омут Морфея. Никто не заметил мелькнувший на фоне белых занавесок зловещий силуэт непрошенной гостьи. Нунда по-кошачьи устроилась посреди клумбы, растоптав нежные головки пионов, и справила нужду, затем так же по-кошачьи принялась закапывать в землю продукты жизнедеятельности, окончательно разорив любовно обихоженную хозяином клумбу. Она огляделась по сторонам – и тут звуки, производимые, вне всякого сомнения, крупным животным, заставили ее навострить уши, а тяжелый потный дух – напряженно принюхаться. Это животное было знакомо нунде: однажды она столкнулась с ним на окраине селения. Конь, служивший белому миссионеру, стал для нунды обильным и вкусным ужином. Тихо крадучись, пригибаясь к земле, монстр направился к конюшне.

- Мяу! – бездомная кошка в изумлении уставилась на огромное существо, судя по внешности и повадкам, относившееся к ее племени. В следующий миг она попятилась, выгнула спину, зашипела, подняв одну лапу с угрожающе выпущенными когтями – попробуй, тронь. В кошачьей душе  боролись защитный рефлекс и страх перед новым и неизвестным. Она не боялась ни собак, ни проказливых мальчишек, ни фермерского скота, но здесь было нечто абсолютно чужое, явившееся неведомо откуда. Испуг отразился в желтых глазах. Нунда с любопытством приблизилась к пепельно-серому комку, который тотчас отшатнулся назад, шипя и фырча. Африканская гостья не испытывала вражды к этому созданию, она хотела только лизнуть его. Неправильно истолковав движение хищницы, кошка сперва вжалась в траву, а затем опрометью ринулась прочь с отчаянным мяуканьем. Нунда только недовольно буркнула: вот же трусиха, когти и зубы выдают в ней хищную породу, а надо же, удрала.

Капли вчерашнего ливня и сегодняшней росы смешались на дне листиков-блюдец. Нунда утоляла жажду на ходу. По мере приближения страшного хищника, конь начал отчаянно храпеть, бить копытами, метаться в стойле. Осторожно подошла нунда к входу в конюшню, толкнула ворота – те оказались закрыты на замок. Конь, почуяв близкий запах зверя, заржал.

Чудовище принялось скрести когтями, ржание коня стало громче. Нунда снова резко толкнула ворота, но они опять не поддались. Привстав на задние лапы, она принялась дергать когтями замок – некогда бестия подобным же образом сдвинула железную щеколду и проникла в крааль, где загрязла двух телят. Но замок надежно защищал работягу-коня, который, слыша урчание незнакомого зверя и возню у ворот, вдыхая его резкий запах, начал еще яростнее дергаться и биться. Под ударами копыт трещала загородка.

Внезапно зажегся свет в окне, скрипнули распахиваемые рамы, затем так же скрипнула дверь и раздались тяжелые человечьи шаги. Льюис Блэкмор спустился с крыльца и направился к конюшне. « А цыгане обнаглели, - думал он, поигрывая заряженным револьвером. – И куда смотрят власти? Уже три недели прошло, как их табор обосновался в трех милях севернее селения. До сих пор дело ограничивалось мелкими кражами и назойливыми предложениями погадать. А тут, видно, они решились прибегнуть к своему старинному занятию – конокрадству. Я этого не допущу!».

Нунда насторожилась, подобралась, сосредоточилась. Шедший со стороны дома человек не видел ее, ибо конюшня была обращена задней стенкой к человеческому жилью. Он дважды выстрелил в воздух, сопровождая гром оружия криком: «Прекратите немедленно или я за себя не ручаюсь!» Через полминуты захлопали ставни, двери, раздались возмущенные голоса: «Кто это с утра пораньше тревожит покой граждан!», «Безобразие, я вызову констебля!». От выстрелов и криков конь еще громче заржал и разбил неистовыми ударами копыт поилку. Нунда, поняв, что через несколько секунд появится вооруженный человек, предпочла ретироваться. Молниеносно, как живой снаряд, она метнулась в кущи жимолости и папоротника. Льюис Блэкмор лишь заметить, как что-то крупное стремительно рассекало высокие, густые заросли, с хрустом ломая кустарник и распугивая пташек.

«Бродячий пес, - подумал он, убирая пистолет в кобуру. – Но что ему понадобилось в моей конюшне?» Он принялся отпирать массивный замок, а бестия, тем временем, в мгновенье ока перемахнула через живую изгородь и углубилась в лесок.

Светило медленно и осторожно карабкалось по бледно-голубому куполу небес, птицы громкими пересвистами заявляли о своем существовании, бабочки-пяденицы вспархивали перед самым носом хищницы – такие однообразные, блеклые, непохожие на ширококрылых и многоцветных красавиц тропических джунглей, угрожающе жужжали потревоженные осы.

Над ней смыкали кроны могучие дубы, сквозь резную листву которых тонкими копьецами пробивались лучи солнца, и в них танцевала мошкара. Под тяжестью когтистых лап хрустели упавшие на землю желуди. Один из них, сорвавшись в ветки, стукнул нунду по носу, и она, рыча, отпрянула, но затем продолжила свой путь в кущах зелени. Проложив дорогу сквозь хитросплетения орешника и дикой малины, нунда внезапно вышла на дорогу, огляделась по сторонам. Неожиданно, быстро приближающийся странный звук привлек внимание зверя.

Дребезжание колокольчика свидетельствовало о приближении велосипедиста. Рой Чэннел с утра пораньше отправился в близлежащий городок, приторочив к велосипеду два больших бидона с молоком. Хотя груз снижал скорость передвижения, это не беспокоило молочника: всего-то пара миль… Внезапно выросшая перед ним огромная кошка заставила Роя в первую секунду резко остановиться, а в следующую резко развернуться и ринуться, что есть сил, обратно, в селение, так же ежесекундно оглядываясь назад. Своими размерами существо скорее походило на молодую львицу, виденную в зоопарке, если бы не клыки… они напомнили Рою пасть моржа – это хозяина студеных берегов он не раз видел в юности, когда нес вахту на китобойном судне, бороздившем просторы между Гренландией и Норвегией.

Нунда кинулась следом за ускользающей добычей. К счастью для Ченнела, дорога шла под уклон, и он смог развить достаточную скорость, чтобы суметь уйти от преследования огромной кошки с «моржовыми» клыками. При этом один из бидонов выскользнул из ремешков, и стремительно покатился вниз, обгоняя велосипед, крышка сразу же соскочила с него, и молоко хлынуло на дорогу. Но Рой не замечал этого, думая лишь об одном – как избегнуть клыков неведомого страшилища. Бестия отставала от велосипедиста на полтора-два прыжка. Съехав вниз, Ченнел решил не испытывать судьбу, а свернуть на тропинку, ведшую через луга к его дому. Осталось всего ничего… Он отчаянно вертел педалями, уже не оглядываясь на монстра, который, поняв, что «завтрак» ушел из-под носа, лизнул пролитое молоко и двинулся по дороге, что, пересекши ручей с добротным дощатым мостиком, стала подниматься вверх, на холм, поросший густой травой, клевером и ромашками. В небе уже затянул песню жаворонок, в травах суетились какие-то мелкие существа. На дорогу выпорхнула куропатка, и, увидев быстро приближающуюся нунду, тотчас устремилась в самую гущу осоки, как делала всегда, когда надо было увести человека, пса или лисицу подальше от гнезда. Нунда облизнулась, но не стала преследовать птицу, а продолжила восхождение на холм, надеясь встретить более крупную и аппетитную добычу.

…Братья Чарли и Джек Уитнеры неспешно шагали по дороге в тот же городок, куда так и не смог попасть в это злополучное утро молочник Ченнел. Навестить друзей и родных, узнать местные новости, посидеть в пабе, купить всякие бытовые мелочи – что еще надо сельским жителям? Братья внезапно встали, как вкопанные: шагах в двадцати перед ними, на самой макушке холма среди дороги, словно из ниоткуда явилось нечто! Чарли первый принял решение. Он схватил остолбеневшего брата за руку и в тот же миг оба понеслись вниз на скорости, с которой никогда в жизни не бегали. С головы Джека слетела круглая шляпа, его пышная рыжая шевелюра шевелилась – то ли от ветра, то ли от страха. Чарли резво перебирал ногами, таща за собой братца и размахивая саквояжем. Нунда припустила вслед за ними. Впереди был очередной ручей с перекинутым через него весьма узким мостиком. Зверь был уже в трех шагах от улепетывающих парней, когда нехилое тело Джека, увлекаемого за собой худощавым и быстрым Чарли, врезалось в перила мостика, и оба с криком полетели в воду, вопя и чертыхаясь. Их крики привлекли внимание редких путников, выходивших на дорогу, ведущую в город, в окнах аккуратных сельских домиков отворялись окна и двери.

- Караул! Там огромная львица с клыками! Бегите прочь и зовите полицию! – орал Джек, бултыхаясь в неглубоком ручье.

Нунда вновь отказалась от преследования сразу двух крупных и сильных двуногих, и прыжками устремилась в селение.

Хозяин трактира «Гнездышко бекаса» Гордон Стентон не обратил внимания на крики: мало ли в окрестностях гуляк, с утра пораньше будоражащих сон добропорядочных обывателей…

Трактирщик деловито протирал тряпочкой кружки, когда скребущий звук привлек его внимание. Он повернулся… и едва не выронил кружку: клыкастая звериная морда пристально смотрела на него сквозь стекло, а когтистая лапа по-кошачьи царапала поверхность окна.

- Господи… Дьявол… - только и успел пробормотать он – и, отбросив в угол кружку, нырнул под стойку. Через секунду стекло разлетелось вдребезги от могучего удара лапы – и зверь влетел внутрь. Оказавшись посреди помещения, нунда стала хищно водить ноздрями, вертеть головой и, наконец, неторопливо двинулась к стойке, под которой, вжавшись в угол, лежал, дрожал и бормотал молитву Стентон. Нунда встала на задние лапы, перегнулась через стойку, опрокинув пару рюмок. Ее желто-зеленый кошачий глаз и голубые, с застывшим в них невыразимым ужасом, глаза Гордона встретились. Голодная слюна упала на жилет трактирщика, щелкнули зубы…

Стук. Отчаянное дерганье ручки, голос: «Сказано же, заперто, через полчаса откроет, не терпится опохмелиться?». Изумленные лица в окнах. Нунда развернулась на стук. В разбитом окне показалась рука с пистолетом. Выстрел! Все это – за какие-то полминуты. Пуля разбила одну из бутылей, стоявших на стеллаже, и виски заструилось прямо на голову бедняге Стентону. Нунда, дернувшись и свирепо рявкнув, бросилась к двери. Люди, готовые уже вышибить дверь, бросились врассыпную. Тем временем к трактиру семенили мокрые братья Уитнеры, а за ними – констебль.

- Лев, лев!

- Да не лев – львица. У льва была бы грива…

- А клыки какие!

Дверь слетела с петель, и хищница вырвалась на простор. Уже в четвертый раз за короткое время она осталась без полноценного завтрака! Человек двадцать, вооруженные тростями, пистолетами, стилетами, садовыми ножницами толпились вокруг. Появление трясущегося от страха Ченнела, который сбивчиво рассказывал землякам об огромном звере, гуляющем в окрестностях и, видимо, голодном, переполошило всех. Некоторые заявляли, что видели странные следы. Люди стали стягиваться к «Гнездышку бекаса», около которого был замечен монстр. Они погнали нунду в сторону моря.

- Не стрелять! Постараемся взять это существо живым! Она, наверное, сбежала из зоопарка, и у нее есть хозяин! – распоряжался сельский служитель закона.

Дрожащий Стентон поднялся из-за стойки, вытер лицо от пролитого виски, облегченно выдохнул. Дверь была распахнута, животное, огрызаясь, удирало от толпы односельчан Гордона. Он плеснул себе джина из первой подвернувшейся бутылки, пальцы его плясали, как у пьянчужки.

…Артур Годвик переночевал в компании матросов в старом амбаре, где местные жители хранили сети и прочие рыболовные снасти. Он почти не сомкнул глаз, ясно чувствуя в полумраке их ненавидящие взгляды. Еще бы – сколько их товарищей погибло по вине чудовища! Утром, едва рассвело, он первым покинул место ночевки, а моряки плевали ему вслед и посылали проклятия. Ветер стих, внизу, среди камней, была спрятана шлюпка. Он с наслаждением вдыхал запах мокрой травы, слушал щебет птиц, размышляя вслух: «Надо дойти до ближайшего селения и телеграфировать коллегам в Саутгемптон о гибели корабля и исчезновении доселе неизвестного науке зверя. Впрочем… а если он также спасся?» Ученый медленно зашагал в направлении домов, видневшихся за деревьями. Усталость, однако, брала свое и, дойдя до ближайшего тополя, Артур присел и задремал в тени его, сбросив пропитанную соленой влагой и запахом моря куртку.

Крики и топот ног разбудили его. Это жители селения преследовали нунду, стремясь загнать ее в рыбацкий амбар. Годвик поднялся, зевнул, протер глаза, накинул на плечи непросохшую куртку. Невдалеке грянул револьверный выстрел – пуляли в воздух. Не успел он сообразить, что к чему, как из зарослей малинника прямо на него вылетела… нунда. С яростным ревом зверь сшиб натуралиста. Смрадное дыхание дикого зверя ударило в лицо. Когти распороли ткань куртки, которая спасла ученого от гибели – лишь длинные царапины на коже напоминали о встрече с исчадием африканских джунглей.

Выстрел! Еще выстрел! Зверь встрепенулся и спрыгнул с распростертого на траве тела человека. Ему снова не удалось позавтракать. Нунда отлично знала, чем грозят пули людей – один из родичей был ранен белым охотником, но успел уйти в дебри зализывать раны. Нунда решила не искушать судьбу.

Она побежала в сторону моря, ибо больше бежать было некуда: по пятам следовала смерть, два десятка людей окружали ее полукругом, тесня к небольшому строению. Там сидели четверо матросов, завтракая мясными консервами и пропитанными морской солью галетами, намереваясь через полчаса пойти в ближайший городок или деревню. Рядом с амбаром на протянутой между раскрытой дверью и чахлой березкой веревке досыхала мокрая одежда.

- Жаль мы его в море не выкинули!

- Я бы этого мерзавца самого скормил, клянусь честью британского флота!

- И далась ему эта клыкастая тварь!

- Наверно, хотел свой дом шкурой украсить или головой, как мой сосед-охотник.

Один из матросов выглянул в раскрытую дверь и тут же рванул назад с побелевшим лицом:

- Сто морских чертой, но эта гадина жива и направляется к нам!

Матросы гурьбой повалили к двери, кто-то достал из кармана брюк револьвер. Зверь мчался , как выпущенный из пушки снаряд.

Пуля оцарапала бок хищника, боль придала нунде ярости – и страшный удар тяжелой лапы изуродовал лицо незадачливого стрелка. Моряк истошно завопил, оружие отлетело в сторону. Полураздетые, невыспавшиеся товарищи его вывалили из амбара и присоединились к подбежавшим преследователям зверя.

- Где доктор? – раздались голоса.  Матрос с изувеченным лицом катался по траве и выл.

- Он там… помогает раненому джентльмену, - ответил кто-то. В это время половина «загонщиков», отделившись от основной массы людей, столпившихся у амбара, продолжила преследование нунды.

Ее упорно гнали теперь к морю. Впереди был обрыв. Уже ни у кого, включая законопослушного полисмена, не было желания спасти чью-то четвероногую частную собственность, как предполагалось вначале. Убить, рассчитаться за покалеченных людей – вот было единственное желание преследователей.

Какая-то беспородная собачонка, прибившаяся к толпе, с заливистым лаем бросилась к громадной убегающей кошке, но удар могучей лапы, отшвырнув ее на камни, навсегда лишил вдового старичка последнего утешения в одинокой старости. Старик закричал, бросился к безжизненному тельцу питомицы. А хищница с кровоточащим боком, оставляя на траве длинный алый след, торопилась вперед – навстречу гибели, навстречу морю, которое один раз пощадило ее, а теперь готовилось принять зверя в холодные, влажные объятия своих волн. В небе пронзительно кричали чайки. Нунда выскочила на скальный выступ, нависающий над водой как естественный балкон. Впереди был обрыв.

Следующий выстрел пробил ей правую заднюю лапу. Нунда взревела. Ей хотелось навсегда забрать с собой двух-трех этих двуногих созданий, так непохожих на привычных с детства масаев. Эти цари саванн обычно выходили на битву с хищником – львом, леопардом или, изредка, нундой, прибредшей из лесов на простор саванны – один на один, вооруженные лишь ассагаем. То был честный поединок человека и зверя. Лишь однажды, повинуясь воле белых чужаков, они решили охотиться на нунду стаей. Теперь белые люди травили ее. Нунда рычала и пятилась к краю обрыва, внизу глухо волновалась чуждая стихия.

Раненая лапа поскользнулась на мокрых камнях – и дважды раненый зверь полетел в пенистую пучину. Люди, сгрудившись у края обрыва, наблюдали, как среди белых бурунов мелькала клыкастая голова, то исчезая под водой, то вновь выныривая. Грохот волн (ветер, отголосок вчерашнего шторма, начал крепчать, и море снова было неспокойно) заглушал рев хозяина джунглей, страшного на суше, но беспомощного в воде.

Артур Годвик, с перебинтованной грудью (спасибо доктору, предусмотрительно захватившему бинт и спирт), не по-джентльменски распихав локтями стоящих на краю обрыва, с упавшим сердцем наблюдал, как исчезает среди пенных гребней голова нунды.

- Ее можно было спасти… Зачем его загнали в море? – вслух бормотал он.

- Чтобы он перегрыз полдеревни? – прошипел кто-то. –  Поделом льву! Я бы этих людоедов под корень извел!

- Так это было ваше животное, сэр? – к нему протиснулся полицейский. – Вам придется дать показания в участке.

Нунда опускалась на дно. Вокруг шевелились водоросли, и погибающему зверю казалось, что это листья тропического леса колышутся над головой крохотного динофелиса («ужасной кошки»), а мать заботливо вылизывает детеныша, рядом копошатся еще двое. Её брата потом затоптал разъяренный слон, сестру – стадо антилоп, убегавших от степного пожара. Она была последней в роду, и, возможно, одной из последних представительниц биологического вида, наводившего ужас еще на обезьяноподобных предков человека.

Люди расходились, тихо перешептываясь. Только старик громко причитал над мертвой собачкой. На следующее утро во многих газетах графства были опубликованы заметки о сбежавшем с потерпевшего крушение клипера страшном льве.