Михаил Иванович Махаев

 Михаил Иванович Махаев
 
В 1753 году отмечался первый юбилей Санкт-Петербурга – пятидесятилетие со дня основания новой российской столицы. Юный город на берегах Невы удивлял приезжих иностранцев красотой зданий и размахом строительства. Его великолепие олицетворяло могущество Российской империи. Увидеть, почувствовать это должны были не только заезжие иностранцы, но и дворы крупнейших западноевропейских государств. В честь памятной даты был выпущен альбом с изображением «знатнейших перспектив» города. Воспроизведённые в нём виды Санкт-Петербурга исполнил русский рисовальщик и гравёр М.И. Махаев.

  Михаил Иванович Махаев родился в 1718 году. В одиннадцать лет он был определён в адмиралтейскую академию, которая готовила офицеров для русского флота. В то время она размещалась в бывшем доме Кикина, стоявшем на месте юго-западной части нынешнего Зимнего дворца. Там в течение двух лет художник обучался математике и навигационному делу. По указу правительствующего сената от 31 августа 1731 года он вместе с другими пятью учениками был переведён в мастерскую при Академии наук «ко инструментальному мастерству, для делания теодолитов и к тому принадлежащих инструментов» (Материалы из архива Академии наук, т. 2. СПб., 1836. с. 71, 72).

  В те годы в России появился новый инструмент для съёмки местности – теодолит, и в инструментальной мастерской при Академии наук осваивалось его производство для обеспечения экспедиций Академии. В распоряжении библиотекаря Академии наук И.Д. Шумахера говорилось: «Оных учеников в академию принять и для науки означенного инструментального художества к мастеру Ивану Колмыку отослать».

  И.И. Калмыков был основателем научного приборостроения в Академии. С 1727 года он изготовлял в оборудованной им мастерской различные чертёжные, физические и геодезические инструменты, которые, по свидетельству канцелярии Академии, ни в чём не уступали английским и французским.

  Новым ученикам объявили, что они должны являться на работу в указанные часы, без ведома мастера не отлучаться и от пьянства «весьма воздержаны быть». А чтобы они в будущем неведением не отговаривались, с них была взята подписка. Кроме чисто профессиональных занятий, новых учеников «каждый день по два часа, от седьмаго до девятаго» обучали немецкому языку.

  Поселили Махаева с товарищами на академической квартире на Васильевском острове, в одном из тех многочисленных деревянных домишек, которыми до 1739 года был застроен болотистый участок за зданием Кунсткамеры, принадлежавший Академии наук. Квартира, дрова и свечи давались им бесплатно, однако решение вопроса о назначении жалованья затянулось, так как ввиду скудности своего бюджета Академия не могла «оных учеников означенным жалованьем для пропитания удовольствовать».

  8 ноября новые ученики пишут в Академию «всепокорное доношение»: «Прошедшего октября 5-го дня взяты мы, нижайшие, из академии учеников математических и навигационных наук в помянутую академию к инструментальному делу в ученики, при котором деле и обретаемся. А в пропитании имеем великую нужду… Того ради всепокорно просим, да соблаговолит академия наук выдать нам взачёт на пропитание денег хотя по малу числу, дабы нам, будучи у помянутого дела, не помереть безвременно голодною смертию».

  Согласно расходной ведомости Академии наук от 6 ноября 1734 года Махаеву, как и другим ученикам «при инструментальном деле», было определено жалованье двадцать четыре рубля в год. Вскоре Махаев был переведён в мастерскую ландкартного и словорезного дела к мастеру Г.И. Унферцахту, так как в именном штате Академии наук от 7 марта 1735 года он уже числится «при литерном деле» с сохранением прежнего годового жалованья. С некоторыми перерывами Махаев проработал в ландкартно-словорезной палате Академии наук тридцать пять лет.

  В недавно открытой Академии порядки были заведены строгие. Во главе каждой палаты стоял мастер, которому вменялось в обязанность надзирать за своевременным приходом на службу подчинённых ему подмастерьев и учеников и неотлучным прилежным трудом их в положенные часы.

  Но, несмотря на старание и тяжёлый труд от зари до зари, нужда всю жизнь преследовала Михаила Ивановича. Скудного оклада, получаемого в Академии, на жизнь не хватало, и он неоднократно пишет челобитные с просьбой о прибавке жалованья. В 1742 году Махаев получал шестьдесят рублей в год, но жить на пять рублей в месяц было очень трудно, и он подаёт прошение на имя императрицы Елизаветы Петровны, в котором пишет о том, что в течение одиннадцати лет безупречно служит в Академии наук, а жалованья до сих пор получает только пять рублей в месяц. Денег этих на жизнь не хватает, поэтому он не может выбраться из долгов и просит о прибавке жалованья.

  К прошению была приложена аттестация мастера Уинферцахта, в ней говорилось: «настоящия аттестую, что он после 8 лет учёбы может быть совершенно объявлен подмастерьем ландкартного и словорезного дела и к его прежнему жалованью было прибавлено три рубля в месяц.

  Однако, как писал Махаев в прошении в 1745 году, «жалованья определено мне в год против прочих подмастерьев гораздо меньше». Например, подмастерья гравировальной палаты И.А. Соколов и Г.А. Качалов получали в это время уже по двести рублей в год. Но вернёмся к творчеству М.И. Махаева.

  Изобразительная летопись города, начатая первым видом Санкт-Петербурга в 1704 году на гравюре П. Пикарта и продолженная в листах А.Ф. Зубова, Х. Марселиуса и О. Эллигера, достигает расцвета в рисунках Махаева, традиции которого спустя полвека продолжили в своих живописных работах Ф.Я. Алексеев и Б. Патерсен.

  В своих рисунках Махаев создал образ Петербурга того времени, запечатлел архитектурные сооружения, возведённые в столице за пятьдесят лет, о которых столь выразительно сказал М.В. Ломоносов: «Ровную и нискую земли плоскость подостлала натура, как бы нарочно, для помещения гор, рукотворенных для доказания исполинскаго могущества России, ибо хотя нет здесь натуральных возвышений, но здания огромныя вместо их восходят». Петербургские виды Махаева продолжают традицию «прешпектов» петровского времени и являются как бы дополнениями к плану города.

  Но в середине 18 века перспектива, оставаясь ещё документальной зарисовкой городского вида, уже приобретает черты пейзажа. В работах Махаева появляется новый художественный образ российской столицы, отличный от созданного Зубовым и вместе с тем преемственно с ним связанный. Связь с гравюрами петровского времени сохраняется в широком развороте пространства, в мотиве многочисленных судов на реке.

  Но в образе Петербурга, созданном Махаевым, видно личное отношение художника к городу, воспевание его красоты. Махаев чувствовал поэзию городского пейзажа и умел её передать. Это и есть то новое, что отличает рисунки Махаева от изображений Петербурга Зубова.
 
  Кроме того, между ними существуют и композиционные отличия. Зубов рисует здания фронтально, точно передавая все особенности архитектуры.

  Махаев же создаёт пейзаж города или архитектурного ансамбля. Отдельные постройки он часто рисует с угла, придавая им не только большую пространственность и глубину, но и больше зрительное правдоподобие.

  Махаев достигает значительных успехов в овладении перспективой. В некоторых рисунках он сдвигает точку схода в сторону от центра (например, «Проспект Биржи и Гостинаго двора вверх по малой Неве реке»). Допускает асимметрию в размещении архитектурных масс (например, «Проспект новопостроенных палат против Аничковских ворот»).

  По сравнению с гравюрами Зубова Махаев в своих проспектах отводит больше места небу. Вместо картушей или лент с надписями, обычных в листах Зубова, Махаев помещает переданные с помощью отмывок тушью облака, которые теперь не растянуты по плоскости листа, а создают впечатление необъятного простора неба.

  В рисунках Махаева впервые наблюдается в русском искусстве попытка передать воздушное пространство смягчением линий и контрастов, света и теней на дальних планах и обобщением архитектурных деталей на удалённых от зрителя зданиях. Если для панорам петровского времени характерна прорисовка предметов переднего плана, то в проспектах Махаева им часто придаётся, наоборот, силуэтный характер («Проспект вверх по Неве реке от Адмиралтейства и Академии наук к востоку»), как это было распространено в декоративной живописи в середине 18 века. Такая силуэтность переднего плана усиливает впечатление световоздушной среды и способствует передаче раскрывающегося в глубину пространства. Выполненные в лёгкой, изящной манере, столь соответствовавшей стилю изображаемой барачной архитектуры, рисунки Махаева при переводе в гравюру, к сожалению, становились суше и тяжелее.

  Перелистывая альбом, как бы совершаешь прогулку по Санкт-Петербургу. На проспектах воспроизводится центральная часть города и отдельные замечательные здания. Наиболее застроенными районами были в то время берега Невы. Здесь находилось большинство каменных зданий, выдающихся в архитектурном отношении. Поэтому Нева и её берега были в центре внимания художника.

  На реке множество военных и торговых кораблей, снуют бесчисленные лодки, которые служили тогда как транспортное средство для перевозки людей и грузов по Большой и Малой Неве, Фонтанке, Мойке. Изображение набережных оживлено передачей повседневной жизни города: мчатся кареты, скачут курьеры, маршируют солдаты, разносчики предлагают свои товары, фонарщик зажигает фонари у Аничкова моста, дворяне прогуливаются по набережным, простой люд спешит по улицам. Стаффаж не только оживляет проспекты, но и служит средством выявления масштаба построек. Кроме того, он подчёркивает назначение зданий: придворные у Летнего дворца, кареты сановников и курьеры у здания Государственных коллегий, толпа горожан и извозчики у Гостиного двора.

  В архитектурные пейзажи включены жанровые сцены: парад на лугу перед третьим Зимнем дворцом, чтение царского или сенатского указа на площади возле здания Государственных коллегий, выгрузка товаров с кораблей у Гостиного двора, строительные работы на набережных, укладка брёвен в штабеля на берегу Фонтанки, выпас коров на лугу перед Адмиралтейством.

  Вместе с Ломоносовым и Тредиаковским Махаев воспел красоту Санкт-Петербурга, за несколько десятилетий превратившегося из города-порта, города-крепости в город прекрасных дворцов и парков. Но в рисунках Махаева и гравюрах с них запечатлён не весь город, а только его центральная часть, что объясняется, прежде всего, поставленной перед Махаевым задачей – изобразить «знатнейшие проспекты» Санкт-Петербурга.

  Пышность и великолепие дворцов оттеняются скромностью окружающих построек. Махаев с документальной точностью передаёт архитектуру зданий, их формы и пропорции. Гравюры с рисунков Махаева сохранили для нас архитектурный облик многих замечательных, позже исчезнувших или перестроенных зданий первой половины 18 века – Летнего, а также второго и третьего Зимних дворцов, каменного Гостиного двора на стрелке Васильевского острова, первоначальный облик Адмиралтейства, Кунсткамеры и Государственных коллегий, ещё не полностью застроенной Невской перспективой.

  Работа Махаева и гравёров Художественного департамента над видами Петербурга получила всеобщее признание. После выхода альбома работа Махаева как перспективного рисовальщика не закончилась. В 1753-1757 годах он выполнил семь рисунков для гравюр с изображением Каменного острова по заказу тогдашнего его владельца канцлера Российской империи графа А.П. Бестужева-Рюмина. Запечатлённый на гравюрах архитектурный ансамбль был создан в 1740 -1750-х годах неизвестным архитектором и до наших дней не сохранился.

  В 1765 году Каменный остров приобрела Екатерина 2, а в 1766-1781 годах на месте прежней усадьбы под наблюдением архитектора Ю.М. Фельтена был построен Каменноостровский дворец.

  Листы этой серии показывают, как выглядели загородные усадьбы российских вельмож в середине 18 века – нарядный дворец с флигелями, обширным партерным садом вокруг, с построенными в нём павильонами и беседками. Махаев запечатлел в своих рисунках характерные особенности регулярного парка, появившегося в России при Петре 1 и широко распространённого до 1770-х годов.

  В художественном отношении эти проспекты несколько уступают предыдущим работам Махаева. Ощутимо различие в эмоциональном настроении этих листов по сравнению с петербургскими проспектами 1748—1750 годов. Заметна сухость изображения, одинаковая во всех листах симметричность композиции, довольно схематичное изображение растительности – всё это наводит на мысль, что Махаев, хотя и добросовестно, но без особого увлечения исполнял эту заказную работу для всесильного вельможи.

  В августе 1754 года Махаев начал работу над проспектами окрестностей Санкт-Петербурга. В первый год он снял три проспекта Царского Села. Проспект Царскосельского дворца на двух листах Махаев после съёмки на месте рисовал в рабочие часы в Академии наук, а Эрмитаж и Охотничий павильон для скорейшего завершения он отделывал у себя дома в свободное от работы время – по вечерам и праздникам.

  В июле 1755 года Махаеву было велено ехать в Петергоф и Ораниенбаум для снятия там проспектов императорских дворцов.

  Проспекты летних резиденций русских царей свидетельствуют о мастерстве Махаева в передаче грандиозных по масштабам дворцов («Дворец в Царском Селе», «Проспект Ораниенбаума»), декоративного характера архитектуры и пейзажа («Петергофский дворец», «Эрмитаж») и их гармоничного сочетания между собой («Охотничий павильон в Зверинце»). На заключительном этапе работы над ними, при отделке рисунков Махаев довольно широко пользовался чертежами. После снятия вида с помощью камеры-обскуры художник дорабатывал рисунок и уточнял его с помощью чертежей и планов, перенося с них отдельные детали. Благодаря такому методу работы, его проспекты отличаются большой точностью в передаче архитектурных деталей изображённых построек.

  После выпуска первого альбома с видами Санкт-Петербурга в Академии наук была начата подготовка к выпуску второго альбома с видами российской столицы. К сожалению, этот альбом не был издан. Рисунки Махаева были переданы в гравировальную палату, но на сей раз работа там велась очень медленно и осталась незавершённой.

  Большую серию видов города Махаев нарисовал в июне - августе 1761 года, когда было решено изготовить для семилетнего великого князя Павла Петровича маленький карманный календарь, который должны были украшать гравюры с видами столицы и пригородов. Махаев исполнил двенадцать рисунков с изображением лучших зданий Санкт-Петербурга и его пригородов.

  За исключением Большого дворца в Петергофе и двух павильонов (Эрмитажа и Охотничьего павильона в Зверинце) в Царском Селе, эта серия не повторяет проспекты, воспроизведённые в альбоме 1753 года. С рисунков Махаева были исполнены гравюры (9х11,5). Однако на следующий год было решено переделать карманный календарь в настенный, поэтому изготовленные проспекты не были использованы.

  Все эти работы художника показали, что он стал ведущим мастером архитектурного пейзажа в России в середине 18 века. Его умение точно и грамотно воссоздать на листе бумаги городские виды и отдельные строения, передавать характер архитектурного пейзажа, вкладывать в него большое эмоциональное содержание высоко ценили другие художники. Так, француз де Вели при создании рисунков к коронационному альбому Екатерины 2 поставил в контракте условие, чтобы его помощником был назначен Махаев.

  Поэтому в марте 1763 года тот получил приказ ехать в Москву для исполнения проспектов к подготавливаемому альбому. Но, как писал сам Махаев, он был послан в Москву не только для выполнения рисунков, предназначенных для коронационного альбома Екатерины 2, но и для съёмки проспектов по заданию Академии наук.

  Во время пребывания в Москве Махаев со своим учеником В.А. Усачёвым исполнил восемнадцать проспектов, в том числе, «с апробации статского советника и господина директора Штелина снимал Кремль и в городе с пунктов, которые намечал де Вели. Большое внимание Махаев уделил зарисовкам триумфальных ворот, которые были прекрасными архитектурными памятниками, выдержанными в традициях дворцовой архитектуры середины 18 века.

  Стаффаж на московских проспектах был выполнен подмастерьем М.Р. Рыковым. Указание на это мы находим в распоряжении канцелярии Академии наук, посланном Махаеву в Москву: «А надлежащие в форт-грунте всякие фигуры к украшению сделать подмастерью Рыкову так как оные сделаны при проспектах санктпетербургских со общего согласия с мастером Махаевым».

  Кроме проспектов, Махаев исполнил четыре рисунка интерьеров.
В августе Махаев закончил работы в Москве и вернулся в Петербург. В Академии наук из восемнадцати снятых проспектов были гравированы две серии видов. В первую серию «Виды триумфальных арок Москвы» вошли шесть проспектов и «Вид Кремля из Замоскворечья между Каменным и живым Мостом к полудню», который в 1766 году был увеличен Махаевым в четыре раза и помещён в нижней части «Плана царствующего града Москвы с показанием лежащих мест на тридцать вёрст вокруг».

  В нём Махаев поднимается до уровня лучших листов своей петербургской серии. Ему удалось необычайно поэтично передать то впечатление, которое произвёл на него целый лес возвышающихся на противоположном берегу шатров, луковиц и шпилей. В зеркальных водах Москвы-реки отражаются и скользящие по ней лодки и шатры кремлёвских башен, и арки Каменного моста. Лишь стаффаж на переднем плане, исполненный Рыковым, несколько нарушает общее впечатление и отличается от стаффажа Махаева в петербургских проспектах застылостью движений и неуклюжестью некоторых фигур.

  Из подписей на гравюрах «снимал М.Махаев» очевидно, что рисунки были исполнены с применением камеры-обскуры.

  Если в петербургских гравюрах перспективы улиц и набережных уводят глаз зрителя вдаль, то маленькие гравюры с видами Москвы создают впечатление замкнутого пространства. В Москве не было прямых длинных улиц, к которым Махаев привык в Петербурге. Для передачи прихотливого сочетания зданий требовался совсем другой метод изображения. Махаев сталкивается с трудностями в передаче древнерусской архитектуры и поэтому иногда допускает в рисунках перспективные погрешности. Несмотря на это, московские виды, выполненные им, сыграли важную роль в переходе от проспекта к городскому пейзажу в русском искусстве 18 века.

  Последняя большая работа, в которой Махаев принимал участие, - подготовка рисунков к альбому «Подлинное представление строениев и саду, находящихся в одном из увеселительных домов, называемом Село Кусково, принадлежащее его сиятельству господину графу Петру Борисовичу Шереметеву», на титульном листе которого указано: «все сии изображённые виды, посредством перспективных правил, на месте сняты и произведены российскими художниками подсмотрением импер. Акад. Наук мастера Михайла Махаева».

  Здесь Махаев выступает уже не как непосредственный исполнитель, а как руководитель работы – под его началом трудится группа русских рисовальщиков, он же проверяет, правит и апробирует снятые проспекты.

  В изданном в Париже альбоме запечатлены архитектурные сооружения усадьбы: дворец, Грот, Эрмитаж, Оранжерея, Итальянский и Голландский домики, Круглая беседка на канале, беседка в Зверинце, каскады, церковь, созданные как иностранными архитекторами, так и «домовым его сиятельства русским архитектором же Фёдором Аргуновым».

  В гравюрах, изображающих виды Кускова, архитектура господствует над мотивами природы, что объясняется характером регулярного парка и задачами, стоящими перед художниками, - создать «подлинное представление строениев и саду» П.Б. Шереметева. Гравюры альбома «Кусково» ценны как материал для изучения архитектуры и парков подмосковных усадеб 18 века.

  Человеческие фигуры на гравюрах этого альбома очень отличаются от фигур на рисунках Махаева – изысканные дамы и господа в манерных позах и иногда в фантастических костюмах совершенно не связаны с окружающей обстановкой. Это объясняется тем, что стаффаж был исполнен позднее в Париже П. Лораном и другими французскими гравёрами.

  Михаил Иванович Махаев скончался в ночь на 25 февраля 1770 года. Об этом сообщила в Академию наук его жена в прошении о материальной помощи. Она осталась с семнадцатилетней дочерью Анной и годовалым сыном Дмитрием. У семьи ничего не было, кроме обветшалого дома на окраине Васильевского острова.

  Условия жизни у Махаева были тяжёлые. Женившись, он в начале 1750-х годов построил в долг домик на отведённом Академии наук участке на 15-й линии Васильевского острова. В то время это была глухая окраина Санкт-Петербурга, ибо даже спустя полтора десятилетия, в 1767 году, Комиссия о строении города Петербурга предложит считать чертой городской застройки на Васильевском острове 13-ю линию.

  Сам Махаев писал в доношении, что дом его находится «в лесу и близ полковых лагерей», поэтому зимой и летом был отдан под солдатский постой, а кроме того, в летнее время двор отдавался под печение солдатам хлеба, поэтому печи там топились днём и ночью, а это ежечасно грозило пожаром.

  Помимо того, не имея собственных слуг, Махаев был вынужден по распоряжению полиции нанимать за свой счёт «немалою ценою» дневной и ночной сторожевой караул к находящимся по соседству казённым строениям. К тому же за время поездки Махаева в Москву в 1763 году дом его был разграблен, и он лишился оставленного здесь имущества.

  Многолетняя добросовестная работа не принесла Махаеву материального достатка. До конца жизни он получал жалованье 300 рублей в год. И только в 1763 году, после съёмки московских проспектов, ему по именному указу Екатерины 2 стали дополнительно выплачивать из средств академической книжной лавки ещё по 200 рублей в год, ввиду «прибыли, которую он трудами своими принёс академии», как сказано в резолюции Академии наук.

  Так прошла жизнь талантливого русского графика Михаила Ивановича Махаева.
Успешно овладев законами перспективной науки, частью – самостоятельно, по книгам, частью – под руководством живописца Валериани, Махаев создал замечательные проспекты Петербурга, нарисовал не просто статичные виды города, а наполнил их движением, сумел точными деталями передать биение пульса российской столицы и своё, глубоко личное отношение к увиденному.

  Пейзажи Петербурга, исполненные за десятилетие с конца 1740-х до конца 1750-х годов, являются высшим достижением Махаева, которым он сказал новое слово в русском изобразительном искусстве.

  Современники признавали не только мастерство Махаева-художника, но и высоко оценивали его как человека. Кратко и выразительно сказал о нём французский живописец де Вели: «Сверх же его знания в Художестве содержал он себя всегда так исправно и добропорядочно, как то честному мастеру надлежит».