На грани реальностей

– Медсестра! – из неоткуда нарастающими звуками сквозь белую мглу я начала слышать кричащий мужской голос. – Где медсестра, черт побери? – вопил он. Не успев разглядеть выбежавшего из палаты мужчину, я наконец окончательно открыла глаза и проснулась. Проморгав несколько раз, и немного встряхнув головой, я встала на ноги. Меня потянуло в ту палату, откуда он выбежал, я уверенно зашагала в ее сторону, но вдруг у входа показалась маленькая светловолосая девочка, она взглянула на меня голубыми, словно небо глазами, затем отвернулась и села на скамью напротив двери в палату. Что-то внутри дернулось, при виде этих глаз, которые наполнялись слезами, но я отвернулась от девочки и вновь направилась в палату, так сильно она меня влекла. Но и в этот раз я не смогла туда попасть - мужчина вернулся вместе с медсестрой, которую так отчаянно звал и чуть не сбил меня с ног, забегая обратно в палату. Медсестра, бежавшая за ним, закрыла перед моим носом дверь, предварительно сказав:
– Подождите в коридоре!
Мне стало неловко, я обернулась и увидела прямо у меня за спиной, в сантиметрах тридцати, неприлично близко, девушку, которой видимо стало так же не ловко, и я поняла, что слова медсестры, скорее всего, были адресованы не мне, а именно ей. Девушка словно смотрела сквозь меня, и это проявлялось не в пустоте ее взгляда, а в том, что это словно я была пустым местом. Ее заплаканные карие глаза были затуманены мыслями, а каштановые спутанные волосы небрежно завязаны в пучок на затылке. Острый нос с еле заметной горбинкой и слегка завернутым кончиком, пухлые губы, темные изогнутые брови – говорили о том, что чертами лица она выделялась из серой толпы курносых, милых девчушек с глазами бусинками, и очень выгодно выделялась.
Из палаты не доносилось ни звука. Лишь через некоторое время, когда и я и девушка сели на скамью – она рядом с голубоглазой девчушкой, а я совсем с краю – дверь открылась. Вывезли кровать на колесах, на которой лежало тело, накрытое белой простыней с ног до головы. Девушка вздрогнула при виде этого зрелища и крепко сжала малышку. Спустя несколько минут в дверях показался мужчина. Я никогда раньше не понимала выражения: «На нем не было лица», но сейчас я увидела как это воочию.
Он не хмурил бровей, не щурил глаз, не сжимал губы, рот его не был приоткрыт. Лицо этого мужчины ничего не выражало, оно было пустым. Неестественность отчеканенной формы лица усиливала серость цвета кожи. Казалось, что он был скульптурой. Точенные скулы, губы и подбородок, слегка поддавшийся вперед, создавали впечатление холодного, бездушного, пустого камня. Синяки под глазами углублялись тенью от надбровных дуг, из-за которой даже цвета глаз было не рассмотреть. Черные густые брови казалось упали тяжестью горя, такие же черные волосы, зачесаны с пробором в классической прическе, лишь несколько прядей упало на лоб – все это было неестественно идеальным, холодным и почти бездушным.
Мужчина медленно, обессилено опустив руки, вышел из палаты, девушка, сидящая с голубоглазой малышкой, вскочила и подбежала к нему, вырвавшись из объятий девочки, без слов, без звуков, лишь с вопрошающим, умоляющим взглядом. Он посмотрел на нее и прикрыл глаза, девушка отошла, на секунду уперлась лбом о стену, а потом поспешно направилась к лестнице. Вся эта тишина, безмолвное общение заставило меня содрогнуться.
Девочка, до последнего тихо сидящая рядом со мной резко встала и подбежала к мужчине:
– Папа? – в ее голосе слышалась дрожь. Детский тоненький голосок, искаженный вот-вот пробьющимися рыданиями. Ее отец все так же молча стоял с прикрытыми глазами. Мне хотелось ударить его, чтобы он наконец обратил внимание на свою дочь, ведь его безмолвие для нее так жестоко. – Папочка? – девочка уже начинала захлебываться и рыдать, она вцепилась в его руку и потянула к себе. Сначала он не реагировал, стоял камнем, словно статуя, лишь ноздри его тонкого носа, с еле заметным загнутым вниз кончиком, порхали. Девочка продолжала трясти своего папу, но именно в самый слабый из рывков, почти в конце ее попыток, его ноги подкосились. Я испугалась, думала он сейчас упадет прямо на девчушку и чуть было не вскочила, но он упал на колени, должно быть больно, но на лице ничего не дернулось. – Папа? – девочка на секунду прекратила свой плач, и в ее взгляде я увидела серьезную обеспокоенность, словно взрослый человек пробился сквозь оболочку этого голубоглазого дитя. Девочка возможно испугалась неестественности выражения лица своего папы и судорожно бродила взглядом по нему, в надежде найти хоть морщинку, хоть что-нибудь, чтобы связало эту статую с ее родным и любимым папочкой. И самое ужасное, что читалось в ее взгляде – это страх так ничего и не найти.
Ее опасения улетучились, как только сломленный горем мужчина открыл глаза и взглянул на заглядывающую в его лицо малышку, и я увидела бурю эмоций до этого совершенно отсутствующих. Я увидела, как волной смылась точеность форм губ, скул, подбородка. Глаза блеснули невидимой искрой, мужчина словно ожил, как только увидел перед собой это голубоглазое чудо.
Девочка, увидев, как сквозь камень пробился ее родной папа, с облегчением начала снова плакать. Мужчина обнял свою дочь и спокойно, со всей нежностью, которую только мог вложить в движения рук, гладил ее по голове, по спине, вперемешку с крепкими объятиями. Не знаю сколько еще это продолжалось, может быть вечность, а может быть и две минуты, но девочка наконец посмотрела на своего папу красными от слез, но не менее красивыми, глазами. Краснота усиливала яркость и чистоту голубого цвета радужки. Немного молчания. Было видно, что мужчина держится изо всех сил, и то, что ему это трудно дается, выдавала вена под правым глазом, так явно выпирающая, что нельзя не заметить. Она закрутилась змеей, выдавая все секреты, а возможно и наоборот, словно последняя надежда, скрывала слезы горя своего обладателя.
– Не плачь, солнышко, – услышала я, как сдавленным голосом проговорил мужчина своей дочке, поднимая ее маленькое розовое личико указательным и большим пальцами. Девочка хотела опустить голову, но нежные и настойчивые пальцы отца не давали ей этого сделать, как бы она не пыталась. – Мама тебя очень любила, слышишь? Просто ей пришлось уйти, – Он говорил это твердо, но как бы противоречиво это не звучало, именно твердость и выдавала его собственное сомнение. Слова были настолько насыщенны уверенностью, что звучали неестественно и неправдиво.
– Она нас бросила? – проговорила девочка неожиданно громко и резко, все-таки вырвавшись и опустив голову вниз. Было видно, как губки складываются трубочкой, бровки искривляются, хмурясь, а все это вместе складывается в горькую детскую плачущую гримасу.
Девочка еще совсем не понимала, что мама уже не вернется. Для нее это было что-то вроде: мама ушла далеко и на долго, но ведь она придет обратно, к папе, к ней, домой. Девочка злилась, что мама ушла, но она определенно точно знала, что простит ей все, когда та придет домой и поцелует ее в лобик.
– Она не бросала нас, Таня! – немного повысив тон, воскликнул отец, но тут же взял себя в руки: – Она просто не могла по-другому, – в этой фразе почувствовалось такое обречение и отчаяние. Она прозвучала так тихо, что даже мне, наблюдающей за всем этим, стало страшно и жутко. И опять эта неестественность, внушающая чувство заблуждения и обмана.
– А долго она там будет? Когда мама вернется? – наивно спросила, как теперь известно, Таня.
Взяв дочь за обе ручки, он попытался заглянуть ей в личико и малышка откликнулась. Девочка еле заметно улыбнулась и обняла мужчину, который так ничего и не смог ответить ей. Он лишь еще крепче прижал Таню к себе, и я увидела в его взгляде потерянность, неуверенность, страх. Этот страх возник не сколько из-за его будущей жизни без любимой жены, сколько из-за будущей жизни этой маленькой девочки в его руках без любимой мамы. Он горевал не только о своей потере, но и о потере его дочери.
Внутри меня вдруг разожглась необъяснимая жгучая буря, начиная с живота, разносясь по всему телу: рукам, ногам, пальцам и даже волосы казалось, начали гореть этой бурей. Я невольно прижала руки к животу и все исчезло. А затем исчезла и я.

***

Мне казалось, что я только что проснулась. Голова немного болела, лицо казалось опухшим, как после сна. Я не сразу поняла, что сижу на лавочке возле какого-то подъезда. Темный вечер. Фонари. Вокруг вихрями танцует снег, мягко опускаясь на землю, лавочку, мои плечи. Ничего не понимая, я встала и хотела уже уходить, как услышала чьи-то шаги позади, я повернулась и увидела того молодого папу с дочкой и девушку, которая была с ними в больнице… Вчера? Это было вчера? Или сегодня? Сколько времени прошло с того момента, как я наблюдала эту ужасную картину… не помню. Не важно. Я села.
– Тебе что все равно? – услышала я резкий женский голос.
– Что ты такое говоришь? – удивленно и оскорбленно ответил мужской голос.
– Как я могу думать иначе, Саша? По твоей реакции не скажешь, что тебе больно. Ты просто ходишь и решаешь проблемы с похоронами, но при этом… Ты не чувствуешь того, что чувствую я! – громко кричала девушка, – Ты посмотри на меня, я не могу и слова сказать без слез, а ты? Ты же улыбаешься своей дочке, людям вокруг… Как ты можешь? – И вправду, девушка говорила это и ее карие глаза были на мокром месте, а под конец и вовсе разрыдалась.
– Маша! – сквозь зубы прошипел мужчина. – Нина была моей женой! – он сошел на крик, затем резко перешел на шепот, который лишь усиливал злость и раздраженность. – Ребенку ни к чему слушать все это и знать твои, – он многозначительно поднял бровь. – И мои чувства, ясно?
– Ну прости, что не могу скрывать все, что у меня внутри, как ты! – немного растерянно закричала девушка, прекратив рыдания, и лишь со злобой, глядя на мужчину.
– Я не буду ходить с табличкой на лбу о том, что мне больно! – уже не шепотом, а просто шипя говорил Саша, я вроде бы правильно расслышала его имя.
– Это ты довел ее до этого, – внезапно тихо сказала Маша, опустив взгляд на девочку. Саша резко остановился. Его дочь вопросительно посмотрела на него, казалось, что она не слышала ничего, что только что было сказано. Она словно была в своих мечтах, из которых ее выдернула резкая остановка отца.
– Идите с Таней домой, я приду чуть позже. У меня есть еще пару дел, – холодно проговорил Саша, глядя на Машу, а после присел на корточки, ласково погладил дочь по щеке и добавил: – И не смей говорить подобных вещей при моей дочке.
Когда девочки прошли мимо меня и вошли в подъезд, Саша сел рядом со мной на лавочку. Я в свою очередь попыталась оставаться невидимой и тихой, чтобы не помешать ему, хоть меня и удивлял тот факт, что никто из троих не заметил моего присутствия. Ночь помогала мне скрыться, а фонари словно специально освещали все, кроме меня.
Я тайком рассматривала его профиль, он начал казаться мне таким знакомым, даже родным. Я вздрогнула, когда его лицо внезапно искривилось, он зарыдал. Тихо, без звуков рыдал. Приложил кулак к губам и сотрясался в рыданиях. Я сидела как можно тише, чтобы не спугнуть его. Мне не хотелось нарушать этот момент. Мне было страшно представить, как это – потерять родного и близкого человека.
Саша продолжал рыдать, тихонько всхлипывая, но эти слезы не казались жалкими. Это была мужская, тяжелая горечь утраты, невыносимая боль одиночества, давившая на него безжалостно и беспрерывно.
Как может быть так много боли в одном человеке? Как в людей помещается все то, что они чувствуют и переживают каждый день. Почему люди не сходят с ума от всех мыслей, что блуждают в их головах?
– Зачем ты бросила меня? – я услышала тихий шепот сквозь плач и вздрогнула, тут же укорив себя за это. Слезы накатились и на мои глаза. Мне хотелось утешить его, обнять, сказать, что все будет хорошо, что у него есть замечательная дочь, что он сможет жить дальше. – Как ты могла оставить меня одного? – Саша немного повысил голос. Он опустил руки на колени, изнеможённо, словно в его теле совсем не осталось сил. Опустил голову. Мне даже показалось, что он потерял сознание, так обмякло его тело, – Прости меня, – прошептал Саша еле слышно.
Вдруг то самое нечто, которое разошлось по моему телу в больнице, вновь возродилось. Я чувствовала его каждой клеточкой, я на секунду забыла где нахожусь, но не на секунду не забывала кто со мной рядом. Это тепло подталкивало меня к нему, к Саше. Оно делало меня сильней, уверенней. Я твердо решила утешить его, вылечить раны и оберегать. Только было я открыла рот и слова почти соскользнули с моих губ, как Саша резко встал и поднялся по ступенькам, чтобы зайти в подъезд, а вместе с ним ушло и нечто из моего тела. Я растворилась в темноте погасшего фонаря.

***

Жутко болела голова. Я не могла понять от чего она так болит… Я огляделась вокруг, не понимая где нахожусь. Много людей сидящих за небольшими столами, расположенными в несколько рядов. Да это же парты! Это школа? Нет-нет, слишком взрослые лица. Университет? Лицей? Какая-то аудитория курсов, семинаров? Возможно. Но стоп! Я точно помню, что только что была на лавочке у подъезда. На глаза накатились слезы, я почувствовала, как они душат меня. Закрыв лицо руками, я попыталась протереть глаза, но это не помогло. Я все еще находилась в аудитории и при этом шла какая-то лекция. Мужчина, возможно преподаватель, стоял у доски и что-то говорил, я пока недостаточно пришла в себя, чтобы разобрать и вникнуть в смысл его слов.
Я оказалась на предпоследней парте у окна, которое находилось слева от меня. Аудитория была покрашена в светло-серый цвет, с белыми высокими потолками, на которых были прикреплены длинные тонкие колбы люминесцентных ламп. Дверь находилась справа от меня в противоположной стороне аудитории. В целом помещение не имело никаких опознавательных знаков, чтобы можно было понять какие лекции в нем проводятся. За окном бушевал ветер, ни солнца, ни улыбок на лицах идущих, все лишь закутывались в куртки и пальто, поспешно унося ноги куда-то по своим делам. Даже листья, которые должны быть желтыми, серостью путались в воздушных потоках ветра, то теряясь в кучке себе подобных грязных листьев, то вновь взлетая и обретая хоть какую-то надежду вырваться в небесную синеву из лап этой мокрой и грязной серости.
Громкий голос преподавателя, который был одет в дешевые коричнево-зеленые из плотной ткани брюки и заправленную в них рубашку светло-голубого цвета, заставил меня вздрогнуть и посмотреть на него. Рубашка сильно натягивалась на его большом пузе, казалось, что вот-вот отлетят все пуговицы. Сам он был худым, но живот выглядел как большой надувной шар, спрятанный под одеждой. На голове виднелась не малых размеров лысина, глупо прикрытая несколькими тонкими прядями.
– Хоть на этот вопрос вы можете ответить, Нина? – он спустил очки, из-под лба смотря куда-то в толпу сидящих за партами людей. Над его верхней губой, прямо по ее контуру торчала тонкая нитка противных усиков. Они ставили точку в его великолепном образе.
– Нет, – послышался неуверенный голос от девушки, сидящей на третьей парте среднего ряда. Девушка осторожно поправила прядь каштановых волос за ухо и опустила голову.
Преподаватель махнул руками и посмотрел внимательно на всех сидящих, мне даже показалось пристально вгляделся в меня. Оттопырив нижнюю губу и приоткрыв при этом рот, он уставился на девушку Нину, которая только что не ответила на его вопрос. Затем сказал противным скрипучим голосом:
– Знаете, мне кажется, что девушкам в наше время совсем не важны знания. Им нужны только гульки, штукатурка на лице, вещи подороже, парни посмелее… Афоны, или как они там называются у вас… – все засмеялись неправильному произношению такого популярного слова. Кто-то даже поправил преподавателя, но тот в свою очередь не отводил взгляд от Нины, – Или вообще взрослые папики, которые будут обеспечивать их за определённые услуги. – Он тыкнул пальцем в бедную девушку, – И вы, Нина, сдается мне… Я говорю лишь по выводу, к которому пришел из учета ваших ответов на моих занятиях. И вы, похоже, надеетесь найти такого, раз не хотите получать знания.
Девушка закрыла лицо руками, а ее соседка по парте посмотрела злобно на преподавателя. Тот в свою очередь не был в гневе или раздражен, он словно наслаждался тем, что сказал только что. Некоторые захихикали, некоторые переглянулись и скорчили гримасы недовольства, а кто-то и вовсе был равнодушен к происходящему, уткнувшись в телефон.
– Я думаю вам нужно извиниться, – вдруг позади меня раздался голос парня. Я обернулась и в его еще ребяческих чертах я распознала Сашу. Да-да, именно! Того самого папу с девочкой в больнице. Но как такое возможно? Может быть это его младший брат, хотя сходство невообразимое. Но даже если и брат, это совершенно не объясняет почему я здесь оказалась и что вообще происходит.
Преподаватель стоял ошеломленный от реплики этого парня, а я от того каким молодым его вижу. На лице преподавателя не осталось ни капли от удовольствия, он то закрывал, то открывал рот.
– Я все еще не слышу извинений, – напомнил юноша. Вокруг наступила гробовая тишина и вот тут равнодушных не осталось - наблюдали все. Преподаватель еще немного помолчал, впиваясь взглядом в парня, а потом сказал:
– Я думаю, что лекцию можно закончить. Все свободны, – развернулся и начал собирать какие-то тетради со стола в свой портфель или что-то вроде того.
Все вокруг встали и начали выходить из аудитории, кроме девушки Нины и меня. Заступившийся парень, толкая всех, кто попадался ему на пути, рвался к преподавателю. Наконец преодолев все препятствия, он подошел к обидчику.
– Или вы извинитесь, или получите по морде, – громко проговорил молодой двойник Саши. Еще не успевшие выйти из аудитории застыли. Кто-то даже позвал тех, кто уже успел выйти.
– Не надо! – вскочила Нина. – Ничего страшного!
Парень даже ухом не повел.
– Молодой человек, что вы себе позволяете? Послушайте девушку, – возмущенно проговорил преподаватель, медленно повернувшись к нему. – Хотя бы что-то она сказала правильно.
– Я жду, – лишь произнес парень, сложив руки на груди.
– Я не стану извиняться за правду! – эта фраза была ошибкой. Юноша замахнулся и ударил кулаком прямо в нос этому мерзкому преподавателю.
– Ох-х-х, – захрипел он и схватился за лицо, сквозь пальцы просочилась совсем маленькая полосочка крови.
Все вокруг заохали и заахали, кто-то крикнул «Так ему!!!», а кто-то «Господи, этот Саша псих…». Нина прикрыла рот рукой в беззвучном «ах» и застыла на носочках. Я обернулась, чтобы посмотреть на того, кто крикнул, что парня зовут Саша, но к сожалению, определить кто это я не могла. Неужели это действительно он? Слишком много совпадений на одного человека: внешность и имя. Куда я попала, черт возьми?
– В следующий раз будете думать, что говорите! – парень развернулся и подошел к Нине. Он улыбнулся ей, взял за руку и быстро вывел из аудитории.
Преподаватель охрипшим голосом кричал им в след:
– Вы у меня еще попляшете! Считай, что ты отчислен, гаденыш! – но парочке, казалось, уже все равно, во всяком случае Саше точно.
Я быстро вскочила и решила пройти вслед за ними. Я должна была узнать Саша это или нет. Зачем? Но как это зачем? Какое-то время назад, совсем недавно, я видела мужчину, а сейчас я вижу его же, но еще юношей! Как это зачем? Все нутро подсказывало мне, что так нужно сделать. Мне кажется, что даже не я управляла своим телом, а нечто иное, нечто сильнее меня.
Пройдя совсем немного по огромному коридору, я увидела тех, за кем шла и резко затормозила. Я остановилась возле какого-то стенда и сделала вид, что читаю, периодически поглядывая в их сторону.
– Ты зачем это сделал? – обвинительно спросила Нина.
– Я хотел тебя защитить, он оскорбил тебя! – возмущенно ответил парень и указал рукой в сторону аудитории.
– Не нужно было! – возразила девушка, – Тебя же отчислят… – в ее голосе звучало не только возмущение, удивление, но и проскользнуло что-то еще. Восхищение?
– Я надеялся на простое спасибо, – я опять услышала улыбку в его голосе.
– Спасибо, но я просто не понимаю, – тихо поблагодарила она.
– Послушай, этот препод козел. Он уже не первый раз так высказывается, я сам слышал, – начал приводить более веские аргументы Саша.
– И ты за всех заступался? – немного разочарованно спросила Нина.
– Да, – просто ответил Саша. – Но морду бью впервые, – он многозначительно улыбнулся, приподняв брови и обнажив при этом неидеальные белые зубы с немного выделяющимися клыками.
Меня очаровала эта улыбка.
Жуткий звон в ушах. Из аудиторий повалили толпы студентов, они начали ходить в разных направлениях, толкая друг друга, пробегая, прокрадываясь. Суета. Шум. Слишком много людей.

***

 Много людей вокруг, яркое зимнее солнце, тишина. Я не сразу поняла, что это похороны. Как я здесь оказалась, приступ паники накрыл меня. Почему я не помню как сюда добралась… Но мои мысли прервал тот, кого я увидела вдалеке, сквозь толпу людей. Саша. Стоял с той же каменной маской на лице, с теми же отточенными скулами, подбородком, носом, что и тогда в больнице. Только теперь в этой маске не было равнодушия и пустоты. Эта маска была слеплена из боли, горечи, грусти, тоски. Все это отпечатком легко в основу этой маски.
После того, как я наблюдала за совсем еще юным Сашей, я могла заметить, как он изменился. Морщинки вокруг глаз, приобретенная жесткость губ, более нависшие брови, взгляд, словно стал весомее и сильнее. Но помимо всего прочего, самым главным отпечатком стала боль и горе, которое не заметить в морщинках или складках губ. Такой отпечаток просто чувствуется, ощущается на совершенно ином уровне.
Все вокруг разом начали всхлипывать, плакать и хаотично подвывать. Стало жутко.
Я видела как Таня обняла своего папу за бедро. Пальто Саши не давало возможности полностью обхватить его, поэтому он крепко прижимал ее к себе рукой. Словно боялся потерять, упустить секунду, вдруг она убежит, улетит, исчезнет. Девочка в таком возрасте не должна была ничего понимать, возможно ей лет пять или шесть от силы, но она так тихонечко плакала папе в пальто, так старательно скрывала всхлипы, словно понимала, что ему и так трудно, что нужно держаться для того, чтобы смог держаться и он.
Я пыталась пробраться сквозь людей, которых казалось у меня на пути становится лишь больше. Нескончаемый туннель из пришедших проститься… Они все наваливались на меня, невольно пытаясь помешать мне пройти. В конце концов я не видела ничего, кроме людей, сжимающих меня словно тиски, кроме толпы, в которой я затерялась. Я начала задыхаться, уши закладывал непонятный звук, а люди все падали и падали на меня один за другим. Я ослепла, не видела ничего кроме тьмы, не слышала ничего, кроме этого странного звука с вибрациями, которые плавно переходили в басы, сопровождающиеся быстрой мелодией. Я чувствовала, как теряю сознание…

***

Громкая музыка. Ничего, кроме этой дурацкой музыки, из-за которой раскалывалась голова, я и сама раскалывалась из-за нее на миллионы кусочков. Глубоко дыша и пытаясь сосредоточиться, я не могла сдерживать панику, которая охватила меня, как и эта музыка, она была повсюду, куда бы я не посмотрела, о чем бы не подумала – лишь паника.
Бесконечное количество людей двигалось в неведомом мне ритме. В ритме, той самой охватившей меня паники, бешено колотилось и мое сердце. Я глубоко вдохнула. Выдох. Вдох… Не помогает. Я закрыла уши руками, попыталась избавиться от музыки, но она была слишком громкой. Я изначально знала, что это не поможет, но мне нужно было предпринять хоть что-нибудь.
Прижав руки к груди, я осмотрелась, сердце успокаивалось. Вокруг люди танцевали. Это клуб! Наконец-то я начала соображать. Лучи разноцветных прожекторов то и дело стреляли своим огнем по всему периметру помещения. Один из них красным огнем попал на знакомое лицо. Саша. Да-да, точно, мне не показалось. Я обрадовалась, с облегчением вздохнула. Уже было собралась подойти к нему, как вдруг поняла, что он меня не знает. Что-то пронзило меня, когда я увидела, как он за руку тянет к себе девушку и обнимает ее, стоящую ко мне спиной. Музыка разрывается вокруг, своей грубой окраской разноцветных огней, а он так нежно обнимает ее. Так ласково гладит каштановые волосы, целует, закрыв глаза и вдыхая запах ее кожи.
Я в метре от них, почти лицом к лицу стою с Сашей, но я должна увидеть ее. Кто эта девушка? Протягиваю руку к ней, замечая, как он счастливо улыбается, и не осмеливаюсь дотронуться. Когда он улыбнулся, обнажились белые неидеальные зубы, с немного заметно выступающими вниз клыками, что делало его улыбку немного животной, а верхняя губа почти исчезла. Морщинки у кончиков глаз придали еле заметную хитринку выражению лица. В улыбке он казался таким озорным, по-ребячески игривым. Я вспомнила, что видела совсем недавно - его улыбку, которая покорила меня там в коридоре, когда он улыбался Нине. Девушка поправила пряди, упавшие ему на лоб. Я лишь моргнула, а он уже серьезный, словно этой улыбки и не было, хотя огонек в глазах все еще сверкал. Казалось скульптор мастерски инструментом отбил от мрамора все лишнее, оставив лишь эти удивительные формы скул, подбородка, лба, которые вместе создавали образ идеального несовершенства. По его внешности можно было видеть борьбу темной и светлой стороны внутри его собственного «я», можно было прочувствовать сражение импульсивности со взвешенностью, ощутить танец холода и жара, жалящих друг друга. Приподняв немного свои густые брови, проморгав несколько раз, а затем проскользнув по всему ее лицу, просканировав все эмоции, каждую бровинку и ресничку, он сначала проговорил это взглядом, а потом сказал и вслух:
– Я люблю тебя… – после этих слов он крепко обнял ее, закрыв глаза. Я вновь протянула руку, но теперь для того, чтобы дотронуться до него. До его черных как смоль волос, до его лба, до вены под правым глазом, к тонкому носу, к четко очерченным губам, скулам. Мое волнение зашкаливало, сердце бешено колотилось, дыхание участилось. От моей руки до его лица оставалось сантиметров 8, 5, 2, 1… Вот- вот и я дотронусь. Я уже предвкушала каково это дотронуться до его кожи.
Музыка ритмичными короткими рывками, казалось ускорялась с бешенным стремлением, чего я не замечала, пока между моим касанием и его прекрасным лицом не осталось меньше сантиметра. Вот-вот и будет кульминация ее неудержимой скорости, вот-вот она вылетит на встречную полосу и врежется в мчащуюся машину, и лишь тогда замолчит. Люди вокруг, словно в режиме перемотки, танцевали неестественными искаженными движениями. Вместо ожидаемой мной кульминации, музыкальной аварии, тишины и наконец моего касания к Саше, музыка превратилась в звуки, граничащие с монотонным шумом, которые парализовали меня. Этот шум поглотил меня, я тонула и не могла пошевелиться, чтобы спастись и вынырнуть… Я упала на колени, а затем рухнула всем телом на пол. Темнота.

***

Я открыла глаза от внезапной тишины. Поднявшись и облокотившись на локти, я осмотрелась. Я находилась в чьей-то спальне. Нина крутилась у зеркала, на лице у нее была какая-то маска, похожая на салфетку с отверстиями для глаз, видимо для увлажнения кожи. На голове замотано полотенце в виде тюрбана. Она бесшумно двигалась по мягкому ковру что-то пританцовывая и легонечко притоптывая. Хоть я не видела ее улыбки, но тело говорило о том, что она радостна.
Нина была в тонкой полупрозрачной удлиненной маечке, сквозь ткань которой на свету виднелся силуэт округлой груди. Низ маечки то и дело подскакивал во время движений Нины, оголяя ягодицы. Она сейчас была такой привлекательной.
Скинув с себя маечку и оказавшись совершенно обнаженной, Нина подбежала к шкафу и недолго подумав достала черное платье. Я отвернулась, так как мне стало неловко наблюдать за обнаженной девушкой, тем более она этого не знает. Мне стало не по себе, несмотря на то, что за ней было приятно наблюдать. Было интересно следить за ее легкими движениями, словно бабочка порхает с цветка на цветок. Широкие округлые бедра, то и тело перекачивались с одной стороны в другую, добавляя ее движениям изящности. Волосы струились по спине, ниспадая до самой поясницы. Нельзя сказать, что ее фигура была идеальной. Узкие плечи слегка выделяли широкие бедра, которые выглядели бы более гармонично с более широкими плечами. Небольшой животик также контрастно смотрелся с просвечивающимися сквозь кожу ребрами. Но несмотря на это, Нина смотрелась прекрасно.
Она натянула на себя платье, ничего больше под него не надев, и побежала на кухню, а я следом за ней. На столе был накрыт ужин. Вероятно, она ждала Сашу. Легко сняв маску с лица, она бросила ее в мусорное ведро под мойкой, вытерла щеки полотенцем и подбежала к входной двери. Почему-то сейчас она мне напомнила собачку, ждущую хозяина. Я стряхнула эту дурацкую мысль.
Резко открылась дверь. Даже слишком резко. Воздух тут ж пропитался какими-то колкими точками. Они то и дело щипали меня за лицо и руки. Саша вошел с мрачным видом, бросив на пол сумку и раздраженно швырнув ботинки о стену.
– Привет. Ужин уже ждет! – защебетала Нина и принялась снимать куртку с плечей Саши.
– Оставь! – рявкнул он, а затем продолжил спокойнее. – Я сам разденусь.
Нина вздрогнула.
– Что-то случилось? – осторожно спросила она. Саша молча снимал куртку. Он прошел к их спальне, повесил куртку в шкаф, взглянул на лежащую маечку на полу и скривился.
– Почему в спальне бардак? – спросил он, когда вернулся на кухню. Нина потянулась к нему, чтобы поцеловать, однако Саша просто прошел мимо и сел за стол.
– Я просто хотела успеть с ужином к твоему приходу, сегодня же важный день! И не успела убраться – все еще сохраняя позитивный настрой объяснила Нина.
– А с уборкой, значит, успевать не нужно? – проворчал Саша, принимаясь насыпать салат себе в тарелку. – Что это за трава? Нельзя было приготовить просто борщ?
– Но сегодня особенный день! Значит нужна особая еда… – видно было, что Нина еле держится. Она все тычет ему намеки прямо под нос, а Саша игнорирует ее.
– Мне уже надоело есть эту херню.
– Ты издеваешься? – уже совершенно другим тоном спросила Нина.
– Я? – наигранно спросил Саша. Венка под его глазом снова сообщала о напряжении, – Да, что ты! Я думаю, что ты издеваешься! Я тебе не корова какая-то, травой меня кормить, – уже повышая тон произнес он.
– Какой же ты засранец, – прошептала Нина.
– Что ты там мямлишь? – прищурился Саша. – Я прихожу с работы уставший, голодный и должен есть эту… Даже не знаю как назвать, что ты приготовила, – он издевательски подчеркнул слово «приготовила». – Ничего не умеешь делать в этой жизни, ни ребенка воспитывать, ни жрать делать ни чистоту поддерживать. Повезло мне с женушкой.
Нина опустила голову, обхватив себя руками за плечи, тихо выслушивая все, что Саша говорит ей. Меня же все это возмущало до потери пульса. Его раздражением было пропитано все вокруг. Я не могла понять почему Нина молчит и ничего не говорит, почему не даст отпор. Но в то же время я понимаю, как больно ей сейчас. Ведь она пять минут назад прихорашивалась для него, не надевала белья, надеясь на приятное продолжение романтического ужина.
Когда наконец Саша высказал все свои претензии, Нина спокойно встала, подошла к одному из кухонных шкафчиков и достала оттуда небольшую коробочку синего цвета. Она подошла к Саше впритык, грубо вложила ее ему в руки, расстегнула боковую молнию на платье и сняла его, обнажив свое тело и перед тем как уйти сказала:
– И тебя с годовщиной!
Лицо Саши побагровело, я думала он догонит ее и ударит от злости, однако вскочив он побежал к ней, не для того, чтобы ударить. Нина не успела дойти до спальни, просто посреди коридора, Саша догнал ее и схватив за руку притянул к себе.
– Иди ты в задницу, придурок неуравновешенный! – билась Нина рыдая. Саша предпринимал попытки удержать ее в своих грубых объятиях, все еще воодушевленный раздражением и злостью. В его глазах блестели огоньки, казалось, что он борется с чем-то очень темным внутри себя. Его руки грубо схватили ее плечи, всем телом он прижал ее к стене. Нина ничего не могла сделать. Мне было страшно. Страсть граничащая с ненавистью.
– Я хочу тебя, – сказал Саша прямо в губы Нины, грубо лаская ее грудь одной рукой, а предплечьем другой прижимая к стенке.
– А я нет, – язвительно ответила она, глядя ему в глаза. Но после того, как его рука уже медленно и нежно опустилась вниз по ее животу, обведя пальцем пупок и достигла своего назначения у нее между ног, Нина закрыла глаза и застыла.
– Врешь, – прошептал Саша в ее приоткрытые губы.
Нина молчала. Я чувствовала, как она хочет его, даже в этом порыве бешенства и злости, даже после обидных слов. Она любила его за его неуравновешенность, вспыльчивость и сложность, я чувствовала это своим телом и душой. Я сама сейчас хотела ощутить на себе его грубые руки, и сама хотела бы его сейчас любить.
Нина сдалась его недолгим ласкам и, обвив Сашину шею руками, а бедра ногами, отдалась ему полностью прямо в этом коридоре.
– Я люблю тебя, – прошептала она. А может быть это была я?
Импульсы по всему телу разносили колющие движения. Казалось, что все мое тело было занемевшим, и только сейчас начало приходить в себя неприятным покалыванием. В глазах помутнело, белые и красные пятна то и дело возникали и исчезали. Я уже ничего перед собою не видела. Все начало исчезать, улетать в никуда.

***

Какое-то время я была в темноте. Не знаю сколько именно минут или часов, но за это время я успела испугаться.
Сколько еще мне предстоит прыжков…Зачем они, ведь ничего не происходило в моей жизни такого, что могло бы привести меня к этому.
В ту секунду, как я подумала о своей жизни, я совершенно точно поняла, что я не помню ничего из нее. Кто я, как меня зовут, как я выгляжу, что я люблю. Моя жизнь это, словно и есть эти вырезки из чужой судьбы, а кроме – ничего. Я напрягалась, пыталась вспомнить хоть что-нибудь, но безрезультатно.
Чувствуя нарастание паники, я начала думать, что сошла с ума или что это чья-то злая шутка, или сон. Да, точно, это определенно сон. Иначе не объяснить того, что происходит, таким безумным все это было. Мысли метались в моей голове создавая неподвластный порядку хаос, волоча за собой все увиденною мною, но в один миг все вдруг застыло, как будто заклинанием время остановилось и мысли повисли в воздухе. В этот миг открылась дверь совсем недалеко от меня. Неужели все это время я была в комнате?
– Шшш, спи, солнышко, – слышала я мужской нежный шепот. Включился ночничок и моему взору открылась картина, как Саша держит свою спящую дочь на руках, так бережно и осторожно, чтобы не побеспокоить этот ангельский сон. Уложив девочку на кровать, он накрыл ее одеялом и на секунду задержался над ней, прежде чем поцеловать в маленький детский лобик. Он рассматривал маленькое личико своей дочери с такой нежностью, которая казалось исходила из глубины его души, переполняя эту комнату, поглощая меня и все, что находилось рядом. Эта нежность была контрастом тому, что я видела перед этим. Раздраженность и злость, мне кажется и вовсе никогда не касалась этого прекрасного лица, таким умиротворённым и нежным оно было. Черты не переставали поражать противоречивостью своего идеального несовершенства, которое теперь дополнялось нежностью во взгляде, отреченностью от внешнего мира, сосредоточенностью на личике любимого комочка, лежащего прямо перед ним.
Саша провел указательным пальцем по щечке дочери, как вдруг девочка взяла своего папу за руку и тихо сонным голосом проговорила:
– Не уходи…
– Спи, солнце, – лишь ответил он шепотом.
– Не уходи, мама никогда не уходила, если я просила… – все так же сонно промурлыкала девочка, но в ее голосе слышалась печаль и грусть, даже сквозь сон.
Саша не осмелился уйти после этих слов. Он осторожно лег рядом с дочкой, девочка забралась папе подмышку и легла головкой ему на плече. Не прошло и нескольких минут, как девчушка засопела мирным сном. В свою очередь Саша, вздохнул, как будто понял, что это именно то, что ему сейчас нужно, словно почувствовал облегчение и закрыв уставшие глаза, тоже уснул.
Прекрасная картина заставила меня прослезится, мне жутко захотелось лечь рядом с ними и почувствовать теплоту этой любви, но даже если бы я могла, я была бы там лишней и не из-за того, что я незнакомый человек, а из-за того, что нарушила бы эту интимную, личную и даже откровенную атмосферу дочери и отца.
Отцовская любовь. Что это? Думала я, разглядывая двоих спящих. Отцовская любовь – это не твердая рука воспитания, это не объяснения что правильно, а что нет, это не наказания ремнем или твердым словом.
Отцовская любовь – это бесконечная нежность, бесконечный трепет над своим ребенком. Неужели только мамы могут быть нежными и беспрекословно любящими. Конечно же нет, материнская любовь – это нечто неоспоримое, ведь это сама природа - закон. Ведь нелюбящая мать шокирует людей больше, чем нелюбящий отец, отсюда и вывод - в природе нет места отцовской любви и заботы. Даже у животных. Самец и самка. Самка дарит свету своего детеныша, она его выхаживает, растит, воспитывает и отпускает в самостоятельную жизнь. Отец лишь инструмент, с помощью которого она может подарить этого малыша миру.
Отцовская же любовь – это что-то, чего достиг человек в своем развитии, в развитии общества и сознания, переосмысления ценностей и приоритетов. И если подумать… То мужчина, идя против своей природы, заложенной миллиардами лет, заботиться о своем ребенке. Это же так прекрасно. Мужественный, стойкий, непреклонный, иногда грубый и непобедимый мужчина приходит домой и нежно гладит свою дочь по щеке, целует в лоб и ложиться рядом с ней просто потому что маленькая девочка попросила его остаться. Сколько чувств в этой любви?
Все это не уменьшает значимости материнской любви. Отцовская и материнская любовь просто очень разная, такую любовь нельзя сравнивать. Мамы готовы ради своего дитя на все, на любые жертвы и это восхищает и поражает, но та картина, которую я видела сейчас: спящего папу, облокотившего голову о свое плече, приоткрыв немного рот и тихо сопя, в обнимку со своей маленькой дочкой, которая так похожа на него. Которая точно так же приоткрыла свои маленькие губки и так же мирно сопела папе в грудь, я задумалась именно о прекрасной и завораживающей отцовской любви.

***

– Как ты себе это представляешь? – услышала я голос Саши, сквозь темноту. Я чувствовала в нем раздраженность.
– Я не знаю, честно… – тихий женский голос.
– Твою мать, Нина! – он перешел на крик.
Я резко открыла глаза и увидела белый потолок. Усевшись я осмотрелась - это была кухня. Нина стояла, облокотившись о стену, а Саша был у окна, нервно стуча пальцами по подоконнику. Я лежала справа от девушки, в коридоре или что-то вроде этого.
– Ты уверенна? – не глядя на девушку, спросил все с тем же раздражением Саша.
– Да, я даже у врача была, – она не изменяла тихому голосу.
– И что нам теперь делать? – он повернулся, глядя на нее с упреком, и приподнял бровь. Девушка молчала. Саша излучал раздраженность, но несмотря на это, привлекал меня. В нем было что-то манящее и излучающее опасность, словно пульсация соблазна, порочности и запретной сладости. Этот образ был новым для меня, до этого я видела лишь боль, нежность, любовь в его сущности, а сейчас, я словно открыла новый островок его мира, новую звезду его вселенной. Эта сторона внушала страх, он казался непредсказуемым, не подчиненным самому себе, никто не мог справиться с ним сейчас, казалось, что даже он сам не в состоянии. Саша подошел и стал напротив нее, близко. – Нина! – девушка продолжала молчать. И вдруг Саша ударил стенку ладонью совсем рядом с ее головой и одновременно закричал. – Я задал вопрос, мать твою.
Мы обе вздрогнули. Я от неожиданности зажмурила глаза.
Лицо у Саши покрылось пятнами, на шее проявились толстые вены, и все та же венка под правым глазом. Брови изогнулись, глаза потемнели, губы были приоткрыты, словно вот-вот обнажат оскал. Волосы неизменно упали на лоб.
– Я не знаю, – дрожащим голосом ответила девушка и опустила голову, всхлипывая.
– Черт, да что ж это за хрень? – почти прошипел Саша тихо. Он схватил свою куртку и направился в сторону выхода, рядом с которым была я. Я попятилась назад и вдруг поняла… Как осенило, как будто пронзило меня – они меня не видят, я словно призрак. Иначе как объяснить мое нахождение вместе с ними в какой-то квартире? Я на удивление очень спокойно пришла к этому выводу, без страха и паники, словно это совершенно не аномальный и обычный случай.
Саша выбежал из квартиры. Хлопнув громко дверью, от чего мы снова вздрогнули, а девушка в миг спустилась по стене на пол и горько зарыдала.
Злость и интерес переполняли меня. Что поражало так это мое безразличие к тому, каким образом я попала сюда, почему меня не видят, кто я и зачем все это вижу. Какова мораль этих ведений, участником которых я становлюсь, есть ли она в них и будет ли конец всего этого. Я думала лишь о Саше и его поступках, о девушке, не прекращающей плакать в нескольких метрах от меня, о непонятном влечении к этому человеку, который пугает и одновременно манит меня к себе.
Прошло около часа. Никто из нас не сдвинулся с места. Именно в тот момент, когда я начала опасаться не останусь ли я здесь, в этом отрывке, в этой сценке, куда мне идти и что мне делать, тихонько открылась входная дверь, в которой показался Саша. Он зашел на кухню, опустился на колени рядом с девушкой, которая уже не плакала, а просто сидела, опустив голову. Саша ладонями поднял ее лицо, мне не было видно смотрит она на него или нет, мне вообще не было видно ее лица.
– Извини, я не думала, что ты так… – девушка не успела договорить, так как Саша поцеловал ее в губы, затем начал целовать все ее лицо и вместе с тем говорить:
– Я идиот, – поцелуй в одну щеку, – Я придурок, – поцелуй в другую щеку, – Прости меня, – поцелуй в нос, – Пожалуйста, – поцелуй, – Я не знал, что делаю, – поцелуй, – Я испугался… – его голос дрогнул, я заметила, как его губы дрожали, а на щеке блеснула слеза, – Не оставляй меня после этого, я не смогу… – Саша прикрыл глаза на секунду. – Я не переживу.
Девушка взяла его лицо в руки, вытерла слезы большими пальцами, поправила упавшие на лоб волосы и крепко поцеловала в губы. Саша посмотрел на ее лицо, не говоря ни слова, казалось он проник во все ее уголки и тайники, потом обнял крепко-крепко и сказал:
– Я буду самым счастливым папой в мире…

***

Морской ветерок ласкал мое лицо. Море успокоительно убаюкивало своей природной музыкой. Я лежала на песке, прохладном и влажном.
Я услышала детский заразительный смех, а вслед за ним мужской и женский, повернув голову, я увидела Сашу, Нину и их дочь Таню. Удивительно, что я не видела лицо Нины, но на каком-то чувственном уровне я была уверенна, что это она. Я не обращала внимания на цвет ее волос, одежду или рост. Я не узнавала ее, а именно чувствовала. Понимание этого пришло ко мне только сейчас, в эту секунду, как озарение.
Малышка прыгала на песке, когда папа делал вид, что не может ее поймать. Девочке это так нравилось, что она заливалась смехом, а когда упала попой на песок округлила глазки, и вдруг все замолчали, гадая заплачет или нет. В этот момент я посмотрела на Сашу. Время остановилось, в эту секунду все застыло. Лицо Саши освещал закат оранжево желтыми огнями. В темно-зеленых глазах горел огонек, густые брови были приподняты в удивлении, рот приоткрыт, тень, созданная солнцем, делала его черты лица более мягкими. Волосы в хаотичности развевались ветром. Саша казался таким теплым, домашним.
Протянутые к малышке руки, были такими надежными. Его дочь и жена могли доверять этому человеку, положиться на него, и Саша не подвел бы их. Да, именно такое впечатление у меня создавалось. Впечатление, которое перерастало в уверенность и знание. Несмотря на это чувство, внутри натягивалась странная струнка, которая играла, как только я пыталась уверить себя в том, что этот человек абсолютно не способен причинить вред кому-либо. А если быть точнее, своей семье.
Нина сидела ко мне спиной, странная закономерность, она всегда находится ко мне спиной. Она спокойно сидела, обхватив колени руками и, судя по всему, смотрела на свою дочурку. Жаль, я не могла увидеть ее эмоций в этот момент. Так я могла бы познакомиться с ней поближе, как уже познакомилась с Сашей.
Малышка вновь засмеялась, а Нина и Саша с облегчением вздохнули. Саша посмотрел на свою жену и ничего не говорил, лишь смотрел и улыбался, обнажая зубы с немного заметными клыками. Взглядом он словно что-то говорил ей, что-то ведомое только мужу и жене, матери и отцу, а потом поцеловал ее в губы и вновь повернулся к малышке.
В этот момент я почувствовала себя частью этого счастья. Я почувствовала, как тепло расходится по моему телу, как я рассыпаюсь на крупицы и воссоединяюсь с этой счастливой и любящей семьей, становлюсь одной из них. Мне на секунду даже показалось, что я почувствовала на своих губах Сашин поцелуй.

***

На столе стоял бокал, на дне которого осталось несколько капель золотисто-бронзовой прозрачной жидкости. Рядом стояла почти пустая тонкая, вытянутая бутылка с этой же жидкостью.
Саша сидел на стуле в кухне, почти сползая с него, но каким-то чудным образом удерживая равновесие. На полу, наверное, эта же золотисто-бронзовая жидкость разлита небольшой лужицей, скорее всего коньяк. Саша смотрел куда-то перед собой, приоткрыв рот и медленно моргая. Волосы в абсолютном беспорядке ниспадали на лоб, уши, доставали до глаз. На его лбу проступили мелкие блестящие капельки пота, словно малюсенькие бриллианты они сверкали от лучей солнца, которые попадали на них с окна.
Я подошла немного ближе, осторожно и тихонько присела рядом с ним на стуле. Какое-то время Саша продолжал свисать со стула вот так, не двигаясь. После чего он наконец нормально уселся и оперся локтями о стол, переплел пальцы обоих рук и упал на них лбом.
Послышался звук открывающейся двери. Саша не двигался, лишь еле заметно вздохнул.
– Опять тоже самое, – проговорила сестра Нины Маша, когда зашла в кухню и увидела развернувшуюся перед ней картину. Саша молчал. – Сколько можно пить? – она подошла к столу и взяв почти пустую бутылку с коньяком, потрусила ее.
– Ты же хотела, чтобы я чувствовал, – пролепетал он. – Я чувствую.
– Ты жалеешь себя… – пренебрежительно бросила Маша.
– Зачем ты вообще сюда приходишь? Я же тебе не нравлюсь, так и не лезь в мою жизнь! – он поднял голову и подался вперед, чтобы встать, но потом передумал и облокотился о спинку стула.
– Мне жаль твою дочь, которая сидит сейчас в своей комнате, пока ты здесь пьешь эту гадость, – она бросила бутылку и жидкость разлилась по столу. Это было словно вызовом для Саши, он подскочил и подлетел к ней.
– Я знаю, что я виноват в смерти Нины… – он кричал ей прямо в лицо, должно быть Маша чувствовала запах спиртного, так как она немного скривилась, но не смела отвернуть голову или отойти назад. – И ты это знаешь, – он наклонил голову набок и тыкнул ее указательным пальцем в шею. – И поэтому приходишь сюда, чтобы постоянно напоминать мне об этом.
– Тебе и не нужно об этом напоминать, – тихо сказала она, глядя в его почерневшие глаза. – Ты сам всегда будешь помнить, но не заставляй страдать твою дочь, которая нуждается в тебе. Ей нужен отец.
Саша обмяк, он прислонился телом к Маше, видимо в надежде на то, что она утешит его или обнимет, что та и сделала.
– Я не могу так, – зарыдал он ей в плечо. – Я не могу без нее, – он обнял Машу и сдавленно продолжал рыдать и говорить. – Таня так похожа на нее. Я не могу смотреть на свою дочь, не видя в ней Нину.
Маша гладила его волосы, а потом оттолкнула его и посмотрела со злобой:
– Ты предоставишь мне огромную услугу, если сопьешься. Бог видит я не хочу, чтобы ты приходил в норму и обрел успокоение. Я хочу, чтобы ты сам себя уничтожил, – Саша стоял с открытым ртом, глаза округлились, брови взлетели вверх, дыхание участилось. – И тогда, я заберу у тебя то самое дорогое, так же, как ты забрал у меня сестру.
Маша сверкнула своими серо-голубыми глазами, которые казались ледяными в данный момент, развернулась и ушла, хлопнув за собой входной дверью так сильно, что Саша вздрогнул. Он взял в руки бокал. Посмотрев на него, он поправил волосы, зачесав их назад пальцами, а потом со всего размаху ударил его об пол, так что тот разлетелся на миллионы кусочков. Взял бутылку и сделал тоже самое, а после громко заорал:
– Ты не заберешь у меня дочь!
На его лбу проступил пот, слезы, еще не высохшие на щеках, все так же блестели.
– Папа? – послышался тоненький голосок из глубины квартиры.
– Все хорошо, малышка, – он взял себя в руки и ответил, как можно более успокаивающе, а потом опустился на колени и принялся собирать осколки. – Все будет хорошо, – прошептал он.

***

– Еще раз я услышу, что ты повышаешь на меня голос, – услышала я пьяный голос. Я не сразу поняла, что нахожусь в комнате с Таней, так как бедная девочка спряталась под столом, скрутившись калачиком и уткнувшись носом в коленки. Маленький комочек спрятался там от страха и криков. Мы обе вздрогнули, когда вдруг что-то звонко упало на пол и разбилось. Я побежала на звук.
Нина стояла спиной ко мне у окна, облокотившись руками о подоконник. Плечи ее сотрясались в плаче. Саша, еле держась на ногах, держался за ручку холодильника и смотрел на разбитую чашку на полу. Его волосы были растрепаны, рубашка наполовину расстёгнута. На его шее виднелось размазанное пятнышко в виде отпечатка чьих-то губ.
– Ты спал с ней? – еле слышный шелест слов донесся от Нины.
– Да, – с удовольствием сказал Саша, посмотрев на нее, все еще стоящую у окна – Не один раз. Я имел ее так, как ты не давала. Она делала такое… – Саша смаковал каждую букву, ему нравилось причинять боль Нине. Это вызвало у меня отвращение. – Ты на такое не способна, – подытожил он.
Саша стоял и ухмылялся, как идиот. Наконец он начал смеяться, от чего потерял равновесие, и упал прямо на осколки чашки, разбитой минутою ранее. Его руки тут же окрасились алым цветом. Саша невнятно ругнулся.
– Я могу вытерпеть любые твои выходки. Ты же обещал, что никогда не будешь делать мне больно говоря о другой женщине. Мы ведь договорились, что это запрещено… Выдумывай, что угодно: оскорбления, тыкай в мои недостатки, но другая – это недопустимо, – рыдая говорила Нина.
– А кто тебе сказал, что я выдумываю? – зло усмехнулся Саша, глядя на свои руки.
– Зачем ты так со мной? – резко прервав рыдания спросила Нина. Она обняла себя руками за плечи и задрожала, словно плач перетек в дрожь.
– Ты… Ты слишком… Ты такая… Вчера… – пытался Саша связать слова воедино, что у него не получалось, но только вот мне кажется, что дело сейчас не в алкоголе. – Не знаю, – наконец сдался он и опустил окровавленные руки на колени.
– Папочка, – вдруг я услышала за спиной. Все вздрогнули. Нина еще секунду стояла спиной к окну. Я тут же обернулась и Саша тоже. Он спрятал за спину руки и попытался встать.
– Все хорошо, ласточка, – успокоил дочь Саша, на удивление отчетливо и без запинок.
– А что у тебя с руками? – с опаской спросила Таня.
– Все нормально, зайка, запачкался краской, иди к себе в комнату, – промурлыкал он в ответ. Как же так? Только что он говорил грязные вещи этими же губами. Как можно заключать в себе такие противоположности?
– Покажи, – громко сказала Таня и подалась вперед, прямо на осколки босыми ножками.
– Нет! Стой! – закричал Саша. – Нина, ради бога, уведи дочь!
Нина молча развернулась и быстро зашагала к малышке, подхватив ее до того, как та успела наступить на осколок разбитой чашки. Она пролетела мимо меня в комнату Тани, уткнувшись носом в волосы девочке. Какое-то время Саша сидел на полу с пустым взглядом, а потом подскочил и побежал по коридору прямиком в комнату дочки.
– Я соврал. У нас с ней ничего не было, – лишь сказал он и ушел в другую комнату. А из детской донеслись тихие всхлипывания.

***

Я лишь моргнула, а оказалась совершенно в другом месте – в небольшой кафешке, сидящей за столом, за которым так же сидел Саша и еще какой-то мужчина. Руки Саши были на столе, мне захотелось дотронуться до него, и я осторожно, не отрывая руки, ползла ладошкой по поверхности. Когда осталось продвинуться буквально миллиметр, Саша резко убрал руки и обхватил ними голову. Я вздрогнула.
– Это я виноват… – обреченно сказал он.
– Ну и с чего ты это взял? Кто знает что у нее было в голове, – немного пренебрежительно ответил друг, что мне не понравилось, хоть я еще не понимала в чем дело и о чем идет речь.
– Я знаю, что виноват я! – Саша поднял взгляд на друга.
– Почему ты виноват? – словно его заставили это спросить, проговорил мужчина.
– Мы поссорились в тот день. Ссору начал я и так давил на нее, а потом и она сорвалась. Мы кидали друг другу упреки, Нина жаловалась, что мы постоянно ссоримся, а потом… – он замолчал, нахмурив брови и приложил пальцы к переносице.
– Что потом? – уже более заинтересованно спросил собеседник. Я лишь металась взглядами от мужчины к Саше.
– Потом она сказала, что я для нее самый важный человек, – он вновь замолчал, посмотрел на друга и через секунду продолжил, – Сказала, что не сможет без меня жить, – глаза его наполнились слезами.
– И все? – недоверчиво спросил сидящий рядом мужчина.
– Сколько раз я изводил ее своими издевками, вспышками гнева. Она была такой доброй, такой ранимой. Меня это раздражало, но как я ее любил. Я думал, что она понимает меня, что она знает, что ни смотря ни на какие мои слова, я люблю ее. Но я слишком редко начал говорить ей, как люблю и все чаще упрекал во всем.
– Да брось, из-за такого не кидаются под колеса, у нее были черти в голове, о которых ты просто не знал. Она чокнутая, друг, – он даже усмехнулся, я засомневалась, что это друг. Он попытался что-то еще сказать, но Саша прервал его почти рычанием.
– Закрой рот.
– Че? – возмущенно провыл мужчина.
– Я сказал закрой рот, иначе я за себя не ручаюсь, – пока еще спокойным голосом ответил Саша, но я заметила венку под правым глазом и танцующий на шее пульс. Я понимала, что если этот парень скажет еще хоть слово, неважно в адрес кому, Саша не выдержит.
– Та успокойся, ты как и она видимо псих! – идиот продолжил этот разговор, причем не в лучшем из возможных продолжений. Я закрыла глаза, мне стало страшно.
Саша рывком встал и взял за шиворот псевдодруга:
– Еще хоть одно слово, и я убью тебя прямо здесь, – рычащим голосом проговорил он, его нижняя челюсть словно у зверя выступила вперед, дыхание стало тяжелым. Я вскочила и подошла к ним. В своей ярости Саша смотрел прямо в глаза оскорбившему его жену человеку. Его взгляд был темным, тяжелым и безумным. Нависшие брови создавали тень, сквозь которую блестели безумные глаза. Саша словно ждал момента, чтобы выместить хоть на ком-нибудь свою злость, свою боль.
Я осмелилась и осторожно протянула руку к его плечу, когда я прикоснулась к нему, меня словно ударило микротоком, еле ощутимые покалывания, теплые и даже приятные.
– Ш-ш-ш, тише, – проговорила я тихонько Саше на ухо.
Он застыл. Повернулся в мою сторону, я надеялась он увидит меня, но тот же взгляд, что и тогда в больнице у Маши. Не пустой, а такой словно я пустое место.
– Ты это слышал? – ошеломленно спросил Саша, вновь повернувшись к псевдодругу. Ни капли безумства и злости теперь не было на его лице, лишь удивление.
– Че? Я же говорю псих! – он высвободился из Сашиных рук и поспешно ушел.
Саша еще минуту стоял, держа руки там, где только что держал ушедшего псевдодруга. Потом медленно прижал руки к себе, волосы упали ему на лоб, вена напряглась под правым глазом. Он беззвучно упал на стул, положил голову на руки. Я стояла рядом, но вдруг услышала шаги позади меня. Подходила официантка со словами:
– Молодой человек, вам плохо? – подойдя совсем впритык она прошла сквозь меня, и я почувствовала мощный удар. Удар был похож на миллионы маленьких уколов по всему телу, словно тысячу тонких проводков проводили через мое тело ток, у меня закатились глаза, и в немом крике я упала.

***

Очнувшись от удара, я помотала головой. По телу еще проходили небольшие импульсы и покалывания. Холод окутал меня. Поднявшись, я осмотрелась вокруг, чтобы понять куда в этот раз меня занесло. Я была на пешеходном переходе. По середине дороги стояла девушка с распростертыми руками, словно ожидая чьих-то объятий. Я несколько метров прошла вперед, но потом поскользнулась и остановилась. Дорога была как отшлифованный каток. Обернувшись я увидела, как Саша бежит мне навстречу, а за ним Маша, сестра Нины. Маша тоже поскользнулась, но ей не удалось удержать равновесие, и она упала. Саша не обратил на это никакого внимания и побежал дальше сквозь меня, снова подарив мне миллион точечных уколов током. На этот раз я быстро пришла в себя.
Я повернулась вслед за Сашей, который направился к девушке стоящей посреди дороги с распростертыми руками, в одной тонкой бесформенной голубой кофте и лосинах. Я снова просто почувствовала, что это Нина, без каких-либо тому подтверждений. Ее каштановые волосы развивались с ветром, лишь секунду спустя я заметила, как огромнейшая фура мчится прямо на девушку, не имея возможности затормозить из-за гололеда. Фары светят не смотря на то, что на улице светло, видимо водитель отчаянно пытается хоть каким-то образом согнать девушку с дороги. Метель бьёт по щекам сухим колким снегом. Я не могла разглядеть лица Нины, как и обычно, я лишь увидела, как она повернулась к Саше в тот момент, когда фура врезалась в нее, сбив и протащив еще метров 12 за собой. Я невольно прижала ладонь к губам, что-то внутри очень больно оборвалось во мне, словно кто-то вырвал часть души. Саша резко остановился, подняв руки, а потом также резко побежал. Я услышала какой-то шум сзади и обернувшись увидела приближающихся на меня людей. Они шли один за другим, проходя сквозь меня. Триллионы болезненных точек впивались в мое лицо, руки и ноги, я не смогла больше это терпеть и отключилась.

***

Очнулась я в тепле. Контрастом в нос ударил горячий воздух. Я была шокирована тому, что только что произошло, но не успев понять где нахожусь, я услышала:
– Я просто просыраю жизнь здесь, в этой квартирке, на этой долбанной работе, – кричал Саша. Я уже не удивлялась изменению места, где я была свидетелем очередного события Саши или его жены. Но я все же вздрогнула, как только услышала крик.
– Не нужно говорить так, у тебя есть я и Таня, разве этого мало? – его жена пыталась не повышать голос, но он был так напряжен, что казалось еще секунда и она сорвется.
– Велико утешение… – выпалил в сердцах Саша и тут же осекся. – Я не это хотел сказать.
Мне стало больно за Нину. Что-то внутри укололо так сильно, словно эти слова были адресованы мне. Нина молчала. Руки сжала в кулаки и просто стояла. Я так же сжала руки в кулаки.
– Я не думала, что ты так считаешь, – голос был сдавленным и напряженным.
– Нина, я не это хотел сказать, – Саша понял, что сказал большую глупость, это было видно по его глазам, и пошел на попятную, но в голосе слышалось раздражение. Непонятно чем оно вызвано: глупостью своего высказывания или же тем, что придется извиняться за него.  Он осторожно подошел ближе, чтобы взять за руку свою жену. Я протянула свою руку к нему, мне захотелось дотронуться вместо нее, но я осеклась, как только Нина заговорила:
– Нет-нет, – она подняла руку, ладонью показывая, чтобы он остановился, – Ты думаешь ты один отказался от того, чего хотел? Не строй из себя мученика, – она сделала паузу.
– Я никого не строю, – просто ответил Саша.
– Или может быть ты считаешь, что я виновата в том, что у нас появилась дочь? – голос Нины нарастал. – Может быть ты хочешь сказать, что наша дочь виновата в том, что она родилась? К кому еще у тебя будут претензии? – она начала тыкать указательным пальцем ему в грудь, все сильнее и сильнее, а говорить все громче и громче. – Я каждый долбанный день пашу в этой «квартирке», как ты сказал, чтобы всем в итоге было хорошо, сколько на меня всего навалилось, а ты видите ли просыраешь свою жизнь? Мимо меня она тоже в какой-то степени проходит, но я не срываюсь на тебе, потому что никто в этом не виноват. Это жизнь, – я не видела ее лица, но слышала, как голос выдал слезы, в этот момент Саша схватил ее руку, которой она все тыкала ему в грудь и сжал так, что Нина выдохнула, но в ярости быстро вырвалась. Мне даже показалось что-то хрустнуло.
– Я вкалываю на работе, как бешеный, без выходных и отпусков, никуда не хожу и не с кем не встречаюсь, ты не можешь говорить, что тебе хуже, когда ты сидишь дома, – Саша криком заполнил всю комнату. На его шее выступили вены.
По звуку я поняла, что Нина чуть не задохнулась.
– В каком это смысле я сижу дома? Сижу и ничего не делаю? – ее голос перешел на что-то среднее между шепотом и шипением. – Ты это имеешь ввиду?
– Почти ничего, – быстро проговорил он и отвернулся к окну.
– Ох, – Нина лишь выдохнула. – Ну ты и козел!
– Я просто больше не могу так жить, – не дав продолжить Нине свою фразу, он заорал, при этом покраснев и ударив воздух кулаком. – Мне надоела работа, мне надоела эта квартира, мне надоела ты.
– Прекрасно… – тихо прошептала Нина.
– Мы надоели друг другу, – прищурившись уточнил Саша. Он был сгустком раздражения и злости в данный момент. Мне даже показалось, что Саша в эту секунду ненавидит Нину.
– Нет-нет. Первый раз ты правильно сказал, – так же тихо поправила его Нина, – Мы ссоримся почти каждый день, и не понимаем друг друга, и теперь я понимаю почему. Ты не спрашиваешь, как мое самочувствие, было ли мне тяжело, больно, плохо, – она словно думала вслух. – Ты не целуешь, не обнимаешь меня, теперь я знаю почему, – монотонным тихим голосом говорила она, уставившись в одну точку, – Ты делаешь так много мне на зло… – Она на секунду замолчала. – Ты приходишь и кричишь о каких-то мелочах: чашках, пересоленном недосоленном мясе и о всякой всячине. Сейчас ты говоришь, что мы с Таней заставляем тебя просырать жизнь, и что мы уже совсем не важны для тебя… Раньше ты был нежен, но иногда срывался, потом ты начал срываться намного аще и лишь иногда быть нежным, сейчас… – она наконец посмотрела на него и наступила тишина, Нина сначала не смела ее нарушать, а потом неуверенно продолжила, подойдя ближе к Саше: – Ты же знаешь, что я тебя люблю и умру без тебя, но говоришь, что я тебе надоела, – она сгладила тон и уже просто молила своим голосом его ответить и ладонью держала его за лицо. – Ты ответь мне только честно… Ты меня не любишь? – он молча отвел взгляд.
– Наверное, больше нет, – спустя несколько секунд Саша ответил, удивительно жестко и отдернув голову от ее руки, взял пальто со спинки стула, обулся и вышел из квартиры.
На секунду я осталась наедине с Ниной, которая стояла и держала руку там, где еще секунду назад было его лицо. Потом зашла их дочка… Нина подбежала к ней, но вместо объятий обошла ее и убежала в другую комнату, а я начала чувствовать, как что-то душит меня. Я подошла к малышке, которая стояла и смотрела в след своей маме. Я присела на корточки прямо напротив нее, когда она повернулась в мою сторону, и заглянула в ее голубые глаза.
Ее взгляд осторожно прокрался мне в душу и подарил спокойствие и тепло. Я захотела обнять ее, эту милую маленькую девочку. Я протянула к ней руки немного сомневаясь. В тот момент, когда мне лишь на секунду показалось, что девочка действительно смотрела мне в глаза, что она видела меня - я не пустое место, я крепко прижала ее к себе. Вместо ожидаемого чувства теплоты, мои руки прошли сквозь девочку, а воздух пронзил меня током, и я упала.
Честно, не смотря на эту жуткую боль, если бы мне представился случай повторить это объятие – я бы, не колеблясь, повторила.
Не знаю сколько времени прошло, но я никуда не перемещалась. Боль наконец стихла и я смогла подняться сначала на колени, потом на ноги. Я прошла по узкому коридору и вошла в большую комнату – спальню. Там на кровати безмолвно и обездвижено сидела Нина, опустив голову. Первая мысль, появившаяся у меня в голове: она что-то сделала с собой. Но вдруг Нина пошевелила рукой. Я облегченно вздохнула.
Вдруг Нина резко вскочила, выбежав из комнаты.
– Мама? – услышала я испуганный голос Тани и побежала на звук. Нина нервно натягивала курточку на девочку в тот, момент, когда Таня обеспокоено и ничего не понимая смотрела на маму.
– Таня, соберись… Что же ты – трясущимися руками Нина дергала дочь, – как так можно. Перестань отвлекаться. Нужно быстро. Так, все, обувайся. Или нет… Я сама тебя обую. Хотя на, вот, сапоги, обувайся, ты уже взрослая, – бормотала сама себе под нос Нина.
– Мамочка, ты чего? – со слезами на глазах говорила Таня.
– Тихо, я нормально. Все прекрасно. Обувайся! – прикрикнула Нина.
Девочка, не понимая происходящего кое-как неуклюже натянула сапожки, пытаясь не расстраивать маму и боясь услышать критику в свой адрес.
– Наконец-то, пойдем.
– Куда, мам? Ты что, не надеваешь куртку?? – спросила Таня.
– Мне не нужна куртка, – буркнула Нина. – Пойдем, ну же, Таня!
Они так и вышли: Таня в криво надетой курточке и сапожках с не завязанными шнурками, а Нина в длинной домашней голубой тунике, в лосинах и тапочках. Я не смогла последовать за ними. Меня, словно удерживало что-то невидимое. Просто тянуло обратно в спальню.
Зайдя вновь в ту самую заветную комнату, которая сейчас была полюсом моего притяжения, я подошла к окну и выглянула на улицу. Шел снег, люди укутавшись, не высовывали даже носа из-под шарфа, и я невольно вздрогнула, вспомнив, в чем же вышла на улицу Нина. Внутри сердце сжалось от холода и все отчетливее я слышала странный писк в голове. Отрывисто, словно через каждые полсекунды раздается писк, длящийся пол секунды и снова пауза. И снова писк. Я потрусила головой, пытаясь освободиться от странного звука.
Я обернулась и наткнулась на маленькое зеркало, прикрепленное к стене. Подойдя ближе, я увидела в нем свое отражение, только лицо, таким маленьким было зеркало. Каштановые волосы, тонкие, совсем немного пухлые губы, ровный нос с ярко очерченными ноздрями, мягкий овал лица, светлая кожа и необыкновенно голубые большие глаза. В них я не видела ничего, словно там пустота. В какой-то степени так и есть, ведь я не помню о себе ничего. Вся моя жизнь сейчас это определенное количество сцен из чужой жизни.
В груди снова сердце сжал холод. Прерывистый писк становился все громче. Я закрыла уши руками и опустилась на колени. Писк стал разрывать все вокруг, резать меня словно по живому, разрывать меня на кусочки и с каждым новым звуком холод истощал мое тело. Я начала чувствовать, как теряю сознание. Холод и свет поглощали меня, и, казалось бы, с забытьем режущий писк должен был становиться все дальше, но он напротив, становился еще болезненней и отчетливей.

***

Спустя какое-то время убивающий меня звук смягчился, а я ослепленная, как будто только что мне в глаза светили фонариком, начала приходить в себя. Найдя равновесие, я огляделась. Светлая комната с большим окном, по середине кушетка, на которой лежит израненная девушка с каштановыми волосами. Теперь мне стало понятно какой звук был таким болезненным, это был кардиомонитор, подсоединенный к девушке, сообщая частоту ее пульса. Повернув голову влево и увидев, что там сидит молодой человек, я вздрогнула, но потом успокоилась, поняв, что он меня все равно не увидит. Я подошла ближе к девушке. Жуткость ее тяжелого хрипящего дыхания подчеркивала израненный вид. Наверное, у нее повреждены легкие. Тело девушки было в слишком неестественном положении: поднятая вверх грудная клетка, плечи находились на разных уровнях, словно под одно подложили подушку, а другое придавили чем-то тяжелым к кровати. Она была похожа на сломанную куклу.
Что-то мне показалось очень знакомым в этой девушке. Я даже была уверенна, что это Нина. Под бесконечным количеством ран и ссадин, пробивалось что-то теплое и родное. Я захотела заглянуть в ее лицо, чтобы убедиться, что мне просто кажется. Я потянулась через всю кушетку, чтобы получилось рассмотреть. В момент, когда я была почти в 10 сантиметрах от лица девушки и уже пыталась разглядеть ее черты, звуки кардиомонитора начали резать меня вновь, заполнив своим шумом всю палату. Словно я приближалась к чему-то запретному, и они предупреждали меня об опасности. Они пытались оттолкнуть меня, но я не могла что-либо сделать с собою и просто продолжала заглядывать. Если бы этот звук был ножом, то я была бы уже вся в крови.
И вот я почти вижу темные ресницы, тонкий нос с отчетливо выделяющимися ноздрями и тонкие еле пухлые губы, как вдруг девушка резко вскакивает и хватает меня за руку. Ее прикосновение не отдается мне миллионом уколов тока, я просто ощущаю ее горячую кожу. Она заглянула в мою душу своими огромными испуганными голубыми глазами, и я поняла, что смотрю на свое отражение. То самое отражение, которое я видела мгновение назад в спальне Нины и Саши. То самое отражение, в котором я видела пустоту. Однако сейчас ее заменили отчаяние и сожаление.
– Исправь все! – прохрипело мое отражение и закашляло кровью прямо мне на голубую длинную тунику. Ту самую, в которой я была, когда в спешке натянула на Таню курточку и сапоги, ту самую, в которой меня сбила фура. Я начинаю вспоминать продолжения кадров, невольным свидетелем которых я была. Только теперь я видела все не со стороны, а изнутри, будучи Ниной. Я видела ее глазами, я чувствовала ее боль или радость. Я чувствовала свою боль и нарастающую панику, когда я услышала, что Саша больше не любит меня. Я чувствовала зарождающееся желание уйти из этого мира. Я чувствовала, как боль разливается по венам, по горлу, по векам. В тот момент, когда я вспомнила и поняла, кто я, аппарат, сообщающий о жизни лежащей меня на этой кушетке, начал монотонно и без перерывов пищать, а на мониторе вместо волн потянулась бесконечная ровная полоска. Я повернулась в сторону, где сидел молодой человек. Он вскочил, посмотрев на кушетку и я узнала в нем Сашу. Он выбежал из палаты с криком:
– Медсестра! Где медсестра, черт побери? – а я с ужасом стояла и смотрела на мертвую себя, лежащую на кушетке, с собственной кровью на губах. Писк, несущий весть о смерти, невыносимо больно бил по ушам, а ледяной ветер выбивал все тепло из моего тела и моей души. Сухой снег бил по лицу и рукам. Я поняла, что нахожусь на улице. Мороз, снег и ледяной ветер убивали меня, а писк, отголоском еще доносящийся из палаты медленно перерастал в какой-то более мощный и громкий звук. Я не могла понять, что это. Словно в замедленной съемке, где все вокруг меня почти застыло, я быстро обернулась и яркий свет двух глаз меня ослепил. Только спустя секунду я поняла, что это фары огромной фуры, несущейся прямо на меня. Люди стояли с обеих сторон широкой дороги и замерли, двое медленно бежали ко мне: девушка и парень. Девушка поскользнулась и упала. А парень был почти возле меня, но фура неслась быстрее, чем он смог бы добежать. Только я могла сделать движение в сторону, чтобы увернуться от своей гибели. Но я размышляла. Считанные секунды оставались до того, как меня снова не станет, считанные секунды остались до того момента, когда я запущу механизм и снова окажусь в той самой палате, где буду лежать изувеченной и хрупкой. Но может быть мне не нужно жить? Может быть это проверка и я просто должна вновь поддаться искушению слабости и просто дать смерти поцеловать меня снова. Лишь тогда я уйду в забытье и все это закончится. Я повернулась еще раз к бегущему ко мне парню и увидела знакомые темные брови, тонкий нос и отчеканенные черты лица, лишь глаза икрились любовью страхом и чем-то еще, мне неведомым, какой-то тайной. Саша. Именно этот взгляд, который я так люблю, приближаясь ко мне все стремительней, заставил передумать и остаться в этом мире, чтобы бороться, чтобы жить. Фура была уже в метре от меня, и я вдруг почувствовала неистовый страх, что я не успею увернуться, что я все-таки ничего не исправлю и умру, оставив дочь и мужа одних, что потеряю их навсегда. Я изо всех сил оттолкнулась от земли, но в этот момент замедленная съемка словно перешла в режим быстрой перемотки и, когда я прыгнула в объятия Саши, фура успела зацепить мою руку. Я чувствовала страшную боль. Я думала руку мне попросту оторвало, но все это неважно. Я ведь могла чувствовать Сашу. Его запах, его кожу. Его руки на мне. Я слышала его голос:
– Нина, девочка моя, ты что сошла с ума? Что же ты наделала – повторял он, словно мантру. – Милая моя, ты так меня напугала. Я больше никогда тебя не оставлю! Никогда тебя не обижу, только не делай больше такого.
Саша гладил мое лицо и ему было совершенно все равно, что мы лежим на ледяной дороге, где нас объезжают машины. И мне было все равно на жуткую боль в руке, я не могла пошевелить нею, но я была рядом с ним. И я была жива. Мои мысли пронзила одна единственная мысль: «Таня!». Освободившись от объятий Саши и посмотрела в его теплые глаза и не успев ничего спросить, услышала его ответ:
– С ней все хорошо, – словно бальзам на душу пролились его слова.
– Я все исправила, – прошептала я ему в грудь.
– М-м? – Саша взял мое лицо в свои ладони и вопросительно разглядывал меня, но ведь объяснить я ничего не могла, поэтому просто крепче прижалась к нему и твердо для себя решила, что все теперь будет по-другому.