Однажды вернуться глава четырнадцатая часть четвер

Все это Стас и порывался сейчас сказать старому другу, но обоим было не до разговоров. Вот уже целые поселения в Гуш~Катифе со слезами на глазах садились в автобусы, отдирая себя с мясом от родных домов и, отдавая на поругание арабам опустевшие синагоги. В Неве~Дкалим и Кфар~Дароме людей выносили на руках, при этом соблюдая строжайший порядок: мужчины выносят мужчин, женщины соответственно женщин. На экране мельтишила черная форма, столь хорошо знакомая по давним военным фильмам, перекошенные в плаче лица и ~ дети, извивавшиеся на руках у ясамников, смотреть на это было всего тяжелее.
Впрочем, не все покорно следовали за карателями. В Кфар~Дароме, к примеру, молодежь забаррикадировалась в синагоге (сыновья Михасевича, как выяснилось, тоже были там) и силовикам пришлось немало попотеть, прежде чем выкурить  их оттуда. В припадке ярости злодеи швыряли на пол молитвенники и Пятикнижия, топтали их сапогами. Словом, аналогия напрашивалась сама собой.
Ури и Даник появились в ишуве в пятницу, перед самым наступлением шабата. Мальчишки были заметно подавлены, на глазах нет~нет, да и поблескивали слезы. Родители и оба Глейзермана, слушая их тоже еле сдерживались, чтобы не заплакать. Депортация Гиват~ха~Хамиша была назначена на воскресенье утром,можно
было и махнуть рукой и на исходе субботы начать упаковывать вещи. Но это означало бы плюнуть на свой дом, на свою же землю, одним махом перечеркнув свои же, не раз повторяемые слова: "Не уйдем отсюда!"
В этот шабат Гиват~ха~Хамиша напоминал цыганский табор. Возле домов трепетали палатки, в них разместилась молодежь, прибывшая на подмогу. Северная Самария уже была объявлена закрытой военной зоной и группы пробирались по холмам, козьими тропками. В доме у Михасевичей собралось немало народу, во время трапезы пели шабатние песни, но веселье было, скорее вымученным, не бьющим через край, как всего несколько недель назад. Пришли и оба Глейзермана, но ни тому ни другому петь не хотелось, скорее наоборот. Жители поселения уже были предупреждены о том, что, начиная с воскресенья, они находятся в своих домах незаконно, а значит... Смириться и, с горечью махнув рукой, погрузиться автобусы или стоять до конца?
Семен Исаакович, как всегда, был непреклонен:
~ Ну, уж нет, я этим сволочам не дамся, Пусть уж лучше убивают на месте, мне все равно идти некуда.
~ Но, папа ~ этих слов Стас потом долго не мог себе простить ~ но ведь и так и так же... Посмотри, что с Гуш~Катифом сделали... А с нами...Нас  же и подавно, как муху прихлопнут. Давай, поживешь пока у меня, а там...
~ Ах, вот как?! ~ Глейзерман~старший обернулся и сын похолодел от какого~то странного блеска в его глазах ~ ты уже и вещички собирать надумал?! Садись в машину и дуй к чертовой матери в свою Нетанию, чтоб я тебя здесь больше не видел! Понял!
~ Но, папа... ~ Стас ожидал всего,но только не этого.
~ Я тебе что сказал?! Вон отсюда! Хотя нет, постой. Если тебя из твоей квартиры прийдут выбрасывать, ты тоже так?!
~ Ну, вот что, батя ~ Стас готов был схватить отца за грудки, но вовремя удержался ~ ты меня в леваки не записывай, понял! Я не меньше тебя против этого поганого размежевания. Но ты же сам видишь ~ пролетели, как фанера над Парижем. Завтра солдаты прийдут, так ты драться, что ли, с ними надумал?! У тебя же сердце, приступ вон был на днях. Если жить надоело ~ так и скажи.
Отец поглядел на него так, словно бы увидел впервые и молча указал на дверь. Стас махнул рукой и заковылял к выходу.
Весь остаток шабата Глейзерман~младший  бродил по ишуву, как неприкаянный. К Михасевичам идти не хотелось, тем более рассказывать им о том, что произошло, им своего горя хватало. Едва дождался темноты, сделал авдалу*в синагоге, тут бы завести свой "бимер", да и поминай, как звали, но Стас этого сделать никак не мог.
Спустя пару часов он все же зашел к Аарону. В доме все было по~прежнему, мебель стояла на своих местах, веши паковать никто и не думал. Стас долго молчал, а потом спросил:
~ Ну, так что будем делать, Андрюха?
~ Что делать? ~ Михасевич чуть улыбнулся ~ мы с Фаей вот как решили ~ привяжем себя вот к этому дивану и пусть тащат. Верно, Фая?
~ Верно, Андрюша ~ лицо Фаины было какого~то зеленоватого цвета, Стас даже ужаснулся ~ а что, по~твоему, спеть "Атикву"** и сесть в автобус,
как в Гуш~Катифе?
~ Б~же упаси… ~ пробормотал Аарон.
Что тут было ответить? Стас так и не решился рассказать о ссоре с отцом, посидели немного, обменялись ничего не значащими фразами, чтоб совсем не молчать, а потом Глейзерман~младший отправился восвояси, больше всего боясь, что отец снова укажет ему на дверь.
Услышав скрип дверных петель, дремлющий в кресле Семен Исаакович даже не повернул головы, словно на пороге никого и не было, ну, разве только сквозняк. Стас проковылял в дальнюю комнату, рухнул на кровать и до боли сдавил виски вспотевшими ладонями. Молчание отца угнетало его похлеще услышанного сегодня. Пусть уж лучше ругал бы, гнал бы из дому, даже ударил бы ~ это было бы, по крайней мере, хоть каким~то вниманием к сыну. То, что произошло сейчас, имело лишь одно название, которое Стас панически боялся произнести вслух: "бойкот". Да~да, самый настоящий бойкот и виновен в нем был, конечно же, он сам. "Эх, язык мой ~ враг мой!"
У него предательски защипало в горле, чего не случалось уже давным~давно. Захотелось броситься отцу на шею, заплакать на его груди, как то бывало в детстве и знакомая ладонь гладила его непослушные вихры. Увы... Гладить его отец сейчас точно бы не стал, надо же было так шевельнуть языком, насыпав соли на кровоточащую рану.
Так и просидели они всю ночь по разным комнатам, последнюю ночь в этом доме. За окном слышались голоса, изредка свет фар колыхался на стеклах, отбрасывая тени на стенах и потолке. Все, как в предыдущие ночи, но, тем не менее, все совсем по~другому. Быть может, оттого, что завтра, вернее, уже сегодня, раздастся тот самый стук в дверь.
    (продолжение следует)

* авдала (ивр.) букв, "отделение", в иудаизме обряд проводов шабата, вступление в будни.
** "Атиква" (ивр.) "Надежда" , государственный гимн Израиля.