Залётный голубь

В январе светает поздно, в десятом часу. Она потому и не покидала тёплую постель – пока не засветает. Куда торопиться? Зимой в деревне дел нет. Лежи себе и лежи. Прогретая с вечера печь ещё издаёт тепло. Деревенская тишина сама располагает к отдыху; только поворачивайся с боку на бок, чтобы не отлежать что-нибудь, чтобы дать крови свободу. Тем более в возрасте, когда стареешь, когда и в постели нужны любые движения, для нормального самочувствия.
Странное дело… – подумала про себя. – Почему муж не поднялся? Обычно он всегда встаёт раньше неё. Пусть не намного, порой на час… когда как… А как встанет – обязательно найдёт причину, чтобы поднять её. Кричит: «Томочка, голубка моя, открывай-ка глазки…». А тут его не слыхать. Валенками не шаркает. Пол под его ногами не скрипит. Кастрюлями на кухне не гремит. Выходит, и скотинку не кормил? Коза-то и кролики потерпят, сена у них вдоволь; а курам-то подсыпать надо. Странно… Очень странно! Неужели заспался? Лишнего вчера выпил? Нельзя ему лишнего! Восьмой десяток идёт ему…
Гробовая тишина, царящая в избе, заставила её подняться. Она освободилась от одеяла, села на постель, сунула босы ноги в кроличьи тапки, накинула на плечи халат и пошла за печь – там на широкой кровати, пухлом матрасе, набитом сеном, муж спал всегда. Вышла из-за печи – он лежал на кровати лицом к стене, из-под одеяла виднелась лишь его голова с лысиной на макушке, обрамлённая седыми волосами. Разоспался… И не храпит нисколечки… Видимо, сон смотрит…
– Сергей! – окликнула негромко. – Будет валяться! Совсем засвело… За водой бы на колодец прогулялся… воды нанёс бы в запас… Всю неделю обещают морозы и вьюгу.
Муж не откликался. Лежал и молчал. Не пошевелился даже.
Она наклонилась над ним, положила руку на его плечо и начала трясти.
– Проснись, Серёжа… Проснись! – Её голос наполнялся тревогой.
Он, однако, не подавал никаких признаков жизни. «Притворяется, что ли? Хочет меня разыграть?». И тогда она припала к его лицу своим, попыталась уловить его дыхание… Он не дышал. Её охватил ужас. Тот ужас, который ей в этой жизни не приходилось испытывать. Будто на неё неожиданно скатилась снежная лавина, лишающая её света и давящая тело со всех сторон. Ею овладел страх, она оцепенела, лишилась дара речи, не могла пошевелиться. Попыталась выдавить из себя хоть какое-то слово, но не смогла. Она словно окаменела. И сидела над ним неизвестно сколько, не пытаясь шелохнуться и открыть рот.
Позже она пришла в себя. И разрыдалась. Крупные тёплые слёзы выкатывались из её глаз и падали ей на колени. Она рыдала до тех пор, пока слёзы не высохли, а новые слёзы не появлялись. Она осознала: огромное горе ворвалось в её жизнь, а как ему сопротивляться, противостоять этому горю – не знала. Что делать? Куда бежать?
Именно в эту минуту поняла окончательно, какое несчастье постигло её и кого она потеряла. Сергей был не только первым и единственным мужчиной в её жизни; он был для неё гораздо бо;льшим – верным спутником, взявшим на себя многие заботы по хозяйству и по воспитанию детей. И не только. За ним она была как за каменной стеной – никого не боялась, ничего не страшилась; жила, не зная особых тягот, никаких бед.
Память вернула её в далёкие времена, когда познакомилась с ним. Ей после окончания восьми классов Иван Анисимович, их директор школы, предложил работу – заведовать библиотекой. Уж очень она тянулась к чтению книг, а русский язык и литература были любимыми её предметами. Директор упросил её также взять на себя обязанности секретаря-машинистки. А вскоре в школе появился он, Сергей; точнее: Сергей Николаевич Голубев – так его представили всем учителям…
Вспоминая о нём, она сейчас, в эти тяжёлые и томительные для неё минуты, пытливо и пристально вглядывалась в его безжизненное лицо. Старалась по знакомым ей чертам ещё раз, напоследок, узнать его характер, который, как считала, так и не раскрылся ей за долгие годы совместной жизни. Лоб ясный и благородный, будто вылепленный мощным и деятельным умом, зато рот выражал строгую непреклонность. Всё в его мужественных чертах отражало энергию и силу. Неожиданно для неё самой ей вдруг открылась красота его волевого лица, сосредоточенность и ясно выраженная твёрдость. Удивилась: как же раньше не обращала внимания на некоторые черты его лица, спрятанные ранее за добродушной улыбкой и живыми весёлыми глазами.
И в школе Сергей понравился всем с первых дней. То была заслуга директора. Он давно умолял друзей из города подыскать парня на должность учителя труда и имеющего толк в стройке, чтобы умел выполнять ремонтные работы, коих в сельской школе немерено. Вот ему и прислали детдомовского парня, отслужившего срочную службу в стройбате; просили помочь лишь с жильём. Так и оказался Сергей в их селе, и Иван Анисимович дал ему и работу, и жильё. Скромное жильё: маленькую комнатёнку под лестницей; переночевать есть где, а так – вся школа для простора… Видный был парень: стройный, с армейской выправкой, русоволосый и голубоглазый; держался скромно, но был смел и имел пылкий характер.
Тамаре, когда впервые его увидела, шёл семнадцатый год. Женихи кружились вокруг неё, но она не давала надежды на близость никому. К Сергею прониклась уважением скоро – возможно, потому, что его полюбили все ученики, и всё свободное время он посвящал бесконечному ремонту школы, брался за любую работу… Она сдружилась с ним, а через год пригласила в свой дом. Тогда-то, познакомив его с родителями, они заявили, что просят разрешения пожениться. Родители в тот день согласия не дали. Отец, более того, позже выпалил ей: «Нашла мужика без кола, без двора. Кто он такой? Залётный голубь! Сегодня здесь, а завтра…».
Она не перечила родителям, смолчала. Но время своё дело сделало: через полгода они поженились. Она взяла себе его фамилию, красивую. И на свадьбе все видели, насколько он был деликатен и обходителен с ней, слышали, как называл её: «Моя голубка…». И так он обращался с ней всегда, особенно наедине.
Перебирая в памяти всю их жизнь, она судорожно цеплялась за каждое ничтожное воспоминание, надеялась найти зацепку, почему судьба сегодня так жестоко обошлась с ней. Разве в чём грешила? Нет! Нет!..
Она почувствовала себя несчастной и одинокой, задрожала от страха. В чём провинилась перед ним, что он решил её покинуть и оставить одну? Страх и ужас её угнетали, придавливали невидимой, но огромной тяжестью. Страх хуже любого наказания. В наказании есть нечто определённое, и – велико оно или мало – оно всё же лучше, чем неопределённость, чем нескончаемый ужас. Ей хотелось отдохнуть от себя, прервать самоубийственное одиночество страха и ужаса.
Она вдруг вспомнила, как в школе, когда они сдружились, Сергей предложил ей провести конкурс на лучший портрет любого из русских писателей и поэтов, на выбор. «Понимаешь, – убеждал он. – У тебя в библиотеке голые стены… Деньги на портреты никто школе не даст. Талантов же, скрытых, вокруг немало, надо расшевелить людей… Увидишь: будут портреты; объяви лишь, что нужны одного размера… 30х40, сделанные на ватмане, простым карандашом – лучше будут восприниматься зрительно, на общем фоне. Я, в свою очередь, сделаю для картин одинаковые рамки, из сосновой доски… вскрою рамки светлым лаком, и текстура сосны будет смотреться богаче». Она послушалась его, эту идею высказала директору. Иван Анисимович аж в ладоши захлопал: «Принято!». Конкурс объявили. Участвовать в нём предложили ученикам и родителям. Каково же было удивление, когда в зале для просмотра было представлено порядка сорока работ – больше всего портретов Александра Пушкина; получилось, что почти вся деревня приняла участие в конкурсе. Потом, вздохнула она будто сердцем, школа была закрыта, и она забрала картины к себе домой, чтобы коллекция не пропала. Но Сергей вскоре на мотоцикле с коляской отвёз всю коллекцию в ближайший известный ему детский дом; в детдом он возил ежегодно клюкву и голубику, которые они вместе собирали в лесу,.. возил не только ягоды, ту же картошку.
На том мотоцикле они объездили всё окрест, ездили и в Тверь, и ещё далече; покоя в молодости не знали.
Приятное воспоминание едва заглушило её боль о Сергее, уже бездыханном, но не избавило от жуткого страха. Она невольно спрашивала себя: «Что делать? Куда бежать?». Некуда! Это раньше их деревня была многолюдной и процветающей, наполненной детскими голосами, а по праздникам – переливами гармони, под которую устраивали танцы. Раньше семей жило более шестидесяти. А сегодня? Только пять, включая их, Голубевых. И лишь в пяти домах ныне есть жизнь, но только в одном, где четверо малых детей, эта жизнь наполнена радостными звуками. Остальные семьи – старики, доживающие свой век; в их числе и Иван Анисимович, бывший директор школы, давно закрытой, как магазин, фельдшерско-медицинский пункт и другие подобные заведения.
Нет деревни! Дажё её названия нет, не имеется и на картах. Сохранились многочисленные строения – большинство пустые, безжизненные, мёртвые. Летом, правда, люди приезжают из Москвы – на отдых, занимают свободные дома, но желающих отдыхать становится меньше из года в год. Да и какой смысл тащиться сюда за двести с лишним вёрст, когда отдохнуть на природе можно вблизи столицы, где есть цивилизация? Заезжают сюда в основном любители поохотиться, пособирать грибы и ягоды. От этих любителей больше беспорядков: мусорят и безобразничают… в упор не видят табличек с надписью «Берегите Природу!» – этих табличек Сергей по всему лесу наставил, но на них люди ноль внимания… Откуда такое отношение к Матери-Природе? В школе, что ли… ничему не учат? И они с Сергеем как пойдут в лес – так час или два мусор собирают, а уж потом свои дела решают.
Воспоминания и размышления немного успокоили её. Она по-прежнему не отходила от мужа, поглядывая на его строгое и серьёзное лицо, непонятно для чего поправляя его рубашку, в которой лёг спать, подушку, одеяло… Руки её сами, непроизвольно, находили себе любое занятие, и это облегчало её ужасное состояние. В какой-то момент громыхнуло окно: ветер сорвал ставню с крючка и бросил её на оконную раму. И только тут она заметила: за окном вовсю валит снег. Подчиняясь неизвестно чему, она бросилась к двери, по пути сняла с вешалки полушубок, набросила его на плечи и вышла во двор.
Морозный воздух враз перехватил дыхание; снежные вихри, гонимые злым ветром, ударили в лицо. Решимость бежать, просить совета и помощи у соседей покинула вмиг. Метель разгулялась так, что впереди не видно ни зги, и она едва различала калитку в заборе. На её глазах дорожку от дома на улицу засыпало снегом доверху. Снег, гонимый буйным ветром, ровнял всю земную поверхность, забивая все углубления.
«Как хоронить мужа? Как?» – спрашивала себя. До кладбища километра три. Дорогу в снегу не отыщешь; если и отыщешь, доберёшься – могилу копать некому. Кто возьмётся за мёрзлый грунт? Его и ломом не возьмёшь.
Она вспомнила: последние похороны на кладбище были давно, от деревни уж ничего не осталось – мёртвое царство с мёртвыми строениями… людей по пальцам пересчитаешь. Тогда, осенью, хоронили девяностолетнюю маму Ивана Анисимовича. Она была на тех похоронах. Не явиться было нельзя! Покойница, Августа Алексеевна, в школе вела русский язык и литературу… спасибо ей за всё, царство ей небесное!..
Морозный воздух взбодрил её, придал силы, но не избавлял от страха и ужаса. Она не верила и не хотела верить, что мужа, её Сергея, уже нет, что душой он уже далеко от неё. Улетел голубок! Улетел навсегда…
На крыльце дома, на обжигающем морозе, она пришла к окончательному выводу: похоронить мужа как положено, на кладбище, с приглашением соседей и, конечно, батюшки – нет возможности. Нет! Вся природа противостояла ей, и побороть зимнюю стихию не в её силах. Даже «пристроить» мужа на своей земле, в собственном саду, о чём подумывала, было также нереально. Кто расчистит все сугробы? Кто в такую стужу выкопает могилу? Как она доберётся до райцентра, чтобы пригласить кого следует для освидетельствования смерти мужа?.. Вопросы, бегущие чередой, мутили её разум, а однозначные ответы на ум не приходили. Правда, ранее проскользнула мысль: дойти до Ивана Анисимовича, поделиться с ним горем и спросить совета… Удержалась от этого шага… После смерти матери Иван Анисимович сдал здоровьем. На какую тему ни заведёшь с ним речь, он непременно сведёт разговор к политике… Летом она встретила бывшего директора возле всё умирающей школы (о ней у него, видно, до сих пор болит душа; видно, кровоточит…), разговорились вроде бы, и вдруг он взорвался, как вулкан, и стал поносить Ельцина, мол, был тот никудышным президентом, пьяницей и дураком, предал весь русский народ и уничтожил СССР, пустил Россию под разграбление… Последняя его фраза запала в память: «Очевидно, – говорил он, – в XXI веке былой, могучей, России не будет. Не верю!». Она спросила, ради интереса: «В Путина верите?». Ответ был уклончивым: «Один в поле не воин».
Вспомнился ей и разговор с Иваном Анисимовичем, состоявшийся в конце прошлой весны; он сидел также у школы, сидел сгорбленный, грустный – хотя кругом цвели сады, пахло сиренью… Чтобы поднять его настроение, спросила: «Никак думаете поднять школу?». Этот вопрос просто сорвался с её языка, пожалела тут же… А он посмотрел на неё серьёзно, как бывало, когда заходил к ней в библиотеку, и заговорил: «Придёт время… оживёт наша деревня заново… Школа вряд ли будет,.. но люди сюда, для проживания, поедут… Что город? В нём можно задохнуться от гари и пыли, рехнуться от суеты и шума. Рано или поздно люди потянутся ближе к Природе… Разумные дворяне в прошлые века не зря обзаводились поместьями. Откуда, скажи, Лев Толстой черпал силы? От Природы и от общения с простым народом. И другие великие также… Словом, ты, Тамара,.. с Сергеем держитесь за землю-матушку. Появятся у вашей дочери внуки… – где она будет нянчить? Конечно, здесь… рядом с вами…».
Её так и обожгло… – нашла, что вспомнить! Сергею (взглянула на его мёртвое лицо) сегодня всё равно. А ей? Что ей делать сегодня-завтра? Как его похоронить? Единственное  решение у неё, однако, созрело: хоронить мужа будет в доме… выкопает в погребе могилу – будет рядышком, в тепле, под присмотром… А там… Что Бог скажет…
Вернулась в дом убитая и беспомощная. Руки не лежали ни к чему. Пить-есть не хотелось. Присела опять на постель к его бездыханному телу. Вновь разрыдалась и запричитала:
– Серёженька! Голубок мой ясный… Куда ж от меня улетаешь? Куда? Зачем оставляешь одну..? Хотя бы спросил меня, посоветовался со мной…
В его смерти смущало главное: был крепок, на здоровье не жаловался и… вдруг ушёл… покинул её внезапно. Как? Почему? Перед Богом вроде чист, ни в чём не грешил… Если курил, то изредка, когда угощали… Это Бог несправедлив… Андрюшу (старшего сына) не сберёг Он в Афганистане: пропал там без вести, после боя. И Егорушку (среднего сына) Он не уберёг… – отравили его наркотой… в техникуме учился в Твери. Одну дочь, Катюшу, Он пока милует… живёт в Питере, на жизнь не жалуется, сообщила, что сына родила, работает… – а как на самом деле? Одному ему, Богу, известно… А к рюмке Серёжа стал прикладываться после гибели сыновей.., но выпивает в меру… пьёт-то не какую-то бормотуху, магазинную, а свою самогонку, собственную… тройного перегона, на травах настоянную…
За окном смеркалось; небо не видно, слилось с землёй. Пурга не утихала; ветер усиливался, ставни тряслись и стучали. «Что же я сижу? Делать надо что-то...».
Она погладила его голову, поцеловала в лоб. И затопила печь, согрела чайник, попила чай с пирогом, не спеша, вся в раздумьях, не желая есть ничего более. Затем принялась приводить мужа в порядок: оголила всё тело и тщательно обмыла; одела в любимый им выходной костюм, в отглаженную белую рубашку; причесала, побрызгала его бледно-мертвенное лицо духами. После уложила его на спину, у изголовья, на табурете, поставила настольную лампу, шепнула ему тихо:
– Поспи, любимый… Пусть, мой голубь, будет тебе светло… долгая-долгая ночь у тебя… вся впереди…
И опять на неё напали тревожные мысли. Кто поведёт теперь всё большое хозяйство? Нужно ли оно теперь? Может, следует от чего отказаться? Сергей-то, ясно, был у неё двужильный. Картофелем и капустой засаживал полгектара. Возьмёт мотоблок, и за день всю землю вспашет. Убирать урожай она ему, конечно, помогала, но основную работу он делал сам. Говорил: «Иди в дом… Детьми занимайся… а я как-нибудь сам управлюсь». Как клюква на болоте созревала – он в лес, в день приносил по два-три ведра… да ещё и рюкзак с грибами. Как трактор он работал. По дому же все работы выполнял не спеша, иную рейку строгал подолгу, мерял на глаз прежде чем её на место приладить. Требовательным к себе был во всём… Хозяин! Вот тебе и детдомовец! Кто его всему научил?
А баньку какую муж сотворил?! Родительскую не трогал, оставил под инструмент. И сотворил баньку новую, с сеновалом под крышей. Протопит бывало, пригласит её… – «Иди, говорит, голубушка… молодить буду». Поддаст берёзовый настой на красные от огня каменья, разогреет парком… и давай обхаживать её дубовыми и берёзовыми веничками… В конце баньки забирались на сеновал.., дурачились, игрались и влюблялись… Где такое чудо испытаешь? Нигде!
Вспомнила она и казусный случай: в деревню повадился волк. Один раз, осенью прошедшей, волк натворил бед: задрал их собаку и утащил курицу, породистую, самую лучшую. Сергей объявил хищнику войну… привязал за банькой, ближе к лесу, курицу, старую, от которой уже и проку было мало. Устроил засаду; первую ночь просидел зазря, а на вторую, под утро, дождался хищника… застрелил его. А из шкуры волка сделал чучело, всем соседям показывал.
И о чём только не вспомнила она, сидя возле улетевшего в неизвестность мужа. Казалось, переворошила в памяти всю их жизнь, которая была счастливой, но короткой. Неужели такова их Судьба, чтобы расстаться? Расстаться так внезапно, непонятно, преждевременно… Лучше бы (пришло же на ум!) Бог забрал их вместе…
Измученная к вечеру всеми переживаниями, чёрными и светлыми мыслями одновременно, страхом и ужасом, не помня себя, она свалилась на постель и заснула. Всю ночь её терзали дурные сновидения.

Проснулась задолго до рассвета, с тяжёлым грузом на душе и в сердце. К Сергею подсаживаться на постель не решилась – к чему отягощать себя, травмировать? Взглянула на него мельком, убедилась, что спит, и взялась за задуманное. В сенцах отыскала нужную лопату, на кухне осторожно, без шума, чтобы не нарушать его сон, подняла дверцу погреба и спустилась туда.
В погребе было просторно, сухо, слегка прохладно. Яркая лампа осветила великое множество стеклянных банок разных размеров с соленьями и вареньями, а также уложенные вдоль стен на полках капусту, морковь, свёклу и насыпанную под лестницей го;ру картофеля – все овощи отборные, хорошо сохранившиеся. «Кто это всё будет есть? – спросила саму себя. – Тут на всю деревню хватит… и ещё останется…».
Она прогнала напрочь горькие мысли, взялась за лопату. Без особых усилий выкопала яму под его рост – семьдесят на сто восемьдесят. Поднялась к мужу, окутала его свежей простынёй, обвязала верёвками, подтащила к погребу и на верёвках, осторожно, по чуть-чуть, опустила его в яму; уложила как надо и засыпала землёй… Всю эту работу выполнила без роздыха, к рассвету, и была довольна: получилось всё не так страшно, как предполагала.
Стол накрывала не спеша. Перво-наперво сняла со стены фотографию Сергея, улыбающегося и весёлого, заснятого его детдомовским другом в день их свадьбы, поставила фотографию на стол; чуть в стороне пристроила маленькую иконку, подаренную им при венчании батюшкой. Выложила на белую скатерть домашний хлеб, испечённый накануне, солёные огурцы, сало и кушанья, имевшиеся вдоволь в погребе. Из буфета, сделанного мужем с её отцом, извлекла графинчик с чуть мутноватой самогонкой и два стограммовых стаканчика, наполнила их до краёв крепким напитком, его стаканчик, сверху, накрыла кусочком хлеба с салом, а уж только потом подняла свой и залпом выпила:
– Царство тебе небесное! Пусть земля тебе будет пухом!
Перекрестилась и залилась слезами. И как мумия, почти без движений, просидела за столом неизвестно сколько, не глядя на часы.
Весь оставшийся день, до вечера, она бесцельно бродила по дому, не сознавая, что и зачем делает.
Пришла в себя поутру. Страх и ужас вроде бы отступили, но сердце словно было придавлено чем-то тяжёлым, что затрудняло дыхание, оковывало всё тело. Лежала на постели – вся в раздумьях: чем заняться, что делать? Была мысль пойти в город, встретиться с участковым и рассказать ему всю правду о её горе, о всём случившемся; её одолевали глубокие сомнения, что все деяния, совершённые с похоронами мужа, были правомерными; да и что скажет соседям, когда спросят о Сергее? что скажет почтальону, когда он принесёт пенсии – две пенсии, её и его? что? молча распишется? и удержится от слёз? Однако, когда она, превозмогая себя, поднялась с постели и подошла к окну, мысль отправиться в город улетучилась как пыль. Куда идти? За окном по-прежнему хозяйничала вьюга, порывистый ветер закручивал снежные вихри и, казалось, соединил небо с землёй. А что с дорогой до трассы? Дай бог, чтобы её пробили через неделю. Не нужна их вымирающая деревня никому! И никакой власти ничего не докажешь.
Она вышла в сенцы, попробовала открыть входную дверь – налегла на неё всем телом, потолкала, но сдвинула на сантиметры; щель в проёме была заполнена спрессовавшимся снегом, будто заклеили её белым пластырем. На ум пришла мысль, что это Он, Бог, умышленно запер её в доме вместе с ним, Сергеем, похороненным в погребе – чтобы до конца осознала и выдержала испытание разлуки с любимым, чтобы никогда не забывала о нём. И она смирилась с участью овдовевшей пленницы, вспомнила, что ещё скотина не кормлена, что надо затопить печь, прибраться в доме… Жизнь продолжается. Жить-то надо – даже ради дочери и внука. И разве Сергей, её улетевший голубь, не оценит её мучения и старания там – на Небесах?