У вас нет Шопена

У ВАС НЕТ ШОПЕНА
(Из серии «Герой для ее романа»)

Не бойся бога – бойся самого себя.
Ты сам творец своих благ и причина
своих бедствий. Ад и рай находятся
в твоей душе.
П. Марешаль.

1

Мой любимый – рэкетир. К счастью, в прошлом. Теперь он простой оле хадаш (новый репатриант). У него нет денег даже на то, чтобы снять нам приличный номер в одной из гостиниц города. Мы встречаемся, где придётся: то на какой-то съёмной квартире, то… Короче, все пошло, грязно и уныло, как и сама наша жизнь. Решилась от него уйти, но он, усадив меня напротив, сказал, тихо, глядя мне прямо в глаза:
– Я не знаю, что со мной? Встаю и ложусь с одной мыслью о тебе. Со мной никогда этого не было раньше. Ты – это приговор за прошлую мою жизнь. За все то, что делал с моими женщинами раньше. Теперь я должен страдать, – в его глазах заблестели слезы. – Только прошу об одном, не изменяй мне! Я долго не буду жить. Мне осталось совсем немного.
Он встал передо мной на колени и прижал к себе. Боже, ну как в романах! Но почему-то меня это пробило:
– Ты что, собираешься умирать? – смягчилась я и погладила его по голове. 
– Не знаю, но чувствую, что-то должно произойти.
– Тогда, тем более, надо последние дни прожить в чистоте, а не грешить! – ухватилась я за последнюю его фразу как за соломинку.
– Грешить? – встав с колен, он поднял меня со стула, продолжая целовать в шею, губы... – Грех? Я не попаду в ад, потому что принесу в жертву самое дорогое – тебя.
Этого мне только не хватало?! Он, может быть, и готов отправиться куда подальше, но я-то тут при чём? Тем более, в виде какой-то жертвы, хоть и самой дорогой. Я не ощущаю себя ни барашком, ни козочкой. Почему меня должны принести в жертву? Да я просто уверена – такую жертву Господь не примет. 
– Такие слова…Я боюсь тебя. Своей любовью ты тянешь меня вниз. Ты постоянно напоминаешь, что я достойна только такой любви, на большее мне надеяться нечего. Ты постоянно бросаешь и себя и меня в какой-то омут. Тебе там, внизу, хорошо. Мне тошно. Очень тошно.
Он не прерывал меня. Мне вдруг показалось, что он даже не слышит. Наконец, замолчала, ожидая его реакцию. Она последовала моментально.
– Ничего не могу поделать. Знаю только одно – ты мне нужна. И сейчас же.
Ну что он со мной делает? Почему я не могу отказать? Что за наваждение?
– Сколько мне лет? – спрашиваю его, когда он благодарит за доставленное удовольствие. – Восемнадцать?
– Да, тебе восемнадцать, мне девятнадцать. А может, и меньше. Главное, я люблю тебя. Тебе хорошо?
Я молчу.
– Отвечай, тебе хорошо?
– На данный момент – хорошо. Плохо будет потом.
– Верь мне, я что-нибудь придумаю. Мы вырвемся из этого круга. Мы будем вместе. Нам будет ещё очень хорошо. Веришь?
Я верю. Сегодня я верю.

2

Чёрт дёрнул меня влюбиться в эту бабу, да ещё в то время, когда я сам гол как сокол. Мне бы думать о том, как прокормить свою семью, а я втюрился, буквально влип в эту женщину и не могу оторваться. Одно счастье – она замужем, и мне думать об её обеспечении не обязательно.
Но самое интересное – она писательница. Вот скажите, кто из вас был влюблён в писательницу? И правильно делаете. Нельзя в таких баб влюбляться! Мало того, что она все-таки женщина, она ещё к тому же исследователь твоих мыслей и пожиратель твоей души. Ей мало, что ты с ней трахаешься, ей подавай любовь в особой обёртке. Ты должен быть ее вдохновителем, прототипом всех её героев-любовников. И, не дай бог, сделать по-своему, она так тебя разукрасит в своих писанинах, что сам себя не узнаешь. 
Каждый раз мне хочется от неё сбежать, но не выдерживаю больше месяца.
Если бы мои друзья узнали – не поверили бы, что это я. Просто мужчина-ангел, юный Ромео… Какой ещё сопляк есть там в художественной литературе? Сейчас и припомнить трудно. Но я именно этот тип, как бы сказал раньше, – недоносок.
О прошлой жизни стыдно вспоминать, не то, что рассказывать кому-то, но если не рассказать, ничего не будет понятно. Я сам не могу разобраться, что происходит в Израиле. Кто так зло подшутил надо мной? Что это – подарок судьбы или все же кара?
Прилетел я сюда с семьёй. Можно сказать, уносили ноги, чтобы сберечь детей. Сам я уже не надеялся, что доеду живым. Всю дорогу у нас на хвосте сидели, но тронуть не решались. Как потом понял, я им ещё пригодился и в Израиле. Если попался хоть раз – ты с ними повязан навсегда.
Сейчас мой старший сын мечтает о такой жизни. В его понятии это – свобода. Деньги, радости жизни, гулянки… Я в ужасе. Что он знает? Ничего! Насмотрелся дурацких фильмов. Да и я был не лучшим примером.
Мальчишка был нашим первенцем, которого мы долго не могли родить. Наша жизнь с женой с первых же месяцев пошла наперекосяк.
С моей стороны этот брак был вынужденным. Мои гулянки так осточертели моим родителям, что отец просто насильно женил меня. С ее стороны – сначала была большая любовь. Может, поэтому она столько раз прощала меня. О, какой же надо было быть женщиной, чтобы столько раз прощать?! Либо святой, либо… А, впрочем, с позиции сегодняшнего дня я начинаю её понимать. Её слова любви ко мне были не пустым звуком. Она-то меня по-настоящему любила и надеялась, что когда-нибудь я остепенюсь. Надежды не оправдались. Но привычка осталась. Правда, ссоры в доме повторяются и сейчас, но она уже никуда не бежит и никому не жалуется на свою жизнь.
И правильно делает. Подружки… – те ещё твари, по отношению к ней же. Её в глаза – жалеют, а за глаза – лезут ко мне. Это они виноваты, что я так бесшабашно гулял. Стыдно даже вспомнить, что мы делали с парнями.
Я познал женщину лет с тринадцати. Первый раз от страха и стыда меня трясло. Но женщина оказалась очень даже умелой и сделала из меня мужчину, как в Израиле говорят, чик-чак. Это мне так понравилось, что с тех пор я трахал все, что двигалось. Огонь желания буквально сжигал меня изнутри. Благо, женщин хватало. Но, по-видимому, любви я не испытывал ни к кому. Наоборот, какое-то высокомерие по отношению к этим девицам я ощущал каждый раз, как только надевал штаны.
Очень скоро я почувствовал себя непревзойдённым героем по этому вопросу. А ещё через какое-то время стал одним из опаснейших мужчин в городе.
Мне шёл девятнадцатый год, когда среди нас появился невысокого роста мужчина с довольно холёным лицом и удивительно пронзительными глазами. Когда он впервые разозлился на мой отказ помочь ему с реализацией наркотиков, его чёрные глаза так сверкнули, что я понял – шутить не стоит. Этот разотрёт – охнуть не успею. Но покочевряжиться всё же должен был – так уж устроен, потом согласился, поняв, что деньги не пахнут, а иметь их мне страсть как хотелось.
Пару месяцев я плохо спал, почти ничего не ел. Мать стала замечать и постоянно цепляться с вопросами. Но я молчал, как партизан на допросе, тем более что дальше вопроса любви её почему-то ничего не волновало, так что она почти на все сто была уверена – моя печаль от любви. Чтобы она отстала от меня, я соглашался и указывал на какую-нибудь девицу, после чего мама замолкала на какое-то время. Потом начинала меня отговаривать, находя тысячу изъянов у предполагаемой претендентки на её сыночка. Мне было весело, но от этого волнения не уменьшались.
Наконец, первая партия прошла благополучно. Я получил свой первый гонорар и решил, что пора завязывать. Но мои планы в планы хозяина не входили. Не прошло и недели, как он снова позвал к себе. Я понял, меня хорошо повязали, и выйти из игры живым уже никогда не смогу. Положившись на судьбу, я бросился в водоворот этой жизни, которая и радовала только тогда, когда руки грели бумажки с изображением великого вождя.
К тому же очень скоро я почувствовал и свою власть. Меня назначили старшим по сбору «липок». В моё распоряжение поступили три парня, прекрасно владеющие каким-либо видом рукопашного боя. На «охоту» мы выходили перед самым закрытием магазинов. Как правило, хозяева долго не сопротивлялись, и мы уходили с «честно» заработанными деньгами.
По правде сказать, я долго не мог понять, почему нас не преследовали менты. Только два раза за нами была погоня, но и то как-то уж очень жидковато. Мой водила даже на полную скорость не взводил нашего «конягу», и мы все равно ушли без проблем.
Сейчас я с какой-то ностальгией вспоминаю то время. Оно было ужасное. Страшное. Беспредел гулял по всему городу. Но в том городе я был король.
Теперь я никто. Меня унижает каждый хозяйчик вонючей забегаловки. Я для него – ничтожный оле хадаш, у которого нет денег. Ох, с каким бы наслаждением швырнул я стодолларовую бумажку ему в рожу! Но… эти прекрасные времена ушли навсегда.
Зато есть всё, что положено честному труженику: руки, голова на плечах и дырка в кармане. Капитализм в полном объёме.

3

В магазине он появился как раз в тот момент, когда собиралась закрыть кассу. На часах было без двух девять, и этот посетитель мне вовсе не был нужен, даже если бы он закупил сейчас весь товар с полок. К тому же хозяин прогорел, и через неделю я получу расчёт. Так что мне было глубоко наплевать и на товар, и на моего хозяина, и на этот магазин. Я снова оставалась без работы.
По правде сказать, работала я в магазине по большой нужде. После покупки машины, квартиры, мебели и прочей материальной необходимости, наш семейный бюджет трещал по швам. Мне пришлось поискать себе место, где бы платили законные восемнадцать шекелей в час. К тому же мне никак нельзя физически перерабатывать, так как основной работой считала мой писательский труд.
В Израиле эту профессию знают, но не принимают. Вернее, принимают как свободное времяпрепровождение.
– Чем вы занимаетесь, геверет (госпожа)?
– Я писательница.
– Нет, я спрашиваю, где работаете?
– За  компьютером.
– Программистка?
– Нет, писательница.
– А что вы делаете?
– Пишу книги.
– Нет, я спрашиваю о работе…
Короче, всё в таком же духе. Меня успокаивает только то, что такие же вопросы могут задать балерине, певице (если она не работает в ресторане), художнику…
Вот, например, есть в муниципалитете такая женщина, пришедшая к власти совсем неясным путем. Но, высидев не один год на тёплом месте, с которого своей барской рукой подписывает бумажки на выданье денег, она совсем потеряла стыд. Абсолютно непредсказуемая, зависящая от своего утреннего настроения, эта мадам – бюрократка до мозга костей, с чётким пониманием своего превосходства. К большому сожалению, необходимо добавить ещё и её полное бескультурье и безграмотность по многим вопросам, которым она даёт (или не даёт) ход.
Она сама – сборник анекдотов. Например, к ней пришла балерина – руководительница одной из престижных балетных школ – и попросила помочь с деньгами. Между ними произошел такой разговор:
– А кто ты такая? – спросила муниципальная мадам.
– Я – балерина, танцевала в Париже, – с гордостью ответила просительница.
– А что ты делала? – недовольно повысила голос начальница.
– Танцевала, – думая, что та её не поняла, уточнила балерина.
– Танцевала… Я спрашиваю, где ты работала?
Представляю, как она счастлива, когда видит своё превосходство над просителями. Её распирает гордость, когда она видит эти просящие глаза, когда ей целуют руки мужчины и заискивающе говорят о её красоте. Глупая корова. В её мозгу даже не поворачивается мысль о том, что о ней думают эти же самые люди. Впрочем, таких, как эта муниципальная Миледи, в нашем престольном Ашдоде очень много, не говоря уж обо всём Королевстве. И поговорка: я начальник – ты дурак, –  очень даже актуальна в наше время.
А вот профессия продавщицы как-то слаще для слуха, тем болеечто совсем недавно, каких-то пятнадцать лет назад она была очень даже уважаемая (!) в тех краях, из которых были многие выходцы алии 90-х. Поэтому на вопрос, кем я работаю, предпочитаю отвечать:
– Продавщица (Ани мохерет!).
А то, что у меня в этот момент ёкает сердце от боли, это ведь никто не видит. Главное, именно в это мгновение не отвести глаза.
В каждой работе я старалась найти для себя что-то интересное, чтобы, во-первых, не падать духом – временные трудности закаляют, помните песню: «Это даже хорошо, что пока нам плохо»; во-вторых, иметь какие-то небольшие сбережения, чтобы купить себе бумагу или хомер (краску) для принтера. Наконец, в-третьих, почти каждый день приносил какие-то интересные жизненные ситуации, которые так и просились на бумагу.
Вот и тот день принёс мне абсолютно новую страницу и не только в мой новый роман, но и в мою жизнь. 
Мои нервы были уже на пределе – через тридцать минут должна выскочить, чтобы успеть к автобусу, а мне ещё надо пересчитать выручку. И тут, как назло, новый покупатель. По его виду понимаю, что он не собирается ничего приобретать, а как-то абсолютно безразлично шныряет своим взглядом по полкам.
– Вам помочь? – спросила я как можно любезнее.
– А где хозяин? – спросил он, не отвечая на мой вопрос.
– Скоро должен прийти, – соврала я, прекрасно зная, что сегодня его не будет.
– Когда именно? – не улыбаясь, снова спросил посетитель.
Теперь он стоял напротив меня и пристально смотрел в глаза.
«Какой красивый мужик!» – вдруг подумала я, но, тут же посмотрев на часы, сказала:
– Извините, магазин закрывается. Пожалуйста, если вы ничего не покупаете, подождите моего хозяина на улице или приходите в следующий раз.
Не сказав ни слова, мужчина вышел из магазина, а я тут же опустила жалюзи, быстро пересчитала выручку и запрятала её поглубже в сумку. Закрывая дверь на ключ, краем глаза увидела, что посетитель, о котором уже и забыла, стоит через два магазина и рассматривает витрину. 
Я еле успела к автобусу и, вскакивая на подножку, машинально обернулась. Мужчина тоже подбежал к автобусу и успел войти следом за мной. Я сильнее прижала свою сумочку к себе, хотя никакого страха не испытывала. Почему-то весь его вид вызывал полное доверие. Моё женское чутьё подсказывало мне, что передо мной не вор, а мужчина, заинтересовавшийся именно мною. Моё чутьё не подвело. Он вышел на одну остановку раньше и, проходя мимо окна автобуса, пристально посмотрел на меня.
А ночью ограбили как раз тот магазин, около которого стоял этот странный субъект, о котором я старалась не думать, как только вошла к себе в дом. Полиция долго расспрашивала всех продавцов, надеясь на то, что кто-то сможет навести хоть на какой-то след. Но никто ничего не знал и не видел.
Мне тоже задавали вопросы, но почему-то я вовсе не хотела рассказывать о странном эпизоде, произошедшим со мной накануне вечером. Что-то в том мужчине было мне симпатично. Больше того, какая-то надежда на будущую встречу вдруг теплилась в моей груди. И от одной мысли об этом начинало сильно биться сердце.

4
   
Уже выходя из магазина, я понял, что эта ночь не принесёт ничего хорошего для нашего «бизнеса», больше того, что-то подсказывало мне, что надо остановить запланированную на сегодня операцию. Но вместо того, чтобы срочно что-то предпринять, я бродил и бродил около её магазина, ожидая, когда, наконец, она его закроет и побежит на остановку. Я давно знал, когда закрываются все магазины на этой линии, и приехал только для того, чтобы ещё раз убедиться, что всё готово для нашей операции.
Эту женщину взяли на работу в хозяйственный магазин за неделю до того, как мы решили проучить хозяина магазина «Московские мелодии», не пожелавшего мирным путем разойтись с нами. Мы дважды приходили к нему на переговоры, но он упрямо отказывался поделиться.
С одной стороны, я его уважал за смелость. С другой – нам необходимо было поставить его на колени, иначе мы могли убираться с этой улицы, а возможно, и из города, если будет хотя бы один претендент на непослушание, оставленный без мщения.
Грузинская братва давно уже поставила всех в «нужное положение» и жила себе припеваюче. Нам, «русским», приходилось ещё завоевывать своё место под солнцем.
Я приехал в город как раз в то время, когда ничего по существу ещё с нашей стороны схвачено не было. Первые же месяцы на исторической родине показали мне, что все мои мечты о честной жизни только заводили меня в тупик. Работы нигде не было, языка я не знал. Привезённые деньги уходили как песок сквозь пальцы.
Открыть свой бизнес было невыгодно. К тому же оказалось, что жена снова беременна. Ну что за бабы?! Когда всё горит под ногами – им рожать надо. А как воспитывать дите? Как выживать будем – это твои мужские проблемы. Настоящим ишаком стал.
И тут, когда, как говорят, свет стал не мил, на Обетованную прилетел крупный босс из наших. Услышав его голос в трубке, я первым делом облился от страха потом, но, взяв себя в руки, согласился на встречу – в конце концов, терять мне, как говорил Карл Маркс, кроме собственных цепей, было уже нечего.
Встреча прошла в тёплой дружеской атмосфере, хотя прессу в зал не приглашали. Я был очень обласкан и услышал в свой адрес много лестных слов, которые растопили моё больное сердце. Лесть, хотя и не в ладах с умом, зато приятна для сердца, а оно у меня было очень уж изранено всеми этими олимовскими проблемами.
Нас было человек десять. После небольшой беседы всех пригласили к столу, где мы закрепили свой союз хорошими винами и отборной едой.
Мне предложили организовать и возглавить всю работу на юге нашей маленькой, но очень гордой страны. Для начала мне дали подъёмные, которые были весьма кстати, и заверения – всё будет под контролем, и я могу спать спокойно.
О спокойствии – это только так говорится. Мне уже были знакомы их заверения и клятвенные обязательства. Я сам себе хозяин и должен знать в какое г… вляпался. Но зато теперь могу распоряжаться своими бабками как белый человек.
С моей хваткой я быстро сколотил свою бригаду, и уже через полгода мы разъезжали на своей тачке, и не какой-нибудь, а «Мерседес». Это не говоря уже о том, что стал одеваться как в старые добрые времена, старших детей устроил в престижную школу, где в классе только детки грузинских торгашей и русских спекулянтов. Родители – все гады, но своих отпрысков они отдают учиться только в престижные заведения. Так чем мои хуже?
Купил квартиру в старом районе города, недалеко от моря, переделал её своими руками.
И казалось, всё уже схвачено и сверчено, так нет же… Именно тогда вдруг всё стало рушиться. И как раз с этой самой ночи.
Когда мои ребята в страстном порыве громили эту самую лавчонку, кто-то из добрых жителей не побоялся вызвать полицию. Израильская полиция – когда они чуют русскую мафию – как сорвавшиеся псы. А нюх на «наших» у них с молоком матери впитывается. Моих ребят эти борзые гнали аж до Тель-Авива. Вот здесь на каком-то участке машина перевернулась и…
Когда мне позвонил мой дежурный и сообщил страшную новость, я чуть не завыл, как собака. Мои лучшие ребята! Моя гордость! Мои смельчаки! Боже, кого я сгубил?! Это была моя ошибка. Я не имел права начинать операцию, если даже чуть-чуть сомневался в успехе. А ведь сомнения были. Так почему? Почему я не остановил?
Какими словами я только не крыл себя?!
На похоронах было много народу, никто не обращал на меня внимания. Всех троих похоронили рядом. Так что женский вопль стоял у меня в ушах как проклятье.
Вечером позвонил босс и спросил, что случилось. Я все доложил.
– Ладно, не раскисай! Найдёшь новых – начинай всё сначала.
От этих слов мне стало тошно. Я вдруг подумал о том, что как отец не имел права допустить смерть, пусть чужих, но детей. Был бы я рад, если бы кто-то такой, как я, втянул моих сыновей на такой путь? Нет ничего страшнее своей совести, которая сжигает изнутри. Возможно, она не у всех есть. У меня она была.
Провалявшись на диване трое суток и глуша боль водкой, я, наконец, очнулся, привёл себя в порядок и пошёл бродить по городу.
Погода стояла классная. Было тепло, от моря дул приятный ветерок. Немного подышал морским воздухом, поднявшись наверх, сел в «монитку» и поехал… как убийца… на место преступления.
Всё уже было убрано. Магазин сверкал своей витриной. Люди входили и выходили из его дверей, неся стопки кассет с сомнительной «пиратской» записью – главное, дёшево. Всё было как раньше. Не было только моих ребят. Но это никого не волновало. Больше того, думаю, кто-то даже в злобе говорил: «Так им и надо!» В магазин не зашел – хозяин мог опознать и вызвать полицию, а мне этого вовсе не надо было.
Зато ноги так и тащили к магазину «Всё для дома», где за окошком уже мелькала фигура женщины, которая, как я решил для себя в ту ночь, стала моим проклятьем.

5

Я не сразу обратила внимания на то, что у витрины кто-то стоит и смотрит в магазин. Хозяин уехал на базу. Несколько покупателей разглядывали товар, но за помощью не обращались, поэтому я могла немного дать себе возможность расслабиться, уткнувшись в газету, где печатался гороскоп на неделю. Мне снова сулили сплошную любовь и удачу на этом поприще, зато денег не обещали. А их как раз было бы нелишне получить пару-другую сотенку. Наверное, хозяин обманет или не выплатит зарплату вовремя. Прочитав, я невольно повернула голову к окну и тут же вздрогнула: на меня пристально смотрел тот самый странный человек. Я машинально улыбнулась. Он ответил мне улыбкой. Она была такой красивой, как и его большие чёрные лучистые глаза, обрамлённые длинными ресницами. Я вышла из-за прилавка и позвала его:
– Чего же вы не заходите? Правда, хозяина снова нет, но, может, я помогу?
– Он  мне уже не нужен.
– Вы чего-то ищете? Какой-то особый товар? – мне так хотелось ему чем-нибудь услужить.
– Пожалуй, да. Я ищу. Ищу встречу с вами, – вдруг так просто и откровенно сказал он.
– Со мной… Но я здесь. Мы уже встретились, – залепетала я какие-то глупости, сама не понимая, что происходит.
В это время в магазин вошли две женщины и, шумно продолжая беседовать, стали набирать товар.
Мы глядели друг на друга, не произнося ни слова. Вдруг мужчина, показав на витрину позади меня, спросил:
– Можно посмотреть вон те духи.
– Конечно! – обрадовалась я, что он не только не уходит, но и старается привлечь меня к дальнейшей беседе.
– Как вы думаете, они могут понравиться женщине вашего возраста и вкуса? – рассматривая флакон, спросил посетитель.
– Да, это очень сладкие духи! Не знаю, как для вашей избранницы, я предпочитаю духи со сладким запахом, а эти как раз такие.
– Так они вам нравятся? – переспросил он, делая ударение именно на слове «вам».
– Мне – да. Очень.
– Вы  уже купили себе такие?
– Не т, – смутилась я его вопросом. – Мне это дороговато.
– А, ну да. А муж…
Я не дала ему закончить фразу:
– Вас  интересует карман моего мужа или есть ли он у меня вообще? Муж у меня есть, если вас интересует мой личный статус, но мужья, новые репатрианты, такие духи не покупают.
Наверное, в моём голосе прозвучали нотки недовольства, потому что он сразу отреагировал:
– Извините, я не хотел сделать вам больно. Наверное, просто взыграло любопытство.
– Для дальнейшей смелости? – уже не унималась я.
 – Допустим. Так сколько с меня? – Я назвала цену. – Хорошо. Я покупаю его.
– Вам завернуть подарком?
– Да, заверните.
Я все сделала, как полагается, и протянула ему покупку.
– А вы знаете, какой сегодня день? – вдруг спросил он.
– Среда, – удивилась я его вопросу.
– А вы, дамы, знаете, какой сегодня день? – снова спросил мужчина, обращаясь к посетительницам.
– Сумасшедший был с утра, – почему-то ответила одна из них.
– Ты всё не угомонишься! – остановила её подруга.
– День Святого Валентина. День любви! – и мужчина улыбнулся своей обворожительной улыбкой.
– Ой, молодой человек, о какой любви вы говорите?! – заголосила вдруг первая дама. – Её уже давно нет. Она осталась на другом острове.
– Э, нет, не верю. Я её сегодня снова нашёл, – отозвался мужчина и вдруг обратился ко мне: – Извините, как вас зовут?
В мои планы не входило знакомство, тем более, в рабочее время, поэтому срочно пришлось возвести «стену»:
– А мы уже так близко знакомы, что пора переходить на имена?
В его глазах появился странный блеск и удивление:
– Дело только в количестве встреч, или вы имеете что-то против моей кандидатуры? 
Ух, какой прыткий! Придётся поиграть в его игру:
– Что касается вашей кандидатуры, – улыбаясь, пошла я в атаку, – то она мне подходит, если вы выдвигаете себя на пост зам мэра Ашдода. Но для этого вам придётся чаще бывать на публике и заходить в наши края.
 – И тогда вы назовёте своё имя?
– Пренепременно.
– Ловлю вас на слове. А пока я поздравляю вас с Днем любви.  А это вам подарок от будущего кандидата, – и он, положив только что завёрнутый мною пакет на прилавок передо мной, добавил: – Мне так хочется, чтобы вы были счастливы!
Пока я стояла, не зная, как отреагировать на такой жест, незнакомец вышел из магазина, на прощанье помахав мне рукой.
– И часто вы получаете такие подарки? – спросила меня дама, которая, вероятно, давно забыла, что такое любовь.
– Да, – засмеялась я, – каждую неделю, когда появляются такие мужчины на нашем острове.

6

Итак, её имени я не узнал. Пока. Но это меня не очень расстроило, так как было ясно, что наши встречи ещё впереди. Да и какое это имеет значение – имя. Главное, я знал наверняка – она замужем. И это меня вполне устраивало: на шею вешаться не будет. Обо всём остальном я узнаю позже.
Выйдя из магазина, почувствовал себя гораздо лучше, хотя мысль о трагедии ещё несколько раз возвращалась ко мне. На углу я зашёл в кафе и, заказав кружку пива, сел за столик. Мне надо было всё хорошенько взвесить и решить для себя, стоит ли продолжать эту жизнь или всё же свернуть и попробовать начать всё сначала.
Кафе было летнего типа, столики стояли прямо на улице, так что я с большим интересом наблюдал за проходившими мимо, тихонько попивая пиво и покуривая сигарету. В Израиле такие кафе в каждом районе. В них в основном сидят мужики, разрешая свои проблемы. Очень редко здесь можно встретить женщин, только если какая-нибудь мамаша решила побаловать своё дитя пирожным или мороженым.
Мы тоже часто устраивали место встречи на Рогозина, в одном из кафе, где и разрешали возникшие проблемы. Несколько раз мимо пробегали довольно-таки интересные дамочки. Но, по-видимому, их не очень устраивало такое наглое рассматривание праздносидящих мужчин, и они старались отвернуть свои личики, пренебрежительно тряхнув волосами.
Глядя на них, я вспоминал то время, когда был королём в своём королевстве. Меня боялись и не перечили. Часто, насытившись очередной подружкой, я приказывал ей удовлетворить одного из моих друзей, которому она приглянулась. Со своей стороны, мне хотелось сделать ему такой подарок: и дорого, и сердито. Он же после этого полностью зависел от меня и выполнял все по первому моему пику.
Иногда моя краля кочевряжилась, клялась в любви, молила не передавать меня другому. Но я был непреклонен. И чем больше она просила, тем больше во мне росла ненависть к ней. Иногда я даже бил её.
Мои друзья старались не очень хвастаться передо мной своими подружками, зная, что я могу положить на них глаз, и тогда многое зависело от моей прихоти.
Помню, как однажды моему другу Серёге пришла очень плохая мысль познакомить меня со своей девушкой. Сказать по правде, она не была в моём вкусе. Вероятно, он это знал и был спокоен. Но как я уже говорил, это был тот период, когда я трахал всё, что двигалось.
После небольшого застолья в ресторане какой-то гостиницы по случаю очередного отлично проведённого дела, я предложил Серёге обменяться подружками.
– Ты что, сдурел? – вспыхнул друг. – Зачем тебе моя Светка?
– Хочется что-нибудь новенькое, – спокойно сказал я.
– Ты же знаешь – у меня это серьёзно! – выпучил на меня свои зенки Серега.
– А я что, навсегда забираю? – стал злиться я, видя его несговорчивость. – Всего-то на пару часов – и принимай обратно!
– Ну, ты…
– Договаривай, договаривай, кто я? – во мне уже бушевала злость. Вот так друг! Какой-то бабой не может поступиться?!
Серёга сопел, как чайник. Даже при плохом освещении было видно, что он весь красный, и глаза мечут молнии.
– Ладно. Давай сделаем так, – предложил я ему. – Сейчас ты пойдёшь в зал и попросишь её выйти ко мне сюда. Если она через пять минут не возвратится, все претензии к ней. Я обещаю насильно в постель не тащить. Но знай, это только ради тебя. По хорошему, ты бы должен был преподнести мне её на блюдечке с голубой каёмочкой после всего, что я тебе сделал.
Я остался ждать, а Серёга возвратился в зал. По правде сказать, при всей своей злости, я вдруг почувствовал себя таким подлецом… Мне даже захотелось, чтобы друг пошёл против меня и не прислал Светку. Тогда бы, возможно, я бы приказал его немного подубасить, но всё бы обошлось. Главное, я бы его уважал как человека, не поддавшегося страху. Мне, конечно, было лестно, что все меня боялись и делали всё по первому пику, но это и вызывало во мне страшное пренебрежение и к друзьям, и к их девицам.
Мои тайные мечты не оправдались. Через пару минут в холле появилась Светка. Ноги как у козы, груди с трудом было отыскать, талия срослась с бедрами. Как я её буду трахать? Только прикрыв подушкой.
– Ты  чего меня звал? – хлопая своими накрашенными ресницами, льстиво обратилась она ко мне.
– А Серега не сказал? – сделал я удивлённую мину.
– Нет. Он сказал, что ты сам всё объяснишь.
– Ну, тогда пойдём.
Бросив окурок в урну, я взял её за плечи и повёл на второй этаж. Здесь у нас были сняты два номера на ночь, если кому-то трудно будет после попойки доехать до дому. Открыв ключом дверь, я толкнул девицу в комнату.
– Ты чего? – испугалась она.
– Ничего. Хочу тебе всё объяснить. Садись.
Включив торшер, я налил в бокалы, стоящие на столике, какое-то вино и подал Светке:
– Для храбрости.
– А кого я должна бояться? – удивилась она.
– Не знаю. Меня, например. Я такой страшный и ужасный.
– Нет. Ты очень милый и красивый, – глотнув из бокала, кокетливо сказала Светка.
– Я тебе нравлюсь?
– Нравишься.
– А как же Серёга?
– Ты  же знаешь, он мой парень. У нас любовь.
– У вас любовь… – я обдумывал, как сказать ей, чтобы она сама, если не предложила, то хотя бы не сопротивлялась. Мне вовсе не хотелось выглядеть насильником. Тем более что в душе я презирал себя и очень хотел исправить положение с другом.
– Светка, а ты бы могла, ради этой любви, пойти на кое-какой поступок?
– Какой? – с наивностью спросила она, но мне показалось, что она стала догадываться.
– Ну, например, доставить удовольствие другу своего любимого?
– А для чего это надо?
– Да мы поспорили, как сильно ты любишь своего Серёгу. Он уверяет, что ты пойдёшь на всё. А я думаю, что ты не так сильно его любишь, как денежки, которыми он тебя снабжает.
Я достал новую сигарету и, закурив, пристально следил за ней. Светка молчала.
– А что я должна сделать? – вдруг тихо выдохнула эта дурёха.
– Ну… для начала – раздевайся! – приказал я.
– А можно в ванной?
– Нет. Здесь. При мне.
– А  свет…
– Нет. При свете. И медленно.
Она стала раздеваться, а я всё больше и больше удивлялся, что мог найти в этой девице мой друг? Даже при виде её голого тела я не возбудился, но отступать было некуда.
– Хорошо. А теперь подойди ко мне и сделай то, что ты умеешь! – приказал я ей и откинулся в кресле.
Работала она неплохо, так что через несколько минут я был уже в полном кайфе. Но не успел я зайти в ванную, чтобы привести себя в порядок, как в номер стали колошматить. Потом послышался голос Серёги:
– Светка, дрянь, открой! – после чего послышался отборнейший мат.
Я вышел из ванной и увидел, что она сидит в кресле и дрожащими руками старается натянуть на себя колготки. Мне вдруг стало жаль эту девчонку, которая по существу ни в чём не была виновата ни передо мной, ни перед Серёгой.
– Одевайся спокойно! Подождёт… Отелло.
Наконец, она натянула на себя колготки и забежала в ванную. Я открыл дверь.
– Ну, чего ты орёшь? – спросил я ворвавшегося друга.
– Где она? – он стал бегать по комнате, переворачивая стулья.
– А кого ты ищешь? – подтрунил я над ним.
– Тебя…– с его языка готово было слететь слово, но он сжал зубы.
Я налил новый бокал вина и подал ему:
– Угомонись! На, выпей! Всё как по договору. Отдаю в целостности и сохранности. Даже почти не тронутой.
Он ударил по бокалу, и его содержимое вылилось мне на рубашку. Я озверел от такого хамства:
– Ах ты, неблагодарная свинья! Пожалел для друга свою сучку?! А сколько раз я с тобой делился? Это было нормально? – Ударив ногой дверь в ванную, я выбил замок и, схватив перепуганную Светку за руку, швырнул её прямо на него: – Держи своё добро! И чтобы я вас обоих больше не видел! Иначе ты знаешь – пущу её по рукам, а тебя размажу по асфальту.
Захлопнув дверь, набрал номер своего водителя и приказал принести мне новую рубашку. Через пятнадцать минут мне доставили её, но настроение было уже мерзопакостное. Сославшись на головную боль, я приказал отвезти меня домой.
Наутро мне доложили, что Серёга со своей кралей отчалили из нашего города в неизвестное направление. Конечно, найти их было пара пустяков, но я не стал этого делать. Мне так захотелось оставить в себе хоть капельку порядочности.

7

Вот, пожалуйста, дожила. Двенадцать дня. Солнце палит. Бегу на свидание в гостиницу. Сколько мне лет?..
Раньше за мной машину подавай. Теперь сама на автобусе «причапала». Свежий ветер с моря охладил мой пыл. Уже не злюсь, хотя в автобусе кипела, как чайник. Видите ли, у него не было времени заехать за мной. Автобус – не самолет. За минуту не долетишь. А ему уже не терпелось, так что мой мобильный каждые пять минут заливался «канканом».
– Ты  едешь?
– Да, уже в районе «вав».
– Я  снял номер. Выскочу только купить воду.
– Хорошо.
В автобусе много народу. Сегодня среда. Шук (базар) у моря. Давно не заглядывала туда. Если будет время после встречи, обязательно заскочу.  Прекрасно понимаю, что времени не будет, но надо же себя чем-то обманывать. Главное, что мне там делать, если в кармане совсем нет денег. Шататься по жаре?
– Ты  ещё едешь? – слышу его голос в мобильнике.
– Да. Ещё ползём.
– Что так долго? – его терпение, по-видимому, лопается.
– Надо было приехать за мной. Было бы быстрее, – начинаю взвинчиваться я.
– Ты же сама отказалась, а теперь сердишься.
– Я не сержусь. Просто быстрее не получается.
– Я залезу под душ. Дверь закрывать не буду.
Куда меня несёт, старую грымзу? Всё никак не успокоюсь. Раньше мои любовники были на десять-пятнадцать лет старше меня. Теперь меня ждёт мужчина младше меня на семь лет. И представьте себе, мне нисколечко не стыдно. Меня любит молодой и красивый мужчина. Не знаю, у кого из нас крыша поехала. Но нам так хорошо вместе.
Он уже при полном параде. Нет, не в смысле одет, а в смысле полного неглиже и такой свеженький и чистенький. И уже горит от желания…
Пока принимаю душ, он стоит и не сводит с меня глаз. Потом заворачивает в полотенце и целует. Целует. Целует. И я уже не помню, что ещё несколько минут назад меня обуревало желание устроить ему лёгкую семейную сцену. Пусть сцены устраивает ему его жена. Я любовница. Сегодня он подарит мне столько теплоты, что её хватит на несколько месяцев.
– Я должен был увидеть тебя. Обнять. Мне было важно убедиться, что ты меня любишь.
– Убедился?
– Да, и я счастлив.
В нашем распоряжении целых четыре часа. Это почти вечность. Но даже она пролетает быстро.
Я выхожу первая. Он остаётся, чтобы расплатиться и сдать ключи. Глотнув немного живительной любви, мы опять убежим в жизнь. Каждый в свою.

8

Этих детей надо было вытравлять в утробе моей жены. Всё для них. Ни дня покоя и отдыха. А где благодарность? Где понимание, в конце концов?
Три часа ночи. Сижу в приёмном покое. Час назад нам позвонили из полиции и сказали, что сын участвовал в драке.
– Вставай! – почему-то заорал я на уже перепуганную от звонка жену.
– Что случилось? Что с Артуром?
– Вот именно, с Артуром! Он прикончит нас, твой…– как мне хотелось выругаться в этот момент.
– Он мой, как и твой! – тихо сказала жена и пошла в ванную.
– Вот именно. Мой.
Как бы я хотел, чтобы он не был моим. Скажите, в чём моя вина отца? В том, что работал, как вол? Одевал, обувал, кормил, ни в чём не отказывал?! Почему, чёрт возьми, у меня такой сын вырос? С кого спрашивать? Согласен – не святой. Но разве я ушёл из дома? Бросил семью? Не давал ему денег на развлечения? Не платил в частную школу? Ведь у него была мечта. Он учился хорошо. Когда же всё пошло на перекос?
Сидя в жёстком кресле, стараюсь не ворошить старое, не вспоминать о том событии, которое всё перевернуло в судьбе сына. А мысли упорно лезут в голову, которая и так трещит – лёг почти в час ночи. Даже двух часов не поспал.
В предпоследних классах Артур учился очень хорошо. У него появился стимул и желание – учиться на адвоката. Конкурс в Израиле бешеный, но меня радовала его целеустремлённость. Я уже размышлял, как помочь ему с его выбором.
Да, да, только не говорите, что в Израиле всё честно. Честно только там, где нас нет. Здесь нормальная еврейская страна. Экзамены экзаменами, а чуть-чуть помочь надо. Но до этого «чуть-чуть» мы и не дошли. Однажды… Как это пишут? В один прекрасный день… Можно подумать, что дни у нас только и бывают прекрасными. Так вот в один из чёрных дней меня вызвали с работы в полицию.
Почему улыбочки? Да, ваше счастье, что не знаете туда дорогу.
Лечу, как может лететь оле хадаш. Поджилки трясутся, в голове туман. Впервые тошнит, как будто с вечера что-то не то съел. В кабинете у следователя сидит мой сын. Вид – не ахти какой, но сразу отметил, что живой и здоровый. Он-то здоровый, а вот тот, кого он избил, в больнице. У него перелом руки. Но главное, парень – сын очень богатенького папаши. И тот спуску не даст. Вытряхнет из нас всё, что ещё есть.
Написав расписку, забираю сына. Мы выходим на улицу, и я, еле добравшись до скамейки, присаживаюсь и достаю сигареты.
– Ну, выкладывай всё, как было! – замечаю, что руки мои почему-то трясутся, как будто я сам только что участвовал в драке.
– Подрались! Что ещё? – нагло отвечает Артур.
– За «подрались» в полицию не вызывают, – я начинаю злиться на своего великовозрастного детину.
– Я только дал сдачи! Ты же знаешь, я не стану мараться с этими богатенькими.
– А, так ты бедненький?!
– Нет, я имел в виду…
– Что имел, то и сказал. А бил за то, что богатенький, или причина в другом?
Он молчал.
– Я спросил… – меня начал выводить его тон.
– В другом.
– В чём? Девку не поделили?
– Да при чём здесь девка?
– Ты понимаешь, что с тобой теперь будет? Я должен знать правду. Я не буду за тебя бороться, если эта драка из-за какой-то девицы. Сколько засудят, отсидишь весь срок. Копейки не дам, чтобы тебя вытащить!
– Шекеля.
– Что шекеля? – не понял я сына.
– Здесь другие деньги. Здесь шекели.
– Ты меня ещё поучи, умник!
Я вскочил и быстрым шагом пошёл по аллее к воротам.
– Отец, подожди! Я не хотел тебя обидеть! – бежал за мной Артур. – Ну, пожалуйста, остынь! Давай поговорим.
– Я хочу правду.
– Хорошо. Я избил его за то, что он обозвал меня «чёрным».
– Каким чёрным? – не понял я.
– Будто не знаешь? Все русские считают себя здесь белыми, а нас обзывают чёрными.
– Ничего не понимаю. Какие белые? Какие чёрные? Мы же все из России.
– Ещё скажи, что мы здесь все евреи.
– А кто?
– Мы здесь русские, грузины, марокканцы, эфиопы.
– Ну, эфиопы чёрные. Это я понимаю. А ты-то почему чёрный?
– Потому что я из Чечни.
– Сволочи!
– Я был прав? – обрадовался сын.
– Дурень ты! – заорал я в сердцах. – Ты что, не понимаешь, что погубил свою жизнь?! Видать тебе адвоката как своих ушей!
Суд назначили через месяц. Но я не сидел сложа руки. Я бился за своего отпрыска. Нашёл адвоката, который спустил с меня последние штаны, но парня за решётку не упекли.
Школу он закончил, но путь к нормальной жизни был ему перекрыт. По поводу того, что его не взяли в армии, мы с женой не очень-то сокрушались. Хотя, по правде сказать, этот ход конём со стороны государства мне был совсем не понятен. Получается, если ты провинился, армия тебя тоже не хочет. Это только евреи так придумать умеют. В России как? Армия только и вправит мозги, если они набекрень. Моему бы сыну это была бы отличная школа жизни. Но, по-видимому, из этой жизни он вышвырнут окончательно. О работе адвоката – даже мечтать нельзя.
С выходом из стен школы его ждала улица. И тут я был бессилен. Не было недели, чтобы он не участвовал в какой-нибудь драке.
И вот теперь снова звонок из полиции. И мы с женой ждём, когда нам разрешат увидеть сына.
Каждый раз, когда с детьми что-то случается, я замечаю, как она стареет. Ей всего сорок, а она так сдала за эти годы. Я не могу один обеспечить нормальную жизнь семье, и ей приходится тяжело работать на цветочках. Можете себе представить, как в такую жару работать под плёнкой. Правда, она уверяет, что чувствует себя лучше, чем когда работала в «Бейт авоте» (дом престарелых). Конечно, попробуй каждый день убирать за психбольными. К тому же переворачивать их, мыть, кормить. И это за тот мизер, что ей платили как олимке.
Выходных не предусматривалось. Так что дети совсем не видели мать. Да, по правде сказать, я думаю, как мать она слишком мягкая. Если бы не её постоянная защита своих птенцов, может быть, больше было бы толку в нашем воспитании. Я ведь на руку тяжёл. Сыновья постоянно искали спасения у неё. Тогда я послал всё к чёрту и отдал их на воспитание ей. А действительно, сколько можно лупить?
И сейчас, увидев Артура, она расплакалась, а я подумал: ладно, если это всё так закончится.

9

– Ты сидишь? Держись за стул. А то упадёшь.
В телефонной трубке голос взволнованной Наташи.
– Что случилось? Почему я должна упасть?
– Программу зарезали. Поездка отменяется.
– Как?
– А вот так. Денег министерство абсорбции на матерей одиночек не дало.
А и фиг с ними, с этими матерями-одиночками. Вся страна уже бесится какой месяц, не знает, как ублажить этих бабёнок. После урезания пособия на этих одиночек и их «великого похода на Иерусалим» всех поставили на уши. По радио каждый день предлагают им работу, теперь придумали программы развлечения. Как будто все остальные живут припеваючи.
По правде сказать, мне жалко только то, что отменили поездку. Хочется куда-нибудь вырваться, посмотреть страну. Этих же милых «подруг» мне как-то не жалко. Особенно тех, которых показывают по телевидению. Жлобихи, хамки, вид у всех, как бывших… прости, Господи. Весь мир виноват, что у них нет мужей. Можно подумать, что они нас спрашивали, когда ложились в постель и плодили детей. А подарки они хотят только в денежных купюрах. Им ни работы не надо, ни культурного развлечения.
Ну, насчёт подарков, на их месте, я бы тоже очень напрягла свои извилины. На кой чёрт им такое культурное развлечение, если урезали пособие на жрачку? Вы думаете, речь шла о каком-нибудь овощном пайке? Нет, у нас в Израиле это не подарки. Тряпках? Это тоже не в кайф, хотя для женщины было бы не лишним. Может, поездка в Эйлат или на Мёртвое море? Это только подарки для «прилегающих» к власти.
Вот уж воистину держитесь за стул, чтобы не упасть. Предложили тиюль (путешествие) в музей «Катастрофы Европейского еврейства» и музей какого-то особого оружия. Что-то из русского фольклора: на тебе гоже, что мне негоже. У них своя катастрофа, а «оружием» своим они сами могут поделиться. Оно у них на все фронта и виды родов войск.
В министерстве абсорбции, вероятно, тоже сильно вильнули парой извилин. По телевизору так ни одной мамаши из олимок не показывали, они, как видно, на государственную казну губу не раскатывают. Так что при чём здесь министерство абсорбции с их подарками?.. И решили приберечь для лучших времен.
Мне жалко Наташку и меня. Её программу только открыли и тут же закрыли. Так что работа под ударом. А мне очень хотелось отдохнуть и, поскольку на полный автобус народ не набирался, была возможность прокатиться с мамашами и посмотреть музеи.
– Не расстраивайся! Как-нибудь в другой раз съездим.

10

Вот так и должно было случиться. Он должен был уехать. Пока не на край света. Хотя это было бы неплохо. Пока только в Эйлат. Тоже не дальнее зарубежье, но и не ближнее. В нашей стране, где час езды до Тель-Авива – прекрасное далёко, Эйлат – заповедный край. Что говорить. За десять лет, что я в Израиле, пока носу туда не показала. Стыдно? Да, пожалуй. Только не мне. Я своё, вероятно, откатала в дальнем зарубежье, в давно минувшие года. Теперь вспоминаю, как сон. Почему-то именно это порой и вызывает ностальгию. Ну, сами посудите. Каждое лето у нас был отпуск. И каждое лето мы позволяли себе куда-нибудь съездить.
Недавно, загорая на пляже (не смотри, что середина октября – у нас вечное лето с малыми добавками осенне-зимнего перепада), наша дружная компания вспоминала, как мы могли позволить себе один раз в год отдыхать на Кавказе, в Крыму, в Прибалтике. И это за какие-то 120 рэ в месяц! А теперь нам и остаётся, что лежать на песках Средиземноморского побережья Израиля.
Нежась в лучах горячего солнца, мы, пожалуй, больше «ностальгировали» о том, что могли когда-то себе позволить оторваться от дома, укатить куда-нибудь к чёрту на куличики от семейных проблем, нравоучения любимых родителей, а позже – и своих родительских обязанностей.  Короче, мы отрывались. Я бы сказала со свистом, с молниеносной быстротой улетали в другие республики. Для непросвещённых уточню – их в СССР было аж пятнадцать. Здесь нас ожидали моря и реки, иногда не лучшего качества, песок сомнительной чистоты, но всё это было безразлично, так как мы чувствовали себя на островке свободы.
А здесь от чего убегать? Даже от террористов не все могут убежать. Мы все на прицеле. Все на ладони. Так лучше полежать на пляже, рядом с домом, подождать, что тебе там начертано судьбой. Мы ведь только пару дней назад, как получили приговор от Всевышнего. Все при параде и в полном оцепенении замаливали свои грехи. А дальше? Дальше как в песне: «Будем снова грешить мы и каяться…»
Так что насчёт десяти заповедей, думаю, время пройдёт немало, пока евреи будут их выполнять, да ещё полный комплект и всем народом.
Итак, не убегая далеко от нашего Ашдода, а, даже наоборот, лёжа на центральном пляже, под красивым и звучным американским именем «Майями», мы с визгом и трепетом вспоминали загнивающую советскую действительность. На очереди была Одесса. А о ней отдельный сипур (рассказ). Наконец, наговорившись вдоволь, мы все же приходим к общему знаменателю:
– А  что собственно нам надо? Раньше ждали один месяц в году, чтобы окунуться в каком-то Чёрном (далее по списку) море, где на пляже негде яблоку упасть. Теперь каждую субботу за две минуты доезжаем (обратите внимание, – не доходим, а доезжаем!) до моря с кипячёной, можно сказать, водой, нежимся на чистом песке. И нам всем, как бы сказали в той же Одессе, таки нравится.
По-видимому, нужно чёткое расписание жизни: встал, поел, поработал, два раза в неделю – половой день, по пятницам – уборка, в субботу – молитва, один раз в год – отдых вдали от дома. С семьёй или без оной – зависит от уровня, воспитания и прочих мелких отклонений.
Кстати, наши религиозные братья так и делают. У них все по чёткому расписанию. И с отрывом от дома по большим и малым праздникам. Так что в Эйлат они ездят не на заработки, а как мы когда-то в советское загнивающее доперестроечное время на свои побережья – на отдых и полный кайф.
Мой любимый не дати (религиозный). Он едет на заработки. Но, как видно, уже с утра в его голове промелькнула неплохая, чисто мужская мысль: надо ублажить несчастную женщину, а то загуляет тут без него, если не будет удовлетворена. И в два часа он позвонил мне и попросил срочно с ним встретиться.
– У меня встреча с кандидатом. Ты же знаешь, что началась  предвыборная кампания.
– А тебя почему это должно касаться? – спросил он.
– Я хочу немного подработать. Обещали заплатить.
– Сколько?
– Немного, но и это деньги.
– Он тебе нравится?
– Кто?
– Тот, с кем ты хочешь провести вечер?
– Я же не на свидание иду к нему, а на беседу.
– Но отдаёшься ему как мужчине.
– Я не отдаюсь!
– Тогда зачем идти на свидание, если не отдаёшься? Приходи ко мне, отдайся, а потом иди к любому другому мужику на трёп, хоть до утра.
Ну, как я могла отказать этому мерзавцу? Быстро поразмыслив, что мои предвыборные посиделки могут быть сокращены, а в лучшем случае, заменены, я сдалась.
Машина была подана в семь сорок. (Не правда ли, есть в этом числе что-то магическое?!) После той последней встречи, когда он еле меня дождался, на городской транспорт надежды, по-видимому, «юноша» больше не питал. К тому же оказалось, что в нашем распоряжении не более двух-трех часов.
«Я летаю. Я в раю!» Думаю, эта фраза из кинофильма «Граница» многим знакома. С таким придыханием, томно закатив глазки, героини Ренаты Литвиновой – это как раз то, какой вы можете представить меня. Насчёт места можно поспорить. У неё, возможно, романтичнее. Моё гораздо солиднее и приятнее. Она – в русской бане на деревянных полатях, я – в прекрасной гостинице на берегу Средиземного моря, с кроватью три на три и кондиционером.
Наверное, именно в такие минуты и приходят бредовые мысли. У него так точно. Наговорив кучу приятных слов, мой фантазёр вдруг сказал:
– Я всё думаю, как бы мы могли быть вместе?
– Никак. Ты и я можем быть только любовниками! Мы уже никогда не сможем быть мужем и женой. Это из области недозволенного. Мы допинги.
Он расхохотался:
– Ты даже сейчас не можешь помечтать.
– Мечтам все возрасты покорны. Но я знаю, что это уже не мечты, а фантазии. А я писательница-реалистка, а не фантастка.
– Ты моя Жорж Санд!
О, как он умеет льстить! Но я-то его уже очень хорошо изучила. После таких слов необходимо подать «десерт». Но я сдабриваю его небольшой порцией соуса:
– К сожалению, ты не Шопен, – и тут же, спохватившись, что могу  обидеть, заливаю ложкой ликёра: – Зато в постели ты Казанова.
О, это как раз в яблочко! Как заблестели его глаза! Он уже снова надо мной и, целуя мои плечи и грудь, шепчет:
– Знаю, врёшь, но чертовски приятно это слышать!
Пока я принимаю душ, он говорит по сотовому. Осталось всего два часа до отъезда, а он не дома. Уверяет, что на очень важной встрече. Скоро будет. Ему там верят.
Мы можем быть только любовниками. Разве я сумею стать его женой, зная, как он врёт? Пройдёт время, пройдёт страсть. Мы не будем стоять друг перед другом на цыпочках, а на пятках – это уже другие отношения. Это отношения для сильных, для очень крепких, для умеющих ценить больше, чем постель. Для этого надо прожить с человеком не меньше пятнадцати лет, переболеть всеми его недостатками, простить, принять, выработать в себе противоядие, наконец, создать свой мир для времени, когда останешься только с ним.
– Я хочу, чтобы ты меня ждала. Ты мне нужна.
– Зачем?
– Иногда мне становится так тошно. И тогда я вспоминаю тебя, как ты умеешь биться, бороться, добиваться. И мне становится стыдно. Я поднимаю себя за волосы и снова иду на работу, снова начинаю действовать. Ко мне приходит желание жить. У меня открывается второе дыхание.
– Ну вот. А я думала, ты сильный. Ты должен быть сильным. Ты моя опора. Вообще-то, так оно и есть. Когда ты не звонишь, я вяну и не могу ничего творить, не могу написать ни строчки. Люблю, когда ты звонишь утром. Это – заряд бодрости на целый день. После звонка я могу горы свернуть.
Зачем я это ему говорю? Я уже не могу остановиться. Он снова втянул меня в эту игру. И моё твёрдое решение о заключительной встрече, похоже, разбивается о стену. Но как, как можно перед дорогой сказать человеку, что всё между нами кончено?! Вот завтра, когда он будет на месте и позвонит, я обязательно ему это скажу.
– Знаешь, нам нужно играть в «лото»! – говорит он, направляясь в ванную. – Представляешь, я выиграю миллион, и у нас всё получится. Мы сможем быть вместе.
Пока он принимает душ, лежу с закрытыми глазами и стараюсь вспомнить, где же я читала или видела эту сцену. Потом вспоминаю свой сон и смеюсь этому совпадению.
– Я уже начал покупать билеты, – говорит он, ложась рядом. – Почему ты смеёшься?
– Я в это не верю.
– А ты попробуй! Надо, надо найти выход из положения! Помнишь, как по анекдоту, когда Б-г говорит, что поможет. Но для начала надо купить билет.
– У меня нет денег на такую чушь. Я не собираюсь играть в эти глупости. Если у тебя есть желание и лишние деньги – играй!
– Лишние? Ты смеёшься! Я и на эту гостиницу еле наскрёб.
Господи, только не надо говорить, сколько стоит этот номер. Мне так надоел разговор о деньгах. Я ведь только любовница, а не жена. И, вообще, зачем мне знать, сколько стоит гостиница, если я ничего не прошу за свою любовь?!
Но он, по-видимому, потерял расстояние. Его уже занесло. Мужчина вспомнил о деньгах, с которыми только что распрощался. 
Почему-то мысль моя сразу перенеслась на пару недель назад, когда я сидела в кафе с одним бывшим знакомым. Он заказал кофе и пирожное. Мы приятно провели время. В конце нам принесли счёт. И мой кавалер вдруг обратился ко мне с просьбой посмотреть, сколько нам насчитали. Правда, перед этим сослался на то, что слаб глазами.  К счастью, там было немного. Этой цифрой он был доволен – я его не объела.
Теперь, узнав о том, сколько стоит номер, подумала, что на номер тому уж точно не хватило бы, если бы я согласилась. Интересно, куда бы он меня потащил? Быстрее всего, как и многие мужчины, предложил бы заднее сидение своей машины. И хотя она была у него новая и с «прибамбасами», я вряд ли согласилась бы на такой комфорт – душевой кабинки не предусматривалось.
– Зачем ты говоришь мне о деньгах? Это твоё дело. Мог бы не приглашать в эту гостиницу.
– Так вот я и говорю о гостинице! – обрадовался он тому, что я его поняла. – Ты видишь, за такие деньги никакого сервиса. В Тель-Авиве в номере ты получаешь полный набор. И вода в холодильнике, и даже небольшой подарочек. А эти ашдодские гостиницы?! Обдираловка, и никакого комфорта. Обещаю, в следующий раз мы поедем в Тель-Авив.
– Ты уверен, что будет следующий раз? – мне грустно, и я хочу домой.
– Обязательно. Ты уже одеваешься? – и, взглянув на часы, заволновался. – Да, пожалуй, пора. Мне ещё надо собрать чемодан.
Он вызвал такси и перед тем, как мы вышли, обнял меня:
– Спасибо, моя дорогая! Мне было так хорошо с тобой.
– Тебе спасибо! – И чтобы не заканчивать на грустной ноте наш вечер, добавила: – Смотри, будь осторожен с женщинами! Я ведь имею дело только с чистыми мужчинами.
– Ты тоже здесь не очень-то греши. Я ведь тоже имею дело только с чистыми женщинами.

11

Ночью мне снится Жорж Санд. Она сидит у компьютера и старается набрать текст на клавиатуре.
– Аврора, ты знаешь компьютер? – обращаюсь я к ней.
– Нет. Просто ты оставила его включённым, а мне интересно попробовать. Это так удобно, быстро. Какая ты счастливая! Мне приходилось писать пером. Ужасно неудобно, а главное – долго. В голове уже новая мысль, а рука ещё царапает старую. Ты счастливая.
– Писать стало легко, а вот издаваться очень трудно. Теперь сам пишешь, сам печатаешь на свои «кровные», сам продаешь.
– А издатель?
– Теперь все по-другому. Есть спонсоры, которых надо ещё найти, а издателей таких, как были в ваши годы, нет.
– Но ты же издаёшься. Это твой журнал?
– Это помощь от мэрии города.
– О, ваши отцы города тебя ценят!? Так что же ты плачешь?
– Нет, я не плачу. Но там не только мои произведения. Это совместный труд. Там много писателей и поэтов, – я протягиваю ей журнал. – Почитай! По-моему, очень даже интересно.
– Ты пишешь о любви? У тебя есть свой Шопен?
– Нет, у меня нет Шопена, но есть человек, которого я люблю.
– Он посвящает тебе стихи? Музыку? Что он делает?
– Трудно сказать, что он делает, но…
– Он любит тебя! – доканчивает мою мысль Аврора. – И это самое большое посвящение. Я тоже любила Шопена, да и не его одного. Но он не посвятил мне ни одного своего произведения.
– Вот уж неправда! – перебиваю я её. – Все знают, что в вальсе  звучит твой смех.
– Можешь напомнить мелодию?
– Конечно, – и я напеваю ей несколько тактов.
– Неужели? – и тут она заметалась по комнате, застонала. – Боже мой, как же я раньше не догадалась?! Но он никогда не говорил мне об этом. Больше того, всегда был против посвящения. Избалованное дитя! Капризный мальчишка! Никто не знает, что я для него сделала! Как выхаживала, когда он болел! А эти салоны?! Когда он садился за рояль и развлекал наших гостей, я вынуждена была, закрывшись в комнате, писать. Ему всё было мало. Кто я была для него? Любовницей? Сиделкой? Женой? Матерью?
– Не гневайся! Он – гений! На него нельзя сердиться. Он дитя мира.
– Красиво! – её большие чёрные глаза сверкнули каким-то удивительным светом. – А я? Я – не дитя мира? Не гений?
– Успокойся! Тебя все знают. Твоё творчество ценят. Но писатель – дитя времени. Поэтому многие навсегда уйдут в небытие. А музыка вечна. Она, возможно, и есть тот язык, на котором будут говорить между собой миры.
– Боже, какое заблуждение! Это говоришь ты, писательница двадцать первого века! Ты согласна уйти в небытие?!
– Я и сейчас совсем не уверена, что меня узнают в мире, оценят. Я даже в мечтах не могу себе позволить стать такой же знаменитостью, как ты.
– Ой, ты лукавишь! – она улыбнулась и села возле меня на диван. – Ладно, оставим тему для вечности. Мне и так надоело в ней жить. Давай поговорим о любви.
– Мне ли тебе рассказывать?!
– Да. Как у вас любят?
– Говорят, любовь не изменилась. Все человеческие чувства не изменились, так что и любовь не исключение. А вот твои сексуальные романы, которые когда-то были очень шокирующими, сейчас кажутся чистыми и наивными. Ты бы и не смогла написать сцену в постели так, как сейчас пишу её я. А ведь я пишу без пошлости.
– Пошлость? Что это такое?
– Вот видишь, тебе это даже недоступно. Хотя в твой век пошлости и грязи было достаточно, но писателю было запрещено касаться этой темы. Она была запредельна. А сейчас ни одна книга не будет интересна, ни один кинофильм не будет иметь успех, если там нет постельных сцен. И чем грязнее, тем больше успех. Так что, если бы мои книжки вышли в твоём веке, меня бы не считали экстравагантной писательницей, а быстрее всего, упекли бы в тюрьму за безнравственность.
– Уже рассвет. Мне пора уходить. Шопен ждёт меня.
– Вы снова вместе?
– Да, до тех пор, пока на земле не наступит момент для рождения нас обоих. Я ведь здесь не случайно. Думала, может, уже время.
– Нет, у нас война, террор.
– Нет, моя дорогая, не в этом причина, – улыбнулась она какой-то печальной улыбкой. – У вас нет Шопена.
 
12

Те несколько минут в такси, пока мы ехали до моей остановки, я старался держать в своей руке её маленькие тёплые руки. Мне так страшно было отпустить их. Казалось, что всё делаю в последний раз. Сейчас она уедет, и меня больше не станет. Вот так просто. Время в гостинице пробежало быстро, не дав мне насладиться ею. А эти пять минут – как последний глоток перед пропастью.
Я заплатил таксисту и попросил довезти её до дома.
В двенадцать ночи за мной заехала машина, где уже сидели три человека. И тут произошёл какой-то странный случай. Как только я примостился сзади, чтобы уснуть, мечтая об этом уже последние минуты перед выходом из дома, и водитель повернул ключ, оказалось, что машина вовсе не собиралась двигаться с места. Чертыхнувшись, водитель вышел и, открыв капот, долго рассматривал что-то в моторе. Мужики  один за другим стали вылезать из машины и тоже засунули туда же свои головы, хотя вряд ли что понимали в этой колымаге. Открыв дверь со своей стороны, я закурил. Прошло более часа, пока, наконец, по совсем не понятным причинам мотор заработал, и мы двинулись в путь.
Минут пятнадцать ехали молча. Я закрыл глаза и старался уснуть. Но в это время водитель включил радио, где как раз передавали последние новости. Пока мы возились с машиной, на севере Израиля произошёл теракт. Погибли люди.
– Когда уже мы поставим этот забор? – сказал водитель, явно не обращая свой вопрос к нам.
 Но мой сосед слева воспринял его почему-то в свой адрес:
– Да кому этот забор нужен? Через пару лет мы будем его ломать! – заорал он, при этом так двинул локтем меня в бок, что я открыл глаза и попросил:
– Ты  сейчас мне не ломай рёбра, а то тебе некому будет помогать ломать забор.
– Ой, извини. Я немного переборщил, совсем тебя задавил.
– Чего ты кипятишься! – подал голос друг, сидевший спереди. – Видишь, что эти твари делают. Как их остановить? У тебя есть другое дельное предложение?
– А  ты что думаешь насчёт забора? – спросил меня сосед.
– Я  ничего не думаю. Мне всё это здорово… Но меня, к большому сожалению, никто не спросил, как поступать с этими моими сводными братьями, а я без совета не суюсь. 
– А ведь ты, кажется, из Чечни? – не унимался сосед, которому было не до сна, и он решил повысить свой политический уровень именно в это время суток. – Этих мусульман знаешь лучше нас. Что они из себя представляют? С ними вон Россия никак не может справиться. Может, это и нам не под силу?
– Чеченцы – народ страшно жестокий. Если начали воевать, пока всех не вырежут, не успокоятся.
Этой «страшилки» на ночь, мне показалось, было бы достаточно, но сосед не унимался:
– А палестинцы?
– Они же арабы, – почему-то решил защитить их водитель.
– Мне кажется, та же история. Если уж их тронули, придётся биться до конца. Или мы их, или они нас. Другого не дано.
– А что им на готовенькое не позариться? Посмотри, какие у нас города, мошавы, ишувы! – тут же встрял со своей пропагандой влюблённый в Израиль друг.
– Сейчас темно. Ничего не вижу, – схохмил сосед.
– Ой, умник! На вот выпей! Может, увидишь? – и он протянул нам три бутылки пива. – Пора подкрепиться, галерка. Кто-то хочет закусон?
Мы отказались. Водитель включил музыку погромче и прибавил газу. Я снова закрыл глаза и стал думать о любимой.
Почему-то представил, что она не спит, а сидит и печатает сцену в гостинице, о том, как было здорово нам вместе. Как ласкал я её, как целовал… Мне стало тяжело дышать и, не открывая глаза, я отпил глоток холодного пива, затем ещё, ещё… Мысли побежали быстрее, меня куда-то понесло. Музыка уже не была слышна. Я вырубился полностью.

13

–Ты что, с ума сошла? Зачем ты всем говоришь о своём любовнике?
Я сижу на кухне у моей подруги и выслушиваю её нравоучения. Ни от кого бы другого не слушала, от Римки могу выдержать всё. Она очень умная, и всё уже знает в жизни. Но, перефразируя американскую поговорку: «Если ты такая умная, почему ты такая бедная», – о ней можно сказать так: «Если ты такая умная, почему ты такая одинокая».
Её книга жизни потрясающе интересна, но в ней много грусти.
– Не знаю, – честно признаюсь ей. – Я счастлива.
– Из тебя что, прёт? – вынимает она мне душу.
– Вот, отличное слово найдено. Прёт. Из меня действительно прёт. Я готова поделиться своим счастьем со всем миром.
– Кому нужно твоё счастье? Кто тебя слышит? А вот то, что тебя осудят, – этого ты добьёшься. – И видя, как кусок пирога застрял у меня в горле, Римма утихает. – Ладно, ешь спокойно.
– Ты права. Но я же не всем говорю.
– Да? А неделю назад на нашей встрече?
– Тогда все немного разговорились, – стараюсь защититься я от её нападок. – Ты ведь тоже призналась в своих похождениях.
– Я могу. Мне уже даже престижно, а у тебя есть муж. Тебе не стыдно?
– А тебе разве стыдно быть одинокой?
– О, сравнила! Кстати, когда я только разошлась, меня очень тяготил мой статус. Позже, пройдя через многие радости и страдания, унижения и разочарования, стала ощущать себя по-другому.
– И  теперь не стыдишься?
Не понимаю, почему я должна стыдиться, что меня любят. Разве она не уводит чужих мужей, как я. Больше того, у меня на него нет никаких претензий. Я получу свой допинг – и счастлива в своём семейном мире, а она – очень опасна. Одинокая женщина может увести мужчину и разбить семью.
– Ты пойми, – продолжает подруга, пока я размышляю о своём, – когда ты признаёшься в том, что у тебя есть любовник, ты сама подставляешь себе подножку. Значит, в твоём королевстве что-то не всё благополучно.
– В моём королевстве всё тип-топ! – говорю я с уверенностью. – Всё на своих местах. И король при короне.
– Хорошо, я тебя понимаю. Посмотрим с другой стороны: ты из богемы, а вся богема во все времена, чтобы что-то создать, должна была иметь сексуальную разрядку.
Ух, ты! Я уже попала в богемы, это уже очко в мою пользу, к тому же признание, что могу что-то себе позволить большее, – тоже душу греет.
– Итак, кому-то простительно. Я из их числа – прощённых и дозволенных.
– Не смейся! Если тебе от этого легче, можешь делать всё, что тебе заблагорассудится, но тайну старайся никому не открывать.
– Я не увидела особенно завидующих моему счастью. Кажется, среди наших собеседниц таких не было.
– Человек может не показать своего ощущения, но подумать. И даже мысли могут решить многое в дальнейшей твоей жизни.
– Интересная теория. О такой не знала.
– Это не теория. Это законы. Их надо знать, чтобы потом не на кого было пенять. Сама напросилась на неприятности.
– Ты, вероятно, права. Я подумаю о твоих законах.
Думать пришлось недолго. Через пару дней, не дождавшись звонка от него, я сама позвонила. Вот и пойми меня?! То уже мечтала, чтобы, наконец, все закончилось, то снова не могла уснуть, спала плохо, а утром даже не дождалась десяти часов.
– Как дела?
– Работаем.
– Почему не звонишь?
– Не хотел тебя огорчать.
– Что-то случилось?
– Потом расскажу.
– Нет, сейчас.
– Со мной произошёл странный случай. Я зашёл в воду, и вдруг ко мне подплыла большая чёрная псина и стала выталкивать на берег.
– Какая псина? Чья? – жар прилил к моему лицу, сердце бешено забилось.
– По-видимому, брошенная кем-то, но добрая. Я ей почему-то очень понравился. Ребята сказали, что это неспроста она так себя вела. Может, чуяла что-то. Вышел на берег, подождал, пока она от меня отстала, и снова полез в воду. И опять она передо мной вынырнула. Ну, как сумасшедшая, гонит на берег. Хотел её перехитрить, пошёл немного в сторону и напоролся на риф. Теперь вот нога болит.
– Странная история. Но, может, это и к лучшему. Сделай повязку с народным средством – всё пройдет.
Не успела я подумать о том, что же это было за наваждение с моим любовником, как позвонил муж и сказал, что попал в аварию. Моё безмятежное счастье рушилось на глазах. В один день у меня кто-то собирался похитить двух любимых мужчин. Это уже катастрофа!
Я вспомнила слова Риммы и её закон, и мне стало жутко. Совсем недавно всё казалось так наивно и глупо. Теперь уже было не до смеха. Мой хрупкий мир мог рухнуть в один день, и винить было бы некого, кроме себя самой.
 
14

Кто сказал, что романтики перевелись? Мой любовник – романтик. Нет, я ничего не путаю. Сначала он был рэкетир, потом оле хадаш, теперь романтик. Всё течёт, всё изменяется. На мой взгляд, к лучшему. Почему романтик? Объясняю. Мужчина, который по просьбе женщины привозит с Эйлата не коралловые бусики или крохотные серёжки, а целый кусок кораллового рифа – да ещё при этом принеся себя в жертву – это ли не романтик?! Хорошо, в жертву была принесена нога, но главное – результат. Думаю, не всякий муж и даже любовник на такое осмелится. Мой муж, например, даёт мне визу один раз в год (как правило, это перед восьмым марта) и предлагает купить какую-нибудь вещицу, на моё усмотрение. Это чертовски мило, с одной стороны, поскольку я могу не ограничивать себя, но, с другой стороны, никакой романтики.
– Спасибо, дорогой, за подарок! – говорю я ему, нежно целуя. – У тебя очень тонкий вкус.
– А что я тебе подарил? – интересуется он своим подарком.
– Гранатовый браслет, как у героини Куприна! – с гордостью отвечаю я  и показываю подарок.
– Очень мило! – одобряет он «свой» вкус. – И сколько…
– Не дорого. Пустяки за такую красивую вещь, – целую его, уходя от ответа.
Он не настаивает, так как знает, что лучше не говорить, а действовать. Ему-то за такой подарок будет прекрасный «десерт». Вечер проходит в дружеской семейной атмосфере.
А вот мой бедный любовник… Мало того, что чуть не погиб, поранил ногу, мучился целых три дня от боли, тащил эту диковину в Ашдод, так ещё оказалось, что, необработанная, она распространяла ужасающий запах. Пришлось с большим сожалением вернуть такой удивительный дар. Ну, сами посудите, как мне такую тухлятину притащить домой?!
Но в душе я очень высоко оценила его поступок. В наш век, когда мужчины мечтают о 62-х девственницах на небесах, при этом палец о палец не ударив для того, чтобы завоевать их сердца каким-то благородным поступком, находится такой вот потрясающий любовник! И это мужчина, которого я люблю.

15

Последние два часа совсем себя измотал. Нет сил. Так хочется её увидеть. Просто увидеть, просто прижать к себе, почувствовать её тепло и знать, что она меня любит.
Как назло, целую неделю не было ни одного разговора. Работы было много, к тому же в последний приезд взял с собой сына. Он выписался из больницы, и я решил забрать его с собой. Пусть немного развеется, покупается в Красном море, посмотрит на красоты Эйлата. К тому же я подумывал о том, чтобы как-то привлечь его к своей работе. Главное, чтобы был рядом со мной. Теперь после его последнего приключения я твёрдо решил придержать сына возле себя.
В первые дни мы вместе ходили вечером по Эйлату, заходили в недорогие пабы. Утром я поднимал его в шесть, и мы бежали к морю. Потом он возвращался досыпать в гостиницу, а я уходил на работу. Через пару дней предложил ему зайти ко мне и помочь. Сын пришёл, правда, я не увидел особой радости в его глазах, но он честно выполнил всё, что ему было поручено. На следующий же день мне было сказано, что ему хотелось бы отдохнуть, а не пахать на богатенького дядю. Тем более, никаких шекелей не накапает, а он не фраер работать без денег.
Я не стал с ним спорить. К тому же у меня в бригаде были мужики, которые только и ждали, когда позовут на сдельщину. Основную работу я делал сам, они только доделывали или были на подхвате.
Сначала мы жили в гостинице. Это было очень удобно. Подряд-чик, который нас нанял, оплачивал номера и полный пансион. Потом, видно, он спохватился, что это сильно бьёт ему по карману, и снял для нас виллу. Теперь приходилось ютиться вчетвером в одной комнате. Вот тут я понял, что совсем подзабыл студенческую общагу. Мало того, что готовить приходилось самому, а я уже и не помнил, как это делать, необходимо было приводить себя в надлежащий вид, а с этим совсем туго. Это тебе не гостиница, где за пятьдесят шекелей любая горничная не только лишний раз чистое полотенце принесёт, но и твои шмотки постирает.
Но самое ужасное – это ночи. Вокруг все храпят, а для меня это смертный приговор. Не могу спать, если кто-то храпит, а тут целых двое сразу! К тому же один ещё и разговаривал. В общем, уже и работать не было сил после таких ночей.
Мужикам, по-видимому, тоже было тяжко. Пару раз вставали на рога, еле расходились, на утро примирялись. Но всех объединяла одна  цель – деньги.
За три недели работы я сумел расплатиться с долгами. И вот, когда, казалось, всё уже налаживается, наш балабай (работодатель) стал вилять.
Он, видите ли, не хочет больше иметь «чеченцев», ему, видите ли, «русские» по душе. Ментальность наша ему не подходит. Слишком гордые мы. Будешь тут гордым, если он требует много, а как встаёт вопрос об оплате – тут же в кусты. Постоянно у него нет времени, или нет возможности. Короче, я ему намекнул, что не надо бы с нами так себя вести. На что он процедил сквозь зубы: убираться нам надо отсюда, он другую бригаду наберёт.
Да, как я ни старался убежать от прошлой жизни, она меня снова приводила на старые круги. Я долго не размышлял. Мы втроём вошли в комнату к балабаю и поговорили по-мужски, оставив его со сломан-ным носом и разбитой головой.
Его увезли в больницу, а нас попросили срочно уехать из Эйлата, пообещав выплатить все деньги. Правда, о дальнейшей работе разго-вор не шёл. Так что я возвращался в Ашдод, абсолютно не представ-ляя, чем буду заниматься. На душе было мерзопакостно, и первый человек, о котором я вспомнил, была она.
Мы встретились в центре и пошли поговорить в парк. Меня волновал один вопрос, который я сразу ей задал, как только рассказал о случившемся:
– Неужели наши ментальности так не схожи? Я поступаю глупо, что не умею терпеть? Не умею склонить голову?
– Нет! – сказала она и погладила меня по лицу. – Это он – низкая душа. А низкая душа, выйдя из-под рабства, сама гнетёт.
– Я знаю, что в моей ситуации поступаю глупо, но не могу преклоняться, это меня унижает. Работать я умею. А вот склониться, терпеть…
– К сожалению, жизнь заставляет многих изменяться. Но ты, наверное, никогда не сумеешь жить по-другому. Это сложно – уметь сковать душу.
– Он так и сказал мне, что я не могу склонить голову, потерпеть, промолчать. Вот «русские» умеют. А мы, «чеченцы», не умеем. Мы гордые.
– Не все вы гордые. И не все «русские» склоняют головы. К тому же надо знать: ради чего терпеть, унижаться и страдать? Ты же видишь, мне тоже очень трудно. Я тоже была в своё время очень гордая, теперь, наверное, другая.
– Ты особенная! – сказал я ей и поцеловал руку.
– Нет, я тоже устала унижаться, терпеть, выслушивать глупости, иметь дело с нечестными и подлыми людьми. Но надо жить. Просто жить. И если чего-то достиг, то можно просто не думать, что ради этого подъёма пришлось становиться на горло собственной песне. Возможно, в этом мудрость жизни. «В многой мудрости много печали». Хорошо сказано, правда?
– Где-то я уже это слышал.
– В школе. У Горького. А он у нашего мудрого Соломона без угрызения совести списал.
Я смотрю на неё и думаю, как здорово, что у меня есть такая женщина. Как она всё объяснила, мне даже показалось, что я просто забыл элементарные истины. Теперь всё прояснилось, от этого стало как-то легче на душе. Уже ничего не надо выдумывать, бояться.
– Мне пора идти. Через час родительское собрание. Обещал младшему, что пойду сегодня сам. Хочу поговорить с учителями.
– Ты стал примерным родителем? – улыбнулась она. – Это правильно. Дети тебя согреют. Я рада за тебя, что ты приблизил к себе сына. Ты ему нужен. Правда, пример ты плохой ему показываешь, когда бьёшь человека.
– Ничего, пусть знает, что отец себя в обиду не даст. Он тоже должен уметь за себя постоять.
– Так ведь ты сам говорил, что он много дерётся. Есть в кого. Пример отца перед глазами.
– Ты осуждаешь?
– Это твои дела. Ты отец – тебе и воспитывать.   
Мы расстаёмся, и я целую её в щёчку. Уходя, чувствую взгляд на своей спине. Оборачиваюсь, но её уже нет. И вдруг мне становится страшно: она где-то за поворотом? Или её не было? Быстро набираю номер на мобильном. 
– Я хочу сказать что-то очень важное, – говорю я, услышав её голос.
– Да, скажи уже что-нибудь гадостное! – просит она.
– Я люблю тебя! Я очень тебя люблю!
В трубке вдруг послышалось всхлипывание:
– Ты ушёл, и мне стало так грустно. Пожалуйста, береги себя! Я тоже люблю тебя.
– Будь осторожна! Я скоро позвоню.

16

Я еду в автобусе и думаю о том, как по-разному воспитываются дети. Возможно, мой рэкетир прав. Ментальности наши разные. Мой муж никогда не умел драться. Он не мог постоять ни за себя, ни за меня. Его столько раз унижали на работе, столько раз он приходил домой, весь как будто изничтоженный несправедливостью, но в лучшем случае молчал, а в худшем ругался, обращая всю ненависть в никуда. Если на язык попадался кто-то из семьи, могло попасть и ему.
Он переносил всё в себе, боясь, что вызовет только гнев и ненависть со стороны начальства. Или, не дай Бог, увольнение. Он предпочитал молчать. Наверное, он поступал правильно. В той ситуации, в которой находится человек его возраста, самое страшное потерять работу. И мой муж поступает очень ответственно.
Он никогда не поднимал руку на сына, хотя нельзя сказать, что одобрял всё, что тот делал. А ведь, наверное, было желание иногда поддать. Но я видела, как ходили его желваки, как он доходил до крика, уговаривая сына не делать то или иное. Но чтобы ударить?! Никогда!
А как мне порой хотелось, чтобы он заступился за меня! Особенно, когда меня увольняли с работы. Почему женщинам так важно, чтобы за них заступались?
Вот говорят: она живёт, как за каменной стеной. Наверное, это так немногим везёт – жить за каменной стеной. Поэтому и приходится нам, женщинам, самим за себя биться.
Возьмём, например, меня. «И вечный бой – покой нам только снится». Эти слова Блока – моя путеводная звезда, кредо моей жизни. Куда ни пойдёшь – везде одно поле битвы. А мне так хочется немного спокойствия. Заниматься любимым делом, писать книги, печататься и, по возможности, где-нибудь подрабатывать, получая нормальные деньги. Нормальные. Я ведь не прошу, чтобы они падали мне с небес, как, например, держательнице акций банка «Апоалим», которая только и делает, что страдает от этих ужасных несправедливостей в объятиях своего третьего мужа. Ей тоже хотелось защиты от несправедливости. Так она её нашла. Сбежала на Майями – и Васькой звали. Миллионы при ней и никаких хлопот. И, по правде сказать, её муженек сам искал защиты. Так что ей легче. Топнула, плюнула и даже отомстила. По-миллионерски. Кто обидел, тот с носом и остался.
Так что уж тут: либо будь – и тебе все дозволено; либо – не будь. Тогда и претензии к кому предъявлять?
А что касается менталитета? Это очень мудрено выходит. Гордость – она, если есть, так есть, а коли надо её куда убрать, так надо это сделать. Если умеешь.

17

Как мне ей сказать правду? Что снова вошёл в «дело»? Что не могу больше находиться в таком положении? Безденежье меня сжирает. Сам мёртвую стал пить и сыну плохой пример подаю. Вчера дал согласие. Сына беру с собой. Другого пути нам нет. Мне его от себя отпускать уже нельзя. Он и сам выходит на эту дорогу. Так со мной, может, всё обойдется. А уж если заработаем, будем жить как люди. 
А её не хочу вмешивать. Она не должна знать, даже ни о чём догадываться не должна. Поэтому предложил ей на время расстаться, сославшись на депрессию. Во мне ещё жила надежда на то, что она будет ждать, но с первых же минут разговора стало ясно, что ошибаюсь. А впрочем, откуда ждать? И зачем?
Я понимал, что могу вызвать её негативную реакцию на своё предложение, но чтобы такую… Думал, сейчас уговаривать начнёт, скажет ласковые слова, как раньше. Даст какой-нибудь совет. А она вдруг – бах! – полгода сроку. Как в тюрьме. Теперь сиди на нарах и жди. А чего ждать? Всё у меня не так. Не могу вырваться из этой нищеты! Как проклятый. Я ей предложил уйти от меня, найти себе что-нибудь достойнее, а она сразу – срок и… вышка! Убила! Зарезала! Разорвала на части!..

18

Что случилось – у меня выбили почву из-под ног?! И кто? Человек, которого я так любила?! Почему он, мой любимый мужчина, нанёс мне такой удар?
Хоть смейся, хоть плачь! От того, что не может чувствовать себя настоящим мужчиной, он согласен (он, видите ли, согласен!) всё бросить, перечеркнуть наши отношения, уйти в сторону, уступить. Кому? Зачем? Кто его просит это делать?
– Ты говорила, что хочешь убить своего героя? Теперь тебе будет легче это написать – я умер!
Вот такой красивый пролог к последней летописи наших отношений. Эпилог пришлось дописать мне.
А уж какой благородный был монолог! Он, видишь ли, очень переживает, что не может меня баловать так, как подобает настоящему любовнику. Чёрт бы побрал этих мужчин с высокой благородной целью! Он отнимает у меня допинг! Вот его предназначение! Ну как? Как мне теперь писать сцены у фонтана? А постельные сцены? У него такая миссия, а он не понял и сбежал! 
– Тебе нужно найти кого-то, кто бы баловал тебя, дарил подарки. Я не тот, кто тебе нужен.
Его благородство – как кость в горле. Поперхнулась, а выплюнуть не могу. Да, он прав. Он не дарит подарки, балует только встречей один раз в три месяца. Как «мивца» (скидка) в конце сезона – большой праздник при малых затратах.
Выслушиваю своего благородного рыцаря (да-да, того самого, что был рэкетиром, потом оле-хадаш, затем романтиком) и предлагаю сделку: полгода на размышление. Через полгода – если ещё друг другу будем нужны, встретимся. Он тихо отвечает согласием. То ли сам не понял, до чего довёл своим благородством, то ли от счастья, что так легко отделался от меня, – чуть язык не проглотил.   Вещаю трубку.
Вешаю трубку. На душе и спокойно и глухо. Вот никак. Может, всё уже прошло? Или это от свободы, которую только что приобрела? Три года мы любовники – срок сумасшедший. Тем более, если учесть, что кроме любви мы ничего друг другу не дарили. А в Израиле это уже нонсенс. В наших пенатах (вернее, Палестинах!) женщину надо ублажать материально. У нас так и пишут в газетах: предлагаю материальную поддержку. Любовь с поддержкой. А почему бы и нет? В конце концов, не у каждой дамы есть муж. Да и у той, что есть, тоже бывают желания такие, которые муж не может выполнить.
Так что любви с поддержкой у меня не было. Нет, я не возражала, просто он не предлагал. Понимал, что достойного подарка сделать не может, – карман худой, а выдумки не хватало.
Что ж, иду гулять. Надо развеяться и купить себе какой-нибудь подарок по такому случаю. Ведь свободу каждый день не предлагают!