29. Молодость или старость?

1. МОЛОДОСТЬ: эстетический план рассмотрения «Слова о полку Игореве»

В тексте многое строится на противопоставлении зеркальных образов: «Русская земля» и «земля Половецкая», христиане и поганые, «старые» и «молодые» князья, «передняя слава» и «задняя слава», соколы и вороны, Небо и Земля, плач русских жён и песни готских дев и т.д. Всё это настраивает нас на идеалистический и патриотичный лад – есть добро и есть зло, храбрые русичи – молодцы, а половцы – «дети бесовы».
Так, во время ВОВ «Слово» преподносилось исключительно как патриотическое сочинение. При этом заострялась его контрастность. Действительно, начиная с момента контрнаступления половцев на землю Русскую, происшедшего вследствие гибели Игорева полка, всё в патриотическом смысле выглядит благородно (мы защищаемся) и очень по-русски: вот горят города, вот геройски погибает защищающий свой город князь, вот Сталин произносит со стен московского кремля к народу «золотое слово со слезами смешанное», в котором он призывает народ сплотиться против общего врага (правда, в «Слове» великий Киевский князь обращался к князьям), вот плачут русские жёны, получившие вместо своих лад похоронки с фронта (в этом месте «Слова» автор воспроизводит настоящий причет). Княжна Ярославна, плачущая на забрале осаждённого Путивля от имени всех русских жён, мужья которых погибли или сгинули на чужой стороне, воспринимается как Родина-Мать. Сюда же, к волнующему русскую душу, можно отнести и знамение-затмение, которым пренебрегли, и апокалиптичный сон государя про собственную смерть. Всё это облечено в прекрасные фольклорные образы, которые будучи переведёнными в изобразительный план, могли бы украсить лаковые шкатулки: «плачут цветы от жалости, а деревья с горя к земле наклонились». К этому добавляется и собственно фольклорный план «Слова» – соколы и лебедушки (женихи и невесты), соколы и вороны (жизнь и смерть), образы битвы как свадебного пира и как кровавой жатвы и прочее. Огромную важность придаёт русская традиционная культура переходу границы между «своим» (белым светом) и «чужим» (тем светом). Отсюда обряды, проводимые на межах поля, у ворот и т.д. В «Слове» переходу границы между «землёй Русской» и «землёй Незнаемой» соответствуют дерзкая речь Игоря к дружине и разговор его с пограничным Донцом.
Подобное народное убранство и строгая бинарность образов заставляют русского читателя сопереживать героям – радоваться победам наших предков и ненавидеть их врагов. Больше того, мы не просто радуемся чудесному избавлению Игоря из плена, но ликуем вместе с ним, поскольку ликует сама природа – птицы, реки, солнце и даже «девицы на Дунае». Это естественно для читателя и в этом пафос Поэзии.
Для того, чтобы читать текст на этом уровне нам совсем не нужно знать историю, нам не нужно знать кто такой тот или иной князь. К примеру, сцену радости Игоря, плывущего через Донец, прекрасно оттеняет воспоминание об утонувшем в другой реке – Стугне – юноше Ростиславе, по которому плачет его мать. Когда это было? Сто лет назад и только год? Кто такой был этот юный князь Ростислав? Сколько лет ему было и при каких обстоятельствах он погиб? Для эстетического восприятия текста всё это не важно и даже может оказаться вредным, поскольку будет отвлекать нас от целого.
Смотря на «Слово» эстетически мы видим его вечно юную красоту, симметрию, созвучие фольклору и концептуальность.

2. СТАРОСТЬ: исторический план рассмотрения «Слова о полку Игореве»

Тем не менее, очень многое, при таком идеалистичном прочтении оказывается загадочным. К примеру, зачем, описывая битву русичей с половцами, автор поднимает тему княжеских усобиц, зачем вставляется эпизод про Игорева деда Олега Святославича, зачем противопоставляется Киев и Чернигов?
Кроме того, при чисто эстетическом взгляде на «Слово» становится непонятным и неинтересным само «золотое слово Святослава», а между тем именно оно является смысловым ядром всего текста, тогда как прочее – так нравящиеся нам поход, плач Ярославны и описание бегства Игоря из плена – только повод для важного политического высказывания, пышная рама вокруг него.
И вот, пытаясь понять «золотое слово со слезами смешанное», мы обращаемся к истории, мы читаем про князей и их усобицы… В результате мы находим в речи великого князя множество намёков, которые раньше не замечали. Например, «золотое слово» великий князь начинает с обращения к своим же Ольговичам и в этом обращении рефреном звучит слово «сами» («сами добудем», «сами поделим»), что является упрёком в сепаратизме. В обращении к брату Ярославу Черниговскому великий князь вроде бы нахваливает его дружину, а на самом деле напоминает брату про тот полк ковуев («своих поганых»), которых тот дал в помощь Игорю и который, согласно летописи, первым бежал с поля боя.
Всё это тенью ложится на то, что мы уже с пафосом прочитали ранее. Нам начинает казаться, что, возможно, и то, что мы приняли за чистую монету, было всего лишь иронией и поэтому всё это нужно поставить в кавычки. Так поступают историки.
(Это напоминает один советской поры анекдот про не вполне политически утвердившегося еврея, который заучивал гимн Советского Союза: Союз нер'ушимый? Р’еспублик свободных? И т.д. Так и здесь: храброго ли Святославича? Далеко ли залетел сокол? Неужели к морю? И прочее и прочее.
Так щедрой рукой ставит кавычки в тексте воинственный акад. Рыбаков, который надо заметить, обо многом догадался в «Слове», но, имея множество предвзятых мнений и не будучи формалистом, не сумел привести дело к синтезу. А вот своих оппонентов-филологов он насмешливо называл «литературовэдами» вполне заслуженно.)
Итак, углубление в исторический материал «заставляет» нас многое в тексте ставить в кавычки. При этом страдает пафос… и страдаем мы.

3. СИНТЕЗ

Для иллюстрации двуплановости текста приведём небольшой пример. Вот как в тексте описывается окончание битвы на Каяле:
«Ту кръваваго вина не доста; ту пиръ докончяшя храбрiи русичи, сваты попоишя, а сами полегошя за землю Русьскую».
Казалось бы, здесь в духе фольклора сравниваются битва и свадебный пир. В этой метафоре князь и дружина – это жених и его дружки, их кровь – вино, их сваты – половцы, их пьяный сон – смерть…
(Здесь уже содержится одно «но»:
Невестой жениху-князю в этой метафоре приходится Смерть, но Игорь не погиб вместе с дружиной, а был взят в плен (где жил в почёте и охотился с соколом на гусей-лебедей). А ведь обещал: «Братiе и дружино! Луче жь бы потяту быти, неже полонену быти…»)
Таков фольклорный план. А есть и исторический – князь Игорь приходился сватом хану Кончаку, т.е. свадьба сына Игоря на дочери Кончака, о которой мы узнаём из диалога ханов, была намечена давно. То обстоятельство, что Игорь и Кончак были сватами подчёркивается и Ипатьевской летописью*: «Тогда же на полчищи Кончакъ поручился за свата, Игоря, зане бяшетъ раненъ».

* Составители летописи к подобным вещам относились серьёзно, поскольку предстоящая свадьба детей означала предстоящий политический союз их отцов. Так, например, фрагмент, посвящённый Игорю, заканчивается упоминанием ещё одного сватовства: «Игорь же оттоле (из Чернигова) еха ко Киеву к великому князю Святославу, и радъ бысть ему Святославъ, такъ же и Рюрик сват его». Здесь также «сват» означает политического союзника, «друга».

Южнорусские князья, заключая мир или политический союз со своими соседями половцами, традиционно скрепляли его свадьбами. Так, например, заключив мир с половцами в 1107 году, Владимир Мономах и Олег Святославич (дед наших героев) поженили своих сыновей на половчанках*. Летопись не называет имя Ольгова сына, но предположительно это был Святослав, рождённый от второго брака Олега на дочери хана Осолука. Таким образом, родство отдельных княжеских ветвей с половцами могло поддерживаться в нескольких поколениях. Именно к такой ветви принадлежали наши герои, Игорь и буй тур Всеволод, по крови наполовину половцы. На практике родство с половцами означало следующее: в случае «обиды» князь звал на помощь своих половецких дядьёв, расплачиваясь с ними за услугу разорением атакуемой Русской земли. Так делал сам Олег Святославич, трижды наводя половцев на землю Русскую, так ещё до недавнего времени поступали и его внуки.

* В.Набоков говорит, что русские князья женились на половчанках потому, что те были красивы. Это напоминает перефраз из Библии: «Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жёны, какую кто избрал».
Любопытно, что никогда не происходило обратного, т.е. ханы не женились на русских княжнах (т.е. «поганая» могла быть крещена, но христианская душа не могла раскреститься и стать «поганой»).

Свадьбы русских князей на половчанках настолько впечатлили наш народ, что свои свадьбы* русские стали стилизовать под княжеские походы в «землю незнаемую» (на «тот свет») за невестой (неизвестной). При этом в свадебный поезд назначались тысяцкий (командир тысячи в Киевской Руси), большой боярин, средний боярин и т.д. Молодых величали Князь и Княгиня. Постель им убирали колосьями и стрелами.
Смотря на дело формально, в Игоревом походе (не в реальном, а том, который описывает автор) можно увидеть иносказание свадебного поезда, едущего за невестой для его сына Владимира Игоревича.

* Русская свадьба – это театрализованное представление, длящееся неделю и более. Это важнейший маркер русской традиционной культуры. Ещё при Иване Грозном русская свадьба была общерусской (классический вариант описан в «Домострое»). При этом боярская свадьба отличалась от крестьянской разве что пышностью, но не по сути. Однако со временем верхушка стала смотреть на запад и русскую свадьбу продолжали справлять только крестьяне. Да и сейчас, наверное, справляют в какой-нибудь старообрядческой деревне.

Как видим, два плана, фольклорный и исторический, соединяются. При этом исторический факт нелицеприятного сватовства преображается автором в эпический образ, исторический же план переходит в тень, продолжая жить как снижающий пафос комментарий и политический намёк.
Другой пример:
«Солнце светиться на небесе – Игорь князь въ Русьскои земли».
Казалось бы, такое уподобление князя Игоря солнцу является похвалой наивысшей степени, пиковой нотой оды радости всей русской земли от возвращения в неё её любимого сына. Возможно, это и гипербола, но автору в этом месте нужно достигнуть эффекта чрезмерной радости. Опять же уподобление князя Игоря солнцу в конце текста не удивляет нас, поскольку ранее 4 князя уже назывались 4 солнцами, а в другом месте два старших князя, Игорь и Всеволод, были названы 2 солнцами.
Однако, смотря на текст политически, мы видим здесь и другое. Термин «Русская земля» использовался как собирательный термин нескольких русских княжеств (возможно, только южнорусских с двумя центрами – Киевом и Черниговом). Поэтому фразу «Игорь в Русской земле» можно трактовать как то, что теперь, после заключения в Киеве нового союза*, направленного на совместную борьбу с половцами, Новгород-Северское княжество наконец отвернулось от половцев и влилось в состав земли Русской (предположение акад. Рыбакова). Таким образом, Русская земля радуется возвращению не просто одного из своих сыновей, но возвращению блудного сына.

* Этот союз князей 1186 года был также скреплён свадьбами. В частности, сын Игоря...

А теперь вернёмся ещё раз к юноше Ростиславу, утонувшему в реке Стугне. Эта история относится к старому времени – когда-то Владимир Мономах, тогда князь Черниговский, вместе с младшим братом (по отцу) Ростиславом, князем Переяславским, напали на половцев, но были наголову разбиты (как и Игорь) и бежали. Переправляясь через разлившуюся тогда реку Стугну близ Киева Ростислав утонул. Летописец сообщает, что «Ростислава же, поискав, нашли в реке и, взяв, принесли его к Киеву, и плакала по нём мать его, и все люди печалились о нем сильно, юности его ради». Ростиславу было тогда 23 года. А кто была его несчастная мать? Это была половчанка, вторая жена великого князя Всеволода, в крещении Анна. Таким образом, плачет половчанка по сыну своему, боровшемуся со своими же половецкими дядьями и в результате погибшему. Упоминанием давней битвы с половцами и слезами половчанки этот фрагмент плавно связывается с последующим – мы переходим к ханам Гзаку и Кончаку, которые обсуждают между собой разумность свадьбы половецкой княжны на русском князе. Ненавидящий русских Гзак как бы говорит: «Когда родившийся от их брака князь вырастет, он, как Ростислав, будет нас же бить («бить наших птиц в поле половецком»), а убей мы его и твоя же дочь будет плакать по нём». Кончак ему возражает: «когда он вырастет, то призовёт твоих и моих сыновей на землю Русскую».(Кстати, так и случилось – этот рождённый в плену ребёнок вырос и призвав половецких дядьёв стал великим киевским князем).
Таким образом, сцена, казавшаяся нам с точки зрения музыкальной просто оттеняющей сцену ликования Игоря на границе с Русской землёй, оказывается продуманным переходом от Игоря к половцам и началом обсуждения темы русско-половецких браков.

РЕЗЮМЕ:

1.
«Слово» – это, по существу, политическая речь, произнесённая тогда-то и тогда-то по поводу конкретных исторических событий. И всё же, представляется, смотреть на всё цинично, видя во всём политику и «эзопов язык», по сути неверно – это старческий взгляд на вещи (что им до красных девок половецких?). Сам же Автор как бы двоится – он одновременно и молодой, как Игорь, и старый, как Святослав Киевский*.

* В соответствие сугубо эстетическому и сугубо историческому взглядам назовём имена двух учёных – филолога Якобсона, создавшего очень элегантный и очень продуманный вариант перевода (на голову выше всего, что делалось на эту тему у нас в стране) и историка Рыбакова, который вообще не переводил текст, а комментировал оригинальный текст, при этом пропустив множество исторически сложившихся ошибок (к примеру, поняв, что такое «честь» дружины и «слава» князя, он, не будучи формалистом, не извлёк из своей догадки всей пользы и оставил в конце общепринятое сейчас неверное написание «Князьям слава и дружине! Аминь»).

2.
Размышляя над «Словом» трудно отделаться от впечатления своеобразного декаданса: стар и политически слаб Киев, и также сед и немощен его великий князь. Для того, чтобы придать им блеск вспоминается старое время, а сам великий князь Святослав сопоставляется с «тем старым Владимиром» (одна из загадок автора читателю). Святослава Киевского автор изображает величественно и иконографично. Вот он, победитель, восседает на троне, а заморские гости поют ему славу. А вот «Святослав изронил золотое слово» как иконописный царь Давид (золотая надпись из его уст со словами псалма – буквальное воплощение речевой метафоры «золотое слово»). Даже самое бессилие великого князя изображается монументально – как титан «он пригвождён к горам Киевским». Это намёк на то, что нынешний великий князь владеет лишь Киевом, тогда как всей киевской землёй владеет его соправитель Рюрик. Какая пышность образов и какой пиетет перед старейшим (на киевском столе Святослав сидит по праву старшинства) в условиях, когда все заняты усобицами, а Киев из столицы земли Русской превратился в приз!
Кто так мог бы написать – молодой человек или старый?
Представляется, итоговое произведение культуры Киевской Руси, демонстрирующее её блеск и мощь, было создано человеком скорее молодым, чем старым, но уж никак не человеком средних лет, погрязшем в житейских «усобицах».

3.
Речь государя перед народом в годину скорби, его отождествление во сне с павшим полком, обрядовые плачи жён, а также кровная близость текста фольклору, причём близость не столько по форме (а есть и это), сколько по самой своей сути*, делает «Слово» каким-то очень русским, архетипически русским.

* Не только свадьбы на половчанках, но и княжеская охота с соколом впечатлили тогда русский народ.
Приведём пример рассуждения, которым мог руководствоваться русский народ, а также автор «Слова» при создании своих образов.
Князья охотились с соколами. Те и другие – смелые охотники.
Следовательно, князья = соколы.
Сокол бьёт живую птицу в небе, а ворон терзает мёртвечину на земле.
Следовательно, ворон = смерть и ночь, сокол = жизнь и солнце.
Следовательно, князь = сокол = солнце.