Далеко на юге...

                ДАЛЕКО НА ЮГЕ….

               
                Рассказ

                *


           Моей судьбой правили две страсти – страсть к путешествиям и страсть к приключениям. И эти два достоинства или порока, смотря какими мерками их мерить, всегда шли рядом, чудным образом, идеально дополняя друг друга. Я не стану рассуждать о том, хорошо это, или плохо? Удовлетворение или страдание приносило мне это на физическом плане? Но, я хочу сказать, что преодолевая все трудности и невзгоды, я всегда чувствовал огромную моральную поддержку собственной души.  Без этой моральной поддержки, в некоторых ситуациях, которые мне приходилось преодолевать, было просто не выжить.
В путешествия я всегда бросался сломя голову, слепо веря в Бога Удачи. Я никогда не ездил организовано, по путёвке или оргнабору, заранее обдумывая: что, да как?  Часто я до последнего дня не знал, куда уеду вообще, за какие шиши, найду ли где стол и кров?  Но, то, что уеду, знал точно.Я купался в хаосе, я наслаждался хаосом.  Меня никогда не мучил вопрос: а зачем?  Этот вопрос не мог даже возникнуть, я знал – от себя не уйти.  Я уезжал всегда один, без встреч и проводов. Уезжал туда – не знаю куда, уезжал в те места, в которых никогда не бывал, которые оставались для меня тайной.  Я быстро сходился с людьми, я дружил с ребятами со всех уголков нашей огромной страны, и мне было невыносимо тяжело расставаться с ними. Но, какая-то неведомая сила, какой-то рок вновь и вновь гнал меня в неведомые земли.   Мне трудно понять эту тягу к переменам.   Лишь в одном я был верен себе: я всегда уезжал на северо-восток.  Я никогда не разгадаю эту тайну, но север магнетизировал меня, завораживал.  Моя душа, от волнения теряла рассудок, лишь только поезд переваливал Каменный Пояс Урала. И всё же, однажды я изменил себе. Я уехал на юг. 
Я не стану, подобно большинству, петь югу осанну. Не стану благоговейно возносить к небу ладони, в иступленном восторге восклицая: Юг! Юг! Юг для меня – сонное царство, томно истекающее солнечным жиром.
Маленький черноморский городок. Серая зелень тополей и акаций. Улица, уходящая вниз, покрытая выбитым асфальтом, над которым подобно миражу, плавает трепещущий жар. По сторонам аккуратные кирпичные домики, утопающие в садовых посадках. Душный аромат спелых фруктов. И во всём – сон, сон.
И вдруг, я остановился, как вкопанный: из-за высокого, сваренного из стальных прутьев, забора, из густого малинника, на меня глядела мохнатая медвежья морда.  От неожиданности, я даже зажмурил глаза: чёрт знает, что привидится на этом юге.   Когда я открыл их, медвежья голова исчезла в зарослях, и только сильное волнение стеблей выдавало в них присутствие крупного живого существа.  Я подошёл ближе, припал плечом к раскалённой решётке.
- Кого-нибудь ищешь? – услышал я и увидел светловолосого мускулистого мужчину лет сорока,приближающегося ко мне под зелёным сводом развесистого винограда.
- Жильё ищу.
Мужчина отомкнул калитку, вышел на улицу.
- Сейчас с этим трудно.   Откуда к нам?
- С севера.
- Север большой, - мужчина достал папиросу, размял и не торопясь прикурил, - конкретно откуда?
Я ответил.  Мужчина просветлел лицом и протянул руку.
- Меня тоже по северу помотало.  Одиннадцать лет шоферил. Правда, немножко не там я жил, где ты, но для севера, полтыщи вёрст – не расстояние. А вещи-то, что ж, на вокзале?
- Я без вещей. Вот… – я тряхнул полупустым портфелем, который держал в руке.
- Значит, ненадолго?
-  Может быть на неделю. Душно здесь.
Мужчина сверкнул белозубой улыбкой.
- Понимаю. Я тоже долго адаптировался, а сейчас ничего. Привык! - он стал серьёзным. Густые брови его сошлись к переносице. – Не сыщешь ты жильё. Летом здесь Вавилон.
Он повернулся, чтобы уйти.
- Пошли ко мне. Ты – с севера, я – с севера, мы друг друга поймём.
Я юркнул за ним в калитку.
- Жена с детьми к бабке уехала, в Казахстан. Недели три их ещё не будет. Живи, не жалко.
Мы прошли по бетонному тротуару вдоль кирпичной стены дома.
- Присядь! – кивнул он мне на ажурную беседку, скрытую шатром виноградника и, взбежав на лёгкое крыльцо дома, скрылся за марлевым пологом прикрывающим дверной проём. Вернулся он почти сразу, неся в руках фужеры и графин вина.
- Домашнее, виноградное, сам давил,- пояснил он и в сердцах пожаловался, - ну не могу я один пить. Ты для меня словно отдушина. Шучу, конечно. Я пью от случая к случаю. Вот наша встреча - приятный случай.  Грех не отметить.
Он весело рассмеялся.
- За знакомство?!
- Меня зовут Роберт! – представился он после того, как выпил.
- Роберт? – я отчего-то смутился. – Редкое имя.
- Почему, редкое? – пожал он плечами. – Немец я, Роберт Карлович. Чего рот открыл? Хотя, какой я уже немец?  Десять поколений минуло, я и языка немецкого почти не знаю. Жена русская. А дети? Дети и слышать не хотят, о каком-то немецком. Зачем он им?
-  Как это зачем, Карлович? – удивился я его непониманию. – Свои корни терять не надо.
- Да брось ты, - отмахнулся он, - и не называй меня Карловичем, не с министром сидишь. А старше я тебя всего лет на пять.
Он поднял руку и указал выше моей головы на виноградную лозу.
- Сорви вон гроздь.
Роберт снова налил в пустые фужеры лёгкое, сладкое и очень приятное на вкус виноградное вино.  И неожиданно ошарашил меня предложением:
- Пойдём на рыбалку?!
- Куда? – переспросил я вытирая ладонью испарину на лице. – Какая рыбалка? В тенёчек сматываться надо, а не на рыбалку.
Роберт чему-то усмехнулся и, ухватив меня за рукав, потащил за собой. Свернули за угол дома, и я остолбенел от неожиданно открывшегося вида: метрах в четырёх от стены, словно блюдце, наполненное водой, лежал миниатюрный пруд, с одетыми в бетон крутыми бережками. И у самой воды, склонившись над тихой гладью,росла раскидистая ивушка. А вокруг неё росла изумрудная мурава.
Роберт взял прислонённый к стене огромный подсак, погрузил его в воду и, быстро поводя им взад-вперёд, резко подсёк.  В сачке трепыхалась золотая рыбка размером чуть больше ладони.
- Кишит их там, честное слово. Поджарим?
- Отпусти её, - попросил я, - пусть растёт.
Роберт задумчиво смотрел на выплясывающего в сачке карпа.
- Возиться не охота. Пусть живёт! – Роберт выбросил рыбу из сачка и карп, с плеском ушёл в воду.
- Хорошо здесь у тебя! – похвалил я его.
- Хозяин!  Корни сказываются! – усмехнулся Роберт.
И вдруг лицо его исказилось в гневе. Он смотрел куда-то мимо меня.
- Чарли, сволочь….   Вот я тебя….
Я оглянулся.  И увидел медведя, о котором уже и забыл.  Вернее, это был ещё не взрослый медведь, но уже и не медвежонок.   На что-то осерчав, он бил лапой по земле, вырывая вместе с перегноем пышные кустики клубники.  Роберт, поймал его за загривок, подтащил к железному столбу и посадил на цепь.  Медведь обижено «хрюкнул», свалился на спину и покатился по земле. Я не скрывал своего изумления.
- Откуда он у тебя?
- А…, - отмахнулся Роберт, - занятная, но долгая история.
Он опустился на скамейку.  Разлил по фужерам вино.
- Пока ещё побаивается он меня, уважает!  Детей любит, а вот с женой не заладилось, не найдут взаимопонимания.  Однажды он клубнику подрал, Зина, жена моя, и треснула его палкой по хребту. С тех пор у них нелюбовь.  Близко он её к себе не подпускает. – Роберт замолчал, что-то обдумывая, опять сунул папиросу в рот и повторил мой вопрос: - Откуда он у меня?  Оттуда, с севера.
Роберт снова замолчал, в этот раз надолго. Наконец махнул рукой и сказал:
- Ладно, торопиться нам некуда, послушай.Я ведь, когда с севера уехал, очень долго не мог привыкнуть к южной жизни.  Купил здесь халупу, отстроил за два сезона вот эту домину. Всё здесь было в запустении.  Я посадок насадил, пруд выкопал. А душой всё там, на севере. По ночам он мне снился, не отпускал от себя.  Оставил я жену с детьми здесь и уехал, якобы на заработки, а на самом деле, унять ностальгию. – Роберт сделал маленький глоток, смакуя вино, отставил фужер в сторону и продолжил: -  Вернулся я, значит, назад.  Устроился на работу. В будни кручу баранку «Урала», а в выходные, чем себя занять? Семья там, я здесь. Любовницу завести?  Хорошее занятие, скучать не придётся, но беда моя в том, что я неисправимый однолюб. Рыбалкой заняться? В рыбалке я не новичок, однако, яувлёкся охотой. Тоже, дело для меня не в диковинку.   В общем, все выходные в тайге пропадал. Летом – удочка, зимой – ружьё. Обычно, рыбаки, да охотники, все друг дружку знают.  И я знал многих, но ходил обычно один, что на охоту, что на рыбалку. Округу я знал хорошо, заблудиться не боялся.  Иногда, даже в охотничьем зимовье ночевать оставался.  В тот раз, я тоже пошёл один. Долго зря бродил по лесу.  Не один километр по снежной целине на лыжах   намотал, да всё зря.  День стал клониться к вечеру. Яуже домой возвращался. И вот километрах в трёх от посёлка, да в полукилометре от трассы, собака моя вдруг встала как вкопанная, поскуливает, жмётся к ногам и ни сместа. Шерсть на ней, как иголки на дикобразе.  Должен пояснить, что она у меня на соболя, да на белку натаскана, медведь для неё – зверь страшный и диковинный. Короче, смотрю я, а прямо передо мной – выворотень здоровенный, а поперёк того выворотня, ещё один. В общем, завал получился.А под ним, гляжу, вроде берлога. Но меня даже не сама берлога озадачила, а то, что
посёлок близко, а дорога совсем уж рядом.  Хитрюга!
Пришёл я в посёлок и сразу к деду Степану.  Слава о нём, как о знатном охотнике,
давно укоренилась среди населения.  Жил он там давно, еще, вроде, с тридцатых годов, когда семьями, за всё подряд, ссылали. Всю жизнь он в тайге с ружьём в руках провел. Один раз только и выходил из Сибири, когда война началась.  Но и на фронте, говорят, снайпером был.
Вот к нему я и пошёл. Рассказал ему всё как есть, описал, как мог. Короче, разбудил в нём охотничью жилку.
В выходной, с дружком моим, охотником, Костей, зашли мы за дедом Степаном. Покряхтел дед, снял со стены берданку. Интересное ружьецо. Сейчас таких не выпускают. Правда, тяжёлое и грохот от неё, как от гаубицы, но била получше вертикалки. Сунул дед в мешок флягу со спиртом, сгрёб снегоступы и смешно свистнул, подзывая к себе дряхлую, как и он сам,собаку Леру. Влезли мы, кое-как, все вместе в кабину моего «Урала» и поехали. Доехали до того места, откуда ближе всего было идти до берлоги. А дальше, ноги на лыжи и пошли. Пришли, значит к тому завалу. У Леры щетинка даже на носу поднялась, напряглась вся, вздрагивает, но молчит. Дед её в поводке держит, но пока не отпускает.
- Да, - говорит дед, - твоя правда, Роберт. Берлога это…. Ну, хлопчики, тяните спички, кому медведя будить.
- Не понял, -  говорю, - как будить?
- Да так, бери дрын подлиннее и шуруй. А выскочит, то беги, да только не под дуло, а в сторону.  Вон туда.
Потянули мы с Костей спички, я и вытащил короткую.  Вырубил я сушинку, перекрестился, как мог и пошёл к берлоге. А дед Косте и говорит:
- Ты, Костя, вон там стань. Стреляй только после того, как я выстрелю. А побежишь, то я из другого ствола не в медведя, а в тебя стрелять буду.
Сказал и отпустил Леру с поводка. Лера к берлоге и в лай.  Долго же мы зверя будили. Рыкнет там кто-то, заворчит и снова тихо. Устал я страшно.  Злость меня душит так, что я о всякой осторожности забыл. Но, всё-таки довёл я зверюгу этим дрыном.  Выскочил он.  Рёв такой, что кровь в жилах стынет.  Меня, как ветром сдуло, но споткнулся о корень и зарылся в снег. Господи, если б не дедова собака, сожрал бы он меня. Тут-то и грохнул дедов "слонобой". Зверя аж отбросило на задницу.  Да только, эта пуля для него оказалась, что укус комара для мамонта.
Вскочил он.  Рёв – мороз по коже.  Ну, думаю: хана.  А он не ко мне, а к деду метнулся. Опять собака помогла, ухватила медведя «за штаны». Тут и Костя из обоих стволов шарахнул. И снова грянул дедов «громовик». Медведь удивлённо посмотрел на одного, потом на другого, рыкнул тихо и опустился в сугроб с кровавой пеной на жёлтых клыках. Подошли. Дед отогнал собаку в сторону, глянул и говорит:
- Медведица. Ну, хлопчики, тяните опять жребий.
- Зачем?
- Медвежатки у неё должны быть. Пропадут ведь. Достать их надо. Не мне же в берлогу лезть!
Ну, не везло мне на эти спички, будь они неладны. И снова я вытащил короткую.
- Ну, Роберт, - развёл руки дед, - судьба! Тебе лезть. Фонарь с собой?
И тут я вспомнил, что фонарь остался в машине.
Дед покачал головой.
- Спички то хоть есть?
Делать нечего. Я спички в руки, нож в зубы и полез.
- Осторожно, - крикнул дед вслед, - там пестун может быть. По шапке двинет - шею сломает.
Успокоил. Залез я в берлогу. Темнотища.  Смрад.  У меня нервы расходились так, что нож в зубах лязгает. Чиркнул спичку, - не горит, вторую, - тоже самое. Наконец зажглась. Прямо перед носом комок живой увидел. Хвать за ухо. Упирается зверёныш, еле вытащил. Хороший такой, забавный.
- Сколько их? – спрашивает дед.
- Один, – отвечаю.
- Не бреши мне, Роберт. Ой, не бреши. – трясёт дед седой бородёнкой.
Я даже обиделся:
- Да что ты, дед Степан?! Неужто я врать стану? Один он был, я честно говорю.  Нет больше.
- Лезь, Роберт, лезь, голубчик, - настаивает дед. – Я душой чую, не один он там был, не разглядел ты.
Меня лихорадка бьёт, от обиды и злости в глазах темнеет, но полез. Правда, смелее полез, так как уверен был, что в берлоге нет больше никого. Снова спички зря жгу.  Опять меня нервная дрожь колотить начала.   Наконец вспыхнула одна. Вспыхнула, озарив пустую берлогу, и потухла. Однако успел я разглядеть среди сплетения корней два сверкнувших огонька – два глаза. Больше я не стал жечь зря спички. Ловил зверушку в кромешной тьме, наугад. Весь выдохся, вылез мокрый, будто из бани.
Роберт замолчал. Снова достал папиросу, глубоко затянулся.
- А потом что?
- Потом? Потом, сижу я в кабине своего «Урала», а ехать не могу.  Ноги прыгают, как пальцы пианиста по клавишам рояля.  Не могу давить на педаль и всё. И руки ходуном ходят.
Достал дед флягу спирта, налил полный гранёный стакан.
- На, - говорит, - выпей, покури и поехали.
- Я стакан в глотку залпом опрокинул. Верь, не верь, а никогда я раньше так спирт не пил. И повторить не получится.  Покурил и вправду отошёл.  Хотя, что удивительно, совсем не захмелел. Ну, хоть бы чуть-чуть.  Аж зло взяло.
- Ну, - говорю, - дед, как хочешь, а одного медвежонка я себе возьму.
- Бери! – говорит дед. – Ты его, Роберт, заслужил.
А вскоре я и уехал оттуда. Жена стала болеть. Пришлось уехать.  А так, может и остался бы там навсегда.  Получил бы квартиру, перевёз туда семью и жил бы без хлопот. До сих пор тайга снится.  Да.  В общем, побегал я, похлопотал, но оформил все бумаги и привёз зверя сюда.
Роберт снова умолк.  Потянул из фужера вина.
-  Может, зря привёз? Зря от родных мест оторвал? Нам винить некого, сами виноваты, что места себе не нагреем, всё носит нас по   белу свету. А его силком увезли.
Роберт резко поднялся.
- Ладно, пойдём.  Покажу тебе апартаменты.  Отдохни с дороги.
Мы поднялись на крыльцо.  И я проследовал вслед за Робертом в комнату.
- Диван в твоём распоряжении, - Роберт улыбнулся. – Телевизор тоже. Холодильник на кухне.  А море?  Море я тебе позже покажу. Отдыхай.
- Роберт! – спросил я прямо. – Пока я не просадил всё до копейки, давай я отдам тебе плату. Сколько с меня?
Роберт посмотрел на меня, как на инопланетянина.
- Да ты что? Какая плата? Я же с севера приехал! А на севере жлобов нет.  Там без души не выживешь.  Потому и вспоминаю о севере с такой теплотой



Опять закружило, затёрло, затеряло меня, теперь уже меж двух громадных заснеженных хребтов, на границе с Якутией. Носило, как одинокий листок осенний, от прижавшейся к гольцам Удокана Чары, до озера Лепрендо, таинственно распростершемуся у подножия мрачных скал Кодара.  Забрасывало на заснеженный Сюльбан, притаившийся на горном перевале и уносило в леса Куанды, ближе к Бурятии.
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» - воскликнул изумлённо Серёга Есенин и я примеряю его восклицание к себе.  Как далеко-далеко остался в каком-то не моём, чужомпрошлом, город в котором я родился. Город, в котором взошла слава Петра. Город, который я любил до безумия, которым гордился и восхищался.  Был ли он? Всё слилось, перемешалось и не отличить уже правду от вымысла. Но, почему же тогда, всплывают иногда из самых глубин души воспетые Гоголем звёздно-черные ночи юности?  И жгут, и терзают, и не дают уснуть.
Жизнь ты моя – загадка. Тайга да болота, морозы лютые, да тучи лютого гнуса. Тошнит от прогнивших бараков.  С двадцати лет топчу глубокие снега от Урала до Амура, и от Амура до Урала.  И нет этому ни конца, ни края.  Не найти мне покоя и не найтивыходиз лабиринта, словно осужден я богом на вечные скитания по северу. Находит иногда объяснимая тоска на сердце, хочется оставить, бросить всё и уехать отсюда «к чёртовой бабушке», но только затем, чтоб опять вернуться в эти края.
«Праздник нужен душе! Праздник!» - воскликнул когда-то Шукшин устами Егора Прокудина.
Года через три я снова оказался в том же маленьком приморском городке на берегу Чёрного моря. Знакомая улица, неровно бегущая вниз. Знакомые дома, то маленькиепризёмистые, то богатые огромные особняки, но все одинаково заботливо ухоженные.  Даже яблони, груши и алыча, растущие прямо на улице, казались знакомыми.
Вот и дом, в котором я прожил ровно неделю. Сердце моё дрогнуло и замерло. Я распахнул калитку и ступил под сень винограда.
- Здравствуйте!
Навстречу мне шла, а может не шла, а парила в воздухе очаровательная юная фея.  Я узнал её по фотографиям, хотя и прошло много времени.
- Здравствуйте!  Отец дома?
- Нет, ещё с работы не вернулся, - она взглянула на часы. – Через пять минут будет. Он у нас точен, как измерительный прибор.  Можете проверить, если подождёте.
- Спасибо! Я зайду позже.
Я вышел на улицу.  Остановился, соображая, в какую сторону направить стопы. С горы вниз, поблёскивая солнечными пятнами, весело катился мотоцикл. Из-под его колёс, как брызги дождевой лужи, летели зазевавшиеся куры.  Мотоцикл лихо вильнул и остановился у моей ноги.
Седок спрыгнул с сиденья, и я очутился в его объятиях. Я не узнал Роберта. Он был в каске.
- Какими судьбами?  Только с дороги?
- Только.
- Надолго?
- Как в прошлый раз, не больше недели.
- Жильё ищешь?
- Ищу.
- Не найдёшь. Столпотворение!  Живи у меня.
- Рад бы, но….
- А…, - махнул рукой Роберт и усмехнулся, - места ей мало, что ли?  Муж и жена… и вообще, кто в доме хозяин?  Да ведь и рассказывал я ей о тебе. Так что,ты «не с луны свалился», а старый, добрый знакомый. Где пропадал? Там же?
Я почесал затылок.
-  Нет, Роберт, дважды я в одну реку не вхожу. А был где? Сам не пойму, толи в Якутии, толи в Эвенкии.
- Завидую я тебе! – засмеялся Роберт. – И куда отправишься через неделю?
Я пожал плечами.
- Не думал об этом. Да мало ли места от Баренцева моря, до Охотского? Тайга большая.
- Что верно, то верно. Ладно, пошли.
Мы сидели за тем же столом, что и тогда, три года назад.  Пили, смакуя, всё тоже вино.
Пришла жена Роберта Зина – тихая, чуть полноватая женщина.
- Фонтан хочу сделать, - провёл Роберт ладонью перед крылечком. – Вон там. Я уже и трубы достал.
- Ну, ты даёшь! – восхитился я. – Фонтан?
- А чего? – Роберт усмехнулся. – Мир спасёт красота. Душе должно быть уютно, тепло и светло.  Я не хочу, что б мне завидовали, но я хочу побороть серость. Я, когда в хрущёвки попадаю, сразу лет на сто становлюсь старше.
- Пусть делает, - сказала Зина, - всё ж веселее будет.  Я пойду, приготовлю чего-нибудь.
Она ушла.
- Роберт, - задал я вопрос, давно висевший на языке, - Почему я не вижу Чарли?
Робертвдруг, как-то обмяк.
- Нет, Чарли.
- Как нет? – встревожился я, чувствуя недоброе.
Роберт долго молчал.
- Ладно, слушай. Почти сразу, как ты уехал, вернулась Зина. И слегла. Не на пользу пошла ей быстрая перемена климата. Крепко слегла. В больнице лежала,а толку ни в грош.  Сам знаешь нашу хвалёную медицину: то того лекарства нет, то того. А надо было достать импортное, очень дорогое лекарство.  Крутилсяя, как Карлсон на крыше дома, а толку никакого.  Нет нужного лекарства и всё, хоть в Америку беги.А здесь, в пансионате, врач один работает, с которым я давно в приятельских отношениях.  И представь себе: нашлось у него это лекарство.
Денег он с меня не взял.  А про то, что медведь у меня живёт, весь город знал.  Вот они намекнул, что давно мечтает о ручном медведе.  Пообещал он мне, что заботиться о медведе будет, как о родном. Отдал я ему Чарли. А что было делать?  Ведь мишка то рос, силушку набирал.   Лезет играть, лапами машет. А ну-ка, представь такую игру, если он тебя когтём своим зацепит. Зверь ведь, дикий зверь. Угадай, что у него на уме. За детей, конечно боялся.  А врач вдвоём с женой жил.  Детей у них не было. Вот я и подумал….  Я очень жалел, что привёз Чарли сюда. Только, жалей, не жалей, а ничего не изменишь. Надо было в зоопарк сдать.Короче,отдал я его за лекарство.
Роберт потянулся к пачке папирос.   Нервно и жадно закурил.
- Месяца через полтора, я к нему поехал, Чарли проведать. Скучал без него вначале. Врач, молодец, действительно ему все условия создал.  Даже лучше, чем у меня было. Подхожу я, значит, к ограде. Чарли меня сразу признал, сделал вид, что обрадовался.  Встал на задние лапы и ко мне ковыляет.  Остановился у ограды, заворчал тихо и лапы через прутья просунул, вроде
играть собрался,а может обнять меня хотел.  У меня, аж сердце заплакало. И вдруг меня, словно какая-то сила от ограды отбросила.  Медведь, щёлк когтями, как клещами по пустому месту, как заревёт. А в налившихся кровью глазах столько ненависти и звериной злобы. Не знаю, может, понял, что я его, по сути, предал, отдав чужому человеку.   А может, от этих стрессовых переживаний, вернулась к нему память детства.  Вспомнил, что мать его убили, что оторвали его от родных лесов. Только, если бы подошёл я к нему чуть ближе, разорвал бы он меня на куски.
Больше, я никогда не ездил к Чарли. Конечно, интересовался, что, да как, однако напоминать ему о себе большене стал.
Роберт чиркнул спичкой, зажёг потухший «Беломор» и глубоко затянулся.
- Ну, а в средине следующего лета,узнал я о гибели Чарли. Ты можешь себе представить, как он вырос к тому времени?  Это уже был не забавный медвежонок, а взрослый медведь, хоть и выросший среди людей.  Я встречался с врачом, советовал ему, сдать Чарли в зоопарк, а он ни в какую.  Посадил Чарли на цепь и успокоился.  А в один день порвал Чарли эту цепь, как нитку, отыскал слабину в ограде и вышел на улицу. А улица та, не в пример нашей тихой улице. Там выход к морю, и потому, всегда людно, как в Москве на Арбате.  Народа – тьма. Чарли среди людей вырос. Ходит себе по улице, да ходит. На людей ноль внимания. А народ то в панику. Представь, что там творилось. Врач на работе был, не знал о случившемся. Приехала милиция и застрелили нашего Чарли.   Конечно, винить милицию в гибели Чарли глупо. По многолюдной улице ходит дикий зверь, и никто не может знать, что у него на уме и чем всё это закончится.
Роберт вздохнул.
- На этом и завершилась медвежья история. До сих пор я себя казню: не надо было везти его сюда. Да что теперь о том говорить?  Поздно. Горюй, не горюй… Моя вина.
Роберт встал, посмотрел на палящее солнце и махнул рукой.
- Жара, нынче, немилосердная. Напекло за день голову. Пойду, прилягу на часок. В комнатах прохладно. Может, тоже отдохнёшь?
- Спасибо, Роберт, я не хочу. Отдыхай.
Я прошёл к пруду, сел в тень ивы на мягкий ковёр травы-муравы и, обхватив колени руками, склонил на них голову. В тихой воде отражался клочок бесцветного южного неба.
Крупный рыжий муравей, свалившись с нависшей над водой травинки, медленно грёб тонкими лапками к берегу. Он выплывет сам, ему не нужна моя помощь. Я пойму, когда она действительно станет ему необходима и протяну руку помощи. Но пока она ему не нужна.
Благими намерениями выстлана дорога в ад.  Наше бездумное вмешательство губительно для природы. Природа мстит нам своим умиранием. Мстит гибелью Арала, мстит отравленным Чернобылем, мстит наступающими на нас пустынями.  Со смертью природы, исчезнем и мы. И это тоже будет часть её мести. Страшной мести!  И мы позавидуем мёртвым, потому, что умирать мы будем в страшных муках, без воды и пищи, среди смрадных свалок, под чёрным, лишенным воздуха небом. Ужасная участь. Но мы готовим её сами.
Помнил ли Чарли родные дремучие леса?   Какая теперь разница?  Его жизнь оборвалась ещё там, в далёком северном аэропорту, когда его навсегда увозили из родной глухомани в чуждую цивилизацию. А может ещё раньше?  Тогда, когда тяжёлый вездеход увозил его из спящего леса. А может она оборвалась вместе с тем выстрелом, уложившим на снег его мать?
Он выпал, исчез из той ниши, которую природа приготовила для него, но она не забыла о нём.
Природа отыскала его здесь, далеко на юге, чтобы вернуть себе то, что у неё отняли.
У всех должно быть своё место в жизни.
Я опустил руку в воду, подвёл палец под муравья и поднял его к себе. Удивлённо, а может воинственно, муравей приподнялся на задние лапки. Закрутился на месте, словно защищаясь.
А может, он выражал так свою благодарность за помощь? Я опустил руку в траву. Муравей замер, обдумывая своё положение, затем спрыгнул на листик, пробежал по нему и скрылся в зелёных зарослях.
Беги, муравей. Живи столько, сколько отпущено природой вашему племени.  Беги. Теперь ты дома. Ты отыщешь свою тропу.



 
                1993 год, февраль.
                г.  Покачи.