О странных финалах романов Евгения Водолазкина

Финалы в романах Водолазкина оставляют читателя в недоумении. Они явно двойственны.

С одной стороны, финалы открыты, события не заканчиваются, сюжет формально не завершается, хотя исчерпывается. Это такой интересный прием. Как у Набокова в «Даре»: герой с возлюбленной наконец возвращаются домой, но не знают, что ключ потерян. Или у Пушкина, когда автор завершает повествование в самый интересный момент: Евгений стоит на коленях перед Татьяной, и в это же мгновение входит муж. Эти финалы открыты и своей открытостью обращены в вечность. И Евгений стоит на коленях, и Годунов-Чердынцев все никак не попадет на квартиру к Зине. Книга закончилась, но не закончилась событие, не закончилась жизнь, не закончилось чувство. Оно через край книги вливается в читателя и продолжается в нем, и со временем прорастает в читателе. Каким образом, пока это не важно.

Но с другой стороны, финалы у Водолазкина противоречивы в отношении логической цельности самого произведения.

Рассмотрим каждый финал отдельно.

В первом романе «Похищение Европы» герой немец – Кристиан Шмидт. В сюжете он подвергается многостороннему воздействию так называемых русских агентов: возлюбленной Насти, князя Саввы Петровича, монахов Ионы и Никодима. Но за эту русскую историю, в которую погрузился немец Кристиан, за русскую идею ему надо расплатиться: он бежит в один из северных монастырей, чтобы там схорониться на неопределенный срок. Но тут приоткрывается замысел автора оставить героя в этом монастыре навечно. Герой готов к важному событию своей жизни – принять православие. Автор за кадром ликует: совершается невиданное чудо: лютеранин не под давлением внешних обстоятельств, а из внутренних побуждений собирается стать православным, а может, заодно и русским.

Но тут автор вспоминает, что  Кристиан оказался в монастыре не по своей воле. Один из персонажей, отец Никодим, советует принять православие в иной среде – в родном городе Мюнхене, куда пока герой возвратиться не может.

И вот финал: вертолет готов покинуть этот духовный остров, но Кристиан не готов совершить последнего шага. И у него странный выбор: либо возвратиться в Германию, чтобы завершить осознанный выбор, начатый тут. Либо остаться в монастыре вдали от всей бурной и опасной истории, но в таком случае остаться без Насти, которую он любит, без всех, кого встретил на своем пути. И в таком случае возникают вопросы: как же он примет православие? Под давлением обстоятельств? В угоду воле автора? Герой в недоумении. Читатели тоже.

Во втором романе – Соловьев и Ларионов – концовка более точно и удачно выдержана в пушкинско-набоковском духе. В конце книги Соловьев совершает выбор – выбор в пользу другого человека. Ею в итоге оказалась его первая подруга, единственная соседка по дому при ж-д переезде, ставшая его первой женщиной еще в детском возрасте. Ну что ж, он много прошел, много испытал. Не захотел быть вместе с независимой и страстной женщиной, очень быстрой на различные выдумки. И решил вернуться к первой, молчаливой, покорной, все принимающей и все умело направляющей в нужное русло. Но след первой женщины, Лизы Ларионовой, потерян.
Случайно он получает от нее посылку – с искомыми рукописями генерала Ларионова – и едет в ней. Финал, собственно, удачен, но завершается на полпути. Ларионов вечно едет к своей избраннице, но в этой вечности он еще не доехал, не встретил, недолюбил.

Третий роман «Лавр» экспериментально многопланов, и финал здесь также многопланов. У Лавра несколько имен и несколько идентичностей.

С одной стороны, Арсений-Лавр, исходя из того, что он по молодости нагрешил и по его вине погибли любимая женщина (такая же покорная, как Лиза Ларионова) и их не родившийся ребенок, вступил на путь покаяния и исправления. Прожил жизнь за другого. Но где и когда произошло прощение, трудно сказать. Скорее всего, по тяжести греха оно наступило со смертью героя. В финале есть перекличка с завязкой: он приютил у себя беременную женщину, Анну, принял у нее роды, воспринял ребенка и умер, отдавая ему свое тепло. Достойный финал. Но на этом дело не кончается. Еще до этих событий, он принял схиму, отошел от мира, от монастыря, поселился в уединении. Само по себе это тоже достойно славного финала.
Но Лавр и на этом не закончил. Завещал свое тело, по его смерти, привязать к лошадям, протащить через весь город и бросить в болота. Что и было исполнено на глазах у изумленной публики, иностранных гостей. И на финальный вопрос иностранца: зачем вы так поступаете, был дан ответ: мы сами себя не понимаем.
 
Финал, честно говоря, озадачивает. Даже с точки зрения ортодоксальной, такое глумление над мертвым, да еще православным, да еще схимником, сомнительно. Можно допустить, что Лавр настолько возненавидел себя, свою самость, что приказал казнить себя уже после своей смерти. Но здесь он нарушает две заповеди. Во-первых, он не выказывает прощения и милости по отношению к другому, а таким фрейдовским образом вытесняет субъект вины – свое тело. Совершает акт самоубийства, уже за границей смерти. Во-вторых, такое подчеркнутое внимание к своему телу показывает, что Лавр своей человеческой волей вторгается туда, где ее уже не должно быть по определению. На все воля Божья, но почему-то и Лавра. Таким образом, изживая свою самость, герой в последний момент проявил ее настолько сильно, что финал готов перечеркнуть все его предыдущие, прижизненные старания.
   
Наконец, последний на данный момент роман – «Авиатор». Его герой, Иннокентий Петрович Платонов, ровесник века, узник Соловецкого лагеря особого назначения, был заморожен в тридцатых годах и просыпается в 1999 году, и в том же году умирает. Ну, эксперимент не удался или удался наполовину. Происходит мгновенное разрушение организма, и герой должен умереть. Это и понятно: человек смертен, и Лазарь, воскрешенный Христом, умер, и ровесница Иннокентия, его возлюбленная, умерла в тот же год, 1999-й. И теперь настала очередь «тридцатилетнего» Платонова.

Но что-то пошло не так, и Водолазкин решил убрать своего героя более оригинальным образом. Автор посадил его в самолет, у которого сломалось шасси. Финал традиционно неопределенен: никто не знает, что случится с героем – погибнет или не погибнет. Если не погибнет, переживет, то и так скоро умрет. Значит, думаем в том направлении, что погибнет. Но если погибнет, то угрохает с собой еще 350 пассажиров рейса Мюнхен – Санкт-Петербург. Господи, а их-то за что?

Все эти четыре финала наводят на размышления. Первая версия, общая. Таковы законы жанра, тренда, современной тенденции. В таких концовках проявляется склонность русских писателей не кончать, а длить, переводя в риторическую перманентность сюжетное действие, пиетет перед словом и литературной традицией, торжествует словоцентризм, боязнь трагедии, отсюда просматривается стремление перевести драму в фарс, создать рифму к «событию бытия» и закруглить финал.

А что является рифмой к концу?

Конечно, начало.

Вторая версия, частная: …

Но когда я перешел к изложению второй версии, я узнал, что в Киеве убили Аркадия Бабченко. И задумался: ведь именно подобную концовку я и хотел прочитать в романах Водолазкина, когда вместо писателя точку в судьбе писателя ставит пуля-дура и подлая рука киллера. К этому тоже надо быть готовым.

А еще через день выяснилось: что трагедия с Бабченко оказалась фарсом, вместо человечьей крови пролилась свиная кровь, киллер оказался перевербованным участником АТО с признаками депрессии, заказчиком – некто Герман, агент то ли СБУ, то ли ФСБ. Финал оказался закругленным и зарифмованным, как в случае с Бабченко. И все начинается заново, по кругу.

29 мая 2018 г.

Мимоездом в городе Кракове, забредя на русскоязычную конференцию, посвященную Евгению Германовичу Водолазкину, автору тотального диктанта.